Годы и войны

      На обратном пути мы видели еще больше немцев, группами и в одиночку перебегающих шоссе; некоторые из них, добежав до середины шоссе, возвращались обратно и залегали в кустах, ожидая, пока мы проедем. Иногда наши танки открывали по ним огонь. Мы немало удивлялись тому, что за весь путь нас обстреляли только в трех местах, да и то неорганизованным огнем; по-видимому, отход противника на этом участке происходил стихийно. Однако вряд ли наше возвращение было бы таким благополучным, если бы нам не дали прикрытия.
      Проводив нас до КП 35-го корпуса, танкисты вернулись к своим не задерживаясь.
      Пятый день наступления был замечателен тем, что 129-я стрелковая дивизия, снятая с обороны во второй день операции, совершила за три дня марш в сто десять километров, вышла к реке Березина, форсировала ее, вошла в связь с частями 65-й армии и тем завершила окружение города Бобруйск. Только в этот день она захватила в плен более пяти. тысяч немцев из числа тех, которые просачивались в промежуток между 9-м танковым и 46-м стрелковым корпусами.
      35-й стрелковый корпус форсировал реку Ольса (на которую мы должны были выйти лишь на девятый день операции по директиве фронта) и далеко перешагнул нашу правую армейскую границу, чтобы отрезать пути отхода противнику, дерущемуся перед 50-й армией. Кроме того, корпус освободил районный центр Кричев.
      46-й стрелковый корпус вышел к Березине у города Свислочь, овладел исправным железнодорожным мостом и захватил плацдарм.
      80-му стрелковому корпусу было приказано свернуться и следовать за 46-м стрелковым корпусом во втором эшелоне армии. 41-й стрелковый корпус вместе с 9-я танковым сжимал кольцо вокруг противника и уничтожал его.
      В течение шестого дня было захвачено еще более пяти тысяч пленных и громадное количество техники. Попадая в безвыходное положение, гитлеровцы шли на любое коварство; кое-кто забывал об этом и дорого расплачивался за свою беспечность. К одному из батальонов 41-го стрелкового корпуса в сумерках подошла большая группа фашистов. В поднятых руках белые платки. Идущие впереди были без оружия и кричали: "Плен, плен!" Наши встретили их со смехом и подпустили шагов на пятьдесят. Вдруг первые ряды гитлеровцев расступились, а идущие за ними автоматчики открыли огонь. У нас были убитые и много раненых, в их числе подполковник Матвеев (умер от ран). Немцы прорвались к лесу.
      Об этом случае мы немедленно оповестили все войска. Когда на следующий день группа немцев вышла на один из полков 129-й стрелковой дивизии, командир батальона, приказав подчиненным быть готовыми к открытию огня, велел гитлеровцам остановиться в трехстах метрах и переходить к батальону по десять человек. Они этого приказа не выполнили, бросились в разные стороны, но батальон открыл огонь. Из четырехсот человек никто не ушел. От захваченных в плен узнали, что это была та самая часть, которая накануне воспользовалась доверчивостью подполковника Матвеева.
      В этот же день командир немецкого 35-го армейского корпуса фон Лютвиц прорвался из окружения во главе группы в шесть тысяч человек с танками и артиллерией, выбил наш полк из поселка Октябрьское и двинулся к северу, но был снова окружен. В решительной схватке половина его отряда была уничтожена, а другая половина вместе с генералом попала к нам в плен.
      На другой день я проезжал по железнодорожному мосту через Березину, приспособленному противником для автотранспорта, и был поражен увиденной картиной: все поле около моста усеяно телами гитлеровцев - не меньше трех тысяч. Здесь группа фашистов пыталась вырваться из окружения. Больше всего мертвых поблизости от моста, который прикрывали зенитчики майора Панченко. Противник много раз атаковал мост, но взять его не смог.
      Я изменил маршрут двум дивизиям, которые шли на переправу севернее, я приказал им идти через этот мост. Я считал, что пройденные пехотинцами лишние пять километров сторицей окупятся моральным эффектом: пусть люди своими глазами увидят тысячи убитых врагов и сами оценят подвиг товарищей, дравшихся на этом направлении.
      К исходу седьмого дня наступления 35-й стрелковый корпус, форсировав реку Березина и обойдя город Березино с юга, продолжал продвигаться на север и в двух местах перехватил шоссе Могилев - Минск (хотя оно было в двадцати километрах за нашей правой границей), отрезав основной путь отхода противника, дерущегося перед 50-й армией и 2-м Белорусским фронтом.
