Ты их хранишь, ибо мед поэтический ты источаешь
      Будто б один, себе милый.." - Но нос задирать тут боюсь я;
      Ноготь чтоб острый борца не поранил меня, восклицаю:
      "Место не нравится мне для борьбы!" - и прошу перерыва.
      Ибо рождает игра и горячие споры и злобу;
      Злоба - жестокий раздор и войны, несущие гибель.
      Пер. Н. С. Гинцбурга
      20
      Кажется, книжка, глядишь на Вертумн и на Януса свод ты
      Хочешь стоять на виду, знать, приглажена Сосиев пемзой.
      Ты ненавидишь замки и печати, приятные скромным;
      Стонешь ты в тесном кругу и места многолюдные хвалишь,
      Вскромлена хоть и не так. Избегай, куда тянет, спуститься:
      Выпущу лишь - и не будет возврата. - "Несчастная, что ж я
      Сделала, скажешь, чего я хотела?" - как будешь в обиде.
      Помни - свернуться должна, лишь устанет, пресытясь, любовник.
      Если пророк не дурит, упрямством твоим недовольный,
      10 Будешь ты Риму мила, пока не пройдет твоя младость;
      После ж, руками толпы захватана, станешь ты грязной,
      Непросвещенную моль молчаливо кормить будешь, или
      Скроешься в Утику ты иль, сковав, тебя вышлют в Илерду.
      Будет смеяться советчик, кому ты не вняла; как в басне
      Тот, что на скалы столкнул осленка упрямого в гневе:
      Кто ж, в самом деле, того, кто не хочет, спасать бы трудился?
      Вот что еще тебя ждет: пока будешь ребят обучать ты
      Чтенью в предместьях глухих, тебя старость гугнивая схватит.
      В вешние дни, когда солнце ушей привлечет к тебе больше,
      20 Ты расскажи, что я - сын отпущенца, при средствах ничтожных
      Крылья свои распростер, по сравненью с гнездом, непомерно:
      Род мой насколько умалишь, настолько умножишь ты доблесть;
      Первым я Рима мужам на войне полюбился и дома,
      Малого роста, седой преждевременно, падкий до солнца,
      Гневаться скорый, однако легко умиряться способный.
      Если ж о возрасте кто-нибудь спросит тебя, то пусть знает:
      Прожито мной декабрей уже полностью сорок четыре
      С года того, когда Лоллий в товарищи Лепида выбрал.
      Пер. Н. С. Гинцбурга
      КНИГА ВТОРАЯ
      1
      Множество, Цезарь, трудов тяжелых выносишь один ты:
      Рима державу оружьем хранишь, добронравием красишь,
      Лечишь законами ты: я принес бы народному благу
      Вред, у тебя если б время я отнял беседою долгой.
      Ромул и Либер-отец и с Кастором Поллукс, что, свершивши
      Подвиги, в храмах к богам причтены были, в те времена как
      Круг заселяли земной поколеньем людей, укрощали
      Тяжкие войны, поля отводили и строили грады,
      Сильно пеняли, что им, на заслуги в ответ, не явили
      10 Должного благоволенья. И тот, что ужасную гидру,
      Столько чудовищ себе покорил, на труды обреченный,
      Также постиг, что одной только смертью смиряется зависть.
      Жжет ибо блеском своим, кто таланты других затмевает,
      Ниже стоящих: любовь он, когда уж угаснул, заслужит.
      Почести только тебе уделяем мы щедро при жизни,
      Ставим тебе алтари, чтобы клясться тобою, как богом,
      Веря - ничто не взойдет тебе равное и не всходило.
      Мудрый, однако, в одном и правый народ твой, что отдал
      Он предпочтенье тебе пред вождями и Рима и греков,
      20 Прочее мерит не так же разумно, не тою же мерой:
      Все - исключая лишь то, что, он видит, рассталось с землею
      Или свой отжило век - претит ему иль ненавистно;
      Предан он так старине, что против преступников доски
      Те, что нам десять мужей освятили, царей договоры
      С общиной Габиев или сабинян суровых, и книги
      Высших жрецов, и пророков старинные свитки
      Все на Албанской горе изрекли, утверждает он, Музы.
