Я расслабилась и стала думать. Ни под что не думается так хорошо, как под плавный перестук вагонных колес и бутылочку пивка. Надо же, сам Комлев. Кроме памятной встречи, когда я изволила висеть под потолком, я все-таки повстречала его снова. Он еще раз внимательно выспросил меня о тематике работы лаборатории, а также о перспективных направлениях, которыми мы собираемся заняться в ближайшее время. Попросил оттиски последних работ. И что-то там еще говорил, что-то очень важное. Ах, да. Вроде бы есть какой-то грандиозный заказ со стороны «оборонки», который очень тесно перекликается с нашей тематикой. Это же просто великолепно! Я уже начала внутренне напевать, представляя открывшиеся перспективы. И тут в мои приятные и плавные размышления ворвался возмущенный голос Олежки:
      — Нет, ты только послушай! Это же просто ужас! Такое и в голову никогда не могло прийти! — он искреннее возмущался, потрясая журналом. При этом, оказывается, не только меня оторвал от привычного течения мыслей. Иван Аркадьевич вынырнул из-за «Советского спорта» и вопросительно уставился на Олежку. А Тамара так вообще забыла про свою курицу, так и застыла с недожеванным куском ножки во рту. Только капля жира, не обращая никакого внимания на Олежкины выкрики, продолжала спокойно и неторопливо катиться по ее подбородку.
      — Ты чего разоряешься? — спросила я.
      — Ты что-нибудь слышала об авиаконструкторе Поликарпове?
      — Ну, естественно. Его самолеты в Испании воевали, и даже в начале войны еще использовались. «И-16», которых называли «ишаками», — блистала я эрудицией. — Потом он, по-моему, «И-17» разработал, который испытывал Чкалов, а что?
      — А то, что и он, и многие другие авиаконструкторы, оказывается, в тюрьме сидели. Не совсем, конечно, в тюрьме, как мы себе ее представляем. Просто по разным «липовым» обвинениям их забирали и помещали в особые «зоны», которые назывались «шарагами». И там они должны были работать над своими самолетами. А когда им нужен был какой-то специалист, то этого специалиста хватали и запихивали в «воронок». Потом фабриковали против него какое-нибудь обвинение в шпионаже или вредительстве и аккуратненько отправляли в «шарагу», работать на благо родной страны.
      Олежка завелся не на шутку. Действительно, сейчас публикуется столько фактов, о которых раньше мы не имели понятия, что порой волосы шевелятся, как подумаешь о том, что за мрачное время было. А по истории КПСС, которую мы успешно сдавали в Университете, нам говорили только о том, что во времена культа личности Сталина были допущены «некоторые перегибы». Оказывается, миллионы уничтоженных, сломанных, растоптанных людей — это, всего лишь, «некоторые перегибы». Только сейчас, последние год-полтора после прихода к власти Горбачева, стали обнародовать материалы о тех ужасах. Между тем Олежка эмоционально и красочно пересказал практически всю статью, дополняя рассказ своими возмущенными комментариями по адресу представителей МГБ и НКВД. Надо же, никогда не думала, что практически все известные, а тем более неизвестные конструкторы, были по сути своей обычными зеками.
      Что-то было не так. Орган, где у меня проживает интуиция, усиленно нашептывал, что что-то неуловимо изменилось, причем в худшую сторону, в самой атмосфере тихого и доброжелательного купе. Не долго думая, я включила свое энергетическое восприятие. Так и есть. Энергетическая оболочка нашего интеллигентного Ивана Аркадьевича уже полыхала всеми красками гнева. Олежка был не лучше — прямо-таки искрил своим возмущением. Их коконы более всего походили на две грозовые тучи, которые вот-вот столкнутся, разбив спокойное небо вспышкой молнии и оглушительным раскатом грома. Ужас-то какой! Они уже готовы были сцепиться по полной программе.
