Сергей Гомонов, Василий Шахов
      Послания себе
      Богатство легко унесет время,
      слово же не ведает смерти...
      Скандинавская пословица
      Ты ушел, но ты вернешься,
      Ты уснул, но ты проснулся,
      Умер ты, но будешь жить...
      Отправляйся по водному пути,
      Поплыви вверх по течению...
      Соверши путешествие вокруг Абидоса
      в облике духа, дарованном тебе богами...
      Тексты Пирамид
      "Дом миллионов лет"
      ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
      Оритана более не существовало. Содрогнулась земля, проглатывая то, что еще не сковала жестокая стужа. Молнии полосовали черное, беззвездное небо вдоль и поперек...
      Весы Всемирного Порядка стали плавиться, покуда не обратились в столб золотистой, медленно плавающей пыли - такой, какой она бывает в плену солнечного луча. И не рожденное Пятое Солнце, зависшее в темноте небытия, втянуло в себя этот полупрозрачный луч. У Земли больше не было оси. Она летела в безграничном, не подвластном ни разуму, ни фантазии пространству, словно обледенелый ком, срывая с себя покровы, вращаясь так, словно хотела сбросить с себя седоков-укротителей, похожая на взбунтовавшуюся лошадь...
      Гибло все, и тем ужаснее это было для осознававших полный крах цветущей цивилизации оританян. Уподобившие себя всесильной Природе, теперь они были беспомощны пред ее гневом, как бесформенные медузы - пред кипучей яростью океанской волны во время шторма. ОНИ были людьми. ОНИ ничего не могли поделать. Никто до этого не знал дня и часа. Никто не знал и того, что это лишь начало. Страшен не сам шторм, а его последствия. Великий Оритан проживет еще сотни лет, но это будет уже не тот Оритан...
      Ей ничего не говорили, ибо страшное землетрясение закончилось, а здание кулаптория выстояло целым и невредимым, словно какие-то высшие силы охраняли его. Она видела все это во сне и считала, что все и было сном.
      - Туна, я только что - только что узнал, кто "куарт" твоего сына, - старый, как мир, Паском вошел в сектор и, увидев, что она проснулась, присел у ее ложа.
      Туна вспомнила, что этой ночью она снова стала матерью. Сон заставил ее забыть столь важное событие, или же что-то иное было тому виной, но в отличие от всех иных женщин, она не сразу же осознала, что у нее теперь есть сын.
      Старый кулаптр с детской улыбкой смотрел на Туну-Мин. Он смотрел так всегда и на всех.
      - Так кто же? - спросила она хрипловатым голосом; на Оритане этот вопрос означал: "Как я должна назвать своего ребенка?"
      - Я думал, что он еще с нами... - с горечью заметил Паском и покрутил кончик носа, - но... видимо-видимо ошибался... Он поторопился вернуться, и это значит, что так нужно... Будь к нему внимательней: это Ал...
      - Ал из Эйсетти?! Значит, он... ушел?!
      - И вернулся.
      Они еще не знали, сколько пристанищ придется сменить ему прежде, чем через полтысячелетия Ал в первый раз отыщет ЕЁ все позабывшую, потерянную, ослабевшую не телом, но душой... Они ужаснулись бы, скажи им кто-нибудь число его воплощений после почти несбывшейся встречи...
      Если бы в тот момент у меня еще оставался рассудок, то, клянусь аллахом, я повредился бы им, всем своим нутром видя-слыша-чувствуя-осязая-обоняя эти дрожащие в синем, отчаянно-синем и горячем пространстве, черные спирали!.. Со слабым электрическим потрескиванием и шипением они извивались вокруг меня. Из ниоткуда и отовсюду я вдруг узнал, что спирали охраняли рубеж миров, и тогда вспомнил Данте. Нет, я не хотел входить туда, оставив во владении этих спиралей свою память и надежду! Я заскользил посреди ультрамариновой мглы и ощутил рядом еще нескольких, таких же, как я. На какое-то мгновение мне удалось вступить с ними со всеми во взаимодействие и озариться единственным, но главным: у нас был Проводник, и его прошлое ничем не отличалось от нашего настоящего. К тому моменту я уже мог мыслить прежними категориями.
      Спирали поблекли и исчезли. Я увидел внутреннюю сторону своих век. Мои - или не мои? - губы что-то шептали. Да, это говорил я... МОИ ладони скользили по МОЕМУ лицу, и я чувствовал их прикосновение.
      - Бисмиллахи рахмани рахим! Ассаллам аллейкум... - вот, оказалось, что я бормотал.
      И увидел возле своих колен лежащее на персидском ковре тело человека. Я молился о нем. Я читал вслух Коран, читал на арабском, как помнил...
      Висок, храм души этого человека, был пробит, в русых волосах запеклась кровь. Что-то знакомое показалось мне в мертвом...
      О, аллах! Я едва не вскрикнул, и тело, в котором я был теперь, из-за меня утратило дар речи.
      Этого человека я привык видеть, когда подходил к зеркалу... Озарение вернуло память моей душе, но вспомнил я не все. Я не был еще готов встретиться с лежащим среди песков чудовищем и ответить на его каверзные вопросы.
      И тогда мой Учитель - я сразу понял, что он есть Учитель проявил себя передо мной. Да, да, я и раньше, до этого, знал, что с Ним что-то не так. Вернее, чувствовал, подозревал, но разум мой сомневался...
      Учитель поведал мне тогда одну вещь, и это было постулатом всего, к чему мы, не сознавая того, стремимся:
      - Время теряет свою власть, когда объединяется прошлое, настоящее и будущее - тело, разум и душа.
      Получившееся становится вне времени и пространства...
      Мы все карабкались по ступеням невидимой пирамиды, цепляясь за выступы, вздрагивая от порывов Ветра Бытия, грозившего скинуть нас в Ничто.
      Учитель зовет меня Попутчиком. Юный правитель сказочной страны, приходящий к нам во снах - Проводником и Помощником.
      Для меня все сдвинулось с мертвой точки, я увидел настоящую, реальную цель моего существования, которое раньше считал то призрачным и туманным, то вообще никчемным. А Учитель был в точке невозврата, у самой вершины. Его больше всех трепало ветром и секло плетьми ливней, и если у Него не получится на этот раз, я боюсь даже подумать, что будет с НИМИ... Вниз лучше не смотреть, но я представлял себе (или не представлял?) глубину пропасти под ногами... Глаза не столько видят, сколько мешают видеть.
      Только я знаю, что Ему предстоит совершить и чего все это будет Ему стоить, тем более, в случае неудачи. Неудача... смешное и нелепое слово в применении к данным обстоятельствам... Но я - сын Земли и Неба, когда я на земле, то говорю и мыслю, как все остальные люди. Иначе невозможно. И Учитель - тоже, хотя Он умеет иногда быть и "там", и "здесь"...
      ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
      Эта клиентка была очень похожа на соседку Ренаты, когда та жила в Челябинске, не зная ни горестей, ни бед... Прическа, жесты, жеманство...
      И зачем, зачем снова вспоминается ТА жизнь - к которой нет и не будет возврата?! Призраки отца, Артура, Дарьи... Видимо, до самой смерти ей суждено быть преследуемой ими... И лишь один призрак покинул ее, и только посредством напряженного призыва Рената могла воскресить в памяти его черты, но всё не то... Он не являлся ей, как являлись остальные. Закон всемирной несправедливости: приходит тот, кого не хочешь видеть, хоть и не забыл его; а тот, кого ждешь... Нет, всё!
      Рената взяла первый попавшийся журнал мод и пролистала его. Девушка, похожая на Дарью... Парнишка с печальными глазами, и уши у него чуть оттопыриваются - как у Артура... Ну вот, снова! Почему, почему так?! Разве плохо ей живется?! У нее хорошая (но какая-то пустая) квартира, умный муж, который по-своему любит ее (но прегрешения которого не забываются, хоть он с лихвой загладил свою вину перед нею), и, самое главное, у Ренаты есть сын - чудесный мальчик с такими глазами, какими нужно смотреть на мир. Что ещё тебе нужно, сумасшедшая?! Тесный, но вполне благополучный мирок - в нем не полетаешь, но зато он без врагов, без нищеты, без излишнего богатства, за которое нужно расплачиваться дорогой ценой... Зачем тебе "заря, свет которой..."?! О, нет! Только не начинай! Ладно, сестренка, молчу, сама всё знаешь...
      В ателье - мертвая тишина. Пятница. Завтра будет новый день, новая работа, новые лица. Сегодня народ спешит по домам все, кроме нее...
      - Ренат! Тебя подкинуть? - и Маргарита - туда же. Ей некогда думать о прошлом и о будущем: Рита живет сегодняшним, кипучим, днем.
      Рената покачала головой. Марго знает ее "задвиги" и не пристает с уговорами.
      Как тихо, боже мой!
      Закатное солнце пробралось через стекло витрины вовнутрь, и, словно игриво настроенный пес, его пыльно-золотистый луч пополз к ногам Ренаты. Именно в такое время вспоминается детство и хочется раствориться в этом луче, в своем безоблачном прошлом...
      В детстве она всегда ощущала, что ТАМ что-то есть. Бабушка выводила ее на прогулку, как сейчас нянька выводит в парк Сашкина. И маленькая рената воспринимала этот парк, как огромную вселенную. Нет, Саша чувствует себя иначе, она уверена. Душа его не понятна ей, но Рената точно знает, когда сыну хорошо, а когда плохо.
      Здесь, в Ростове, нет парка ее детства с побеленной кирпичной стеной, на которую однажды брызнули мазутом и оставили черное пятно в виде летящей птицы и пингвина. Нет и осушенного котлована пруда, с краев которого зимой можно было скатываться на санках, а летом - воображать себя в кратере Луны и почему-то представлять в фантазиях пирамиды, никогда не пережитые обрывочные эпизоды полусказочных историй, чувствовать какую-то ниточку, тонкую и хрупкую, протянутую ей из глубины веков... нет в этом чужом городе Саша не может чувствовать что-то подобное. Для этого надо вернуться в город детства Ренаты...
      Сколько уже раз ей снилось, что она возвращается в Челябинск, ищет свой дом, находит, прижимается к холодному камню, плачет, задыхается от горького плача - и просыпается в слезах. Сашкина лишили этого города...
      Забыть, нужно это забыть! Жить иллюзиями нельзя! Челябинск тоже не был сказочной Фата-морганой, которой "гипнотизировал" её ОН... Однако это была родина Ренаты, там родился и ОН - чьё имя произносилось ею по-другому, только при обращении к сыну... Все думали, что малыша назвали в честь деда, ее отца; в курсе были только двое - самые близкие Ренате люди.
      "Мы все потеряли гораздо больше"... Разве можно потерять больше?! Фата-моргана?.. Это сон. Никогда не сбыться ему, никогда в него не вернуться...
      Рената стояла в лучах солнца у витрины и, отгороженная от мира стеклянной стеной, смотрела на прохожих. Озабоченные каждый своими проблемами, они пробегали мимо нее по тротуару. В голове промелькнула и угасла мысль, что эти люди, скорее всего, принимают ее неподвижную фигуру за один из манекенов. А затем вспомнился Гарик, откровенно влюбленный в ее оболочку, чокнутый Гарик, исчезнувший из ее снов так же внезапно, как и наяву. Эти человечки - все своего рода "гарики", в них нет и не может быть души, так что лучше все забыть, уподобиться им, сравняться с бесформенной биомассой и не терзать себя глупыми воспоминаниями о том, чего никогда не было и не могло быть...
      Звонок телефона. Он заставил ренату вздрогнуть.
      - Ателье "Маргарита". Я слушаю вас...
      - Ладонька, привет, - послышался голос Ника. - Как настроение?
      Как он некстати! Или, наоборот - кстати? Каким-то немыслимым способом он научился на расстоянии чувствовать ее состояние, словно Саша...
      - Ничего. Откуда ты?
      - Я собираюсь домой. Заехать за тобой?
      - Не надо. Я еще нескоро, а потом прогуляюсь...
      Гроссман - по голосу слышно - улыбнулся:
      - Устала?
      - Извини, у меня клиенты...
      Рената и сама не знала, для чего соврала. Не было никаких клиентов. Она положила трубку, сжала голову руками, склонилась над столом.
      Как не хочется домой!.. Как хочется Домой...
      "Мама с папой - такие странные! Они вечно заняты какими-то неинтересными делами, поэтому у них нет времени заняться чем-нибудь важным. И все остальные взрослые тоже глупые. Ужасно глупые.
      Няня Люда водит меня на прогулки в парк. Там столько загадок, что временами я не хочу уходить обедать и спать, когда она меня зовет. Просто я не успеваю все - и на самом интересном месте няня люда кричит со своей скамейки:
      - Сашулька! Нам пора, зайка!
      Приходится идти, хотя на глаза наворачиваются слезы и мешают досмотреть, куда улетит чайка. Небо расплывается, и птицы превращаются в размытые точки. Интересно, почему так получается? Это как во сне...
      Да, во сне мне нравится. Няня Люда говорит, что усыпить меня трудно, но если уж я усну, то могу не просыпаться часами. А все почему? Да потому, что во сне я летаю. По-настоящему. Не на самолете, не на качелях и не на руках у папы. Сам. Отрываюсь от земли, взмахиваю руками - и лечу. Сначала низко, а потом все выше и выше, поднимаюсь к небу и обгоняю чаек с голубями. Мне жалко, что я не могу летать на самом деле. Интересно, почему? Я много раз, когда не видела няня Люда, пытался спрыгнуть со стола и полететь. Если она замечает, что я собираюсь делать, то подбегает и снимает меня со стола или долго-долго ворчит, что я непослушный, что так делать нельзя. Но ведь птицам можно, ведь они не разбиваются! Они вот так - свободно, плавно расправляют крылья, чуть-чуть приседают, отталкиваются и... Ай!
      Нет, плакать нельзя. Приходится сопеть, и я растираю ушибленные коленки. Интересно, почему, когда ударишься, сначала нет ничего, потом появляется болючая шишка, а потом, когда уже не так больно, через много-много времени вместо шишки остается синяк? Я сижу и рассматриваю ушиб; мне уже совсем не хочется плакать, только обидно, что я снова не полетел...
      Няня Люда читает мне перед сном книжки. Некоторые я знаю наизусть, но все равно люблю их слушать снова и снова. Няня Люда всегда так смешно говорит за всяких зверюшек, что я хохочу, а она сердится:
      - Заяц, а заяц! Кто уже полчаса, как должен спать?! Надо соблюдать режим, не то мама будет недовольна.
      Я притворяюсь, что верю ей, а потом - что сплю. Неправда: мама не будет ругаться. В воскресенье (а я люблю и всегда жду воскресенье, потому что тогда мама остается дома, со мной) она не заставляет меня спать или идти домой. Мы гуляем, пока не становится совсем-совсем темно. Но, хотя птиц в темноте и не видно, вместо них появляются летучие мыши, луна и звезды. И мы с мамой смотрим на звезды. Мама говорит, что звезды, эти маленькие мигалки, на самом деле такие же большие, как солнце, а некоторые даже больше. Когда я был малышом, я думал: разве такое может быть?! Одновременно большие - и маленькие?! Ну, уж нет, это надо выяснить! А потом я забирался маме на руки, и мы продолжали смотреть в небо. Это было так хорошо, так здорово. Я что-то вспоминал... это было когда-то... давно, не теперь; наверное, я тогда просто был еще маленьким и почти все забыл... Ведь я иногда вижу себя в каком-то чужом городе, вижу дома, которых здесь нет, вижу людей, вижу звезды, которые совсем не такие, как сейчас... Мы с мамой молчим, а эти звезды что-то тихо мне говорят, только я их не понимаю. Однажды я видел среди звезд лицо феи из сказки. Потом, утром, я спросил маму, кто это такая, но она ответила, что я, как всегда, уснул у нее на руках и мне все это приснилось. Но мне это не приснилось! Я заснул после этого, а фея соткалась из облаков и пыли и тоже что-то говорила голосами звезд...
      Иногда к нам приезжает тетя Рита с мальчиком Лёвой. Только Лёва большой, он уже ходит в школу, и мне с ним не интересно. Он вредный: все время дразнится. А тетя Рита всегда дарит мне игрушки или что-нибудь сладкое и удивленно говорит:
      - Сашок! Как ты вырос, Рыжик!
      Я смотрю в зеркало. И ничего я не вырос, такой же, как всегда. И ничего я не Рыжик. Рыжик - это кот у девочки Ани из соседнего дома. А я - мальчик.
      Про тетю Риту папа говорит, что она "витает в облаках" и что "все ждет своего принца". Интересно, неужели наша тетя Рита умеет летать?! И ещё: где же тогда живут принцы и принцессы? Наверное, там же, где и феи? Среди звезд? Тогда надо будет как-нибудь, в подходящий момент узнать у нее, как она туда летает. Может быть, однажды она согласится взять меня с собой? Маму я уговорю, ведь я совсем ненадолго - туда и обратно. Только посмотрю - и все. А может, мы и маму с собой возьмем? Интересно, а почему тетя Рита умеет летать в облаках, а мама нет? Может, у нее надо починить крылья? Но почему папа не починит их ей? Он даже машину умеет чинить! Я хотел посмотреть, как они сломались - может, я и без папы справлюсь? - и, пока не видела няня Люда, искал их по всему дому. Но так ничего и не нашел. Может быть, они в потайном месте? Я недавно спросил про них маму, но она засмеялась, поцеловала меня и позвала папу:
      - Ник! Сашкин спрашивает, где мы с Ритой "спрятываем" крылья...
      - Ну, и где? - подпирая дверь плечом, папа пьет из пакета сок и усмехается.
      Мне показалось, что после этого мама стала грустной. Наверное, это я обидел ее. Мне хорошо запомнилось, что той ночью я куда-то падал. Я заплакал, и мама с папой, всюду повключав свет, прибежали в мою комнату.
      - Сашкин! Сашкин! Ты что?! - мама прижимала меня к себе, он нее вкусно пахло одуванчиками, и она гладила меня по спине.
      - Что-то приснилось, да? - папа заглядывал через мамино плечо и пытался взъерошить волосы у меня на голове, но она отворачивалась, не давая ему это сделать.
      - Я упа-а-ал! - вырвалось у меня сквозь плач.
      - Это же не на самом деле, тебе приснилось! - мама поцеловала меня.
      - На самом!
      Это действительно было на самом деле, я не обманывал. Что-то тянуло меня вниз, и я летел в страшную черноту. А вдруг там был Бабай? А вдруг там со мной было бы что-нибудь страшное, как по телевизору, в передачах, которые мне не разрешают смотреть?
      Потом я вспомнил, что однажды со мной это уже было. И еще однажды: когда я набегался перед сном, а меня отругала баба Роза, к которой мы ездили на море, когда было тепло. Я плохо ее помню, только золотые зубы и что она очень большая. И все время громко-громко говорила. Мы с мамой её за это боялись - мама тоже. А папа просил нас не бояться, потому что баба Роза плохо слышит, поэтому и кричит, а вовсе не оттого, что сердится. Но мне все равно было страшно, я не хотел плакать, но оно само плакалось. Баба Роза говорила, что я капризный ребенок и что похож на деда (я его ни разу не видел). Мне стало трудно разговаривать, а все из-за того, что язык как-то плохо ворочался во рту и мешал. Папа не знал, что со мной делать, он так и говорил маме:
      - Надо бы Шурику врача. С чего вдруг он стал таки заикаться?!
      Мама брала его за руку, отводила от меня и что-то горячо шептала. Чтобы они не ругались, я решил молчать и считал долгие-долгие дни, остававшиеся до отъезда домой. Тогда я научился смотреть на чаек. Мама почему-то плакала. Я был счастлив, когда узнал, что мы улетаем раньше, чем хотели папа и баба Роза. В самолете я сидел у мамы на руках и боялся потеряться. Мама была печальной, и тогда я сказал:
      - Я боялся, что вы оставите меня у бабы Розы...
      Мама схватила меня за плечи, расцеловала и повернулась к папе:
      - Ник! Ты слышал?!
      - Что?
      - Он заговорил!
      - Когда?
      - Только что. Он что-то сказал мне на ухо, и даже не заикался! Что ты сказал, Сашкин?!
      Мне стало стыдно, щекам - горячо, и я спрятался у мамы на груди, пахшей одуванчиками.
      Дома мы все-таки ходили к тете-врачу, и она долго что-то объясняла маме - непонятно, как все взрослые. Помню только, что она сказала, что для мальчика, заговорившего так рано, как я, такие... (тут было незнакомое и некрасивое слово) - нормальное явление. Что такое "явление", я не знал. Наверное, что-то нехорошее, но такое, что бывает у всех, а раз это бывает у всех, то я перестал бояться. Когда мама рассказала папе о том, как мы съездили в больницу, он удивился:
      - Шурик?! Холерический темперамент?! Ха-ха, ладонька! Дура твоя врачиха! Спокойней нашего Шурика детей не бывает!
      Пока они спорили, я забрался на подоконник и стал смотреть на чаек - они так интересно парили среди облаков, одни выше, другие ниже. Те, что выше, были совсем крошечными, я их почти не различал. И мне хотелось к тем, что выше. В груди что-то тянуло. Там было так высоко, небо было таким синим, что я хотел бы превратиться в чайку и подняться туда, где меня не было бы видно с земли. И тогда я подумал: а что если звезды - как чайки? Одни ниже, и поэтому их видно лучше?.. Няня Люда прочитала мне книжку про космонавтов, и я захотел вырасти, стать космонавтом и улететь к дальним-дальним звездам, к тем, которых вообще не видно.
      И все-таки интересно, почему папа с мамой всегда так заняты? Мне скучно без них, дни тянутся долго, особенно вечером, когда я просыпаюсь и жду их возвращения. Сначала я спрашивал няню Люду, а потом сам научился узнавать время по часам со стрелками. Когда короткая и толстая показывала на загогулину, которая почему-то называется "цифра восемь", а длинная и худая... ой, тонкая - на другую загогулину, "три", это означало, что вот-вот приедет мама или папа. Или вместе. Если они не приезжали, мне было грустно. Я не мог слушать сказки, в животе тоскливо урчало, и я боялся, что с ними что-то случилось. Так всегда говорила соседка: "Как бы чего не случилось!" Она приходила позвонить от нас и удивлялась, что папы с мамой в такое позднее время не бывает дома.
      - А вы бы им позвонили! - советовала она няне Люде.
      - Да неудобно.
      Тогда соседка говорила "как бы чего не случилось" и уходила. А я сидел на своем стульчике, трогал пальцами края сидения и думал: "Как бы чего не случилось!" Но мама и папа всегда приезжали. А еще, я помню, этой зимой был праздник, и мы наряжали елку. Елка мне понравилась, но еще больше мне понравилось, что мы были все вместе - и мама, и папа, и я. А потом, на другой день, приехали няня Люда и тетя Рита в Левой, но и тогда мама с папой никуда не ушли. Был бы этот праздник почаще... Мама сказала - только один раз в год. А ведь год - он та-а-акой дли-и-и-инный!.. Просто бесконечный... Наверное, я никогда не дождусь, чтобы быть вместе..."
      Николай взглянул на часы. Зря, конечно, Рената отказалась, чтобы он ее подвез. Странная она все-таки, по-прежнему странная. За все восемь лет знакомства он так и не понял ее. "Сезам, откройся!" Иногда это раздражает. Хочешь, как лучше, а она - по-своему... И что ей нужно? Все уладилось, все забылось... Время стирает всё - и хорошее, и плохое. Но что-то не так, Гроссман физически ощущал: что-то не так. Разум не мог понять, чувства атрофировались от перегрузок, оголенные нервы уже не искрили - короткое замыкание. А ответ был где-то близко, рядом, может быть, протяни руку да возьми...
      Завтра... Ах, да! Завтра нужно будет заехать вот в эту фирму со странным названием "Бенну", поговорить с менеджером насчет оборудования. Ох уж эта Маргарита с ее идеями! И ведь знает, что Николаю только направление дать, а там уж он и сам не остановится. И захочет - не остановится. Хорошо, что "Бенну" в центре: время дорого, плутать по городу в поисках некогда...
      Автоматически Николай свернул к супермаркету. О чем там просила Людмилка? А, ветчина! Понял. Сегодня у нее праздник во всех смыслах: во-первых, день рождения одной из сестер (у них многодетная семья), а во-вторых, он вернется раньше обычного и отпустит ее. Хорошая девчонка - никогда ничего не клянчит. И молодец. И умница. Неприхотливым всегда лучше. Такая не пропадет. И принц для нее найдется, если она того захочет, хоть и далеко не красавица. Бессменная няня Шурика, с одиннадцатимесячного возраста пестует пацана, как родного. И даже лучше.
      Кассирша выбила чек и назвала сумму. Не отвлекаясь от своих мыслей, Ник отдал деньги и спрятал пакеты, составленные в металлическую сетку.
      Людмила - значит "людям милая". Вот и пусть сегодня погуляет по-человечески, отдохнет.
      Едва Гроссман сел за руль, запиликал "сотовый". Он с удивлением услышал голос няни - она никогда не звонила ему, тем более, на "мобильник".
      - Николай, вы знаете, с Сашулей что-то не так...
      - В смысле?! - (ну вот, расслабился, сглазил, шайтан побери!).
      - В смысле - у него жар и рвота... Я вызвала "скорую", но их до сих пор нет. Я не знаю, что делать...
      - Я уже еду. Вы там только не психуйте, Люда, не пугайте его...
      Няня встретила его с несказанным облегчением:
      - А то я вся как на иголках...
      - Что, до сих пор не приехали? - не разуваясь, Николай бросился в детскую.
      - Тише, он уснул! - шепнула ему вдогонку Люда.
      Шурик спал, раскинувшись на своем диванчике. Щеки его были пунцовыми, на лбу блестели капельки пота. Гроссман перевел дух: хотя бы жар спал, и то слава богу.
      - А Рената? - понижая голос, обратился он к няне.
      - Я позвонила в ателье, но никто не брал трубку... Сегодня ведь пятница...
      - Так я и знал... - проворчал Ник и стал на колени на паркет возле диванчика.
      От испарины волосы мальчика казались еще темнее. С возрастом их цвет, как и черты лица, все больше менялся. Шурик уже не был золотисто-рыженьким одуванчиком, как в младенчестве. Волосы его после года стали светло-каштановыми, а теперь и "позолота" сменялась пепельным оттенком. Личико, некогда бывшее маминой копией, теперь повзрослело: уже никто, как раньше, не называл его "девочкой". В глубине души Гроссман испытывал тайное удовлетворение, когда люди замечали, что Шурик похож на него: действительно, мимика, улыбка, блеск глаз были его, Николая. И только сами глаза - темно-серые, непрозрачные, наблюдающие. Они как будто впитывали в себя весь мир и ничего не отдавали взамен. И кожа - бархатистая, нежная настолько, что были видны сосудики, мраморная. Такой румянец во всю щеку, как сейчас - редкость для него. Воистину, это могло напугать и не только заботливую няню.
      Все же Рената успела раньше "скорой помощи". Она вбежала в дверь, которую забыли закрыть Гроссман и Люда, кинулась в детскую - и сразу к сыну.
      - Сашкин, Сашкин! - шептала она, целуя его ручки, лежавшие поверх одеяла и на подушке.
      Гроссман осуждающе посмотрел на нее и удалился. Няня вкратце объяснила, что случилось. Рената отвернулась к малышу.
      - Я звонила, - оправдывалась Люда, - но у вас вначале было занято, а потом...
      - Да, да... Ты уже можешь ехать, Люд... Спасибо тебе огромное...
      - Думаете, я смогу спокойно...
      - Позвонишь через часок, я все скажу. Поезжай, не теряй время...
      - Но они могут спросить, что он ел и так далее...
      - Да, что он ел? - встрепенулась Рената.
      - Вот именно, что ничего подозрительного! Все, как обычно, свежее. Только вот он ел очень плохо. Еле уговорила. Лучше бы и не уговаривала... Что же это может быть, а? Рената?! --губы няни задрожали.
      - Я ведь не врач, Люд... Успокойся!
      - Да, да, надо держать себя в руках... Но я... - Люда пискнула, зажала рот ладонью и вылетела прочь.
      Николай разбирал на кухне привезенные пакеты с продуктами и растравлял свои раны. Да уж, держать себя в руках... Иногда Рената ведет себя совсем неадекватно, как будто ей наплевать на Шурика. Её может унести черт-те куда, она может быть рядом с ним, но при этом так далеко, что до нее не достучишься. А когда он - очень редко, правда - заболевал, она вела себя так ровно и спокойно, как будто ее совсем не интересовала судьба собственного ребенка. Да на ее месте... Ник остановил себя. Он раз и навсегда решил считать Шурика собственным сыном, поэтому нечего и говорить, что кто-то из них двоих должен больше, а кто-то - меньше переживать за малыша. И не только говорить нечего, даже и думать... А Рената превращалась в лед. Короткие, отрывистые приказания, ни капельки жалости, когда ребенок от страха или страданий плакал и не хотел принимать лекарство. Не мать - цепная собака. Но не может быть, чтобы она его не любила. Ведь это единственное, что осталось у нее от... Ну вот, опять! Ведь зарекался же!..
      Врачи наконец приехали. Встретив их на лестнице, уже уходившая Люда вернулась.
      Шурик проснулся в хорошем расположении духа. Если бы не белые халаты, он и не вспомнил бы о своем недавнем недуге. Малыш терпеливо дал себя осмотреть.
      - Может быть, зубки... - задумчиво сказала медсестра. Пусть к вам завтра придет дежурная...
      Ночь была беспокойной. Шурик то и дело принимался плакать, и Рената положила его рядом с собой.
      - Ну что, Сашкин? Что такое, птенчик? - баюкая сына, шептала она.
      - Я упал!.. - каждый раз хрипловато повторял Шурик.
      - Это страшный сон...
      - Нет... Я упал...
      После очередного пробуждения - а он действительно дернулся и даже лягнул при этом Ника (такое случается на границе между сном и реальностью: ты вдруг ни с того, ни с сего как будто оступаешься в яму и содрогаешься, как от удара током) - Шурика вырвало. Рената унесла его мыть, а Гроссман сменил белье.
      Они не гасили свет, пока малыш не заснул.
      - Ты заметил, как сильно он изменился за сегодняшний день? - прошептала Рената, опираясь на локоть и глядя на измученное личико сына.
      - Мы все меняемся, когда нам плохо.
      - Нет, он именно повзрослел. Еще утром, когда я уезжала, он был другой.
      - Не выдумывай. И давай спать? Нам завтра еще работать и работать...
      Рената откинула волосы:
      - Завтра я буду с ним...
      - Можно подумать... - фыркнул Ник. - С каких это пор? Мать-героиня...
      Она подняла на него глаза. Гроссман понял, что ляпнул лишнее.
      - Извини... У меня сегодня тормоза не работают... смущенно сказал он.
      Рената не ответила, легла на самый край, приобняла Шурика и потушила свет. Николай не услышал ни одного всхлипа, но по тому, как - едва заметно - вздрагивала кровать, он понял, что она плачет.
      - Извини, пожалуйста... - шепотом повторил он.
      Дрожание прекратилось. Но с утра Рената не сказала ему ни слова.
      Не выспавшийся, с синими кругами под глазами, Николай приехал на работу и заглянул в электронный ежедневник. Да, "Бенну"... Через пятнадцать минут, как назначено...
      Менеджер фирмы-поставщика уже ждал его. Ник уже где-то видел этого парня: проникновенные зеленовато-голубые глаза, темные волосы, едва заметный шрам над бровью... И стать - да, самое запоминающееся - его стать, царственная посадка головы, неторопливость, уверенные жесты. Где же Ник его видел?..
      - Прошу вас, - тихо сказал менеджер, пожимая ему руку и усаживая в кресло. - Юля!..
      - Да, Владислав Андреевич, - секретарша мигом ушла готовить кофе.
      - Николай... простите?.. - менеджер чуть-чуть склонился в сторону Гроссмана.
      - Просто Николай, ради бога! - отмахнулся тот, продолжая изучать повадки - до боли знакомые повадки - этого человека.
      - Тогда просто Влад... Я вижу, кофе вам сегодня будет не лишним...
      - Да уж. Это вы верно подметили...
      - Что-то случилось? - еще более понижая и без того тихий голос, спросил Влад.
      Нет, определенно, в нем есть что-то... это как смотришься в зеркало... Бред! Мысли "тикали" на втором плане, а первый был занят вопросами работы.
      - Да так... - поморщился Гроссман, - домашние неприятности... Сын приболел, ну и... ночь, как полагается, без сна...
      Менеджер сжал губы, сложил руки перед грудью и подушечками левой и правой постучал друг о друга. Юля принесла кофе.
      - Спасибо, - кивнул ей Влад. Она перекатилась с пятки на носок, затем обратно - "правда же, я молодец?" - и легкой походкой удалилась на место, в свой стеклянный кабинетик-приемную. - А... в чем дело? - приподняв бровь, Влад взглянул на Ника грустными глазами. Да, да, глаза у него грустные и умные, как у старой собаки...
      - Не знаю. Врача, когда я уезжал, еще не было, - Гроссман расстегнул папку и подал менеджеру "Бенну" необходимые бумаги. Тот внимательно просмотрел их.
      - Как дела у Маргариты?
      - Да ничего, что ей сделается... Цветет и пахнет...
      - Угу... - пробормотал Влад, положил бумаги на столик, разделявший их кресла, вынул их внутреннего кармана безукоризненного пиджака авторучку и поставил подпись на двух документах. - Юля!
      Сивка-бурка вещий каурка - тут как тут.
      - Фёдору на подпись. И займись остальным.
      - Обязательно, Владислав Андреевич...
      Николай усмехнулся: дамочка почти не скрывает своего заигрывания с менеджером. Само собой разумеется, что за глаза она называет его Владиком или как-нибудь еще в этом роде, и наверняка придумывает кучу разных небылиц, болтая с завистливыми подружками... А может, и нет... Но Юля ему не понравилась. Карьеристка.
      Менеджер заговорил о деле, и Гроссман приосанился, привел мысли в порядок. Да и кофе помог, надо сказать. В общем, контракт на поставки был в кармане. С "Бенну" можно сотрудничать, тут серьезные товарищи... Влад, по крайней мере, расположил его к себе.
      Разговор плавно перешел на житейские темы: менеджер словно давал понять, что пора закругляться. В общем, диалог вел и направлял он, Николаю сегодня было не до этого.
      - Откуда вы знаете Марго? - поинтересовался Гроссман. Точнее, откуда она вас знает?
      - Это давняя история, - Влад слегка нахмурился: кажется, ему не хотелось вспоминать детали. - Моя девушка одевалась у нее...
      Ник вспомнил историю почти трехлетней давности, связанную с жестоким убийством ростовской манекенщицы. А ведь Марго как-то рассказывала об этом. Черт, задел больную точку... Цепочка замкнулась, теперь было понятно, какое отношение Ромальцев имеет к ателье "Маргарита" и сети недавно образовавшихся швейных фабрик. Гроссман поспешил замять этот неприятный, болезненный для Влада разговор и поднялся.
      - Что ж, всего хорошего, - он протянул Ромальцеву руку, но тот не спешил прощаться.
      - Подождите минуточку, - сказал Влад и пошел к своему компьютеру.
      Гроссман взглянул на часы. Через полчаса он должен быть на другом конце города с договором в зубах. Что там задумал менеджер?
      Ромальцев передвинул на стеклянной полке несколько дисков и выбрал один.
      - Поставьте это вашему сыну, - протягивая его Николаю, сказал он.
      - Что это?
      - Это? Определенный набор звуков, различные релаксирующие шумы вроде прибоя, криков чаек, плеска речной волны... и так далее... Пусть послушает.
      - Мемфис? - прочитав на упаковке название производителя, спросил Ник. - Спасибо.
      - Не за что.
      - Когда вернуть?
      - Можете не возвращать.
      - Ну, как это?..
      Ромальцев прикрыл глаза, мягко улыбнулся и слегка кивнул. Гроссман поблагодарил еще раз, пожал ему руку и вышел.
      "И все-таки, где же я его видел?.."
      ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
      "Зачем, зачем я отправилась с ними? Какой от меня прок? Я занимаю лишнее место в корабле, и все! И там буду только мешать"...
      Танрэй смотрела на спутников, сидящих каждый на своем троне. Сидения были расположены по кругу, дабы каждый мог видеть всех своих собеседников, не вставая, не выкручивая шею, не поворачивая корпус.
      Все они что-то значили и там, и здесь. И большинство из них насмешливо поглядывало на нее: "Что, мол, ты здесь забыла, девушка?" Да, зачем она тут нужна? Обуза...
      "Терпеть не могу чувствовать себя дурой"... Они-то знают свои достоинства, не смущаются. И ее мысли читают, видят, как она жмется, лишь бы ее не замечали, не трогали, лишний раз не напоминали, что она ничего из себя не представляет...
