— Помнишь меня? — с лёгкой усмешкой поинтересовался подполковник, но Першин как ни силился, вспомнить его не мог, и военный напомнил: это был адъютант генерала, отца Лизы, который когда-то доставил их из Бора в Лесные Дали на генеральскую дачу; правда, тогда он был майором.

— Не ожидал? — насмешливо спросил гость, окидывая беглым, но цепким взглядом убогую квартиру: крошечная прихожая, одна комната, кухня-клетушка…

«Да-а, хоромы!» — читалось на лице подполковника, но вслух он ничего не сказал, вернее, повёл речь совсем о другом.

— Генерал хотел поговорить, — сказал подполковник.

— С Лизой? — спросил Першин.

— С тобой.

— Если я ему нужен, пусть зайдёт.

— Слушай, не бузи. Он и так хлебнул с тобой. Хватит с него. Не может он зайти. Не может. Спустись к нему, он здесь, в машине.

Першин решил не чиниться, закрыл дверь и пошёл вслед за посланцем. Машина стояла на бульваре за домом, против детской площадки, подполковник открыл дверцу, и Першин, нагнувшись, увидел, как генерал, сидя на заднем сиденье, разглядывал кого-то в сильный полевой бинокль.

— А, ты… Садись, — буднично предложил генерал, отнимая бинокль от глаз. — Вот… — он показал на бинокль. — Свидание у меня: с дочерью и внучками. Каждую неделю приезжаю сюда. Тебе обязан. Ты мне устроил.

— Нет, — возразил Першин. — Это от вас зависит.

— Что от меня зависит? — с грустью пожал плечами генерал, в голосе его открылась неподдельная горечь, но он тут же оборвал себя. — Ладно, я о другом. Надо срочно эвакуировать семью.

— Куда? — удивлённо глянул на него Першин. — Зачем?

— Не спрашивай меня ни о чём. Их надо срочно вывезти из города.

— Но почему?! — недоумевал Першин.

— Надо! Здесь опасно оставаться. Я отправлю их в Бор.

— А если Лиза не поедет?

— Поедет, если ты скажешь. Поэтому я говорю с тобой, а не с ней.

— Странно как-то… — с сомнением покачал головой Першин.

— Ничего не спрашивай, всё равно не скажу. Решать надо немедля, сейчас же. У меня нет времени. Давай их в машину. Побыстрей, это очень серьёзно.

Одолеваемый раздумьями, Першин скованно выбрался из машины. Он понимал, что на самом деле что-то стряслось, генерал не обманывает его, но что за этим кроется, Першин понять не мог.

Дочки играли в песочнице, жена куда-то исчезла. Першин осмотрелся и увидел, что она перешла дорогу и направилась к церкви, которая стояла на углу соседнего переулка. Андрей поспешил за Лизой, но пока он переходил дорогу, Лиза скрылась в дверях церкви.

Он подумал, сколько странного и неожиданного принесло ему утро — мысль коснулась сознания и тут же исчезла; Першин открыл тяжёлую церковную дверь и, стараясь не шуметь, осторожно прикрыл за собой.

В храме было сумрачно и безлюдно, в стёклах икон отражались огоньки лампад. Пахло ладаном, свечами, высокая ёмкая тишина наполняла пустынный полумрак, лики деисуса с пристальным вниманием взирали на стоящую у колонны женщину.

Помешкав, Лиза положила на тарелку деньги, взяла свечу, зажгла её от огарка и, капнув воском, поставила перед иконой, которая висела на столбе, подпирающем свод. То была икона Божьей Матери, Умиление: щека к щеке Дева Мария держала на руках младенца.

Постояв у иконы, Лиза направилась к выходу. Увидев мужа, она вздрогнула, едва не вскрикнула от неожиданности. Они вместе вышли на улицу, перешли дорогу и направились на бульвар.

— За кого ты поставила свечу? — спросил Андрей.

— За тебя, — ответила Лиза.

Она поставила свечу, чтобы уберечь его и сохранить: как могла, она заступалась за него перед Провидением. Снова, в который раз, он подумал, как тяжко ей с ним, какой крест несёт она не ропща.

