23

За недели, проведённые под землёй, Джуди многое поняла. Это была особая школа, ускоренный курс. Джуди сопротивлялась, как могла: молилась, вспоминала дом, книги, друзей, работу, Голливуд, занятия спортом, свои романы, а главное — Антона, наверняка он искал её — она была убеждена, искал, чтобы спасти.

Джуди приучила себя терпеть голод, спать на нарах, обходиться без белья, мыла и шампуня, без комфорта, к которому она привыкла. Она училась копать землю, но больше делала вид, что копает, да и вообще надо было научиться притворству, чего она никогда не умела; здесь в этом заключалась борьба за выживание. Так уж повелось, что люди, живущие под властью одной идеи, должны уметь притворяться, иначе им не выжить.

И все же Джуди не вынесла бы этого существования, не выдержала бы и двух недель, не приди ей на помощь другие узницы. Они жалели её и учили всему, что даётся долгой неволей — множеству ухищрений, которые знают опытные заключённые.

В особенности Джуди сблизилась с двумя женщинами, знающими английский язык. Впоследствии она вспоминала о них с нежностью и думала, как повезло ей на подруг: то была настоящая удача, послание небес.

Маша была молодой утончённой женщиной с изысканными манерами, филологом по образованию. Вера отличалась крупным телом, физической силой, громким голосом и грубоватым обращением. Она заведовала хозяйством в посольстве, английский язык понимала, но говорила с трудом.

Маша знала язык в совершенстве. На староанглийском она в подлиннике читала Шекспира, наизусть знала стихи Вудсворта и Китса, и она назвала Джуди многих американских писателей, о существовании которых Джуди не подозревала.

Но не это было её особенностью. Она обладала редким талантом, который высоко ценится в России: Маша виртуозно ругалась матом.

После объяснений с ней белесая охранница, которую звали Сталена, что означало — Сталин-Ленин, приходила в бешенство и так истошно орала, что все опасались, как бы её не хватил удар. Сама Маша никогда не повышала голоса, всегда была предельно вежлива и корректна.

— Ты, Сталена, — блядь, — говорила она тихо, но так проникновенно, как будто поверяла самое сокровенное. — А если учесть, что в твоём имени ещё двое, ты блядь в кубе. Целая блядская компания. Никогда не думала, что в одном человеке может быть столько блядства. Поздравляю тебя!

— Ох, Машка, не сносить тебе головы! — ужасалась Вера и обращалась к Джуди. — Не слушай её, девка. Ты, главное, помалкивай, держи язык за зубами, — говорила она по-русски, а по-английски могла лишь произнести. — Надо молчать!

Когда Сталена особенно свирепствовала и приходила в исступление, Вера не на шутку боялась за Машу:

— Что ты на рожон лезешь? Слышала, что она тебе сулит?

— Будет приказ, нас всех прикончат. А пока нет приказа, эта стерва не посмеет, у них строго, — отвечала Маша, которая не могла отказать себе в удовольствии. — Может, мы её раньше в говне утопим.

Пленницы давно вынашивали эту идею и постоянно размышляли, как её осуществить. Идея возникла задолго до появления Джуди под землёй.

На работу Сталена и молодой охранник-альбинос водили пленниц в дальний забой. Сюда из тоннеля вела длинная штольня, от которой отходили обширные штреки, и каждый утыкался в грунтовый забой.

Туалет для пленниц и охраны был устроен здесь же, в штреке: узницы отрыли в стене карман, а чтобы удержать породу, подвели под неё крепь и под её защитой выкопали в грунте яму, сколотили над ней помост и соорудили досчатый скворечник, как водится на Руси.

Отхожее место оборудовали на два очка с перегородкой между ними: для пленниц и для охраны. Этим и воспользовалась Маша, сочинив искусный сюжет, хотя пленницы долго не решались осуществить затею.

Определиться им помогла сама Сталена. С помощью Джуди, правда. Заметив, что Джуди перестала копать и устроила себе передышку, охранница налетела на неё с гневным клёкотом:

— А ну, работай, шпионка! Живо! — и она замахнулась на Джуди автоматом.

Джуди двумя руками взялась за черенок, выставила лопату перед собой.

— Меня можно застрелить, но бить себя я не дам, — сказала она твёрдо, а Маша перевела и не упустила случая, добавила от себя:

— Только тронь её, блядь подземная! Ты думаешь, у тебя автомат?!.. мы твой автомат! — со свойственным ей талантом Маша дала автомату характеристику и определила своё отношение к нему. — Я твой автомат в рот …! И тебя тоже!