      К примеру, тримагестр Солондан, пожилой ученый муж, выдающийся генетик, селекционер. Или кулаптр Паском - он незаменим в этой экспедиции; Паском и сам живет уже только Природе известно, сколько лет, и способен оживить и вылечить любой организм, если не поврежден мозг и если трупное окоченение еще не разрушило все жизненно важные системы (как он сам выражался, "если дух еще не покинул темные галереи бытия по эту сторону"). А созидатель Кронрэй?.. А тот, вслед за кем она поехала - Ал, кудесник наук, связанных с физикой и астрономией... Теперь и Солондан, и Паском, и Кронрэй, и Ал незаменимы, как и Тессетен с его женой, подведшие научную основу под свой чудесный талант - заниматься товарообменом: без этого умения не выжило бы ни одно цивилизованное общество. А она? К чему ее "лютики-цветочки" дикарям Земных Окраин, которые отныне живут на бархатном поясе планеты? Но предания еще свежи: полтысячелетия назад пращуры дикарей обитали на Земных Окраинах, в жуткой жаре, где не надо думать, а достаточно быть ловким, как саблезубый тигр, и упрямым, как тапир... И свирепым, как тот и другой.
      Жена Тессетена, Ормона, смотрит на нее свысока. Зачем Ал уговорил Танрэй на этот безумный шаг?! Ведь она даже преподавать не сможет: не тому её учили в Новой Школе. Впервые ей было настолько стыдно за собственную непрактичность. "Никчемное существо, куда ты сунулась?!" - словно говорили черные глаза Ормоны, молчаливой и почти нечеловечески сдержанной. И за что Ал так ценит и любит свою жену? Тайна, которую Танрэй, будучи этой самой женой, даже со своим поэтическим воображением не в силах разгадать...
      Они еще и двух часов не летят, а она уже знает, от кого и что ей придется вытерпеть там, куда они направляются, на Бархатном Поясе Земли... Как бы ей хотелось вернуть своего "куарт" (предшественника, духовным двойником которого она являлась) и получить от нее мудрость, о которой она почему-то позабыла - так объяснял Ал. Свою "куарт" Танрэй почитала как Природу. Теперь все меньше остается тех, кто имеет своего "куарт", таких счастливцев, как она, мало. Население растет, несмотря на недавний - относительно недавний - кризис планетарного масштаба. Двух суш им уже мало... Юные, неокрепшие, не имеющие (точнее, не помнящие) своих "куарт", теряются в этом мире, не верят тем, кого обучили "двойники" или их посредники - вроде Паскома - и не хотят учиться... Готовится что-то нехорошее, Танрэй всем сердцем чувствовала это, всем телом воспринимала тревожные волны.
      "Что ты хотела бы сказать себе самой, живущей через тьму веков после нас?"
      О, Ал! Ты не представляешь, как трудно то, о чем ты говоришь!.. Ты всегда говоришь это, и я чувствую свою ничтожность, свое бессилие перед упоминаемой тобою "тьмой веков"... Зачем ты терзаешь меня, зная, что я не справлюсь?!
      "Скажи, что ты передала бы самой себе, когда Кроно сотрет всё - всё, что сейчас кажется незыблемым и вечным?"...
      Как уместить все то, носителями чего являются Солондан, Ал, Паском, сотни, сотни других - нужных, - в несколько строчек на бумаге, которая рассыплется в прах, не пройдет и десятка веков?! Как заставить это жить ВЕЧНО? Это невозможно, Ал! Этого не будет... Даже кулаптр Паском когда-нибудь уйдет и окажется по ту сторону зеркала...
      Ал вдруг прекращает беззаботную болтовню с Сетеном. Экономист тоже взглянул в ту сторону, куда направлены темные глаза его друга - на обзорную шкалу. Они ведут себя так, словно летят не в неизвестность, а из одного города на Оритане в другой, балагуры и шутники, как там, так и здесь... Конечно, с чего им беспокоиться, они все знают, они нужные...
      Ал подошел посмотреть на то, что его так заинтересовало. Танрэй следила за ним.
      Вслед за Алом поднимается и неторопливо идет его поджарый серый Нат. Когда астрофизик останавливается, Нат усаживается слева, верный и чуткий. Его огромная голова с острыми ушами оказывается на уровне бедра хозяина. Они похожи - Ал и Нат: высокий стройный и широкоплечий Ал с гордо посаженной черноволосой головой и темно-карими, почти черными внимательными глазами - и Нат, Натаути, с его настороженными длинными ушами, острой мордой и человеческим взглядом; Танрэй не видела еще ни одного волка, который превысил бы по размеру их Ната. Пес кажется изящным, но сколько силы спрятано в его широкой груди с пушистым серебристо-седым воротником!..
      Ал оглянулся через плечо на нее, затем - на Сетена с Ормоной, улыбнулся и прихватил пальцами верхнее и нижнее веко, словно вовлекая их всех соучастниками в какую-то озорную авантюру. Да уж, любит он всяческие розыгрыши... Но сейчас он не шутит: слишком у него счастливая улыбка. Танрэй замерла и еще до того, как он произнес первое слово, угадала все, о чем он скажет. Под ними была земля. Та самая, встречи с которой она и ждала, и страшилась.
      В зале было ликование. Пожалуй, только Ормона и брюзга-тримагестр сохраняли нейтралитет. Жена Сетена - с невозмутимостью, Солондан - со скепсисом и раздражением, пытаясь унять не в меру разошедшихся юнцов. Нат позволил себе стать лапами на колени хозяйки и лизнуть ее в щеку; Танрэй рассмеялась и оттолкнула его от себя. Волк спрыгнул и лукаво покосился на нее. Она не выдержала и потрепала его по холке, вовлеченная во всеобщую возню. Спокоен был еще и эйрмастер Зейтори - капитан корабля. Впрочем, Зейтори тоже всегда был спокоен, но, в отличие от жены Сетена и от Солондана он хотя бы улыбался и душой был со всеми остальными соотечественниками.
      О своей науке Ал всегда отзывался несколько странно: "Для того, чтобы нарушить закон, нужно его знать. А для того, чтобы нарушить его безнаказанно, нужно знать его вдвойне"... Они все знают свои законы больше, чем вдвойне. О, Природа! Как плохо ощущать себя единственным углом у шара! А еще хуже, если не одна ты так себя воспринимаешь... Ну что ей стоило выбрать другую, более нужную, науку перед ступенькой Направления и пойти не в Новую Школу (которую Ормона презрительно называет "Заведением изящных искусств"), а, к примеру, в Центр Геометрии - "Орисфереро"?! Конечно, это было бы для нее трудно и неинтересно, но зато она была бы востребована, нужна... В ее же "науке" почти нет законов, как таковых. Даже наоборот: строго подчиняться тем, что всё же существуют - это риск стать ремесленником. Ты можешь щелкать рифмы, как орешки, но души в твоих стихах не будет. Ты будешь находить в произведениях Великих "куарт" то, чего там никогда не было и о чем они даже не думали, создавая их - просто, чтобы подогнать их идеи под свои стандарты...
      "О, Ал, зачем ты и меня втянул в эту авантюру?! Я никогда не оправдаю твоих надежд...
      А мы спускались на новую землю, на которой нам предстояло провести всю оставшуюся жизнь. Земля эта называлась Рэйсатру (Вечные Льды), находилась она севернее бархатного земного пояса, и на востоке ее по сей день сковывали страшные ледники. Мы же высадилась близ Третьего Океана, среди буйной тропической растительности, населенной великим множеством незнакомых животных и птиц, не похожей на нашу совершенно...
      Как встретят нас подобные нам, но стоящие на более низшей ступеньке? И есть ли хоть у кого-нибудь из них свой более или менее известный "куарт"? Это выяснит кулаптр Паском, кроме него этого не умеет делать никто из нас, молодых. Миссия войдет в контакт незамедлительно, и переговоры будут вестись именно с таким представителем - это решили все, и я не посмела спорить, хотя мне было невыносимо страшно встречаться с дикарями, какими бы ни были их "куарт" в далеком прошлом. И ведь, как показало Время, Паском найдет такого человека"...
      "Ну вот, с добрым утром, братец Сетен! Слышу, слышу, ребятки, вашу машину! Вы копайте, копайте, поговорим потом... На сей раз мое затворничество будет недолгим, чародей! Мы все нарушаем законы - каждый в своей области. Ты научился нарушать их в моей, я - в твоей. Но лучше делать это там, в чем хорошо разбираешься, братишка. И не дело делиться этим могуществом с грязными нематодами... то есть, приматами... То, что умеем мы, умеем только мы. Даже обезьянке-Танрэй теперь это не под силу...
      Как же надоело мне, братишка, сидеть по одну сторону бытия... Да ты не хуже меня знаешь, что тебе рассказывать... Первое, что я сделаю - разыщу сестричку-Танрэй. Как думаешь, Ал, она мне обрадуется? Да нет, вряд ли. Даже не вспомнит. Она всегда страдала поразительной забывчивостью, наша маленькая рыженькая обезьянка с ее соблазнительной попкой, упругой грудкой и смачными губками... У-у-у! Зима меня побери! Как же я по ней соскучился, братец!
      Копайте, копайте, ребята, перекур будет потом... Помогите дяде Мите построить бассейн в центре "сада-огорода", ведь это так модно. Какое там словечко я подцепил, пока прохлаждался на вашем свете? "Конъюнктура"! Красиво звучит! Пусть в этом бассейне поплещется тот дохляк... Да, Ал, случайно перепутал я его с тобой, да ты не бери в голову. Я быстренько наберу силу, мой опыт вернется ко мне, вот тогда и побеседуем, братик мой!
      Как же я ослаб, малыш-Ал, благодаря твоему закононепослушанию, а! И все же я знаю - знаю! - что вы оба где-то рядом, совсем рядом. Время - оно всегда сводит дороги в перекресток, для встречи под часами. Судьба не дура...
      Это кто же у меня нынче "археологи"? Славные мальчики! Особенно этот крепыш с лопатой. Дорогая, он тебе нравится? Можешь не отвечать, знаю, что скажешь. Но придется...
      Ладно, мальчик, не надо так ругаться. Твои приятели и похлеще умеют, вы все равно друг друга не переплюнете. Думаете, это так лихо? Ладно, используйте свою лексику, только копайте побыстрее... Выяснить бы заранее, мой милый гиббончик, как у тебя с "валентностью"... увы, увы, в моем положении приходится все узнавать опытным путем. Не верю, братишка, что ты и сам ни разу не ошибался. Одно дело - при рождении, другое - вот так.
      Ну, давай, давай, охламон, чуть правее! Во-о-о-от... Другое дело. Бассейн - хорошая штука. Я всегда говорил и говорить буду, что солнце, воздух и вода... Впрочем, плагиат. Дорогая, ты со мной согласна? Ну вот, сразу "заткнись"... Ну, гиббончик, наслушался я тебя, теперь всякая скверна так и липнет на язык...
      Ты копай, копай, нечего отлынивать! Я уж тебя отблагодарю, не пожалеешь! Копай, копай, примат!.."
      ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
      "Теперь я понял, что шептали мне звездочки. Я услышал их голоса, когда няня Люда включила мне папину... ну, эту штучку... диск... "Мы ждем тебя, ничего не бойся!" - говорили они. И еще много-много всего. Это здорово, что не надо ничего бояться и что все будет хорошо. Звездочки не могут обманывать. И мне опять снилось, что я летаю. Там было красиво - деревья, море, как у бабы Розы, только еще лучше... И горы. Я мог перелететь любую гору и не упасть. А звездочки и во сне продолжали говорить, что я научусь летать еще выше. Когда я вырасту, то обязательно полечу к ним, в тридевятое царство, где живут феи, принцы и принцессы"...
      Человеку зрячему трудно представить себе, как "видят" мир слепые и, в особенности, слепые от рождения. Это совершенно иной уровень восприятия...
      После той авиакатастрофы Андрею пришлось "родиться заново", теперь в новом качестве. Придя в себя в клинике Мюнхена, он жестоко пожалел, что вошел в число тех немногих, что уцелели вследствие аварийной посадки. Его травма была бы легкой, не задень она мозговые центры, отвечавшие за зрение. Первое время Андрей не хотел верить, что это навсегда. Как и его отец, он почему-то считал, что ТАКОЕ никогда не может произойти с НИМ. Это нереально, несправедливо... невозможно, наконец! Абсурд... Но... результат налицо... На лице...
      Переведенных в свое время за границу денег хватило и на лечение, и на безбедное существование, ведь он так привык к удобствам. И, стараясь избавиться от свалившегося на него порока, Скорпион-младший не скупился на любые операции. Все старания врачей привели только к тому, что вместо непроглядной темноты он стал различать слабый свет - и ничего более.
      Андрей все чаще вспоминал детскую игру - "жмурки". Какое облегчение, когда ты поймал какую-нибудь визжащую девчонку и сорвал с себя повязку: "Теперь - твоя очередь!"
      Теперь - твоя очередь...
      Через год он смирился. Почему - и сам не знал. Если даже деньги не способны были спасти его, то что уж говорить обо всем остальном?..
      Для дальнейшей адаптации он переехал в клинику для слепых в пригороде Мюнхена. Андрей плохо говорил по-немецки, но после того, как лишился зрения, был поставлен перед фактом: либо ты изолирован от того мира, который еще у тебя остался, либо учишься общаться, так как, к счастью, не лишен способности слышать и говорить. Первое время он сторонился других больных и общался только с персоналом. Зачем ему эти убогие? Чтобы еще больше напоминали об утрате?
      Большую часть времени Скорпион-младший проводил в своей палате, принимая снотворное: во сне он находил успокоение, там у него были глаза, и он ими видел. Если же произойдет чудо, Андрей знает, кому бы он задал пару-тройку "вопросов ребром". Проклятый Оборотень... Не иначе, как эта подлость - твоих рук дело... Не хочется верить, что в Ромальцеве есть что-то сверхъестественное... Андрей и не верил, хотя тот говорил ему вещи, известные лишь двоим: ему самому и... да, "двойнику", которого он лично застрелил два с половиной года назад в Таганроге. Это, конечно, ничего не значило: всё тайное становится явным; Оборотень, наконец, мог просто угадать. Но дальнейшее огорошило Андрея. Не двинув и пальцем, эта Тварь отняла у него глаза, да были и другие приметы, о которых Андрей вспомнил только год спустя (для осознания теперь у него было достаточно времени).
      Он, как дряхлый старик, мелко-мелко, не упуская детали, перебирал пальцами попавшиеся под руку вещи, и точно так же, как у старых слепцов, пальцы его вздрагивали, как ножки ткущего сеть паука, раздражая и вызывая отвращение к самому себе. Точно так же, как и слепцы, он пытался представить себе подробности того предмета, который ощупывал... Андрея бесило это настолько, что на широко открытых невидящих глазах наворачивались слезы, а зубы со скрипом сжимались. Чудовищным усилием мобилизуя силу воли, он не позволял себе вскочить и швырять, швырять, швырять во все стороны все, что бы ни попалось под руку - предметы, которые он не увидит НИКОГДА...
      Услужливая сиделка сопровождала его повсюду, но и она не могла заменить ему глаза. Скорпион представлял ее невысокой и с золотистыми косичками - да, именно с косичками. Эльза предлагала ему потрогать ее лицо, чтобы научиться представлять таким образом облик окружающих людей, но Андрей отказался. Пусть уж она будет такой, какой он ее придумал...
      Однажды Эльза оставила его во дворе, на скамейке у фонтана, и отлучилась.
      Андрей втянул в себя влажноватый свежий воздух, прислушался к журчанию воды. Казалось, ничего не было, он просто зажмурился, чтобы насладиться запахами и звуками природы, а стоит захотеть - и он откроет глаза... Стоит захотеть - и он УВИДИТ...
      Чудес не бывает... Одно из двух: или обманывай себя призрачной надеждой, то есть - живи возможным будущим - или смирись и находи хорошее в настоящем. Но только не в прошлое! Там нет спасения. Только не в прошлое: оно не даст ответа...
      Он не сразу расслышал чуть пошаркивающие шаги и характерное постукивание тросточки. Что-то темное заслонило льющийся с неба розоватый свет (так Андрей "видел" на улице; в помещении свет белел или серел). Он вздрогнул, когда к его скуле прикоснулись чьи-то чувствительные и быстрые пальцы. Рука тут же отдернулась, на скамейку сели, и низкий женский голос спросил на немецком:
      - Верно ведь, что вы - новенький?
      - Да, - Андрей не знал, как к ней обращаться - "фрау" или "фройляйн" - и потому ограничился этим ответом.
      - Вы привыкнете. Это просто как параллельный мир: всего-навсего другие законы, и все...
      - Люди ко всему привыкают... - лаконично согласился Андрей, показывая, что не склонен поддерживать беседу. Но этой фразы оказалось достаточно, чтобы пациентка продолжила диалог:
      - Вы - иностранец?
      Андрей кивнул, но спустя несколько мгновений сообразил, что она не могла увидеть этого. Тем не менее женщина тихо рассмеялась:
      - Вы тоже - не слепорожденный. И потеряли зрение недавно. Да?
      Его разозлило, что скучающая тетка отрабатывает на нем свои дедуктивные способности. Именно этого он и боялся, поэтому и старался не вступать в контакты с такими вот... "просветителями".
      - Прошу прощения... фрау, но...
      - Я поняла, - голос женщины изменился: смеяться она прекратила и стала подниматься. - Рана еще свежа... извините, я невольно причинила вам боль. Просто я здесь давно и уже порядком подзабыла, что значит - испытывать чувство утраты. Несправедливой и неожиданной...
      - Ничего, - Андрей перевел дух: она понятливая. Сейчас пойдет своей дорогой и оставит его в покое. Куда запропастилась Эльза?
      - Как бы странно это ни звучало, но самые счастливые здесь - те, кто родились слепыми. Я даже завидую им: они никогда не увидят гадостей этого мира. Даже во сне. Хотя, может быть, я не права... Они говорят, что видят сны, но иначе, чем мы.
      - Они живут в выдуманном мире, - сорвалось с языка Андрея, ибо он - поневоле, конечно - частенько размышлял над этим.
      Собеседница прищелкнула языком и, стуча тросточкой, уже уходя, отозвалась:
      - А может быть, как раз в реальном...
      Андрей зажмурился - просто, чтобы почувствовать, что у него когда-то были глаза...
      Они прошли совсем рядом - няня с малышом, удрученно топающим за нею, слегка придерживаясь за руку. Сразу было видно, что домой мальчику не хотелось, но он не спорил.
      Два года... да, два года уже Влад не позволял себе этих встреч. И судьба счастливо оберегала его от них. И не приди он сейчас нарочно в тот самый парк, оберегала бы и дальше. Он снова поступил вопреки судьбе, вопреки Времени...
      Ромальцев проводил их взглядом и вытащил сигарету. Внезапно мальчик обернулся и пристально посмотрел на него. Влад опустил глаза. Он не хотел этого видеть, каким бы страшным противоречием это ни являлось. Просто, если сейчас не сдержаться, эти, внутри, заставят его подняться и пойти следом. Да, иногда так трудно с ними со всеми! Но нельзя позволять им ставить точку там, где повествование никак не относится к их судьбе...
      Ребенок, маленький Сашка, выглядел вполне здоровым. Ромальцев убедил себя, а также их, что только это его и интересовало. Исчерпывающая информация.
      Докурив сигарету, Влад направился к своему "Паджеро". Няня и мальчик еще мелькали в конце улицы, и он повернул машину в противоположную сторону.
      Ателье "Маргарита". Черт, зачем он притормозил?! Влад посмотрел на светофор (зеленый свет), на выставленные в витрине модели, снова - на светофор (по-прежнему зеленый). Если уж остановился, то что ж теперь сидеть?
      Ромальцев хлопнул дверцей, "противоугонка" отзывчиво пискнула, джип игриво подмигнул. Ну? Вперед, Ромаха, чего раздумываешь? Как девочка на свадьбе, клянусь мамой! Еще в уголке встань и личико прикрой...
      Влад передернул плечами и вошел в ателье.
      Он уже был здесь пару раз, но никаких особенных изменений за все это время не произошло: та же приятная прохлада, со вкусом оформленный холл, запах новых книг и журналов... хотя нет, не только - откуда-то примешивается нежный аромат одуванчиков. Весной так пахнут одуванчики, а осенью... сама осень, в период золота и багрянца.
      Клиентов не было, да и столик администратора пустовал. Пожалуй, это даже к лучшему: вот он - знак, что пора уходить и оставить все, как есть.
      Влад с облегчением вздохнул и пошел назад.
      Тут послышался женский смех, который резко оборвался вопросом:
      - Простите, вы что-то хотели?
      Он обернулся. Из-за двери, что выходила в пространство за столиком приемщицы, выглянула улыбающаяся женщина с очень длинными рыжими волосами - прямо львиной гривой, забранной в тяжелый хвост, как носили древние афинянки.
      - Вы долго ждали? - и тут, рассмотрев Ромальцева, женщина, по-видимому, узнала его, а потому осеклась: - Вы?! - улыбка соскользнула с ее лица, она даже побледнела.
      Влад кивнул. В этот момент следом за рыжей в холл выскочила высокая, как всегда - во всем черном и узком, стильная Марго, усиленно что-то описывая толстенькому мужичку с курчавыми бачками, черными усами и приличными залысинами на лбу. Мужичок засмеялся, кивнул и убежал по ступеньками куда-то вниз, видимо, в подсобное помещение, а Марго переключилась на происходящее:
      - О-о-о! Какие люди в Голливуде!
      Влад улыбнулся: фраза из песенки у Маргариты по-прежнему как "здрасьте"...
      - Нехорошо, господин Ромальцев, нехорошо: совсем вы нас забыли! Возгордились?!
      Недоумение на лице рыженькой "афинянки" сменилось выражением спокойствия, как у человека, нашедшего ответ.
      - Так вы из "Бенну"? - спросила она; Влад кивнул, задержав на ней взгляд чуть-чуть дольше, чем было нужно. - Не думала, что это вы... - и рыженькая присела на вертящийся стул, потеряв, казалось, всякий интерес к гостю.
      - Вы, господин Ромальцев, по поводу договора, или просто так к нам нагрянули, соскучились?! - живая, как огонь, Маргарита, "пальнув" в него вопросом, хозяйским жестом указала на диванчик для посетителей.
      Влад расстегнул пуговицу на пиджаке и сел. Марго пристроилась с другого края, на подлокотнике, и, взирая на него свысока, закинула ногу на ногу. На ней были чуть расклешенные книзу модные брюки и блузка навыпуск и в обтяжку. Кроме того, она была вполне феминистически коротко острижена (в последний раз Влад видел ее с прической как у мамаши Адамс из американской черной комедии).
      - Конечно, соскучился, барышни! - из вежливости подыграл Ромальцев. - Но вообще я хотел заказать у вас для своей девушки что-нибудь симпатичное...
      Он ощутил, как взгляд "афинянки" царапнул его после последних слов, но не стал смотреть в ее сторону.
      - Ну-ну-ну! Где же она?! - плотоядно пошевелила пальцами Маргарита. - Давайте предадим ее в руки закройщиц, чтобы они сняли мерки, а сами попьем кофе и поговорим за жизнь...
      - Я пришел без нее. Хочу сделать сюрприз, а доверять кому попало не хочется.
      Марго одним пальцем почесала над ухом, не сводя с него глаз:
      - Вы меня... даже как-то... озадачили... Я ее не знаю?
      - Думаю, нет. Хотя в нашей деревне, - улыбнулся он, - все возможно. Я опишу ее, это не трудно, - Влад поднялся и подошел к "афинянке". - Можно попросить вас помочь?
      Слегка качнув бровкой, рыженькая встала. Ромальцев надбавил сантиметров пять и показал рост.
      - В остальном - все то же самое.
      - Такая же отпадная фигурка, как у Ренатки? Вам повезло! оценила Марго. - Сорок четвертый, значит... Миниатюрная женщина... Сделаем все, что в наших силах, торжественно клянусь! Вот здесь, - она указала на столик, - много журналов, по которым вы...
      Влад загородился от нее ладонью:
      - Я вас умоляю! На ваш вкус...
      - Ну и отлично. Такие клиенты у нас на вес золота. Рената, оформи господина клиента. А мне, sorry, нужно бежать, - Марго прочитала сообщение на запиликавшем пейджере и помчалась к выходу. - Всего хорошего!
      Рената включила компьютер: похоже, сегодня клиентов уже не ждали.
      - Если бы я заранее знала, что вы придете, то взяла бы с собой ваш диск, - сказала она. - Кстати, у меня появилась возможность поблагодарить вас лично. Спасибо. Он, кажется, помог моему Сашкину...
      - Вот и оставьте его себе... - стоя возле столика, Влад старался впитать в себя ее запах и отчаянно боролся с желанием наклониться поближе к ней.
      - Правда? А вам не жалко? Совсем? - она посмотрела на экран, скользя глазами по названиям в базе данных. - У вас есть дети?
      - Да. Мальчишка.
      - Сколько ему?
      - Скоро четырнадцать.
      - Ого! - Рената вскинула зеленовато-янтарные глаза и посмотрела на Влада. - Значит, вы папа со стажем?! И у вас близится горячая пора, подростковый кризис...
      - Ничего, - усмехнулся Ромальцев, - как-нибудь переживем...
      - Тут нельзя "как-нибудь"... Фрейда не читали?
      Влад видел, что по-настоящему думает она о чем-то совершенно другом, а незатейливый разговор поддерживает скорее от растерянности, нежели от легкомыслия. Он даже знал, О ЧЕМ она думает.
      - Фрейда? Кто это?! - засмеялся он.
      "Афинянка" удивилась было, но потом по интонации поняла, что он перефразировал слова незадачливого жениха из рекламного ролика "Кальве", и тоже улыбнулась.
      - Муж рассказал мне о вас. Но, ей-богу, я не думала, что это и есть вы... Значит, у нее - сорок четвертый размер?
      - Похоже, что так. Вам лучше знать, вы Фрейда читаете...
      - И "ростовка" - где-то метр шестьдесят семь - шестьдесят восемь?
      - Пожалуй. У вас хороший глазомер...
      - Да, глаз-алмаз... - пробормотала она. - Как, хотя бы, ее зовут?
      - Ася.
      - Ася?! - рыжая снова вздернула бровку. - Не русское имя...
      - У вас - тоже.
      - И правда... Один-один... В последнее время меня стало интересовать значение имен. Что значит "Ася"?
      - Не знаю. Она типичная тургеневская женщина, так что "не русское" у нее только имя... А ваше, "Рената" - это революционная аббревиатура, не так ли?
      Она обиделась и взглянула на него исподлобья:
      - А вот и не так! Мое имя означает "Возрожденная".
      - Замечательно. Аналог "Воскрешенной-Анастасии" в чужеземном варианте... - тут он взглянул на часы и встрепенулся. - Извините, бегу! Спасибо за приятное общество, видите: я даже расслабился!
      - Подождите! - Рената привстала со своего места. - А как же примерка?..
      - Если вас не сильно затруднит, попросите, чтобы платье подгоняли на вас! До встречи!
      Она ошеломленно развела руками:
      - Значит, платье... Что ж, пусть подгоняют на мне... Мне ведь не жалко, правда? - вопрос был адресован монитору компьютера.
      Поднявшись из праха и пепла, он положил ладонь на рукоять прицепленного к поясу меча-атаме и повернулся к жрице, видя ее из-под наброшенного на голову капюшона черной хламиды.
      Тот, чьим "куарт" Он являлся, воздал хвалу богам и растворился в воздухе - больше его не существовало, так как все наконец-то сбылось...
      Девушка бросилась к Нему, и Он поймал ее в свои объятья. И тогда жрица сбросила капюшон.
      - Это ты?! - в ее словах было и удивление, и радость, и чуть-чуть - разочарование, словно она ждала чего-то другого. Но это было не то разочарование, какой смысл вкладывают люди в это понятие. - Это ты... - прошептала жрица и прижалась к нему.
      - Здравствуй, Танрэй!..
      - Я так ждала тебя...
      Ник открыл глаза и уставился в темноту. Сон о прошлом? Бред утомленного разума?.. Но ведь он ощущал - целое мгновение! ощущал свою двойственность, когда ты сразу и здесь, и там. Как тогда, на фресках... Красивый сон. Рассказать бы его Ренате...
      Он повернул голову. Свернувшись клубочком, Рената тихо спала под боком. Нет, не нужно рассказывать. Она уже все забыла, вернулась сюда, и не надо бередить старые раны. Сейчас он уснет снова и к утру тоже все забудет. Так уж устроена человеческая психика. И слава Богу.
      Во второй половине дня к нему в офис приехала Ритка.
      - Ну, привет, что ли! - передразнил ее Гроссман.
      - Привет, привет, папусик! Где?
      - Что?
      - Документы, что! И дай попить: пить хочу - умираю! Целый день, как заведенная. Продохнуть некогда.
      Ник подвинул к ней мультифорку и бокал с минеральной водой.
      - Везет тебе: сидишь! - осушив стакан, позавидовала Ритка.
      - Первый день. До сих пор поверить не могу. А ты что носишься? Сядь, перекури, давай маленько потреплемся о том, о сем...
      - Гроссман-старший! Ты спятил! Пока мы тут о том, о сем будем трепаться, меня порвут, как британский флаг перед посольством! Не трави душу! Всё, бай-бай! - она уже рванулась было к двери, но вдруг резко затормозила и развернулась на пятках: - Кстати, парниша, ставлю тебя перед фактом: я открываю дачный сезон.
      - Что-то поздно ты спохватилась!
      - Ну, а когда мне?.. В эту субботу едем ко мне в сад.
      - Негров на плантации не хватает? - уточнил Николай.
      - Да на тебя где сядешь, там и слезешь, "ниггер"! Уж помолчал бы! Отдыхать мы едем. А "ниггером" будет мой Кирилл: он делает отменный шашлык...
      - Вах, бастурма кушать! А что за Кирилл? Когда ты только успеваешь их менять, а, Ритуль?
      - У-у-у! Дурное дело нехитрое. А тебе-то что? У тебя, вон, жена под боком. А мне, по-твоему, как выкручиваться? По сексшопам разгуливать некогда, пардоньте! Все, отцепись, мне некогда! За собой следи, нечего!..
      - А этот хоть, надеюсь, не коммивояжер, как твой... как его? ну, все привязывался ко мне со своими книжками...
      - Нет, успокойся. "Этот" у меня - "лыйтенант милиции, старшой". Вернее, капитан.
      - Ну, ты совсем... сбрендила...
      - Ага! - хохотнула Ритка и "вынесла" двери.
      Вечером от Ренаты он узнал подробности причин скоропалительного решения Марго открывать дачный сезон. По ее словам, Ритка положила глаз на "синеглазого брюнета из ее девичьих мечт" и решила во что бы то ни стало пополнить его именем список своих пассий. Кирилл на самом деле - только предлог (кто бы, спрашивается, сомневался). Он страдает из-за неразделенной любви к "роковой ветренице", вот Ритка - эта самая ветреница - и снизошла до того, чтобы ради достижения тайной цели погладить его разок вдоль шерсти. Замыслы у нее, как обычно, грандиозные: под шумок там же, в саду, увести Влада у Аськи (их она пригласила в первую очередь) и самой тоже сбежать от влюбленного капитана. А там, глядишь, Аська и Кирилл утешат друг друга...
      - Тьфу, дуры-бабы! - сказал Николай. - Никогда твоя Ритка не поумнеет, ей-богу!
      - А зачем?! - Рената округлила глаза и похлопала ресницами. - Я, может, тоже...
      С воплями "Я те дам - тоже!" Ник погнался следом за нею. Смеясь и взвизгивая, Рената носилась по комнатам и уворачивалась от него в самых неожиданных местах, когда, казалось, он ее уже настиг.
      Оставив свои игрушки, Саша удивленно взирал на родителей, но не вмешивался. Его гранитно-серые, не по-детски умные глаза словно сканировали ситуацию: не так уж часто папа с мамой позволяли себе подобные выходки. Было непонятно - нравится ему все это или нет.
      Наконец Гроссман перемахнул через стол и зажал Ренату в угол.
      - Так значит - тоже?! - он охватил ее за талию.
      Она, звонко смеясь, колотила его по плечам:
      - Отстань, Гроссман! Сашкин смотрит!
      - Нет, так что значит - "тоже"?!
      - Ничего, ничего! Я пошутила!
      - То-то вот. Шурик, мы балуемся. Не смотри на нас так. Мы играем...
      Мальчик улыбнулся и сел в своем углу достраивать из кубиков конструктора пирамиду. Он с каким-то нечеловеческим упорством сооружал целые некрополи, благо конструкторов у него было много, расставлял пирамиды и храмы в одному ему известном порядке, играл в этом комплексе минут пять, а затем снова все разбирал и перестраивал. Понять его цели была не в силах ни няня, ни родители.
      Когда они оставили его в комнате одного, Саша поднялся, забрался к магнитофону и самостоятельно включил мемфисский диск.
      Тем временем на улице темнело, вспыхнули первые звездочки...
      ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
      Взлетев навстречу Пятому Солнцу, птица запела прощальный гимн. И тут ослепительный диск, плывущий в ладье, ожил. Тихий внятный шепот услышал только тот, кому он был предназначен:
      - И помни, брат мой: всюду, где побывает душа твоя, она оставит свой след!.. Помни это: часть ее осенит каждое пристанище на твоем пути, как твой пепел, что рассыпается над Нилом. Сгорая, ты не сгоришь... Почувствуй же счастье ПОСЛЕДНЕГО полета!
      - Я иду к тебе! - крикнула птица и расправила крылья, чтобы взлететь еще выше.
      Луч отделился от солнца и ударил ее в самое сердце. Закричав от боли, Феникс превратился в пучок пламени и рассыпался прахом.
      Горы... Высокие деревья... розовый снег в фиолетовых сумерках. И там жизнь возродилась снова, как всегда...
      Тридцать спиц сходятся в одной ступице...
      Он протянул руки к небу. Лицо закрывал капюшон хламиды, но он не мешал ВИДЕТЬ.
      Жрица бросилась к нему.
      - Это ты?..
      Ал проснулся. Душная тропическая ночь готовилась к грозе. Сон о будущем? Может быть... Великие "куарт" знали это. Или о прошлом?.. А что есть Время, как не танец вокруг священного огня? Даже дикие туземцы, почитающие их девятерых, включая Ната, за богов, смутно догадываются об этом и воссоздают Великий Закон Сущего в своих ритуальных игрищах...
      Навсегда запомнился день, когда они опустились в джунгли южной оконечности материка Рэйсатру... Вместе с эйрмастером "Саха" Зейтори и волком Натаути их было девять - девять живых душ, девять существ, которые навсегда оторвали себя от медленно гибнущей на крайнем юге родины. Лучше сохранить ее в памяти такой, какой они оставили ее там, позади...
      Рука Танрэй холодна и дрожит. Она впилась в его ладонь и уже даже не храбрится: от волнения ей уже все равно, что про нее скажет Ормона и будет ли поддразнивать ее после Тессетен. Чувствуя страх хозяйки, Нат преданно прикрывает ее слева.
      Ормона же напротив, смела и дерзка. В своем наряде коротком лифе и брюках, обнажающих живот почти до паха, и все это расцветки змеиной чешуи, она действительно похожа на змею коварную, стремительную, бесконечно гибкую и красивую. Даже не оглянувшись на спутников, она первой ступила на землю, и набежавшие туземцы пали перед нею ниц. С тех пор женщины-дикарки по мере возможностей стали подражать ей в одежде, прическе и даже в украшениях, которые неловко, излишне травмируя плоть, вживляли, как и у нее, в кожу. За Ормоной вышел муж ее, Тессетен, и, прищурясь, насмешливо огляделся.
      - Зима тебя побери, братишка, куда ты нас притащил?!
      - Да ну, Сетен, не говори только, что тебе это не нравится! - откликнулся Ал, приобняв за плечи жену.
      Ормона смерила их ледяным взглядом и молча отвернулась.
      Танрэй была в накидке, отороченной белоснежным, похожим на лебяжий, пухом, а мужчины Миссии одевались просто и практично в тонкие широкие рубашки и рабочие штаны из грубого хлопка.
      Загорелые до черноты дикари смотрели на них во все глаза и молчали, словно задохнувшись от суеверного восторга. Никто, даже мудрый старый целитель Паском, тогда не догадался, почему же миссионеров приняли за богов.
      - Непуганные, - усмехнувшись, не то для себя, не то для остальных объяснил Тессетен. - если животные не знают человека, они его не боятся...
      - Сетен, я не могу тебя слышать! - возмутилась Танрэй. - Не помолчать ли тебе?!
      - А что тебя смущает, сестренка?
      - Да то, что они не животные! Понимаешь, высокомерный ты наш экономист?! И не смей так больше говорить! - она не шутила, но он не воспринял ее всерьез.