Лиза наспех собралась, позвонила на работу, сказала, что её не будет, генерал тут же отправил дочь и внучек в Бор; Першин пообещал навестить их в ближайшее воскресенье.

…едва Ключников вызвал лифт, из тёмного пространства под лестницей вышли трое, преградили дорогу, тут же хлопнула наружная дверь, в подъезде появилось ещё трое, перекрыли выход на улицу. Кабина лифта опустилась, двери разъехались, Ключников хотел войти, но незнакомцы встали на пути.

— Не спеши, — остерёг его один из парней; створки, помедлив, сомкнулись.

— Что надо? — спросил Ключников, краем глаза следя за остальными, чтобы не прозевать внезапного нападения.

В подъезде пахло кошками, с разных этажей сочились кухонные запахи, доносились отдалённые голоса, плач ребёнка, звяканье посуды, звуки радио, вой пылесоса, сбивчивая игра на фортепиано, визгливая женская перебранка — дом жил, не подозревая, что происходит в подъезде.

Незнакомцы окружили Ключникова, но не трогали и молчали, явно ожидая кого-то. Хлопнула входная дверь. Ключников узнал Федосеева, тот приблизился с радушной улыбкой.

— А-а, Серёжа!.. Ну наконец-то… Давненько не виделись, — приветливо обратился Федосеев, словно искренне был рад встрече; глаза его, однако, смотрели цепко, взгляд колол остро, как шило. — Куда ты исчез? А мы ждём, ждём, беспокоимся… Думали, пропал парень. Хоть бы весточку подал, не чужой вроде.

— Занят был, — бесстрастно сказал Ключников, понимая, что разговор только начинается.

— Занят… — понятливо покивал Федосеев. — Так и мы заняты, кто сейчас свободен? Все заняты. Но одни об отечестве пекутся, а другие о себе. Неужто минуты свободной нет? Ради общего дела… — Федосеев говорил благожелательно, с мягким укором, сердечно, с дружеским сожалением. — Ты что думаешь, дружок, у нас танцы под радиолу? Захотел, пришёл, захотел, ушёл. Нет, милый, у нас организация. Серьёзное дело. Ты что это вздумал? Вступил, изволь работать.

— Когда это я вступал? — удивился Ключников.

— Ты тут не ёрничай, с огнём играешь. Не вступил разве? А деньги кто получал?

— Деньги я за работу получил. Я их отработал.

— Отработал… Ты учеников своих бросил, — с горечью напомнил Федосеев и улыбнулся скорбно. — Нехорошо.

— Я не нанимался. Сколько мог, столько дал. Может, хватит на сегодня? Я ночь не спал.

— О-о, вон как заговорил… — с грустной усмешкой пожурил его Федосеев. — Ты думаешь, от нас так просто уйти? К нам попасть трудно, а уйти ещё трудней.

Пока шёл разговор, молодцы, которых привёл Федосеев, стояли вокруг, изображая опытных, видавших виды охранников. Но они не были профессионалами, он сразу их раскусил, это были самоучки, поигрывающие мускулами. Им явно льстила их роль, но они не бывали в серьёзных делах, не смотрели смерти в глаза, они просто рисовались, выдавая себя за тёртых калачей, крутых ребят, с которыми шутки плохи; они нравились себе, но они были любителями и не подозревали, что можно в один миг распрощаться с жизнью.

Как опытный профессионал, Ключников никогда не лез на рожон. Зная последствия, он всегда старался избежать столкновения, медлил в надежде, что обойдётся. Судя по всему, его пытаются проучить, однако слишком они были уверены в себе, в своём превосходстве: парни играли в сильных и смелых мужчин, которым сам черт не брат.

— Запомни, Сереженька: от нас так просто не уходят, — сердечно напомнил Федосеев.

— Угроза, — с каким-то странным удовлетворением отметил Ключников. — Вы, Федосеев, поймите, я сам по себе.

— Нет, родной, тут или — или. Либо ты с нами, отлучку твою мы простим, либо держи ответ. У нас ведь не проходной двор. Ты сам к нам пришёл, никто тебя не неволил. Так что решай… Мы пока с тобой мирно толкуем, но терпение наше на исходе.

