Хусейн ухаживал за нею очень осторожно. Ася ощущала себя хрупким цветком в его громадных ладонях - цветком, который он боится ненароком повредить своей невероятной силищей и потому старается даже не дышать на него. Он так и называл ее "Незабудка".
      Хуже было другое: родители приняли в штыки сообщение дочери о том, что у нее появилось увлечение в лице этого типа. Может быть, Асе и удалось бы правильно объясниться с ними, но кто-то из соседей опередил ее, шепнув Анне, что ее дочь встречается с "нерусью". Пожидаева, как женщина, не лишенная впечатлительности, тут же вообразила жуткую картину: ее маленькая нежная Ася в руках у злобного чеченского террориста. В общем, у родителей было время подготовиться к достойному отпору даже одной идеи о таком зяте (если бы все не было так серьезно, Ася не решилась бы доложиться: так она воспитана). Илья Александрович с порога объявил дочери, что и слышать не желает о подобном "Ромео".
      - Но ведь ты его даже ни разу не видел, папа! - впервые в жизни решилась запрекословить Ася.
      - Этого мне не хватало! - Пожидаев был удивлен: задурил ей голову этот проходимец!
      Но это ее не остановило. Она не сомневалась в своем избраннике, а женской интуицией природа ее не обделила. Если бы ее посетило хоть малейшее сомнение, Хусейн никогда больше не увидел бы Асю. И девушка решила подождать. Рано или поздно родители изменят свое мнение, Ася в это верила.
      Затем он куда-то исчез, ни о чем ее не предупредив. Ася растерялась. Сердце подсказывало ей, что с Хусейном что-то случилось. Через месяц он вновь объявился в городе, осунувшийся, с настораживающим огоньком в зеленых глазах. Не изменилось только одно - обезоруживающая нежность в обращении с нею. Единственное, что он позволил себе в тот раз за все время их знакомства, это осторожно обнять ее при встрече и неловко поцеловать возле губ.
      Ася попробовала расспросить его, где он пропадал, но Хусейн отмалчивался на эту тему. Она заподозрила недоброе и попросила поставить ее в известность, если он вновь соберется куда-то уезжать. Хусейн поклялся, что сделает это, и прозрачно намекнул, что по законам его народа жених должен заплатить родителям невесты какой-то сумасшедший калым, чтобы никто вокруг не думал плохо о его семье.
      Где-то в середине октября того страшного года он сообщил девушке, что "по семейным обстоятельствам" должен на какое-то время уехать в какой-то аул, где у него якобы умер родственник. Ася пообещала ждать, сколько бы ни потребовалось, хотя по его рассказам знала, что чья-то смерть в чеченском роду накладывает на всех родственников соблюдение траура долгое время, так что никаких свадеб играть будет нельзя в течение минимум полугода.
      В конце осени Хусейн погиб при таинственных обстоятельствах. Знавшие об их романе подруги Аси многозначительно косились на девушку: ходили сплетни, что парень застрелился. По их, по женскому, разумению, у молодого человека могла быть одна-единственная причина для самоубийства - конечно же, несчастная любовь... Не прекращавшиеся слухи о том, что Усмановы прокляли Асю, считая Пожидаевых косвенно виновными в смерти сына, довели ее до нервного срыва. Ироничное отцовское сравнение романа дочери и "горца" с шекспировской драмой внезапно и страшно оправдалось.
      В день похорон девушка сбежала из больницы, куда ее положили с сильным нервным расстройством, и тайком добралась до кладбища. Подойти ближе она побоялась и наблюдала за ритуалом из-за дерева, с дальнего участка.. Лишь когда все уехали, поздно вечером, она осмелилась пробраться к его могиле и, невзирая на холод, до глухой темноты простоять у выстеленного арабской вязью камня с именем того, кто был потерян для нее навсегда...