      Ормона вновь искоса посмотрела на нее и пошла вперед. Туземцы благоговейно расступились перед нею.
      - Не животные?! - крикнула она тем, кто оставался у корабля, по другую сторону коренных жителей материка, и развела руками. - А кто, по-вашему?!
      - Н-да... чтобы обучить таких хоть чему-то, придется много повозиться... - пробормотал ворчливый тримагестр Солондан, вытирая выступивший на лбу пот. - Ну и жара здесь!
      - Климат - дрянь, я же говорю! - согласился Тессетен. Давай, кулаптр, привей нас, пока мы тут не переболели всеми возможными хворями!..
      - Вы идете?! - нетерпеливо и повелительно спросила Ормона, притопывая ногой на своем пригорке.
      - Ладно, - пожал плечами Ал. - Раз уж мы здесь, надо что-то делать...
      Как будто не сам их всех сюда притащил... Это в его духе.
      - Правда же, здесь хорошо? - как-то по-детски улыбаясь, целитель Паском, древний Паском, мягко тронул руку Ала.
      Тот набрал полную грудь воздуха, выдохнул и кивнул:
      - Веди нас, Ормона!
      Солондан брезгливо посматривал на дикарей, а Кронрэй не без интереса изучал видневшиеся невдалеке примитивные постройки местных жителей.
      Только эйрмастер Зейтори да волк Натаути были невозмутимы, словно каждый подаренный Природой день высаживались на такие вот девственные земли.
      Танрэй отпустила руку Ала. Несерьезная стычка с Тессетеном придала ей отваги. Пусть знает, что она не хуже него и его высокомерной жены!
      - Мне так не хватает здесь наших сфероидов! - по секрету шепнула она созидателю Кронрэю. - Та гора очаровательна, но как чудесна она была бы, появись в той расщелине поселок из белоснежных куполов! А если бы в долине - вон там, видите? был храм, от него нельзя было бы отвести глаз!
      - Все будет! - созидатель защипнул пальцами веки ни левом глазу, как бы принимая Танрэй в тайные сообщники. - Погоди немного. Я полагаюсь на твое чувство прекрасного, златовласая муза... для тебя я построю храм искусств...
      - А для меня - биржу! - слух у Тессетена, видимо, был отменным, ведь он шел далеко впереди, рядом с Ормоной, и даже ни разу не оглянулся. - Извини, дорогая: для нас.
      Сверкнувшая на него карим глазом Ормона приняла "жертву" и исподтишка покосилась на Ала; Танрэй заметила и это, и то, как он улыбнулся в ответ на ее взгляд. Змея...
      Паском споткнулся и, подшучивая над своей старостью, засмеялся.
      - Ладно вам прибедняться, - бросил тримагестр Солондан, вы еще всех нас переживете...
      Нат принюхался и насторожил и без того длинные и острые уши. Шерсть на серебристом загривке встала дыбом, он перегнал Танрэй и оттеснил ее назад, причем без какого бы то ни было приказа Ала.
      - Сетен! Ормона! - окликнул их последний, и те остановились.
      Дикари обогнали их и стали кланяться. Со стороны жилищ с лаем мчались странные желтовато-песочные тощие существа с хвостами, как у крыс, и мордами, как у волков. Нат зарычал, крепко упершись всеми четырьмя лапами в землю, пригнул голову и ощерился. Глаза его, только что такие умные и добрые, полыхнули красноватой смертью. Учуяв что-то нехорошее, желтые волкообразные существа поджали хвосты и потрусили в сторону.
      - Нат, ко мне, - отозвал его Ал.
      Пес успокоился и пошел рядом с хозяевами...
      Как, кажется, давно это было! Планета сделала уже два полных витка вокруг светила... И прошло всего полторы недели с тех пор, как они вдвоем с Зейтори вернулись с Оритана... Подавленные... То, что они привезли, видели только Кронрэй и Тессетен. Созидатель - чистосердечный и простодушный, как Паском - не скрывая, плакал над проецирующими пластинами, а в воздухе висело страшное. Это были их дома, здания, где все они когда-то работали, был там и сфероид, где познакомились Ал, Тессетен и Танрэй... Сетен помнил в мельчайших подробностях: вот здесь, на ступеньках, он увидел ее впервые - озаренную золотыми лучами, прищурившуюся от яркого света, ясную и юную... Это было четыре года назад, а кажется, прошло сто веков...
      Экономист не желал показывать своих слабостей кому бы то ни было. Он ушел. Далеко, в джунгли. И вернулся другим. Никто и никогда больше с тех пор не слышал от него доброго слова о родине, я прежде они с Алом любили вспоминать Ори и Эйсетти, где родились их "куарт", где родились и они сами... Сетен как будто забыл эти названия. Но ведь Оритан еще жил! Жил, сопротивляясь медленной, но неумолимой болезни, сжиравшей некогда плодородное тело. Жил, по частицам теряя душу в лице любящих, но бессильных что-либо изменить детей. Умирал, унося с собой следы великой и прекрасной цивилизации...
      - Дай мне! - он выдернул топор из ослабевших - от усталости? от сомнений? - рук своего воина. - Я покажу тебе, как надо!
      Тяжело дыша и дрожа всем телом, воин отступил. Полководец всадил лезвие в истекающий янтарной смолой ствол.
      - Я научу тебя! Смотри же, дикарь! Смотри!
      Кедр застонал. Воин вскинул глаза к его вершине. Над ними царственно парил беркут. Воин судорожно сглотнул. Ветви вздрагивали при каждом - то глухом, то звонком - ударе. Ему хотелось задержать в полете безжалостную руку, но он не смел. Не смел, потому что знал: владыка силен и прав. По-своему прав. Просто он, воин, не до конца понял его. Но ведь столько людей сразу не могут ошибаться!..
      Полководец рассмеялся; легко взмахивая топором, он приговаривал:
      - Смотри же, смотри и учись! Ибо его частица остается лишь в том, к чему он прикоснулся, а моя - везде и всюду, куда ни направлю я мысленный взор! И для этого, юнец, мне не нужно пачкаться об этих живых обезьян! Они сами рано или поздно обратятся ко мне! Смотри же и ты, мой воин! Смотри и учись!
      Кедр сдался. Кованным каблуком толкнул полководец ствол чуть выше раны. Дерево застонало и плавно опустилось на руки удрученных, еще уцелевших собратьев. Иглы осыпались с ветвей на осеннюю листву, которая тотчас всколыхнулась и соткалась в огненную птицу. Взмахнув огромными крыльями, птица стрелой взмыла в небо.
      - Учитесь, дети мои, учитесь! - поигрывая палицей, повторил владыка и обратился драконом Дневного и Ночного Света.
      Замирая, воины следили за своим господином. Раненная птица и дракон сцепились в небе, затмевая солнце.
      - На запад, на запад... - сквозь стиснутые зубы прошептал воин.
      Словно услышав его, птица вырвалась из смертельных когтей и ринулась за убегающим солнцем.
      Дракон оставил позади себя всех своих соратников.
      Закричав что-то солнечному диску, птица с размаху обрушилась в море и ушла под воду так же стремительно, как напуганная стая дельфинов.
      И полководец созвал своих воинов.
      - Видите колонны? Мы должны быть по другую сторону. Да, это нелегко. Но есть среди нас сомневающиеся?
      - Нет, мой господин! - как один ответили воины, скрытые под черными масками, дабы быть похожими на своего властелина и ликом, и сутью...
      - Вперед! Иначе мы не успеем!
      Половина войска рассыпалась мелкими гадами и скрылась за огненной стеной. Другая половина во главе с полководцем осадила колонны. И навстречу им вышел всего один - темный незнакомец с магическим мечом возмездия в руке. Ему суждено умирать...
      - Учитесь, дети мои! - полководец разил защитника Инну палицей и щитом. Сталь атаме с оглушительным звоном сталкивалась со сталью щита, снопы искр ослепляли, словно рождение новой звезды. - Ты надоел мне, Постоянный! О, как же ты мне надоел!!!
      Темный маг с легкостью отшвырнул владыку от себя, словно и не было в руках у того безумно тяжелого оружия, словно ничего не весили его аспидно-черные доспехи, а сам он был пушинкой, подхваченной ветром.
      - Убей его! - крикнул полководец лучшему своему воину и поднялся из воды.
      Тот бросился на мага...
      Отвратительная букашка карабкалась по травинке все выше и выше, до тех пор, пока та не изогнулась под ее весом и не скинула ношу обратно на землю.
      Сетен скрипнул зубами и раздавил насекомое. Не знаешь, где надо остановиться - получай! И так будет с каждым! С каждым, кто мнит себя богом, а способен лишь подчиняться всеобщим законам. Считать себя сильными и не предотвратить смерть парадоксально. Если ты силен, будь бессмертным и сделай бессмертной свою родину, свою культуру. Нарушь законы Времени и Пространства, зима тебя побери! А если не можешь, то ты не достоин бессмертия!.. как можно безучастно взирать на агонию любимой земли?! Как можно терпеть эту неизбывную тоску по всему, что отныне потеряно и не воскреснет больше никогда?! Смириться с неизбежным? Что есть неизбежное? Суть его - твоя личная ограниченность.
      - Ненавижу! - прорычал он.
      Тессетен, знай он то, что знают они, наверняка бы смог все изменить и остановить катастрофу. Костьми бы лег, а смог! Они не хотят. Просто не хотят. Ал изображает, словно знал, что все так и будет. Любимчик Удачи. Он получил все, чего можно желать, но ему все мало. Его и всех его приспешников прельщают новые горизонты, возня с погаными нематодами, глистами, паразитами, которых и животными-то не назовешь... Им нужна власть, поклонение этих ничтожеств льстит их самолюбию... Будет льстить. Обязательно. Потому что дикари - не равные, а те, кто вовек не сможет вылезти из трясины невежества... Для того, чтобы найти доказательства сего утверждения, достаточно заглянуть в глубь времен и увидеть, как от поколения к поколению не только не эволюционировали, но деградировали "куарт" этих животных. Что ж, берегитесь, те и другие - те, что поклоняются, и те, что принимают эту дань. Он нарушит свой закон и научит нарушать его всех остальных. Нематоды сами расправятся с пришельцами и с самими собой, дай-то срок! Имея в руках такое оружие, а в голове - неокрепший разум, они разнесут все по кусочкам.
      В кустах неподалеку послышался едва уловимый шорох. Экономист повернул голову влево и увидел серую тень. Через мгновение к нему вышел волк Ала и Танрэй, серебристый поджарый Нат. Он склонил голову к плечу, присел, оценил, а затем неспешно подошел к человеку.
      - Привет, псина... - тихо сказал Сетен. - Не лежится тебе в теньке?
      Волк положил тяжелую морду ему на колени и умными глинисто-серыми глазами заглянул в лицо друга хозяина. Сокрушенный вздох расширил его мощную грудь, но затем, толчком выгнав из себя воздух, она вновь опала. Экономист погладил его за длинными ушами:
      - Ты прав, Нат... Остается только вздыхать... Ладно, не сердись, собака, все будет как надо...
      Натаути поднялся и снова скрылся в чаще.
      Тессетен улыбнулся и встал. Пора за работу. Ничего не изменилось. Все идет по плану. Из него вышел бы отличный педагог...
      Первой увидела его Ормона. Холодная бесплодная Ормона. Она слегка улыбнулась ему тонкими губами и занялась своим делом. Сетен понял, что она догадалась обо всем с первого взгляда. И никогда не выдаст его. В этом ее прелесть. Он подошел и медленно поцеловал руку жены. Она проследила за ним проницательным взглядом из-под приопущенных век и отвернулась.
      ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
      Суббота выдалась солнечной. Николай довольно быстро расправился с остатками пятничных дел и во второй половине дня был свободен, как птица.
      "Ладонька", Шурик и "няня Людмилка" ждали его приезда во дворе. Гроссман придирчиво оглядел жену. Беспокоиться, пожалуй, не о чем: если бы она хотела "выпендриться", то и оделась бы поярче, и накрасилась бы получше. А Рената была в простом спортивном костюме и кроссовках; рыжие волосы забраны заколкой в "домашний" хвостик. Девочка-подросток, сбежавшая с урока физкультуры. Старшая сестренка Шурика. В таком виде не пофлиртуешь. Она словно нарочно подчеркнула: "На, на, Гроссман! Хочешь, чтобы жена твоя выглядела серой мышью?! Да получай!"
      - Фатима! Зульфия! Гюльчатай! Построились! - положив локоть на крышу автомобиля, скомандовал Ник. - По местам!
      - Слюш-сь-сь-сь, вашбродь! - ответила Рената и, покачивая бедрами, поплыла к машине.
      Людмилка рассмеялась, взяла Шурика за руку и последовала за нею.
      Мальчик был как никогда оживлен. Глядя в окно, он все время показывал на что-нибудь пальцем и без умолку болтал.
      - Что это вы с ним сделали?! - спросил Гроссман.
      - Ровным счетом ничего. Это наглядный пример того, каким был бы Сашкин, уделяй мы ему побольше внимания, - отозвалась Рената и оглянулась: - Смотри-ка: Марго со своим хахалем! Пф! Ну и тачку он себе отхватил!
      Обгонявшая их вишневая "девятка" посигналила. Из окна высунулся Риткин отпрыск и показал Гроссману нос, за что был затянут назад и награжден подзатыльником.
      - Отцы и дети! - вздохнула Рената и тоскливо посмотрела на Сашку: у нее-то все впереди...
      - Чувствую, эта мелочь будет кишеть под ногами со страшным звуком... - заметил Николай. - Шурик!
      Мальчик оторвался от обсуждения овечек, что стадом паслись на пригорке, и с готовностью поглядел на папу.
      - Шурик, Левке по приезде так и скажешь: "Под столом больше двух не собираться!"
      - Учи, учи... - проворчала Рената.
      Худшие ожидания Гроссмана оправдались: приехавшие спустя час после них Ромальцев и его подружка привезли с собой подростка лет четырнадцати - пятнадцати.
      - Шурик, не собираться больше трех, - внес коррективы Ник и живо представил себе, какую революцию устроит здесь сейчас этот детский сад.
      Но Лёша на детвору даже не посмотрел. Окинув взрослых ледяным взглядом (у кого научился, интересно?), он стал безмолвной тенью своего отца. Когда тот подал ему не видимый другим знак расслабиться и вести себя, как все дети, мальчик слегка улыбнулся ему и вытащил из пакета отцовской подруги волейбольный мяч. Ромальцев, одетый в джинсы, кожанку и тонкий серый свитер, сильно отличался от того "делового джентльмена", коим предстал перед Гроссманом в своем офисе. А на лице его заиграла какая-то совсем мальчишеская озорная улыбка. Постучав мячом о землю, он мотнул головой в сторону площадки, некогда представлявшей собой грядки с культурами, а теперь в связи с занятостью хозяйки сада запущенной до состояния поляны с сорняками.
      Ася проводила их взглядом, но принимать участия в волейбольном поединке не стала. Она произвела на Николая благоприятное впечатление, хотя в последнее время такое с ним бывало исключительно редко. Она была среднего роста, худенькая, с приятными чертами лица, темно-русыми волосами и очень добрыми темными же глазами. Простенькая прическа походила на старинную - как у женщин в прошлом веке. Тихая и спокойная, по мнению Гроссмана, именно такая и должна была понравиться Владу. Два сапога - пара. И это главное.
      Не ускользнуло от внимания предупрежденного Гроссмана и то, какие взгляды бросала в сторону Ромальцева разбитная Марго. Ну, уж эта, если захочет, своего добьется! Держись, Ася!
      - Если ты хоть намеком проболтаешься, Гроссман, я буду говорить о тебе в прошедшем времени! - прошипела ему на ухо Рената и убежала вслед за Людмилкой и Шуриком. Левка, улюлюкая, догнал их и повалил малыша на землю. Алексей поймал мяч и хмуро уставился на это безобразие.
      - Ну, я ему сейчас устрою! - не вытерпела Марго и кинулась на подмогу Сашку, оставив Гроссмана и Асю наедине друг с другом.
      И, отвлеченный кутерьмой, Николай упустил из виду самого Ромальцева. С лица Влада вдруг соскользнула беззаботная ребячья улыбка, он повернулся и проводил взглядом Ренату.
      - Вам можно позавидовать, - сказал Гроссман Асе. - Вы этот этап уже прошли...
      Она не поняла и вопросительно двинула головой.
      - Я о подростковом кризисе, - пояснил тот.
      Из-за дома доносился стук топора: Кирилл, поклонник Марго колол дрова для шашлыка. Пожалуй, капитан был единственным из них, кто занимался истинно полезным делом.
      Ася оглядывалась по сторонам, но Николаю не показалось, что она чувствует себя не в своей тарелке. Зато он сам вдруг почувствовал себя неловко - словно он зря сказал о подростковом кризисе. Странная семейка. Впрочем, непохоже, чтобы Ася была женой или невестой Ромальцева. Чувствовалось, что между ними нет не только физической, но даже и духовной близости. А ведь по ее глазам было видно, что она влюблена, как кошка. Наверняка дело в самом Владиславе: такое ощущение, что он представляет из себя коробку фокусника - вроде один, а на самом деле донышек-то у него ой как много...
      И тут его едва не сбил с ног пущенный кем то - не то Ромальцевым, не то его сыном - мяч. Гроссман не ожидал этого и даже покачнулся. Влад и Леша ждали, когда он отфутболит мяч назад. Николай поднял его из травы и красиво послал пас Алексею.
      - Идите к нам, - сказал Влад.
      - Пойдете? - Ник повернулся к Асе.
      Она слегка улыбнулась и пошла.
      Гроссман не думал об игре. Что-то постоянно уводило его в сторону от нее. Какие-то невнятные обрывки, словно кадры из просмотренной в детстве киноленты. Так уже было...
      Они с огромным волком кувыркались в траве. Старый, но мощный зверь хватал его зубами возле локтя и валил за собой, не причиняя боли... Затем вскакивал и вцеплялся в короткую палку, делая вид, что она нужна ему больше всего на свете. Но отобрать не мог - или Ал был достаточно силен, или Нат не хуже него видел разницу между игрой и настоящей борьбой. Стальные челюсти как бы невзначай соскальзывают, и хозяин со смехом бросает палку в дальние кусты. Волк срывается с места... Так уже было...
      Краем глаза Николай заметил, что по периметру полянки расселись зрители. Подошла и Рената. Она уже не спорила с Марго о том, что не нужно наказывать Левку и что Сашкин не в обиде, потому что давно воспринимает Риткиного наследника как стихийное бедствие - если уж оно произошло, то ничего не поделаешь. Кирилл остервенело крошил дрова. Откуда-то издалека, с соседнего участка, ветерком доносило запах варившегося борща. У Ренаты борщ пахнет по-другому. Пас Ромальцеву. Тот поймал мяч на полусогнутые пальцы и...
      - Вы с Натом - душа в душу! - крикнул один из учеников Танрэй, Ишвар.
      В культуре Ори не было такого понятия. У них говорят - "Вы - одна душа!" Так оно и было. И с отцом Ната, родившимся в один день с Алом и всегда жившим в их семье. И с самим Натом, который появился на свет, когда его старый-престарый отец ушел к предкам... и вернулся... И было это не зря. Об этом знал Паском, древний, как мир, кулаптр Паском... И ведал, почему так было...
      Мяч укатился в можжевельник. Взгляды Ника и Влада встретились. "Бежим?" - одновременно словно сказали оба. Леша кинулся за ними, но отстал. Николай, смеясь, прыгнул в заросли и оглянулся. Ромальцева рядом не было. Он поднял мяч и швырнул его Леше.
      - Вы как хотите, - сказал Ник, у которого уже пересохло в горле от всех этих прыжков и перебежек, - а я пошел пить пиво!
      Интересно, куда же подевался Влад? Ведь только что был здесь... Не выскользнул же он в тот лаз под деревянным забором, который вел в соседний сад! Это было бы... ну, по меньшей мере, странно.
      Ник направился в дом и открыл холодильник.
      - Гроссман! - крикнула Рената. - Кто подаст страждущему, того возблагодарят сторицей!..
      Николай бросил ей банку и подошел к Асе.
      - Начинается! - отреагировала Марго на искусно закрученную фразу подруги. - Эй, вы, сильно умные! А не пойти ли вам со своими цитатами... бабочек половить... того самого!..
      Гроссман покосился на Асю: не покраснеет ли от таких намеков. Не покраснела. Интересная "шкатулочка с секретом"... Как говорится, "и где же у нас ключик?"
      Вдалеке, со стороны "партийных дач", куда выходил лаз в деревянном заборе, слышался шум работающего экскаватора. И охота ведь кому-то работать в такой погожий майский денек... Такие же трудоголики, как Кирилл...
      Капитан вскоре начал таинство над мангалом. Да, для Марго этот мужичок и впрямь слишком серенький - на принца никак не тянет. Простой парень, без вывертов. Не будь дурой, Людмилка, действуй! Да здравствует сегодняшняя суббота - день всемирного единения! Славная сходка. И пиво ничего. С шашлыком потянет.
      Внезапно Леша сорвался с места и бросился встречать идущего в их сторону по петляющей дороге между участками Влада. И правда - словно в лаз ушел...
      Нат принюхался и еще больше насторожил и без того острые уши. Шерсть на серебристом загривке встала дыбом. Без приказа Ала он обогнал Танрэй и оттеснил ее назад... Волк почуял недоброе...
      В какой-то момент Николай ощутил что-то тревожное, недоброе, витающее в воздухе и принесенное с собой Владом. Но Ромальцев беззаботно улыбался. В руке у него колыхалась полураспустившаяся веточка сирени, которую он протянул Асе. Гроссману стало смешно, потому что Марго недовольно покривилась и ушла на кухню.
      Николай сел на пороге и обнял пристроившегося к нему на коленку Шурика.
      - Смотри, сколько голубей, пап! - малыш указывал в небо и щурился от солнца.
      В вышине кружилась, играла, переворачивалась на разные лады, купалась разноцветная стая. Есть еще в нашей стране заядлые голубятники...
      Стоявший неподалеку Влад тоже поднял голову. Покинув его, Ася отправилась на кухню помогать женщинам, которые уже звенели посудой, беззаботно чирикали и смеялись.
      Так втроем - Николай, Сашкин и Влад - они и разглядывали веселую стайку, что резвилась прямо над ними в воздушном океане. Гроссман чувствовал себя почти счастливым. Ну, почти совсем... Если бы не Ромальцев. В нем сейчас есть что-то настораживающее. Для чего это сейчас, здесь? Какая опасность может подстерегать их в этом "Эдеме"?..
      Левка кругами ходил вокруг сурового Алексея и не знал, как к нему подступиться и вовлечь в игру. Эти взрослые только и думают о том, чтобы слушать глупую музыку и готовить еду: снова невкусные шашлыки, салаты, картошку... Шурка еще маленький, с ним неинтересно: чуть что - падает с ног. Глупый. Вот с Лешей бы... Так тот не хочет. Страшный он какой-то - а ну как в репу даст ни за что ни про что? Этот может, по нему видно...
      - Благодать господня! - наконец услышал Лева голос Кирилла, поливавшего угли из сифона.
      О! Хорошая мысль! И сын Марго сорвался с места, схватил водяной пистолетик, набрал в камеру воды из бочки и помчался на подмогу, имитируя вой пожарной сирены.
      Удовлетворенный тем, что его оставили в покое, Алексей подсел на ступеньку к Николаю. Оглядев Шурика, он непонятно к чему вдруг строго заявил:
      - Он на вас не похож.
      Гроссман предпочел отшутиться, хотя заявление тринадцатилетнего парня его немного задело: мог бы и подержать свои мысли при себе, не маленький:
      - Шурик у нас мамин сын!
      На этот раз Леша ничего не сказал, но было видно, что мнения Николая он нисколько не разделяет. Влад спокойно посмотрел на сына. Тот взял Сашкина за руку, заглянул ему в лицо и пробормотал:
      - Хорошенький... - а после этого, словно смутившись своего благого порыва, поднялся и ушел к Асе, в дом.
      Гроссман понял, что это Влад как-то воздействовал на Лешу, заставив его прикусить язык. Ну, или что-то в этом роде. У них была какая-то своя, не понятная окружающим, система знаков, и они ею с успехом пользовались.
      - Не сердитесь на него, Влад. Это нормальная детская непосредственность...
      Влад пожал плечами, дескать, кто сказал, что я на него сержусь? Но Николая понесло, хоть он и не любил ни оправдываться сам, ни оправдывать кого-либо:
      - Глупо пытаться усмотреть в своих детях собственные черты. Это слишком эгоистично, тянет мещанством и пошлостью. Как сказали в каком-то фильме, "хорошо, что она вся в маму"...
      Влад согласился:
      - Форма - это всегда только форма.
      - Да. А мальчики, похожие на матерей, должны вырасти счастливыми. Леша ведь тоже больше похож на мать, правда?
      - Не знаю, - Влад присел на корточки и закурил; Сашкин заворожено следил за полетом птиц. - Мы никогда с ним об этом не говорили. И не нужно этого делать...
      Гроссман был откровенно сбит с толку:
      - Так Леша вам не родной?
      - Он - мой сын. Остальное - неважно, - отрезал Ромальцев, и по его тону Ник понял, что развивать эту тему не стоит. У него по-прежнему не проходило ощущение, что с Владом они уже когда-то встречались.
      - Давно вы в "Бенну", Влад? - он перевел разговор на другой предмет.
      - Со времени его образования. То есть, с восемьдесят восьмого...
      - Упс! Так ваша фирма - с солидным стажем?
      - Это за нею водится.
      Гроссман заметил, что в какой-то момент Шурик начал прислушиваться к их беседе. То есть, с того момента, как папа произнес это странное название. Мальчик перевел взгляд на его губы и, сузив глаза, с удовольствием повторил непривычное сочетание звуков. Но в этот момент из окошка кухни высунулась Марго:
      - Гроссман! Ты мне нужен, как мужчина!
      Из домика послышался смех Ренаты и Людмилки.
      - Оп-па! - Ник поднял Шурика со своей коленки, поставил его на землю и отправился на помощь.
      Влад покосился на мальчика, поднес сигарету ко рту и глубоко затянулся. Рука его почти незаметно дрожала. Саша подошел к нему. Солнце золотилось в его тонких волнистых волосиках.
      - Бенну - это птица? - вдруг спросил он.
      Почти рывком вытолкнув из легких дым, Ромальцев слегка кивнул.
      - Тогда, может, ты научишь меня летать? - и Шурик шагнул к нему, чтобы взять его за руку.
      Влад буквально шарахнулся в сторону и вскочил на ноги. Слава богам, что Николай из низенького окна не мог увидеть, как его затрясло; но то, что Ромальцев отшатнулся от его сына, словно тот был заразным, не ушло от внимания наблюдательного Гроссмана и утвердило последнего в мысли, что менеджер "Бенну" - престранный тип. Хотя, наверное, неплохой. С первого взгляда не определишь.
      Садящееся солнце огненным шаром висело над холмами. Смотреть на него было не больно даже без темных очков, но ни Владислав, ни Марго не торопились их снимать.
      Компания сидела за столиком в виноградной беседке и, вероятно, все чувствовали себя очень уютно. Все, кроме Гроссмана - уж про себя-то он мог сказать точно. Рената все-таки научила его чувствовать, когда что-то не так.
      - А что хорошего в путешествиях?! - спрашивала Марго своего Кирилла, который мечтательно повествовал о том, как их майор прошлым летом ездил по путевке на Кипр - в первый раз за всю долгую службу. Заработал. - Терпеть не могу. Нервы, нервы, нервы! Куча хлопот - и в итоге ни отдыха, ни удовольствия! А если еще с детьми, так тут вообще караул!
      - Что ж, тогда я приглашу... Ну, хоть Людмилку! - пошутил капитан. - Поедете со мной, Люда? - он подмигнул.
      - Поезжай, Люд! - рассмеялась Марго. - Как раз будет тебе подарок к пенсии!
      Та хихикнула и попыталась поймать Сашу, но мальчик ловко вывернулся и забрался к Асе, с которой у них вдруг обнаружилась взаимная симпатия:
      - Ну вот! - почти не скрывая ревности, сказала няня. - А я хотела дать тебе что-то вкусненькое!
      Ася была покорена Гроссманом-младшим. Ласковый мальчик так и льнул к ней, едва ли не больше, чем к родной матери.
      - Рената! - подруга Влада почти умоляюще посмотрела на нее. - Приезжайте с Сашулькой к нам в гости! Моя мама просто сойдет от него с ума! Это просто маленькое чудо, а она обожает малышей! - от избытка чувств Ася поцеловала его в разрумянившуюся прохладную щечку, и он разулыбался до ямочек. Прелесть!
      "Своего заведи да и своди с ума мамочку!" - внутренне пробурчала Людмила, а Гроссман угадал ее мысли, даже не видя глаз. С недавних пор такое с ним случалось. Иногда он принимал чужие мысли за свои, но сейчас они были произнесены голосом и тоном няньки, а потому принадлежать ему самому не могли никак.
      Влад посмотрел на Ренату. По случайному совпадению, она тоже повернулась к нему в тот момент, но угадать, что это за взгляд, за стеклами его темных очков не смогла и тотчас нашлась:
      - А почему вы ничего не едите? Положить вам картошки?
      Он улыбнулся:
      - Я ем быстро. Так что иногда этого никто не замечает.
      Она приподняла кастрюльку и указала на нее глазами, но Влад покачал головой. Рената пожала плечами и, словно потеряв к нему всякий интерес, увлеклась разговором с Марго.
      - Сашуля! - смеялась Ася, тиская его и прижимая к себе. Ник подумал: странно, с чужими Шурик ведет себя обычно по-другому замыкается, молчит, не дает прикоснуться. А тут - и к Владу, и к Асе... Вот уж правда с ним сегодня что-то не то. Свежий воздух и всеобщее внимание? Необычный день... - Сашуля, а редиску хочешь? - он со смехом завертел головой. - Ты же худенький совсем! Нет? Прелесть! Правда ведь? - она обращалась уже к Владу.
      Ромальцев мягко улыбнулся и что-то шепнул ей на ухо. Гроссман, решивший все-таки узнать, в чем секрет очарования Аси, где ключик от той шкатулочки, не упустил из виду, как озарилось ее лицо. О, если бы Рената хоть раз в жизни взглянула на него, на Николая, точно так же, он до самой смерти был счастливейшим из всех счастливых! Да, тут не "шкатулочка"... Тут - "сокровищница Али-Бабы"!..
      Подумав об этом, Николай поглядел на жену. И застал ее такой, что все внутри перевернулось: Рената настороженно, словно учуявшая опасность для своего выводка мама-клуша (а именно этот имидж она усиленно демонстрировала и закрепляла весь день), уставилась на проходившую за штакетником дорогу. И "куриная мама" исчезла в ней в тот же момент, развеяв в клочья все труды. Казалось, что-то внутри нее готово сию секунду вскочить и броситься наперерез подошедшему к ограде в предвечерних, медленно сгущавшихся сумерках мужчине. Незнакомец был в рабочем комбинезоне. Издалека выражение лица его было неразборчивым, но Гроссману показалось, будто он ухмыляется, понимая, что произвел должное впечатление на тех, на кого желал его произвести.
      Николай толкнул под руку Марго:
      - Ритка! Это кто такой?
      - Что? Где?.. А-а-а-п-понятия не имею! Рабочий какой-то. Их здесь по весне табуны шляются... А что?
      В этот момент Лева имел неосторожность опрокинуть на стол стакан сока, чем вызвал среди дам (даже Рената отвлеклась) определенную сумятицу. Подскочив, они стали убирать последствия шалости. Левка получил от матери законный подзатыльник и вприпрыжку убежал в деревянный домик за деревьями:
      - Сока опился, совсем ничего не соображает! - возмущалась Рита, смахивая тряпкой на землю сладкие капли. Людмилка терла клеенку мокрой губкой, чтобы не липло.
      Но Ника это не сбило с толку. Он заметил, что и Влад повторил взгляд Ренаты в том же направлении. И если она из "клуши" превратилась вдруг на мгновение в рыжую кошку, в львицу, готовую разорвать обидчика, рискни он сделать еще хоть шаг, то Ромальцев остался почти спокоен. Влад только кивнул и опустил ресницы. Николай перевел взгляд на незнакомца, чтобы узнать, как прореагирует тот в немой дуэли, но никаких посторонних вокруг сада больше не было. Рабочий куда-то испарился. Как ветром сдуло, все равно... Так и не бывает. Гроссман лишь на секунду выпустил его из фокуса - и пожалуйста. Что, эдакий "коллективный глюк"? Неизвестно, как с людьми, а с компьютерами такое частенько приключается...
      ...Верная примета: когда компания более или менее освоится в общении, почувствует раскрепощение и расслабится, так всем наступает пора разъезжаться. Таким сигналом для Гроссманов стал сон Шурика. Мальчик уснул на руках у Аси - явное подтверждение доверчивости. Николай осторожно взял его, отнес в машину и вернулся попрощаться.
      При свете длинной лампы дневного света, встроенной в потолок веранды, плясали мошки и первые комары. Марго и Влад наконец-то расстались с темными очками. Кое-чего Ритка все же добилась от сегодняшней встречи: Ромальцев охотно шутил с нею и смеялся. Ник не ожидал, что швея сможет провернуть свою затею с непробиваемым, как ему казалось, и странным менеджером. Ан вот смогла. И неплохо так удался ей этот первый шаг - даже Кирилл заметил и обидчиво собирал вещи в сторонке. Ася с огорчением сказала Ренате, что будет скучать без Сашульки, и взяла с нее обещание при случае обязательно приехать к ним в гости. Леша, почти не проявивший себя на "посиделках", снова не отходил от своего отца. Гроссман посмотрел на жену и обнаружил, что она благополучно вернулась в образ "наседки", теперь даже без насилия над своим естеством. Тьфу ты! Да не хотел он этого, к чему все это представление?!
      - Ну! До побачиння, что ли? - Ник пожал руку Кириллу и протянул ладонь Ромальцеву. - До встречи...
      - Счастливо, - ответил тот.
      Гроссману почудилось, что Рената тоскливо посмотрела в их сторону. Что это с ним - пустая ревность? Но даже искусственный свет не может так искажать события...
      Горячая ладонь Влада сдавила его пальцы, и Николай ощутил легкую встряску, словно его несильно и не больно ударило током. Гроссман немного вздрогнул от неожиданности.
      - Ты вспомнишь, - тихо и как будто даже не размыкая губ, произнес Влад. - Теперь я чувствую, что ты - вспомнишь...
      - Не понял?.. - Ник склонил голову к плечу.
      - До встречи, - улыбнулся Влад. Он заговорил впервые, а предыдущая фраза, конечно же, почудилась Нику. Вот уж слуховых галлюцинаций Гроссман от себя никак не ожидал!..
      Шурик спал так крепко, что не проснулся даже при перекладывании с папиных рук на свой диванчик. Рената осторожно переодела его, поцеловала и подтянула одеяльце к груди малыша.
      ...Ник повернулся и увидел, что Рената, слегка видимая в свете уличных фонарей, сидит на краю постели, положив подбородок на колени и прижав пальцы руки к губам. Вся ее поза говорила о глубокой задумчивости.
      - Что полуночничаешь? - спросил Гроссман.
      - Мне снится... - Рената осеклась и сжала голову руками.
      И Ник вдруг отчетливо увидел, что ей снится. Образы сами собой промелькнули перед его мысленным взором. Одно и то же, одно и то же, вот уже из года в год: они прощаются с Сашей и уезжают к водохранилищу... Прощаются - и уезжают, прощаются - и уезжают... И она не может его удержать, он сыплется, как песок сквозь пальцы, он неуловим... Конь-убийца снова понес... Какой конь, господи? Что лезет в голову?! Но не было уже ни боли, ни ревности. Только сочувствие, будто... будто он сам прощался с Ренатой, зная, наперед и точно зная, что не вернется больше никогда...
      - Ты больше не увидишь этого, - Николай взял ее за плечи внезапно потеплевшими, прямо горячими, ладонями и нежно поцеловал в шею.
      Рената оглянулась. Она терялась, не зная, что сказать в ответ, а у Гроссмана было ощущение, что он когда-то уже говорил об этом. Ласковые слова обычно давались ему с трудом, казались смешными и нелепыми, наигранными и сентиментальными. Разумный человек не будет тратить их попусту, чтобы не смешить другого человека, который все равно не поверит или, чего доброго, заподозрит в умышленной лжи. Но сегодняшний день и сегодняшняя ночь была не такой, как все. Слова нежности лились сами собой, голос исполнился мягкости, и Николай не думал о том, как выглядит - высокопарно ли, смешно ли... Главное, что, ища в нем защиту, она успокаивалась. И он мог, он умел дать ей эту защиту! По-настоящему!