Ключников был готов к отпору и сосредоточил внимание на стоящих рядом, чтобы отразить первый удар.

Сидя за рулём, Бирс поглядывал на сверкающую под солнцем реку. Прогулочные теплоходы неторопливо шли вверх и вниз по течению, иногда мимо проплывали большие гружённые баржи, осторожно вписываясь в гранитные излучины реки.

Было тепло, солнечно, дремотно, и казалось, повсюду покой и безмятежность. Неожиданно Бирс почувствовал тревогу. Он знал за собой это свойство: без видимой причины вдруг появлялось смутное беспокойство, предчувствие опасности. Как правило, ощущение не было напрасным, надо было лишь прислушаться к себе, поймать его, не отмахнуться.

Бирс подъехал к тротуару, затормозил и стал напряжённо думать. Он вспомнил, как, высадив Ключникова, краем глаза заметил стоящие поодаль машины. Едва Ключников скрылся в подъезде, из машин выскочили какие-то люди, поспешили за напарником следом. Антон не придал значения, голова была занята предстоящей встречей с Джуди, а сейчас он вспомнил и почувствовал беспокойство.

Бирс круто развернул машину посреди улицы и помчался назад.

Тем временем беседа в подъезде продолжалась.

— Ты, Федосеев, лапшу на уши мне не вешай. Я понимаю: это ты с ними воспитательную работу проводишь, — Ключников мотнул головой на свиту. — Чтоб не дурили и от дела твоего не отлынивали. Хочешь показать, что их ждёт? Напрасно, на мне не покажешь. Ты думаешь, шестерых привёл? Зря, Федосеев. Они мальчишки, родители дома, вся жизнь впереди… А ты их под смерть подводишь.

— Ты о себе подумай, — напомнил Федосеев.

— Я — профессионал. Меня советская власть убивать научила. А ты молодняк привёл. Убью или покалечу. Зачем? — он говорил неохотно, с мрачным недовольством, точно на него навесили обузу и хочешь-не хочешь, а повинность отбудь. И он видел, юнцы задумались, лица у них стали напряжёнными, в глазах появилась озабоченность, которая предшествует страху, словно навстречу повеял ледяной ветерок.

— Драться хочешь? — усмехнулся Федосеев. — Из-за еврейки?

— Это моё дело, — отрезал Ключников. — И ты, Федосеев, не лезь.

— Своих девушек мало? У тебя же невеста есть, Ключников. Чем тебя еврейка приворожила? С ней мы ещё поговорим, — пообещал Федосеев.

— Только попробуйте, — хмуро сказал Ключников.

— Попробуем, попробуем… Пусть убирается. А нет, мы ей покажем дорогу, это я тебе обещаю.

— Кости переломаю, — бесстрастно сказал Ключников.

— О, крепко она тебя прихватила! Присушила. Кстати, она тебе изменяет на каждом шагу. У неё таких, как ты…

— Все, Федосеев, хватит! Надоел. В другой раз поговорим.

— Неужели? — криво улыбался Федосеев. — Это нам решать, родной.

— Ну так решай скорей. Я спать хочу.

— Спать он хочет, — с улыбчивым добродушием кивнул на него Федосеев, как бы призывая свиту в свидетели. — Ах ты, мой милый! Баиньки захотел… — и неожиданно, не меняя ласкового выражения лица, сердечно поинтересовался. — В еврейскую постельку?

— Моё дело! — зло напомнил Ключников.

— Нет! — внезапно закричал Федосеев. — Это наше дело! Наше! С жидовкой спутался?! — лицо его исказилось от ненависти. — Народ предаёшь? Сбежать хочешь?!

Истерика была рассчитана на зрителей. Федосеев проводил воспитательную работу, и не будь зрителей, он не подумал бы устраивать сцену.

— Мы вам всем мозги вышибем, жиды проклятые! — истошно закричал Федосеев, грозя кулаком.

Стукнула входная дверь, Ключников не поверил глазам: в подъезде появился его напарник Антон Бирс собственной персоной. Это было так удивительно и непостижимо, что Сергей не выдержал и улыбнулся: вдвоём они эту команду могли размазать по стене.

