Глава шестая

АРХОНТИСА РУСОВ

Солнечный зайчик медленно полз по мозаичному полу приемной палаты императора Византийского Константина Парфирогенета. Он осторожно перебирался с одной ярко раскрашенной плитки на другую, пока не добрался до узких носков расшитых бисером сапог. Здесь он задержался ненадолго, словно раздумывая, что же ему делать дальше, а затем настырно принялся взбираться вверх по голенищам.

Очень долго Претич наблюдал за путешествием зайчика, изредка бросал тревожные взгляды на плотно закрытую дверь в конце палаты и огорченно вздыхал. Когда яркое световое пятно поднялось ему до колен, терпение воина кончилось. Он с тоской взглянул на солнечный луч, пробивавший полумрак приемных покоев, затем на суровых ромейских стражников, стоящих возле запертых дверей, дернул ногой, будто хотел скинуть с нее опостылевшего за все это время зайчика, и тихонько шепнул стоящему поблизости Григорию:

– Да чего же они там так долго?

– Ты спокойней, – ответил черноризник. – Вон, ромеи тоже маются.

Неподалеку переминался с ноги на ногу проэдр Василий, а рядом с толстяком изнывали от тоски многочисленные царьградские сановники. Претич встретился с толстяком взглядом, и лицо Василия тут же расплылось в угодливой улыбке, но как только русич отвел глаза, улыбка проэдра сменилась презрительной ухмылкой.

Стоял толстяк, потел, пыхтел, словно котел кипящий, а прихлебатели из свиты вокруг него скучали да платочками проэдра обмахивали. Ему сейчас тоже жутко любопытно было – о чем там, за дверями, император с архонтисой разговоры ведут? Только не допустили его в покой личный. Он поначалу, когда Константин для общения приватного княгиню русов к себе пригласил, за ними настроился, но император лишь бровью повел, и Василий осекся. И пришлось ему вместе с варварами в ожидании пребывать. Ждать того момента, когда отворятся тяжелые створки и император с гостьей своей на люди выйдут.

Обидно было Василию, что его обошли, однако вида он не подавал. Умел толстяк обиды прятать, терпеть умел, знал, когда помолчать нужно, а когда действовать решительно. Момент чувствовал. Промедли он хоть мгновение тогда, и все. Остался бы при дворе никем. По-прежнему бы императору вазу ночную подавал и был бы безмерно счастлив этой высокой доле. Но решился однажды евнух рот раскрыть и в самую точку попал. Как там древние говорили? Дайте мне точку опоры, и я Землю переверну. Нет, земля Василию не нужна. Ему хотелось Анастасия сковырнуть.

Ненавидел евнух Анастасия. За заносчивость его, за презрение, с которым проэдр на Василия глядел. За то, что доступно Анастасию было то, чего Василия однажды лишили – ласки женской, любви горячей, желания страстного и томления сладостного. Ничего этого у евнуха давно нет. Только жалость к себе осталась, да еще злость великая на тех, кто всем этим обладает. Поэтому, как только случай представился да довелось ненароком подслушать толстяку про страшную тайну, так он немедля про нее императору доложил. И где же теперь Анастасий? Куда подевался гордец, который своим мужеством кичился?

Нет его.

А Василий теперь сам проэдром стал. И все те, кто над его бедой когда-то смеялся, вокруг него, точно мухи вокруг меда, вьются. Каждый угодить норовит. Каждый подластиться пытается, услужить всячески. Принимает проэдр Василий дорогие подарки, слушает речи льстивые, улыбается своим бывшим недругам и презирает льстецов, как они его когда-то презирали.

Стоит толстяк, потом обливается, от прихлебателей отмахивается и ждет, когда же император выйдет. Ничего, он терпеливый. Дождется[84].

А пока русичи с ромеями в приемном покое маялись, за плотно закрытыми дверями шли нелегкие переговоры между Багрянородным императором и архонтисой Ольгой.

