Гончаров И.А.
      Письма. 1856
      Н. А. НЕКРАСОВУ
      10 января 1856. Пeтepбуpг
      Покорно Вас благодарю за "Современник": я не располагал сегодня обедать у Вас, а приду, чтоб лично поблагодарить, да и повидаться хочется. Статью о себе я третьего дня проглядел у Тургенева: поджигающая к дальнейшему труду, притом в ней так много угадано и объяснено сокровеннейших моих стремлений и надежд!
      Вы пишете, что посылаете корректуру, а ее нет: всё равно, ужо сам возьму.
      До свидания,
      Ваш
      Гончаров.
      10.
      В. П. ГАЕВСКОМУ
      17 января 1856. Петербург
      Почтеннейший Виктор Павлович,
      прежде всего не знаю, как благодарить Вашего батюшку и Вас за оказанное к моему делу внимание. Не далее как завтра я доставлю черновое письмо с изложением всех обстоятельств дела, а теперь только присовокуплю для Вашего сведения, что племянник мой выдержал (с кандидатскими баллами) экзамены для перехода из одного курса в другой и в Казани был уволен, по прошению, уже из третьего курса.
      В ожидании удовольствия видеть Вас примите уверения в моем искреннем уважении и преданности
      Иван Гончаров.
      17 января
      <18>56.
      H. А. НЕКРАСОВУ
      30 января 1856. Петербург
      Рассказ сам по себе - ничего бы, да заключение их оттолкнет - с аристократической точки зрения: остановился, скажут, у кабака, и хмельной, - тем, вероятно, всё и покончится: впрочем, я узнаю, показал ли Ковалевский или сам покажу. Другое стихотворение, мне кажется, удобнее первого: чище.
      Завтра наверное не знаю, буду ли: долее половины 5-го не ждите.
      До свидания,
      Ваш Гончаров.
      30 января,
      1856.
      Е. В. ТОЛСТОЙ
      8 февраля 1856. Петербург
      Если бы мои предположения насчет "Записок охотника", высказанные в последнем письме (уж не помню, от которого числа и месяца), оказались неосновательными, то есть что книга не потеряна, не подарена и не обращена Вами окончательно в свою собственность, то не можете ли Вы, прекрасная Елизавета Васильевна, прислать ее ко мне (всё по тому же адресу)? Теперь нигде нельзя достать ее, даже за большие деньги: на днях сам автор хлопотал об этом, по просьбе жены одного министра, но без успеха. Я дал надежду помочь горю, а сам возлагаю упования на Вашу внимательность, аккуратность и поспешность во всех случаях, где дело идет об исполнении желаний Ваших хороших знакомых. Не знаю только, относите ли Вы меня к числу "хороших"?
      Здесь всё обстоит благополучно, все здоровы и Вам не кланяются, вероятно, потому, что не знают о моем намерении писать. К молчанию Вашему притерпелись, только Старушка исподтишка, с язвительной кротостью, ропщет по временам, что "писать - писала к Вам, а ответа не удостоена". Я утешаю ее тем, что письмо ее, вероятно, "пошло прежде в Киев", а потом уже воротится в Звенигород. Да Евгения Петровна сокрушается изредка, что Варвара Александровна прекратила с ней совсем переписку.
      Вся известная Вам компания бывает нередко в театре да друг у друга. На днях обедали все у Бороздны, по случаю именин дочери, сегодня едут к Штакеншн<ейдерам> на домашний спектакль, послезавтра к гр<афу> Толстому и т. д. Между домами Теплякова и Азаревича разыгрывается какая-то мрачная драма, но без любви: поводом к событию послужило стремление Теплякова задать бал в среду, когда бывают вечера и у Азар<евича>, и переманить оттуда к себе какую-то княгиню и какого-то барона. Вчера Старушка, знающая в подробности весь ход дела и действующая в нем в качестве примирительницы, но без успеха, рассказывала мне ряд сцен, одна другой страшнее: отличались все молодые, с одной стороны, дочери Тепл<якова>, с другой - Катя М., причем младшая Тепл<якова> обнаружила талант Рашели, ее огненный взгляд, электрическую речь и трагическую худощавость. Образовались на Шестилавочной улице партия Монтекки, у Владимирской (помните мирную Владимирскую и добрый, прекрасный "угол"?) Капулетти. Вот какие потрясающие события волнуют наш мирный круг!