— Кто это здесь мозги вышибает? — игриво обратился Бирс к присутствующим и любезно глянул на Федосеева. — Вы, сударь? Подумать только: вышибать мозги живым людям! Им же больно будет!

— Ничего, потерпят, — хмуро обронил Федосеев, который тут же остыл и насторожённо смотрел на пришельца.

— Тогда я, с вашего разрешения, начну с вас, — одарил его обаятельной улыбкой Бирс.

— За мной! — скомандовал Федосеев сопровождению и быстро направился к двери. — Запомни, Ключников: от нас не уйдёшь! — крикнул он с порога и вышел; следом за ним торопливо выкатилась свита.

— Как ты здесь оказался? — улыбаясь, спросил Ключников.

— Сам не знаю, — развёл руками Бирс. — Вдруг почувствовал что-то.

— Поднимешься к нам? Позавтракаем вместе, — предложил Сергей.

— Нет, я поеду, меня Джуди ждёт.

— Смотри, чтобы они не выследили тебя, — предостерёг Сергей, провожая Антона к машине.

— Я записал их номера. Если что, отловим их, — успокоил его Бирс, но они поозирались внимательно, ощупав взглядами переулок, дома и подворотни: нигде не было ничего подозрительного.

Бирс сел в машину, тронулся с места, Ключников вернулся в подъезд и поднялся наверх.

Ани не было дома. Ключников удивился, обошёл все комнаты, но её не нашёл. Похоже, она вообще не ночевала дома, видно, осталась у кого-то или всю ночь прожигала жизнь в компании. И выходило, что Федосеев прав. «Прав, прав!» — сверлила назойливая мысль — некуда было от неё деться.

«Вот и все, вот и конец» — думал он потерянно, сидя на колченогом табурете посреди большой комнаты. Он не знал, что делать, все стало пустым и бессмысленным, он не знал, что дальше.

Ключников почувствовал себя бродягой, забравшимся в чужой дом в отсутствие хозяев, ему стало неуютно в огромной безлюдной квартире. Вздумай он искать Аню, он даже не знал бы, кому звонить. Он был отрезан, от её жизни, которая шла где-то помимо него, её друзья, подруги, знакомые, их дома — весь пёстрый московский мир существовал отдельно, и сейчас Ключников не знал, что делать, к кому обратиться.

У него и без того скребли на душе кошки после встречи с Буровым, с Галей и с Федосеевым, досада ела поедом и не отпускала. Не раздеваясь, он лёг на разостланную на полу постель, обдумывал создавшееся положение. У Ани была своя жизнь, Федосеев и Буров сделали свой выбор, а он болтался, как дерьмо в проруби — ни то, ни се, ни Богу свечка, ни черту кочерга.

Спать не хотелось. Ключников воспаленно думал о том, что произошло, в груди ныла едкая горечь. Он пнул в сердцах колченогий табурет, тот врезался в стену и рассыпался на куски.

Пока Ключников лежал, уставясь в потолок, несколько раз звонил телефон, мужские и женские голоса спрашивали Аню, Ключников отвечал, что её нет, потом ему надоело, он перестал брать трубку.

Он не знал, сколько прошло времени, внезапно стукнула дверь, и на пороге возникла Аня. Можно было подумать, что она неслась сломя голову и сейчас за ней следом влетит ветер, который она обогнала. Выглядела она прекрасно: тёмные глаза блестели, взгляд был ясен, на губах играла улыбка, лицо светилось, выдавая нетерпение и внутренний огонь, смуглое тело, затянутое в узкое короткое платье, было как живая пружина, красивые сильные ноги, открытые высоко, упруго несли её в быстром лёгком движении, и была она вся, как ртуть, гибкая, игривая, стремительная — ни усталости, ни следа бессонной ночи.

Аня увидела его и обрадовалась:

— О, привет! — воскликнула она весело. — Куда ты пропал?

Лёжа на полу, Ключников повернул к ней голову и смотрел, не отрываясь, как будто изучал.