      Что же в словах Олега могло возмутить нашего попутчика до такой степени? Я решила подключиться к нему, посмотреть, о чем он думает. С большим трудом я пробиралась сквозь завесу негативных эмоций. Интересно, или я постепенно теряю свои навыки, или подключение к совершенно незнакомому человеку, к тому же находящемуся в состоянии крайнего раздражения, действительно дается значительно сложнее? Ладно, потом выясним.
      Батюшки, наш-то Иван Аркадьевич, оказывается, кадровый сотрудник КГБ! Вот это да! Я постепенно начала ориентироваться в обрывках его мыслей и эмоций.

* * *

      Восемнадцатилетним юнцом пришел коренной москвич Ваня в МГБ по комсомольскому набору. Как он гордился, когда одел новенькую, с иголочки форму с синими петлицами! Как уважительно смотрели на него все соседи! Те самые соседи, которые до этого за человека не считали Ваньку-замухрышку. Каким сильным и могучим чувствовал себя Иван, когда вместе с почтением в глазах знакомых проскакивал страх. Холодный, липкий, животный страх!
      Нет, Иван никогда не использовал свою должность для сведения мелких счетов.
      Разве что один-единственный раз. И все из-за нее, белокурой красавицы Зои. Которая так и не стала его женой. Кто же мог знать, что она так сильно любит этого Толика, студента, который учился на авиационного конструктора. Думал же, что если Толик исчезнет, то Зоя погороюет-потоскует, да и обратит внимание на него, блестящего офицера.
      И ведь что главное, ничего же Иван не предпринимал специально, чтобы извести этого Толика. Тот сам связался с какой-то организацией. Иван просто ничего не сделал для того, чтобы спасти Толика, предупредить его. Жили они все трое в одном доме, только в разных подъездах, и поэтому все происходило прямо на глазах. Иван даже потихоньку радовался, зная, какие тучи сгущаются над головой соседа-соперника. А тут — поди ж ты. Зоя так и не смогла забыть своего бунтаря. А на Ивана с той поры смотрела с такой брезгливостью, что когда предложили переехать с повышением в Минск, он и пяти минут не раздумывал.
      Всю жизнь честно служил, выполняя свой долг. Копейки лишней в карман не положил. Повоевать вот только не пришлось, хотя ранен был, и не один раз. Надо же было кому-то диверсантов выслеживать, шпионов вражеских ловить! Иван всю жизнь гордился тем, что ни разу не было такого, что он не смог или не сумел выполнить приказ. Не зря же его награждали, по службе повышали, в пример молодежи ставили.
      И он знал, ради чего жил. Он берег безопасность родной страны от шпионов и саботажников, от диверсантов и вредителей. Сколько раз, уже выйдя в отставку, он рассказывал обо всем этом молодым курсантам, как внимательно слушали они его, как горели их глаза! А теперь мало того, что всякие бездарные писаки стремятся втоптать в грязь то, чему он посвятил всю свою жизнь, так еще этот очкарик, сопляк зеленый, мораль читать вздумал!

* * *

      — Молодой человек! Вряд ли Вы в Вашем возрасте можете судить о том, что происходило в те годы! Страна готовилась к войне, самой страшной и кровавой войне. И у тех, кто руководил страной, не было никаких иллюзий по поводу мощи врага. Жизненно важно было создать оборонный потенциал, поэтому приходилось идти и на непопулярные средства, — Иван Аркадьевич, надо отдать ему должное, умел сдерживаться, хотя гнев уже перехлестывал через край. Ну, вот, началось!
      — И Вы все это называете всего лишь «непопулярными средствами»? — Олежка в сердцах стукнул ладонью по журналу. — У людей жизнь отняли, а если и не отняли, то изломали, и не только им, но и их близким!
      Караул! Их коконы уже вцепились друг в друга, раздирая соперника на клочки. Комьям гнева тесно было в маленьком купе, и они летели во все стороны. Я-то постаралась заблокироваться, но бедной Тамаре досталось по первое число. Эти комья так и липли к ее беззащитной оболочке, а она, забыв про курицу, съежилась, забилась в уголок, ничем уже не напоминая прежнюю грациозную кошечку. Срочно нужно было что-то предпринимать. Я постаралась прилепить на физиономию самую лучезарную из моих улыбок, прикинувшись полной и безнадежной дурой.