Когда впоследствии Маша перевела текст на английский, Джуди ничего не поняла: получалось, что Маша то ли вступила, то ли готова была вступить с автоматом в половую связь, а кроме того, оказалось, что пленницы подвергли автомат групповому насилию и в качестве жертвы использовали его извращённым способом. В ответ охранница исступлённо затрясла автоматом, задёргалась, словно наступила на оголённый электрический провод, и срывающимся голосом объявила, что сейчас же, сию минуту приведёт приговор в исполнение.

Она вполне могла открыть стрельбу, но Вера нашлась:

— А приказ?! — крикнула она оглушительно. — Приказ есть?!

В глазах Сталены на миг мелькнула нерешительность, злобное лицо стало озабоченным.

Молодой охранник за руку увёл напарницу, а та упиралась и, выворачивая назад шею, кричала:

— Ничего, ничего, будет вам приказ! Недолго ждать. Всех в расход! Сама, своими руками!

После этого случая затею не обсуждали, все решилось без лишних слов.

Посещая сортир, они сдвигали доску в перегородке, проникали на половину охраны и день за днём разрушали настил над ямой, поддевая доски лопатой.

Никогда прежде они так не старались, не работали с таким тщанием и усердием. Каждая из них испытывала настоящее сладострастие, предвкушение, как все произойдёт, каждая работала на совесть, даже для себя никто из них так никогда не старался.

Спустя день или два настил в сортире для охраны уже держался на честном слове, они всерьёз опасались, чтобы он не рухнул раньше времени. Для надёжности они расшатали и ослабили крепь, довольно было небольшого усилия, чтобы подпорки разъехались вкривь и вкось.

Пленницы стерегли каждый шаг Сталены, и так тщательно и скурпулезно отмечали её большую и малую нужду, словно в этом заключалось что-то самое насущное для них.

На исходе рабочего дня, прежде чем отправить строй в казарму, Сталена опорожнялась на дорогу. Охранница строго выдерживала расписание, и все усвоили твёрдо: она непременно посещает сортир на посошок.

Так случилось и на этот раз. Как положено, с автоматом наперевес, Сталена распахнула дверь для охраны и бдительно проверила, не притаился ли в сортире враг; потом стукнула в соседнюю дверь и в соответствии с инструкцией громко, отчётливо спросила:

— Есть кто?

— Есть, — ответила Вера, которая загодя расположилась в кабине и уже некоторое время поджидала охранницу.

— Выходи! — зычно скомандовала Сталена в строгом соответствии с инструкцией: все знали, что инструкция запрещает совместное пребывание в сортире охраны и заключённых.

— Ну вот, только сядешь… — ворчливо и нехотя Вера освободила помещение. — Уж тут-то все равны…

— Заткнись! — отрезала Сталена, закрывая за собой дверь.

— Все начальники, все командуют, — ноюще посетовала Вера, давая охраннице возможность рассупониться и спустить комбинезон. — Конечно, ежели у тебя автомат…

— Молчать! — рявкнула из-за двери Сталена, энергично шурша комбинезоном.

— Да молчу, молчу… — вяло отозвалась Вера и крутанула похожую на пропеллер вертушку, запиравшую дверь снаружи.

Этим она не ограничилась, а подпёрла дверь ещё и лопатой и даже загнала её в грунт на полштыка для надёжности. Не мешкая, Вера с силой рванула несущий крепёжный брус, вышибла его из гнёзда, следом за ним вышибла и другой, вся крепь в момент покосилась, сверху поползла и посыпалась порода.

Вера упёрлась в стену скворечника, под её слоновьим усилием он накренился, с немилосердным скрипом поехал, заваливаясь на бок, доски настила на глазах стали разъезжаться, открывая длинные чёрные щели.

— Что происходит?! — ещё не понимая, а потому начальственно крикнула изнутри Сталена, пытаясь открыть дверь и выбраться наружу, но дверь не поддалась.

Между тем скворечник продолжал крениться, доски под ним расползались, обнажая тёмный смрадный провал, куда медленно, но неотвратимо оседал сколоченный для удобства помост с очком.

— Помогите! — не своим голосом закричала в испуге Сталена, до которой дошло, что ей грозит; зажатая падающими на неё досками и брусьями, она вместе с ними съезжала в тошнотворно смердящую черноту.

— Кто ж тебе поможет? — рассудительным, резонёрским голосом осведомилась Вера, отойдя на несколько шагов и наблюдая со стороны.