      Когда истощились не только нервные, но и физические силы, Ася ощутила головокружение и упала в обморок. Только усилившийся ледяной дождь привел ее в чувство. В голове не было ни единой мысли, и она даже не смогла испугаться, что это начинается безумие. Промокшая одежда прилипла к телу, но Ася не могла объяснить, почему ей так холодно: два факта уже не сопоставлялись и не укладывались в ее мозгу, как причина и следствие. Она просто ковыляла по тропинке между оградами, а злой ветер пытался сшибить ее с ног.
      Наконец девушка вышла на пустынную дорогу, и огни дальнего города, мерцая между ветками ив и кустарника, разбудили в ней воспоминания о доме, о том, что она когда-то была живой, что ей было тепло, что она была счастлива... Боль стиснула горло, Ася зарыдала. Все возвращалось к ней... Иногда и не знаешь, что лучше - сумасшествие или полное здравие рассудка...
      Она поняла, что сидит на стволе искривленного дерева, склонившегося над оврагом.
      И тут со стороны города по шоссе пролетел большой автомобиль, осветил ее фарами и резко притормозил. Ася безучастно взирала на это, словно происходящее касалось не ее, а кого-то другого, а сама она осталась там, под камнем с чужеземными письменами...
      Машина развернулась и съехала к обочине, приблизившись к ее кривому деревцу. В салоне включился свет. Отстраненно, с полным безразличием, девушка разглядела: в "Паджеро" находился какой-то мужчина в черном плаще или пальто.
      - Ася, - подойдя к ней, тихо сказал незнакомец, поехали...
      Она подняла голову и все-таки не сообразила спросить, кто он такой и откуда знает ее имя, а просто поднялась и молча пошла за ним в джип.
      Незнакомца звали Владом. Он налил продрогшей до костей попутчице горячего кофе из термоса и, пока она пила, держа обеими дрожащими руками пластмассовый стаканчик, рассказал, что был другом Хусейна и присутствовал на похоронах, там и заметил спрятавшуюся за деревом Асю. Она равнодушно восприняла его слова. Тогда Влад вложил ладонь девушки в свою, продел свои пальцы между ее и слегка сжал. Так делал Хусейн, которого больше не было... Она тихо завыла.
      - Не плачь, Незабудка! - серьезно попросил Влад, глядя на нее глазами - синими и печальными, как у брошенной собаки. Все только начинается...
      Не веря ушам, она замерла. Влад отпустил ее и молча завел машину.
      Сколько раз потом, много месяцев позже, наблюдая за его возней с сыном, за общением с собственной матерью, Ася замечала в нем черты странной двойственности. Странной, непонятной была его душа. Изредка он был так сильно похож на "милого горца", что она замирала. Затем на его место заступал другой - человек ли?.. Этот "второй" кувыркался со своим сыном, участвовал в его играх, разделял все его интересы, а потом, когда находил нужным настроить его и себя на серьезный лад, единственным взглядом мог заставить мальчика повиноваться... Ася видела такие отношения, но... не у людей. Не у людей...
      После встречи у кладбища Ромальцев надолго исчез, и она почти забыла про него, долечилась в стационаре, вернулась к обычной жизни. Смогла даже сдать экзамены в своем университете. Наступила весна. Город оживал, вселяя в Асю лютую тоску.
      И в один прекрасный майский день Влад приехал к ней и встретил ее у дверей аудитории с охапкой бархатной сирени. С тех пор они были как будто вместе. Вместе и порознь. Она видела и любила в нем Хусейна. Он давал ей понять, что он не совсем такой, каким она его воспринимает: всего-навсего человек, поведение которого сходно с поведением покойного друга.
      За три года ничего не изменилось. Они не стали ближе друг другу. Ася видела, что Влада что-то подтачивает изнутри. Глаза его тускнели все больше, и он походил на загробную тень. Редкие вспышки в нем "Хусейна" уже скорее пугали, чем радовали ее.
      - Мы должны решить, как нам быть дальше, Влад, - однажды сказала она. - Оставаться в неопределенности я уже не в состоянии... Это НЕ НОРМАЛЬНЫЕ отношения, понимаешь?
      Ромальцев опустил глаза и сказал тихим, до боли знакомым голосом:
      - Я люблю тебя, Незабудка. Подожди еще совсем-совсем немножко, дай поставить точку...