      — Товарищи, товарищи! Ну что это такое, как только двое мужчин соберутся вместе, так сразу начинают говорить, а то и спорить о политике. Нам, женщинам, — подмигнула я Тамаре, — это скучно. Сколько есть интересных тем! Например, я давно уже присматриваюсь к джемперу Тамары. Вы, наверное, сами его вязали?
      Тамара так и не смогла проглотить застрявший поперек горла кусок курицы и судорожно закашлялась. Иван Аркадьевич, как истинный джентльмен, тут же бросился стучать ее по спине и отпаивать собственной минералкой. Пользуясь моментом, я чуть ли не за шиворот вытащила Олежку в тамбур, бросив попутчикам с невинной улыбочкой:
      — Мы ненадолго, только покурим.
      Олежка никак не мог прийти в себя. Руки дрожат, спички ломаются одна за другой, а от кокона искры во все стороны летят. Бедненький, ну успокойся, ничего страшного не произошло. Я старалась войти с ним в энергетический контакт. Надо же, получается! Мое поле помогало заделать бреши в его коконе и стабилизировать его структуру. Вместе с этим и сам Олежка успокаивался. Мы уже почти докурили, когда я наконец-то задала вопрос:
      — Чего это ты так завелся?
      — Понимаешь, дед у меня был.
      Олег замолк, уставившись невидящим взором в хмурый пейзаж за окном. Хорош аргумент, нечего сказать. У нас у всех так или иначе когда-то были деды. И бабки, к тому же. Не те, которые в кошельке, этих у многих как не было, так и нет. Бабушки-бабули, которые кормили в детстве вкуснейшими пирожками. А у некоторых они и на сей момент имеются. Это же не повод ссориться с окружающими! Я только раскрыла рот, чтобы потребовать хотя бы минимальных пояснений, как Олежка сам продолжил:
      — Они с бабушкой только поженились, отец еще совсем маленький был. Дед инженером был на каком-то машиностроительном заводе, считался очень талантливым и перспективным. И вот однажды пришли ночью и забрали деда, ничего не объясняя. И только спустя год бабушка узнала, что приговорили его к десяти годам без права переписки за антисоветскую пропаганду. Теперь все мы знаем, что означает этот приговор! Какая нафиг пропаганда, деда ничего не интересовало, кроме его чертежей. Ну и пропал, сгинул насовсем. Бабушка одна отца растила. Только недавно осмелилась рассказать, что не на войне дед погиб, как раньше считалось в семье, а что был репрессирован. А тут еще этот старый козел рассуждает о нуждах страны, великих целях и задачах!
      Олег замолчал, раскуривая новую сигарету. Что я могла на это сказать?
      — Послушай, дружище. Все это ужасно, спору нет. Только ведь деда ты не вернешь, а себе нервы портишь, — Я тоже закурила вторую сигарету. Мои слова даже для меня самой звучали фальшиво.
      — Я все понимаю, но как он смеет говорить о том, чего не знает?
      Знает он все, лучше нас с тобой знает. Только я не смогу, пожалуй, тебе этого объяснить. А, может, и не надо объяснять? Может, лучше постараться помочь, чем могу? Я изо всех сил старалась успокоить Олежку с помощью собственной энергии, и прямо на глазах его кокон выравнивался, распрямлялся, приобретая нормальный вид. Может быть не только и не столько в результате моего вмешательства, сколько из-за того, что Олег был по своему характеру добродушным славным парнем и не мог долго злиться.