      Подумывают о дачах, намереваясь разъехаться на лето - кто куда. Я, может быть, с Стариком и Старушкой поселюсь где-нибудь в окрестностях, если только новая моя должность, на которую я, несомненно, поступлю недели через две, позволит мне удалиться из центра города.
      Прощайте, поклонитесь от меня почтительно Вашей маменьке, а если Вы всё еще у Вашей тетушки, то и ей, с миленькой кузиной, и не забудьте искренно преданного Вам
      Гончарова.
      8 февраля, 1856.
      А. В. НИКИТЕНКО
      20 февраля 1856. Петербург
      Надеюсь, Вы не откажете мне, почтеннейший друг Александр Васильевич, отобедать в среду, то есть послезавтра (в 41/2 ч.), в кругу добрых приятелей Тургенева, Боткина, Майковых, Краевского etc. etc. Место действия - на заводе, в квартире Языкова. Более всего не пугайтесь мыслию, что это далеко: посредственный извозчик довезет Вас в 221/2 минуты; к вечеру там тоже возниц много, приведут, сколько угодно.
      Отказать - и подумать не могите: оскорбите не одного меня, целый собор жаждущих зреть и слышать Вас друзей, в том числе неизменно Вашего
      И. Гончарова.
      Е. В. ТОЛСТОЙ
      20 февраля 1856. Петербург
      20 февр<аля> <18>56.
      Третьего дня принесли мне с почты книгу: благодарю Вас. Я убедился, что Вы способны к поспешности и внимательности, когда дело идет об исполнении желаний Ваших - чуть не сказал - друзей, бывших, спешу добавить. Иначе не смею: Ваше пятимесячное, изредка и неохотно прерываемое молчание убеждает меня, и других тоже, вполне, что мы из числа друзей Ваших выключены. Я держусь того правила, что как бы "несносны" или как бы привлекательны ни были гости, они не помешали бы уделить час утром, вечером, наконец ночью, чтоб написать к "настоящим" друзьям; к "бывшим", напротив, всё помешает, даже погода. Но об этом уже было говорено, и Вам трудно бы было опровергнуть это. - Книгу между тем успели выпросить где-то, потому что я не наверное обещал достать ее, не смея надеяться на Вашу внимательность ко мне. Извините, что потревожил Вас, на минуту вызвал, может быть из чада удовольствий, а почем знать, не счастья ли? Еще больше благодарю за гомеопатическое письмо. Вы заставляете меня веровать и в гомеопатию: такой маленький прием, а как прекрасно действует! Вот третьи сутки и аппетит, и сон хорош, и расположение духа прекрасное; хотя письмо очевидно написано потому только, что Вам казалось неучтиво (оно было бы даже враждебно) послать книгу и не написать ни слова. Письмо, несмотря на краткость и торопливость, с которою писано, так мило; оно - как будто отрывок первого, писанного тотчас после отъезда письма. Вы, должно быть, в самом деле счастливы, оттого и брызнули каплю счастья в другого, постороннего. Это признак добрых душ - поделиться радостью. Мысленно благодарю того или ту, или то, что счастливит Вас. Je ne sais qu'aimer,1 говорите Вы, - это звучит так хорошо, хотя и не сказано "кого". Блажен верующий... Впрочем, Вы в самом деле созданы так гармонически прекрасно, наружно и внутренне, что я, без всякой arriиre pens(e2, верю в Вашу способность - только любить, прощать, словом, благоволить, но благоволить вообще: горе тому, кто бы возложил упование на Вашу исключительную дружбу. Вы любите друзей, но один друг Вас тяготил бы: Вам бы скучны показались его права. Мне так кажется - не знаю отчего. Даже не умею представить Вас ненавидящей, наконец просто гневной, хотя Вы и уверяли, что однажды швырнули чем-то в Вашу девушку, а на меня один раз, бывши у Старушки, топнули ногой. - Вам, конечно, платят вдвое: мы, например, здешние: на петербургских только слава, что они холодные эгоисты, а редкий день не вспомнят Вас "бывшие" друзья. Вот и третьего дня, у Старушки, зашла речь о Вас (она, лукавая, зная, как я поклоняюсь Вам, взяла мой портрет и поставила рядом с Вашим), я объявил положительно, что прекраснее Вас нет женщины в мире, следовательно, нет нигде: в небесах конечно есть, но то не женщины, а херувимы и серафимы; а я видел женщин в Англии, цариц создания, по словам многих, и, стало быть, мое мнение может быть авторитетным. Объявив это, я чувствовал, что походил на средневековых, осмеянных Сервантесом рыцарей, которые с копьем выходили на арену, предлагая сразиться с тем, кто станет опровергать, что дама его мыслей прекраснее всех. Присутствующие протестовали и призвали на суд одного присутствующего. Этот новый Парис засвидетельствовал, что и он не видал женщины прекраснее Вас. Тут начались толки о том, при каком освещении именно Вы прекрасны и при каком - нет. Я и слушать не стал пустяков. Я убежден в своей идее положительным доказательством: когда мне случается отрезвляться от пустой суеты и материализма, когда толщина (не физическая: я иногда толстею и умом, и духом) проходит, когда я тоньше понимаю и чувствую, когда пробуждается потребность к эстетическим наслаждениям, Вы тотчас являетесь в памяти и четырех месяцев отсутствия Вашего как не бывало! Не влюблен же я в Вас: сохрани Боже, стыд какой! "Ну, любите", - скажут мне: без всякого сомнения. Да кто ж Вас не любит? Это Ваша неотъемлемая заслуга.
      Но это всё не то, что я хотел сказать, и если сказал, то, право, нехотя: простите, что отвлекаю Вас от гостиной, от посетителей, может быть от писем. Вы пишете, что на днях собираетесь отвечать на мои два письма, ответьте уж и на это третье. Да правда ли это? На днях: "перед Господом Богом, - сказано в Писании, - тысяща лет - яко един день", а у Вас, может быть, един день - яко тысяща лет: долго же, если так, придется ждать Ваших писем. Но я рад, что Вы еще тут, близко от нас, напишите, долго ли пробудете, - вот для чего. Левицкий на днях пригласил к себе многих литераторов, в том числе и меня, и просил дозволения снять портреты, для спекуляции, кажется: хочет продавать и посылать в Париж тоже, в тамошнюю "Иллюстрацию". Кроме отдельных портретов, он снял группу из шести человек: Островского, Дружинина, гр<афа> Толстого, Тургенева, Григоровича и опять-таки меня. Всё это удалось превосходно: если Вы не отказались от Вашего желания иметь его, я пришлю; если же повторите слова "je ne sais qu' aimer" и вставите между прочим vous, то есть и меня, пришлю и группу. "Зачем это Вам?" - спросите Вы: и сам не знаю, но это очень хорошо; аппетит и сон будет хорош, расположение духа еще лучше. Когда снимали группу, я думал о Вас - вовсе не нарочно: я вспомнил, что видел Вас в этой самой комнате, с кузиной.
      Портреты будут готовы на первой неделе поста, на второй их отделают в рамки, а на третьей вероятно можно будет послать, если Вы напишете, куда послать. Буду ждать Вашего ответа, и, если можно, скорого.
      Я чуть было не уехал в Симб<ирск>, чтоб поселиться там и работать, но дня через три жду приказа об определении меня на то место, о котором писал. Конечно: мне предстоит не писать, а читать, читать.
      На днях у меня обедает почти вся новейшая литература (не в квартире), а я обедал у литературы вчера, третьего дня и т. д. Мы пока только и делаем, что обедаем; некоторые еще и ужинают. Этот обед - прощальный - с литературой.
      Евг<ения> П<етровна> не совсем здорова, Старушка тоже: обе шляются по гостям, одеваются, при здешнем климате, в какие-то конфектные бумажки - вот и простудились. Вы и в этом умнее всех: тепло одеваетесь.
      Прощайте пока и не сердитесь на длинное письмо: гомеопатических писем не умею писать: я аллопат. Не забудьте, если можете, искренно преданного Вам Вашего друга (бывшего)
      И. Гончарова.