      - "В земле Египта дышит Осирис!" - вторили шепотом стражники и вельможи из свиты юного фараона.
      - Ты мог бы войти в Ростау, мой повелитель... - печально, охрипшим голосом, молвил Помощник Верховного Жреца, стоя в неподвижной тростниковой лодке.
      - И я войду в Ростау! - возразил безбородый правитель священной земли. - Тело мое легко, как папирус: отныне я умею летать!
      - Чем так летать, мой царь, куда лучше упасть и разбиться...
      - Отойди! - юноша оттолкнул от себя Попутчика и ступил на сходни.
      В лучах закатного солнца, вдали, на полированном склоне пирамиды, сидело что-то темное, похожее на птицу.
      - Бенну, Бенну! Я иду к тебе! - крикнул фараон и сквозь расступившуюся толпу бросился к нему.
      Темная птица гордо расправила крылья, и так они были огромны, что пирамиду заслонила тень. И тень эта казалась полупрозрачной, ибо крылья птицы были кожаными, перепончатыми, с цепкими коготками в местах сочленения суставов. Подданные испуганно вскрикнули, но юный царь не хотел этого замечать. Птица была для него самой прекрасной, самой долгожданной. С нею он умел летать.
      - Где мать и отец твои, фараон? - насмешливо спросила птица, вразвалку топчась на выступе монумента.
      - Ты - мои мать и отец, Бенну! - крикнул юноша. - Спустись и забери меня с земли!
      - Отдай долг чести Усиру и Исет, маленький Хор, и я возьму тебя с собой!
      - Я велю забыть их, если они станут преградой для нас в нашем стремлении к небу!
      Птица закаркала от смеха:
      - Ну, так летим, маленький Гор! И пусть все они, и ты тоже, забудут о начале. Забвение - вот ваш удел, лжебоги! крикнула она в небо.
      Попутчик бежал к ним, но расстояние, которое юный фараон преодолел за время, когда в мигании смыкается и размыкается верхнее и нижнее веко, для Помощника Верховного Жреца казалось непреодолимо долгим.
      Черная птица расхохоталась и протянула юноше когтистую лапу:
      - Летим, мой маленький странник, - издеваясь, она снесла яйцо и заверещала от смеха. - Прощайте, беспамятные!
      Яйцо покатилось вниз, раскололось, из его вырвался смрадный дым, который окутал всю толпу. Попутчик взмахнул руками и, словно крыльями, накрылся своим балахоном с головой. Подданные же кашляли в дыму и забывали, забывали...
      ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
      "Не смотри так на меня, сестренка Танрэй... От твоего взгляда мне иногда кажется, что ты все понимаешь и читаешь в моей душе. Увы, маленькая обезьянка, увы тебе и мне. Зима меня побери! Эти черви молятся на тебя. Я видел даже, как они пытаются разрисовать каракулями свои глиняные "урыльники", подразумевая под этим "художеством" твое изображение. Богиня изувеченная и увековеченная. Ты трепетала бы от счастья, моя трогательная и впечатлительная землячка! А все остальные!.. Хе-хе, мы тоже, однако ж, не остались без внимания. Неужели новая маска их шамана нисколько не напоминает мою рожу?! Я в восторге, сейчас заплачу...
      Не смотри так на меня, не надо. Ты не поймешь, не вспомнишь и не сумеешь. Ну, да, да, я хотел бы оказаться на месте Ала, а еще лучше - стать им самим. Да, я завидую ему во всем, как завидует тебе моя супружница. Ей доступно все, кроме одного, а тебе это далось с легкостью, ты - как сама Природа: непосредственная, непоследовательная, плодородная и нелогичная при всей своей гармонии. Глупая стихия. Бездушная стихия, лишившая меня моей родины - единственного, чего я по-настоящему любил в своей проклятой жизни. Ты, как и Природа - не богиня, но эти мартышки поклоняются и тебе, и ей... Я... ненавижу тебя. Ненавижу за то, что ты есть, за то, что ты так безумно хороша, за то, что из-за тебя я завидую черной завистью своему лучшему другу, своему злейшему врагу. Лучше ненавидеть или презирать, но не завидовать, а я не могу ни того, ни другого. Я отчаянно хочу стать Алом...
