Глава пятая

ЦАРЬ-ГОРОД

Скрипит плохо смазанное салом деревянное колесо. Трудится раб, как рабу и положено, – в поте лица своего. Колесо крутит, пыхтит и логофеда[56] клянет:

– Пожадничал, скупердяй, денег на смазку пожалел. А я упирайся тут из последних сил.

Но ругается тихо, чтобы с дыхания не сбиться да колесо тугое из рук не выпустить. А еще раб опасается, как бы ворчание его кто из свободных не подслушал да куропалату[57] Митрофанию не доложил. Несдобровать тогда рабу – быть поротым. Жесток Митрофаний в расправе, и плеть из рук своих даже по ночам не выпускает.

Особенно не любит куропалат, когда рабы голос подают. Для него раб что скотина безмозглая, мул бестолковый. А у мула, как и у раба бессловесного, предназначение одно: работать, работать и работать. И языком болтать при этом не полагается.

Только как же не ругаться тут, если колесо проворачивается плохо, канат рывками натягивается, а противовес соскользнуть норовит? Вот и тужься тут да руки в кровь стирай. А салом бы ось смазали, так и мягче бы шло. Не приведи Господь, тряхнет хозяина, так он велит куропалату раба нерадивого прямо в Царствие Небесное отправить, чтобы среди светлых ангелов ему сладко было Второе Пришествие ожидать.

Но рабу почему-то в кущи эдемские не хочется. Хоть и не слишком сладкая жизнь на этом свете, однако же и на тот свет пока не тянет. Вот и пыхтит раб, надрывается, старается, чтобы хозяина ненароком в подъемной махине не тряхнуло.

И не знает раб, что хозяина сейчас совсем другое заботит. Ни до подъемной махины, ни до плавности ее хода проэдру Анастасию дела нет. Так глубоко задумался проэдр, что, когда хитроумный механизм поднял его в библиотеку дворца, он еще долго сидел в золоченой клетке. Трудное решение принимал Анастасий. Все так и эдак просчитывал. Понимал, что время пришло либо на одну, либо на другую сторону встать, а все ему в середочке остаться хотелось.

Только по теперешнему раскладу в стороне отстояться не получится. Придется на себя грех тяжелый взвалить. Грех убийства – ноша нелегкая, и нести его сил нет. Ну, а грех предательства разве легче? Сколько проэдр голову ни ломает, а все у него без греха обойтись не выходит. Устал Анастасий от раздумий своих. Уж больно не по нутру ему по лезвию ножа ходить, по ночам просыпаться, опасаясь, что император за ним доместиков[58] своих пришлет. Но и девку распутную ему почему-то палачам отдавать не хочется.

– Совсем мне выбора не оставила эта шлюха, – выругался проэдр и наконец-то вышел из махины.

Вздохнул раб облегченно, оставил ненавистное колесо, пот со лба утер и на скамеечку уселся в ожидании, когда хозяин сверху спуститься захочет. А проэдр растерянно прошел вдоль высоких резных шкафов, заставленных свитками, и упал в свое любимое кресло. Здесь, среди мудрости ушедших поколений, среди кем-то и когда-то записанных слов великих мыслителей древности, он всегда чувствовал себя спокойно. Всегда, но не в этот раз.

Хитрую задачку задала ему дочка харчевника, и обидно было Анастасию, что именно он ее из грязи вытащил, до высот невиданных поднял, а теперь сам же от нее страдает.

Думал проэдр, крепко думал. И чувство было у Анастасия нехорошее. Словно пригрел он змею на груди своей, а теперь время пришло за глупость свою расплачиваться. Укусила гадюка, когда не ожидал, самое слабое место отыскала и впилась острыми зубами, кольцами обвила и душит потихонечку.