      Надо же, в одно и то же время жили Иван Аркадьевич и дедушка Олега, были почти ровесниками, а как все по-разному сложилось. И теперь одни и те же события воспринимаются совершенно по-разному. В памяти каждого человека живет их своя версия, своя проекция. Проекция! Действительно ведь, сознание каждого человека является проекцией реальных событий и фактов. Другой человек — другая проекция. И нет им числа. Как нет числа различным проекциям бесконечной Вселенной. И каждый человек — это свой мир, свой «космос», который является частью, отображением, проекцией реально существующего мира.
      Сигарета уже догорела до фильтра и жгла пальцы, когда я очнулась от своих мыслей. Олежка успокоился. Можно было возвращаться, поскольку уже я начала дрожать, но не от волнения, а от жуткого холода.
      Когда мы вернулись в купе, недавняя ссора уже была успешно позабыта. Тамара довольно мурлыкала, угощая Ивана Аркадьевича остатками курицы, только что об ноги не терлась. А тот на все лады расхваливал ее кулинарные способности. В общем, мир, дружба, жвачка по полной программе. Мы тихонько просочились на свои места и принялись за оставленное на время пиво.
      По-прежнему стучали колеса, а следовательно, по-прежнему хорошо думалось. Только профессор Комлев, заказ от «оборонки» и доклад отошли куда-то на второй план.
      Надо же, все последнее время после возвращения я пытаюсь научиться жить с тем, что произошло со мной. А что, собственно говоря, произошло? Да, я пережила не совсем обычные, даже, скорее, совсем необычные события. В результате их я получила новые свойства организма, которые могла использовать не только в собственных целях, но и на благо окружающим: помогла совладать с собой хорошему парню и сберегла пару-тройку нервных клеток несчастному старику, мир которого рухнул в одночасье.
      Я посмотрела на Ивана Аркадьевича. Он сидел, весело воркуя с Тамарой. Ну и слава Богу. Я вот все рассуждаю о грузе прошлого, с которым приходится жить человеку. Каким пустяком кажется мой груз по сравнению с тем, который несет на себе тот же Иван Аркадьевич! А сколько таких, как он! Да практически у каждого есть прошлое, пусть не свое, пусть прошлое семьи, как у того же Олежки. И груз его зачастую значительно тяжелее моего.
      Прошло уже больше месяца после того рокового понедельника. И я поймала себя на том, что практически не вспоминаю ужасные моменты моего путешествия. Совсем наоборот. Все чаще мысли возвращаются в желтую и розовую страну, где мне было так хорошо, уютно, здорово. Где осталась частичка меня. А сама эта страна навсегда осталась со мной, поселившись в моей душе прекрасной, славной сказкой наяву, делая меня добрее и сильнее.
      И, уже начиная дремать, я подумала о том, что теперь вряд ли когда-нибудь осмелюсь выяснять отношения на повышенных тонах с кем-либо, даже с очень неприятным мне человеком, прекрасно осознавая, чем оборачивается ссора и для правого, и для виноватого. А бывает ли кто-нибудь прав или виноват на все сто процентов? У каждого своя правда. Каждый человек — отдельная проекция.

* * *

      А дома меня поджидали неприятности. Ну не то чтобы совсем неприятные неприятности, но все же.
      Я, разумеется, рассчитывала, что Новый год мы будем встречать вместе с Сережей. Где-то с неделю назад, перед самым моим отъездом, позвонила Макса и сказала, что наша группа, вернее ее инициативная часть, планирует собраться на Новый год вместе. Как обычно, дома у Шатины. Все-таки давненько все вместе не собирались, а с некоторыми и с выпускного не виделись. Это только мы с Наташкой в одном институте работаем, почти каждый день встречаемся. А как-то связь терять не хочется. Все эти дни в Бресте я уверенно строила планы, как мы с Сережей вместе отправимся на сборище моих однокурсников, тем более что у него таковых, я имею в виду планов, не было. Я просто воочию представляла себе, как буду знакомить его с одногруппниками. Впрочем, некоторых он уже знал, с Максой и ее Павликом виделись вообще довольно часто. Самое главное, на что я рассчитывала, так это на то, что, познакомившись с моим женихом Сережей, от меня окончательно и бесповоротно отстанет Кап Капыч, который донимал меня еще с первого курса.