      - Я больше не увижу этого... - шепотом повторила она и, прижав свои губы к его губам, повлекла Николая за собой, а он, склонясь над нею и переводя прерывистое дыхание, представил вдруг, что они оторвались и улетели далеко-далеко от пошлости окружающего мира... Как всегда... Под мерцающими на небе звездами, сотканными в смело идущую сквозь миллионы лет фигуру человека...
      А где-то рядом их покой охраняет надежный защитник, прирожденный воин, за которым каждый чувствует себя как за каменной стеной...
      Рука Николая скользнула по ее лицу, и Рената прогнулась ему навстречу, чувствуя, внутренним зрением видя, что вокруг них на горах раскинулась сказочная фата-моргана.
      - Я люблю твою душу, малыш! - прошептал Николай под дуновение легкого ветерка со стороны изумрудной реки. Скоро на востоке замерцает заря, свет которой окрасит в золотисто-розовые цвета округлые стены белоснежных шаров зданий...
      - Ты - самый лучший! - крикнула она...
      Семь лет назад Олег и Валерия Курбатовы были студентами. Повальная мода на увлечение малознакомыми, как правило, восточными, религиями и культами привлекла в свои ряды и Курбатовых. "Бхагават-Гита" переходила из рук в руки. Валерия чувствовала, что где-то там, "за поворотом", что-то есть. Что-то ждало ее и всех остальных - что-то, о чем они раньше, скорее всего, знали, но безнадежно забыли. И все зависело от нее. Девушка с радостью открыла для себя, что понять - это уже достигнуть. "Наше сознание в настоящий момент осквернено материей", - говорилось там. Конечно, что же в том непонятного?! Да и все, все, о чем бы ни поведали древние восточные мудрецы, каждая строчка книги дышала Истиной. Это и в самом деле был голос древнего разума, "размышлявшего в другую эпоху и в другом климате, но над теми же вопросами, что беспокоят и нас"*** Это было грандиозно.
      (***Цитата Ральфа Уолдо Эмерсона)
      Валерия и ее муж зареклись, что отныне материальная обусловленность больше не будет иметь такую власть над ними. И так далее. И тому подобное.
      Тогда все казалось простым. "Дайте мне точку опоры - и я переверну землю"... В этом возрасте все кажется простым и доступным. Даже слова университетского преподавателя-религоведа о том, что в триединстве "тело-душа-сознание" нельзя недооценивать влияние какого-либо из проявлений, не убедили Олега. Сознание превыше плоти и даже души, они должны быть подвластны разуму - и точка. Если сознание прояснилось тем, что поняло взаимозависимость, то теперь дело за малым - по возможности свести к минимуму действие тела, рефлексов и эмоций на чистый разум. Тем более, что рефлексы и эмоции - это слишком животные категории, слишком естественные, чтобы быть не отторгнутыми озаренным сознанием. А тело - так это и подавно крепость, тюрьма для мозга. Именно из-за распада тела после смерти погибает и информация, накопленная мозгом. Но ведь нет, не бывает ничего ненужного в нашей жизни. Помнить нужно все. Помнить душой? Как, если это животная категория? Значит, только сознанием, ведь предки умели, умели это делать! Только дальнейшее просветление...
      Это было семь лет назад.
      Через два года после окончания университета Курбатов поступил в психиатрическую клинику с диагнозом "попытка суицида на почве алкоголизма". Супруги пили, что называется, "не просыхая": вначале от того, что все было хорошо и весело, потом - от того, что всего не хватало, всюду было мерзко и пошло, хотелось от этого отвлечься. Валерия спохватилась, хотя по статистике женщины менее устойчивы к алкоголю и спиваются быстрее, чем мужчины. Двое их детей были заброшены,, и в Курбатовой шевельнулись угрызения совести. Денег на лечение не было, да и два ангела - черный и белый, - ворочавшиеся в проспиртованном болоте ее души, по очереди одерживали верх. Иногда она бунтовала и не могла понять: зачем ей нужно бросать, если она не алкоголичка?! Почему она должна отказывать себе в маленьких радостях?! И так далее, и тому подобное - банальная ситуация. Увы, далеко не из "ряда вон". Когда побеждал "белый", он колотил крыльями и вовсю тащил душу в прошлое, в бирюзовые и лазурные осенние дни с аккуратными, как у Куинджи, облачками и золотыми листьями. "Вспоминай! - кричало что-то внутри. - Ты говорила, что отныне привязанности плоти не имеют для тебя значения и что дух твой способен справиться с любым соблазном. Так приложи хоть долю усилий, освободи теперь хотя бы свою плоть, а там будет видно!" И он посылал ей сны. Только в мире иллюзий, свободная от тела и материи, она чувствовала себя почти... почти... почти счастливой. И каждый такой сон прерывался осознанием: ты еще не готова!
      Наконец Валерии все это надоело. После очередного запоя Олег осуществил крепко сидящую в его мозгу идею освобождения от плоти и земной скверны, и поступил он вполне в духе человека, дошедшего до точки: удавился на капроновой бечевке.
      У Валерии был хороший предлог сменить двухкомнатную квартиру, где все это произошло, на развалюху-однокомнатную с доплатой. Куда ушли все эти деньги, объяснять, наверное, не нужно. Ни Сережка, ни маленький Толька их, конечно, не увидели. После пресловутого августовского кризиса 98-го Сережка сбежал из дома. Говорят, в конце осени кто-то видел его на вокзале. Трехлетний Толька тогда еще держался своей алкоголички-матери, которая то ревела, как белуга, слезами раскаяния, обнимая его и терзаясь от собственной материнской несостоятельности, то напивалась, била его или игнорировала. Трижды ее собирались лишить родительских прав, но она божилась и клялась, и ей почему-то верили.
      Так они и подошли к рубежу веков и тысячелетий...
      Однажды, погожим весенним вечерком, в их обшарпанную дверь залихватски постучали: "тук-турутуктук- тук-тук!" Казалось, с таким стуком должно было приходить само счастье...
      Опухшая от очередного запоя Валерия поднялась с продавленного дивана и хрипло окликнула сына. Толика не было, и ей пришлось ползти к двери и открывать самой.
      На пороге стоял парень лет двадцати семи в поношенной матерчатой куртке и потертых джинсах...
      "Здравствуй, дикарь! Вот ты и стал моим избавителем! Кстати, ты не замечаешь, что держишь меня вверх ногами? Все бы ничего, да только в материальном мире я такие штучки не намерен спускать никому!"
      А рабочий все вертел в руках огромную куклу, перепачканную землей и с оторванным лопатой рыжеволосым скальпом. Хотел отбросить в сторону, но случайно заглянул в стеклянные глаза...
      На лице неожиданного гостя играла приветливая улыбка.
      - Валерия Владимировна? - спросил он. Зубы его выступали вперед, как у коня, и, словно вправляя их, он прижал ладонь ко рту. Выражение лица отладилось.
      - И что? - Курбатова держалась за дверь, соображая, кто это такой и что ему нужно.
      - Ваш сын гуляет во дворе.
      - Знаю, а вам что за дело? Это мой сын. Я отпустила его. Он что-то набедокурил?
      - Нет-нет! - незнакомец снова обаятельно улыбнулся и снова "вправил" зубы на место. - Можно?
      Она покачнулась и впустила его в грязную прихожую. Однако парень прошел прямиком в комнату.
      - Чего вам здесь?.. Вы снова по поводу...
      - Успокойтесь, Валерия Владимировна, я не по этому поводу, - усмехнулся незнакомец и открыл форточку.
      Курбатова решила - черт с ним - и вернулась на свой диван. Ноги дрожали, душа просила выпить. Парень с интересом разглядывал ее, но в бледно-голубых глазах его не было даже намека на осуждение, и это расположило к нему Валерию. Ни осуждения, ни презрения, ни жалости. Всем бы так - понимать, как ей несладко, и не читать дурацких лекций о вреде алкоголизма...
      - Я предлагаю вам сделку на взаимовыгодных условиях, Валерия. Меня зовут Марк. Сразу скажу: я не сектант, не педофил, не извращенец и не убийца. К органам правопорядка я тоже не имею никакого отношения. Я - простой рабочий. Такой же, как миллионы в стране деревьев с белыми стволами... Толик, ваш сын - такой же заброшенный ребенок, как миллионы... Никому не будет плохо, если некоторое время один из миллионов погуляет возле дома с другим из миллионов...
      - Как это - погуляет? - не поняла Валерия. Для ее мозгов такая простая схема была слишком нереальной. Просто погуляет?! Ему от нее что-то нужно, просто так даже чирей не садится...
      - Ну, как это - как это... - усмехнулся Марк и взглянул в окошко, затем ковырнул пальцем в засохшей земле комнатного кактуса, который все еще каким-то чудом продолжал жить на подоконнике. - Приблизительно так, - он лизнул испачканный палец, покривился и вытер его о пыльную занавеску, - так, приблизительно: беру я вашего сына за руку, мы спускаемся по ступенькам, выходим на улицу. А после мы топаем куда глядят глаза. Правда, каждый вечер я неизменно возвращаю его в... гм... лоно семьи. Вы не станете со мной спорить, Валерия Владимировна?
      - А мне что с того? Хоть сейчас... - ляпнула она и пожалела, что рано согласилась не подумавши: из этого, пожалуй, можно было бы извлечь какую-нибудь выгоду...
      - Вы не совсем поняли меня, Валерия Владимировна. Вы должны убедить Толика в том, что я - его отец...
      - Че-е-его?! - Валерия вылупила на него выцветшие глаза.
      - Он ведь не помнит вашего мужа? Может быть, кто-то и сказал ему, что именно случилось с Олегом, мир не без "добрых" людей. Но в возрасте Толика легко веришь хорошему, потому как хочешь в это верить. Я обязуюсь даже приодеть его...
      - Слушай, а не пойти ли тебе отсюда, Марк или как там тебя еще?!
      Тогда он усмехнулся и вытащил то, что скрывал не то под курткой, не то в рукаве - во всяком случае, Валерии показалось, что запечатанную бутылку водки он сотворил из воздуха, но не в этом суть. Это была она - родная, беленькая, по которой исстрадался изношенный организм. Курбатова впилась в нее глазами и прямо затряслась.
      - Вы не поняли меня, Валерия Владимировна. Все будет в полном порядке. Все будет решительно хорошо, обезьянка...
      Воины приняли лезвия мечей к правому плечу и вытянулись по струнке. Владыка прошел меж ними, и ни одно каменное лицо не дрогнуло, ни один безмятежный, устремленный вдаль, взгляд не замутился.
      Он, лучший ученик, тоже стоял и глядел на самую яркую звезду над небосклоном. Но внутри него все переворачивалось: как ни бился, он не мог понять замысел и правоту своего господина. Владыка прав, он должен быть прав, он не может не быть правым... Но... Так где, где, где ответ?!
      И взмыли в воздух крылатые стальные ладьи. И начался бой, тысячелетний, с короткими передышками, но без перемирий...
      "Где колесница Арджуны? - подумал лучший воин. - Я должен сделать это для него и навсегда покончить с сомнениями... Где колесница Арджуны?"
      Его ладья мчалась над облаками, обгоняя ветер. Огненные смерчи вырывались из земли там, где проносился он, словно планета, погибая от его рук, пыталась в отместку схватить обидчика раскаленными щупальцами, которые создал разум, а высвободило невежество.
      - Я НЕ ХО-ЧУ!!! - вдруг закричал он, заставил свою ладью кувыркнуться в воздухе и стремительно полетел навстречу Дракону Ночного Света.
      Обезумевшие от страха и неожиданности глаза Дракона, кровавая вспышка и - тьма...
      Действие снотворного закончилось. О, лучше бы он не просыпался!.. Лучше бы эта вспышка во сне сожгла его и в реальности, как ту несчастную птицу!
      Андрей дотянулся до выключателя и зажег ночник. Зачем ему свет? Темнота была естественнее и не так будоражила воспаленный разум. Теперь он знал, что, будучи зрячим, сейчас увидел бы окружающие предметы - стол в правом углу, два кресла, магнитофон... Чего не увидел бы - телевизора.
      Всё. Андрей поднялся. Больше он не проведет здесь ни дня. Ни здесь, ни вообще в Германии. А ведь он всегда преклонялся перед Западной Европой...
      Куда угодно, куда глаза глядят... А куда они глядят? В пустоту и вечность. Вот туда тебе и надо, двойник - в пустую вечность. В вечность пустоты.
      Андрей встретил утро в аэропорту. Он всегда ненавидел бездействие и вот теперь был обречен на него. Три года без глаз, два года - в больничной тишине и покое. Два витка Земли вокруг Солнца, пора бы свыкнуться. Но Андрей не мог. Реальность он видел несколько часов назад. Все, что происходило сейчас бред. С ним не могло такого произойти!..
      Обострившийся слух по привычке улавливал все, что звучало вокруг. А иначе нельзя. Слыша участливые нотки в голосах окружающих людей, Скорпион сжимался от внутренней боли. Только не жалость! Не оскорбляйте меня жалостью!
      Ровный голос немецкого диктора давал рекламную информацию. Смысл медленно достигал мозга и оседал в нем, как не нужное барахло - и выкинуть почему-то жалко, и пользоваться не будешь.
      "Поездка в Египет и Арабские Эмираты"... Интересно, какой дурак поедет в Египет или в Эмираты? В Египет?.. А почему, собственно, нет? Мой выход, как говорится. Какая мне разница, куда ехать? Только не здесь...
      - В Египет, - сказал он в вероятное окошко вероятной кассы и представил себе обрюзглого мужчину средних лет с внешностью типичного прилизанного бюргера; пусть он будет таким, этот "истинный ариец", последний привет опостылевшей Германии. Это похоже на детский злорадный порыв пририсовать усики и рожки ненавистной училке на групповой фотографии с классом.
      "Бюргер" женским голосом уточнил, куда именно, причем очень и очень вежливо. Тьфу, черт!..
      - На ваш вкус, фройляйн. Мне все равно... - ответил Андрей и вдруг четко представил себе ее мысль: "Сумасшедший русский!.."
      Тем не менее, препираться "фройляйн Бюргер" не стала и услала Скорпиона в Каир.
      Что ж, Каир так Каир...
      ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
      Кулаптр сделал последний стежок и обрезал нить.
      - Ну, давай-давай, бродяга! Очищай-ка стол! - он промокнул тампоном окровавленную шкуру вокруг свежезаштопанной раны и подтолкнул Ната в бок. - Жить будешь. Может, может, ума тебе прибавит. Бросишь наконец с местными шавками свары устраивать...
      Волк тяжело спрыгнул на пол и, прихрамывая, обошел хозяина, чтобы сесть слева от него, потому что стоять у него не было сил. Боль в ране была почти невыносимой.
      Ал потрепал его по холке и благодарно коснулся плеча Паскома.
      - Идите, разбойники! - отмахнулся целитель. - Идите с глаз долой!
      Но взгляд его был отнюдь не сердитым, как и все лицо смуглое, замечательно круглое, почти без морщин. Раскосые черные глаза смотрели с лукавством, и потому не верилось, что этому человеку может быть более полутысячи лет. И черные волосы, и забавная жиденькая бородка... Наверное, истинные мудрецы и должны быть именно такими...
      Дома волк доковылял до своего коврика, споткнулся и с утомленным ворчанием, глухо стукнув о пол суставами, улегся, чтобы перевести дух.
      Между тем Ал, думая о чем-то своем, ногой поправил завернувшийся край подстилки, ушел на кухню, налил в керамическую миску воды и вернулся, чтобы напоить пса. Нат уже дремал, завалившись на бок и вытянув на полкомнаты длинные лапы с проступавшими под светло-серебристой шкурой сухожилиями.
      Астрофизик присел возле него и приложил руку к его широкому круглому лбу. Нат прянул ухом и вздохнул, но глаз не открыл.
      Ал оглянулся и кашлянул. Никто не слышит - можно и поговорить. Эх, псина, способен бы ты был еще понимать...
      - Больно тебе, старик? Вижу... Кто же тебя гонит драться со здешними... как их называют... собаками... Не обращал бы ты на них внимания, Натаути... Они ведь убогонькие, Природа и люди над ними вон как посмеялись - не то волки, не то крысы... - Ал усмехнулся: слышал бы его сейчас Тессетен - вот бы повеселился! Совсем, сказал бы, братишка-Ал округлость мозга потерял да все извилины выпрямил: уже с волком задушевные беседы ведет. Но почему-то астрофизику казалось, что Нат не только внимательно слушает, но и что-то там накручивает в своем песьем умишке. Зря ты так, Натаути, впустую растрачиваешь свою силу. Бросил бы ты воевать, нашел подружку... Тебе ведь уже годочков, как твоему отцу, когда... - он усмехнулся, опустил голову и потряс лапу Ната. - Когда в пятнадцать лет меня угораздило сорваться с забора и даже Паском не был уверен, сможет ли меня поднять... И папаша твой то ли от старости, то ли от тоски, что его не пускают ко мне в кулапторий, помер прямо под дверью... Говорят, лежал, как живой, будто вынюхивал, не подойдет ли кто, не откроет ли... Твоя мамка тогда же в доме Сетена ощенилась... Ты, наверное, и помнить не можешь, как он тебя, слепого, мне в палату принес... ты бе-е-елый-белый был, белоснежный и пушистый... - Ал коснулся ладонью его седой шерсти, значительно поредевшей после частых боев, - не то, что теперь... А я пришел в себя только когда Сетен мне тебя под мышку сунул. Ты на ладони тогда помещался целиком, и даже для второго такого же место оставалось... и все тыкался носом - щекотно так. И, прямо как сейчас, ни звука не издавал... что ж с тобой теперь-то делать? Страшновато мне, старичок, совсем без тебя остаться. Тебе, приятель, и самому скоро пятнадцать стукнет, а ваш, волчий, век короток, увы... Паском утверждает, что ты - это и есть твой отец, что и один из твоих щенков, если доведется, сможет стать твоим новым, молодым, телом... А тебе бы все трепать да валять здешних "красоток"... Не все же они так неказисты, некоторые...
      Тут дверь распахнулась, и в сектор впорхнула Танрэй. Впрочем, "впорхнула" - это преувеличение. После работы она уставала, как и все, но по земле ей помогали двигаться остатки вдохновения, так что утомленной она никогда не казалась.
      - Ой! Нат?! - Танрэй присела возле них и поглядела на очередную аккуратно зашитую рану. - Снова с этими... с со-ба-ка-ми? Ох... - она покачала головой и поднялась.
      Ал снизу смотрел на нее. Девушка раздраженно всплеснула руками:
      - Надо что-то с ним делать! Сколько я должна на это смотреть?! Не могу больше! Бедный мой, бедный пес! Ненавижу крыс!
      Астрофизик тоже поднялся на ноги. Нат зевнул, оторвал голову от пола и равнодушно поглядел на них.
      - А что с ним сделать, с этим засранцем? - Ал тоже воздел руки к небу, взывая к мудрости Судьбы и Природы. - На цепь его не посадишь: он же волк! Не могу я с ним так сделать...
      - А когда он погибнет - тебе будет лучше?!
      - Но однозначно - не на цепь!
      И только Танрэй набрала в грудь воздуха, чтобы с ног до головы засыпать его справедливыми доводами, как вдруг пес, причмокнув прилипшим к небу языком, приподнял заднюю лапу, кое-как изогнулся и с ленивой неторопливостью стал вылизывать себя.
      Ал и Танрэй переглянулись. Губы обоих дрожали от сдерживаемого смеха, но скрепиться они все же так и не смогли расхохотались.
      - Тьфу ты! - сказал астрофизик и без злости ругнулся на бессовестного пса. Намек Ната был понят: "Вы, хозяева, конечно, можете выдумывать все, что вам угодно, да только мне абсолютно без разницы, что вы там изобретете"...
      - Да... - оценила Танрэй и отправилась в зал. - На цепи он сидеть не сможет...
      Ал оглянулся на Ната. Тот оторвался от своего увлекательного занятия и многозначительно двинул бровью, дескать, все понятно? Повторять не нужно?
      - Ты еще не ужинал? - спросила Танрэй вполне будничным голосом.
      Астрофизик махнул рукой и пошел следом за женой.
      Пес облизнулся и, оставленный в покое, свернулся на своем коврике. Поспать не дадут бедному волку... У-у-у, люди!...
      Город Кула-Ори (Исцеленный Центр) рос, поражая туземцев своей красотой и божественной скоростью создания. Аборигенам не под силу было понять, как за два восхода и два захода светила главный из "великих Девяти богов Первого Времени" по имени "Возрождающий Время" воздвигал целый дом, в котором могло бы разместиться немаленькое племя со всеми пожитками и даже со своими хижинами. Такое не под силу смертным.
      На "двойном континенте" появлялось все больше и больше соотечественников "Великой Девятки". Танрэй обзавелась помощниками, и теперь они в новом здании обучали местных жителей, у которых Паском нашел присутствие древних "куарт". Врожденные задатки мудрых предков сулили развиться в личность, подобную Великому двойнику или даже эволюционировать дальше. Учить приходилось на приемлемом для дикарей уровне. Прежде всего, трудности начались с языком.
      Гортань оританян была уже не приспособлена к произношению тех звуков, которые выдергивали из себя туземцы. Язык Ори отличался сочетанием музыкальности и бесстрастности, со скользящими ударениями и без особенных тональных скачков. Особенность речи жителей южной оконечности Рэйсатру состояла в том, что у человека неподготовленного создавалось впечатление, будто они страшно ругаются между собой: обилие хрипящих, рычащих и квакающих согласных, приправленное эмоциональными (даже излишне эмоциональными) жестами и повышением голоса, заставляло чужаков шарахаться от всякого, кто пытался к ним обратиться на этом наречии. На второй день пребывания на материке бедная Танрэй едва не потеряла дар речи, когда один из мужей хозяйки племени, поднося ей глиняное блюдо с фруктами, неожиданно рявкнул:
      - Абсмрхын кррранчххи пакхреч рырррчкхан гу!
      После такого подношения и приветствия, означавшего, как впоследствии выяснилось, всего-навсего "Златовласая богиня, спустившаяся с небес, мы рады принять тебя и твоих друзей-богов!", все опешили.
      - Ничего себе, признание! - высказался на сей счет даже бесстрастный мастер Зейтори, а это что-то да значило.
      - Абсмархын, абсмархын! - похлопав дикаря по щеке, сказал Тессетен, взял с блюда наливное яблоко и, захрустев им, неторопливо пошел "в народ".
      Интонация дикарей казалась подозрительной и Нату. Путешественники опасались, что это чревато дурными последствиями, но волк довольно быстро свыкся с человеческими причудами и не удивлялся: ведь все здесь было шиворот-навыворот - и выговор людей, и никчемный лай крысоподобных тварей. Тем не менее, от Танрэй он почти не отходил: еще чего не хватало! Хозяин за себя постоит, а вот она - вряд ли.
      Тут-то и пригодился синтетический язык, разработанный научным руководителем Танрэй во время ее обучения в Новой Школе. Девушка знала его в совершенстве - ведь это было ее, взлелеянное и выращенное в трудах, детище, а все, что рождается в трудах, должно иметь какую-то ценность. И вот наконец ей удалось доказать, что и она - не лишний человек в Миссии.
      Язык сочетал в себе музыкальность Ори и импульсивность своих древних предшественников - южных диалектов. В Рэйсатру, в Кула-Ори, он со временем пополнился более или менее произносимыми понятиями из местного словаря - по мере необходимости. Научить же дикарей истинному ори было невозможно: когда миссионеры разговаривали между собой, аборигены не могли вычленить из общего текста - фразы, а из фраз - отдельные слова. Ори казался дикарям непробиваемым монолитом. И все же если бы не Кронрэй, первым заговоривший с туземцами на языке искусства, работа Танрэй не пошла бы так гладко...
      Нат царапнул когтями тяжелую дверь. Светило клонится к ладоням горизонта, и пора бы уже им быть в другом месте. Кажется, хозяйка не услышала. То ли пойти отловить дикого кота да приволочь сюда, чтобы поорал?.. Волк уселся, задумчиво поглядел на дверь и решил, что это будет, пожалуй, слишком. Его усердия не оценят. Но те тяфкать же, как эти выродки волчьей семьи! Да о и не умеет. Гм, да... Решительно, им пора к хозяину: там сейчас без них такого натворят... Надобно навести порядок.
      Пес недовольно постучал тяжелым хвостом по каменным плитам пола. Нетерпение подкрадывалось все ближе и ближе. Он начал ворчать, поднялся и еще раз поскоблился в сектор. Что они там, в спячку впали? Ну так я вас сейчас разбужу!..
      Он отпрыгнул на самую середину коридора, стараясь наделать побольше шума. Угу, вот здесь эхо облюбовало себе место. И словно в подмогу ему, в недрах земли ощутилось легкое дрожание. Нат выгнулся и глухо завыл.
      Через несколько вдохов - если ты хорошенько пробежался под палящим солнцем - двери распахнулись. Ученики хозяйки с любопытством выглядывали наружу, а она сама с тревогой на лице пробивалась в коридор, пытаясь раздвинуть толпу. Уф-ф, но и как после этого за нею не присматривать, скажите пожалуйста? Маленькая, слабенькая... Все эти темнокожие человекообразные существа пусть и выглядят хилыми, тощими и уродливыми, а все же повыше нее и Природа их разберет, что там носят в голове.
      Нат не стал заканчивать свои песнопения: остановился на полувдохе, принял нормальную позу и, не оглядываясь, пошел по направлению к выходу. Понастроил Кронрэй этих путанных тоннелей... Кто же такие тропинки топчет? Отшиби у волка нюх ни за что наружу не выберется! Ох, люди-люди... И всему-то учить вас надо...
      Волку достаточно было завернуть острое ухо назад, чтобы уловить ее почти беззвучные шаги, торопливо догонявшие его.
      - Натаути! Это уже форменное безобразие с твоей стороны! возмутилась она.
      Ну, надо же! Учи своих учеников, хозяйка, будешь ты на мне еще упражняться...
      - Сколько же времени?.. - Танрэй догнала пса и пошла рядом.
      Откуда ж я знаю? Кто бы еще мне объяснил, что такое - это ваше Время... Напридумывали всяких словечек и считают, что все волки от них в восторге... Не ведаю уж, сколько этого самого времени, одно ясно: самое забавное мы с тобой, хозяюшка, пропустили. Благодари себя: увлеклась ты красивыми словами, которые втолковываешь человекообразным местным, и забыла даже о том, что желудок тоже не прочь был бы получить чего-нибудь... пусть и не слишком красивого, зато достаточно сытного. Мне-то что: я, когда мне понадобится, загоню какую-нибудь длинноногую с копытцами, завалю, если недостаточно прыткой окажется или дурой от рождения, а там уж и попирую - раз в недельку это еще никому не вредило. То-то весело бывает смотреть, как эти желтые крысы после подбираются к обсиженной зелеными мухами падали! Я ведь не просто так ее брошу, а все вокруг помечу, мол, моя территория, и потом в кусты залягу - поспать да полюбоваться на этот театр. Один раз они кружили возле нее от рассвета до зенита: подойти боялись. Потом вожак бочком-бочком все же подкатился. Вот радости было! Я думал, они ополоумеют от счастья, как их предки - горбатые пузатые падальщики с пятнами на рыжей шкуре, которые обожают оглашать ночные степи диким хохотом... К тому времени, помнится, я уже выспался и, растягивая от зевоты пасть, наслаждался их грызней. Меня до сих пор интересует вопрос: неужели они, будучи размером почти с меня, да еще и в такой сплоченной стае, не могут сами обеспечить себя жратвой?! Они, поди, в куче и неслабую длинноногую загнать смогут... Хотя догадываюсь: они ведь привыкли, что их кормят только хозяева. Правда, кормят эти хозяева исключительно тогда, когда сами считают нужным и когда появляются в еде излишки - видать, нечасто. А падаль я обычно закидываю комьями земли, как дерьмо: к чему она будет протухать да перебивать другие, более важные, запахи? То-то и оно!
      Нат почувствовал, как хозяйка прихватила его за холку, и вспомнил, что не успел поздороваться. Что ж, сделаю одолжение, если для тебя это так принципиально. И только он хотел толкнуть ее лбом с той грубой нежностью, на которую была способна его волчья суть, Танрэй остановилась, не дойдя до конца дороги, ведущей к тому зданию, которое Кронрэй воздвиг специально для общих сборов - очень простому полусфероиду безо всяких украшений, похожему на корабль "Сах", в котором все они прилетели сюда в первый раз.
      Нат навострил уши: чего это она?.. Танрэй смотрела на двух людей, покинувших здание с недовольными физиономиями. За ними вышел третий - ну у этот совсем "замороженный": рожа каменная, глаза расширены (а он-то их еще больше таращит, думает, наверное, что это придает ему значительности), вокруг губ презрительные складки. Ну, на днях волку встретился один такой. Только тот ходил, опираясь на длинные мохнатые руки, почесывая брюхо и скаля зубы. И все его жу-у-утко боялись. Ж-у-утко. Только почему-то с Натаути он связываться не захотел: зашипел, защелкал да и смылся на дерево. Вся его презрительность с рожи и спала в тот миг. А на дереве он осмелел, достал откуда-то круглые плоды и стал швырять их в волка. Суетился он при этом отчаянно, прыгал при каждом броске, радовался, хоть ни разу и не попал, хлопал руками над башкой (во дурень, а!) и показывал задницу. Другие тоже сидели на ветках и тоже хлопали, когда это делал он. В общем, скакала-скакала эта задница на суку, пока тот не обломился. Вот уж грохоту было!.. А воплей!.. И ведь остальные быстренько подобрались поближе - понаблюдать, как задницу будут есть. Короче говоря, Ната этот дурень утомил, он несколько раз проехался задними лапами по земле, закидал вожака комьями глины с песком и пошел по своим делам. Что задница делала дальше, его не интересовало.
      К чему это вспомнилось? Эти трое были совсем не теми длиннорукими из джунглей. И от них пахло родиной, а не всяким дерьмом. И сели они в самодвижущуюся повозку, как делали хозяева. Только лупоглазый так взглянул на Танрэй, что Натаути подумал: "Поехали за круглыми плодами. Будут кидаться", - и поглядел на хозяйку. Та пожала плечами:
      - Так быстро уехали?! Да что там происходит, наконец?!
      Ну, хозяйка, чтобы это узнать, нужно, по крайней мере, подойти поближе...
      Внутри здания было шумно. Нат, еще не войдя, по запаху, определил, кто там есть: хозяин, друг хозяина, спутница друга хозяина и все, с кем они путешествовали на эту землю, плюс еще человек пять, прилетевших после них. И, кажется, хозяин со своим товарищем хорошо рычали один на другого. Ого! На это не мешает посмотреть!
      - ...Еще раз говорю тебе: уймись! Каждый будет заниматься своим делом! - громко увещевал астрофизик. - Мы не для того уехали из Эйсетти, чтобы...
      - Зима тебя побери, братец! - перебил его не на шутку разгневанный Тессетен. - Ты и тут прохлопаешь все, что мы уже успели сделать!..
      - ...чтобы эти чиновники творили произвол, где им вздумается! - упрямо закончил свою фразу Ал, не замечая появления жены и Ната; он стоял у стола, напротив него экономист, все остальные сидели и взирали на них со своих тронов, а бесстрастней всех с виду были Ормона и эйрмастер Зейтори.
      - Мы не можем не считаться c этими чиновниками! - Сетен мотнул взлохмаченной головой и с недовольством взглянул на Танрэй, дескать, а тебя что сюда принесло, сестренка?! - И в чем-то они правы, между прочим! Я считаю, что порядка не будет ни в одной стране, пока мы не приведем твоих обезьян к пониманию, что есть только Природа, а сделанные ими божки навоз их же ублюдочных собак! В нашем случае, братец, нам важно сохранить то, что мы едва не потеряли - Культуру, Знания, Историю! Произойди что-нибудь - и твои вчерашние "многообещающие" ученики кинутся спасать ни в коем случае не реанимированные нами ценности, а своих истуканов, которым молятся день и ночь и которыми подменяют явления Природы! Ты ждешь, когда грянет гром?!
      - Историю?! Значит, плохо ты знаешь историю, Сетен! Ты помнишь, что она говорит о событиях доледниковой эры? Ты хочешь помочь нашему великолепному правительству повторить это?! черные глаза Ала горели; пожалуй, за всю свою долгую жизнь Нат еще ни разу не видел его таким взбудораженным: то ли он полизал стебель того самого растения, от которого дуреют длиннорукие задницы? Ввязываться мне, конечно, не стоит, но было бы для чего воздух сотрясать, хозяин... Как будто ты плохо знаешь своего друга! Переубедить его - все равно, что заставить родившегося щенка заползти обратно в брюхо матери. Попробуй, разумеется, а мы посмотрим. По-моему, спутнице твоего друга это нравится: она молчит и не шевелится, но я-то чую, что, будь она волчицей, в этот момент на запах, который она источает, сбежались бы все окрестные кобели. Она от тебя просто поскуливает, хозяин, а было б с чего: то-то делов, что языком во рту мотать! Так и я могу.
      - Ты забыл, - продолжал астрофизик, упираясь в стол и наклоняясь в сторону Тессетена, - что у Оритана этот опыт насаждения нашей веры среди дикарей уже был?! И Оритан от этого благополучно отказался еще три тысячи лет назад - а уже и тогда Север и Юг были достаточно сильны, чтобы подмять под себя всю планету! Люди меняются! Учатся на своих ошибках - и развиваются!
      - Ага, развиваются! Как плесень на нестиранных портянках! рявкнул Тессетен, и легкий смешок пробежал по сидящим на правой стороне; Нат видел, что оританяне, не избалованные в обычной жизни накалом страстей, получают от этого зрелища приблизительно такое же удовольствие, какое он сам получал от грызни собак возле падали. Ну-ну, хозяин и друг хозяина, видать, нравится вам быть посмешищем... - Кой хрен они развиваются, братишка?! Как были идиотами, так и останутся еще на тысячи лет - пока наш многострадальный шарик не треснет по всем швам от их усердия! Эй, Нат, пойди-ка ты сюда! - волк только шевельнул ухом, но с пола не поднялся: так и остался полулежать. - Интересно, твой Нат будет спрашивать тебя в случае опасности, каким образом ему вытаскивать тебя и Танрэй из сложившейся ситуации? Думаю, вряд ли. Верно, пес?
      Нат зевнул. Ладно, приятель хозяина, если уж так хочешь разводить антимонии - разводи, но мне мозги не напрягай. Мне еще вас по домам провожать.
      Танрэй молча стояла, но все были так увлечены распрей, что никто не догадался предложить ей сесть. Да она и сама не додумалась: чай, нечасто видела таким родного мужа. Ох, люди... Дети вы, щенки неразумные. Зубов на вас хороших нет, вот и собачитесь, как шавки, не из-за чего...
      - Так вот, и цивилизаторам не пристало церемониться с дремучими аборигенами из-за двух-трех деревянных или глиняных убожеств! И суть не в том, существуют ли эти силы или существует только Природа со стихиями, которые ни в коем случае нельзя персонифицировать - это уже тема для теологов-теоретиков. А мы - реалисты-практики. И нас интересует другое: Порядок в мире, который мы создадим. Так что эти чиновники правы: начинать нужно именно так, несмотря на провал трехтысячелетней давности! И забудь о нем, Зима его побери! Как у одного "куарт" никогда не бывает двух одинаковых воплощений, так и у одного деяния никогда не было, нет и не будет двух одинаковых последствий! Раз не вышло - выйдет потом.
      Ал дослушал его, не перебивая только из-за того, что еще помнил об учтивости, которую проповедовал кодекс мужей науки Оритана. Но едва тот смолк, котел терпения взорвался:
      - Это не аргумент! Если ты обжегся раскаленным железом, то скорее правилом, чем исключением, будет повторная травма при следующем опыте. Оританяне прекрасно могут сосуществовать с местными жителями и так. Я же не вижу целесообразности в затрате немыслимого количества сил на то, чтобы убедить людей: вы знаете, друзья, а ведь тот, кого ваши шаманы выплавляют из меди - человек с телом оленя и крыльями цапли - на самом деле не существует, это просто электрический разряд в атмосфере, происходящий потому-то и потому-то. В общем, по ходу дела прочесть им длинную лекцию по физике, желательно, на уровне слушателей выпускников Орисфереро. Увлека-а-ательно, слов нет! Друзья посмотрят на вас, покивают для приличия, а потом пойдут рассказывать своим идолам про ненормальных, которые убеждают добрый люд, будто их, этих самых идолов, не существует. И следующий шаг, Сетен?.. Ну? Верно: когда язык твой размахрявится от уговоров, в один прекрасный момент ты обозлишься - и любой обозлится. Что мы будем тогда делать? Крушить истуканов! И начнется война. По сути своей - из-за ничего.