      Не смотри так на меня, сестренка Танрэй"...
      - Подойди ко мне, габ-шостер! - произнес повелительный голос в голове юного Фирэ.
      Он вздрогнул, вскинулся и, обернувшись, уже хотел резко ответить, что не является "габ-шостером", как вдруг увидел: за спиной у него никого нет. Ни души. Брат и его приверженцы бежали по дорожкам стадиона далеко впереди, на спортивных снарядах в центре тренировались другие оританяне, которые не прочь были бы теперь, когда "тес-габы" поднялись в своей значимости, присоединиться к некогда запрещенному течению... Но ни единой души поблизости...
      Фирэ, так и не завязав шнурок на башмаке, поднялся на ноги и огляделся.
      - Иди же сюда, да поскорей! Мне недосуг тратить на тебя столько времени! - продолжал голос ниоткуда. Голос женщины.
      И юноша, сам не зная как, пошел на призыв. Миновав два громадных каменных куба при входе на стадион, Фирэ разглядел вдалеке машину жены экономиста. Сама Ормона сидела на мраморной скамье и задумчиво чертила что-то прутиком на песке.
      - Это ты звала меня, атме? - спросил юный путешественник, приблизившись к женщине.
      Ледяные глаза ощупали его. Ормона указала на сидение подле себя. Фирэ опустился рядом.
      - Я довольна вашей службой, - заговорила жена Тессетена. И то же самое передал от своего имени Ал.
      Юноша равнодушно пожал плечами:
      - Я рад быть вам полезен, атме... - по привычке проговорил он штампованную фразу, ничего собой не выражавшую.
      Ормона усмехнулась:
      - Ты сможешь навестить моего мужа, если вы правильно выполните новое поручение Ала...
      В глазах Фирэ промелькнул интерес:
      - Атме Тессетен захочет говорить с нами лично?
      - С тобой, друг мой. С тобой.
      - Как его здоровье?
      - Он уже почти поправился, мой мальчик. Немного прихрамывает и пока еще мало выходит из дома, но его нога уже зажила. От тебя требуется одно: передать своему брату поручение Ала. Будешь ли участвовать в этом ты сам - решать тебе.
      - Я слушаю, атме...
      - Ну вот и умница. Мы найдем с тобой общий язык, сынок, она слегка улыбнулась и отвела с его лба каштановый чуб. Слушай...
      Земля под ногами задрожала. Закачались шары фонарей по обе стороны дороги. Сотряслись ветви деревьев. Скрипнули механизмы в машине, и она слегка спружинила на рессорах.
      - Слушай меня, Фирэ...
      - Рот можешь закрыть, - Паском бросил стальной стек в пробирку и отошел от сидящего на полу туземца, чтобы сполоснуть руки. - Жить будешь. Духи тьмы проиграли твоим духам, так что в лучшие края ты отправишься еще нескоро...
      Дикарь ощупал горло, которое совсем еще недавно стискивало страшное удушье и резь. Теперь ему было значительно легче.
      Протирая ладони чистой салфеткой, кулаптр с хитроватым прищуром раскосых темных глаз взглянул в его сторону.
      - Назови мне разве только-только, с кем ты контак... с кем ты общался незадолго до того, как злой дух напал а тебя, добавил он.
      Туземец не знал, зачем это нужно чудотворцу, но задавать вопросов не посмел и просто перечислил прозвища нескольких людей из племени. Паском покивал и вышел. Снаружи у костра его поджидал Ишвар.
      - Здравствуй, атме Паском! - сказал ученик Танрэй на языке ори.
      - Здравствуй-здравствуй, Ишвар-Атембизе. Проводи-ка меня к хижинам Уакари-Су, Бхариты и Расаппы...
      Ишвар с готовностью поднялся.