      Кап Капыч был более чем своеобразным товарищем. Его «ухаживание» носило такой странный и назойливый характер, что человека с менее устойчивой нервной системой могло запросто довести до психушки: периодически он устраивал за мной слежку, выясняя, в котором часу я возвращаюсь домой и кто при этом меня провожает, а также вел на меня подробное досье с указанием болезней, перенесенных в детстве. Причем на протяжении всех лет учебы, как только я имела счастье разругаться с очередным хлямбером, он тут же возобновлял свои домогательства. Разумеется, после окончания университета по факту работы в разных концах города он слегка поотстал от меня, но тем не менее очень хотелось поставить окончательную точку. Я выхожу замуж. Все. Баста.
      Очень я рассчитывала на эту вечеринку.
      Так что как только мы с Сережей встретились после моей поездки, и кружащаяся от счастья голова более-менее встала на место, я ему заявила:
      — Сереж, я перед отъездом не успела тебе сказать. Звонила Макса и говорила, что все наши, из группы, собираются на Новый год у Шатины. Представляешь, как здорово! Количество приглашенных лиц ограничивается только количеством приносимых этими лицами яств и напитков.
      Сережка как-то замялся и задал вопрос, которого я меньше всего ожидала:
      — А кто такая Шатина?
      — Ну ты даешь! Это же Инга, ты ведь ее прекрасно знаешь.
      — Постой, у нее вроде бы была какая-то другая фамилия. Замуж вышла, что ли?
      — Фамилия у нее не только была, но и есть другая, — объясняла я терпеливо. — И не выходила она никуда пока, тем более замуж. А Шатина — это ее прозвище.
      — А почему такое странное прозвище? — допытывался Сережа. Явно тянул время.
      — Это еще с первого курса повелось. Нас же четверо было в компании: Ленка, то есть я, Наташка, Светка и Инга. Имя такое солидное, ни в пять, ни в десять. Никак ее не назовешь по-свойски. Вот и стали мы звать ее Ингушей.
      — Ну?
      — А потом Ингушу переделали в Ингушатину, потому что она очень большая. И ростом, и сложением — прямо гром-девушка, да еще и повторять любит: «Хорошего человека должно быть много». А совсем уже потом решили, что Ингушатина — слишком длинное имя, и сократили его до Шатины. Неужели ты не знал?
      — Нет, — улыбнулся он.
      Как-то вымученно улыбнулся, невесело. С чего бы это? Ничего не пойму. Поскольку в дипломатии я никогда не была сильна, то задала вопрос прямо в лоб:
      — Так мы идем или где?
      Прямой вопрос требует прямого ответа. Сережа посопел-покряхтел и медленно, в час по чайной ложке выцеживая из себя слова, начал объяснять:
      — Понимаешь, Алена… Такое дело… Ну, в общем, это. Не получится.
      — Что не получится? Говори ты толком!
      — Ну, помнишь, мы с тобой говорили, что надо как-то осчастливить моих родителей известием о нашей свадьбе.
      — Конечно, помню, — ответила я, а внутри что-то противненько заныло.
      — Ну так вот. Сейчас, на Новый год, это самое подходящее время. Как-никак праздники, время свободное есть, чтобы съездить домой. Ты же сама говорила, что это надо сделать побыстрее, — он виновато оправдывался, и выглядело это трогательно и забавно.
      — Конечно, ты прав, Солнышко! Тысячу раз прав. Действительно, лучше момента просто не придумаешь, — я вздохнула. — Жаль только с нашими увидеться не удастся.
      — А это еще почему? — недоумевал он.
      — Ну как я пойду туда одна, без тебя?
      — Точно так же, как ты одна, без меня, училась с ними в одной группе целых пять лет.
      — Так ведь тогда мы с тобой толком знакомы не были. А сейчас вроде как неудобно. Тебе же ведь обидно будет.
