Я оглянулся и посмотрел на Громова. Лицо у него было напряженное и сосредоточенное. И по выражению его лица я понял, что мне надо подтянуться и проявить себя, ведь все-таки я представитель земного человечества, хотя меня никто не уполномочивал.
      Я подумал, помолчал, потом спросил мальчика:
      - А чем ты питаешься?
      - Ничем.
      - Абсолютно ничем?
      - Только духовной пищей.
      - Наверное, берешь без спросу книги, что стоят на этих стеллажах?
      - Почему без спросу? Случается, и спрашиваю. Но читаю я мало. Больше вспоминаю. Ведь в моей памяти записано все, что накопила история цивилизации той планеты, с которой прилетел мальчик на Землю в меловой период.
      - И ты все помнишь?
      - Не все. Иногда и забываю. И тогда начинаю сам себя спрашивать и экзаменовать. Больше ведь некому. Все улетели. Я один остался у вас на Земле. И ждать мне долго пришлось, пока появится человечество. Эволюция не спешит. А когда были ледниковые периоды, я думал, все погибнет. Ведь против человечества были не только холода, но даже теория вероятности. Все висело на ниточке. А я ничем не мог помочь. Я ведь был только зрителем. В этом была ошибка мальчика, чьей копией я стал. Он очень хотел остаться на Земле. Очень! Он очень ее полюбил. И он очень хотел помочь людям, когда они появятся, но он не догадался, что только цивилизованное человечество сможет найти с ним общий язык. Людям диким, не цивилизованным помешают суеверие и страх. Сколько раз меня принимали то за бога, то за дьявола, когда я пытался вмешаться в человеческие дела. Потом я махнул рукой и стал созерцателем. Первый, с кем я заговорил, был археолог, отец твоего приятеля. Но он тоже из тех, кто не любит спешить. Пишет докторскую диссертацию. А когда напишет, тогда и сообщит человечеству о своей находке. Вот потому мне и приходится беседовать с тобой вместо того, чтобы принимать здесь представителей прессы и ученых.
      Я с укоризной взглянул на Громова. Громов покраснел. Потом сказал негромко и рассудительно, как всегда:
      - Дело не в докторской. Мой отец никогда за степенями не гнался. Но он ненавидит шумиху, сенсацию, хочет все систематизировать, привести в полный порядок. Прежде изучить вопрос, а потом уже приглашать журналистов. Он не хочет, чтобы получилось так, как с плезиозавром, или с теми находками, которые потом не подтвердились.
      - Но эта находка,- показал я на копию мальчика,- не может не подтвердиться.
      - Всякое на свете бывает. А вдруг скажут, что подделка и фальсификация, как было с палеолитическими рисунками в одной пещере. Ведь на удочку попался такой крупный специалист, как сам аббат Брейль. Археологи самый недоверчивый народ. Они не верят не только другим, но даже себе.
      - Но ведь факт налицо.
      Я опять показал на мальчика, сделавшего вид, что речь идет совсем не о нем.
      - Отец иногда сомневается,- продолжал Громов,- и говорит, что, может, это все кажется. Малоизученное, чисто телепатическое явление или что-то вроде миража.
      Меня немного удивило, что Громов это сказал при мальчике.
      Мальчик хмыкнул носом совсем как Витька.
      - Это я мираж? Это я телепатическое явление? Ну и ну!
      - Да нет, успокойся,- сказал Громов.- Это отец не от себя думает, а от своих будущих оппонентов. Подготавливает себя на всякий случай.
      - И все же так тянуть не стоит,- сказал я.- А если мальчик заболеет или случится другое несчастье, пожар, например?
      Громов вдруг рассмеялся. Мне показался неуместным его смех, да и мальчику тоже.
      - Витька Коровин,- сказал Громов,- предложил мне застраховать его от пожара и смерти. У него знакомый есть, в райстрахе работает.
      - А-а! - догадался я.- Это тот, который похож на Шекспира и даже на Айвазовского.
      - А зачем страховать? - продолжал Громов.- Он не боится ни огня, ни смерти. Да и этот, похожий на Айвазовского, захочет поглядеть, прежде чем дать оценку.
      - Точно,- сказал я.- Страховать преждевременно. А кроме того, он не частная собственность, а археологическая находка и, значит, принадлежит государству.
      Громов, видно, понял это, как намек.
      - Разумеется, вещь государственная. Он в кабинете хранится временно. Пока отец готовит материалы и пишет докторскую. А потом отец его вернет.
      - Куда?
      - Куда? Конечно,в музей.