– Шлюха! – Он схватил лежащий перед ним старинный пергамент, который был так интересен еще вчера, а сегодня потерял всякую ценность, и зашвырнул его в угол библиотеки. – Проклятая шлюха! Сам же… сам виноват…

Не напрасно винил себя Анастасий. Разве думал он тогда, весенним жарким днем, накануне Светлого Воскресения, когда случайно заглянул в прохладную харчевню на берегу залива[59]…

Разве мог он предвидеть, что маленькая девочка с волосами, заплетенными в косички и стянутыми на затылке в тугой пучок, с тонкими руками, торчащими из складок просторной одежды, с чуть полноватыми, по-детски капризными губами и… взглядом течной суки, подавшая ему кувшин холодной воды, спустя несколько лет поставит его перед выбором – убить императора или броситься ему в ноги, моля о прощении.

– Как твое имя? – спросил он тогда девчонку.

– Анастасо, – ответила она, с вызовом взглянув ему прямо в глаза.

– Значит, – улыбнулся проэдр, – мы с тобой в один день родились и в честь одного святого названы.

– Может быть. – Будто случайно с острого плечика девчонки сползла расшитая тесьма пеплоса[60], обнажив маленькую упругую грудь с твердой горошиной соска.

Она не стала поправлять тесьму, только хитро сощурилась на проэдра и розовым язычком дерзко облизала пересохшие на ветру губы…

Совсем он тогда голову потерял, накинулся на нее, словно голодный зверь, она же совсем не испугалась его напора.

Наоборот.

Как только они оказались за цветастой занавесью, отделявшей от общего зала харчевни небольшую нишу, заставленную бочками с просоленной рыбой, она стряхнула с себя одежду и бросилась в его объятия. Он был потрясен, когда понял, что в этом не созревшем еще теле таится безудержный вулкан вожделения и неистового сладострастия. Ее неуемное желание наслаждения и совсем не детское умение доставили ему такое удовольствие, которого он не испытывал очень давно.

Прямо на грязном полу, за провонявшими рыбой бочками, он с обреченностью приговоренного к смерти понял, что согласится лишить себя всего – положения, богатства, самой души, лишь бы эта девочка навсегда осталась с ним рядом.

– Ты не забудь папаше денег дать, – сказала она устало, когда все закончилось. – Не то он пожалуется нашему священнику, что ты со мной прелюбодействовал в Страстную седмицу. Тебя предадут анафеме, привяжут к позорному столбу и будут бить палками.

– Бить меня? – Он тихонько рассмеялся, представив себе, что такое возможно.

– Один вот так уже смеялся, – она встала и деловито начала собирать свои растрепанные косички в пучок, – потом, правда, громко кричал, когда палач плеснул ему на раны морской воды.

– И часто ты так зарабатываешь? – спросил он, не в силах отвести взгляда от ее худенького изящного тела.

– Ты второй, – она повернулась к нему спиной, бесстыдно нагнулась, подобрала с пола пеплос и стала теребить его в руках, словно не зная, что же с ним делать дальше.

Анастасий, конечно же, ей не поверил.

– Я заплачу, – сказал он, ухватился за свисающую с ее руки ткань и слегка потянул на себя. – А теперь иди ко мне.

И он увидел, как в глазах девчонки мелькнул радостный огонек.

– Ты тоже хочешь еще? – И она с готовностью опустилась на колени…

Он заплатил.

Он дал больше, чем хозяин харчевни мог ожидать. Анастасий отсыпал ее отцу немало серебра, а взамен забрал девчонку с собой.

Спустя несколько месяцев он почувствовал, что силы оставляют его. Он был даже рад, что сумел избавиться от ненасытной девки, подсунув ее заскучавшему императору.

– Как тебя зовут, ангел? – спросил Парфирогенет[61], едва касаясь кончиками пальцев щеки девочки.

– Как будет угодно моему государю, – ответила Анастасо и прижалась губами к ладони Константина.

Тот на мгновение задумался, а потом рассмеялся.