      — Ежик, перестань говорить глупости! Что же такое получается? Из-за того, что по нашим семейным делам я вынужден уехать, тебе придется встречать Новый год в одиночестве?
      — Ну, не так чтобы в одиночестве, с родителями все-таки, — промямлила я.
      — Может быть, ты еще скажешь, что ты в полном восторге от этой перспективы? Прекрати ерунду и отправляйся к своей Шатине, передашь привет от меня.
      Обмениваясь взаимными словесными реверансами, мы между делом дошли до нашего любимого кафе. Свечей здесь отродясь не водилось, даже камин в углу был имитацией, но темно-бордовые плюшевые скатерти на столиках создавали уют, всегда звучала хорошая тихая музыка, а кофе, который подавали не с сахаром, а с конфеткой, был просто превосходным. И по большому счету, какая разница, какой это вечер — прощальный или наоборот, после ужасающе долгой разлуки — целых пять дней. Главное, моя мечта сбылась. Тихонько струился дым от сигареты, Вячеслав Бутусов пел о том, как он «ломал стекло, как шоколад в руке». А самое главное — сидел напротив меня Сережа, Солнышко мое ясное. Жаль, конечно, что не получится встретить Новый год вместе. Но впереди еще очень много лет. И уж их мы постараемся встречать только вместе. А то, как он произнес, что уезжает «по нашим семейным делам», грело душу маленьким теплым огоньком.

* * *

      Последние дни уходящего года практически всегда заполнены суетой. Это нормально. Но нынешний конец года по своей бестолковости превзошел все на свете. Все было как-то комом, впопыхах. Бегом отчитались за командировку. Чуть ли не вприпрыжку рассказали коллегам об успехе нашего доклада и о возможном сотрудничестве с Москвой, с Комлевым. Вопреки ожиданиям, шеф прореагировал на это более чем спокойно. Похоже, предстоящие мероприятия и необходимость сочетать их с новым для него «резвым» образом жизни беспокоили его куда сильнее. Быстренько сбросились на тортик, скоренько слопали его, запивая чаем. Это и понятно — народ целенаправленно готовился к институтскому вечеру, который должен был состояться сегодня в кафе.
      То, что Барбосс резко стал трезвенником, никоим образом не изменило идеологический климат лаборатории, которая всегда славилась значительными запасами дармового спирта. Спирт, причем не абы какой, а сверхчистый, так называемый 96-й, в котором в качестве примеси допускалось только наличие 4% дистиллированной воды, требовался в огромных количествах нашему лазеру на красителе. Причем по технологии полагалось спиртовой раствор красителя менять ежемесячно. Но, как показывал опыт, лазер сравнительно неплохо себя чувствовал, когда раствор меняли где-то раз в полгода. Реже этого делать без крайней необходимости не стоило — уж слишком заметно ухудшались характеристики излучения. Естественно, сэкономленному продукту находилось более чем достойное применение. И оно, то есть достойное применение высококачественного продукта, позволило Сержу и Валерке сделать самое эпохальное открытие за время существования лаборатории. Пытливые молодые интеллектуалы установили отличие между пепси-колой и кока-колой.
      Оказывается, что при приготовлении коктейля из спирта и одного из этих напитков и последующем интенсивном употреблении оного у экспериментаторов наблюдаются совершенно разные последствия: при использовании в качестве разбавителя кока-колы на следующее утро у испытуемого имеет место быть жестокая головная боль, которая отсутствует при применении в этих же целях пепси. Жаль только, что Нобелевскую премию за такое открытие не дают.
      Так что с самого утра Валерка и Серж целенаправленно гремели бутылками с пепси-колой, сновали туда-сюда аки трудолюбивые пчелы, бегали в Наташкину лабораторию за жидким азотом, который, как известно, является наиболее эффективным средством охлаждения. Когда хозяйственная Зина аккуратно нарезала торт, они уже обменивались многозначительными взглядами весело блестящих глаз. Похоже, коктейль удался, и вечером предстоит достаточно приятное и веселое мероприятие.