      Я вспомнил глиняного папуаса, державшего в руках натянутый лук со стрелой, и то, как отломился палец и вылетела стрела и попала прямо в Витьку, стоящего со мной рядом.
      - А хорошо ли ему будет в музее? - спросил я.- И администрация там но очень важно работает. По ее недосмотру у папуаса отломился палец.
      - Это не из-за халатности администрации. Это теория вероятности виновата. Случай.
      Тут в разговор вмешался мальчик (копия).
      - Действительно, случай,- сказал он.- На нашей планете тоже подобный случай был. Философ мне рассказывал. В него в детстве, тоже, как в Витьку, попала стрела. Он после этого и выбрал себе такую редкую профессию и научился размышлять.
      - А разве у вас есть папуасы?
      - Не совсем папуасы, но были когда-то. Первобытные люди.
      - Это очень интересно,- сказал я,- но ответь, пожалуйста, на один вопрос. Ты согласишься стоять в музее?
      - Не соглашусь,- ответил мальчик.
      - Ну вот, видишь,- сказал я Громову.- Он не согласится. Да и глупо стоять в шкафу в одной и той же позе и не шевелиться. Он же живой.
      - Не будем предрешать вопрос,- возразил Громов.- Живой он или неживой, пусть решит наука.
      Меня немножко обидело его замечание. Неужели мы без науки не можем решить сами? Ведь даже невооруженным глазом видно, что почти живой. Уж во всяком случае, не мертвый.
      Когда я простился с копией мальчика и мы с Громовым вышли из кабинета, я сказал:
      - И все-таки я не представляю себе, как он будет стоять в музее все в одной и той же позе и не шевелиться. А если спина зачешется или нога устанет?
      - Не зачешется,- возразил Громов.- Как-нибудь привыкнет. Да ведь и музей рано закрывают, особенно перед выходным. А когда уйдут посетители и женщина из охраны, он может делать все, что захочет. Но все дело в том, что он не захочет.
      - Почему? Ведь все чего-нибудь хотят.
      - А он другой. Он копия. У него нет желания, кроме одного.
      - Какого?
      - Делать вид, что он и есть тот мальчик.
      - Но он почти тот.
      - В том-то и дело, что почти. Но у того было много желаний. А всего сильнее он хотел остаться на Земле и повидаться с будущим человечеством.
      - Что ж, желание неплохое. Я, может, на его месте тоже этого захотел бы. Интересно же быть посредником между двумя цивилизациями.
      - Живым посредником - да. Но это же только копия.
      - А верно ли,- перебил я,- что у него нет желаний? Ведь я же сам слышал, как он сказал, что не согласится стоять в музее.
      - Будут спрашивать eго согласия! Он ведь археологическая находка, экспонат. Ведь глиняного папуаса не спрашивали хочет он или не хочет натягивать лук.
      - Может, потому он и выстрелил,- пошутил я.
      - Мы об этом выстреле много раз спорили.
      - С кем? С Витькой?
      - Нет, с мальчиком. С копией этой. Он по теории вероятности много знает. И по теории игр. И говорить с ним очень интересно.
      - Значит, он живой.
      - Неизвестно. Скорей всего, нет. Но когда-нибудь мы узнаем.
      - Когда?
      - Когда отец закончит докторскую и приведет в строгую систему все факты. Отец и сам не знает, куда его отнести. Живым принято называть существо биологическое. Его признаки - дыхание, обмен веществ. А он в этом не нуждается. Он еще проблема, загадка. Понимаешь? А мой отец настоящий ученый. Он хочет найти ответ на этот вопрос. И только после того выступить в печати.
      - Ну, а копия не может ему в этом помочь?
      - Кроме одного - казаться мальчиком. Вот он и кажется... У отца, правда, есть одна идея, которая мне очень нравится. Иногда он думает, что это не копия, а сам мальчик. А за копию мальчик себя выдает, чтобы мы его не спрашивали, как он сумел прожить несколько миллионов лет. Может, это тайна далекой внеземной цивилизации. Так думает мой отец. И тогда у него возникает желание порвать ту часть диссертации, которую он уже написал.
      - Я бы на его месте порвал. Ясно, что это мальчик, а не копия. И в музей его ставить нельзя. Попробуй-ка сам постоять не шевелясь в одной позе.
      - Отец мой тоже иногда так думает. А иногда он приходит в отчаяние от того, что загадка почти неразрешима.
      Мы постояли с Громовым в коридоре у шкафа, на котором торчало несколько желтых древних человеческих черепов. Было тихо и немножко загадочно и казалось даже, что черепа прислушиваются к нашей беседе.
      Потом Громов сказал:
      - На улице льет дождь.