      Если ж, имея в виду, что у греков чем были древнее,
      Лучше тем были поэмы, и мы на весах станем тех же
      30 Взвешивать римских поэтов, - то не о чем нам препираться:
      Косточек нет у маслин, и нет скорлупы у ореха!
      Мы уж достигли ведь счастья вершин; умащенных ахейцев
      Выше мы в живописаньи, в борьбе, в песнопеньи под лиру.
      Если, как вина, стихи время делает лучше, хотел бы
      Знать я, который же год сочинению цену поднимет.
      Если писатель всего только сто лет назад тому умер,
      Должен быть он отнесен к совершенным и древним, иль только
      К новым, неценным. Так пусть нам срок устранит пререканья.
      "Древний, добротный - лишь тот, кому сто уже лет после смерти",
      40 Что же? А тот, кто погиб лишь месяцем иль годом
      Должен он будет к каким отнесен быть? К поэтам ли старым,
      К тем ли, на коих плюет и теперешний век и грядущий?
      - "С честию будет причтен к поэтам старинным и тот, кто
      Месяцем только одним или целым хоть годом моложе".
      Пользуясь тем (из хвоста я как будто у лошади волос
      Рву понемногу), один отниму и еще отнимать я
      Стану, пока не падет: одураченный гибелью кучи,
      Тот, кто глядит в календарь и достоинство мерит годами,
      Чтит только то, на что Смерть святыни печать наложила.
      50 Энний, что мудр и могуч был, Гомером вторым величался
      (Критики так говорят), - заботился, видимо, мало,
      Чем Пифагоровы сны и виденья его завершатся.
      Невий в руках не у всех? Разве в память засел он не твердо,
      Свежий почти? До того все поэмы, что древни, священны!
      Спор заведут лишь о том, кто кого превосходит, получит
      Славу "ученого" старца Пакувий, "высокого" - Акций;
      Тога Афрания впору была, говорят, и Менандру,
      Плавт по примеру спешит сицилийца всегда Эпихарма,
      Важностью всех побеждает Цецилий, искусством - Теренций.
      60 Учит их всех наизусть и их, в тесном театре набившись,
      Смотрит влиятельный Рим и их чтит, причисляя к поэтам,
      Вплоть до наших времен от писателя Ливия века.
      Правильно смотрит толпа иногда, но порой погрешает.
      Если поэтам она удивляется древним, их хвалит,
      Выше и равным не чтит никого, то она в заблужденьи;
      Если ж иное она чересчур устаревшим считает,
      Многое грубым у них признает, а иное и вялым,
      Судит разумно, со мной, по Юпитера благоволенью.
      Я не преследую, знай, истребить не считаю я нужным
      70 Ливия песни, что, помню, драчливый Орбилий когда-то,
      Мальчику, мне диктовал. Но как безупречными могут,
      Чудными, даже почти совершенством считать их, - дивлюсь я.
      Если же в них промелькнет случайно красивое слово,
      Есть хоть один иль другой там стих благозвучный немного:
      Всю он поэму ведет, повышает ей цену бесправно.
      Я негодую, когда не за то порицают, что грубо
      Сложено иль некрасиво оно, а за то, что - недавно,
      Требуют чести, награды для древних, а не снисхожденья.
      Но усомнился б я в том лишь, в праве ль комедии Атты
      80 Сцену в шафране, в цветах попирать, все отцы закричали б
      Стыд мол утратил я, раз порицать покушаюсь я пьесы
      Те, что и важный Эзоп, и Росций искусный играли;
      Иль потому, что лишь то, что нравится, верным считают,
      Или позор видят в том, чтоб суждениям младших поддаться,
      Старцам признать, что пора позабыть, чему в детстве учились.
      Кто же и Салиев песнь восхваляет, стремясь показать всем,
      Будто он знает один то, что нам непонятно обоим,
      Тот рукоплещет, совсем не талант одобряя усопших:
      Нет, это нас он лишь бьет, ненавидя все наше, завистник.