      40-й стрелковый и 9-й танковый корпуса успешно продвигались на запад, отрезая большие группы противника.
      80-й стрелковый корпус очищал лесные массивы от оказавшегося в нашем тылу противника и захватил много пленных, вооружения, техники.
      В этот день Верховным Главнокомандующим была объявлена благодарность войскам за освобождение Бобруйска.
      Через неделю был получен приказ о присвоении наименования Бобруйских нашим 108, 250, 348-й стрелковым дивизиям, 9-му танковому корпусу (всем его бригадам) и 313-му гвардейскому минометному полку.
      Наступление 3-й армии завершилось захватом юго-восточной части Минска. Остальную часть белорусской столицы освободили войска 3-го Белорусского фронта.
      За десять дней наступления мы прошли с тяжелыми боями двести километров.
      Мы продолжали теснить противника на запад. Теперь он оказывал упорное сопротивление лишь на выгодных ему рубежах и у важных объектов, поэтому мы продвигались вперед со скоростью двадцать пять - тридцать километров в сутки, выделив от каждой дивизии по усиленному полку в передовые отряды, и вели параллельное преследование.
      На следующей неделе директивой Ставки 3-я армия была передана из 1-го Белорусского фронта во 2-й Белорусский. Нашим правым соседом стали войска 3-го Белорусского фронта.
      2-й Белорусский фронт был в последние дни целиком занят ликвидацией окруженной орша-могилевской группировки, и для того чтобы он участвовал в дальнейшем наступлении, ему и передали нашу армию. Это было тем более оправданным решением, что к моменту передачи наша армия наступала между 3-м и 1-м Белорусскими фронтами, а своим вторым эшелоном или резервными дивизиями вела бои с противником, который оказался в нашем тылу и теснился войсками 2-го Белорусского фронта.
      Распоряжением 1-го Белорусского фронта в тот же день были выведены из состава нашей армии 9-й танковый корпус, 46-й стрелковый корпус (трехдивизионного состава) и управление 80-го стрелкового корпуса с одной дивизией.
      Первым следствием передачи нашей армии другому фронту был острый недостаток во всем необходимом, начиная от боеприпасов, горючего и смазочных материалов и кончая продовольствием, так как наступательные бои продолжались, а подвоз на время перебазирования прекратился. Если от нерегулярности подвоза нередко случались большие трудности и в обычных условиях, то они не могли не стать много ощутимее в это время; надо к тому же принять во внимание, что еще не были ликвидированы группы противника в нашем глубоком тылу.
      Мы послали командованию 2-го Белорусского фронта полное тревоги донесение и одновременно дали строгие указания командирам корпусов и дивизий, - не надеясь на улучшение подвоза в ближайшие четыре дня, шире использовать трофейные боеприпасы (исправных захваченных орудий, минометов и стрелкового оружия было болите чем достаточно), горючее и смазочные материалы отпускать только для машин, перевозящих орудия, минометы и боеприпасы, взять под строгий контроль продовольствие, чтобы каждый грамм положенного солдату попадал только в его желудок.
      В эти дни были захвачены пленные из подошедших новых соединений противника, в том числе из 12-й танковой дивизии; они сказали, что 28 июня их дивизия выгрузилась в двадцати километрах северо-западнее Осиповичей с задачей обороняться на Березине, но, не успев туда дойти, вступила в бой и понесла большие потери. Пленные показывали, что на реку Сервич прибыли новые подкрепления и дальше этой реки отступать не приказано.
      Штаб армии предупредил командиров соединений, что на ближайших рубежах противник постарается нас задержать, попытается контратаковать на марше, ночевке или привале. Беспечность поэтому недопустима. Между тем в последнее время (вследствие того что противник сопротивлялся слабо и наши войска быстро продвигались) маршевая дисциплина понизилась: артиллерия, минометы и даже пулеметы иногда перемещались отдельно от пехоты, а некоторые батальоны шли просто толпой; бывали случаи, когда разведка и охранение на марше и на месте остановок не высылались, причем командиры это объясняли усталостью людей, а также надеждой на то, что противник не нападет, тем более что впереди шли армейские передовые отряды. К рекам и выгодным для обороны рубежам соединения и части подходили, зачастую не задумываясь о том, как обеспечить их захват. Командование армии напомнило, что это может привести к печальным последствиям: враг еще не добит, он крайне озлоблен и от него можно ждать любого коварства.