– И зачем я тебе там нужен? – спросил я княгиню, когда мы на прием собирались. – Ты же не хуже моего греческий знаешь. Какой из меня толмач? Что толку от переводов моих, коли ты и так понимать будешь, о чем с тобой василис говорить станет?

– Ну, во-первых, – сказала она, – не хочу я до поры свое знание выказывать и не собираюсь с Константином на его языке говорить. Пусть лучше он наше наречие учит. А во-вторых, – рассмеялась она, – неужто зря ты с Серафимом так долго мучился? При мне будешь, а коли нужда возникнет, так и советом поможешь.

Вот при ней я и был.

Денек тот выдался отменным. Осень на Руси уж наверное, листья желтеть начали, а тут, в Царь-городе, самое лето в разгаре. Тихо, солнечно, будто сама мать-природа радуется, что наконец-то княгиня своего добилась. То, ради чего мы так далеко из родной земли ушли, теперь состояться должно. Торжественно и величаво посольство русское из монастыря Святого Мамонта вышло и через весь город к василисову дворцу направилось. Воины, послы от земель русских, за ними холопы несут сундуки с дарами Константину, за подарками купцы и гребцы разодетые, словно на свадьбу собрались, потом верхом на конях Ольга с нами, ближними своими, а в хвосте шествия Претич с гриднями спину княгине прикрыл. Даже девок сенных с собой взяли. Малуша у них за старшую, а Загляда у нее в помощницах.

– Ты смотри, Добрын, – шепнул мне Стоян. – Наша-то хороша!

Он, как старший среди купцов, вместе с нами на сером жеребце гарцевал. Непривычно новгородцу верхом было, ему на ладье сподручней, только не пройдет ладья посуху, вот он и маялся.

– Не зря мы за коней такие деньжищи отвалили, – сказал он и в седле поерзал. – Сразу видно, что Великая княгиня едет.

Народец царьградский из всех щелей вылез, чтоб на нас попялиться. Людей же медом не корми, а дай на забавное поглядеть. А взглянуть было на что. Наверное, такого пышного и многочисленного посольства ромеи отродясь не видели и память о нем будут долго хранить[85].

И встреча радушной оказалась. Еще бы Константину не радоваться, когда мы ему столько добра в дар преподнесли. Он как золото и мед увидел, так в улыбке расплылся. Видать, не дурак василис сладеньким побаловаться и золотишком позвенеть. А при виде мехов, что мы ему в самом конце сороками отсчитали, у него даже глаза заблестели. По собольей шкурке кончиками пальцев провел и зажмурился от удовольствия*.

*Прием иностранного посольства в Константинополе обычно проходил по заранее отработанному ритуалу. Но в данном случае имелись отступления от принятых традиций, обозначились нарушения незыблемого византийского дипломатического ритуала, которые были совершенно невероятны, особенно при Константине Багрянородном, их ревностном блюстителе. В начале аудиенции, после того как придворные встали на свои места, а император воссел на «троне Соломона», завеса, отделявшая русскую княгиню от зала, была отодвинута, и Ольга впереди своей свиты двинулась к императору. В этих случаях обычно иностранного представителя подводили к трону два чиновника, поддерживавшие подходящего под руки. Затем иностранный владыка или посол падал ниц к императорским стопам. Во время приема киевской княгини этот порядок был изменен. Ольга одна, без сопровождения, подошла к трону, не упала перед императором ниц, как это сделала ее свита, а осталась стоять и, стоя же, беседовала с Константином. И еще одна важная деталь. В Константинополе, как правило, устраивали торжественные приемы двум-трем посольствам одновременно. На сей раз русы были в одиночестве. Об этом сам Константин написал в своей книге «О церемониях».

Я-то сперва подумал, что он такой же, как те ромеи, что мне за это время повидать довелось, – несмел, умом недалек да до скарба жаден.

Ошибся.