      90 Если б и грекам была новизна, как и нам вот, противна,
      Что же тогда бы теперь было древним? И что же могли бы
      Все поголовно читать и трепать, сообща потребляя?
      Кончивши в_о_йны, тотчас начала пустякам предаваться
      Греция; впала в разврат, лишь счастье послала Фортуна;
      Страсть к состязаньям коней иль атлетов зажглась в ней; то стали
      Милы ваятели ей из мрамора, кости иль меди;
      То устремляла и взоры, и мысли к прекрасным картинам,
      То приходила в восторг от флейтистов, актеров трагедий;
      Словно глупышка-девчурка под няни надзором играет:
      100 Жадно что схватит сейчас, пресытившись вскоре отбросит.
      Мирные те времена принесли и попутные ветры.
      Долго был в Риме благой обычай вставать спозаранку,
      Дверь отпирать и клиентам давать разъясненья законов,
      Деньги отвешивать в долг, надежным лицом обеспечив,
      Старших выслушивать, младшим о том говорить, как достаток
      Вырасти может и страсть, что убытки влечет, уменьшиться.
      Пусть ненавистно иль мило, - но что ж неизменным ты счел бы?
      Вот изменил уж народ неустойчивый мысли и пышет
      Страстью одной - сочинять: и отцы с строгим видом, и дети,
      110 Кудри венчая плющом, произносят стихи за обедом.
      Сам я, хотя уверяю: "Стихов никаких не пишу я",
      Хуже парфян уж лгуном оказался: до солнца восхода
      Встану лишь, требую тотчас перо и бумагу, и ларчик.
      Тот, кто не сведущ, корабль боится вести, и больному
      Дать абротон не дерзнет, кто тому не учился, леченье
      Дело врачей; и искусств творенья творит лишь художник;
      Мы же, - учен, неучен, - безразлично, поэмы все пишем.
      Но в увлеченьи таком и в безумии легком какие
      Есть добродетели, ты посмотри: едва ли поэты
      120 Жадны, но только стихи они любят и к ним лишь пристрастны;
      Будят лишь смех в нем убытки, и бегство рабов, и пожары;
      Он не замыслит надуть компаньона, ребенка-сиротку;
      Может он хлебом простым и стручьями только питаться;
      Пусть до войны неохоч и негож, но полезен он граду,
      Если согласен ты с ним, что большому и малое в помощь.
      Нежных ребяческих уст лепетанье поэт исправляет,
      Слух благовременно им от речей отвращает бесстыдных;
      После же дух воспитает им дружеским он наставленьем,
      Душу исправит, избавив от зависти, гнева, упрямства;
      130 Доблести славит дела и благими примерами учит
      Годы грядущие он; и больных утешает, и бедных.
      Чистые мальчики где с непорочными девами взяли б
      Слов для молитвы, когда б не послала им Муза поэта?
      Молит о помощи хор и чует присутствие вышних,
      Просит дождей он, богов ублажая мольбой, что усвоил,
      Гонит опасности прочь, отвращает угрозы болезней,
      Мирного он жития и плодов изобилья испросит:
      Песня смягчает богов и вышних равно, и подземных.
      Встарь земледельцы - народ и крепкий, и малым счастливый
      140 Хлеб уберут лишь с полей, облегчение в праздник давали
      Телу и духу, труды выносившим в надежде на отдых:
      С теми, кто труд разделял, и с детьми, и с супругою верной
      В дар молоко приносили Сильвану, Земле - поросенка,
      Гению - вина, цветы за заботу о жизни короткой.
      В праздники эти вошел Фесценнин шаловливых обычай:
      Бранью крестьяне в стихах осыпали друг друга чредою.