      Только все это не про меня. Я однозначно игнорировала институтский вечер, поскольку именно сегодня Сережа уезжал к родителям. Встречать Новый год без меня. Для того, чтобы все следующие праздники проводить вместе. Много-много лет. И не только праздники.

* * *

      Мы стояли на перроне. До отхода поезда оставалось еще пять минут. Целых пять минут. Всего пять минут. Проводница неодобрительно косилась на застывшую парочку. Ей было бы гораздо спокойнее, если бы девица отправилась восвояси, а парень наконец занял место в купе. Все остальные пассажиры были уже на месте, и она смогла бы с чистой совестью поднять грохочущую подножку, запереть перекосившуюся дверь и заняться другими своими обязанностями в тепле и уюте. Это только в кино влюбленные расстаются так красиво, когда один из них висит на подножке отъезжающего поезда, а другой, точнее другая, бежит вслед, размахивая платочком.
      — Молодые люди, поторапливайтесь! Через пять минут отправляемся! — подала скрипучий голос дама в униформе.
      — Ну ты иди уже, сказал Сережа, не отпуская моей руки.
      — Ага, — обреченно ответила я, даже не пошевелившись.
      — Я вот думаю, что все я сделал неправильно, — продолжал он, не замечая сверлящего взгляда проводницы. — Надо было нам вместе с тобой к моим поехать. И дело бы сделали, и Новый год вместе встретили бы.
      — Послушай, Солнышко, ты маму свою любишь?
      — Ну да, конечно.
      — А тебе не кажется, что таким образом ты запросто мог довести ее до инфаркта? «Здравствуй, мама! Это Алена. Мы собрались пожениться!» А представь, как бы я чувствовала себя в такой ситуации!
      — Да, конечно же ты права, — вздохнул Сережа. Совсем какой-то печальный стал.
      — Да ладно тебе уже расстраиваться! Вот увидишь, все будет хорошо! Я просто пойду на пьянку группы, целенаправленно там нарежусь от тоски и буду буянить, пока ты не приедешь, вот и все. Так что для того, чтобы прекратить мои безобразия, тебе придется приехать как можно быстрее.
      — Да, действительно придется! Ты же у меня буйная во хмелю. Совсем пропасть можешь без моего воспитания! — Сережа слегка приободрился, даже заулыбался.
      Зато проводница стала на нас коситься еще подозрительней. Она же, в отличие от Сережи, не знала, что моим любимым алкогольным напитком является всего-навсего пиво.
      — Ладно уж, иди загружайся в вагон, воспитатель! Смотри, тетенька совсем уж извелась, тебя дожидаясь, — добавила я почти шепотом.
      Я медленно брела по перрону, понемногу приходя в себя. Кругом сновали торопливые пассажиры со своими сумками и баулами, нервно заглядывали вдаль и прислушивались к объявлениям по радио встречающие, почтенные мамаши стремились не растерять разбегающихся ребятишек. Пахло смолой, которой пропитывают шпалы. Я всегда любила и этот запах, и эту слегка нервозную суету, предвещающую что-то новое: новые города, новых людей, новые события. И если можно говорить о запахе путешествия, то оно для меня пахло именно железной дорогой и смолой шпал.
      Только сейчас от всего этого было немного грустно. Потому что я люблю бывать на вокзале в качестве кого угодно: приезжающего, уезжающего, встречающего, просто праздно шатающегося. Но только не провожающего.

* * *

      Я ехала в пятидесятом автобусе, направляющемся в Серебрянку, находясь в состоянии средней тоскливости. Руку оттягивала сумка, где весело перезванивались банка с салатом и бутылка шампанского, которую я заныкала довольно давно, мечтая, как мы с Сережей будем ее пить. И вот сейчас придется пить ее без Сережи. Тоска! Вдобавок еще я наломалась, как лошадь, убирая квартиру и помогая маме в готовке, ибо должны были прийти родственники. Угощенья хватило бы на роту смертельно голодных солдат, а родственники имели обыкновение быстренько сесть за стол, скоренько выпить-закусить, не дожидаясь наступления Нового года, под звук курантов выпить по бокалу шампанского и пулей лететь в метро, чтобы с комфортом добраться до дома и залечь спать. Кому предназначается такое количество еды, для меня который год остается загадкой. Но мама есть мама. Она просто жить не может, если праздничный стол стоит спокойно, не рискуя обломить ножки. Одно в этом хорошо — назавтра, как впрочем и в течение нескольких следующих дней, семья избавлена от необходимости готовить.