      Маменьке, тетушке, кузине - по почтительному поклону.
      А. В. ДРУЖИНИНУ
      20 февраля 1856. Петербург
      В среду, то есть послезавтра, ко мне собираются, в половине пятого часа, обедать Боткин, Тург<енев>, Краевский, Никит<енко>, Майк<ов> etc.
      Покорнейше прошу Вас, любезнейший Александр Васильевич, занять в этой группе за столом Ваше место, которое Вы занимаете в группе Левицкого, но с правом мигать, шевелиться и говорить - даже непотребные вещи. О праве есть и пить я уже не упоминаю.
      Хотя я имею сильную надежду видеть Вас сегодня у Тургенева (Островский вечером читает там), а завтра у Некрасова, но всё не лишним считаю предупредить Вас. Я забыл сказать, что место действия - на заводе, в квартире Языкова. Итак, до свидания.
      Ваш Гончаров.
      20.
      Ф. А. КОНИ
      6 марта 1856. Петербург
      Посылаю Вам, любезнейший Федор Алексеевич, четыре корректуры; одна из них (о Тейлоре) не подписана мною, хотя и прочитана: нужно знать, откуда они, из журнала ли или из отдельной книги; в первом случае хорошо бы Вы делали, если б отмечали чернилами на корректурах лист, какой именно, а во втором нужно удостоверение иностранной цензуры, дозволен ли роман к переводу весь или с исключениями, как это делается в других журналах.
      Для скорости возвращаю Вам еще три иностранные статьи нечитанными (одна Дюма для 1-го №, а две для 2-го): сделайте указание, откуда они и дозволены ли, - и возвратите: я тотчас прочту.
      Кланяюсь Вам
      И. Гончаров
      6 марта <18>56.
      За остальными двумя статьями потрудитесь прислать в субботу.
      П. А. ВЯЗЕМСКОМУ
      14 апреля 1856. Петербург
      Честь имею довести до сведения Вашего Сиятельсгва, что дело о допущении к новому издании сочинений г-на Тургенева, и в том числе повести "Муму", представлено на разрешение господина министра народного просвещения, от 13-го сего апреля, за №№ 341 и 342.
      Ценсор И. Гончаров.
      14 апреля
      1856.
      А. А. КИРМАЛОВОЙ
      20 апреля 1856. Петербург
      Поздравляю тебя, милый друг Александра Александровна, с праздником и со днем твоего ангела: желаю тебе здоровья, веселья и всякого добра и имущества. Все ли твои дети с тобою, кроме, конечно, Виктора?
      Что Моничка, всё поживает у сестры? Что девочки Катя и Варя? Напомни им о дяде. Виктору я, по твоему желанию, писал, чтоб он лучше пробыл лето в Москве, а он уверяет, что в Москве жить лето станет дороже, нежели проехать взад и вперед в деревню. Может быть, оно и в самом деле так, разочти хорошенько. Я очень бы желал, чтобы Володя поступил нынешний год в университет, им вместе двоим было бы выгоднее жить. Норови потом туда же и Николю. Университетское образование все-таки лучшее. Теперь особенно опять всем позволили вступать в университеты, и конечно многие будут этим пользоваться, и образование в обществе распространится заметно. Впереди всегда будут университетские, как были до сих пор и в военной, и статской службе. Людям малообразованным будет невыгодно. Пусть же все трое твои идут по этому пути. Если ты читаешь газеты, то, вероятно, уже прочла, что я давно определен в новую должность, которая состоит в том, что я сижу дома и читаю и утро, и ночь, и хорошее, и вздор.
      С Анненковым (Павлом Васильевичем) я послал к сестре Анне Александровне еще по две брошюры своих путевых заметок, напечатанных в феврале и марте в журналах. И ты получишь от нее обе статьи. Когда-нибудь, лежа в постели с этими книгами, услышишь, как неистово завоет буря на дворе, хотя такая, в какую я приехал к тебе, и представишь себе, как брат твой испытывал всё это на морях, - право, испугаешься. Прощай, поцелуй детей, кланяйся старухе Аннушке, если она здравствует.