– Я буду звать тебя Феофано[62], – сказал император и повернулся к проэдру: – Ты помнишь Феофано?

– Ту славную смешную собачку, любимицу вашего отца? – проэдр учтиво склонил голову.

– Да, – кивнул Константин. – Ты забавная и немного похожа на нее, – сказал он девчонке, подхватил под локоток, увлекая за собой в сторону императорской опочивальни. – Пойдем, я расскажу про нее много потешных историй…

Потом, когда до императрицы Елены наконец дошли слухи о юной простолюдинке, вскружившей голову ее супругу, когда казалось, что скандала уже не избежать, проэдр помог Константину выбраться из неловкого положения. Елена искала соперницу среди дворцовых служанок, а Анастасий, отводя подозрения, прежде всего от себя, представил Феофано при дворе как свою племянницу. И та, нисколько не робея, сумела очаровать и расположить к себе недоверчивую Елену. Несколько раз, совершая обход дворцовых покоев, проэдр замечал знакомую худенькую фигурку девчушки, осторожно выбиравшейся из спальни императрицы. Однажды он схватил ее за руку и попытался объяснить, что затеянная ею игра может быть опасной.

– Не ревнуй, дядюшка, – ответила распутная дочь харчевника. – Ты только позови, и я сразу же прибегу к тебе. – Она быстро поцеловала Анастасия и исчезла в темноте дворцовых коридоров. – Я все помню… – услышал ее голос растерянный проэдр.

А после по дворцу стали ходить разговоры о том, что малолетний Роман, венценосный сын и законный соправитель Константина, стал недвусмысленно поглядывать на фаворитку своих родителей. А Феофано старалась угодить всем, не оставляла без своего внимания ни императора, ни его жену, ни их сына. И так у нее ловко это получилось, что Анастасий не удивился, когда было объявлено, что его племянница Феофано удостоена чести выйти замуж за наследника Багряного престола.

Спустя три года у совсем еще юного Романа было уже двое сыновей – Василий и Константин и маленькая дочурка. И проэдр все гадал: кто же их настоящий отец? Может, император? Может, сам Роман? А может, кто-то из воинов Виглы[63] сумел породниться с императорской семьей через прожорливую самку Феофано?

Сама она лишь разводила руками и смеялась вопросам проэдра:

– Не важно, чья кровь течет в их жилах, дядюшка. Важнее, что через несколько лет в империи не будет крови благородней[64].

Проэдр старался не вмешиваться в бурную жизнь своей «племянницы». Он чувствовал, что во дворце затевается что-то странное, и был уверен, что к этому приложила свою маленькую красивую ручку Феофано. Однако предпочитал занимать свою любимую позицию, наблюдая со стороны за происходящим, и это его вполне устраивало. Так было до сегодняшнего дня.

А сегодня, после заутренней службы, его внезапно вызвал к себе Роман. Проэдр в последнее время нечасто появлялся в катихумении[65] молодого императора, стараясь как можно реже встречаться с распутной девкой. Словно предчувствовал, что ему лучше держаться на безопасном расстоянии от неистовой нимфоманки. И вот теперь этот вызов.

Сердце тревожно защемило у Анастасия, а это не сулило ничего хорошего.

Император Роман долго и нудно говорил ни о чем, переливая из пустого в порожнее, и никак не мог решиться сказать что-то важное. А проэдр все пытался понять, зачем в такую рань понадобился наследнику? Но вот в покоях императора появилась заспанная Феофано, и все сразу встало на свои места.

– Рада видеть тебя, дядюшка. – Она сладко потянулась, словно блудливая кошка, и Анастасий вдруг почувствовал, как что-то шевельнулось в глубине его естества и приятно заныли ноги.

– И я рад нашей встрече, Феофано, – проэдр слегка склонил голову, как и подобало по обычаю.

– Да будет тебе, – отмахнулась девка и бесцеремонно уселась на колени супруга.