— Что ты молчишь? Хандра?! Зря ты удрал, там так весело было! А я смотрю, тебя нет. Когда ты ушёл? Тебе скучно стало?

Аня даже не подумала его упрекнуть за то, что он исчез, каждый волен делать, что хочет; выбрав свободу, она не хотела ограничивать других.

С её появлением в комнате как будто прибавилось света и воздуха. Было похоже, она, будто электрический разряд, принесла с собой свежесть и запах озона, как это бывает после грозы. Казалось, Аня стремглав ворвалась с чудесного беззаботного праздника в душное, пасмурное, пропахшее лекарствами помещение.

Ключников лежал на полу, неподвижный, как гранитная глыба. Аня, словно не замечала его мрачной сосредоточенности, гнетущего недовольства, жёсткого взгляда — не замечала или не хотела замечать. Она была оживлена, засыпала его вопросами и, видно, тени сомнения не испытывала, что что-то не так.

— Ты ел? А мы всю ночь пили шампанское! Ты голоден? Я сейчас приготовлю! — она сорвалась с места, чтобы бежать на кухню и в мгновение ока приготовить ему еду.

Аня прекрасно готовила, любое дело спорилось у неё в руках, и каждую секунду она готова была бежать куда-то — лететь, нестись, любить — без оглядки, напропалую.

— Нет, — остановил он её, словно на бегу поймал за руку.

Аня гибко крутанулась на каблуках, быстро глянула на него и улыбнулась лукаво:

— Тогда подожди, я разденусь.

Ловким движением она подняла и без того короткое платье, чтобы стянуть его через голову.

Вспоминая потом, Ключников думал, что смолчи он, все обошлось бы, постель всегда их примиряла. Но Ключников не смолчал.

— Нет, — повторил он твёрдым, холодным, негнущимся голосом.

Ещё миг, она сняла бы платье, но его голос остановил её, она с удивлением посмотрела на Сергея.

— Где ты была? — спросил он с казённой хмурой тяжестью в голосе.

В глазах у неё мелькнуло недоумение, она глянула внимательно, как бы проверяя, он ли это или она ослышалась.

— Что с тобой? — удивилась Аня.

— Где ты была? — повторил Ключников настойчиво.

Веселье её погасло, она поскучнела, но слабая улыбка, отголосок былой радости, пока держалась на губах.

— Ты знаешь, — небрежно пожала плечами Аня.

Ещё можно было все спасти, повернуть вспять, обратить в шутку, хотя заметно было её разочарование: праздничность улетучивалась и таяла, таяла на глазах.

— Где? — упрямо гнул своё Ключников.

— Вот уж не думала, что ты такой зануда, — сказала она, но ей уже было тошно, хотя ссоры она не хотела. — Ты ушёл, я осталась.

— На всю ночь?

— Что за допрос? — поморщилась она брезгливо, но потом вопросительно вскинула брови и поинтересовалась с насмешливым любопытством. — Ты ревнуешь?

Её уже одолевала скука, но, пожалуй, этим бы все кончилось, если б не зазвонил телефон. Ключников снял трубку, мужской голос спросил Аню. Она слушала, улыбаясь, Ключников томился, ожидал, копил злость.

— Заканчивай, — напомнил он, когда ему окончательно надоело ждать.

— Это я сама решу, — ответила она, прикрыв трубку ладонью, и продолжала разговор.

Ключников подождал, но понял, что конца не будет, и нажал на рычаг.

— Ты что?! — удивилась Аня. — Ты в своём уме?!

— Надоело, — мрачно объяснил Сергей.

Телефон вновь зазвонил, тот же мужской голос вновь спросил Аню, но Ключников ответил, что её нет.

— Как?! — удивился собеседник на другом конце провода, Ключников положил трубку.

— Ты спятил? — Аня набрала номер, но Сергей выдернул шнур из розетки.

— Слушай: в чём дело?! — рассержено вскинулась Аня. — Я живу, как нравится мне. А ты живи, как нравится тебе.

— Это не жизнь. Уж лучше врозь, — возразил Ключников.