      Брат твой И. Гончаров.
      П. С.: Варвара Лукинишна ходит с большим брюхом: к августу надеется произвести на свет человека. Теперь пиши ко мне: в С<анкт>-Петербург на Невском проспекте, близ Биржи, в доме Кожевниковой.
      Л. Н. ТОЛСТОЙ, А. В. ДРУЖИНИН, И. И. ПАНАЕВ
      и И. А. ГОНЧАРОВ - Д. В. ГРИГОРОВИЧУ
      5 мая 1856. Петербург
      Давно-давно собирался Вам писать, во-первых, о впечатлении чрезвычайно выгодном, которое произвел Ваш "Пахарь", и что я знаю об этом впечатлении, а во-вторых, о впечатлении - прекрасном, которое произвела на меня Ваша апрельская часть "Переселенцев". Теперь ничего не напишу, исключая того, что ужасно Вас люблю и желаю Вас поскорее видеть. Я и Дружинин сбираемся ехать в Москву 8-го числа и пробыть у Боткина с недельку. Приезжайте, душенька, пожалуйста. Мы проведем время отлично и, может, можно будет Вас увезти к нам на недельку, то есть ко мне, к сестре и к Тургеневу.
      Ваш гр<аф> Л. Толстой.
      Любезнейший друг Дмитрий Васильевич, благодарю Вас душевно за ваше письмецо, надобно бы было на него отвечать в великой подробности, но я всякий день собираюсь в Москву, между тем потерял свой паспорт, добываю новый и нахожусь в великих хлопотах. Около 15 буду я в Кунцове у Васиньки, где и Вас буду поджидать для поездки в деревню чрез Нарву, где находятся такие дивные шкапы. Я купил три картины у Энтговена, это Вас порадует. С осени будет большая перемена в моей литературной жизни, я принимаю под свое редакторство "Библиотеку для чтения", с изгнанием Старчевского и совершенным полновластием. Но обо всем этом надо будет много поговорить при свидании. Все мои здоровы и Вам кланяются. Андреас на вас ожесточен и желает поразить вас бутылкой по голове, впрочем, я пишу это более для красоты слога, я его почти не видел это время. Кланяются Вам Панаев, Некрасов, Гончаров и все.
      Весь Ваш А. Дружинин.
      Не думайте о своих долгах разным Андреасам, а примите к сведению, что нынешнего лета никогда не будет. Целую Вас, миленький Григорович, и ожидаю с нетерпением в Петербурге.
      Панаев.
      Милейший Григорович, Ваши приятели и я в том числе весьма часто Вас вспоминаем. Теперь время унылое в Петербурге: все разъезжаются, я подавал свою просьбу и жду паспорта. Будьте здоровы. Желаю Вам хорошего состояния духа и постоянного расположения к труду... Целую Вас. "Пахарь" Ваш ужасно понравился.
      Н. Некрасов.
      Любезнейший Григорович! Все написавшие передо мной приятели, которые теперь сидят сзади меня в комнате, так отделывают Вас, так перебирают все Ваши косточки, что я едва успеваю замолвить слово в Вашу пользу: вот они, друзья-то каковы! Я только, может быть, одним не понравлюсь Вам, а именно тем, что кажется, что шкаф-то от Давыдова не шутя перейдет в мои руки, вместе со всею мебелью, которую я покупаю у Некрасова при отъезде за границу. Но зато Дружинин надеется приобрести какой-то знаменитый шкаф от нарвской помещицы, но для себя.
      Жму Вашу руку, искренно желаю трудолюбия, от которого немало всем нам предстоит удовольствия, а Вам пользы.
      До свидания. Ваш Гончаров.
      Не верь тому, что пишет Гончаров.
      Зане он по душе завистлив и суров.
      <Л. Н. Толстой>
      5 мая.
      Не могу не упомянуть Вам о том, что я на днях познакомился с необыкновенной женщиной, которая щекочет языком так, как ни одна еще женщина изо всех, которых я встречал, никогда не щекотала, и при этом, захлебываясь, глотает с<...> с такой радостью, как охотники до устриц глотают устрицы... Причем она издает такой длинный и неистовый крик, какой я никогда еще не слыхивал. Нога у нее обута отлично, и пoдвязкa у нее выше колен.