      - А ты как хотел?! - Тессетен и сам словно пропитался электрическими разрядами. У хозяина слюна только-только начинает брызгать от говорильни, а этот скоро пеной захлебнется. Эк его развезло-то! Любо-дорого взглянуть! И Нат положил морду на лапы, глядя на происходящее снизу, из-под бровей. - Что ж ты так пренебрежительно поминаешь наших чиновников, братец? Не по их ли милости нам пришлось бросить Оритан в его, можно сказать, последние часы? Им хватило на это влияния, хотя ни один человек из Миссии не был мелкой сошкой на родине! Не ты ли из-за своего тупого упрямства проворонил обсерваторию и институт Эйсетти, а после негодовал в адрес правительства, осадившего главой ректората тримагестра Асгара?! Все знают эту милую историю и все согласятся со мной в том, что ты - немыслимый везунчик, каких мало на свете. Твоя удача, что тебе удалось найти таких же сумасшедших, под стать себе, готовых бросить все, что у них еще осталось, и катиться ко всем льдам и айсбергам, лишь бы не зависеть от дегенератов в правительстве!
      Тут Танрэй все-таки не удержалась:
      - Мы всё бросили, потому что это был наш шанс реализовать себя без помех всяких...
      Ал только что заметил ее и тоже, как и Сетен, не обрадовался присутствию жены:
      - Танрэй, не вмешивайся! Это не женский разговор!
      Нат фыркнул и покосился на Сетена. Уж хозяйский дружок не преминет зацепиться за слово...
      Угадал:
      - Что я слышу, братишка?! Мы затыкаем рты, мы не даем высказаться тем, кто, как считают некоторые, едва ли не выше нас по уровню развития?!
      Ну, слава всем блохам: хоть сам хозяин наконец-то начал успокаиваться. Правда, до нормального состояния его мозгам еще далеко:
      - Рот никто никому не затыкает. Есть вещи - такие, как деньги и политика, - о которые не должны пачкаться женщины. Даже думать о них они не должны, как будто этого нет. Это наше дело - предоставить им все в готовом виде... И будь проклят этот мир, если в нем когда-нибудь кто-нибудь допустит, чтобы было иначе!
      О, хозяин! Дело говоришь! Ну хоть раз за всё свое пламенное выступление. Как я это разумею: если бы у меня была волчица и щенки, то кому бы из нас приходилось ловить длинноногих бегуний на пропитание? Кроту слепому понятно, что не ей: еще чего не хватало? Этак пока она вместе со мной носилась бы за длинноногими, щенки болтались бы без присмотра? Или ее бы придавил какой-нибудь косолапый? Хорош будет волчий род, если позволит себе вымереть из-за глупых предрассудков...
      Тессетен отмахнулся:
      - Сам и допустишь! Проповедник хренов. На словах ты всемогущий - дальше некуда. А эти чиновники теперь сделают все, чтобы выжить нас и отсюда. Сначала мы бежали от зимы, теперь будем бежать от людей из обжитого благодатного края. Из тебя политик и дипломат, братишка, как из священного вола твоих дикарей - летательный аппарат: вроде и крылья есть, а брюхо вниз тянет...
      Всё. Пора это прекращать. Посмеялись - и будет. Нат оглянулся на хозяйку и, усевшись, толкнул ее мордой в бедро.
      Оскорбленная жестким отпором Ала Танрэй вдруг ощутила новый прилив убежденности, что вмешаться ей все-таки стоит несмотря ни на что, и, коснувшись рукой лба волка, бросилась между спорщиков. Накидка, так славно защищавшая ее от москитов, соскользнула с плеч и упала меж ними. Покраснев от негодования, чуть не задыхаясь от распиравших ее мыслей, Танрэй вдруг совершенно четко и внятно, повелевающим голосом, глядя то на одного, то на другого, произнесла:
      - Замолчите оба и не смешите людей!
      Самое странное, что при этом оба они спасовали и ни один не решился перебить ее. Девушка повернулась к остальным и приподняла руку:
      - Оставьте нас втроем. Пожалуйста.
      Как зачарованные, оританяне поднялись со своих мест и покинули помещение. Шествие замыкал Нат, ленивой походочкой удалившийся вон. Одна Ормона осталась сидеть на своем месте, словно просьба-приказ жены Ала ее не касалась. Танрэй ее присутствие, как видно, не беспокоило, и она продолжала:
      - Думаете, вы непревзойденные ораторы? Думаете, что если ты достиг определенных высот как инженер, а ты - как экономист, то отныне вы умнее всех и все обязаны слушать тот бред, который вы тут только что несли?! Мы остались без родины - так что, это повод, чтобы окончательно расколоться на чужбине? Или дружба забывается, едва появляются трудности? Вы хотите развала Миссии, я вас спрашиваю?! - девушка ощущала, что говорит она как бы не совсем сама, её мысли как-то необычно путаются с залетевшими извне и упорядочиваются благодаря им; раздумывать же над этой странностью было некогда. - Ты говоришь, женщины не должны пачкаться... А зачем же вы делаете так, что деньги и политика становятся грязными?! А теперь посмотрите на тех, кого вы собираетесь перевоспитывать, "педагоги-практики"! Главы их общин - женщины. Они не гоняются за добычей, но все, что происходит в их племени, происходит с их ведома. Зато никто в этом краю и не припомнит, что такое война. А теперь вспомните Оритан. Это уже не тот Оритан, где жили наши "куарт", не тот, которому принадлежат наши сердца и души. И мы - уже не те "куарт", что жили на том Оритане. Уже пятьсот лет, пятьсот - со времени Катастрофы - мы только и делаем, что без продыху грызем друг другу глотки: Юг скубится с Севером, Север - с Югом! Вы можете припомнить хоть один год за последний век, чтобы нигде на Земле не было бы войны? Я тоже - нет! Сетен, я обращаюсь к тебе... - он вздернул бровь и угрюмо посмотрел на жену друга. Ведь ты же умный человек, умнее нас всех... Неужели какие-то глупые недомолвки, косой взгляд, неудачно брошенное слово способно задеть тебя? Как получилось, что вы, словно двое мальчишек, выпендриваетесь друг перед другом и делаете вид, что блещете интеллектом? Что на вас нашло, Сетен? Ал?
      Астрофизик поглядел на Тессетена, на Ормону - и вдруг, что-то припомнив, начал тихо смеяться. Экономист не понял было, в чем дело, но перед глазами всплыла картинка:
      Эйсетти. Разгар лета, и наконец-то стало более или менее припекать солнце. Ему - тридцать, Ормоне с Алом - по двадцать пять, а Танрэй еще совсем девочка не то девятнадцати, не то двадцати годочков. На Оритане это - не возраст. Она только-только вышла замуж за астрофизика, так что они до сих пор еще пребывают в эйфории влюбленности - трепетной, не оскверненной бытом и ссорами, которые будут, непременно будут потом...
      Кто был инициатором прогулки - уже не вспомнить. Главное, что в тот солнечный день вдали от городов, но близ развалин полутысячелетней давности им было весело.
      Канул в вечность и тот момент, когда шутливая борьба Тессетена с Алом перешла вдруг в поединок - "а кто лучше?!". Его, быть может, помнил Нат, потому что он тогда перестал вдруг кувыркаться с ними вместе и отошел к наблюдавшим на боем Ормоне и Танрэй.
      Астрофизик и экономист швыряли друг дружку по-всякому: и при непосредственном контакте, и при леви-касании. Ал никогда не был прирожденным воином, и ему не суждено было им стать в каком-либо из будущих воплощений, но искусство его "куарт", отточенное за века, он хранил бережно, как дар. Сетен же осознавал, что в любое мгновение с ним может произойти то, что называется помрачением рассудка. И он перестанет чувствовать, что перед ним - противник понарошку. И он перестанет контролировать страшный внутренний резерв. И этот момент... о, ужас! он, кажется, наступает!.. Лицо с красивыми чертами, которые не может изуродовать даже обычная для борьбы, не подвластная никакому разуму, страсть, расплывается перед глазами... Лицо лютого врага. Убить!
      Его отрезвил хохот Ала, которого он швырнул через бедро наземь и намахнулся, дабы покончить с ним навсегда... Легкий, заразительный смех любимчика судьбы. Тому не составило бы никакого труда, как всегда, вскочить на ноги, подобно кошке, и радоваться жизни на одном уровне с Тессетеном. Но он предпочел валяться в траве и, глядя на высокое солнце, хохотать неизвестно над чем. Сетен и тогда не понял, в чем дело, но был рад, что успел опомниться.
      - Ты понимаешь, чем мы сейчас с тобой занимались?! Мы просто выпендривались перед нашими девчонками!..
      Чем рассмешило его это тривиальное открытие, неизвестно, однако Нат в тот же момент подбежал к хозяину и положил умную морду ему на грудь. И Тессетен понял, чем опасен Ал - да именно тем, что он - любимец публики, великий лицедей, который будет увлеченно играть всю свою жизнь, никогда не подпуская истинного гнева (а, впрочем, и других иррациональных эмоций) к разуму. Он будет, если надо, биться в истерике, и только затем, чтобы в следующий момент остановиться и с любопытством посмотреть, чего он достиг, шокировав оппонента. А может быть, и вот так же посмеяться. Или с издевкой.
      И все же тогда они опомнились сами... Теперь...
      Ормона приподняла руки над головой и театрально пощелкала пальцами, изображая бурные овации. Затем - поднялась с трона:
      - Это было замечательное представление, - она прошла мимо Ала и отвесила ему ледяной взгляд; мужа она не удостоила даже этим. - Надеюсь на бис... Когда-нибудь. Не сейчас. Когда нас будет поменьше...
      И красавица неторопливо покинула славное общество.
      Ал и Танрэй наконец-то беспрепятственно расхохотались. Тессетен же смог только криво улыбнуться.
      Копыта глухо стучали где-то далеко внизу. Ей казалось, что каурый стал выше ростом и не чует под собой ног, а посему то и дело сбивается с аллюра, взбрыкивает, спотыкается...
      Дочь степей, она никогда не боялась ездить верхом без седла. Сидя на спине коня, Нереяросса была с ним единым целым. Но сейчас что-то изменилось, что-то пошло не так... Девушка перестала чувствовать и понимать каурого, а тот бежал, бестолково, как никогда, взметывая гриву и храпя.
      В лицо ей светила Луна, неторопливо переползавшая из одного созвездия в соседнее...
      И вдруг Нереяроссе почудился взмах невидимых крыльев справа о них. Каурый в ужасе заржал, высоко, прерывисто, визгливо. Заржал - и дернулся в сторону. Крылья были перепончатыми и ледяными.
      Девушка успела только подумать, что ее ждут там, у кибиток. И что нужно сказать, в чем он не прав: ум все же бывает злым, если... если...
      И небо отчаянно закувыркалось перед глазами. Нереяросса еще не осознала, что она просто скатывается с конской спины, а сам ставший на дыбы каурый при этом начинает заваливаться назад, на нее, повинуясь натяжению стального мундштука, рвущего ему губы.
      Ледяные крылья...
      Пронзительная боль впилась в мозг. И в следующее мгновение стало легко-легко, как...
      - О, Природа! - слова с губ сорвались за секунду до пробуждения, и лишь потом Танрэй распахнула полные ужаса глаза. Сердце безумно колотилось в горле, громыхало в висках, пульсировало в ногах, а мозг трещал от боли. И так было уже не единожды...
      Девушка оттолкнула от себя одеяло и только после этого сообразила, что ей только лишь приснился страшный сон и что это вовсе не каурый, который валится на нее и грозит задавить своей тяжестью.
      Из окна в лицо ей светила Селенио, неторопливо переползавшая из Крылатого Ящера в Шагающего Странника...
      Танрэй зажмурилась. Нет, этого не могло быть раньше с ее "куарт". Это странное животное, которое во сне она звала каурым, походило на диких и необузданных тварей в степях западного, тоже, как и Рэйсатру, двойного континента, Олум-Алрэй... Неужели все это произошло тогда, когда пять материков еще не разнесло по разным частям света, когда на земном шаре царило единство?! Она бы знала. Паском рассказал бы ей. Хотя... по рассеянности он мог и забыть, он ведь тоже человек. Непременно нужно его об этом порасспрашивать, ибо совершенно явно, что этот сон - не простая интерпретация информационного осадка. Да, большинство снов не значат ровным счетом ничего, но вот когда они начинают повторяться, когда помнишь в них каждое мгновение - тогда то уже не просто сновидение. Почему Паском помнит, а мы все больше и больше забываем? Что мы делаем неправильно? Где ответ?
      Танрэй подошла к оконному проему и взглянула в светящееся бледное лицо Селенио. Видимо, уже очень поздно. Где Ал?
      Девушка нажала скрытую в нише стены кнопку, и стекло тотчас вобралось в верхнюю часть рамы. Снаружи дохнуло теплым ароматным ветерком. Над Кула-Ори светилось зарево веселых огней, а вдалеке играла музыка. Верно, ведь сегодня празднество Теснауто, Черной Ночи! Как верно и то, что ровно в два часа после полуночи погаснет все искусственное освещение, отдавая свои привилегии звездам и Селенио... А все горожане до самого утра будут распевать во весь голос песни, будут танцевать и развлекаться кто во что горазд.
      Танрэй села на подоконник и обеими руками обвила колени. Это чувство - когда хочешь раствориться в окружающем тебя пространстве, когда ощущаешь, что вот-вот, еще чуть-чуть, капельку - и полетишь или вспомнишь самое важное - здесь, на Рэйсатру, охватывало ее гораздо реже, чем на родине. Девушка сама выбрала место для дома, долго бродя по окрестностям в сопровождении верного Ната. Наконец здесь, на холме, не в самом живописном, но зато в каком-то захватвающе таинственном месте, Танрэй ощутила ЭТО и оглянулась на волка. Нат стоял в оцепенении, принюхиваясь, насторожив острые уши и не торопясь двигаться дальше.
      - Натаути... Ты - тоже?! - шепнула она.
      И волк в поистине щенячьем восторге красиво изогнулся и призывно завыл. Танрэй засмеялась от радости, присела и обняла руками его пушистую шею. Нат лизнул ее в щеку. На том и порешили.
      А потом, после новоселья, даже ехидный Сетен признался, что всегда был уверен в непревзойденном вкусе "маленькой сестрички-Танрэй", и только Ормона презрительно хмыкнула: она и впрямь не прикидывалась, когда всем своим видом показывала, до чего ей здесь неуютно...
      Наверное, Ал приходил за нею, но увидел, что она заснула, и решил не будить. Оританяне до сих пор следовали обычаю предков не выдергивать спящего из объятий иной реальности против его воли и без особой необходимости. О, Ал! Было бы лучше, если бы ты именно сегодня все же нарушил традицию...
      Танрэй закрыла окно и зажгла свет. Она не могла пропустить праздник Теснауто. Душа ее просилась туда, где были все. Не так уж часто это случалось с нею, поэтому упускать момент было глупо...
      И, совершив священнодействие перед зеркалом, девушка сочла, что последствия странного и страшного сна канули в прошлое. Невысокая, златовласая... ну, пусть и не красавица, пусть стандарты моды Оритана и не признавали за нею права считаться роскошной женщиной... но зато пышущая жизнью "муза" стояла перед нею в отражении. Муза... Тессетен всегда и для всех найдет колкое и меткое определение. Танрэй давно позабыла, что значит - сочинять стихи. Когда?! Когда ей этим заниматься?! Проза дней уже два года назад пережевала и выплюнула ее, вытравив из головы все романтические бредни... Какая уж из средненькой учительницы поэтесса?! Как петь, если попал голос? Даже Ал, иногда бывавший столь красноречивым, уже почти отступился и все реже уговаривал её сказать что-то там для тех... в тумане... которых еще нет и неизвестно, будут ли вообще... Я стала близорукой, Ал, и вижу все хуже и хуже. Я теряю смысл того, что делаю, я просто не понимаю, для чего я все это делаю... Ваши жаркие споры доходят до моего разума, но душа глуха и нема... Прости меня, Ал. Я делаю все, что от меня зависит, делаю честно, в полную силу, но не буди мою душу, любимый, не буди! Предки заповедали не тревожить спящих...
      Мягко и легко ступая, Танрэй сбежала по ступенькам веранды. Хотелось помчаться по аллейке, плеснуть водой из фонтана, закружиться, чтобы подол легкого платья вздулся колокольчиком, а после остановки обвил на мгновение ноги... Девчонка... Какая из тебя учительница, если тебя саму еще учить и учить?..
      Из темноты зарослей кустарника сверкнуло два зеленоватых огонька.
      - Нат! - позвала Танрэй. - Идем!
      Волк не соизволил открыться. Огоньки погасли, но девушка уже без всякой опаски, отключив настороженность, вприпрыжку побежала по самой мрачной, но зато самой короткой дороге в центр города. Радуясь, что никто не видит ее в этой глуши, она подняла над головой свою тонкую накидку, вытянула руки и завела их назад. На бегу нежный шелк трепетал, словно крылышки...
      Дрэян коротко сплюнул сквозь широкую щелку между передними зубами. Столько сброда зАраз на Оритане вовек не бывало... Кого только сюда ни принесло осквернять большой священный праздник! Ну и рожи!
      Он хохотнул в ответ на ловко отпущенную шуточку приятеля, Хадда, и глотнул из бутылки кислого сока, привезенного с Оритана: здесь такого делать не умеют, а пить всякую гадость, тем более, спиртное - ну уж нет! Здоровее от этого не станешь, а его принцип, как и принцип всей организации - "Здоровье и сила прежде всего!".
      Дрэян, Хадд и множество других, подобных им, оританян прилетели в Кула-Ори недавно. На родине их не особенно приветствовали: неразрешенные группировки были как бельмо на глазу у правительства. Да еще и такие, как "габ-шостеры" в любом их проявлении. Течение, в котором участвовали Дрэян и Хадд, считалось наиболее радикалистским. Их называли "тес-габами", и все нормальные, более или менее дружившие с собственными головами оританяне старались держаться от них подальше, ибо "чистых" ори за последние пятьсот лет почти совсем не осталось: перемешались с вонючими северянами, а теперь того и гляди начнут совокупляться с полудикими обезьянами...
      Хадд очень уважал здешнего лидера, Ала, и часто поговаривал, что все "габ-шостеры" должны непременно задружить с ним и прочими миссионерами, ибо бывший инженер-астрофизик толковый мужик, а с силой надо считаться, тогда и дела пойдут. Дрэян в душе не соглашался с ним: в его глазах, этот Ал, наоборот, был растяпой и предателем. Мало того, что у него, типичного ори, южанина, была жена с внешностью северянки (как и друг-экономист, кстати), так вдобавок он прилучал к себе поганых аборигенов и даже супруге своей позволил возиться с ними. И не брезгует он после этого с нею спать? И разве все это - не предательство?! Но оба - и Дрэян, и Хадд - сходились на том, что силу уважать все-таки придется, а силой и реальной властью здесь покуда обладали вчерашние миссионеры, которые подняли весь этот город и приветили у себя бегущих от стужи и развала некогда могущественного государства земляков.
      Хорошо тут были обставлены и всяческие увеселения. Почти так же добротно, как на родине. Не было бы еще этих темнорожих привидений - и вынужденный переезд полностью окупил бы себя. "Габ-шостеры" любили музыку. Не всякую, конечно. Паскудные завывания асгардских зануд будет слушать только последний "хлирдоро", потерявший всякое уважение к самому себе, но уж никак не "тес-габ".
      - Вот надоела мне эта морда! - проронил Дрэян, кивая в сторону небольшой группы местных, пришедших повеселиться вместе с оританянами. Вернее - постоять и поглазеть; пришли они издалека и, судя по виду, к чужестранцам и их новшествам относились не слишком лояльно. Видимо, считали, что соседи повели себя чересчур опрометчиво, так сразу приняв к себе иноверцев. В группе было поровну самок и самцов (не называть же их женщинами и мужчинами, в самом деле!). Самки казались еще агрессивнее своей сильной половины и ни в чем не уступали им по физическому развитию: если бы не уродливые молочные железы, свисающие, как у горилл, почти до пупка, то мускулы и мышцы могли обмануть неискушенного чужака, и он принял бы их за самцов. На взгляд любого "габ-шостера", представители разных племен были на одно лицо, да и одежды (ежели то, что прикрывало их срам, можно было обозвать одеждами) мало чем отличались друг от друга. Но Дрэян знал, что миссионеры, прожившие в Кула-Ори уже почти три года, без труда ориентировались в том, кто есть кто.
      А надоела ему вполне конкретная и весьма недружелюбно поглядывавшая на них "морда" туземца, далеко не самого главного, но явно кичащегося своей значимостью, как гостя, и уж наверняка - своим длинным ожерельем из различных морских раковин вперемежку с акульими клыками. Что, ублюдок, тебе тоже не нравятся наши выбритые затылки?! Да на себя взгляни, обезьяна!
      - Ладно, утихни! - Хадд, как и положено истинному ори, избегал лишних жестов и резких слов; да и мимика его для аборигена наверняка казалась немногим более оживленной, нежели мимика вылепленной из глины скульптуры. Впрочем, и в понимании соотечественников он не был особенно темпераментным - шанс лишний раз доказать, что он, как южанин, давно расправился с пережитками своей расы и давно удавил в себе все намеки на былую дикость. Не то что недоделанные белобрысые северяне, хотя в силу географических особенностей они изначально более благополучны: мороз повсюду делает свое дело, выстуживая горячую людскую кровь.
      Дрэян предпочел не ввязываться в спор. Всему свое время и место. Хадд спокойно продолжал прерванную восклицанием приятеля беседу:
      - На днях братец мой приедет. Совсем дела на Оритане плохи, коли даже Фирэ согласился расстаться с родиной... Он бродяга, но чужих земель не признает...
      Фирэ был слабым местом Хадда: тот мог говорить о младшем братишке бесконечно, с восторгом перебирая разные подробности. Одно его расстраивало: Фирэ ни за что не хотел вступать ни в их, ни в какую-либо еще группировку.
      - Один, что ли, приедет? - уточнил Саткрон, переминаясь с ноги на ногу под деревом и все ожидая, когда товарищи наконец сочтут нужным вернуться в амфитеатр и немного поразмять кости. Ему было скучно. Сутки, проведенные без стычек, были потерянными сутками, и таковых он насчитывал, увы, уже не один десяток - и все подряд, все подряд!
      - Ты что, брата моего плохо знаешь? Ему как тринадцать стукнуло, так он дома только поесть появлялся, да и то не всегда. А сейчас, слава Природе, уже скоро шестнадцать, здоровый кит! Пора его к нам пристроить, чего такой парнишка без дела будет болтаться?
      Тут Дрэян увидел, что по аллее к площади почти бежит какая-то девица. Свет упал на нее - и... вот разочарование! Как фигурка ничего - так обязательно либо "змея", либо рыжая поганка-северянка! Девчонка приблизилась еще, и Дрэян запоздало узнал паршивку. Ну да, жена Ала! Он слегка толкнул Хадда в бок и указал на нее глазами. Тот оглянулся и - о, чудо! каменнолицый Хадд расплылся в приветливой улыбке:
      - Чудная ночь, Танрэй! - чуть-чуть кланяясь, сказал он.
      Дрэян подумал, что сейчас, после того, как скользнет глазами по их прическам и по мрачным одеяниям, она помчится еще быстрее или спустит на них всех волков, как это делали "приличные" люди на Оритане. Но Танрэй не сделала ни того, ни другого. Она замедлила шаг, и с нею мигом произошла метаморфоза: из беспечной девчонки она превратилась в степенную училку и церемонно поздоровалась в ответ:
      - Чудная ночь.
      Саткрон отлип от ствола и выпустил ладони, которые прятал под мышками, протягивая руки вдоль туловища. Дрэян чуть не упал: вот уж не знал, что Саткрон так легко поддается влиянию. Если бы она прибавила к своему приветствию "мальчики", этот приятель, наверное, и сам бы навытяжку встал...
      - Не хотите пообщаться с нами, Танрэй? - продолжал расшаркиваться чудак-Хадд. В самом деле, если т не брезгуешь обезьянами, почему бы тебе не постоять с нормальными людьми, пусть и не слишком почитаемыми в нашем дурацком обществе?!
      Она допустила мимолетную растерянность, но сейчас же сгладила ее очаровательной, с ямочками на щеках, улыбкой:
      - А почему вы не войдете внутрь?
      Саткрону тоже захотелось выделиться перед нею:
      - Там, атме, слишком много народу. Мы подождем, пока кто-нибудь еще захочет малость прогуляться - и пойдем заместо них...
      - Вместо них, - машинально поправила она и, тут же опомнившись, смутилась.
      Надо ж, а! "Атме"! Когда это Саткрон успел наволчиться?! Ладно бы по-орийски - "атмереро", то есть, "дух" или, там, "душа", а то на дурацком синтетическом, то ли "дух", то ли "учитель"... Вот подлизывается, красавчик!..
      Хадд тут же представил ей всех четверых своих друзей, причем Дрэяна назвал вторым, после Саткрона. Ну и зима с ним: свое-то имя он вообще сказал в конце... Вряд ли, конечно, училка кого-то запомнила. А может, как раз таки и запомнила: профессия у нее такая...
      Танрэй с ними, с юнцами-переростками, было неуютно. Пусть она и постарше них на годик-другой, но кажется моложе. Да и внешний вид ее не сочетается с их мрачным обмундированием. Это как если белая чайка отобьется от стаи да затешется к черным альбатросам на побережье Оритана. Те, правда, уже давно заклевали б ее насмерть, а тут дело другое - кланяться приходится. А ну как замолвит словечко перед муженьком: есть, мол, такие славные ребята, ты не смотри, что выглядят вызывающе, зато весьма (видите ли, обожают училки это свое "весьма") вежливые и приличные мальчики. Сама кротость. А тот, глядишь, и поверит. Не может же он сунуть нос под каждую крышку! И про дикарей, в конце концов, он ей верит...
      Немного поулыбавшись их комплиментам, девушка отыскала благовидный предлог и вырвалась в амфитеатр.
      - Нет, ну ты глянь на эту рожу! - снова не удержался Дрэян, указывая Хадду на аборигена, с неодобрением наблюдавшего за всей только что происшедшей сценой. Такое ощущение, что до этой макаки что-то дошло.
      - Да заткнись ты, не порть дело! - выразился Саткрон, благодаря Хадду, похоже, решивший, что имеет большую важность в группе, чем он, Дрэян.
      Хадд сверкнул на обоих темными глазами.
      Прилетевшая с Оритана балетная труппа с успехом выступала перед зрителями; правда, работников средств массовой коммуникации видно не было.
      Ал сидел между Паскомом и слегка хмельным созидателем. На лице его томилась вселенская скука, и если он не зевал, то лишь из приличия. Кронрэй что-то бормотал возле его уха, а тот с досадой уклонялся от него и поглядывал на сцену.
      Это было единственное помещение с изолированным куполом, дабы музыка, звучавшая в нем, не мешала всем остальным и в то же время не перебивалась посторонними шумами.
      Лучшее, что можно было бы сделать в создавшейся ситуации встать и пойти спать. Завтра его ждет обычный рабочий день. И все же Ал предпочел оставаться на месте. Находясь здесь, он мог понаблюдать сразу за всеми жителями города и сделать определенные выводы. Еще астрофизик подумал, что время сейчас для этого самое что ни на есть благодатное: все держатся естественно и никто никому ничего не должен. Здесь нет высокопоставленных особ, перед которыми народ лицемерит и юлит, а "дети природы" еще даже не научились этому. Таким Оритан был раньше, такой была цивилизация, которую помнили Ал и Паском. Казалось, что все с головой ушли в созерцание балета, но астрофизик, направляя мысленную энергию то к одному, то к другому, чувствовал, как далеки многие от этого места. Алу не удавалось угадать лишь того, о чем думает Паском, но ему казалось, что старик-кулаптр тоже наблюдает. О, за пятьсот лет он накопил очень много опыта, не чета им всем...
      Ал поставил локоть на поручень трона и подпер голову, ноющую в переносице, пальцами. Тело, измученное жарой, молило об отдыхе. Он подумал, что после двух часов все же вернется домой и приведет сюда жену. Вдвоем с нею ему будет куда легче.
      Астрофизик прикрыл глаза и представил Танрэй такой, какой видел ее некоторое время назад - свернувшейся на постели мягким клубочком и обнимавшей руками одну из многочисленных маленьких подушек. Иногда он воспринимал ее как картинку, куколку, хорошенького зверька, а не как живого человека и женщину. Ал усмехнулся. Наверное, это потому, что на самом-то деле он помнит ее совершенно другой Танрэй. Он помнит и любит именно ее "куарт". Странно, конечно, что приходится вот так разделять по сути одно и то же...
      Блуждавшая вне его мысль о Танрэй внезапно столкнулась и переплелась с ее собственной мыслью о нем. Словно наматываемая на катушку нить, она повлекла молодую женщину в нужном направлении. Им не обязательно было видеть друг друга. По сути дела, она чаще всего могла бы вообще молчать, как молчит со своим супругом Ормона, только Алу не хотелось бы повторять стиль жизни друга и его жены. Не слышать мелодичного, ласкового голоса Танрэй - это потерять многое. Да и она не могла бы разобраться в нем без слов, даже при условии, что оританяне умеют скрывать ненужные мысли и отцеживать основное...
      Не поворачивая головы, Ал видел, как она с улыбкой крадется к его трону. Еще шажок... еще... Он не пускал к ней больше ни одной мысли, чтобы не испортить общую игру. Наконец теплые ладошки закрыли ему глаза.
      - Привет, малыш! - сказал он и притянул ее к себе.
      Танрэй засмеялась и спрятала лицо у него на шее. Дыхание жены приятно защекотало ухо, и Ал поцеловал ее. Она заглянула ему в глаза. О, Природа! Вечно юное существо, которое не торопится взрослеть!.. Неужели все это - последствия того... пятьсот лет назад... Последствия его промаха... Но ведь у него не было ни возможности, ни времени что-то предпринять тогда. Никто не знал ни дня, ни часа, когда впрыгнет беда. И беда застала их всех врасплох... Цивилизация была к этому не готова. Не готова. Ал вздохнул. Лучше бы и он забыл все... Так было бы легче...
      "Ты и так все забыл, братишка! - прозвучал в голове отчетливый голос Сетена; экономист был где-то неподалеку и читал даже те его мысли, которые Ал пытался утаить. - Твой мозг ПОМНИТ только то, о чем рассказал тебе кулаптр. Разум твой принял это на веру и нисколько не сомневается, что так оно и было... А знаешь, почему он принял все это на веру, братец? Твоя душа помнит истинно, только твоя душа. Так что давай, не расслабляйся и не думай, что наша маленькая сестренка в чем-то проще тебя!"
      Ал отогнал от себя навязчивого друга, словно проголодавшегося и жаждущего крови москита. Он схватил за руку Танрэй и повлек к выходу. Затесаться туда, где много, много перемешанных мыслей. Туда, где Тессетен долго поблуждает прежде, чем залезет под его черепную коробку.
      - Куда мы?! - едва поспевая за ним (то ли дело ее крошечные шажки, а совсем другое - размашистые и стремительные шаги Ала), спросила она.
      - Потанцуем.
      - А что же Солондан? Он больше подошел бы для посиделок кулаптру и созидателю - по возрасту, я хочу сказать! - злорадно осведомилась Танрэй, представляя, сколько уже часов ему пришлось протирать брюки.
      - Солондан?! - хмыкнул астрофизик. - Солондан, как пить дать, лежит сейчас дома с градусником во рту и придумывает, чем бы помучить Паскома завтра... - он поднял глаза и увидел прямо над собой огромный осветитель. - От этих дурацких ламп только жара и москиты. Скорее бы уж наступило два часа...
      И тут, словно вняв его мольбам, свет повсюду погас и одновременно заиграла медленная раздумчивая мелодия знаменитого композитора-северянина.
      - Два часа! - игриво склоняя голову к плечу, сказала Танрэй.
      Ал задумчиво улыбнулся, даже не услыхав ее. Музыке было не меньше пятисот лет... Что-то внутри действительно помнило ее. "Ты зря издеваешься, Сетен. Я почти ничего не забыл"... Кроме одного: Тессетен сказал что-то там о душе. Не о "куарт" едином, а о душе... Разделил...
      Он встретился взглядом с Паскомом. Тот прижмурился, а после указал глазами на небо, но в мысли не пустил...
      - Ты не скучаешь по ним? - вдруг спросила Танрэй, которая не могла ничего этого видеть, потому что танцевала, тихо покачиваясь в его объятьях и прижавшись лбом к его плечу.
      - Что? - отвлекся Ал и опустил к ней лицо.
      Она подняла палец к созвездию Большой Чаши, но положения не изменила. Он рассмеялся и ласково встряхнул ее.
      - Они нас подождут. Они ждут тысячи лет и подождут еще...
      - Еще тысячи?
      - Нет, зачем же? Наверняка меньше! Они дали мне обещание...
      - Какое?
      - Нас с тобой ждет большое будущее...
      - В смысле, длинное?
      - А вот этого они не уточняли, - Ал видел, что она просто дурачится. Он нисколько не сомневался, что до вершины пирамиды осталось совсем чуть-чуть. Женщины любят все драматизировать. А с вершины пирамиды до звезд рукой подать.
      - И ты веришь в это? Я думала, что лишь гадалки пользуются доверчивостью людей и приписывают звездам голоса, а оказалось, не только. Некоторые астрофизики тоже не прочь увидеть в небесах нечто такое, что недоступно простым смертным...
      - Ты и сама видела то, что видел я и что недоступно простым смертным. Смертным с невооруженным глазом...
      Она промолчала. Ал ощутил, что она запечалилась, и добавил:
      - Малыш, а малыш! Слышишь меня?
      Танрэй кивнула, не отрываясь от созерцания его и своих туфель.
      - Кроно бессильно перед языком звезд. Именно ты, именно это передашь ты тем, кто придет после нас. Возможно, нам самим...
      - Ал!..
      - Ты сможешь! - перебил он. - Это нужно!
      Она покачала головой.
      - Не мучай ее, Ал! - вдруг услышал он за спиной безучастный металлический голос.
      Ормона. Великолепная холодная Ормона в "змеиных" доспехах, с копной блестящих, иссиня-черных волос, брошенных на грудь через плечо. Она умела подходить к нему неожиданно.
      Ал почувствовал себя неуютно. Он знал, как расценивает его замешательство жена, но не хотел признаваться в своих слабостях ради того, чтобы переубедить и успокоить ее. Сложно объяснить свои ощущения человеку, который все равно не захочет тебе поверить. Ей отраднее будет гадать, права она или нет. Да, женщины - существа сложные. Сложнее звезд, сложнее самой вселенной. Они сами как вселенная, одновременно привлекательная и недоступная пониманию. Другое дело - Ормона. Жена Сетена непонятнее любой вселенной...
      По отношению к Ормоне он испытывал смешанные чувства: с одной стороны - восхищение, как профессионалом и вообще очень умным человеком; с другой - необходимость воздвигать барьер на границе, которую она то и дело пыталась нарушить. Кроме того, в ней было столько мужского, что Ал опасался даже представить свои действия в случае каких-либо кардинальных телодвижений с ее стороны. Как бы то ни было прискорбно, лидер миссионеров вынужден был признаться самому себе: вечный оптимист и "везунчик" Ал просто-напросто пасовал перед женой Тессетена. Но только себе! Никакой мужчина, находящийся в здравом уме, не покажет своих слабостей кому бы то ни было, даже собственному домашнему животному.
      - Ты вряд ли выжмешь из нее больше, - продолжала бесстрастная красавица, глядя ему в глаза и не улыбаясь. Нельзя требовать у гипсовой статуи вековечности мраморной скульптуры. Синтетический язык словесника Дантипада - вот ее предел...
      Ала захлестнула вьюга яростных мыслей жены, которая что есть сил сдавила пальцами его плечи и едва сдерживалась, чтобы не уронить достоинства и не вцепиться в узкогубое лицо Ормоны. Кроме того, он отчетливо видел, что половина обвинительных выпадов адресовалась ему: "Почему вместо того, чтобы поставить кобру на место, ты силишься усмехнуться?! Или... ты согласен?! Согласен с нею, да?! Ах, ты так и будешь молчать? Ты только со мной так смел, а Тессетен был прав, называя тебя болтуном! ".
      - Тебе, Ормона, не кажется, что вмешиваться в чужой разговор нетактично? - не выдержав, прошипела она.
      Та проигнорировала ее слова. К слову надо заметить, что Ормона ни разу в жизни еще не обратилась прямо к ней. Она протянула руку Алу, показывая, что тоже желает потанцевать вместе с ним.
      - Ничего страшного, Ал, - завладев им, произнесла жена Сетена. - Мыши серы, в темноте их не видно, а потому у них больше шансов не быть схваченными какой-нибудь совой. Она права. Не мучай ее...