      С радостью вольность была принята, каждый год возвращаясь
      Милой забавой, пока уже дикая шутка не стала
      В ярость открыто впадать и с угрозой в почтенные семьи
      150 Без наказанья врываться. Терзались, кто зубом кровавым
      Был уязвлен уж; и кто не задеты, за общее благо
      Были тревоги полны; но издан закон наконец был:
      Карой грозя, запрещал он кого-либо высмеять в злобной
      Песне, - и все уже тон изменили, испуганы казнью,
      Добрые стали слова говорить и приятные только.
      Греция, взятая в плен, победителей диких пленила,
      В Лаций суровый внеся искусства; и так пресловутый
      Стих сатурнийский исчез, неуклюжий, - противную вязкость
      Смыло изящество; все же остались на долгие годы,
      160 Да и по нынешний день деревни следы остаются.
      Римлянин острый свой ум обратил к сочинениям греков
      Поздно; и лишь после войн с Карфагеном искать он спокойно
      Начал, что пользы приносят Софокл и Феспис с Эсхилом;
      Даже пытался и пьесы достойно их он обработать;
      Тем угодил себе он, по природе возвышенный, пылкий:
      Дышит трагическим духом и счастлив, и смел он довольно,
      Но неразумно боится отделки, считая постыдной.
      Кажется, - если сюжет обыденный, то требует пота
      Меньше всего; между тем в комедии трудностей больше.
      170 Ибо прощают ей меньше гораздо. Заметь ты, насколько
      Плавт представляет характер влюбленного юноши плохо,
      Также и скряги-отца, и коварного всадника роли;
      Как он, Доссенну подобный, выводит обжор-паразитов,
      Как он по сцене бежит, башмак завязать позабывши:
      Ибо он жаждет деньгу лишь в сундук опустить, не заботясь
      После того, устоит на ногах иль провалится пьеса.
      Тех, кто на сцену взнесен колесницею ветреной Славы,
      Зритель холодный мертвит, а горячий опять вдохновляет.
      Так легковесно, ничтожно все то, что тщеславного мужа
      180 Может свалить и поднять... Прощай, театральное дело,
      Если, награды лишен, я тощаю, с наградой - тучнею.
      Часто и смелый поэт, устрашенный, бежит от театра,
      Ибо - сильнее числом, а доблестью, честью слабее
      Неучи все, дураки, что решить дело дракой готовы,
      Всадник коль против того, - посреди они пьесы вдруг просят,
      Дай им медведя, бойца: вот этих народец так любит!
      Впрочем, у всадников тоже от уха к блуждающим взорам
      Переселились уж все наслажденья, к забавам пустячным.
      Тут на четыре часа открывают завесу иль больше:
      190 Конницы вот эскадрон, пехоты отряды несутся,
      Тащат несчастных царей, назад закрутивши им руки;
      Вот корабли, колесницы спешат и кареты, коляски:
      Тащат слоновую кость и добычу при взятьи Коринфа.
      Если б был жив Демокрит, посмеялся б наверно тому он,
      Как это помесь пантеры с верблюдом, животным ей чуждым,
      Или пусть белый то слон, привлекают вниманье народа;
      С большим бы он любопытством смотрел на народ, чем на игры
      Ибо ему он давал бы для зрелища больше гораздо;
      "Драм сочинители - он бы наверно подумал - осленку
      200 Басенку бают глухому". Каким голосом, право, было б
      Шум одолеть вмоготу, что народ наш поднимет в театре?
      "Воет - сказал бы он - лес то Гарганский иль Тусское море" _
      Смотрят все с гамом таким на борцов, на искусство богатых
      Тканей из стран иноземных: как только окутанный ими
      Станет на сцену актер, - ладоши сейчас же бушуют.
      "Что-нибудь он уж сказал? - Да ни слова. - "Так нравится что ж им?"
      - Шерсть, что окрашена в пурпур тарентский с оттенком фиалок.
      Ты не подумай однако, что, если другие удачно
      Сделают то, чего сам не могу, я хвалить буду скупо:
      210 Знай - как того, что ходить по веревке натянутой может,
      Чту я поэта, когда мне вымыслом грудь он стесняет,
      Будит волненье, покоит, иль ложными страхами полнит,
      Словно волшебник несет то в Фивы меня, то в Афины.