Сверху на крышу скворечника неимоверным грузом давила порода, доски гнулись, скрипели, все сооружение трещало, выворачивая с тяжким стоном гвозди, и вдруг — нежданно-негаданно — с громким, наподобие выстрела треском, распахнулась дверь, будто её и впрямь выстрелили изнутри, и она вылетела упруго, как камень из пращи; не выдержав давления, скрученный в спираль крючок болтался размашисто, как ошалевший маятник.

Изогнутый дверной проем открыл глазам Веры нутро сортира, где среди досок и жердей из провала торчали плечи и белесая голова Сталены. Они встретились взглядами — палач и жертва, поменявшиеся местами, как бы напоминая: мир устроен что песочные часы, всему на свете по прихоти случая предопределено оказаться то внизу, то наверху.

— Помоги мне, — сдавленно, с опаской и как-то скованно обратилась к Вере охранница, уже наполовину поглощённая пустотой и потому страшащаяся звуком или движением ускорить падение.

Теперь это была настоящая просьба: смирение, кротость, покорность судьбе, робкая надежда присутствовали в ней, как и страх получить отказ.

— Ой, что ты, подруга! — по-деревенски махнула на неё ладошкой Вера.

— У тебя автомат, а я страсть как оружия боюсь. Да ты сама, сама… Ты ж говорила: своими руками!.. Вот и действуй. За автомат уцепись, а от меня какая подмога?

— Помоги мне! — как бы не слыша, не замечая, уже почти шёпотом с мольбой твердила Сталена, обездвижив себя до полного окостенения — даже дышать боялась; и все же мелкими, едва заметными толчками она соскальзывала вниз. — Не хочу!

— Понятное дело, кто ж хочет… Я, что ль, хотела лезть сюда к вам? Или другие хотели? Да вы не спросили нас, потащили. А теперь, что ж… тебя спрашивать? Не дождёшься, сука яловая! Да ты вспомни, как ты измывалась над нами. Вспомни, вспомни, моль холощеная! Ты нас что ни день смертью стращала. Вспомнила? Ну как, сладко тебе?

Из обломков на неё смотрели круглые от ужаса глаза. С отчётливой, ясной, жёсткой определённостью охранница поняла, что на помощь ей рассчитывать не приходится: никто ей не поможет — никто!

Она умолкла, глаза её расширились ещё больше; не двигаясь, она смотрела с тоской из нужника, как больное животное из норы. Можно было подумать, что она там укрылась среди обломков — спряталась, затаилась в надежде отсидеться и переждать.

И такая она была бессловесная, сникшая, безответная, что казалось, и пожалеть можно. Видно, Вера сама испугалась этой мимолётной жалости и отмахнулась от неё, озлобилась, взъярила себя, чтобы не поддаться естественному движению души.

— Сгинь, тварь! — сказала она, ожесточаясь.

И тотчас, будто слово её обрело силу, скворечник с грохотом осел, сложился плоско, стал грудой досок; настил окончательно разъехался, а помост вместе с досками, жердями и охранницей обрушился вниз, в густую, пузырящуюся, зловонную жижу, куда долго ещё сыпались мелкие обломки, гвозди, древесная пыль и труха.

Вера вернулась в строй, где её с нетерпением и жгучим интересом ждали. Джуди не понимала, о чём украдкой, но живо, без умолку перебрасываются словами пленницы, но было заметно, как любопытство катается по строю из конца в конец.

Все вдруг запросились у охранника в туалет, никто не мог дотерпеть до казармы. Охранник разрешил, а сам остался у входа в штрек; побега он не опасался — тупик, деться некуда.

Строй распался, пленницы толпой стояли у развалин сортира, могло сдаться, что скворечник подвергся налёту вражеской авиации.

— Ну ты, мать, как бульдозер, — похвалила подругу Маша, а Вера засмущалась и отнекивалась стыдливо:

— Да что вы, что вы, он сам…

Узницы перешучивались, посмеивались, гомон стоял над толпой, как на рынке в базарный день. Замордованные, затравленные, изнурённые непосильным трудом, они давно не испытывали такой легкомысленной смешливости. Можно было решить, что им посулили скорую свободу, и они с лёгким сердцем, бездумно поверили в неё.

Но постепенно весёлые голоса потухли, смех угас, вокруг установилась привычная подземная тишина. Среди беззвучия они услышали под обломками глухой утробный нечеловеческий вой, сопровождаемый тяжёлым вязким плеском. Иногда вой обрывался, и сдавленный прерывистый голос приносил снизу, будто из могилы, одно слово:

— Помогите!

Мёртвая тишина висела над толпой, никто слова не проронил.

— Надо ей помочь, — неожиданно предложила Джуди.