      Я приказал командирам на марше находиться в голове своих колонн, систематически проверять дисциплину. В хвосте батальонов иметь наблюдающего за порядком дежурного офицера. На повозках везти только больных или раненых. Разведку и охранение должны инструктировать сами командиры, указывая способы и варианты действий. Начальникам штабов осуществлять контроль за службой обеспечения. На ночевках и привалах кроме разведки и охранения иметь дежурное подразделения в полной боевой готовности и назначать сборные места. На внезапные нападения отвечать только активными действиями. Рекомендовалось делать на марше регулярные малые привалы и один большой, особенно при суточных переходах на двадцать пять - тридцать километров. Усиленное внимание обращать на личную гигиену солдат, особенно на регулярное мытье ног и стирку портянок, правильное обертывание ног портянками.
      Пусть этот приказ не покажется современному читателю преувеличением, к которому я считал тогда нужным прибегнуть, чтобы резче обрисовать недостатки и не допустить ни малейшего ослабления дисциплины. Нет, в различные периоды войны и в различных видах боя возникают свои опасности и трудности. В это время нам приходилось считаться с теми недостатками, которые порождены были огромными успехами после долгих боев, потребовавших от всего личного состава невероятного напряжения воли и всех душевных сил. "Размагничивание" могло очень плохо сказаться на дальнейшем ведении войны.
      Предупреждая командиров о соблюдении осторожности, мы не ошиблись: на реке Сервич противник оказал упорное сопротивление. Правда, и здесь оборона его была вскоре прорвана. Первыми форсировали реку гвардейцы 120-й дивизии в ночном ожесточенном бою, вынудив противника на рассвете к общему отходу. В этом бою командир дивизии Ян Янович Фогель был, как всегда, впереди. Всегда ему сопутствовало военное счастье, а в этот раз он получил тяжелое ранение и скончался. Это была большая утрата. Мы потеряли старого большевика, прекрасного, всеми уважаемого командира. Товарищ Фогель был похоронен с подобающими почестями в районном центре Дятлово.
      При занятии населенного пункта Дворец 8 июля особенно отличилась 269-я стрелковая дивизия под командованием генерала А. Ф. Кубасова, которая в этот день, совершив марш в шестьдесят пять километров, захватила мост через реку целым и, несмотря на яростные контратаки противника, удержала его.
      Отряд 1901-го самоходного артполка, состоявший из семи самоходок и нескольких машин со стрелками, шел по дороге лесом, обходя противника, отступающего на Новогрудок. Отрядом командовал подполковник Т. Ф.Зирка. Как только отряд углубился в лес у деревни Рудка, он был обстрелян плотным пулеметным огнем с двух бронетранспортеров. Командиры в отряде, бывшие всегда начеку, немедленно организовали ответный огонь самоходок. Вступили в бой и соскочившие с машин стрелки. После короткой перестрелки самоходки оставили дорогу и по редкому лесу пошли на противника; вслед за ними поднялись и стрелки. Немцы не ожидали контратаки и стали поспешно отходить. Наш отряд преследовал их по пятам. В результате этой стычки противник оставил 5 орудий (которые так и не успели открыть огонь), 2 бронетранспортера, 45 автомашин и 145 трупов. Мы потеряли убитыми двух человек, в том числе комсорга полка Давтяна, и одного раненым.
      Лишь 10 июля была окончательно разгромлена окруженная в нашем тылу группировка противника, которой командовал генерал Фолькерс.
      Хотя наступление еще продолжалось, мы могли уже подвести его некоторые итоги. За семнадцать дней армия продвинулась за триста пятьдесят километров, форсировала Березину и Неман, вместе с соседями овладела городами Бобруйск и Минск, освободила пять тысяч населенных пунктов, в том числе районные центры Червень, Духовичи, Руденск, Негорелое, Столбцы, Новогрудок, Новоельня, Дятлово, Кареличи, Городище, Дворец.
      Громадные потери были нанесены многим соединениям противника, в том числе его 6, 12, 31, 35, 36, 45, 78, 134, 286, 29, 383-й пехотным дивизиям, 12, 18, 20-й танковым дивизиям, 511-му полку связи, 17-му аэродромному полку и ряду частей усиления. Захвачено было 27 900 пленных. В качестве трофеев в наши руки попало 92 танка и самоходных орудия, 482 артиллерийских орудия, 549 минометов, 2279 пулеметов, 13 104 винтовки и автомата, 31 тягач, 1310 автомашин, 4715 лошадей, 2900 повозок с различными грузами.