      И посмотрел на мои ноги в новых сандалетах.
      - А мне казалось, что ты в ботинках пришел на микропористой подошве.
      - Это не я. Ты ошибаешься. Это мальчик.
      - А ведь верно. На его ногах я видел твои непромокаемые ботинки. Не бойся, не пропадут.
      - Знаю. Но костюм в химчистке все-таки почему-то пропал.
      - Случайное совпадение,- сказал Громов.- Или по ошибке выдали другому, спутав его с тобой.
      - А не могли,- спросил я,- его случайно со мной спутать? Он так похож на меня, особенно когда был без усиков.
      - Ты с ума сошел? Он никуда не отлучается, кроме прошлого.
      - Значит, он может вернуться обратно в меловой период?
      - Это еще нуждается в доказательстве. Но мы и это узнаем.
      - Когда?
      - Когда мой отец закончит докторскую диссертацию. Его приглашали в Сибирский филиал Академии наук. Там и без докторской с ним будут считаться. Но он отказался.
      - А здесь? Разве здесь не считаются?
      - Не особенно. И все из-за этой находки. Ее здесь считают почти за шотландского плезиозавра. Понимаешь?
      - Понимаю. Думают, что все это липа.
      - Ну, пока! - сказал Громов.
      - Пока!
      На улице моросил дождь. Когда я подходил к дому, я невольно остановился возле газетного киоска. Там толпилась очередь за "Неделей", "Техникой молодежи", "Искателем" и другими остро дефицитными изданиями. Я невольно усмехнулся и подумал, что в дефицитных изданиях, которые они ждут под дождем, нет ничего про мальчика и по будет до тех пор, пока отец Громова не закончит свою докторскую.
      - Где ты пропадал? - спросила меня мать, открыв дверь.
      - А что?
      - Костюм твой нашелся.
      - Какой?
      - Который пропал в химчистке. По ошибке отдали другому. А он вернул.
      - А тебе не описали наружность того, кто вернул?
      - Мне это ни к чему. Наружность описывают, когда вор. А это был честный человек и все произошло по недоразумению.
      Я много думал о судьбе мальчика (копии). Меня немножко тревожило его будущее. Неужели ему, действительно, суждено стоять в музее, не двигаясь, как все другие экспонаты, сохраняя одно и то же выражение лица и не имея права даже переменить позу? Все это как-то не укладывалось у меня в голове, но продолжало почему-то тревожить.
      - Отчего ты такой унылый сегодня? - спросил меня Витька недалеко от учительской.
      - Ни отчего,- ответил я.- Просто так.
      - Не выдумывай. По лицу вижу, что есть причина.
      И тут я не выдержал, рассказал Витьке и про свои встречи с мальчиком и про свои опасения.
      Витька выслушал меня, хмыкнул носом, а потом сказал бодрым голосом:
      - Ничего с ним не станет. Постоит.
      Меня просто удивило это равнодушие и бессердечие.
      - А ты когда-нибудь пробовал стоять так в одной позе, как памятник?
      - Но я же не копия, не находка, не экспонат. Я живой.
      - Он тоже живой.
      Витька оглядел меня с ног до головы, а потом покачал головой:
      - Винтики не работают? Несешь антинаучную ахинею. Форменный обыватель!
      - Живой он! За это я почти ручаюсь.
      - Опять со своим честным словом! А факты? Доказательства? Аргументы?
      И Витька круто повернулся и пошел не спеша в класс.
      Действительно, он был прав. Но почему я не хотел с ним согласиться? Из самолюбия, из упрямства? Нет. Все было против меня и против мальчика, но я все-таки не сдавался.
      На Витьку это все же произвело кое-какое впечатление, оставило след в его душе.
      - Послушай,- сказал он мне на большой перемене.- Ты, кажется, говорил, что с ним там в кабинете великий русский путешественник Пржевальский?
      - Не сам! Только портрет.
      - Я знаю, что не сам. Сам давно умер. Я не к тому...
      И Витька задумался. И лицо у него стало другое, совсем такое, какое было в больнице имени Куйбышева, в палате травм и несчастных случаев, после того, как в него попала стрела, пущенная глиняным папуасом.
      Я не мешал Витьке стоять и думать. Я терпеливо ждал и надеялся. На что? Может, я рассчитывал, что Витька согласится со мной и поверит?
      Наконец Витька нарушил молчание.
      - По теории вероятности,- сказал он,- такой случай, как с мальчиком, потребовал бы слишком много времени.
      - Сколько? - спросил я.
      - Несколько сот миллионов лет. А с мелового периода нрошло только несколько миллионов. Понял? Значит, случай такой невозможен.