Константин себя как муж уважительный и весьма разумный повел. Старше Ольги лет на десять, но телом крепок и цепок взором, он встретил ее, словно сестру, – радушно, без кичливости и заносчивости. Дары благосклонно принял, о здоровье расспросил. Даже извинения принес за то, что княгине так долго встречи ожидать пришлось.

А после того как церемония закончилась, случилось и вовсе доселе не слыханное. Константин княгиню в свои личные покои пригласил. Согласилась Ольга и меня, как толмача, с собой взяла. Вельможи ромейские только ахнули, а толстомясый проэдр за нами увязаться хотел, однако ни с чем остался.

Горница василиса поболе терема княжеского оказалась. Я даже удивился – и зачем ему такая хоромина? Посреди этого простора стояли стол да два обитых алым бархатом сиденья с высокими спинками. На одно из сидений василис уселся, на другое он Ольге указал, дескать, разговор у нас будет долгий, а в ногах правды не сыщешь. Я же за спиной у княгини пристроился.

Разговор у них сразу склеился. Константин все интересовался землею Русской, обширностью ее и богатством. Ольга ему про Киев и про Нов-город, и про Чернигов со Псковом подробно рассказывала, а я переводил, как мог. Василис внимательно слушал, иногда останавливал мой рассказ, переспрашивал: а это как? а это почему? Видно было, что ему по-настоящему интересно, как в северных, суровых, по ромейским меркам, краях люди живут.

Особенно ему понравился рассказ про наш путь к Царь-городу. Несколько раз я ему названия порогов днепровских перечислял. А он вслушивался в непривычные его уху имена и старательно повторял, словно запомнить их пытался[86].

А потом в залу женщина вошла. Красивая, одетая скромно, но, глядя на нее, любому сразу понятно становилось, что именно она в этом доме хозяйка. Встал Константин, и Ольга с места своего поднялась, поклонилась учтиво, но не низко, а лишь чтобы свое уважение оказать.

– Позволь представить тебе жену мою, августу Елену, – представил женщину Константин.

– Я рада приветствовать на нашей земле архонтису гордых русов, – сказала Елена и ответила поклоном на поклон.

– Поражена я красотой твоей, августа Елена, – ответила княгиня, – а о мудрости твоей слух дошел и до наших земель полуночных.

Улыбнулась на эти слова жена василисова, взглянула на Ольгу приветливо, а потом проговорила:

– Я и мой венценосный супруг приглашаем тебя разделить с нами трапезу, ибо время уже обеденное. Там переговоры и продолжите.

– И верно, – согласился Константин. – Я тоже проголодался, а разговор наш еще не закончен.

– Почту за честь принять ваше предложение, – ответила Ольга. – Только свита моя, наверное, уже волнуется о моем долгом отсутствии.

– Что ж, – сказал Константин. – Пока стол накрывают, у тебя время есть, чтобы свиту успокоить. А то, не дождавшись появления твоего, воины отважные, чего доброго, на стражу и сановников моих бросятся да переворот устроят, – и вдруг на меня посмотрел внимательно, а потом рассмеялся шутке своей.

– О чем это он? – спросила меня княгиня, когда василис с женой нас оставили.

– А я почем знаю, – ответил я.

На званом обеде, под торжественное пение укрытого за занавесами церковного хора, Ольга наконец выложила все планы свои. Все, что за тридевять земель везла и так долго от нас и от ромеев скрывала. И это сокровенное меня озадачило.

Вначале о новом договоре разговор зашел.

– Больше десяти лет прошло с того времени, – говорила Ольга, а я толмачил старательно, – как муж мой Игорь с Византией ряд заключил. Все сроки вышли. И старый договор ни Руси, ни Константинополю выгоды не приносит. Что проку от того, что купцы наши лишь до Понта товары свои везут и в Корсуни разгружают? К твоему столу, Константин, они по той цене доставляются, по которой торгаши корсунские захотят. Если же ты русичам дорогу через Понт откроешь, и рухлядь, и мед, и сало дешевле тебе обходиться станут.