— Как тебе угодно. Я с тобой, потому что сама захотела. Какой есть, такой есть, ломать тебя я не собираюсь. И запомни: я на сторону не хожу, это не в моих правилах. Надоест, уйду. А как мне жить, я сама решу. Не хватало, чтобы ты выслеживал меня. Подхожу тебе — живи. Нет — кто держит? Это ежу понятно! Как говорится: вот Бог, а вот — порог.

— Как это у тебя все легко и просто! Сошлись, разошлись… — с досадой попенял ей Ключников.

— Нет, — она вдруг печально покачала головой. — К сожалению, не легко. И не просто.

— Друзья! Приятели! Звонки! Компании! Надоело!

— А кто тебя заставляет? — спокойно спросила Аня. — Это моя жизнь. Моя! Не нравлюсь, скатертью дорога!

Она включила телефон, он тотчас зазвонил. Аня сняла трубку и стала обсуждать с кем-то художественную выставку, но Ключников уже не слушал. Он поднялся, отыскал сумку, побросал в неё вещи и вышел, не прощаясь.

…дома Бирс застал плачущую мать: Джуди исчезла. Она вышла в булочную, но домой не вернулась, мать не знала, что и думать. Антон быстро спустился вниз, расспросил старух, посиживающих во дворе: Джуди видели, когда она направлялась в булочную, и после, когда возвращалась с хлебом. Антон позвонил в квартиры на первом этаже: в одной слышали за дверью женский крик, в другой старик успел заглянуть в глазок и увидел, как какие-то люди скрылись за шахтой лифта; подробностей старик не разглядел.

Бирс внимательно осмотрел лестничную площадку перед лифтом, обнаружил землю и множество следов — весь пол был истоптан, словно несколько человек топтались в грязной обуви. Узкий проход вёл за шахту лифта, откуда спускалась лестница в подвал. Обычно решётчатую дверь запирали на большой висячий замок, но сейчас она была лишь прикрыта: стоило её толкнуть, и она со скрипом отъехала в сторону.

Снизу на него повеяло зловещей тишиной и темью. Крутые ступеньки уходили в темноту, как в воду, — уходили и исчезали бесследно. Бирс понял, что без света не обойтись. Он поднялся домой за фонарём и, посвечивая, стал осторожно спускаться.

Каждая ступенька давалась с заметным усилием: он замирал, прислушиваясь, потом делал новый шаг. Подвал оказался глубоким, Антон спустился на три лестничных марша, плотная тишина окружала его со всех сторон. Он вдруг заметил белое пятно, медленно приблизился и все понял: то был полиэтиленовый пакет с хлебом. То ли Джуди уронила его случайно, когда её вели, то ли бросила намеренно, чтобы указать путь тем, кто станет её искать.

Подвал состоял из множества помещений и, казалось, не имеет конца. Антон крался в тишине, луч фонаря выхватывал из темноты грязные стены, пол, какие-то проломы, проёмы… Озираясь, он остановился, чтобы поразмыслить: с одной стороны, его тянуло продолжать поиски, с другой, он понимал, что одному ему не справиться.

Антон поднялся домой, позвонил Першину, тот прислал дежурный наряд и приехал сам. Они осмотрели местность и сверились по карте. Дом стоял на склоне Красного Холма по соседству с Новоспасским монастырём. У подножия холма располагался обширный монастырский пруд, за которым тянулась набережная Москва-реки. Монастырь, как водится, был крепостью, имел несколько подземных ходов: один вёл к реке, что и понятно было, выход к воде был необходим на случай осады; другой ход направлялся туда, где стояла когда-то Таганская тюрьма, взорванная после войны; третий ход шёл на Крутицкое подворье и дальше, в старинные Алексеевские казармы, в которых с незапамятных времён по сей день размещалась московская гауптвахта.

Это была разветвлённая подземная система: посреди двора обнаружились уходящие неизвестно на какую глубину вентиляционные стволы, подвалы окрестных домов и монастырские ходы соединялись с идущей под улицей веткой метро. Сыскная собака, которой дали понюхать туфли Джуди, уверенно взяла след, повела разведчиков из подвала в подвал и сконфуженно заскулила в тоннеле метро: запах креозота и антрацена стойко забивал все прочие запахи.