      - А Венти - он останется с нами или его заберут к себе предки? - в его словах не было того благоговейного страха, который вложил бы в такой вопрос средний оританянин, но не было и той особой почтительности, какую выражали просвещенные ори по отношении к человеку, что получил новое воплощение или перешел в состояние временного отдыха.
      - Он останется с нами, - кулаптр размеренно шагал со своим чемоданчиком в руке и постукивал посохом по камням кривой улочки между жилищами.
      - Это хорошо.
      - По крайней мере, хорошо уже то, что ваше племя изолирует одержимых злыми духами от здоровых. Однако-однако болезнь эта опасна тем, что она распространяется еще до того, как ее признаки проявились у зараженного... - размышлял Паском вслух, думая тем временем о чем-то своем.
      Ишвар понял, что дух, одолевший беднягу-Венти, был коварнее других.
      - А в Стране Богов уже научились защищаться от этой... болезни? - спросил он.
      - Признаться, Ишвар-Атембизе, с нею я познакомился только у вас, но мне удалось распознать ее и вовремя найти противоядие, иначе все-все оританяне уже умерли бы от эпидемии...
      - О-о-о... - почтительно протянул ученик Танрэй. - Значит, боги тоже могут умереть, как и мы, атме?
      - Могут, Ишвар-Атембизе, еще как могут. И даже быстрее вас, потому что очень уж мы отдалились от Природы в наших городах...
      - О-о-о... - еще раз повторил Ишвар.
      - Но меня беспокоит не это... - старик покрутил жиденькую бородку. - Ормону никогда не интересовала жизнь вашего племени, а сегодня она сама приехала и принесла мне весть о болезни Венти... Вот я и хотел бы знать, что подвигло ее на этот шаг?
      Туземец покачал головой. Впрочем, Паском и не ждал от него вразумительного ответа. В своем вечном одиночестве древний, как мир, кулаптр привык вести беседы с самим собой.
      - Она не дала мне войти в ее мысли, и это-это нехорошо... Сторонись Ормоны, Ишвар-Атембизе. Она что-то задумала...
      - Так вернись и спроси ее, атме...
      - Я не смогу вернуться в город до утра. Сейчас мне необходимо предотвратить эпидемию, а это не делается быстро... - и Паском снова ушел в себя, а тело его размеренно двигалось рядом с Ишваром. - Нет, я и так не могу пробиться... Не знал-не знал, что Ормона настолько сильна... Берегись ее, мальчик...
      - Расаппа живет здесь, атме, - Ишвар указал на хижину, ничем не отличавшуюся от других, раскиданных по селению.
      - Не ходи за мной. Жди у огня, - распорядился Паском и шагнул на порог жилища, зазвенев глиняными колокольчиками, подвешенными над входом.
      Ученик Танрэй покорно сел возле ребятишек, присматривавших за тем, чтобы костер не погас.
      Кусты раздвинулись, и к огню вышел волк атме и ее мужа. Мальчишки подхватили ползавшую в пыли годовалую сестренку и бросились в дом, крича Ишвару, чтобы он прятался.
      Нат проводил их угрюмым взглядом и уселся по другую сторону костра. Ишвар без особого страха, но с благоговением посмотрел в глаза зверю.
      - Не обижай наших людей, атме Натаути, - шепнул он. Гневайся лучше на диких предков и на духов зла...
      Волк двинул бровью. В отсветах костра его глаза казались желтыми, а черных зрачков посередине почти не было видно. Но несмотря на это, выражение его пушистой умной морды было беззлобным.
      Ишвар снял с пояса еще не ощипанную птицу, которую недавно подбил недалеко от поселка, приподнялся и на полусогнутых ногах осторожно подошел к Нату.
      - Прими, атме, и будь к нам добр... - туземец положил птицу в шаге от волка и все так же на полусогнутых вернулся на место.
      Волк чуть-чуть наклонился, шевельнул кончиком носа и снова выпрямился. Грудь его выпирала вперед, голова чуть откидывалась назад, и вся осанка зверя говорила о божественном происхождении Ната. Простые волки и собаки держатся иначе. Атме Натаути бог. Он - страж златовласой богини и ее высокого спутника... И он за что-то рассержен на смертных, ибо люди продолжают пропадать уже в течение многих лун и иногда их находят в джунглях растерзанными.