– Так-то оно так, – согласился василис. – Однако кто гарантию даст, что вместе с купцами твоими воины во владения мои не придут? Если помнишь, муж твой не раз с войском в нашу землю вторгался и договор империя с Русью не на пиру, а на поле бранном заключила.

– Неужели за десять лет ничего не изменилось? Хоть раз я повод дала, чтобы в моих добрых намерениях ты усомниться смог? Или можешь сказать, что тебе Русь обиды чинила, пока я у власти в Киеве сижу? И теперь сама к тебе пришла, словно сестра младшая к брату старшему, по воле сердечной и с предложением выгодным.

– А кто поручится…

– А разве тебе моего слова мало? – И рука Ольги привычно к поясу потянулась, чтоб платочек свой любимый с подвеса снять да в кулаке скомкать.

– Спокойней, – шепнул я ей.

И остановилась рука на полпути. Вздохнула княгиня и на молчавшую все это время Елену взглянула.

– Или ты слову женскому не веришь? – перевел я ее вопрос Константину.

Задумался василис. На жену посмотрел. Заметил я, как она едва заметно кивнула мужу, и Ольгу легонько под локоток подтолкнул.

– Хорошо, – наконец сказал Константин. – Мы перепишем договор. Пусть твои купцы по Понту плавают. Только с моей стороны условие будет…

– Что ты хочешь? – спросила Ольга.

– Видимо, нужно быть очень храброй женщиной, чтобы отважиться в столь дальний путь отправиться, – тихо проговорил василис. – О стойкости русов не только в империи моей, но и за ее пределами легенды слагают, и знаю я, что люди твои силой и храбростью славятся…

– Слово даю, что пока я жива, ратники русские против Византии воевать не будут, – поспешно сказала княгиня.

– Слову женскому я верю, – Константин на жену посмотрел, а потом к Ольге повернулся: – А как думает архонтиса русов, не могли бы воины ее, за хорошую плату, конечно, и в подтверждение добрососедства, на стороне Византии против врагов наших общих повоевать?

Настал черед княгини задуматься.

– Как считаешь, Добрын? – тихонько спросила она меня.

– Отец меня когда-то так учил, – сказал я ей. – «Ежели нужно – соври, ежели нужно – подольсти, ежели нужно – твердо на своем стой, хоть костьми ложись, только все это земле и народу твоему на пользу пойти должно…»

– Это я и сама знаю, – вздохнула княгиня.

– И что же ты скажешь, архонтиса? – спросил василис.

– Так ведь у тебя самого войска не сосчитать, – ответила Ольга. – Вон давеча целый день передо мной вышагивали. Неужто не хватит тебе силы, чтоб с врагами без моей помощи справиться?

– Силы хватит, – усмехнулся Константин. – Но я бы не отказался от таких храбрецов, как твои воины.

– Что ж… – Ольга повертела в руке золотую ложечку, полюбовалась на то, как лучик солнечный играет на гранях зеленого камешка, вделанного в ручку этой замысловатой диковины, отложила ложечку в сторону, на меня посмотрела, на Елену с Константином, а потом сказала:

– Видимо, тебе, Константин, и вправду русичи нужны, если ты всего мгновение назад воинов моих боялся, а теперь сам просишь о том, чтоб они в Царь-город пришли. Выходит, что доверие у нас с тобой намечается. Дорогого такой союз стоит. Так, может, еще теснее дружбу нашу сведем?

– Я дружбе такой только рад буду, – сказал василис.

– Вот и славно, – кивнула Ольга. – Тогда у меня к тебе еще одно предложение будет.

– Слушаю тебя, архонтиса.

– Сыну моему, Святославу, шестнадцатый год минул, а у тебя, я знаю, дочка красавица подрастает…

Поперхнулся я от таких слов. На княгиню изумленно уставился. Не ожидал я такого поворота. Представить себе не мог, что может Ольга такое коленце выкинуть.

– Что замолчал? – спросила она меня. – Переводи, давай.