Она сказала это по-английски, но все поняли, даже те, кто не знал языка.

— Сбрендила? — повернулась к ней Вера. — Не тебя ли она больше всех мордовала? Мало тебе? Ещё хочешь?

— Мы должны ей помочь, — повторила Джуди по-английски и добавила по-русски. — Помогать.

— Это с какой же стати?! — возмутился кто-то в толпе. — Уж тогда она нас точно к стенке своими руками!

— Ты сумасшедшая! — объявила Маша американке.

— Я не есть крейзи, — отказалась по-русски от диагноза Джуди и продолжала по-английски.

Она говорила, что это большой грех, она не может допустить, чтобы человека утопили в дерьме.

— Кто человек?! — рассердилась Вера. — Где человек?! Она человек?!

Голос из-под земли все реже просил о помощи. И вой слабел и прорезался иногда жалобным скулением; понятно было, что охранница теряет последние силы.

— Любой человек, даже очень плохой, есть живая душа. Бог говорит: не убивай! Мы не имеем права лишать человека жизни, — сказала Джуди и прибавила по-русски, чтобы её поняли. — Это не есть христус.

— Какого черта?! — взорвалась одна из пленниц. — Что вы, американцы, всюду лезете со своими порядками?! Здесь Россия, понятно?! Здесь все можно!

— Мы должны ей помочь, — твердила своё Джуди, и никто не мог её переубедить.

Все это время Маша молчала, пребывала в задумчивости, и похоже, прислушивалась к голосам, которые звучали где-то вдали. Лишь иногда переводила какие-то слова, когда считала нужным.

— Если ты её сейчас спасёшь, потом будешь очень сожалеть, — предостерегла Джуди пожилая пленница, а Маша перевела.

— Я знаю, — кивнула Джуди. — Я готова. Иначе нельзя.

Она попыталась в одиночку растащить завал, но была слишком слаба. Пленницы схватили её, чтобы помешать, но она вырвалась, побежала к выходу из штрека и привела молодого охранника, напарника Сталены; вдвоём они принялись растаскивать доски под осуждающее молчание остальных.

Никто не шевельнулся, никто слова не проронил, одна Маша вздохнула тяжело и стала оттаскивать доски в сторону. Густой смрад заполнил тесное пространство штрека.

Вскоре у ног открылась зияющая пустота, охранник посветил фонарём; толпа подалась вперёд, среди досок все увидели торчащую из пузырчатой, похожей на жидкий торф гущи голову с безумными выпученными глазами. Иногда охранница уходила вниз, исчезала, и плотная зыбучая поверхность смыкалась над её головой; потом охранница появлялась, тяжело и обессилено дыша.

Альбинос спустил в яму длинную доску, Сталена уцепилась за неё двумя руками, охранник и Джуди стали тащить её наверх. Никто им не помогал, ни один человек, Маша помедлила и стала к ним третьей.

Напрягаясь, они втроём с трудом тянули доску с охранницей, страдая от нестерпимой вони, которая крепла и не давала дышать.

Выбравшись наверх, Сталена бездыханно распласталась у ног толпы, долго отдувалась, распространяя вокруг себя одуряющий смрад. Отдышавшись, она села, странно хихикнула, размазывая по себе грязь, потом засмеялась и принялась хохотать. Непонятно было, что её рассмешило, все опешили, потом поняли и уже смотрели на неё без злости, даже с некоторым состраданием; лица пленниц стали одинаково задумчивыми, словно все сообща задумались об одном.

— Свихнулась, — ни к кому не обращаясь, известила в пространство Вера.

Больше Сталену не видели, молодой охранник сказал, что она больна и находится в госпитале.

Как ни странно, вскоре Джуди обвинили в диверсии. Суд состоял из трех человек, следователь, который допрашивал Джуди был одним из трех.

Молодой охранник привёл пленниц в тихое помещение, украшенное портретами вождей; над столом, покрытым красной тканью, висел портрет Дзержинского и транспарант со словами «Наш суд — самый справедливый суд в мире».

Они сидели в ожидании судей, те запаздывали, видно, добирались издалека, либо были заняты важным делом; молодой охранник, не отрываясь смотрел на Джуди.

— Слушай, что он на тебя пялится? — обратила внимание Маша. — По-моему, он в тебя влюбился. Все дни глазеет. Смотри, как вперился. А он ничего мужик. Нет, он точно на тебя глаз положил.

— Он следит, чтобы я не сбежала, — улыбнулась Джуди, но она и сама заметила, что альбинос смотрит на неё постоянно.