      Долю вниманья и тем удели, что читателю лучше
      Ввериться склонны, чем несть униженья от зрителей гордых,
      Если желаешь ты храм Аполлона достойно наполнить
      Книгами и заодно уж пришпорить и бодрость поэтов,
      Так чтоб охотнее в рощи они Геликона стремились.
      Правда, поэты, мы сами творим много зла себе часто:
      220 Свой виноградник рублю, если только тебе подношу я
      Книгу, когда ты устал или занят; когда мы в обиде,
      Если один хотя стих из друзей кто дерзнул не одобрить,
      Иль, хоть не просят, места, что читали уж, вновь повторяем;
      Сетуем мы, что труды наши, наши поэмы встречают
      Мало вниманья, хотя мы их ткали из нитей тончайших;
      Льстимся надеждой - прийдет мол пора, когда только узнаешь
      Ты, что стихи мы плетем, - без прошения нашего даже.
      Сам призовешь, от нужды, обеспечишь, принудишь писать нас.
      Стоит, однако, узнать нам, какие служители нужны
      230 Доблести той, что мы зрели и в войнах, и в мирное время,
      Ибо не должно ее доверять недостойным поэтам.
      Правда, царю угодив Александру, Херил пресловутый,
      Скверный поэт, за стихи плохие, без всякой отделки,
      Много в награду монет получил золотых македонских.
      Все же, подобно тому как, коснувшись чернил, оставляют
      Руки пятно иль заметку, поэты стихами дрянными
      Подвиг блестящий чернят. Но царь тот же самый, который
      Так расточительно щедро платил за смешную поэму,
      Издал указ, что писать портреты царя Александра
      240 Лишь одному Апеллесу, ваять же фигуры из меди
      Только Лисиппу давал разрешенье. Но, если б призвал ты
      Тонкого столь знатока искусств, постигаемых глазом,
      Высказать мненье о книгах и этих творениях Музы,
      Ты бы поклялся, что он из туманной Беотии родом.
      Но не позорят тебя сужденья твои о поэтах,
      Как и дары, что они с одобрения всех получили,
      Оба любимых тобою поэта: Вергилий и Варий;
      Ибо не ярче лицо в изваянии медном, чем мысли,
      Чувства все славных мужей отраженья находят в созданьях
      250 Вещих поэтов. И сам не желал бы я лучше беседы
      Низменным слогом писать, чем песни слагать о великих
      Подвигах, разные земли и реки, на горных высотах
      Замки и варваров царства в стихах петь и войны, которым
      Властью твоею конец на круге земном уж положен,
      Януса храм запертой - божества-охранителя мира,
      Страх перед Римом, парфянам внушенный твоим управленьем,
      Если бы, сколько желанья, имел я и сил; но не терпит
      Маленьких песен величье твое; и претит моя совесть
      Труд на себя возложить, что исполнить откажутся силы.
      260 Но и усердье лишь в тягость тому, кого глупо полюбит,
      Если в стихах иль в другом искусстве себя проявляет:
      Ибо заучит скорей и заполнит охотнее каждый
      То, что насмешку, чем то, что хвалу, прославленье содержит.
      Я вот ничуть не гонюсь за услугой, что мне только в тягость:
      Вылит из воска, с лицом искаженным, нигде выставляться
      Я не хочу и в стихах красоваться, коряво сплетенных,
      Чтоб не пришлось мне краснеть за подарок бездарный и после,
      Вместе с поэтом моим в закрытом ларце распростершись,
      Быть отнесенным в квартал, продающий духи и куренья,
      270 Перец и все, чему служат негодные книги оберткой.
      Пер. Н. С. Гинцбурга
      2
      Флор, неизменнейший друг Нерона, что доблестью славен,
      Если б, желая продать тебе кто-нибудь отрока, родом
      Или из Тибура, или из Габий, сказал тебе так бы:
      "Видишь, вот этот блестящий красавец, до пят от макушки,
      Станет и будет твоим только за восемь тысяч сестерций;
      Он - доморосток, привык услужать по кивку господина.