      По директиве фронта армия на девятый день наступления должна была выйти на реки Ольса и Березина; эту задачу мы выполнили на пятый день, а на десятый были уже в Минске.
      Такие темпы наступления объясняются героизмом и боевой выучкой солдат, инициативой и решительностью офицеров, умелой организацией воспитательной работы. Сказалось, конечно, и то, что командование армии смогло отстоять и осуществить свое решение, которое более соответствовало сложившейся обстановке, чем рекомендации штаба фронта.
      Общему успеху наступления армии способствовало наличие плацдарма на правом берегу Днепра, который был захвачен зимой по нашей инициативе. Если бы мы начинали наступление с левого берега, то все было бы намного сложнее.
      И наконец, огромную помощь нам оказали партизаны Белоруссии. Множество их бригад, отрядов и групп сковывали противника в его тылу, срывало его перевозки, содействовали нашим войскам в форсировании рек. Влившись в ряды нашей армии, партизаны не просто ее пополнили, а умножили ее героизм.
      Когда мы выходили на западную границу Белоруссии, наша радость была омрачена новой утратой: был убит командир 35-го стрелкового корпуса Виктор Григорьевич Жолудев. (Посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза.) После освобождения города Волковыск наиболее плотная группировка противники окопалась перед правым флангом нашей армии, где находился корпус генерала Жолудева, поэтому корпус отставал от общего продвижения. Рано утром 28 июля я вызвал к телефону Жолудева, информировал его о том, где находятся дивизии 40-го и 41-го корпусов, и спросил, как обстоят дела у него.
      - Плохо, - с горечью ответил он.
      - Не отстают ли командиры дивизий и полков от боевых порядков? - спросил я.
      - Как будто нет.
      - Выезжаю к вам, - сообщил я.
      Когда я прибыл в штаб корпуса, мне доложили, что генерал Жолудев убыл в 323-ю дивизию. Уточнив маршрут, я поехал следом за ним, сначала на КП этой дивизии, потом на НП, который был оттуда в одном километре. Там происходили спешные сборы к перемещению, и не напрасно: с этого НП видимость была очень ограниченной. Командир корпуса и командир дивизии стояли у машин, готовые к выезду. Я не стал задерживать их, лишь спросил: знают ли они дорогу ко вновь выбранному НП, имеется ли там связь? Мне ответили утвердительно. Командир корпуса, оставив свою машину, поехал впереди с командиром дивизии, а я - за ними. Отчетливо выраженных дорог не было, местность пересеченная; мы сперва ехали полевой, затем лесной дорожкой на запад. Потом машина, идущая впереди, повернула, проехала немного на юго-запад по несколько лучшей дороге и свернула на север. Мне стало ясно, что дороги к новому КП комдив не знает; на остановке я слышал, как командир корпуса упрекал его за это. Я следовал, однако, за ними, не вмешиваясь в спор, опасаясь их смутить и тем самым окончательно запутать.
      Когда мы выехали на хорошую полевую дорогу, справа от нас было поле, слева - лес; у дороги стояли три отдельных дома, а в полутора километрах перед ними находилась невысокая, но широкая пологая высота, куда мы и держали свой путь.
      Мне показалось подозрительным, что на склоне высоты, обращенном к нам, не видно ни людей, ни повозок, ни огневых позиций. Я приказал своему шоферу догнать переднюю машину и тихонько посигналить, чтобы сидящие в ней оглянулись. Когда мы подъехали ближе, я громко, чтобы там слышно было, сказал:
      - Не останавливайтесь, продолжайте ехать, но тихо. Слушайте меня внимательно. Вы не знаете, куда едете. Я буду считать до трех. По счету "три" быстро соскакивайте все с машины и бегите за дом.
      Своему шоферу я сказал:
      - Как соскочим, быстро развернись и уходи назад, за бугор.
      У третьего (последнего) дома Жолудев, Маслов, я и наши адъютанты выскочили по моему счету из машин и скрылись за домом. В тот же момент по нас открыли огонь из трех пулеметов и десятка винтовок. Оставленная на дороге машина комдива вся была продырявлена как решето. Моя машина уходила на большой скорости, прикрытая клубами пыли, как дымовой завесой. Пули летели вдоль дороги, цокали о разбитую машину, застревали в стенах дома.