      - Прими, прими, атме! - шепотом заклинал Ишвар, стараясь не шевелиться.
      Волк тяжело вздохнул, встал, поднял с земли подношение и унес в чащу.
      Ишвар воздел руки к небесам и пробормотал слова благодарности.
      Гости из Тепманоры - страны, что лежала на северо-запад от Кула-Ори - постепенно избавлялись от лишних одежд. Они тоже были оританянами, только с северного континента, уже давно закованного во льды и затопленного океаном, но к жаре "бархатного пояса планеты" не привыкли. В местности, где они теперь обитали ("Тепманора" дословно переводилась с языка северных ори как "Край деревьев с белыми стволами"), климат был суровым, как и на погибающей родине. Затравленные кознями зимы, они старались одеваться как можно теплее и до последнего не могли поверить, что в этом сезоне солнце способно палить так нещадно, как никогда у них.
      Разъезжая по Кула-Ори в сопровождении правителей нового города, они восхищенно прищелкивали языками и пальцами и воздавали хвалы мастерству Кронрэя. Созидатель был смущен, но сиял от гордости. Одно дело - похвалы тех, с кем ты возводил все это, восторг наивных дикарей или деланное почтение в общем-то безразличной серой массы приезжих - и совсем другое оценка независимых, но знающих в этом толк, равных, соотечественников. Совсем другое. Талант нуждается в поклонниках и пальцещелканиях, а визитеры пальцы не жалели от души.
      Лидером тепманорийской миссии был широкоплечий бородач с пшенично-русыми, золотистого оттенка, волосами. Лицо у него тоже было широким, улыбчивым, черты, как у большинства северян - мягкими, пропорциональными, не крупными и не мелкими. И звали его Коэтл, по-асгардски. Он был немногим ниже Ала, но в них обоих было какое-то сродство. Созидатель сразу отметил про себя что-то общее между ними. Разве только, оговорился Кронрэй, в бородаче было больше воинственности, Ал же какой-то чересчур утонченный - боец из него тот еще...
      Когда гости вдоволь насмотрелись на красоты архитектуры, хозяева повезли их в главный дворец Кула-Ори, выстроенный специально с этой целью. Большой, "Тронный", зал уже гудел в ожидании пиршества, на которое было приглашено чуть ли не четверть города.
      Кронрэй ощутил тяжелое ПРИСУТСТВИЕ и обернулся. Обернулся и Ал, почувствовав, вероятно, то же самое. Откуда ни возьмись, за их спинами стояла Ормона. Она слегка улыбнулась гостям и вперила взгляд в астрофизика. Созидатель не упустил из вида того, как отметил ее появление бородач-Коэтл. Видимо, так было испокон веков и так будет до конца мира: разные полюса неизбежно тянутся друг к другу именно с тем, чтобы потом оттолкнуться и притянуться к тому, что ближе и привычней. Подтверждения своей теории Кронрэй находил едва ли не на каждом шагу......
      - Где же твоя жена, Ал? - спросила Ормона.
      - Надеюсь, что дома.
      Супруга экономиста усмехнулась:
      - Странно, что ты не привел ее похвастать перед гостями: с ее круглым животиком она выглядит, словно шарик на ножках - так мило!
      На этот раз ей не удалось привести его в замешательство.
      - Конечно, дорогая Ормона, - Ал подал ей локоть, - в этом мире все стремится к совершенству, а что может быть совершеннее самой сферы?
      Ормона холодно рассмеялась и взяла его под руку:
      - Что ж, зато с моей лучшей половиной все гораздо прозаичнее: Паском посоветовал ему не нагружать больную ногу еще пару дней. А ведь Сетен так хотел почтить приветствием наших соотечественников... - она слегка поклонилась бородачу-Коэтлу, и тот в восхищении приложил ладонь к своей широкой груди.
      - Тогда все просто, сестренка, - изображая Сетена и даже недурно подражая его голосу, сказал астрофизик, - заменим друг другу наши недостающие половины, вот и все дела...