      И вот я ехала невесть куда на ночь глядя с совершенно неподъемной сумкой в руке, тоской в душе и изрядно подвыпившей публикой в окружении. Зачем я это делаю? Сама не знаю. Но не предаваться же меланхолии в кругу родственников!
      Автобус остановился, и порывом ветра меня практически принесло к Шатинскому подъезду, даже замерзнуть не успела. А из-за двери квартиры уже раздавались звуки начинающегося веселья и соблазнительные ароматы всяких вкусностей. Шатина деловито забрала у меня сумку и тут же потащила ее на кухню, предоставив мне возможность самостоятельно вливаться в компанию.
      Я даже и не думала, что настолько буду счастлива видеть эти физиономии, казалось бы изрядно намозолившие глаза за пять лет совместной учебы!
      — Ленка, привет!
      — Кто к нам пришел!
      — Какие люди! Где работаешь, что делаешь?
      Вопросы сыпались со всех сторон, еле успевала отвечать. Сама в свою очередь спрашивала о новостях. Оказывается, многие уже женились, замуж повыходили. Но со своей «второй половиной» была только Макса, поскольку их роман с Павлом длился уже очень давно, и все к нему, то есть к Пашке, привыкли. Остальные только смущенно потупляли глазки на новенькие и блестящие колечки. А может и нормально, что я заявилась без Сережи? И его не засмущаю, и наши не будут чувствовать лишней скованности. Так то оно конечно так, да только плохо мне без него.
      Кап Капыча я, естественно, заметила сразу, но предпочитала трещать с девчонками о всякой ерунде, малодушно оттягивая начало разговора. Что ж, терпения ему не занимать. Он стойко дождался, когда Валюша выпорхнула на кухню помогать Шатине, а я осталась без прикрытия.
      — Ну, зд’авствуй, Иеночка! — он, ко всем прочим своим нетривиальным качествам, не выговаривал звуки «Р» и «Л», поэтому мои имя и фамилия представляли для него сущие мучения.
      — Привет! Как поживаешь? — сказала я и тут же пожалела об этом. Ибо Кап Капыч был первостатейным занудой.
      Понятие «зануда» Макса определяла следующим образом: «Это человек, который на вопрос «Как дела?» начинает долго и подробно рассказывать, как на самом деле обстоят его дела». Именно этим и занялся Кап Капыч, картавя и поминутно поправляя очки. Ладно, лучше уж слушать о перспективах развития лаборатории, в которой он работает, чем об обуревающих его чувствах.
      Тем временем стрелка уже оторвалась от одиннадцати, отсчитывая последний час уходящего года. Людка с Маринкой как угорелые носились между кухней и гостиной, Юра с видом знатока расставлял бутылки. Наконец Шатина на правах хозяйки стала загонять всех за стол, где нас ожидали всякие салаты-колбасы, нагоняя аппетит. По старой традиции первое слово взял наш бессменный староста Серега. Мы уже приготовились к представлению, ибо хорошо знали, насколько он любит и в то же время не умеет толкать речи.
      — Товарищи! — начал он искренне и проникновенно, помогая себе размахиванием пудового кулака. — Мы вот тут собрались здесь все мы… Ну, в общем, давно мы не виделись. И вот мы наконец собрались. Все вместе…
      — Серега, ближе к делу! Мы уже поняли, что мы собрались и даже пока понимаем, где именно это произошло, — прервал его Илюха под всеобщий хохот.