      Противник был в двухстах метрах от нас в хорошо замаскированной траншее. Ясно было, что три пулемета были уже нацелены на наши машины на случай их остановки и, несомненно, расстреляли бы нас, если бы мы пытались повернуть назад, а если бы мы проехали вперед еще с полминуты, то попали бы в руки противнику.
      Мы семеро стояли за домом. Стрельба не прекращалась. Дом был пуст.
      - Куда вы нас везли? - спросил я мертвецки бледного генерала Маслова.
      Он не ответил, только бледность на его лице сменилась краской стыда.
      За него сказал Жолудев:
      - Я говорил, что едем не туда.
      Все было понятно. Наши дивизии наступали по отдельным направлениям, не имея сплошного фронта; мы попали в промежуток между дивизиями.
      Наших войск не было видно, противник мог сделать вылазку из своей траншеи, чтобы пленить нас, - нельзя было медлить и оставаться за этим домом. Но что делать? Как выйти из-за укрытия и не быть тут же убитыми?
      Мы решили доползти по ржаному полю до дома, который был от нас в двухстах метрах, а потом до следующего, что был за ним метрах в полутораста. Ползти надо было в невысокой ржи по-пластунски, плотно прижимаясь к земле.
      Было жарко. Мокрые от пота, мы, подгоняемые страхом, ползли, забывая усталость, и все время слышали выстрелы, хотя уже не прицельные. Мы были метрах в двадцати пяти от второго дома, но нас отделяла от него полоска пашни, по которой ползти бесполезно. Мы сделали передышку, изготовились к перебежке и одновременно оказались за домом; противник нас заметил поздно. Таким же образом мы перебежали и за следующий дом. Мы были уже в полукилометре от противника - боязнь быть плененными отпала, но не отпала опасность быть убитыми. Оставалось преодолеть еще пятьсот метров, чтобы добраться до леса или скрыться за бугром. Это было тоже нелегко: мы должны были подниматься в гору на виду у противника. Решили идти, но быстро и зигзагом, взяв большой интервал один от другого. После небольшой передышки пошли. По нас стреляли из пулеметов, потом ударили из пушки и минометов: наверное, немцы поняли, какая крупная добыча уходит, - может быть, они различили красные лампасы у троих.
      Генералов Жолудева и Маслова потянуло к выдающемуся в нашу сторону углу леса, хотя я и пытался их остановить, говоря, что опушка, вероятно, противником пристреляна. Мы с адъютантом продолжали идти по полю, чтобы скрыться за гребнем высоты. Как только наши товарищи стали подходить к лесу, послышался артиллерийский залп, а потом мы увидели десять - двенадцать разрывов у опушки. Рослый генерал Жолудев был подброшен взрывом. Я понял, что случилось непоправимое несчастье.
      Когда мы оказались невидимыми противнику и огонь прекратился, я послал адъютанта И. А. Галушко на угол леса узнать, что произошло. Моя машина была прострелена в нескольких местах, но шофер остался невредим. Я следил за адъютантом. Увидев, что он остановился у опушки и машет руками, я сел в машину и поехал к нему. Предчувствие меня не обмануло - мы нашли убитого Жолудева и контуженого Маслова. Их адъютанты и шофер помогли положить в машину тело Жолудева, посадить Маслова, и мы медленно поехали в штаб 323-й стрелковой дивизии.
      Жолудева и подорвавшихся в тот день на минах заместителя командира 348-й дивизии полковника Праслова, командующего артиллерией 40-го стрелкового корпуса полковника Медведева и помощника начальника разведотдела корпуса майора Шеймовича похоронили в Волковыске. Именем Виктора Григорьевича Жолудева названа главная улица этого города. Двое суток продолжались бои за Белосток, которым мы овладели 27 июля, а 30-го мы уже продвинулись западнее города на двадцать километров к верхнему течению реки Нарев.
      Этот наш маневр вызвал немало толков. Через довольно значительное время, прошедшее после него, когда среди других операций разбирали и эту, полковнику Беляеву, командовавшему полком, который сыграл в маневре большую роль, задали вопрос:
      - А не страшно нам было лезть к Белостоку в такую узкую щель?
      - Если отвечу "не страшно", вы мне все равно не поверите. Конечно страшно. Но мы верили в удачу.