Джуди украли. Было ли это случайностью или Бирса выследили и нанесли расчётливый удар, сказать было нельзя. Антон испытывал боль и стыд, словно в том, что стряслось, была его вина: не уберёг, не уследил…

Ему было стыдно перед Джуди, перед её родителями, перед знакомыми — в Америке и здесь, в России, даже перед Хартманом, который с полным основанием мог сказать: останься Джуди с ним, ничего не случилось бы. И выходило, что причина несчастья в нём. Бирс это понимал и не искал оправданий.

Временами его подмывало схватить автомат и очертя головы пуститься на поиски, он с трудом себя удерживал. Першин понял его состояние и предостерёг от опрометчивого шага:

— Не вздумай искать один.

Бирс и сам понимал, что в одиночку ему это не под силу. Положение осложнил звонок приятельницы Джуди, муж которой работал в американском посольстве; Бирс вынужден был признаться, что Джуди исчезла.

Вскоре из Лос-Анджелеса позвонил отец Джуди, задал несколько вопросов, но больше молчал, вздыхал, рядом с ним, Бирс слышал, плакала мать. Антон пытался их успокоить, повторял, что делается все, чтобы найти Джуди, но понятно было, что это всего лишь слова, и сознание своей кромешной вины застило Бирсу свет.

А ещё через день случилось невероятное. Бирс задремал после бессонной ночи, его разбудил звонок в дверь. На пороге стоял Стэнли Хартман.

— Я узнал, что случилось. Можно войти?

В это нельзя было поверить. Беверли-Хиллс остался так далеко, что его как бы и не существовало вовсе. То была несусветная даль, забытый сон, в который верится с трудом: то ли был, то ли мнится.

Они долго сидели на кухне, Бирс без утайки рассказал Хартману о том, что происходит в Москве, Хартман его ни в чём не упрекал, Бирс это оценил.

— Я бы хотел принять участие в поисках, — предложил Хартман. — Думаю, я имею на это право. Мои физические возможности вы знаете.

Антон кивком подтвердил, а про себя подумал, что слишком хорошо знает.

— Я поговорю с командиром, — пообещал он.

Першин оказался несговорчивым.

— Даже речи не может быть! — заявил он решительно. — Не хватало нам иностранцев! Случись что, кому отвечать? На кой черт он нам?!

Хартман настоял на личной встрече, но результат был тот же:

— Мистер Хартман! Любое дело должны делать профессионалы!

— До сих пор, как будто, они себя не очень показали, — возразил Стэн.

— Правильно. Упрёк принимаю. Но мы, по крайней мере, многое узнали. И знаем, что делать дальше. Будь на нашем месте любители, было бы намного хуже.

— Я — хороший спортсмен, — попытался убедить его Хартман.

— Поздравляю! Вот и участвуйте в соревнованиях. Станьте чемпионом мира. А грязную работу оставьте нам.

— Что ж… — с сожалением поднялся Хартман. — Видит Бог, я хотел как лучше. Вы понуждаете меня действовать самостоятельно.

Першин посмотрел на него долгим испытующим взглядом:

— Не советую, Хартман. Помочь — не поможете, а голову потеряете. Там это проще простого.

— У меня нет другого выхода… — развёл руками Стэн.

Разговор шёл через Бирса, который бесстрастно вёл перевод.

— Переведи ему точно, — приказал Першин и медленно, глядя американцу в глаза, хмуро и раздосадованно произнёс:

— Я повторяю: это очень — очень! — опасно. Вы даже не представляете, что вас ждёт. Исчезнете и все. Никто вас никогда не найдёт.

— Но вы-то спускаетесь…

— Мы — профессионалы. Специальный отряд. Каждый обучен действиям под землёй. Каждый знает, на что идёт.

— Спасибо, что предупредили, — поблагодарил Хартман и вышел.

— Надо сказать, чтобы за ним присмотрели. — Першин стал озабоченно звонить куда-то. — Ещё полезет, неровен час, обуза на мою голову.