      - Вполне возможен,- настаивал я.
      - Нет, невозможен.
      - Возможен,
      - Для обывателя все возможно,- сказал Витька.- Даже чудо.
      - Я не обыватель. Чудес не бывает.
      - Возможны и чудеса. Но каждое чудо требует на свое осуществление столько времени, что это даже невозможно себе представить. А время у всех ограниченное, даже у природы.
      С этим я спорить не стал. Витька гораздо больше меня знал про природу из справочников и энциклопедий.
      Не знаю почему, но тут черт меня дернул похвастаться:
      - А знаешь, на кого похож мальчик? - спросил я вдруг Витьку.
      - Знаю,- ответил Витька.- На Эйнштейна.
      - Нет. Не угадал,- сказал я.
      - Ну, тогда на Дарвина.
      - Да Дарвин же с бородой, старик. А он мальчик, почти наш ровесник.
      - В детстве и Дарвин был мальчиком. Так на кого?
      - А ты угадай.
      Витька подумал и вдруг выпалил:
      - Может, на Громова? Впрочем, сомневаюсь. Громов чистюля. И кроме того, задаваться любит.
      - Не угадал,- сказал я.- Он похож на меня. И даже костюм точно такой, как у меня.
      Тут Витька расхохотался и сплюнул.
      - Типичный идеалист,- сказал он.- Все кажутся. А только ты один не кажешься, а существуешь. Ты, да еще мальчик в твоем костюме.
      Он хмыкнул носом и пошел туда, где стояли Девяткин и Десяткин, теперь оба с усиками, один с рыжеватыми, а другой с неопределенного цвета. Витьку вечно тянуло к Девяткину и Дссяткину, да еще к стройному интеллигенту, сразу похожему на всех.
      Но хватит о Витьке, о Девяткине с Десяткиным и об интеллигенте тоже! Все они одного поля ягоды, хотя и не только кажутся, но и существуют. Довольно о них! Но Витьке тоже! Мы с ним в тот день окончательно поссорились. И я был в очень плохом настроении всю неделю. И не из-за двойки, которую схватил у англичанки, а просто так, ни из-за чего.
      В конце недели стало чуточку веселее, И я забыл про двойку и про Девяткина с Десяткиным, которые каждый раз, завидя меня, цочему-то подначивали и хохотали. Забыл я про них. Дело в том, что я узнал ужасно хорошую новость.
      Я встретил Громова. И где? В музее, возле папуаса.
      Громов стоял и задумчиво смотрел на лук и стрелу, привезенные еще в прошлом веке великим русским путешественником Миклухо-Маклаем из Новой Гвинеи. Смотрел он также на пальцы, натягивавшие тетиву. О чем думал Громов? Не знаю. И зачем пришел сюда, в музей? Тоже не знаю. Я еще подумал: не пришел ли он сюда выбрать для мальчика подходящее место где-нибудь в сторонке, где меньше экскурсантов?
      Я ждал, когда Громов заметит меня. Потом я поздоровался.
      - Ну, как твой отец? - спросил я Громова.
      - Спасибо. Здоров.
      - А как докторская? Подвигается?
      - С докторской неважно,- ответил Громов.- Отец ее, кажется, собирается порвать. И начать другую.
      - А что?
      - Ничего. Мальчик-то, кажется, не копия, а настоящий.
      Я уже хотел закончить свой рассказ, но тут случилось еще одно происшествие, произошел еще один редкий необыкновенный случай, по словам моего двоюродного брата Володи, все же гораздо более вероятный, чем отломавшийся палец у глиняного папуаса, вызвавший полет стрелы.
      Приходит ко мне домой Витька Коровин и не один, а со своим интеллигентом. И в руках у каждого из них книжка в оранжевой обложке, где крупными буквами написано: "Фантастика, 1965".
      Красивый, стройный интеллигент молчит и только улыбается очень приятной, располагающей к себе грустной улыбкой, а Витька говорит:
      - Вот тут напечатано про Громова и про копию мальчика, который прилетел на Землю в юрский период.
      - Во-первых, не в юрский, а в меловой,- возразил я,- а во-вторых, он не копия, а, кажется, настоящий.
      - Кажется,- передразнил меня Витька.- Тебе всегда все кажется! Вот, чтобы тебе не казалось, и прочитай эту повесть. Почитай, и тогда поймешь свою ошибку.
      - А кто написал? Наверное, та детская писательница, которая ходила к тебе в больницу?
      - Нет! Но детская писательница, а вполне взрослый писатель-фантаст. И фамилия короткая - Гор.