      <А. В. Дружинин>
      Я все-таки не верю, что вы развратный человек.
      Я знаю что для вас все-таки дороже всего спасительного нравственное уединение и искусство.
      <Л. Н. Толстой>
      А. А. КРАЕВСКОМУ
      24 мая 1856. Петербург
      Митавский губернатор Валуев перевел (и отлично) из "Revue des deux mondes" статью Форкада о Франц<узском> банке: я спрашивал вчера Дудышкина, когда Вы бываете в городе, чтоб предложить Вам, если Вы не читали этой статьи по-франц<узски>, прочесть ее и напечатать в "Отеч<ественных> зап<исках>". Дудышкин, который знает статью и отлично отзывается о ней, сказал, что Вы будете здесь сегодня часу во 2-м, но советовал послать статью пораньше, в предположении, что Вы успеете заменить ею другую статью, предназначенную в "Науки". При статье приложена записка переводчика, с условиями, на которых он желал бы поместить статью. Про условия я сказал уже тому, кто мне дал эту статью, что плата за переводы положена очень небольшая; второе условие показалось мне капризным; а третье Вам очень легко выполнить. Но вообще очень бы желательно было напечатать эту статью. Во втором часу я зайду к Вам и объясню Вам всё подробнее: если же Вас сегодня не будет в городе, то не потрудитесь ли Вы дать мне знать, когда Вас можно видеть.
      Ваш
      Гончаров.
      24 мая.
      П. А. ВЯЗЕМСКОМУ
      24 мая 1856. Петербург
      Честь имею довести до сведения Вашего Сиятельства, что статья о Французском банке охотно принята редакциею "Отечественных записок" и, кажется, поспеет в нынешнюю книжку. Г-н Краевский читал эту статью по-французски и находит ее очень полезною для журнала, особенно с примечаниями переводчика, которые он прочитал сегодня. Условия, предложенные г-ном Валуевым, он исполнит охотно, то есть напечатает статью не в конце, а в средине книжки, хорошим шрифтом, и велит изготовить 30 отдельных оттисков.
      Что же касается до платы, то она, как я имел честь объяснить Вам, так ничтожна, что, вероятно, не войдет в расчет переводчика. За переводные статьи, особенно с французского языка, платят каких-нибудь 10 руб. сер<ебром> с печатного листа. Впрочем, и это условие будет соблюдено по принятому в журнале правилу. "Отечественные записки" цензуруются г-ном Фрейгангом, к которому поступит и эта статья. Завтра, в заседании комитета, я не премину предупредить его о ней.
      Ценсор И. Гончаров.
      24 мая
      1856.
      П. А. ВЯЗЕМСКОМУ
      28 мая 1856. Петербург
      Честь имею представить Вашему Сиятельству вытребованную мною по Вашему приказанию из типографии и проценсурованную статью о Французском банке. Страницы, где есть места, назначенные к исключению, переложены закладками. Исключения так незначительны, что авторское самолюбие, кажется, не должно пострадать. Если Вы изволите признать возможным печатать статью, не сносясь с г-ном Валуевым, то не угодно ли будет возвратить ее мне сегодня, в таком случае она поспеет, вероятно, в июньскую книжку "Отечест<венных> записок". Если же признано будет нужным спросить его согласия, то вместе с тем понадобится предупредить его, что в случае каких-либо перемен и новых вставок с его стороны, эти вставки и перемены должны будут также подвергнуться ценсурному рассмотрению.
      Откладывать печатание статьи казалось бы неудобно потому, что журналисты, как я слышал, уже заметили достоинство этой статьи в "Revue de deux mondes", а Краевский мне сказывал, что он даже хотел поручить переводить ее: того и гляди явится в каком-нибудь журнале, не здесь, так в Москве.
      Ценсор И. Гончаров.
      28 мая
      1856.