      Греческой грамоты малость впитал и на всякое дело
      Годен: что хочешь лепи себе из него, как из глины.
      Даже недурно поет: неискусно, но пьющим - приятно.
      10 Много посулов ведь веру к тому подрывают, который
      Хвалит товар чересчур, лишь сбыть его с рук замышляя.
      Крайности нет у меня - на свои я живу, хоть и беден.
      Так ни один продавец не поступит с тобой, и другому
      Дешево так не отдам. Только раз он забыл приказанье
      И, как бывает, плетей испугавшись, под лестницу скрылся".
      Деньги отдай, коль побег, что не скрыл он, тебя не смущает.
      Думаю, плату возьмет, не боясь он, что пеню заплатит:
      Зная порок, покупал ты раба условья ты слышал.
      Что же преследуешь ты его, тяжбой неправой тревожишь?
      20 Также и я ведь сказал пред отъездом твоим, что ленив я,
      Чуть не калека, сказал, для таких я услуг, - чтоб не слишком
      Строго меня ты бранил, коль в ответ тебе писем не будет.
      Польза какая ж была в том, коль ты нападаешь на право?
      Право стоит за меня! Даже сетуешь ты и на то, что
      Песен - обманщик - тебе, ожидаемых долго, не шлю я.
      Как-то Лукуллов солдат сбережения все, что путем он
      Многих лишений скопил, потерял до единого асса,
      Ночью усталый храпя. Тут волком свирепым, озлобясь
      Сам на себя, на врага, зубами голодными грозный,
      30 Он, говорят, гарнизон целый выбил из крепости царской,
      Полный огромных богатств и весьма укрепленный. Деяньем
      Этим прославясь, украшен дарами почетными был он;
      Кроме того получил он еще двадцать тысяч сестерций.
      Вскоре затем, пожелав какую-то крепость разрушить,
      Претор солдата того ж уговаривать стал, обратившись
      С речью такой, что могла бы и трусу прибавить отваги:
      "Друг мой, иди, куда доблесть зовет, отправляйся в час добрый
      Так ты заслужишь награду великую. Что же стоишь ты?"
      Выслушав, тот отвечает хитро, хоть и был неотесан:
      40 "Тот куда хочешь пойдет, - говорит, - кто кушак потерял свой".
      В Риме воспитан я был, и мне довелось научиться.
      Сколько наделал вреда ахейцам Ахилл, рассердившись.
      Дали развития мне еще больше благие Афины,
      Так что способен я стал отличать от кривого прямое,
      Истину-правду искать среди рощ Академа-героя.
      Но оторвали от мест меня милых гордины лихие:
      К брани хотя и негодный, гражданской войною и смутой
      Был вовлечен я в борьбу непосильную с Августа дланью.
      Вскоре от службы военной свободу мне дали Филиппы:
      50 Крылья подрезаны, дух приуныл; ни отцовского дома
      Нет, ни земли - вот тогда, побуждаемый бедностью дерзкой,
      Начал стихи я писать. Но когда я имею достаток
      Полный, какие могли б исцелить меня зелия, если 6
      Лучшим не счел я дремать, чем стихов продолжать сочиненье?
      Годы бегут, и у нас одно за другим похищают:
      Отняли шутки, румянец, пирушки, любви шаловливость;
      Вырвать теперь и стихи уж хотят: что писать мне велишь ты?
      Люди одно ведь и то же не все уважают и любят:
      Одами тешишься ты, другого же радуют ямбы,
      60 Биона речи - иных, с его едкою, черною солью.
      Трое гостей у меня - все расходятся, вижу, во вкусах,
      Разные неба у них, и разного требует каждый.
      Что же мне дать? Что не дать? Просит тот, чего ты не желаешь;
      То, что ты ищешь, совсем уж претит и другим ненавистно.
      Кроме того, неужели ты мнишь, что могу я поэмы
      В Риме писать среди стольких тревог и таких затруднений?