      Ал взглянул на Танрэй. Та отступила, и кровь ударила ей в голову. "Ты молчишь, когда меня вот так оскорбляют?! Куда подевался твой убедительный язык?! Ты согласен с этой гидрой?! Ну, добро же, звездочет!..". Астрофизик ощутил, что Ормона прервала мысли Танрэй, и те больше не достигают его мозга. Он отстранился, но жена Тессетена с улыбкой превосходства приникла к его груди и развернулась так, что отсекла их друг от друга. Тем временем Танрэй уже бежала прочь. И он ничего так и не сказал.
      Получилось так, что "тес-габам" и группе дикарей пришло в голову возвращаться в амфитеатр одновременно, словно кто-то, управлявший судьбой тех и других, бросил две кости, и на обеих выпало по шестерке. И они неизбежно скучковались возле довольно широких ворот входа.
      У Дрэяна даже голова закружилась от удачной перспектив как-то поддеть неприятеля. Раздумывать он не стал и в общей толчее хорошенько ткнул его локтем в поддых. Абориген возмутился, но начало потасовки тут же пресекла охрана, которая состояла из оританян и местных молодцов. Хадд и вождь противной стороны вмешались и утихомирили разбушевавшихся юнцов. Конфликт, казалось, был задавлен на корню к вящему неудовольствию Дрэяна и "темнорожей обезьяны".
      - Ты куда торопишься? - спросил Хадд, отводя друга и подталкивая его между лопаток.
      Что ж, это - другое дело. Выстроенная таким образом фраза обещала многое. Потом. И Дрэян успокоился, но стоило Хадду отвлечься, обратился к Саткрону:
      - Эта паскуда не должна дожить до утра. Улавливаешь смысл?
      Тот завел глаза к небу и с видом превосходства принялся разъяснять ситуацию, дескать, если парламентер не досчитаются одного из своих, то не надо будет долго думать, кто в том виноват. И не видать им теплого местечка под крылышком папы-Ала. А то и хуже: законы здесь пока простые, не то что на Оритане.
      - Ты, пингвин! - возмутился Дрэян. - Совсем охренел? Будешь меня тут жизни обучать, что ли?!
      Саткрон многозначительно покосился на компанию местных, что окружали привратников амфитеатра.
      - Как тебе нравятся эти урбанизированные дикари, Дрэян? Неправда ли, они быстро привыкли к хорошему, а, приятель?
      - А-а-а-а... - протянул Дрэян, гадая, как он сам не дошел до столь простого решения.
      В это время мимо них, даже не замечая, пролетела рыжеволосая жена Ала. Лицо ее пылало гневом. Саткрон проводил ее взглядом и даже присвистнул.
      Танрэй взбежала по ступенькам на ассендо амфитеатра с окруженной невысокими крытыми колоннами мраморной беседкой на площадке. Только там девушка перевела дух от быстрого и долгого подъема, закусила губу и прижалась лбом к холодным перилам. То, что она переживала, было чем-то большим, нежели обычная ревность, как и то, что совершил Ал, было большим, нежели простое издевательство или предательство. Слезы помимо воли текли из ее глаз и некрасиво скапывали с подбородка и с кончика носа. Она всхлипнула и вытерла их тыльной стороной руки.
      От одной из колонн отделилась тень. Девушка не заметила Тессетена, пока он не заговорил:
      - Так, так, так... Одиночество - вот удел всех возвышенных натур...
      Танрэй вздрогнула и едва удержалась от того, чтобы нагрубить ему. Не в добрый час ты оказался рядом, Сетен! Как будто ожидал, что именно так все и будет... Как же она ненавидела "экономического гения" с его безобразным лицом и ехидной ухмылкой!
      - Знаю, знаю, золотая муза: моя страшная рожа бесит тебя... Она и меня бесит, детка, да так, что я выбросил все зеркала. Спроси у Ормоны - в нашем доме уже нет ни одного большого зеркала. Она и без того хороша, а я краше не стану... Зато в моем деле это ужасно удобно, и знаешь, почему?
      - И знать не хочу, Сетен! Ты видишь: мне не до того! Уйди, прошу! Неужели нет ничего святого для тебя?!
      - Так вот дослушай, и поймешь, что нет: глядя на меня, люди думают: "Ну, не может же душа у этого парня быть более безобразной, чем его морда!" И здесь они ошибаются... а силок затянулся. И все...
      Танрэй развернулась и пошла назад, но Сетен не отставал, идя рядом и чуть-чуть позади, заглядывая при этом ей через плечо:
      - Ты просто кичишься своими недостатками и думаешь, что это оправдает тебя! - жестоко бросила она, но поняла, что это все равно, что швырнуть камень в воду: она разойдется, и камень беспрепятственно нырнет на дно, а поверхность немедленно разгладится.
      - Просто я хотел поддержать тебя, ведь ты так самозабвенно плакала, золотая муза!..
      - Я никого об этом не просила. Почему ты думаешь, что это твое дело?!
      Он засмеялся:
      - Ох, сестренка, как же многолики вы, женщины! Иногда вы олицетворяете собой мудрость, а в следующее мгновение можете стать глупее новорожденного младенца...
      - Вы с Ормоной - одна душа! - в пылу раздражения выкрикнула она, резко остановившись и повернувшись к нему. При этом нога ее неловко покачнулась на скользком краю мраморной же лестницы.
      Сетен аккуратно придержал ее за руку и отвел от щек девушки сбившиеся волосы:
      - Да, в этом ты не ошиблась. И, как ни прискорбно, вы с Алом - тоже... - он омрачился на одно мгновение, но тут же воспрянул и склонился перед Танрэй: - А одари меня одним-единственным танцем, сестренка!
      Девушка замерла, колеблясь. В чем было дело? Играл ли он ту странную грусть? Или задумал что-то еще хуже? От Тессетена, бесспорно, нужно держаться как можно дальше, но все дело в том, что не в первый раз он так на нее смотрел. Иногда краем глаза она ловила этот взгляд в самые неожиданные моменты, когда быстрый Сетен все же успевал отвернуться или стать иронично-презрительным, как всегда...
      - Почему бы и нет? - вскинув голову, дерзко спросила Танрэй. - На то и дан праздник Теснауто, чтобы все танцевали!..
      Он усмехнулся и пробормотал что-то себе под нос. Если бы музыка в амфитеатре играла чуть потише, девушка, быть может, и услышала бы единственное тихое слово: "Гордячка"... Кроме того, со ступенек в свете яркой Селенио уже было видно танцующих Ала и Ормону. Конечно, он все понял... Впрочем, какое ей дело до чувств этого проходимца?!
      Танцуя, Сетен был далеко не так нахален, как в рассуждениях. Он едва касался Танрэй, словно боялся повредить ее неловким движением. Он впервые коснулся ее. Танрэй видела, как он способен двигаться, и не верила, что Тессетен может быть неловким. Что же заставило его попридержать свою наглость?..
      - Ты танцуешь, как сама Природа! - словно очнувшись от сна, вымолвил наконец он. - Даже больше: и Она не смогла бы танцевать лучше тебя... Знаешь, о чем я сейчас думаю?
      - Ни о чем хорошем, конечно.
      - Ну, это как взглянуть... Я думаю: интересно, а у нее такая же бархатная кожа на животике, как и на персиковых щечках? И еще: если взять кусочек льда и приложить...
      - Сетен! - оборвала она. - Срочно обратись к Паскому! Твой случай безнадёжен...
      - Вот именно... Прости, сестренка. Это всего лишь физиология. По-моему, любой мужчина, находясь с тобою рядом, через совсем малый промежуток времени обречен почувствовать себя несколько неудобно и в физиологическом, и в физическом плане. Я не виноват...
      - Значит, я виновата?!
      - Нет, такой тебя создала наша общая Мать, сестренка... Если ты мне не веришь, то...
      Она не знала, как он сделал то, что сделал. Просто в какую-то секунду до нее дошло, насколько сильно его желание, и поразилась, что такую бурю способен скрывать и удерживать в путах всего-навсего один человек. Слава Природе, Тессетен тут же провел пальцами по ее лицу, и острое, ослепительное впечатление померкло, сгладилось, не оставив в ее душе почти ничего:
      - Тебе не нужно этого знать. Прости еще раз...
      Танрэй выдохнула и моргнула:
      - Сетен! Если ты не прекратишь, я закончу танец не с тобой!
      Его рука невольно сжала ее запястье, но ладонью другой он беспечно хлопнул себя по лбу:
      - Ты опозоришь меня на все стадо... извини: племя!.. Нет, на это я пойти не могу! Закончить танец не со мной - это надо же до такого додуматься! Отрежь мой язык, сестренка, и прими его в жертву, но не бросай меня во имя нашей общей Матушки!..
      Тут Танрэй не выдержала и засмеялась. За время общения с Тессетеном ее гнев, обрушившись было на него, утонул, как тот камень. Ей действительно стало гораздо легче. И не было ничего драматичного в том, что Ал не сумел избавить себя и ее от Ормоны. Все страхи Танрэй - не более, чем иллюзия и домыслы. Вот и Сетена впутала... Так ему и надо, конечно, но она-то, она-то какова! Это некрасиво, подло и недостойно для той, которая сама учит людей высокому и светлому...
      Внезапно Сетен сделал эдакий пируэт и поставил ее позади себя. Это была последняя фаза танца, который они исполняли вдвоем. И, словно тень, Танрэй повторила каждое его движение, а в иные моменты чувствовала себя единым целым с ним и не замечала ничего страшного в этом человеке. Перед глазами откуда ни возьмись развернулась картинка из прошлого:
      Стоя на ступенях здания института, Ал машет ей рукой, и она подходит, по дороге пытаясь угадать, что за мужчина находится подле него и, щурясь от солнца, неприятным, тяжелым взглядом рассматривает её. Если бы она увидела его неожиданно и не знала бы, что он - друг Ала, то непременно бы отшатнулась или даже вскрикнула от испуга. Лицо незнакомца было безобразным даже тогда, когда он был серьезен, а уж если смеялся...
      - Знакомься, Танрэй: это мой друг, Тессетен...
      Она до сих пор не могла понять, в какую минуту и что выражает его взгляд, а в тот момент ей и подавно показалось, будто этот Тессетен, лучший экономист Эйсетти, за что-то возненавидел ее и даже не пытается этого скрыть...
      И еще одна мысль мелькнула у нее теперь - такая, от которой ей стало стыдно, гадко и тошно. Она вдруг вспомнила свою недавнюю - и пяти минут, наверное, не прошло - импульсивную и бредовую идею отомстить этим двоим сразу: просто изменить Алу с его лучшим другом. Сейчас, когда тот вроде как немного открылся ей, Танрэй живо представила себе, что это могло бы произойти (и очень даже могло, как оказалось!), а потому вздрогнула. Наверное, для подобного шага ей нужно было бы напиться до беспамятства. О, Природа! Что только ни делают люди под влиянием преходящих, мимолетных эмоций! Мало того, Танрэй подумала, что оскорбила бы тем самым и не повинного в их дрязгах Тессетена: он мог дать ей все, она поняла это в ослепительный миг прозрения; взамен - не получил бы ничего, кроме глубокого отвращения... Какая странная эта жизнь... Пройдя ее от края до края, едва ли научишься жить правильно...
      - Научишься, если вспомнишь кое-что! - раскрутив девушку и поймав за талию, сказал Сетен, а затем поцеловал её руку и отпустил: - Это был незабываемый танец, сестренка! И все-таки, как насчет бархатного пупочка? Ну, да... да... беги... - он посмотрел вслед изящной и ускользающей фигурке. - Беги... А я мог бы научить тебя... Ну, не судьба... Не судьба...
      Дрэян с любопытством наблюдал за перестановками в обществе первых миссионеров и посмеивался: вот они, "правильные" оританяне! "Змея", то есть, жена чудовищного урода-северянина, изнывая от похоти, трется бедрами и вовсю прижимается к "непорочному и принципиальному" Алу (надо понимать, изголодалась по мужикам с нормальной внешностью), а училка, словно пятнадцатилетняя дурочка, зацепилась за этот "отброс", повисла на нем и вовсю старается быть с ним любезной. Милые порядки тут у вас, атмереро!
      Но это еще не все. По окончании длинного танца эти две пары снова разъединились, а так как крутили хвостами они в разных секторах, разделенных лишь прозрачными стенами, то теперь, дабы вернуться к своему супругу, каждая из женщин должна была миновать смутно светящуюся тропинку в узком проходе между помещениями. И на этом пути одна из них неизбежно будет вынуждена уступить другой дорогу. Тут-то, Дрэян предчувствовал, произойдет самое интересное, и он не ошибся.
      Откинув плечи и голову, крошка-училка с вызовом смотрела в черные глаза "змеи", а тонкие губы последней кривились от холодной усмешки превосходства. Так, девочки, а вот и не подеретесь, спорим?! В этот момент Ал оглянулся на жену и улыбнулся, но его тут же отвлек архитектор, нетвердые ноги которого носили хозяина от одной компании к другой. Однако призыв, посланный Алом, достиг Танрэй. "Змеи" для нее больше не существовало. Она сделала шаг в сторону и, пропустив ее, нетерпеливо бросилась к мужу.
      В этот момент "змеюка" вдруг развернулась и схватила ее за локоть. Бедная училка по инерции пробежала по дуге и едва не упала. Тогда черноволосая южанка впилась длинными пальцами одной руки ей в затылок, а другой - в подбородок, дернула к себе и присосалась своим ртом к ее губам.
      Вот это беспредел! И они - наши будущие правители?! Законодатели? Судьи! Дрэян был в восторге, ибо наконец-то понял, что легендарные миссионеры - вовсе не дяди и тети с облачка, а вполне земные и натуральные преступники, вроде него и других "габ-шостеров". Преступники - от слова "переступить": через законы предков, Природы, морали. "Габ-шостеры" рано или поздно станут среди них своими...
      Тут Саткрон толкнул его носком ботинка в щиколотку и показал на ворота:
      - Дрэян! Идем, ты!
      - Спишь, что ли? - буркнул Хадд, которого интересовала не элита Кула-Ори, а сам народ, и пошел первым.
      Дрэян не понял, и Саткрон пояснил:
      - Там одна из обезьян ушла за пределы здания. Совсем одна. Понял? Ну? - он защипнул пальцами верхнее и нижнее веко.
      Дрэян высоко хохотнул, изобразил некое па средней сложности и, сунув руки в карманы, завилял бедрами в направлении выхода.
      Танрэй поняла, что, скорее всего, еще не проснулась, и кошмарный сон продолжается. Ядовитый язык жены Сетена дерзко скользнул ей в рот и, словно жало, впился в нёбо, а затем потянул за собой ее собственный. Танрэй беспомощно заколотилась в ее руках. Она никогда не подозревала, что Ормона столь сильна. И тогда девушка просто стиснула зубы с такой силой, что в момент ощутила, как слюна приобрела интенсивно-медный привкус. Ормона не вскрикнула, но мгновенно выдернула поврежденный язык, отпрянула и, вытирая с подбородка брызнувшую кровь, так заглянула в глаза Танрэй, что у той затряслись поджилки.
      - Вкусно, сестричка? - спросила жена Сетена, провела указательными пальцами под нижней губой и, улыбнувшись, повернулась к ней спиной.
      Проклятая извращенка! Танрэй проморгалась, чтобы на всякий случай удостовериться в реальности происходящего, подбежала к фонтанчику и основательно прополоскала рот. Добро же, кобра! Ты обо мне еще вспомнишь! Я уж я тебе точно этого - не забуду!..
      Ал потерял ее из виду, но тут же напряг мысленный центр и прислушался к себе. Кронрэй преследовал его, отвлекая тем, что в десятый раз пересказывал какую-то историю.
      Наконец клубок смятенных мыслей Танрэй зацепил его ниточку и повлек за собой. Астрофизик не на шутку встревожился, почуяв, что с женой что-то случилось, но еще не разобрав, что именно. Котел кипел так сильно, что не пускал его и не позволял оценить диапазон разброса негативной энергии... Ал встряхнулся, как это делал Нат, если на него попадала вода, и бросился навстречу немому воплю.
      Танрэй сидела возле фонтанчика, неподвижная и прямая, словно статуя, с опущенными на колени ладонями и отсутствующим взглядом. В этот момент все они ощутили довольно сильный подземный толчок, и где-то в городе тоскливо взвыли многочисленные собаки.
      - Ты что?! - Ал схватил жену под локти и поднял на ноги.
      Танрэй даже не заметила волнений почвы.
      - Ал! Мы становимся чужими друг другу, Ал! - выдавила она и расплакалась.
      - О-о-о! - простонал Кронрэй, который был настроен только на положительные эмоции и бесконечное удовольствие. Закрываясь от них руками, словно Ал и Танрэй могли помешать его благополучию, созидатель отступил на три шага: - Ухожу, ухожу! Ради Природы, я ничего не слышал! Я здесь ни при чем!
      Тут не пожелал б вмешиваться даже мудрый кулаптр Паском...
      - Идем отсюда! - скороговоркой пробормотал Ал, подхватил ее на руки и почти бегом выскочил из амфитеатра.
      Неподалеку, в зарослях парка, сверкнуло несколько двойных красноватых и зеленоватых огоньков.
      Астрофизик поставил жену на слабо содрогавшуюся землю и, взяв за руку, повлек за собой.
      - Куда? - хлюпая носом, пробасила уничтоженная Танрэй, но продолжала следовать за Алом, как на поводке - без желания, но и без протеста.
      - На берег Кула-Шри. На наше место, там поговорим с тобой спокойно...
      - Я хочу вернуться на Оритан, Ал, - сказала она тогда.
      Он ничего не ответил, пока они не достигли берега. Там Ал усадил жену на затянутое лианами громадное бревно, а сам пристроился у ее ног, как это часто делал верный Натаути:
      - В чем дело, малыш?
      - Моих сил больше нет, Ал... Я иссякла... Видеть, как с каждым днем мы все сильнее отдаляемся друг от друга, чувствовать себя никчемным балластом, бездарем, пустышкой! Зачем я здесь нужна тебе? Я никогда не заговорю языком твоих звезд, для этого надо родиться гением... и... не женщиной, ты был прав... Не женщиной...
      Ал поцеловал ее в коленку и поднял голову:
      - Ты же так не думаешь...
      - Зато я так чувствую! И знаю, что не ошибаюсь.
      - Еще как ошибаешься, солнышко. Ты обязательно заговоришь! Они... - он указал на Шагающее созвездие, - они не умеют лгать, в отличие от нас...
      Танрэй наклонилась к нему, но отпрянула, вспомнив о том, что губы ее осквернены кровью ненавистной Ормоны. Ал понял ее, но привлек к себе...
      А где-то, шагах в пятидесяти от них, в кустах улегся Нат "Хранитель". Так и переводилось его имя с языка ори на любой другой: Натаути - "Хранитель-Волк"...
      Переводя дух после быстрого бега, волк все оглядывался за спину, но быть ему предначертано здесь, и он не посмеет ослушаться...
      - Ты! Эй, пошли с нами, что покажем! - догоняя на темной тропинке парка намеченного Хаддом аборигена, выкрикнул разгоряченный Саткрон.
      Туземец оглянулся с непонимающей, но приветливой улыбкой. Он безгранично доверял народу "Богов Первого Времени" и, самое главное, златовласой атме Танрэй. Между тем языка ори он не знал, а "тес-габы" не потрудились выучить дантипадовский искусственный ради "темнорожих выродков".
      Хадд сделал знак рукой, указывая в сторону джунглей. Дрэян подыграл, усердно щелкая пальцами. Дикарь хлопнул в ладоши и вопросительно посмотрел вначале на Хадда, затем - на Дрэяна.
      - Вот-вот! Точно! - согласились "тес-габы" и без труда потащили его в темноту.
      Дрэян на ходу вытащил из-за голенища ботинка свинцовый утяжелитель с острыми шипами и продел в него пальцы, заметив краем глаза, что и Саткрон снаряжает кастет, только без шипов. Хадд радушно водил руками, раздвигал ветки и расчищал дорогу перед тупым дикарем. Тропинка становилась все уже и все дальше уводила их от Кула-Ори в непролазные джунгли. Вскоре абориген попытался что-то объяснить им и напрочь отказался идти дальше. "Тес-габы" поняли его жест, которыми он убеждал их, что в джунглях опасно из-за диких зверей...
      Острый слух Ната уловил сокрушенный шепот хозяйки:
      - Но ведь я чувствую, что не нужна тебе, Ал!..
      Вот глупости! Волк завернул уши назад. Нет, теперь эти двуногие далеко. Их можно было бы еще найти. По едва уловимому пока сладковатому запаху. Но это лишь при условии, что он сейчас же решится бросить здесь эту безалаберную пару. Они думают, что ни звери, ни прямоходящие ни разу не нападали на них просто так, за их чистые души и красивые глаза... Ох, хозяева, сдается мне, звезды отвернулись в другую сторону, когда ваши родители мастерили вас обоих...
      Натаути отчаянно хотелось раздвоиться и оказаться сразу в двух местах. Но так не бывает. И он выбрал хозяев. Нат знал, что очень скоро ему придется горько пожалеть об этом, но инстинкт не позволил ему поступить иначе. В эту ночь он должен присутствовать неподалеку, потому что... потому что... Да откуда ему знать, почему?! Должен - и все! Так велела ему общая для всех мать-Природа... И еще Натаути пожалеет, что не родился человеком, ведь в этом случае он наверняка нашел бы правильный выход. Может быть, нашел бы...
      Дрэян ударил первым. Дикарь нелепо взмахнул руками и, освещенный Селенио, широко раскрытыми глазами уставился на него. Был он похож на ребенка, которому досталось за проделки старших сверстников и который даже не знал, что именно они натворили.
      - Получи же и от меня, смердящая мартышка! - Саткрон всадил свинцовый утяжелитель в впирающую над нижней частью лица переносицу аборигена. Его кастет был без шипов, но кровь все равно брызнула в разные стороны.
      Двое других внесли свой "вклад" вслед за ними, а Хадд присоединился потом, когда те гоняли пинками окровавленное, еще живое, тело.
      Нат напряг слух. Кажется, там тихо, но, скорее всего, это из-за того, что двуногие нелюди и их наивная жертва ушли слишком далеко. Волк был чересчур стар и не так уж далек от смерти, чтобы не уметь почуять ее приближение к кому бы то ни было...
      Уши его двигались точно локаторы - "звездные тарелки" на бывшей работе хозяина, там, на далекой родине. Ал брал его с собой в институтскую обсерваторию. Его, хозяйку, своего друга и его спутницу. Друг хозяина очень долго смотрел в отверстие громадной черной трубы, нацеленной в небо, а потом сказал:
      - Поверить трудно, братишка, на сколько она увеличивает! Так поглядишь на звездное небо, кажется, черную землю припорошило первым снегом... А в телескопе твоем одна-единственная звездочка на всю Вселенную...
      - Подожди, я параметры не сменил... - спохватился Ал и добавил: - Звезды - сложная вещь. Просто так на них смотреть не интересно. Лучше я покажу вам Селенио, она видна почти полностью сегодня ночью...
      И Танрэй вскрикнула от восхищения, ибо ей показалось, что призрачные желтые кряжи начинаются сразу за пределами обсерватории, с другого конца трубы...
      - Ты уверена, что тебе уже необходима такая зависимость? тихо спросил хозяин сейчас; он говорил это на ухо Танрэй, закрывая ее от всего мира, и никто, кроме них троих, не должен был услышать ни этой фразы, ни того, что она ответит...
      Волк дернул ухом. Конечно, она уверена. Давно пора было помочь ей разобраться в собственной душе. А как еще она сможет это сделать, если не проверенным тысячелетиями способом ответственностью за того, кто зависит от тебя, кто слаб и беззащитен, кто погибнет, если ты не вспомнишь ВСЁ?!
      Легкий, мелодичный стон, донесшийся с берега - это был ее голос, и она была уверена - затмился вдруг предсмертным хрипением, которого Нат не мог слышать, но которое звучало у него в голове, отображалось приторно-гадким запахом погибающей плоти...
      Да, хозяин, со звездами всегда сложно. Не поймешь ведь сразу, какие из них дают жизнь, а какие - наоборот, отнимают... При этом и то, и другое, происходит прямо перед глазами, почти совсем рядом...
      Разные бывают звезды, хозяин... Разные...
      Все продолжается... У меня есть тринадцать Попутчиков, а Третий поведал, что отныне Он будет моим спутником и Проводником, потому что мой Учитель больше не сможет вернуться сюда - даже в том случае, если у него ничего не получится и на этот раз. Просто это - последняя ступенька. Дальше - лишь вершина. Или ничто. Передо мной же расстилается Путь, и пока не видно ему конца.
      Все впереди...
      ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
      Она отбросила с его лица капюшон:
      - Это ты?.. - жрица не ожидала увидеть его. В первый момент её взяла оторопь: но... как же это?.. И - озарение! Она все вспомнила. Да, Он. Помощник Верховного Жреца не может не быть магом, чародеем, кудесником, звездочетом, колдуном... Колдуном! Это Он! Смягчившиеся черты, новый взгляд темно-карих глаз. Как бы другой, но - Он! У него много имен - тысяча или больше. Но это неважно. - Это ты... - выдохнула она, обессилев, словно долго-долго, до изнеможения, карабкалась на неприступную скалу и вдруг, совершенно неожиданно, рука ее нащупала спасительный уступ, и готовое упасть в пропасть тело последним рывком вкатилось в расщелину. Последний приют... Больше не будет... Это - последний...
      Он поднял руки к небу и воздал хвалу богам. Падая к его ногам, жрица закричала, словно избавилась от непосильного бремени, камнем лежавшего на плечах. Колдун опустился на колени и обнял ее. Словно в хмельном бреду, покачиваясь, с мутным взглядом, женщина взглянула в его глаза и уронила голову на закрытое черной хламидой плечо Помощника Верховного Жреца, своего вечного попутчика, который постоянно был рядом и которого она никогда не узнавала. В этом была ее беда. В этом состояло их проклятье...
      Колдун прижался щекой к разметавшимся, без крылатой короны, золотым волосам и закрыл глаза со словами:
      - Здравствуй, Танрэй...
      - Я так ждала тебя...
      И Рената повернула голову на подушке. Ник спал почти на животе, аккуратно положив руку на ее талию. Она вздохнула и потянулась: ей все казалось, что где-то что-то разрешилось, и ей было легко. Потом она поняла, что все - сон... Все было сном. И, всхлипнув, рывком свернулась змеей. Рука Гроссмана при этом скатилась на постель, но он не проснулся.
      Рената дернулась именно из-за того, что вспомнила с отчетливой ясностью позавчерашний день... Вспомнила два взгляда Ромальцева - и сердце заколотилось, словно осатаневший метроном безумного музыканта.
      Это все ерунда! Что бы она там ни нафантазировала - ерунда. Искушение темных сил, которые за что-то возненавидели ее и теперь доканывают не одним, так другим способом...
      Но этот взгляд, этот неповторимый взгляд, который, как ей казалось, она знала тысячу лет... Влад все время был в темных очках, однако кому, как не ей, знать причину таких взглядов, которые чувствуешь, как раскаленное шило, воткнутое в свод черепа - в том самом месте, где он сочленяется с позвоночником...
      Только-только светает, но ей уже не уснуть. Рената должна раз и навсегда решить для себя этот вопрос...
      Во-первых, почему он так смотрел на нее - причем с самого первого дня встречи, когда Рената по ошибке, еще не до конца выздоровев после рождения Сашки, бросилась к нему в стихийном порыве с именем, которое редко срывалось у нее с губ, но ни на минуту не шло из головы?! Разум отказывается верить... А тогда, в ателье? В затылке кололо и жгло сильнее обычного, дыхание заходилось от предчувствия чего-то... чего-то... лишь протянуть руку и взять... но... Но - нет!
      А во-вторых, если все же допустить такую вещь, просто сойти с ума и допустить - то КАК?! Как он сделал это? С этим надо заканчивать. Теперь - или никогда. И не оглядывайся.
      Рената быстро и тихо оделась, чтобы выскользнуть за дверь. Сашкин еще спит: он любит спать. Ник... впрочем, почему нет? Ей нужно уладить внутренний конфликт - и все. При чем тут Ник? Захочет - поймет. Ей нет никакой разницы.
      "Ну, держись!" - почему-то подумала она и вылетела из дома, а ноги сами привели ее к "Бенну" зданию, на фронтоне которого раскинула крылья стилизованная египетская птица в короне, увенчанной солнечной ладьей. Сердце вновь бешено заколотилось. Это просто совпадение, исключительно совпадение. И при чем здесь, черт возьми, вся та чепуха, которая набилась ей в голову?! Все так материально, что это видит глаз, может коснуться рука, а душа молчит. Под карнизом пролегла небольшая трещина, пересекающая угол дома и уходящая на торец. И что в этом возвышенного, необычайного, я тебя спрашиваю?! Ты просто сошла с ума... Хотя... Надо же, удивила! Ты в него и не возвращалась...
      Чтобы окончательно убедиться в своей ошибке, Рената коснулась холодного камня. Кое-где облицовка уже облупилась, и сквозь нее проглядывает кирпичная кладка. Издалека этого не заметно, здание фирмы выглядит почти новым и кажется игрушкой, занимательной и симпатичной. Но, если приглядеться, в глаза уже бросается и трещина, и разъедающая гранитное покрытие плинтусов пыль, и слабые потеки от недавних ливней...
      Захотелось плакать. Так она плакала, когда ей исполнилось четырнадцать и когда она поняла, что мир - это что-то другое, нежели она представляла в безмятежном детстве. Она плакала, когда ушли все гости, плакала безутешно, навзрыд. Ей было очень плохо. Как сейчас...
      Было светло, но солнце до сих пор еще не встало. Время будто задумалось и не спешило вперед...
      И Рената пошла к перекрестку, загадав по пути: если придет троллейбус, она отправится на работу, а если трамвай - домой. И еще жутко хочется есть. А на самом деле - умереть...
      Она даже вздрогнула, когда из-за угла вынырнул знакомый "Паджеро". Не заметив ее среди густо цветущих вишневых деревьев и сирени, Влад остановился у крыльца здания, отстегнул ремешок и повернул ключ в замке зажигания.
      Рената круто развернулась и, подлетев к его машине, бесцеремонно плюхнулась в кресло слева.
      - Поехали! - сказала она, краем глаза замечая крайнюю степень изумления Ромальцева. Он даже выпустил ключи, и они упали ему под ноги. Была не была, Владик... Потерпи. Ведь все знают, что я дура, вот и тебе представился шанс убедиться в этом... Может быть, он решил, что она перепутала его джип с такси? Рената повернула голову и посмотрела на него. Он выглядел растерянным, как пес, до которого не дошел смысл приказа хозяина. Тогда она повторила: - Ну, поехали же!
      Влад наклонился и нащупал на резиновом коврике свои ключи.
      - Куда? - еще не выпрямившись, уточнил он.
      - Пока - прямо.
      Кажется, он справился с собой. Машина вновь завелась и тронулась с места. Рената уставилась на дорогу. Влад сглотнул и постучал пальцами по баранке руля. "Паджеро" выкатился на перекресток и притормозил у мигавшего желтым светофора.
      - Дальше?
      - Прямо.
      - Там знак.
      - Тогда направо. Мне без разницы.
      Влад перекрутил руль, и послушная махина, вывернув колеса, двинулась направо. Тогда Ромальцев поинтересовался:
      - А куда вы стремитесь, Рената? Это не секрет?
      - Во-первых, доброе утро.
      Он кивнул в ответ.
      - Во-вторых, куда глаза глядят. Ведь на работу никто из нас двоих не опаздывает? - и тут на верхушках деревьев и зданий разлился нежно-персиковый свет зари; в этот момент Ренату осенило: - А вот вы держите курс туда, где взойдет солнце!
      Вопросов он больше не задавал. Наверное, понял, что с чокнутыми лучше не препираться... Верно, Владик, верно. А на обратном пути завезешь меня в дом для душевнобольных...
      И Ромальцев привез ее в место, как нельзя лучше подходящее для разговора, намеченного Ренатой. Этим местом был берег озера, поросший скорбными ивами, ветви которых плавали в воде, словно девичьи косы. Румяная заря уже царила на каменных грядах у обрыва. А вдалеке, за холмами, всходило солнце в золотой ладье...
      Рената вышла из машины и посмотрела на горизонт, а затем оглянулась на Влада. Тот в задумчивости сидел в своем кресле и не двигался. Что-то мелькнуло у нее в душе. Еще чуть-чуть - и она совсем догадалась бы, почему так тяжело ему быть в этом месте. Еще чуть-чуть... И тогда Рената заговорила:
      - Ты помнишь? "Заря, свет которой отливал на боках белоснежных шаров зданий... Мы с тобой любили смотреть на нее"...
      Ромальцев сочувственно посмотрел на нее, вышел наружу и огляделся по сторонам. Ей показалось, будто он втайне надеется, что сейчас им кто-нибудь помешает.
      - Это ничего не напоминает тебе? А это: "Твой покровитель бог-звезда... душа твоя переправилась, твое тело обрело силу... Двери сокрытой земли распахнуты перед тобой... Осирис, покоритель миллионов лет, приходит к тебе"***...
      *** "Тексты Пирамид"
      Влад кашлянул, повел бровями и в ожидании развязки положил руки в карманы брюк. И вот тут уж Ренате стало невыносимо смешно. Ду-у-ура! Она прикрылась ладонью и тихонько застонала от неудержимого смеха.
      - И что? - уточнил Владислав. - Приходит - и что дальше?
      Рената не заметила, что его интонацию можно было интерпретировать двояко: не то он хотел объяснить, что её представление уже утомляет, не то решил стать экзаменатором и вытянуть из заядлого "двоечника" хоть какие-то знания. А не заметила она именно от того, что сотрясалась от смеха. Едва слышно пискнув, молодая женщина замахала на него рукой. Наконец приступ прошел.
      - Извините меня ради бога, Влад! Я понимаю, что выглядело все это в высшей степени по-идиотски, но мне надо было выяснить... - она села в машину.
      - Выяснить что?
      - Ничего. Все, что я хотела, я выяснила. Извините меня...
      - Да нет, в общем-то не страшно... - пожав плечами, сказал Ромальцев таким тоном, каким обычно произносят присловье "бывает хуже, но реже".
      - Можно, я не буду оправдываться?
      - Да пожалуйста. Приходите еще, - он то и дело взглядывал на часы, а "Паджеро" спортивно скакал по ухабам.
      - Отвезите меня в дурдом, Влад...
      Ромальцев с опаской покосился на нее:
      - А быть может, вам еще туда рано?
      - Нет, по-моему, в самый раз.
      - Но вы все-таки потерпите, и если ничего не изменится в лучшую сторону, то я к вашим услугам...
      Она натянуто рассмеялась:
      - Вы умеете утешить. Хорошо, я объясню, чтобы вы не считали меня совсем уж законченной идиоткой... Помните, при первой встрече с вами я обозналась?
      Влад нахмурил брови, поднатужился, пришпорил память и разочарованно покачал головой:
      - Честно говоря, нет.
      - В ресторане, почти четыре года назад, летом... Хотя о чем это я?! За четыре года вы столько перебывали в различных ресторанах, что вряд ли вспомните тот короткий эпизод...
      - Это точно, - согласился он.
      - Но поверьте тогда на слово. Состояние у меня тогда было ужасное. Так бывает со многими женщинами, врачи называют это послеродовой депрессией... Самое странное, что эта "депрессия" лично у меня длится все это время... Вы напомнили мне тогда одного человека... очень мне дорогого...
      Ромальцев помолчал и наконец спросил:
      - И я... по-прежнему напоминаю вам этого человека?..
      - Иногда - да. Иногда - нет... Но чаще всего - да... - она растирала замерзшие от волнения пальцы, унизанные изящными золотыми колечками под цвет волос; Влад покосился на ее шею, где среди завитушек локонов поблескивала золотая же цепочка с маленькой подвеской, покоящейся в яремной впадинке. И опустил глаза, словно что-то отметив про себя.
      - Странно... - проговорил он и усмехнулся: - всегда считал, что я один такой - единственный и неповторимый...
      - Дело не в том. Он был похож на вас не внешне, вот в чем дело...
      - Был?
      - Я ведь не сказала... Да, был: его не стало несколько лет назад, той осенью... - она сжала кулаки, и голос ее не дрогнул и не изменился.
      - Гм... действительно... Может, вам действительно... к врачу... Как насчет этого?
      - Думаю, что это неизлечимо... Тут что-то глубже. Простите за избитое сравнение, но это как если плывешь-плывешь и думаешь, что опустишь ногу и коснешься дна... А когда оказывается, что до этого самого дна и не донырнуть, начинаешь захлебываться от страха. Особенно ночью и в незнакомом месте. С вами такого не бывало?
      Влад неопределенно пожал плечами. Рената зажмурилась. Оставалось последнее: сказать все. Если это Он, то, возможно, он поймет, почувствует ее состояние, подставит плечо, прикроет, как всегда, собой, прогонит опасность... Если нет... Ну что ж, с женщинами по-всякому бывает... Не всем же быть таким воплощением благовоспитанности и сдержанности, как его Ася...