      А. А. КРАЕВСКОМУ
      31 мая 1856. Петербург
      Посылаю обратно рукопись Валуева: к<нязь> В<яземский> едет в Митаву и покажет ему исключенные места; если тот согласится, тогда можно приступить к печатанию, если же захочет удержать их, тогда можно будет рукопись передать обратно г-ну Фрейгангу. Я, может быть, перееду на дачу, оттого боюсь держать тетрадь у себя: возить на дачу ее незачем, а здесь, пожалуй, пропадет.
      До свидания.
      Ваш
      Гончаров.
      31 мая.
      К<нязь> В<яземский> третьего дня уже писал к Валуеву.
      П. А. ВЯЗЕМСКОМУ
      31 мая 1856. Петербург
      Честь имею доложить Вашему Сиятельству, что статью "Французский банк" я обратно отправил к редактору "Отечественных записок" и, по получении от Вас отзыва г-на Валуева, сообщу о нем как редактору, так и ценсору.
      При этом долгом считаю предупредить Ваше Сиятельство, что как допущение в печать рукописи г-на Валуева, с известными исключениями, состоялось по определении Ценсурного комитета, о чем завтра подпишется протокол, то затем едва ли могут быть сделаны в статье перемены, разве с разрешения Главного управления ценсуры. Как по этой причине, так и вследствие вчерашнего личного объяснения, я счел уже бесполезным отдавать статью опять в Ценсурный комитет.
      Ценсор И. Гончаров.
      31 мая
      1856.
      А. А. КРАЕВСКОМУ
      8 июня 1856. Петербург
      Вчера кн<язь> Щербатов получил от Валуева письмо, где тот жалуется на ценсуру. Дело решится большинством голосов, но князь желает видеть рукопись. Вероятно, пропустят всё. Потрудитесь, сделайте одолжение, отослать статью Валуева к князю Щербатову, в Моховой улице, в собственном доме, а не ко мне, потому что я завтра переезжаю на Безбород<кину> дачу.
      Я сказал князю, что рукопись будет доставлена к нему не позже понедельника. Он сам торопится, чтоб она поспела в нынешнюю книжку.
      До свидания - в одно из воскресений.
      Ваш
      Гончаров.
      8 июня
      1856.
      А. В. ДРУЖИНИНУ
      26 сентября 1856. Петербург
      Третьего дня, то есть в то же утро, как Вы у меня были, я встретил на улице князя Вяземского, объяснил ему Ваше дело и просил ускорить утверждением Вас редактором "Б<иблиотеки> д<ля> ч<тения>". Он же сказал мне, что в субботу, нынешнюю или следующую, будет заседание Главн<ого> упр<авления> ценсуры, следов<ательно>, всё может быть решено. Я сказал к<нязю> Вяз<емскому>, что я привезу к нему Вас поговорить об этом: он с удовольствием согласился. Он теперь в городе (в Троицком переулке, в доме... в доме... забыл, кажется Соколова, подле будки, против дома Лубяновского): если хотите, заезжайте ко мне в четверг или в пятницу часов в 12 утра, и мы поедем, или же одни - от моего имени часу в первом, в половине или даже в исходе, раньше нельзя - он спит. - Полезно бы было до субботы, то есть до заседания, напомнить ему, и в то же время справиться в канцелярии министра, готовят ли они доклад об этом к заседанию Главного управл<ения>, - Гаевский вчера сказывал мне, что будто всё уже кончено, то есть что справки, сведения, разрешения и т. п. - всё есть - дело стало только за утверждением.
      Всё это я хотел объяснить Вам вчера лично, но Вы изменили очаровательной Леиле: стыдно. До свидания, любезнейший Александр Васильевич,
      Ваш Гончаров.
      Среда 26.
      В. А. ТОЛСТОЙ
      28 сентября 1856. Петербург
      Пока я соберусь к Вам сам, милостивая государыня Варвара Александровна, спешу уведомить Вас, что Константин Степанович Сербинович живет в двух шагах от Вас, именно на Литейной, в том самом доме, где жили некогда Вы: то есть в доме, бывшем Пеля, а теперь принадлежащем Духовному ведомству. Он служит директором одного из Синодальных департаментов и, следовательно, более всех может быть полезен по Вашему делу. Не угодно ли Вам будет повидаться с ним: он даст наставление, к кому из духовных лиц нужно обратиться с просьбою, от кого это зависит, и притом он всех их знает и, может быть, возьмет на себя хлопоты, если Вы с ним хорошо знакомы.