      - С удовольствием.
      Обменявшись взаимными любезностями, они подошли к столу. В зале установилась тишина. По правую руку от Ала встали Солондан и Зейтори, слева от Ормоны - Кронрэй. Гостям было отведено почетное место напротив них. Поднявшиеся со своих мест приглашенные горожане с любопытством взирали на происходящее: подобных визитов молодой Кула-Ори еще не знал, так что все это было для местных жителей в диковинку.
      - Все мы, - начал астрофизик, ссылаясь на тримагестра, эйрмастера и созидателя, - уже успели поприветствовать наших долгожданных гостей, и потому нам хотелось бы дать слово женщине, которая разделила нашу общую участь на новой земле с самого первого дня. Это очень талантливый и умный человек, экономист. Ормона - тебе речь!
      Кронрэй подумал, что как бы там ни было в плане воинственности, а дипломатии и ораторскому искусству обучать Ала не нужно. Может, оно и к лучшему. Они ведь не драться, а создавать новый мир прилетели на эту землю...
      Архитектор так увлекся своими размышлениями, что почти пропустил слова приветствия Ормоны. Хотя ничего особенного в них и не было. Правда, лидер гостей, наверное, отнюдь не разделил бы мнения Кронрэя в этом вопросе.
      Наконец все сели, зашумели, зазвенели столовыми приборами. Краем уха созидатель уловил слова жены Тессетена, склонившейся к Алу:
      - Я должна сказать тебе кое-что...
      Что именно она хотела сказать, Кронрэй тогда так и не узнал. Время от времени Ормона поворачивала голову и что-то шептала на ухо астрофизику. На лице Ала проявлялась озабоченность и сосредоточение. Созидатель понимал, что его друг пытается сконцентрироваться и войти в сознание Ормоны, но ему это почему-то не удается. Вскорости веселящие напитки сделали свое дело, и творец Кула-Ори расслабился.
      Поразительная тишина... Конечно, все приветствуют гостей из Тепманоры... Но как все чудесно снаружи и до чего тягостно в доме... Несколько витков Земли вокруг светила спустя Танрэй не раз подумает, что в те дни она была другой, совсем не собой. Голова ее отказывалась соображать, и молодая женщина жила скорее инстинктами, чем разумом: так распорядилась Природа, и она была не первой и не последней жрицей этой великой Создательницы.
      Несмотря на поздний час, Танрэй не удавалось заснуть: ей было душно, неуютно, тяжко. Она мыкалась по дому и внутренне досадовала на кулаптра, который, узнав про эпидемию, запретил ей появляться среди большого скопления людей. Паском, конечно, безусловно, бесспорно был прав, но почему она должна страдать в то время, как ее муж веселится и даже не вспоминает о ней?! Почему она не может жить, как все нормальные люди? Ей тоже хотелось бы радоваться жизни вместе со всеми, а она обязана страдать в безуспешных попытках заснуть, ворочаясь с боку на бок и ловя ртом горячий воздух, которого все равно не хватало.
      Танрэй села. Она сама нагнетает на себя отрицательные эмоции... С этим нужно заканчивать.
      Молодая женщина поднялась и набросила на себя широкую шелковую накидку...
      Она и не догадывалась, что у дома, в который она держала путь, ее увидит чужое око...
      Танрэй постучалась и услышала голос:
      - Не заперто, входите!
      Не заперто, входите... Она вошла и огляделась. В этом доме действительно не было ни одного зеркала...
      Сетен сидел на троне, положив больную ногу на стул и листая привезенную с Оритана книгу.
      - А, сестренка... - сказал он и как будто не удивился.
      Танрэй вошла к нему. Экономист отложил тяжелый фолиант и посмотрел на позднюю гостью.
      - Славная ночь, Сетен.
      Он ждал. Он знал, что она пришла не просто так. Танрэй села на пуфике неподалеку от него.
      - Для кого как, сестренка-Танрэй... Ты ведь хочешь о чем-то просить меня, правда?
      Молодая женщина посмотрела на него удивленно.