Под вечер отряд отыскал в Елохове поблизости от станции метро тоннель, в который они ещё не спускались. Тоннель был квадратным, ширина его равнялась трём метрам, потолок был плоским, бетонный пол прорезали дренажные стоки, тоннель тянулся на два с половиной километра и утыкался в каменную стену; железная лестница вела наверх и выходила в подвал четырехэтажного дома из красного кирпича на пересечении Немецкой улицы и Переведенского переулка.

Несколько тоннелей они обнаружили на юго-западе, в Беляево-Богородском, поблизости от геолого-разведочного института. За оврагами, неподалёку от шоссе, снабжённые лестницами люки уходили вглубь земли, где помещался громадный железобетонный шлюз, от которого в разные стороны уходили три тоннеля.

Отряд искал подземные базы, где альбиносы держали пленников. Хотя многие в отряде в это не верили: пленных могли сразу уничтожить, чтобы не обременять себя лишней обузой. Бирс старался не думать об этом, но удавалось с трудом: он вспоминал Джуди даже во сне.

Антон торопил всех и сам рвался вниз, не давая себе передышки ни днём, ни ночью. Это была унылая, тяжёлая работа: каждый ход, каждый тоннель проходили из конца в конец, отыскивая запасные выходы и ответвления. Иногда внизу скапливался газ, и стоило большого труда забраться в противогазах во все щели, колодцы и люки; нередко разведчики брели по колено, по пояс или по грудь в воде, а иногда приходилось надевать акваланги и осматривать затопленные галереи, русла подземных рек и каналы.

Помимо стыда Бирс испытывал мучительное беспокойство и гнетущую тревогу. Шли дни, свыкнуться с мыслью, что Джуди исчезла, Бирс не мог: не укладывалось в голове.

Как все в отряде, он знал, что в городе исчезают люди, но знал понаслышке — невесть кто, невесть где. Со знакомыми ничего подобного не случалось, и он поверил, что не случится и впредь. По непонятной причине Бирс вообще был убеждён, что его это не коснётся. Но коснулось, коснулось, да ещё как больно!

Стоило вспомнить Джуди, боль стягивала сердце и твердела, точно вколотили кол — не продохнуть! Временами ему казалось, что, если забыть о Джуди, — не думать, не вспоминать, то все образуется: она сама объявится, как объявилась в Москве нежданно-негаданно в первый раз.

Но Джуди не появлялась, боль ныла в груди, помрачая все мысли; вместе с болью его одолевал страх.

Страх за Джуди преследовал по пятам, саднил ежечасно, как застарелая болячка.

Отряд день и ночь вёл поисковые операции под землёй. По общему плану искали всех, кто пропал — всех, а не только Джуди; Бирсу мнилось, что он делает слишком мало, чтобы её спасти. Да, он понимал, что спасти её можно лишь вместе со всеми, — понимал, но его не раз подмывало схватить автомат и в одиночку пуститься на поиски. Страх за неё терзал его постоянно и гнал, гнал, понукал к действию; Антон с трудом удерживал себя, чтобы не кинуться вниз, а там будь что будет.

Он не знал, что с ней сталось, жива ли она; пока длилось неведенье, до тех пор теплилась надежда. Стоило, однако, представить её под землёй, вообразить её испуг и ужас, как от ненависти закипала кровь. Ненависть испепеляла его, он замирал, сцепив зубы, чтобы не выкинуть что-нибудь и не пойти вразнос.

Рыща в подземной Москве, отряд часто натыкался на бродяг, обитающих в укромных углах, но попадались и уголовники, которые скрывались внизу от милиции и прятали добычу; кое-где они устраивали тайники и укрытия; при желании здесь можно было отсиживаться долгое время.

Некоторые банды были вооружены и оказывали сопротивление, стараясь прорваться и, отстреливаясь, уйти. Даже в глубоких галереях в старом Ваганькове, в самом центре Москвы, через площадь от Боровицких ворот Кремля, отряд в одну из ночей наткнулся на вооружённую банду. Пришлось применить газ, чтобы выкурить их из старинных палат, застенков и каменных мешков, откуда они вели стрельбу.

Разведчикам случалось обнаружить забитые товарами тайные склады, уставленные машинами гаражи, о которых власти, вероятно, не подозревали.