      Тот поручиться зовет, тот выслушать стихотворенье,
      Бросив дела все; больной тот лежит на холме Квиринальском,
      Тот на краю Авентина - а нужно проведать обоих!
      70 Видишь, какие концы? И здоровому впору! - "Однако
      Улицы чистые там, и нет помех размышленью".
      Тут поставщик, горячась, мулов и погонщиков гонит;
      То поднимает, крутясь, тут ворот бревно или камень;
      Бьется средь мощных телег похоронное шествие грустно;
      Мчится там бешеный пес, там свинья вся в грязи пробегает:
      Вот ты иди и слагай про себя сладкозвучные песни.
      Любит поэтов весь хор сени рощ, городов избегает;
      Вакха любимцы они и в тени любят сном наслаждаться:
      Ты же стремишься, чтоб я среди шума дневного, ночного,
      80 Песни слагая, ходил за поэтами узкой тропою.
      Я, что избрал себе встарь Афины спокойные, ум свой
      Целых семь лет отдавал лишь наукам, состарился, думы
      В книги вперив, - я хожу молчаливее статуи часто,
      Смех возбуждаю в народе: ужели же здесь средь потоков
      Дел и невзгод городских для себя я признал бы удобным
      Песни в стихах сочинять, согласуя со звуками лиры?
      В Риме юриста подбил один ритор, чтоб оба повсюду
      Только хвалы лишь одни в речах возносили друг другу,
      Тот был бы этому Гракх, тому ж был бы Муцием этот.
      90 Разве не так же с ума сладкогласные сходят поэты?
      Песни слагаю вот я, он - элегии: дива достойны
      Наши творенья чеканкой всех Муз девяти. Посмотри же,
      Как мы спесиво идем и с каким мы напыщенным видом
      Взор устремляем на храм просторный для римских поэтов!
      Вскоре затем, коль досуг, последи и в сторонке послушай,
      Что принесли, почему же венок себе каждый сплетает.
      Бьемся в упорном бою, как самниты, до первой лампады;
      Точно ударом платя за удар, мы врага изнуряем.
      Мненье его - я Алкеем ушел, а мое так - он кем же?
      100 Кем, если не Каллимахом? Потребуют большего если,
      Станет Мимнермом тотчас, величаясь желанным прозваньем.
      Много терплю, чтоб смягчить раздражительных племя поэтов,
      Если пишу я стихи и ловлю одобренье народа;
      Кончив же труд и опять рассудок себе возвративши,
      Смело могу я заткнуть для чтецов открытые уши.
      Смех вызывают всегда стихоплеты плохие, однако
      Тешатся сами собой и себя за поэтов считают;
      Пусть ты молчишь - они все, что напишут, блаженные, хвалят.
      110 Тот, кто желает создать по законам искусства поэму,
      Должен с дощечками взять себе цензора честного мысли.
      Все без различья слова, в коих блеска почти не осталось,
      Те, что утратили все, недостойными признаны чести,
      Смело он выгонит вон, хоть уходят они неохотно.
      Пусть хоть поныне они бы вращались в святилище Весты;
      Те, что во тьме уж давно для народа, он честно откроет;
      Выведет снова на свет много образных слов для предметов:
      Встарь понимали их часто Катоны, Цетеги, а ныне
      Плесень уродует их, покрывая забвения прахом;
      Новые примет слова, что создал родитель-обычай.
      120 Мощный и чистый, реке прозрачной подобный, он будет
      Сыпать сокровища слов, языком богатить будет Лаций;
      Пышные слишком обрежет, бугристые здравым уходом
      Сделает глаже, а те, что утратили силу, поднимет;
      Будет он с виду играть, хоть и мучится так же, как всякий
      Скачущий, будто Сатир, или пляшущий пляску Циклопа.