Она задрала подол пурпурной[66] туники, высоко оголила стройные ноги, лизнула мочку уха молодого императора, рассмеялась, когда тот в смущении покраснел, и томно взглянула на проэдра.

– Здесь все свои, и можно без церемоний. Ведь так, милый? – Феофано прижалась грудью к Роману и что-то шепнула мужу.

Тот в ответ кивнул и сказал:

– Анастасий, ты был верным слугой моему отцу, но теперь настало время, когда империи нужны перемены. – Он немного помолчал и повторил со значением: – Большие перемены…

– Не будем ходить вокруг да около, – Феофано перебила мужа, встала с его колен, подошла к проэдру и пристально посмотрела на него. – Роману пора стать правителем империи. Он уже достаточно взрослый, чтобы взвалить на себя ответственность за судьбу государства.

– Это так, однако… – попытался возразить Анастасий, – мне кажется, не стоит торопить время. Наступит день, и Константин сам отдаст бразды правления в руки сына…

– Вздор, – Феофано отмахнулась от проэдра, словно от мухи. – Сколько можно ждать? Роман уже достиг совершеннолетия, и папаше пора поделиться с ним властью…

– Но, Феофано… – подал голос Роман, только жена остановила и его:

– Я прекрасно знаю, что пока жив император Константин…

– Да продлит Господь его годы, – поспешно проговорил Анастасий.

– Еще чего! – Она сорвалась на крик. – Старик достаточно повластвовал, пора и посторониться.

– О чем ты? – взмолился проэдр.

– А ты еще не понял, дядюшка? – Девка звонко рассмеялась и подмигнула Анастасию. – Мы хотим убить Константина.

– Что?!

– И сделаешь это ты! – настойчиво сказала Феофано. – Только тебе он доверяет полностью. Проэдру империи ничего не стоит пронести нож в его покои и, когда он не будет ожидать… – Она мечтательно подняла глаза к потолку, и губы ее скривились в хищной улыбке.

– Нет! – замотал головой Анастасий. – Я не могу!

– И тогда в империи останется только один император – Роман II. Ты, мой любимый! – Она упала на колени перед мужем, склонила голову и принялась страстно целовать носки красных сапог супруга.

– Да! – воскликнул Роман. – Да! Да!

– Но даже думать об этом невозможно! Неужто Роман возьмет на себя тяжкий грех отцеубийства? – Анастасию захотелось уйти, убежать, спрятаться в любимой библиотеке или закрыться в своих апартаментах, сказаться больным или вовсе мертвым, лишь бы оказаться подальше отсюда, подальше от заговора и крови.

– Тебе ли, старый плут, вспоминать о грехе! – зло взглянула на него Феофано. – Или забыл, как ты лишил невинности маленькую наивную девочку? И когда?! В канун Светлого Воскресения!

– Невинности? – Анастасий не сдержал смеха.

Словно разъяренная львица, Феофано подскочила к проэдру, замахнулась на него кулачком, но сдержалась и лишь топнула ногой.

– Не сметь! – зло сказала она. – Не сметь смеяться!

– Милая… – Роман испуганно втянул голову в плечи.

– Вот что, дядюшка, – женщина перешла на зловещий шепот. – Мы даем тебе ровно день на размышление. Завтра ты должен прийти и рассказать нам, как ты собираешься убить императора Константина. В противном случае послезавтра, на свидании с этим старикашкой, я расскажу, как ты грязно надругался надо мной, своей племянницей, не устыдившись заповедей Божьих, совершил грехопадение в кровосмешении и насилии. Я клянусь, что сделаю все, чтобы до конца недели твоя голова отделилась от туловища. А ты знаешь, что я умею убеждать людей. – И она, совсем как тогда, в замызганной прибрежной харчевне, облизала свои пухлые губы. – А теперь ступай, – Феофано обворожительно улыбнулась, – не мешай нам с мужем.