Появились судьи, три старика: все трое были в старых комбинезонах, как пилоты из одного экипажа. Один из них приказал охраннику открыть окна.

«Какие окна?» — поразилась Вера и стала с недоумением озираться.

Одна из стен оказалась зашторенной, можно было подумать, что за шторами скрыты окна. Так оно и оказалось. Охранник раздвинул шторы, за ними и впрямь обнаружились окна, три окна, все как полагается — рамы, стекла…

Окна на самом деле были устроены в стене, но с той лишь разницей, что за стёклами висели старые плакаты: в одном окне — сельский пейзаж, колхозная страда, в другом — большой дымный завод, но, видно, из давних, когда дым над трубами выражал прогресс, в третьем окне открылась Красная площадь, по которой строем шли пионеры.

Это была комната суда, здесь же располагался красный уголок, окна были устроены, чтобы посетитель не чувствовал себя взаперти и мог отдохнуть душой.

Суд был коротким и скорым. Следователь, он же один из судей, рассматривал происшествие как диверсию враждебной страны. Американская разведка для того и послала Джуди, чтобы та разрушила важный объект и нанесла гарнизону потери в живой силе и технике. Имелся ввиду утонувший автомат. Маша хотела перевести Джуди обвинение, но судьи её остановили и сказали, что необходимости нет.

Другой судья сказал несколько слов о важности бдительности, третий призвал всех выполнять служебные инструкции и крепить могущество подземного бункера — оплота мира и социализма во всем мире.

Джуди непонимающе прислушивалась, растерянно поглядывала на Машу, но та обескураженно разводила руками: её останавливали всякий раз, когда она хотела дать перевод.

После судей слово предоставили обвиняемой. Джуди сказала, что произошёл несчастный случай, и она помогла спасти охранницу. Её внимательно слушали, не перебивая, но к переводу так и не прибегли, сказали, нет необходимости, суду и так все ясно.

Тем и обошлось. Следователь, он же судья, прочитал написанный заранее приговор: к высшей мере наказания.

— Что? — непонимающе вертела головой Джуди. — Что они сказали?

— Вы спятили! — загалдели пленницы. — Она её спасла!

— Заседание окончено, — объявил один из судей.

— Да вы что?! — вскинулась Вера. — Если б не эта американка, ваша охранница захлебнулась бы в говне!

— Что они сказали? — растерянно спрашивала Джуди, чувствуя, что происходит что-то ужасное.

— Вы должны были опросить свидетелей. Меня! Его! — Вера показала на молодого альбиноса. — Спросите! Мы там были! Мы все видели!

— Нет необходимости, — ответил один из судей, другой приказал охраннику закрыть окна, и тот одну за другой задёрнул шторы.

— Что?! Что?! Что они сказали?! Что происходит?! — чуть не плача, спрашивала Джуди, уже догадываясь, но ещё не веря.

— Где защита?! Где свидетели?! — кричала Вера.

— Это буржуазные предрассудки, мы в них не нуждаемся, — ответил один из судей и объявил, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

С присущим ей даром Маша застенчиво поведала, что она думает о суде и о каждом судье в отдельности, как она к ним относится и что их ждёт впереди.

— Карцер! — объявил один из стариков. — На месяц! За неуважение к суду!

Мягко, не повышая голоса, хрупкая женщина известила суд о своём отношении к карцеру — на английский это было непереводимо, как, впрочем, и на любой другой язык; Маша намекнула на мужские достоинства судей, при этом она утверждала, что между ног у них так пусто и печально, словно она сама в этом убедилась или, по крайней мере, ей это доподлинно известно.

Суд удалился, охранник повёл узниц в тюрьму.

— Died? — тихо спросила Джуди, вокруг неё все подавленно молчали, и она повторила вопрос. — Died? But why?[12] Ей не ответили, она как-то сразу отстранилась от всех, отделилась, в ней появилось что-то нездешнее, какая-то отрешённость, и Джуди удалялась, удалялась, хотя оставалась рядом, и её можно было коснуться рукой.

— Когда? — спросила Маша у охранника.

— Сегодня, — ответил он хмуро.

— Кто?

— Кому прикажут.

— Любой?! — не поверили пленницы. — Неужели любой?! А если кто-то откажется?

— Его казнят.

В гарнизоне не было палача, назначить могли любого, никто не вправе был отказаться. Да, исполнить приговор обязан был всякий, кем бы ни приходился ему осуждённый. Такие поручения даже поощрялись как свидетельство преданности идее. Если у осуждённого были в гарнизоне родственники или друзья, казнь старались поручить именно им.