      Я предпочел бы казаться безумным поэтом, негодным,
      Лишь бы плохое мое меня тешило, пусть и обманом,
      Чем разуметь и ворчать. Жил в Агросе, не безызвестен,
      Некто; казалось ему, что он слушает трагиков дивных:
      130 Сидя в театре пустом, аплодировал он им в восторге;
      Прочие жизни дела исполнял он все образом должным:
      Добрым соседом он был и хозяином гостеприимным,
      Ласков с женою; умел снисходительным быть и к рабам он:
      В яростный гнев не впадал, коль печать повредят у бутыли;
      Он и подводной скалы избегал и открытых колодцев.
      Стал он усильем родных и заботою их поправляться;
      Выгнав из желчи болезнь, наконец, чемерицою чистой,
      Только пришел лишь в себя: "Не спасли вы меня, а убили,
      Други, - сказал он, - клянусь! Ибо вы наслажденье исторгли,
      140 Отняли силой обман, что приятнейшим был для сознанья".
      Нужно мне жизнь подчинить, значит, мудрости; бросив забавы,
      Юношам все уступив, подходящие им лишь утехи,
      Слов не искать для того, чтоб приладить их к струнам латинским,
      Но изучать только строй и гармонию правильной жизни.
      Вот почему сам себе я твержу, про себя рассуждая:
      Если б не мог утолить ты обильною влагою жажду,
      Ты б обратился к врачам, а о том, что чем больше скопил ты,
      Тем ты и жаждешь сильней, никому не дерзаешь признаться?
      Если бы рана твоя от назначенных трав или корня
      150 Легче не стала, ведь ты избегал бы лечиться как корнем,
      Так и травой, от которых нет пользы: ты слышал - "Кому лишь
      Боги богатство дадут, от уродливой глупости тот уж
      Будет свободен". И ты, хоть ума не прибавил нисколько,
      Ставши богаче, ужель будешь верить советчикам тем же?
      Если ж богатства могли б тебя сделать разумным, убавить
      Алчность и трусость твою, ты тогда, без сомненья, краснел бы,
      Если б жаднее тебя на земле кто-нибудь оказался.
      Если же собственность - то, что на вес покупают, за деньги,
      И потребленье дает тебе нечто, коль верить юристам:
      160 Поле, что кормит тебя, ведь твое; ибо Орбий-крестьянин,
      Нивы свои бороня, чтобы хлеб тебе вскоре доставить,
      Чует, что ты господин. Получаешь за деньги ты гроздья,
      Яйца, цыплят и хмельного кувшин: и поэтому, значит,
      Мало-по-малу его покупаешь ты поле, что было
      Куплено тысяч за триста сестерций, а то и дороже.
      Разница где - ты давно ль оплатил, чем живешь, иль недавно?
      Тот, кто купил себе землю близ Вей иль Ариции, зелень
      Ест покупную в обед, хотя судит не так; покупными
      Греет дровами котел себе он перед ночью холодной;
      170 Все же своим он зовет, вплоть до мест, где посаженный тополь
      Верной границей от ссор отклоняет соседей; как будто
      Собственным может быть то, что в мгновенье бегущего часа,
      Вследствие просьбы, покупки, насилья, иль смерти, - хозяев
      Может менять и другим права уступать на владенье.
      Если ж судьбой никому не дано обладанье навеки,
      Вслед, как волна за волною, владельцы идут друг за другом,
      Польза какая в амбарах, в земле, иль прибавить к калабрским
      Выгон луканский, когда и большое и малое косит
      Орк безразлично: его ведь и золотом ты не умолишь?
      180 Мрамор, слоновая кость, серебро и тирренские куклы,
      Камни, картины и ткань, пурпурной покрытая краской
      Этого нет у иных, а иной и иметь не стремится.
      Но отчего же один из братьев всем пальмовым рощам
      Ирода предпочитает духи, забавы и праздность,
      Брат же другой неустанно, с восхода в трудах до заката,
      Землю, заросшую лесом, взрыхляет огнем и железом,
      Знает то Гений, звезду направляющий нашу с рожденья:
      Бог он природы людской, умирающий одновременно
      С каждым из нас; он видом изменчив: то светлый, то мрачный.
      190 Все, что мне нужно, себе из запаса я малого буду
      Брать, и совсем не боюсь, что будет думать наследник,