      - Итак?..
      - Да. Ал собирается лететь на днях в Тепманору. Я знаю, что ты еще не совсем здоров...
      - Ты хочешь, чтобы я отправился в Страну деревьев с белыми стволами вместо твоего мужа, - договорил он, когда собеседница запнулась.
      Танрэй опустила глаза и кивнула. Землю слегка тряхнуло.
      - А почему, собственно, ты решила, что подлец-Тессетен согласится на столь бескорыстное деяние?
      - Ты не подлец.
      - Но циник.
      - Циник. А еще больше любишь убеждать в том других, как будто это принесет тебе какую-то выгоду...
      - Ты проницательна, сестренка. Но недальновидна. Вся беда в том, что я действительно циник... - Сетен рассмеялся. - И ты зря преодолевала столь долгий и, верно, трудный для тебя путь, потому как я вне зависимости от решения твоего мужа полечу в Тепманору послезавтра.
      - Но я хочу, чтобы ты заменил его.
      - Увы, маленькая. Этого мне не осилить. Ты можешь уходить. Я никогда не заменю Ала. Это все, чего ты хотела?
      Танрэй посмотрела ему в глаза. Взгляд Сетена казался враждебным. Она немного растерялась.
      - Я прошу не из-за него или из-за себя... - может быть, хоть жалость поколеблет его презрение; сейчас ей все равно: главное - добиться результата, и неважно, каким путем. - ты прекрасно знаешь, что я консервативна, а наши обычаи требуют присутствия мужа рядом с женой, когда наступит ее срок... Поэтому я не хочу остаться одна... - у нее получилось просить. Возможно, потом она пожалеет о содеянном...
      - Только ради этого я и понадобился тебе... - с сарказмом констатировал экономист, спуская ногу со стула.
      - Сетен, мне трудно понять тебя. Я не могу влезть в твою кожу и стать твоей душой, чтобы почувствовать, что чувствуешь ты. А потому просто скажи, поможешь ли ты мне... еще раз?
      Эта обезьянка считает, что если уж однажды запрягла, то теперь погонять можно все время... А она, в общем-то, не так уж далека от истины...
      - Я сделаю, что смогу. Но не даром.
      Танрэй затравленно посмотрела на него.
      - Разреши мне единственное, чего я никогда не делал и никогда уже не сделаю... - и к своему стыду Тессетен почувствовал легкую робость: она вправе отказать. Она скорее всего откажет... Она не поймет и не позволит.
      Танрэй отвела полы накидки и немного улыбнулась, но не ему, а внезапно пришедшим в голову мыслям, нисколько не касавшимся темы разговора. Глаза ее точно смотрели внутрь. Экономист был поражен: и поняла, и разрешила... Сетен протянул руку и приложил ладонь к складкам платья, нежно обрисовывавшим ее необычно округлые формы. Ее малыш доверчиво ткнулся изнутри в чужую руку.
      Тогда Танрэй медленно подняла глаза и стала наблюдать за Тессетеном. Тот замер, но через несколько мгновений его лицо помрачнело и ожесточилось:
      - Уходи отсюда, сестренка! - рявкнул он, отдергивая ладонь. - Я уже говорил тебе это!
      Она ощутила, как малыш, обиженный несправедливой и резкой вспышкой, напуганный громким и злым голосом, взбрыкнул ножками и свернулся клубочком. Сетен вскочил, в ярости доковылял до выхода из сектора и распахнул дверь.
      - Прочь! И никогда больше не появляйся здесь!
      На пороге она помедлила и снова посмотрела в глаза лучшего друга ее мужа. Он не выдержал взгляд и потупился. Ничего не сказав, Танрэй прошла мимо него и услышала, как захлопнулась за нею тяжелая дверь. Затем - непреклонно щелкнул замок.
      Эта ночь была величественной и самой ответственной в их жизни.
      Дрэян готовился со всей старательностью. Ради такого дела можно и потерпеть пренебрежение атме Ала, который ни разу не снизошел до встречи с "тес-габами". Ничего. Ты еще гордиться нами будешь, атме!