      - Может, она взяла себе этот псевдоним?
      - Да нет. Зачем ей присваивать чужую фамилию, когда ее и так все знают? Не она, даю честное слово.
      - А откуда ты знаешь?
      - О воспитании ничего нет, о значении семьи и школы тоже. И фантастику не любит, а пишет только про то, что видел своими глазами.
      Все время молчавший красивый интеллигент вдруг спросил меня вежливо и грустно, бросив взгляд на обстановку:
      - А ваши родители случайно не хотят застраховать мебель?
      - Кажется, уже застрахована,- ответил я,
      Витька фыркнул носом и сказал:
      - Ему всегда все кажется. Не стоит терять время. Идемте!
      И они ушли, не оставив даже мне книжку в яркой оранжевой обложке. Но я ее достал. В тот же день купил в книжном магазине недалеко от Пяти углов. Там магазин есть специально для артистов. И грим тоже продают. Фантастикой же артисты не интересуются.
      Повесть про мальчика прочел сразу.
      Понравилась ли она мне? Не совсем. Кое-что понравилось. А кое-что нет. Неточности я обнаружил, разные накладки. Из этого я понял, что писатель с мальчиком не встречался и с Громовым, возможно, тоже. Он, видно, собирал материал у одноклассников, учителей, их знакомых или у совсем посторонних людей, но сующих нос в чужие дела, вроде Девяткина и Десяткина. Поэтому он и написал, что Громовы уехали в Новосибирск, в академгородок. Не было этого. Громовского отца не выбрали в члены-корреспонденты, потому что он затянул с докторской. А почему произошла затяжка? Вам известно. Нужно было выяснить, кто мальчик - копия или настоящий?
      Встретились мне и другие неточности, но они не существенные, и я о них говорить не буду. О главной неточности я уже сказал. Ведь мальчик, кажется, настоящий. Витька Коровин очень не любит это слово "кажется". Но подскажите, чем его заменить! Ведь не могу я обойтись без этого слова, пока отец Громова точно не выяснит и не подтвердит это предположение.
      Одно только меня беспокоило: а что, если эта повесть попадет мальчику и он прочтет, обнаружит неточности и обидится за то, что его назвали копией? Но потом я немножко успокоился и подумал, что Громов не покажет ему этот сборник.
      Совсем успокоиться я не мог. Такая у меня натура. Стал опять думать. А вдруг мальчик все-таки познакомится с этой повестью? Он такой осведомленный, догадливый и почему-то все знает. Догадался же он сразу, что я думаю о костюме, который мать отдала в химчистку. И тут тоже догадается, прочтет громовские мысли. Громова нужно предупредить. Я это завтра же сделаю. А как сделаю, так смогу спокойно поставить точку, закончить и без того затянувшийся рассказ.
      Я так и сделал. Послал Громову заказное письмо и не по домашнему адресу, а на школу. Я уже собирался поставить точку и закончить рассказ, вдруг опять Витька пришел, и не один, а с красивым, стройным симпатичным интеллигентом.
      Интеллигент грустно и трогательно улыбался, а Витька хмурился, как в прошлый раз.
      Я поторопился сказать:
      - Нет, у нас, к сожалению, все уже застраховано. Я у матери узнавал.
      - Опять кажется? - спросил Витька.
      - Теперь не кажется, а точно!
      - Мы не за этим пришли. А по более срочному делу.
      - По какому делу?
      Витька редко смущался, но сейчас он выглядел немножко растерянным.
      - Он...- Он показал на своего спутника.- Он автографы собирает. У него даже от самого Писемского автограф есть.
      - Писемский, кажется, жил в прошлом веко, как он мог дать ему свой автограф?
      - Да не ему дал, а своему знакомому современнику. А правнуки сохранили и продали. Понял?
      - Понял. Но я ведь не писатель и не знаменитость. Зачем ему мой автограф?
      - Обыватель! Да не твой! Он от мальчика хочет получить автограф. От того, что прилетел к нам в юрский период.
      - Не в юрский, а в меловой.
      - Ладно. Пусть в меловой. А ты не мог бы попросить его сделать надпись на книге?
      - На какой?
      - Да вот на этой, где напечатана про него фантастическая повесть.
      Я испугался, рассердился и сказал:
      - Уходите. Сейчас должен санврач приехать. У нас карантин. Двоюродный брат Володя заболел скарлатиной.
      И они ушли, так быстро ушли, что даже забыли проститься.
      Карантина, конечно, у нас не было. Санврача не ждали. Я соврал. А как я мог еще поступить? Не мог же я лезть к мальчику с этой книгой.