      Один из наших самых расчетливых генералов, без колебаний осуществивший план этой рискованной операции, потому что считал ее продуманной, сказал:
      - А мы вообще в 3-й армии любим действовать так: более слабой рукой схватить и держать противника за грудь, а кулаком сильной руки стукнуть его в ухо или по затылку. Так и в Белостоке всего один полк зацепился за окраину, а две дивизии, не имея с ним тактического соприкосновения, прорвали фронт севернее города я ударили по врагу с тыла. Мы этим и город избавили от уличных боев, и потерь понесли меньше.
      Действительно, брать Белосток в лоб значило бы затевать очень трудное и кровавое дело. Оборона перед городом состояла из трех траншей, одной из которых он был обведен вокруг. За двое суток по нашим частям было выпущено пятнадцать тысяч снарядов и мин. Что сделал полк Беляева? На узкой полосе он прорвал все три траншеи, проник на юго-восточную окраину Белостока, удержал ее и привлек к себе все внимание противника. Пользуясь этим, дивизии Никитина и Маслова обходным движением проникли в тыл, захватили двадцать восемь орудий, сразу лишив противника артиллерийской поддержки. Успеху этой операции, редкой по быстроте темпов, очень помогла авиация, руководимая генералом К. А. Вершининым.
      С каждым днем наступать становилось труднее; после освобождения Минска мы прошли за двадцать дней двести километров, а за следующие тридцать семь дней, преодолев в напряженных боях предполье с девятью хорошо оборудованными оборонительными рубежами, продвинулись лишь на сто двадцать километров. Какое значение враг придавал этим последним перед Наревом рубежам, можно судить по приказу, с которым командующий группой армий "Центр" генерал-фельдмаршал Модель обратился к своим войскам:
      "Враг стоит у ворот Пруссии!.. Наши армии, сражающиеся на западе и юге в таких же условиях, как мы, ждут от нас, что мы удержим предполье и не допустим врага на немецкую землю... Теперь ни шагу назад. Никаких колебаний. Каждый на своем месте должен сделать все, что от него зависит".
      Наши малочисленные дивизии прошли от Бобруйска до Нарева более шестисот километров. Это был большой боевой успех, и он получил достойную оценку. За Бобруйскую операцию более тридцати трех тысяч солдат, сержантов и офицеров 3-й армии были награждены орденами и медалями.. Все дивизии армии стали Краснознаменными, некоторые были удостоены орденов Суворова и Кутузова. Войска армии получили пять благодарностей Верховного Главнокомандующего.
       
      Глава девятая. Ветер Победы
      Шестого сентября войска армии вышли к реке Нарев и штурмом овладели крепостью и городом. Остролецка. В тот же день дивизии попытались форсировать с ходу реку, но всюду встретили организованное сопротивление и вынуждены были вернуться на левый берег. В это время правый сосед - 49-я армия - вышел на Нарев северо-восточнее нас и перешел к обороне, а левый сосед - 48-я армия вышел к реке южнее и захватил плацдарм в восемь километров по фронту и до четырех в глубину.
      В тот же день был получен приказ командующего фронтом форсировать Нарев назавтра.
      Все дивизии в полосе армии были развернуты с большой плотностью у города Остроленка. Поскольку дорога была каждая минута, я, бегло взглянув на карту, наметил район для форсирования севернее крепости Рожан и дал предварительные указания на сосредоточение пяти из девяти дивизий в этом районе. Вызвал туда командиров трех корпусов и шести дивизий и сам выехал к тому месту с начальником штаба и начальниками родов войск.
      Наскоро была произведена рекогносцировка и уточнено принятое решение, даны устные приказы, выслушаны решения командиров корпусов и дивизий, увязано взаимодействие. Чтобы лучше подготовиться, я перенес начало форсирования на 8 сентября. Один день дал командирам дивизий на проведение рекогносцировок с командирами полков и батальонов, а саперам - на обеспечение форсирования, подготовку проходов в минных полях и проволочных заграждениях противника.
      Вечером 6 сентября доложил командующему фронтом генералу армии Г. Ф. Захарову, что сделано по его приказу. Я подчеркнул трудности, которые нам предстоят. В руках противника на правом берегу крепость и город Рожан. Враг на этом направлении имеет плотные группировки сил и средств; предполье в пятнадцать - двадцать километров перед Наревом мы преодолевали пять суток. В такой обстановке мы вышли к реке, не имея даже полка в резерве армии. А противник успел завершить планомерный отход и занял подготовленную позицию на том берегу.