      - Я почему-то уверена, что он где-то рядом. Может быть, он просто не может меня найти. Может, думает, что я забыла его, что рана зажила и не стоит ее теребить. Тогда он ошибается. Если бы он... если бы сейчас он только поманил меня рукой, я бросила бы все...
      Он в упор посмотрел на нее:
      - И вашего сына? - в тоне Ромальцева прозвучали выжидательные нотки.
      - Не знаю... - упавшим голосом пробормотала она и взялась за виски. - Дайте сигарету, если есть... - Рената подкурила; Влад положил зажигалку на приборную панель. - Это его сын... Как бы я бросила одного ради другого, если... Я НЕ ЗНАЮ!!! она сделала короткую и быструю затяжку, кашлянула, затянулась еще и еще. Пока она курила, Ромальцев молчал. Они уже остановились у "Бенну", но продолжали сидеть в машине. Улица заплывала прохожими, обочина - припаркованными автомобилями.
      - Для чего вы мне сказали об этом? - не глядя в ее сторону, наконец спросил Влад.
      - Потому что у меня не все дома... - буркнула она. - Я вас совсем не знаю, а уже столько раз зарекомендовала себя как идиотка. Теперь вот лезу зачем-то в вашу жизнь... Наверняка ведь вы подумали, что я вешаюсь вам на шею...
      Влад ответил после продолжительной паузы:
      - Нет, я так не подумал.
      - Все равно извините меня... - она уже поняла, что ошиблась. Если бы это был Саша, он уже давно взял бы ее за руки, успокоил, сделал бы все, чтобы ей было хорошо и легко.
      - Ничего, переживу.
      - Платье для Аси будет готово в среду. Можете приезжать за ним...
      Он растянул губы в вежливой улыбке, но лишь на несколько мгновений. Затем ободряюще коснулся ее плеча:
      - Я приеду. Спасибо.
      - Не за что... Всего доброго.
      - Подождите. Может быть, я подвезу вас?
      - Нет. Я и так отняла у вас слишком много времени. Еще раз простите.
      Влад проводил ее взглядом до поворота. Не разбирая дороги, она понуро плелась по тротуару, словно душу выдернули из нее. Судорожно переведя дух, он отклонился на подголовник кресла и закрыл глаза.
      - Няня Люда, ты ведь обещала мне рассказать свой сон! вдруг ни с того ни с сего вспомнил Сашкин.
      Разрумяненный от беготни, с озорным огоньком в глазах, мальчик подсел к ней на скамейку и деликатно отодвинул книгу, которую она читала. Надо же, какая память у ребенка! И на что на обещание рассказать о каком-то сне! Ведь в парке сейчас столько интересного - вон там малышей катают на крошечном черном пони, который покорно кивает мягкой черной гривой и цокает копытцами по асфальту, неся на себе очередного наездника. Девочка-сопровождающая с видом полного безразличия ведет его под уздцы и ей скучно. А вон там, на полянке, ребятня затеяла игру в "войнушки"... А Саше нужен ее сон.
      - Может, поиграешь? - с тоской спросила Люда: именно сегодня у нее было скверное настроение и разговаривать совсем не хотелось. Тем более, с ребенком, которому все равно не понять ее огорчений. Домашние проблемы Людмила старалась не выносить на люди, подруги у нее были только в школе, да и те потом все куда-то сплыли - кто-то выскочил замуж, кто-то уехал... Пожаловаться на судьбу было абсолютно некому. Ясное дело, что для матери она была обузой - не столько в материальном аспекте, сколько в моральном... Что ж поделать, так они обе устроены...
      - Ну, пожалуйста! - ласково попросил Саша и положил теплую ладошку на ее руку.
      Знает же, что так ему не откажут... Людмила вздохнула.
      - Сон как сон... - зря она заикнулась про него при впечатлительном мальчишке: теперь придется рассказывать, отвечать на всякие вопросы... - Мне снилось, что мы сидим в твоей комнате...
      - В моей? У нас дома?
      - Ну да. Не перебивай, а слушай. Потом спросишь. Мы с тобой как будто играли, а потом ты что-то сказал и начал летать. Я хотела тебя поймать - и вдруг раз! отрываюсь от пола и лечу за тобой. И вроде так просто у нас с тобой все это получилось... Летаем, как наяву... И неожиданно прям из-под ковра начинает расти дерево, и быстро-быстро растет... большое такое... Проросло в потолок, а мы с тобой уселись на ветках, как две птички, и растем вместе с этим деревом. А потом я проснулась. Всё.
      Саша задумался и решил:
      - Теть Люд... неинтересный у тебя сон...
      Она засмеялась. Что ж, зато честно. Детская непосредственность.
      - Ну уж какой приснился.
      - Мне лучше снятся.
      - Ты еще маленький, ты растешь. Тебе все должно быть интересно.
      - Мы с тобой мало полетали, - объяснил Саша. - А я люблю долго...
      Тут на другом краю их скамейки примостился какой-то мужчина с мальчиком.
      - Горе ты моё! - приговаривал незнакомец, подкатывая штанину на правой ноге ребенка и разглядывая небольшую ссадину на коленке. - Ну, надо было, а!
      Мальчишка безучастно, словно речь шла вовсе не о его ноге, вывернул голову и поглядел на Люду и Сашу заметно косящими глазами. Несмотря на этот дефект, мальчуган был симпатичным, только, как показалось няне, каким-то потерянным.
      - Не вертись, горе, не вертись! - увещевал его мужчина.
      - Да пусти меня! Не хочу! - огрызнулся тот, выскользнул у него из-под руки и убежал на площадку к визжащим детям.
      - Никакого с ним сладу - чистое наказание! - незнакомец слегка улыбнулся Люде и прикрыл рот ладонью (видимо, был он очень стеснительным человеком). - Что ты будешь с ним делать! То перемажется с ног до головы, как поросенок, то коленки себе расквасит... Вам, поди, это знакомо, с вашим-то карапузом...
      - Бывает... - согласилась Люда, почему-то завороженная странноватым видом этого субъекта. Он не представлял из себя ничего выдающегося, и в то же время в нем было что-то, что притягивало внимание и уже не давало забыть, где, когда и при каких обстоятельствах ты его встречал.
      - А я, знаете, не мастак в этом деле... Он, как положено, раньше все с матерью да с матерью, а теперь вот никуда не денешься: поехала маманя наша в командировку. Пацан-то вроде и большой, а без присмотра пока еще рано...
      - Конечно. Не такой уж он и большой - наверное, еще и в школу не ходит?
      - Не ходит. А вашему сколько? - мужчина кивнул на Сашу, который тоже внимательно разглядывал его.
      - Скоро четыре.
      Папаша уставился на своего отпрыска, который носился по поляне и "стрелял" из кривой палки.
      - Ох и ото-о-о-орва растет! - прокомментировал он очередную проделку мальчишки, но в то же время в голосе его прозвучала неприкрытая гордость, свойственная всем недалеким отцам, которые вместо того, чтобы проявить педагогическую смекалку предпочтут посоветовать сыну дать обидчику сдачи, да так, чтоб неповадно было. Но Люде почему-то померещилось, что здесь не все так, как кажется. Все налицо: неказистого вида папаша, явно не хватающий звезд с неба, диковатый сын, не привыкший к обществу "любимого предка", и ситуация, когда им пришлось проводить время вместе. А вот где-то что-то не так. Но в любом случае, это ее нисколько не касается. Пусть воспитывает, как угодно, а ее дело - приглядывать за Сашкой...
      Но прошло какое-то время... и еще какое-то время... и Люда поняла, что разговорилась с этим обаятельным болтуном. Звали его Марком. Странно, что она не видела его здесь раньше... Конечно, конечно, его семья ведь совсем недавно переехала в этот район; хорошее местечко, надо сказать. Вот и мальчик у нее, у Люды, прехорошенький. Не ее мальчик? А так похож... И ваш тоже... И так далее... И тому подобное... Ага... Угу... Пое-е-ехало!..
      - А я не понравился вашему воспитаннику! - хохотнул вдруг Марк, кивая на Сашу и прикрывая рот свернутой в трубочку газетой. - Смотрите-ка! Наблюдает...
      Они оглянулись. Саша сидел в траве у клумбы и гладил колосок, разглядывая Марка и словно силясь что-то вспомнить. А может, и нет. Это Люде так показалось.
      - Да что вы! - смутилась она. - Саша никогда плохо не оценивает людей. Он очень наивный ребенок и немного стесняется... э-э-э... малознакомых людей... Интроверт.
      - Интро... кто?
      - Интроверт. Это такой соционический тип. "Обращенный в себя", проще говоря... Вот Толя ваш - наоборот, экстраверт...
      - Подождите-подождите! Дайте я интроверта запомню!
      - Неужели же вы не слышали?! Сейчас где угодно можно об этом прочесть, литературы - море!
      - Термины, термины... Моя работа, знаете ли, не дает мне слишком уж баловаться брошюрками... Устаешь... Порой думаешь доползти бы только до кровати...
      Слушая его, Людмила думала: "Не красавец, конечно, но что-то в нем есть. Наверное, душа компании...".
      - Ну да, я парень компанейский. Это со мной случается, непонятно к чему согласился Марк, и няня даже не сообразила, что на самом-то деле он ответил на ее мысли, ибо разговор тек легко и непринужденно, никого из них ни к чему не обязывая.
      Саша тоже убежал, и Марк подсел поближе к Люде - не кричать же с разных концов скамейки, право!
      - Вы, наверное, часто здесь бываете, няня Люда?
      Здорово у него это получилось - "няня Люда"!..
      - Почти каждый день...
      - Знаете... я ведь соврал вам насчет мамаши в командировке... Она, наша мамаша, нас просто кинула. Да ладно, ладно! Не нужно делать соболезнующего вида! Я что, сильно похож на удрученного?..
      Люда уходила из парка немного очарованная новым знакомым.
      - Сашулька, а тебе что, правда не понравился... этот дядя? - осторожно спросила она.
      - Понравился, - пожал плечами Саша.
      - Правда понравился? А почему?
      Видя его растерянность, Людмила засмеялась: нашла о чем спрашивать трехлетнего ребенка! Тут и не каждый взрослый определит, что да почему...
      Если бы Саша мог выразить словами то, что происходило у него в душе, он, наверное, ответил бы, что этот "дядя" показался ему "своим". Но мальчик этого не умел. Он улегся спать, думая о няни Людином неинтересном сне...
      Небесные тростниковые лодки были спущены для него. Инициация началась.
      Ведомый под руку почтительным Помощником Верховного Жреца, отныне - своим попутчиком, - юный фараон взошел на борт. Занимался нежный рассвет, и последняя звезда на ярко алеющем небе востока с ласковым покровительством взирала на нового царя.
      Таинство началось с рождением солнца. Молодому правителю всё было внове, и он с распахнутыми сияющими глазами ждал, что произойдет. Немес, возложенный на его голову жрецами города Он, был предметом его гордости: теперь он по-настоящему взрослый!
      - "Двери неба распахнуты на рассвете для Гора, - заговорил Помощник Верховного Жреца в расшитом драгоценными звездами черном балахоне и воскликнул, простирая руки к солнцу: Отправься же к Горахти на горизонте, на востоке неба, где рождаются боги!"
      Служители затянули ритуальную молитву и склонились вокруг священной лодки.
      И уже для него одного, для юного фараона, новый попутчик тихо добавил:
      - Спутник мой, нас ждет множество испытаний... Путь в Дуат лежит через священное место Ростау. Он труден и насыщен большим числом истинных и ложных знамений и чудес... Отличить правду от обмана, подлинное от подделки, источник жизни от миража - готов ли ты к тому, мой будущий спутник? Ибо, уверяю тебя, я готов пройти и пройду его вместе с тобой, если сердце твое утвердилось...
      Будущий царь кивнул. Ведь если не начать, то никогда не полетишь и не узнаешь, что это такое...
      - Есть две дороги, Попутчик, - шептал далее священник: одна - по воде, другая - по суше. Между ними - море огня. Что выберешь ты?
      - По воде, - дрожа от нетерпения, едва слышно ответил юноша.
      - Великий царь избрал воду! - провозгласил жрец и раскинул руки, призывая помощь богов.
      Лодка плавно и стремительно сорвалась с места. И вот вокруг них - одни звезды. Извилистый водный путь состоит из звезд. Юный фараон ждал в немом восхищении, и Попутчик воскликнул:
      - "О, Осирис! Есть некто, просящий разрешения узреть тебя в том виде, который ты приобрел. Это сын твой просит. Это Гор просит, твой любящий сын!.."
      Юноша впервые вспомнил своего "ка", "куарт". Все стало проясняться, растерянности больше не было. Отныне Попутчику предстоит лишь наблюдать за последовательностью ритуала. Скоро, скоро молодой фараон приобщится к мудрости своих великих предков!
      Небо разошлось на четыре части, все больше открывая над лодкой свод черного неба Вселенной, сквозь который лился нестерпимый белый свет. Но фараон даже не зажмурился:
      - "Я пришел к тебе, отец мой! Я пришел к тебе, Осирис!
      - Пробудись для Гора, воодушевись! Врата Дуата открыты для тебя!"*** - подхватил Попутчик.
      *** Все цитаты взяты из перевода "Шат Энт Ам Дуат"
      Сияние исходило от трех звезд - Ал-Нитак, Ал-Нилам и Минтака - и оно ослепляло Помощника. Оно ослепило бы всех, но только не мальчика, широко открытыми глазами взиравшего в небеса...
      Слегка встряхнув сына за плечо, Зинаида Петровна заглянула в его лицо:
      - Владичка!
      Он моргнул и сменил положение слегка затекшего тела. Удобное глубокое кресло чересчур расслабляло; для человека, который в течение дня едва ли удосуживался посидеть хотя бы пять минут, такой комфорт был пагубным излишеством, и мозг его непременно сразу же отключался, переходя в полусомнамбулическую фазу работы. Увидев перед собой мать, Ромальцев не сразу понял, где находится. Так бывает, если просыпаешься в чужом месте. С Владом так было всегда...
      - Иди ложись, сыночка. Ты уже спишь с открытыми глазами!
      Доли секунды хватило на то, чтобы осознать свое местоположение. Он взглянул на часы, затем - вновь на экран телевизора. Там шел вечерний выпуск "Новостей". Леша напряженно следил за сюжетом из Чечни; лицо его было жестким, но он не уходил. Зинаида Петровна много раз спрашивала себя, зачем этот ребенок терзает себя таким зрелищем, и не находила ответа. На этих кадрах показывали то, что осталось от его родного города; телерепортеры называли его "городом-призраком"... Ромальцевой было трудно представить, как она пережила бы такое, случись война в ее Ставрополе, из которого она уехала еще студенткой. А быть может, и не переживала бы, ведь прошло уже больше тридцати пяти лет. Пока не потеряешь - не оценишь, таков закон. Пока не потеряешь - не оценишь...
      Карта Ичкерии - кружочки, стрелки, названия, комментарии...
      И чужой, не Владичкин, голос с его стороны:
      - Пацаном я сильно злился, когда в прогнозе погоды упоминали чужие города и всегда забывали про наш Грозный... Я часто повторял: "Мы тоже прославимся, о нас будут говорить по телевизору!"...
      Зинаида Петровна невольно вздрогнула, не понимая, откуда взялся посторонний.
      - Не всегда хорошо, когда сбываются детские мечты... договорил Влад. Легкий, едва заметный акцент, рубленые, необычные слоги в его фразах сгладились. Исчезла и зеленоватая поволока на глазах, и румянец с полноватого розовощекого лица... И само лицо словно осунулось, воспроизводя черты Владислава, каким он был всегда.
      Очевидный контраст привлек не мысль о том, что в сыне проступило лицо постороннего. Ромальцеву это интересовало во вторую или даже в третью очередь. Больше ее ужаснуло то, каким мог бы быть Владичка и каким был - тощий, все скулы пообтянуло! Еще бы: святым духом питается... Хорошо хоть Леша теперь у нее есть...
      - Загонишь ты себя в гроб со своей работой! - сказала она только.
      Влад пусто посмотрел на нее и поднялся:
      - Пожалуй, нужно ложиться...
      - Да уж не мешало бы тебе!
      Он бесшумно удалился в свою комнату, где сел на подоконник и поднял лицо к небу:
      - Нелегко быть Попутчиком, верно? - тихо спросил он сам себя и сам себе ответил: - Верно, Учитель...
      Марк подошел к сидящему на вершине детской горки Саше. Мальчик не заметил его, потому что следил за парящими высоко в небе двумя орланами и думал о том, какой он маленький и беспомощный по сравнению с этим огромным небом. И еще - что когда-нибудь он умрет. Это не может быть правдой, конечно, ну а вдруг?.. Ему было и страшно, и приятно пытать себя странными мыслями. Саша был как-то на похоронах и видел, как продолговатый красный ящик опускали в землю и закидывали землей. Комки светло-коричневой глины с глухим стуком обрушивались в яму, а потом на ее месте вырос аккуратный холмик. Гробовщики работали споро, на зависть споро... Неужели и его когда-нибудь вот так же?.. Стра-а-ашно... Там же темно, холодно. Там нет мамы. Ведь автобус, на котором они все приезжали на кладбище, уехал, и возле свежего холмика не осталось никого... Только страшные венки из искусственных листьев, оплетенные тонкими черными ленточками, да букеты цветов. Интересно, почему цветы дарят и живым, и мертвым? Зачем мертвым цветы? Они ведь их все равно не увидят...
      - Маленький, маленький Кор! Что за мысли обуревают тебя в неполных четыре года?.. - послышался сбоку насмешливый голос. Саша вздрогнул.
      Положив локоть возле его колена, на отполированную шустрыми попками многих ребятишек сталь "горки", по правую руку от него стоял вчерашний дядя, папа мальчика, у которого не все в порядке с глазами.
      - Ты ведь давно прошел этап, когда твой народ с самого рождения думал только об этом, только о пути в Дуат... Помнится, ты вышел из младенчества. Пора забыть о периоде Хор-са-Исет, мой маленький племянник, - продолжал Марк.
      Саша глядел на него во все глаза. Ахинея, которую нес дядя Марк, казалась ребенку совершенно не понятной и одновременно важной. Он попытался запомнить эти слова, как запоминаешь стишки, не зная, для чего это нужно. И как потом они всплывают вдруг в какой-то момент и дают ответ на терзающий душу вопрос когда ты уже взрослый и свысока смотришь на себя-школьника...
      Мужчина рассмеялся и спустил его на землю.
      - Я знаю, чего ты хочешь, - сказал он. - Ты хочешь, чтобы у тебя был друг, чтобы он походил на тебя, как две капли воды, и умел летать. И он должен зваться... погоди... как же его? Ах, да! Его должны звать Карлсоном, у него на спине вертушка - не знаю уж, для каких целей - и еще он очень маленький и очень толстый... Карлик, наверное...
      - Это не вертушка. Это пропеллер - чтоб летать, - объяснил Саша бестолковому дядьке.
      - Да? Очень может быть. Но уверяю тебя, мой маленький дружок, никакого пропеллера у него нет.
      - А он что - взаправду есть, что ли?! - мальчик верил и не верил. Взрослые никогда еще не разговаривали с ним так серьезно и на равных. Зачем дяде Марку его обманывать?
      - Конечно, есть. У каждого человека в этом мире есть попутчик. Только они не всегда знают о существовании друг друга. Если они встречаются в этом мире, то становятся самыми лучшими товарищами, верными и преданными... - Марк оглянулся на Людмилу, но та разговаривала с чужими нянями и мамами: если её новый знакомый рядом с Сашулькой, то беспокоиться не о чем. Он милый и добрый человек и очень любит детей. Какая же глупая женщина - его бывшая жена! Хотя... ох! Люде-то какое дело?!
      Толик бегал с другими детьми, толкался и не обращал внимания на своего отца. Марк повернулся к Саше. Тот хорошенько подумал и спросил наконец:
      - А где он - Карлсон? На крыше?
      Марк наклонился к нему и, приставив руку щитком к губам, тихо ответил:
      - Скажу тебе по секрету, племянничек: Карлсон - это я...
      Саша разочарованно вздохнул:
      - А я думал, что не понарошку...
      Дядя Марк страдальчески сдвинул брови над переносицей:
      - Ну что ты! Совершенно не понарошку. Ты ведь хотел бы полетать с ним? Извольте, юноша! - и он протянул мальчику руку.
      Саша с замиранием сердца вложил маленькую кисть в его шершавую твердую ладонь. Марк огляделся. Никто не обращает на них никакого внимания...
      - Ты варенье взял, Малыш? - он защипнул пальцами свободной руки верхнее и нижнее веко на глазу.
      Ребенок в ответ весело и звонко расхохотался. Взгляд Марка стал чуть более сосредоточенным. И вдруг их ноги сами собой, без всяких веревочек и проволоки, как делают в цирке или в кино, слегка оторвались от земли. Саша проверил - под ними ничего, пустота! Оторвались! Карлсон! Настоящий! Большой, не толстый и без пропеллера! Летаем! На самом деле, не во сне! Мама, я летаю! Карлсон!..
      - А еще? - задыхаясь от счастья, спросил мальчик, когда через полминуты они опустились назад, на землю. Если бы кто-то и увидел их в те тридцать секунд, то ничего бы не понял: Марк нарочно выбрал место, густо заросшее травой и огороженное кустиками самшита, а их ноги во время всего полета не поднимались выше верхушек стеблей. Таинство осталось таинством, и непосвященным не было в нем места. - А еще, дядя Марк?!
      - Не все сразу. Иначе - не интересно.
      - Карлсон! Настоящий! - Саша обнял его за ноги.
      Марк поднял лицо к солнцу. Никакого выражения не было на этом лице, а глаза... они были слишком светлыми и прозрачными, как у большинства людей. Просто удобное устройство, чтобы существующий организм мог видеть, куда ему пойти, кого обойти, что бросить себе в рот и продлить свою жизнь еще на несколько сытых часов. Как у большинства...
      Марк ухмыльнулся: няня заметила восторженный порыв Саши и, конечно, расцвела от умиления. Что и требовалось доказать. Теперь эти двое - в кармане у него. А потом...
      Он присел на корточки. Саша доверчиво смотрел на него и сиял.
      - Но отныне, молодой человек, у нас с тобой будут небольшие секреты. Ты сумеешь сохранить мой секрет? - малыш кивнул, и Марк вынул из-за щеки непонятно как там очутившийся шарик от пинг-понга. - Значит, договорились? - он вложил совершенно сухой шарик ему в ладошку.
      - Договорились! Ка-а-арлсон! - Саша хотел обнять его, но тот слегка отодвинулся, чтобы извлечь опять же из-за щеки две ракетки для настольного тенниса и растворить все это в руках, а мальчику отдать маленького дракончика из обсидиана.
      - Ты знаешь, что сейчас год Дракона, Малыш?..
      ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
      Фирэ заявился на Рэйсатру чуть ли не через полгода после того, как должен был приехать и как его ждали брат с приятелями.
      Дрэян узнал позже: мальчишка деловито, с рюкзаком за плечами и в гордом одиночестве обследовал все пещеры в окрестностях Кула-Ори, после чего и решил, что пожить здесь стоит. И лишь тогда, то есть, спустя четыре дня после прилета, предстал перед старшим братом со товарищи.
      Фирэ заметно вытянулся и возмужал со времени их последней встречи. Он молча спустил рюкзак под ноги, звякнул ремешками и молча протянул руку пятерке "тес-габов".
      - Как летелось, парень? - спросил Хадд, стараясь казаться еще более флегматичным, чем всегда. На фоне младшего братишки он походил просто-таки на извержение вулкана.
      - Прилетелось, - Фирэ присел, расстегнул рюкзак, вытащил из него большую бутыль с любимым соком Дрэяна и плюхнул ее в руки последнему. - Кормить будете? Жрать хочу.
      Недели через две "спелеологический бум" поутих. Юношу все чаще видели среди друзей его брата и, как выяснилось, к тому времени он уже знал едва ли не половину населения Кула-Ори.
      - Смотрите, вон и тот самый Ал, - кивнул в сторону отъезжающих астрофизика и Кронрэя Саткрон; от нечего делать "тес-габы" сидели на скамье посреди площади и щелкали сладкие земляные орехи, благо денек выдался не слишком жаркий, а светило все больше пряталось за тучами да за облаками.
      Фирэ без особенного воодушевления пожал плечами. В чем обстояло дело, выяснилось чуть позже, когда Дрэян, потакая интересам Хадда, снова завел речь об Але.
      - Что вы в нем нашли? - высказался юный путешественник. - Я тут пока видел только одного здравого мужика - экономиста...
      Дрэян хотел было поднять его на смех, но вовремя заметил, что Хадд и не собирался шутить над глупостью желторотого братишки.
      - Но он же северянин! - достаточно неуверенно возразил Саткрон.
      Фирэ отдул со лба каштановый чуб и даже слова не прибавил к сказанному.
      Хорошо ему болтать: он не "тес-габ". А вот брат у него как раз наоборот. Могучий покровитель. Шестнадцатилетнему желторотику такое положение, как у Хадда, должно казаться пределом мечтаний и вообще вершиной земной власти. Да только что-то не видать, чтобы Фирэ питал какое-то особое почтение к иерархическим вершинам в организациях "габ-шостеров".
      Позади них послышался легкий сигнал машины. Парни оглянулись.
      На месте водителя Дрэян разглядел "змеюку", жену экономиста Тессетена. Она вытянула тонкую, худую руку в направлении Хадда, и россыпь браслетов со звоном перекатилась от запястья ближе к локтю. Затем рука, снова зазвенев, перевернулась ладонью вверх, и женщина сделала пальцами повелительно-подманивающий жест. Долго мне еще ждать? - как бы говорила она. И Хадд пошел. Постоял возле дверцы. Кивнул. Сел внутрь.
      "Тес-габы" переглянулись. Фирэ поднялся со скамейки, отряхнул штаны и отправился погулять.
      Дрэян гадал, что могло понадобиться этой особе от таких, как они, но в голову ничего существенного не приходило. Оставалось только ждать возвращения Хадда.
      Земля в который раз за день затряслась и, хотя ничего серьезного колебания под ногами не предрекали, сейчас толчки были достаточно сильными. Туземцы, праздные и занятые работами, как по приказу подались прочь от высоких каменных строений. Дрэян усмехнулся: мы для них, конечно, всесильные боги, но почему бы не спрятаться в более привычных и безопасных своих гадючниках, если уж начнется?.. Как и ожидалось, тревога оказалась ложной: поволновавшись немного, почва притихла и вновь из зыбкой трясины превратилась в заслуживающую полного доверия твердыню.
      Чуть в стороне от площади, возле громадного полусфероида, стоящего как бы на ободе и обращенного плоскостью к улице, торчало несколько зевак-оританян - в основном молодежь, но были и более солидные жители. Пластины проецировали в увеличивающий порт выступления представителей орийской верхушки. Все их доводы сводились к одному: цивилизации Юга и Севера непременно выйдут из кризиса, и все будет, как раньше. Никакой паники. Геологических катастроф, тем более, планетарного масштаба, ученые Оритана не предрекают. Беспокоиться не о чем. Голосуйте за такого-то (имена этих олухов Дрэяну почему-то не запоминались). Он сделает так, что все наладится, вы будете несказанно довольны.
      И тут же странным диссонансом, словно две фальшиво взятых ноты, звучали вопли оппозиционеров, прессы, отдельно взятых граждан государства, явно доживавшего свои последние дни.
      - Мы все - свидетели конца света и агонии некогда великой цивилизации! Грядет смерть Четвертого Солнца, предсказанная нашими великими "куарт" в невообразимом прошлом! То, что случилось с Оританом пятьсот лет назад, было лишь генеральной репетицией истинного светопреставления. Уже сейчас учеными установлено, что наш континент излишне быстро дрейфует к самой южной точке планеты. В этой точке уже и так находятся некогда населенные области, и льды наступают все ближе к сердцу Оритана. Изменения климата влекут за собой гибель привычной южанам флоры и фауны. Она скудеет час от часу, буквально на глазах. В центральном Зоо-Эйсетти вчера околел последний на планете тигр, длина клыков которого достигала 18-ти пагов и 3-х ска...
      Дальнейшая судьба многострадального Зоо-Эйсетти Дрэяна не интересовала, потому что жена экономиста наконец-то отвязалась от Хадда. Тот вернулся, весьма довольный походом.
      - Надеюсь, Хадд, она не домогалась твоего тела? - поддел Саткрон.
      Дрэян хохотнул и с радостью поддержал приятеля:
      - Верно-верно! А то, кажется мне, она готова поиметь все, что движется, а от того, кто хоть немного смазливее Тессетена, она просто...
      Хадд прервал его одним взглядом и тем самым навел идеальный порядок. "Тес-габы" замолкли и уставились на него.
      - Впредь мы должны звать ее "атме Ормона". И никак иначе. Она - наш билет в будущее... - торжественно проговорил их лидер.
      Саткрон так и сел на скамью.
      - Атме сказала, - продолжал Хадд, невзирая на смятение подельщиков, - что Ал хочет иметь с нами дело, но покуда не желает мозолить глаза себе и другим связью с нами. А посему атме Ал велел атме Ормоне быть посредником между ним и нами и руководить нашими действиями... А где Фирэ?
      - Так что мы должны будем делать, Хадд? - спросил Саткрон.
      - Где Фирэ?
      "Тес-габы " развели руками. Маловозрастный бродяга мог быть где угодно.
      - Мне надо поговорить с братом, - заявил Хадд.
      - А что хочет твой "атме Ал"? - не смутившись неудачей Саткрона, повторил его вопрос Дрэян.
      - Чтоб мы следили за порядком в городе. Чтоб павианы не наглели, как наглеют. Чтоб не было мятежников, когда наших понаедет на континент еще больше... В общем, нам улыбнулась удача... Не знаю, как вы, а я пойду искать Фирэ...
      Какие-то дальние всполохи, свет в конце тоннеля, брезжили в сознании и душе Танрэй. В самый подчас неожиданный момент в ее голове складывались строчки прекрасных песен или стихов и, неуловимые, вновь исчезали. Она звала их, она огорчалась, когда теряла крылатую покровительницу, когда ее древняя "куарт" вдруг замолкала и пропадала в пене векового забвения. Но Танрэй знала, была уверена, что стоит на пороге. Осталось только сделать шаг, последний, решающий шаг...
      А внутри нее уже то потягивался, словно игривый котенок, то трепыхался, как проголодавшийся птенчик, их с Алом будущий сын. Танрэй задумчиво прислушивалась, как он пробует свои силы, и видела его сны, и размышляла о нем - какой он, какая у него судьба. Тогда строчки - для него - появлялись снова. Теперь в них был смысл, они были нужны, необходимы. Ради него, думай ради него, ради него вложи свою душу во все, что ты сделаешь! А ты сделаешь, сделаешь! Рано или поздно, ты это сделаешь!..
      Нат несколько раз встряхнул острым ухом, чтобы назойливые мухи не мешали ему спать. Но мухи почему-то не улетали, и он раскрыл один глаз. Внутреннее веко сползло со зрачка и открыло обзор. Волк нацелил свой слух на источник надоедливого звука. Ну еще бы! Прогонишь таких мух! Это хозяин говорил в темную штуку искусственного происхождения, которую для чего-то держал у самого уха, и для дремлющего Натаути его голос был похож на жужжание насекомых. Волк стал вслушиваться в слова и взглянул на хозяйку. Та что-то чертила на бумажке, сидя за столом, и время от времени прикрывалась ладонью, прыская от смеха. Нат снова посмотрел на Ала. Тот наконец замолчал, но мимика его была красноречивей всяких заумных фраз. Хозяин откровенно смеялся над теми, кто говорил с ним через этот темный предмет, но теперь делал это молча. Отвлекаясь от своего занятия, Танрэй тоже наблюдала за его физиономией. "Да что вы говорите?! Ну на-а-адо же!"; "Ну, еще бы! Как же, как же!"; "Я верю вам, как самому себе! Разумеется, о чем речь?!"... Хозяйка хохотала, а Нат подумал, что люди любят обезьянничать не меньше самих обезьян, а подчас это у них получается даже лучше.
      - Хорошо. Я вижу, что мы с вами не сможем договориться, вволю наглумившись, подвел итог хозяин. - Всё! Не надо! Да, мы разговаривали с вашими представителями, и уже не один раз... Прощайте.
      Он положил темный предмет на стол и, упершись руками в спинку стула, покачал головой.
      - Так ничего и не выходит? - спросила хозяйка.
      Ал выдохнул, прикрыл глаза, еще раз качнул головой и прошел мимо волка. Нат проводил его взглядом и посмотрел на Танрэй. Та поднялась и пошла следом за мужем.
      - Что ты собираешься делать?
      - Сетен был прав. Нам действительно намерены перекрыть кислород. Еще пара лет - и все. Техника выйдет из строя. О, Природа! Как бы хотелось заниматься не чем придется, а тем, к чему лежит душа! Наверное, мне это не светит до конца жизни, он открыл дверь сектора.
      - Ты к Тессетену?
      - Может быть. Тут разберется только он.
      - Я могу тебе помочь?
      Ал оглянулся:
      - Нет.
      Она развела руками.
      Нат положил морду на лапы. Свежепорванное в утренней драке ухо снова дало о себе знать. Побаливал и бок, которым он ударился о камень, скатившись в обрыв вместе с хромым вожаком только клочья летели! Славно повеселились. Жаль только, что желтый пес охромел не благодаря ему. Неужели свои постарались? Или от хозяев получил? Дикари не слишком церемонятся с питомцами: чуть что не так - получи!
      Танрэй присела возле него на корточки и погладила промеж ушей:
      - Как ты, мой старый вояка? Когда же ты перестанешь драться, Натаути? Будешь есть?
      Волк встряхнулся. Есть ему не хотелось: еще и двух дней не прошло, как он изрядно полакомился длинноногой пятнистой с копытцами. Хозяйка улыбнулась, потому что, встряхнувшись, он как бы отрицательно покрутил головой, дескать, нет, и пришибленно прижал больное ухо.
      - Сейчас допишу - и поедем куда-нибудь. Подождешь?
      Да, было бы куда лучше, посиди ты дома. Охота мне была с больным боком тащиться за тобой!.. Хотя, может, оно и к лучшему: ушиб лучше расходится, когда двигаешься. По крайней мере, глухая и нудная боль становится менее глухой и не такой нудной.
      Волк поднялся и пошел за нею. Танрэй уселась и снова занялась своими бумажками. Нат привалился к ее ногам.
      - Натаути, мне и так жарко! - но, видя, что бороться с этим бессмысленно, молодая женщина поставила ступни на его ребра. Волк закрыл глаза от блаженства: легкие ножки хозяйки, когда она увлекалась своим занятием, елозили по шкуре и разминали ноющий ушиб.
      Наконец она встала и причмокнула губами:
      - Идем, песик!
      Пёсик... Хорошо тебе, ты не видела своего "песика" сегодня утром... И пару дней назад, когда он с горящими желтыми глазами набрасывался на несчастное рогатое животное, валил его на землю и впивался огромными клыками в пульсирующее, стиснутое ужасом, горло, а затем рвал, рвал кусками, клочками, пока не насытил жаждущую плоть и пустой желудок... Тебе не грозит этого увидеть, хозяйка.
      Нат окинул взглядом ее слегка округлившуюся фигуру и нашел, что она ведет себя, как здешние жительницы, которые, будучи в "священном состоянии", не отрезали себя от кипучей деятельности и не ходили, как многие цивилизованные оританянки, подобно керамическим изделиям - такие и тронуть страшно: вдруг рассыплются? Он одобрял это, но её-то, конечно, меньше всего интересует мнение волка.
      Ну, идем, так идем. Куда?
      На улице Танрэй встретила одного из своих учеников, Ишвара. Тот подошел к ней и слегка поклонился, как это делали мужчины на просвещенном Оритане:
      - Будь здорова, атме! - сказал он и показал книги. - Я хотел сдаваться...
      Танрэй стало смешно. Вообще день сегодня какой-то несерьезный, а тут еще и Ишвар, который упорно пытается научиться языку ори и в связи с этим ломает собственный язык. Он способный ученик: именно в нем Паском практически сразу, без заминки, определил наличие древнего "куарт" с Севера, Атембизе.
      - Ты хотел, наверное, сдать урок? Но я сейчас планирую прогулку и не буду против твоей компании, - нарочно медленно и растягивая слова, чтобы он мог отделить одно от другого, произнесла Танрэй.
      Ишвар опечалился:
      - Атме сердится на меня?
      - Почему?! - но она уже поняла, что слишком сложно закрутила фразу, и поправилась: - Идем с нами, Ишвар...
      Лицо туземца прояснилось:
      - Атме уже не сердится?