      Слух о моем знакомом оказался несправедлив: он не определен на то место, о котором вчера говорили Майковы, и, следовательно, просить мне некого.
      Если бы для памяти понадобилась г-ну Сербиновичу подробная записка об этом деле, то я предлагаю свои услуги написать ее, да может быть, она и не понадобится, если Вы расскажете ему, в чем дело. От всей души желаю, чтоб это устроилось к Вашему спокойствию и к удовольствию Елизаветы Васильевны.
      В ожидании удовольствия видеть Вас, честь имею быть, милостивая государыня,
      Вашим покорнейшим слугою
      И. Гончаров.
      28 сентября, 1856 года.
      Вероятно, г-на Сербиновича можно застать дома пораньше.
      А. В. ДРУЖИНИНУ
      21 октября 1856. Петербург
      Не лишним считаю уведомить Вас, любезнейший Александр Васильевич, что вчера И. И. Лажечников подал в комитет прошение о пропуске его "Опричника", который, по всей вероятности, пройдет в Главн<ом> управ<лении> ценсуры. Хотя это пойдет только на днях туда и, может быть, решится не так скоро, но, если бы Вы пожелали иметь эту драму для "Б<иблиотеки> д<ля> чтения", то надо похлопотать, то есть договориться с Лажечн<иковым> теперь; не то проведают другие и примут свои меры. Я видел вчера Влад<имира> Майкова, да забыл ему сказать.
      До свидания.
      Ваш Гончаров.
      21 октября.
      В. А. ТОЛСТОЙ
      27 октября 1856. Петербург
      Женщины Ваших лет, Варвара Александровна, не называются старыми - Вы ошиблись: сам я в такой поре, что только от женщин пожилых лет мне и следует ждать внимания.
      Очень жалею, что не могу исполнить ни той, ни другой Вашей просьбы: деньги у меня будут не прежде 1-го числа, а вечером сегодня звали меня играть в карты, а я дал <...>3 я надеюсь Вас видеть.
      Прошу покорнейше засвидетельствовать мое почтение m-r и m-me Одинцовым и Александру Илларионовичу, а затем быть уверенным в моем уважении и преданности
      И. Гончаров.
      27 окт<ября> 1856.
      Е. В. ТОЛСТОЙ
      29 октября 1856. Петербург
      Пятница, 29 октября.
      Я всё не решаюсь писать о Вас письмо к графине, Елизавета Васильевна: боюсь моим lettre d'introduction4 испортить дело. Как-то странно выходит рекомендовать мне женщину женщине; моя компетентность не будет признана. Нельзя ли Вам отрекомендоваться к графине не через меня, а через какую-нибудь даму и побывать у графини до моего письма? Уже после Вашего визита мое письмо, может быть, было бы благовиднее и могло бы, пожалуй, оказать пользу.
      Иначе мне не поверят, да еще, того гляди, взглянут как-нибудь странно на мое ходатайство.
      Всего лучше, если какая-нибудь барыня или, например, граф Перовский выпросит у графини свидание с Вами, а я после этого свидания тотчас пошлю ей мое письмо. Словом, чтоб инициатива рекомендации исходила не от меня.
      Надеюсь, что Вы разделите справедливость моей осторожности и поступите согласно этому.
      Кланяюсь Вам дружески-усердно, также как и Евгении Петровне с Николаем Аполлоновичем.
      И. Гончаров.
      Постараюсь быть в воскресенье у Степана Семеновича.
      А. И. МУСИНУ-ПУШКИНУ
      30 октября 1856. Петербург
      Вот портрет Елизаветы Васильевны, который я взял у Левицкого уже после ее отъезда. Извините, милостивый государь Александр Илларионович, что я не предложил Вам другого портрета, сделанного Левицким же, по указанию Николая Аполлоновича: кроме сходства с оригиналом, он представляет еще идеал общей женской красоты; так искусно Никол<ай> Апол<лонович> уловил самую поэтическую сторону этой красоты. Если Вы позволите, я сохраню этот портрет у себя и буду поклоняться ему артистически.