      С нашего берега можно видеть в обороне противника две сплошные траншеи, а местами и третью, проволочное заграждение в три, а местами в четыре-пять колов. Там, где мы пытались форсировать реку, всюду были минные поля, организованная оборона и плотный огонь; глубина обороны нам неизвестна, так как с наблюдательных пунктов просматривается лишь берег реки, а данные фотографирования, проведенного в первой половине августа с воздуха, устарели.
      Мы сделали все необходимое на основании приказа; только начало форсирования я отложил на сутки, потому что соединения в одну ночь не могут занять исходное положение. Но форсировать такую реку, в спешке прорывать подготовленную оборону; даже не обеспечив войска боеприпасами, я считал нецелесообразным. Мое предложение - отложить форсирование, пока не укомплектуем наши дивизии хотя бы до пяти тысяч человек; если же пополнения получить нельзя, то дать соединениям возможность лучше изготовиться, изучить противника и его оборону - на это потребуется не менее пяти - семи суток. Командующий выслушал меня, но на форсировании настаивал. Против того, чтобы начать его 8 сентября, он не возражал.
      6 сентября приказом Верховного Главнокомандующего была объявлена благодарность войскам нашей армии за освобождение города и крепости Остроленка. В тот же вечер командующий перенес начало форсирования на 11 сентября, а потом отложил и на 14-е. Мы, конечно, были этому рады и работали с особой энергией, изучали противника, его поведение, оборону, "подчищали" наши тылы, чтобы как-то укомплектовать стрелковые роты двухбатальонных полков. Старшие офицеры готовили младших, а младшие учили сержантов и солдат. Напряженно работал транспорт, так как норму боеприпасов на проведение операции нам увеличивали втрое.
      С 12 сентября мы начали получать пополнение - в даже в большем количестве, чем мы ожидали. И в тот же день поступило указание отложить форсирование приблизительно до 1 октября.
      Получив в свое распоряжение восемнадцать суток, мы тотчас приказали всем начальникам организовать регулярные занятия со всеми категориями личного состава по семи часов в день, создать в полках третьи батальоны, а в батальонах - третьи стрелковые роты.
      В обороне оставили лишь три дивизии, по одной от каждого корпуса, а остальные вывели во второй эшелон. Дивизии первого эшелона оборонялись системой опорных пунктов; в каждом из них находился усиленный взвод, промежутки между ними простреливались огнем ручных пулеметов. (В те дни мною была написана специальная брошюра о службе в опорном пункте.) Передовые дивизии отрабатывали варианты обороны. Служба наблюдения велась закрепленными за сектором наблюдателями, добытые данные ежедневно обобщались и сличались с данными других видов разведки. Авиация фотографировала, уточняла расположение батарей противника, засеченных нашими артиллеристами. Шесть дивизий второго эшелона готовились к форсированию.
      Большую работу проводила служба тыла, возглавляемая генералом М. П. Ереминым. Создавались необходимые запасы для наступления; освобождались от раненых и больных госпитали: вылечившихся направляли в части, а требующих более длительного лечения - в глубокий тыл; проводили санобработку и одевали солдат пополнения; заготавливали теплую одежду к зиме; ремонтировали дороги.
      Говоря о воинах тыла, нельзя не сказать о наших девушках. Их в нашей армии служило немало. Все они пришли на фронт добровольно, в преодолении трудностей боевой службы не уступали солдатам-мужчинам, а на таких работах, как санитарная или связь, регулировка движения, хлебопечение, канцелярские дела, были просто незаменимы.
      Взять хотя бы 169-ю стрелковую дивизию: в ней было более двухсот девушек. Часто приходилось слышать восхищенные отзывы об их отваге и умелой работе, 117 из них уже были награждены орденами. Девушки, пришедшие к нам в армию из партизанских отрядов, не только хорошо работали, но и были отличными агитаторами.
      Многие из нас, командиров, очень виноваты перед девушками за то, что мало заботились о них, об их отдыхе, о подходящем обмундировании, мало с ними беседовали. А эти девушки под пулеметным огнем выносили раненых, в пургу и мороз стояли на перекрестках дорог, указывая проезжающим дорогу, по две смены подряд месили и выпекали хлеб, сутками дежурили без сна у раций или телефонов.