      Нат фыркнул. Тут коту облезлому понятно, что она и не сердилась. Неужели так трудно выучить речь, на которой говорят хозяева? Ему, несмышленышу, уже через год от рождения были известны все слова ори.
      Но Танрэй не знала, о чем думает волк, да ее это и не беспокоило. На улице было прохладнее, чем всегда, правда, иногда землю ощутимо трясло. Не так давно наводнением залило всю долину, которая лежала в двухстах кеуру от плато, на котором стоял Кула-Ори. Кронрэй, стоит сказать, утверждал, что самому городу это нисколько не повредит, ибо таковы топографические особенности района, на котором он воздвигнут, но ведь по-всякому бывает. Сейчас происходит такое, чего пятьсот лет назад и быть не могло. В те благодатные времена все было куда более определенным: если в такой-то день шел дождь, то через полгода в такую-то неделю будут заморозки. Сейчас подобное не проходит. Сейчас то же самое и с людьми, и с животными - живут хаотично, хаотично и умирают, все чаще от болезней да от стычек...
      Словно отвечая ее мыслям, дорога под ногами дрогнула. Танрэй почувствовала недомогание, словно кто-то прихватил ее затылок, потянул кверху и отпустил, а она так и осталась подвешенной. Волк обернулся и шагнул к ней, еще не зная, откуда ждать опасности, но в твердом намерении защитить хозяйку, если что. По дороге проехала машина кулаптра. Увидев Танрэй, старый Паском вернулся и помахал ей рукой:
      - Садись-садись, девочка! Куда собираешься?
      Она неопределенно пожала плечами.
      - Тогда едем посмотрим на новое творение Кронрэя, - сказал целитель. - Хоть он и суеверен, словно сама Шоти-Митрави, но храм уже почти-почти готов...
      - Ты поедешь? - спросила Танрэй Ишвара.
      Ученик с опаской покосился на громоздкий механизм, который, по его мнению, боги отняли у духов тьмы и приручили для своих нужд. А кто его знает, как поведет себя темный зверь, прияв в свое лоно чужака? Но Ишвар вспомнил, что раз и навсегда решил научиться вести себя, как атме, и кивнул. Нат не позволил ему войти и сесть сразу следом за хозяйкой: волк оттеснил его от дверцы, пропустил Танрэй и запрыгнул сам; до дальнейших действий темнокожего ученика ему не было никакого дела.
      Танрэй пыталась представить себе выстроенный созидателем комплекс, о котором урывками, время от времени, рассказывал муж. Судя по всему, это было что-то грандиозное, воздвигнутое на века. Кронрэй был максималистом. Несмотря на богатство фантазии, молодая женщина не смогла вообразить себе того, что увидит. Словно чувствуя нетерпение будущей матери, маленький сын в ее чреве взбрыкнул ножками. Танрэй улыбнулась и приложила руку к упругому животу. Наверное, ему там скучно, и он просит общения. У него уже был свой характер, своя загадочная душа. Загадочная, ибо до тех пор, пока его глазки не увидят свет, даже мудрый Паском не сможет определить, кто есть "куарт" ребенка и как следует его назвать. Для этого существовала древняя система знаний, но и она бессильна, пока человек не родится. Танрэй часто задавала ему вопрос: "Кто ты?!", и он в ответ расправлял растущие крылышки (если в тот момент ему снилось, что он - птица), а потом мягко подталкивал ими ладонь матери, словно удивляясь: "Разве ты не знаешь?! Разве не чувствуешь?!". Она догадывалась, что он будет таким же, как Ал, ведь новая жизнь началась в священную ночь празднования Теснауто под покровительством Шагающего созвездия, как и жизнь всех воплощений "куарт" его отца...
      Тогда и родились первые строчки песни, которой много-много лет спустя суждено будет сыграть очень важную роль в судьбе Танрэй.
      Заря, свет которой отливается на боках белоснежных шаров зданий...
      Танрэй еще не знала, что будет дальше, но эта фраза тронула не только ее сердце и душу - внутри согласно шевельнулся теплый комочек.
      - Это тебе! - шепнула она тогда.
      - Где твой Ал, девочка? - спросил Паском.
      - Я не знаю. Он часто срывается с места, как будто за ним гонится вьюга, и исчезает...
      Кулаптр ничего не ответил.
      Из всех четверых, кто сидел в машине, только Нат непрерывно ощущал слабое потряхивание в недрах земли. Дикари говорили, что это ворочается новое, Пятое, Солнце, легенды о котором принесли пришельцы с южного материка. Может быть, и волк представлял себе что-то в этом роде, а потому беспокойство Природы отражалось и на нем. Будь он помоложе, то тихо поскулил бы от неопределенной тоски - или по родине, или по прошлому. Но старику не пристало такое поведение. Он вздохнул и положил умную морду на колени Танрэй. Чуткое ухо уловило быстрое-быстрое сердцебиение; двинув бровью, он поднял непрозрачный глинисто-серый зрачок, чтобы взглянуть в лицо хозяйки.
      Танрэй запустила пальцы в густую серебристую шерсть на его холке и шее - только там она еще оставалась пушистой и красивой, как раньше. Рука утонула, потерялась. Да уж... Лучше я дождусь ночи, убегу подальше в горы, в джунгли, к самой зиме во льды и айсберги, и там воем сброшу накопившуюся за день кручину... Я расскажу звездам и Селенио все, что я думаю о жизни этой и все, что хотел бы от них узнать... А сейчас погладь меня, хозяйка, мне нравятся твои руки...
      Машина обогнула холм, и глазам пассажиров представилось грандиозное зрелище.
      Под свинцовым небом, в окружении притихшего перед бурей леса, комплекс выглядел и мрачно, и величественно. Основное здание храма напоминало огромный манеж, внутри и наружи которого располагались здания-спутники, кажущиеся крошечными на фоне исполина, но на самом деле тоже громадные конусы с винтообразно уходящим к вершине карнизом. С северной части постройки до сих пор еще не убрали "леса", что говорило о незавершенности работы. Кроме того, на каменных блоках пока еще не было полагающейся облицовки. Окруженный похожими на свечи темно-зелеными деревьями, храм возвышался над джунглями, как монумент в честь самой Природы. Западный конус уже начали оплетать лианы, несмотря на то, что со времени его создания не прошло и полвитка Земли вокруг светила. Танрэй вспомнила, что Ал рассказывал что-то о замыслах Кронрэя: у восточного конуса по окончании строительства засверкает гладь искусственного бассейна, южный озарится светом гигантского факела с негаснущим огнем. Северный был похож на обсерваторию, недаром астрофизик так часто говорил именно о нем и недаром он требовал столь тщательной доработки.
      Машина въехала в комплекс. Танрэй, опираясь на руку Паскома, вышла наружу и, не глядя себе под ноги, осмотрелась. На лице ее был восторг.
      - О, Возрождающий Время, теперь ты превзошел самого себя! воскликнула она идущему им навстречу созидателю.
      Кронрэй распростер объятья:
      - Как давно я тебя не видел, златовласая муза! - он слегка прижал ее к себе. - И ты здравствуй, маленький Ал! - созидатель слегка наклонился и засмеялся: на их родине с незапамятных времен было принято приветствовать еще не родившиеся души наравне со всеми, кто нашел воплощение. - Когда же твоя мама наконец потеряет свою стройность? Ты не спешишь, увалень!
      - Ну вот, он подумает: не успели мы появиться, как нас засыпали упреками! - отшутилась Танрэй. Ей уже надоели постоянные укоры окружающих, дескать, совсем не заметно, что ты вот-вот станешь мамой, наверняка, мол, Паском ошибся, и у тебя будет девочка. Но обижаться на Кронрэя она не могла бы, даже если бы захотела.
      - Ну, как тебе? - созидатель повернулся и неопределенно повел рукой в сторону своего детища.
      - Я не могу найти слов, достойных тебя! - откровенно созналась она.
      - Он сам захотел таким получиться, а я лишь исполнял его веления... Он уже существовал где-то, и мы только лишь помогли ему воплотиться в нашем мире... Скажи же, друг мой, у него есть душа?!
      - Кронрэй-Кронрэй! Ты напрашиваешься на похвалы! Тебе не стыдно? - женщина покачала головой и взглянула на Паскома. Тот рассматривал здания и одобрительно кивал. - Я не могу ничего сказать, кроме того, что ты достоин носить имя своего великого "куарт"...
      - Я не для одного себя прошу похвал. Здесь живут души нас всех - никто не обошел стороной эту стройку...
      - Кроме меня, - вставила она.
      - Но ведь и ты здесь!
      - Увы, я не смогу внести свою лепту: леви-транспортировке я, в отличие от вас, не обучена, а вручную, боюсь, я не сдвину даже самую маленькую глыбу из припасенных тобой...
      - Да что ты?! Ерунда! Одно твое присутствие воодушевит любой из этих камней, друг мой! Смотри, даже Сетен изволил подняться к нам из своих подземелий! - беззлобно поддел Кронрэй экономиста, который и в самом деле поднимался откуда-то из-под фундамента пристройки.
      Вот уж кого Танрэй не ожидала увидеть здесь и сейчас, так это Тессетена. Почувствовав общий смысл ее настроения, созидатель добавил:
      - Сегодня просто день посещений. Как будто вы сговорились приехать сюда именно в этот час.
      Тессетен вытирал вымазанные глиной руки, рукава его рубашки были по-рабочему подкатаны, повязка на голове почти распуталась, и концы ее падали за плечи; Сетен не поправлял ее, чтобы не испачкать.
      - А-а-а! - насмешливо протянул он. - Экскурсия! А где же твои дети Природы, сестренка? Ты не всех сюда притащила?! Если мне не изменяет зрение, то я вижу всего-навсего одного... м-м-м... как там его? Орангу-Тангу? Павиана? Мартышку?
      Ишвар насупился: кое-что из речей белого бога он все же понял, но не сообразил, почему же тот сердится на его род.
      - Ты невозможен, Сетен! - Танрэй сжала губы.
      - Как будто, сестричка, ты только что об этом узнала... Но разве мне не простится столь маленькая слабость за мой благородный порыв помочь нашему созидателю и внести посильную лепту в его безу-у-умно великое дело?
      Она не смогла сдержать улыбку, как и Кронрэй.
      - Если тебе не трудно, золотая муза... - он указал на повязку и склонил к ней взлохмаченную светловолосую голову.
      Танрэй аккуратно поправила влажный от пота холщовый шарф, охватывавший лоб и придерживавший ситцевую накидку. Он стоял перед нею, словно укрощенный причудливый бык, отведя руки и покорно согнувшись. В его русых волосах уже проглядывала седина, хотя, как было известно Танрэй, Сетену не исполнилось еще и тридцати семи. Она успела заметить, что от него веет какими-то травами, заваренными в полную Селенио - непременно в полную! И еще - молоком, потому что все знали, как любит молоко экономист. В особенности - запивать им яичницу.
      - Благодарю, сестренка, - он выпрямился.
      Тут в выходящем на северный конус окне храма, еще не застекленном и не украшенном, показалась женщина. Видно ее было плохо, но Танрэй догадалась, что это - Ормона. Увидев их, жена Сетена остановилась и сложила руки на груди.
      - Прошу вас! - Сетен указал на ведущие вниз ступени. Посетите сектор отшельника, как говорится...
      Ишвар боязливо попятился. Натаути лег у входа и выпустил длинный розовый язык, так что Танрэй спустилась за Сетеном в одиночестве.
      - Твой пес мне доверяет, сестрица! - усмехнулся экономист, слегка поддерживая ее под локоть при крутом спуске.
      - Почему бы ему не доверять тебе, когда он родился у твоей волчицы? И знает он тебя гораздо дольше, чем даже меня...
      - Если бы все дело было в давности... - Тессетен не договорил и отвел глаза, когда она обернулась.
      - А чем ты здесь занимаешься? Я думала, сфера твоих интересов лежит далеко за пределами прекрасного... - ей нравилось платить сторицей за обиды прошлого, когда он со своей женой потешался над ее практической непригодностью.
      - Я думаю. А если что-то и помогает мне думать, так это вот, - он кивнул на гончарный круг и на валявшиеся там и здесь забавные фигуры, геометрически походившие на шары и полусферы, но гораздо более затейливые. - И другим приятно, и мне удобно. Сижу вот я и раздумываю, как бы в очередной раз вытащить твоего безнадежного муженька из нелепой ситуации с нашими соотечественниками... Столько вариантов появляется... А знала б ты, сколько их отпадает!..
      - Что же все-таки случилось?
      - То, о чем я говорил давно. Твой муж - идеалист, ему сложно понять, что в любой точке нашего шарика мы будем зависеть от Оритана. Такие дела сразу не делаются. Будь ты хоть семи пядей во лбу, а идти с голой задницей против стаи дикобразов... Ну, быть может, я чего-то не понимаю?
      - Это я не понимаю.
      Он уселся за круг и тронул педаль. Бесформенный кусок глины завертелся. Сетен намочил руки.
      - Я не приглашаю тебя садиться, сестренка, но если ты не слишком боишься выпачкать свою элегантную одежду, то можешь расположиться где-нибудь...
      - Спасибо. А для чего ты лепишь все это, Сетен?
      - Мне доставляет удовольствие чувствовать себя творцом, милая муза... Знаешь, о чем я тут помыслил на досуге? Тессетен провел пальцем по вращающемуся комку, и тот приобрел своеобразные, ни на что покуда не похожие, очертания. - Я подумал, что мы, люди, вольны что-то делать и ломать, если нам это не по душе... Природа так не может. У нее детский синдром: она стряпает, стряпает, стряпает - красавиц, вроде тебя; уродов, вроде меня... зубастых звероящеров и великолепных волков - всех подряд. И, как любому ребенку, ей жаль все это ломать... - он слепил нечто, похожее на чашу без полости и снял ее с круга. - А в какой-то момент у нее все равно наступает творческий кризис. Тогда она делает вот так, - Сетен сдавил в руке мокрую глину, и с отвратительным чавканьем она выдавилась между его пальцев, - и начинает заново... иногда хуже, иногда лучше... Скорость наступления кризиса зависит от того, как хорошо она выспится и отдохнет перед лепкой. Если, допустим, у нее тяжкое похмелье, то эта госпожа начинает выделывать такое, что и в зеркало страшно заглянуть...
      Она слушала, сложив руки на коленях. Сетен отводил от нее взгляд, а ей словно не было противно смотреть на безобразную рожу. Он попытался протиснуться в ее мысли. Ну да, конечно... Ты смотришь, но ты не видишь меня, моя маленькая сестренка. Ты думаешь сейчас, когда я тут разоряюсь, о маленьком комочке, что живет внутри тебя... Я многое бы отдал, чтобы... Впрочем, вон эту глупость! Ладно, раз уж ты приехала поглазеть на красоты, то и смотри на красоты, не буду тебя отвлекать. Женщины в "священном состоянии" должны смотреть на прекрасное.
      Тессетен поднялся и стал оттирать руки мокрой тряпкой. Вряд ли ты будешь способна отразить все, все, все это словами. Все, что знает наш мир, все, что умеют и любят наши люди. Вряд ли. Наивный Ал надеется на это, и зря. В отличие от твоего мужа я не давил бы на тебя... Ты создана не для того, сестренка. Твое предназначение - рожать и лелеять хорошеньких здоровых малышей, и здесь, в этом, ты будешь поистине гениальна, ибо так повелела Природа, когда задумала слепить тебя... Ты еще кое-что, кое-что, совсем немного, помнишь. Я помню больше, но мне некому передать мой опыт - ни самому себе, будущему, ни своим потомкам, пусть это недолговечно. Ты научишь хотя бы потомков, но они все забудут, как забудешь и ты... У Ормоны это получилось бы лучше, но и тут Природа решила иначе... Что делать, милая сестра, что делать...
      Они посидели в молчании. Первым не вытерпел Тессетен:
      - Подземелье - не твоя стихия, золотая муза. Ты увидела, чем я тут занимаюсь, убедилась, что никакой крамолы не затеваю - так пойдем на свет, на воздух! Иногда здесь так трясет, что даже с каким-то облегчением думаешь: вот обвалились бы сейчас разом все эти мегалиты... Творческий кризис...
      Танрэй, словно опомнившись, встала. Ей было и впрямь неуютно в темном подвале, где пахло песком, глиной и известью.
      - Ты похож на полярную сову, Сетен. Сидишь и поджидаешь мышку, - подколола она.
      - А мышка - тут как тут, - он снова подал ей руку, но молодая женщина отказалась, хотя подъем обещал быть труднее спуска. - Да, сестричка, любишь ты всякие трудности...
      Как ни странно, они не успели оглянуться, как выбрались на поверхность. Завидя их, Нат распрямился и, перебирая передними лапами, сел.
      - Твой старик - как изваяние! - сказал Кронрэй. - Да только это изваяние никого и близко не подпускало к ступенькам...
      Сетен и Танрэй переглянулись. И снова экономист натолкнулся на стену безразличия. Она думала совершенно о другом.
      - Я обойду комплекс, - сказала она созидателю.
      В этот момент Нат уловил новую струю запаха. Ошибки не было: с юга приближались хозяин и эйрмастер. Волк бросился им навстречу. Он бежал, то вытягиваясь в струну в затяжном прыжке, то сокращая тело для следующего рывка и при этом едва касаясь лапами земли. Солнце выглянуло из-за туч и позолотило его сказочную, диковинно-красивую фигуру...
      Танрэй уже обходила вокруг северную башню. Камни на внешней стороне конуса были покуда сложены "наживую", но не подогнаны и не скреплены раствором.
      Сетен плюнул на ладонь, где присохшее глинистое пятно никак не желало убраться с кожи, и вдруг совершенно случайно почувствовал сигнал, который заставил его поднять голову и посмотреть вслед жене друга. Может быть, это был подземный толчок, может - что-то иное...
      Медленно, неохотно, от стены отделился плохо пригнанный камень. На миг перед глазами мелькнула улыбающаяся в окне храма Ормона...
      Тессетен не успел подумать - некогда было, роскошь непозволительная. Он притормозил время и бросился к Танрэй. Ему показалось, что он настиг ее в два или три прыжка, но на самом деле она была так далеко, что почти пропадала из виду рядом с каменным исполином-башней.
      Экономист кинулся на нее и что есть сил отшвырнул женщину в траву за строительной платформой. Время покарало его за преступление: каменная глыба ухнула прямо на ногу Сетена. Как зверь, пойманный в капкан, Тессетен дернулся было в сторону - и потерял сознание от дошедшей до рецепторов мозга адской боли и от удушливой пыли, поднятой мегалитом.
      Он не видел, как подоспели к нему на помощь Ал, Зейтори и Кронрэй, как они левитируют глыбу в сторону и как кулаптр присаживается рядом, чтобы оказать ему первую помощь...
      Придя в сознание в машине, Сетен лишь договорил недосказанную фразу, которую Танрэй должна была услышать именно от него. Она склонялась над ним, осторожно поддерживая разлохмаченную голову экономиста у себя на коленях и плача.
      - Беги отсюда, сестренка неразумная! Спасайся, пока не поздно, поняла меня?
      - Поздно, Сетен... - шепнула она и погладила холодными пальцами его щеку, покрытую преждевременными морщинами.
      - Тебе нечего с нами делать. Все мы не боги...
      Она снова не поняла. Только плакала и прижимала свое милое личико к его пыльной и безобразной физиономии. Кто вел машину и кто был с ними рядом, Тессетен не знал. В тот миг во Вселенной существовали только они с Танрэй. И малыш-Ал, как часть ее чистое сознание, ждущее своего часа, чтобы испортиться...
      И снилось Тессетену в его мучительном сне, что стоит он на берегу гладкого, как зеркало, озера. За его спиной растет величественное древо, простирающее в небо раскидистые ветви. Сетен заглянул в воду и увидел там то же дерево, только наоборот, вверх корнями. А сам он не отражался, точно и не было его здесь никогда. На противоположном берегу стоит женщина, тонкая, высокая и темноволосая. Но стоит она не там же, где Сетен, а в отражении, в воде. Он окликнул ее, и озерная гладь заволновалась, пошла рябью. Это было невыносимо - не видеть ту женщину... Очертя голову экономист бросился в воду...
      ...И проснулся. Ормона пришла к нему после всех. Он лежал в кулаптории, его изувеченная нога была прооперирована Паскомом и покоилась в специальном зажиме. Тессетен прекрасно знал, что пролежит он здесь до тех пор, пока полностью не сформируется новая кость - от прежней остались одни осколки.
      Ормона взглянула ему в глаза, слегка двинула головой и стиснула узкие губы.
      - Нет. Я не судья тебе, - тихо ответил Тессетен.
      Тонкие черные брови чуть дрогнули, взгляд похолодел.
      - Ты права, но... еще не время... Я не потерял надежду, что он когда-нибудь...
      Ормона отрицательно покачала головой, затем, опустив ресницы, спрятала глаза. Одного мига промедления ему хватило, и они поняли друг друга.
      - Ступай, - сказал ей Тессетен. - Еще не время...
      Она повернулась и молча вышла. Но на губах ее играла улыбка победителя...
      Возвращаясь из кулаптория, Ал и Танрэй не разговаривали. Она по-прежнему плакала, астрофизик же, обняв её за плечи, смотрел в окно машины.
      Ал не хотел, но помимо воли вновь и вновь прокручивал в голове ту секунду: несущийся им навстречу Нат и каменная глыба, которая падает с башни... Что было бы, опоздай Сетен хоть на долю мгновения?.. Едва астрофизик задавался этим вопросом, в его воображении камень повисал на высоте человеческого роста и плавал в воздухе, точно время остановилось для него навсегда. Какой-то внутренний цензор не пускал негативную фантазию дальше. При этом Ал четко осознавал, что им просто в очередной раз повезло, а везти постоянно не может. Если человек - игрушка судьбы, то когда-нибудь у этой игрушки обязательно полетит голова, сколько бы ни улыбалась ей удача перед этим. Жизнь всегда ласкала их с Танрэй, была к ним незаслуженно благосклонна, и они привыкли принимать ее щедрые дары. Что теперь? Не ощущая сопротивления, не зная, что это такое, они все быстрее теряют природную смекалку, способность выживать несмотря ни на что, утрачивают нормальную для любого существа чуткость, становясь все более похожими на механизмы, в которые кто-то вложил определенную программу. Ал вспомнил свои давние слова, когда он еще по молодости в высокопарном порыве (или в споре, не суть важно) поклялся Танрэй, что с ним она будет, как за каменной стеной. И вот они вместе упустили тот момент, когда каменная стена превратилась в каменные застенки. Они целиком зависят от удачи, как две куклы на веревочках. От волеизъявления Ала не меняется ничего. Хорошо, он ведет за собой людей - люди идут за ним, зная, что он видит конкретную цель. Но что, если бы не было Сетена, Ормоны, Зейтори? Кто помог б ему организовать Миссию? Разве это он - Ал?! Его "куарт" никогда не был беспомощной щепкой, барахтающейся в волнах... Что произошло с ними со всеми?! Что произошло с ним? Как оборвать веревочки и не погибнуть при этом?!
      Ал закрыл лицо ладонью. Его пожирал стыд. Он никого не пустил бы подсмотреть, что творится в области, где обитает его малодушие, но есть вероятность, что Сетен уже не раз проникал туда и знает все его слабости. Знает и пользуется ими. Однако то, что произошло на стройке, не было похоже на тонкий расчет. Если бы экономист не увернулся, его не спасло бы уже ничего. Он действовал откровенно по наитию, а потому едва не погиб. Какой уж тут расчет? Случайностей, конечно, не бывает, однако никто не мог заведомо предугадать, что башня не выдержит небольшого землетрясения. Кронрэй всегда выверял все с точностью до волоска...
      Танрэй начала успокаиваться. Ал погладил ее по плечу. Они оба - в каменных застенках капризной удачи...
      Зейтори посигналил, чтобы рассеять толпу, которая собралась на подъезде к дому астрофизика. Дикари вперемежку с оританянами расходиться не спешили, и все они были возбуждены.
      - Я выясню, в чем дело, - Ал коснулся губами виска жены и вышел из машины.
      Люди тотчас обступили его. Держась за холку Натаути, Танрэй тоже выбралась наружу несколько секунд спустя. Увидев волка, все подались назад и образовали полукруг. На лицах было напряжение и страх.
      Нат уловил запах ужаса, направленный в его сторону, но не мог понять, что вызвало его у людей, с которыми прожил уже очень долго.
      Из толпы выступил один пожилой ори, северянин с темными волосами и голубыми глазами. Он обратился к Алу:
      - Ал, у нас большие неприятности. Горожане принесли плохую весть: твой волк в джунглях загрыз человека...
      После этих слов толпа загудела. Астрофизик поглядел в глаза мужчины:
      - Загрыз? - переспросил он. - Почему вы уверены, что это сделал Нат?
      - Все ведет к нему...
      Зейтори тоже выбрался из-за руля и присоединился к спутникам. Танрэй инстинктивно заслонила собой Ната, но тот не позволил ей этого и вышел из-за нее, чтобы сесть слева от хозяина.
      - Идемте, мы покажем, - сказал оританянин. - Они, - он кивнул на дикарей, - перенесли его в хижину... Этот человек не из Кула-Ори, вот в чем вся беда... Он - посланник соседей...
      Ал оглянулся на жену:
      - Танрэй, - произнес он, - идите с Натом домой...
      Она покачала головой:
      - Нет, мы тоже пойдем!
      Волк поднялся и встал на сторону хозяйки. Ал понял, что спорить бесполезно, и кивнул. В окружении толпы они отправились в поселок - в тот самый, где впервые появились после приземления "Саха". Люди сторонились Натаути и поглядывали на него с разными выражениями эмоций: кто-то со страхом, кто-то с ненавистью, а кто-то - с суеверным ужасом, словно волк был не животным, а за что-то прогневавшимся на людей богом-оборотнем.
      Возле хижины с покойником стояло несколько человек соседнего племени. И без того эмоциональный их язык теперь был откровенно враждебным. Какая-то женщина не удержалась и швырнула в волка камнем. Нат отскочил и зарычал. Танрэй знала, что просто так он не кинется ни на кого, но ворчание остальные расценили как очередное подтверждение его виновности в убийстве.
      - Они зря перетащили его с места смерти, - тихо сказал Зейтори на языке Оритана.
      Голубоглазый ори услышал его.
      - Мы тоже просили их оставить труп на месте, но они не послушали. Сказали, птицы и звери растащат останки...
      Навстречу собравшимся шла хозяйка рода, полная туземка в одежде, отдаленно напоминающей облачение Ормоны. Если на жене экономиста ее "змеиная" броня была из искусственного материала и смотрелась неотразимо, то дикарка выглядела как-то нелепо: коричневатый жир свисал и выпирал отовсюду, где тело не было закрыто плохо заштопанной чешуей, грудь болталась, а не выведенные под мышками волосы смотрелись и того неприятнее. Но шла она величественно, и дикари склонились перед нею в почтении. Женщина подозвала к себе девушку из своей свиты и что-то сказала ей. Хозяйка не изучала искусственного языка, привезенного орийцами, и потому нуждалась в переводчике. Девушка кивнула и, скрестив ноги, села на землю возле нее. Полнотелая туземка заговорила. Несмотря на отрывистость фраз, речь ее не казалась раздраженной, да и взгляд главы рода был покоен и полон достоинства.
      - Хозяйка говорит, - перевела девушка, - что пришла, чтобы разобраться в происшедшем... - она вопросительно взглянула на Танрэй: являясь ученицей "златовласой богини", дикарка всегда испрашивала у нее одобрения - правильно ли она говорит; это уже вошло у нее в привычку, и даже необычность ситуации не заставила ее изменить правилу.
      - Мы тоже, - ответил Ал.
      Хозяйка посмотрела на Танрэй и что-то добавила. Девушка-переводчица смутилась и явно через силу перевела:
      - Хозяйка спрашивает, не лучше ли будет, если атме не станет смотреть на это?
      Ал промолчал. Он был того же мнения, что и хозяйка племени, но если жена что-то решила, то ее все равно не переубедишь.
      - Передай хозяйке, - проговорила Танрэй, - что это касается и меня, и в стороне я не останусь.
      Услышав перевод, полная туземка склонила голову в знак приятия этого решения. Затем подняла руку, как бы отсекая себя, Ала, Танрэй и Зейтори от всех остальных. Переводчице она сделала отдельный знак, и та поднялась.
      Толпа осталась снаружи, а все, кого "выделила" хозяйка, вошли в хижину. Нат держался между Алом и Танрэй, и вряд ли что-то смогло бы послужить ему препятствием на пути.
      На утоптанном земляном полу жилища лежал завернутый в окровавленную шкуру быка труп. Возле него сидел туземец из соседнего племени. При виде вошедших он выпрямился и что-то резко сказал хозяйке. Та не изменилась в лице и коротко ответила. Туземец подобрался, встал и, с негодованием взглянув на волка, но при этом обогнув его, вышел наружу. Хозяйка указала переводчице на шкуру. Девушка откинула край и отступила в священном трепете, пряча глаза и склоняясь. Глазам людей представилось жуткое зрелище. Танрэй с глухим вскриком прижалась лицом к плечу мужа.
      Труп был полуобглодан, и только по некоторым деталям одежды еще можно было установить, к какому племени принадлежал погибший. При этом сразу становилось понятно, что рвал его не тигр и не пантера, а зверь помельче, вроде волка или шакала. Правую руку долго мусолили зубами, но оторвать ее до конца хищнику так и не удалось, а тигр сделал бы это в один прием, даже не задумываясь. Нат прикинул и решил, что будь он на месте убившего, то не стал бы связываться с суставом и сухожилиями, а отхватил бы где-нибудь в более хрупком месте, где косточки раздваиваются и кажутся тоненькими, как у птицы.
      Рядом с покойником лежала заостренная палка, которую тоже порядком погрызли все те же зубы. Если убитый был не из робкого десятка, то такой палкой он вполне мог бы отбиться от одного зверя. От одного. И, видимо, отбивался: недаром убийца потом в слепой ярости кромсал и руку, которая нанесла удар, и орудие, причинившее столь сильную боль... Волк уже по запаху знал, кто это. Если бы он умел говорить! Если бы не наказание немотой! Животное, обреченное жить среди людей, но немое - это суровое проклятье...
      - Я вижу, что это сделал зверь, похожий на волка, осторожно проговорил Ал, стараясь изъясняться на искусственном языке как можно проще и понятнее для переводчицы, дабы его не истолковали неправильно и не вынесли Нату несправедливый приговор, - но ничего не указывает на МОЕГО волка... Кто решил, что это сделал Натаути?
      Хозяйка выслушала его слова и перевод, взглянула на волка, на Танрэй, на убитого.
      - На твоего волка указывает одно, - произнесла вслед за нею девушка и тоже указала на недавно разорванное ухо Ната.
      Доселе молчавший Зейтори решил вмешаться:
      - Досточтимая атме, - сказал он, складывая руки на груди и глядя прямо в лицо хозяйке, - все можно сделать гораздо проще, чтобы доказать, что Натаути ту не при чем. Мы возьмем образцы слюны и крови с трупа и с посоха и выясним, кому что принадлежит. В джунглях достаточно зверей кроме Ната. Волки здесь тоже водятся. И шакалы.
      Хозяйка покачала головой. Девушка выслушала ее ответ.
      - Хозяйка говорит, что всех диких волков и шакалов давно распугал прирученный волк, потому что он - оборотень, а лесные звери боятся духов тьмы так же, как и люди. Поначалу и она считала это за добрый знак: хищники перестали нападать на людей. Но то, что случилось, перечеркивает все заслуги оборотня...
      - Именно поэтому мы и проведем экспертизу. У тримагестра Солондана есть все для проведения такого исследования, бесстрастно парировал эйрмастер.
      Пышнотелая туземка призадумалась, не сводя глаз с трупа, над которым кружились насекомые. Наконец она поведала о своем решении:
      - Хорошо, - сказала она устами своей переводчицы. - Но что вы сделаете с вашим волком, если это окажется он?
      Ал и Зейтори переглянулись и поняли друг друга без слов: несмотря на власть, хозяйка все равно оставалась женщиной и торопила события, как все женщины, обыгрывая в уме всякие ситуации и получая от этого удовлетворение. Ал кивнул на бессловесное предложение эйрмастера подыграть ей и положил руку на затылок Ната:
      - Если это окажется он, мы отдадим его в ваше распоряжение.
      Нат почувствовал импульс, ушедший в мозг: "Я знаю, что это не ты, дружище, а потому не принимай слова близко к сердцу: это только слова, сказанные человеком для того, чтобы усыпить тщеславие и оскорбленные чувства другого человека"... Он и так не поверил бы хозяину, даже если бы тот прицелился в него из плюющегося огнем оружия.
      - Как мы узнаем, что вы не обманете нас, чтобы выгородить своего пса? - запинаясь от страха и ужасаясь дерзости хозяйки, посмевшей заявить такое пред лицом богов, спросила переводчица.
      - Мы заинтересованы в установлении порядка не меньше, чем вы, - сказал Зейтори. - Даже если ваши люди ничего не поймут в ходе исследования, для этих целей в Кула-Ори можно привлечь немало наших соотечественников, которые тоже не хотели бы, чтобы их посреди бела дня загрыз на улице взбесившийся зверь...
      Его спокойная и уверенная речь произвела благотворное впечатление и на хозяйку, и на девушку-переводчицу. Первая увидела, что боги не отделяют себя от смертных и не покрывают преступления себе подобных, а вторая убедилась, что они не гневаются на дерзкие обвинения хозяйки и готовы вместе с ними прояснить ситуацию.
      - Да будет так! - поднимая руки кверху, произнесла хозяйка, и все поняли ее без перевода. - Но пусть волк остается на привязи, пока все не закончится...
      Ал кивнул. Танрэй подумала, что он мог бы воспользоваться своей "божественной" привилегией и дать понять дикарям, что его волк так же священен и неприкосновенен, как они сами. Это не составило бы для него никакого труда. Но он в очередной раз пошел на маленькое предательство друга, чтобы не показаться плохим перед другими людьми и сделать что-то в угоду их интересам, нарушив свободу преданного ему существа. Молодая женщина присела на корточки и обняла Ната. Волк попятился и освободился, не принимая жалости. Нат покорно подошел к хозяину, сел возле него и безропотно подставился, когда тот снял со стены хижины сплетенную из шерсти веревку и привязал его за шею.
      Танрэй поднялась. Ей было обидно. Она пыталась доказать себе, что не права, считая Ала предателем, но душа ее бунтовала. Она не хотела разочаровываться в любимом человеке, но разочаровывалась всякий раз, когда Ал проявлял признаки малодушия.
      Хозяйка объявила роду о принятом решении. Люди начали расходиться.
      Танрэй увидела стоящую невдалеке кучку своих давних знакомцев, пятерых парней с выбритыми затылками. Они не принимали участия в собрании, но присутствовали, наблюдая за происходящим и переговариваясь. Ей захотелось прикрыть от их взглядов привязанного Ната, чтобы они не увидели позора ее любимца. Однако волк снова не позволил ей этого и оттеснил молодую женщину за себя.
      Уже следующим утром Нат был оправдан: проведенная Солонданом экспертиза показала, что слюна, обнаруженная на трупе, и кровь с посоха принадлежат, несомненно, животному, и даже не одному, но волк оританян был не при чем. Для проведения более точных опытов у тримагестра не было возможностей и оборудования, но Солондан посчитал и проделанную работу достаточным основанием для снятия всех подозрений с Ната.
      Ему поверили не все, как и ожидалось. Единственной мерой, которую могла предложить хозяйка рода, был запрет без надобности и в одиночку уходить в джунгли.
      В Кула-Ори поселился Страх.
      ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
      Когда же кончится эта проклятая война?! Никто не помнит ее причин и истоков, но все воюют с одинаковым упорством и ожесточением, никогда не задумываясь хотя бы о временном перемирии. По сути своей, она давно никому уже не нужна - так думает Он. Война-привычка. Война-инстинкт...
      Отчаянный приверженец Черного Горизонта давно уже искал только одного: средства от жизни. Неподготовленному нельзя быть "посередине". Для этого нужна мудрость, которую не хочет давать дракон Дневного и Ночного света. Он предоставляет знания, навыки, он вручает своим воинам все, чтобы они побеждали и не гибли, но не хочет снарядить их одним - Мудростью.
      Воин бился и побеждал, бился и падал сраженным. И не знал, зачем Он это делает. Юноша жаждал понять хоть кого-то - или своих сторонников, или врага. Выбор был сделан уже очень давно, в незапамятные времена, но ни понять, ни принять, что движет его господином и повелителем, черный воин уже не мог...
      Андрей отбился от группы туристов, щелкающих затворами фотокамер и весело переговаривавшихся на самых разных языках. Ему надоело представлять то, что так живописно и с увлечением рассказывал гид, а подходить ближе и прикасаться к чему-либо было запрещено (впрочем, за дополнительную плату, пожалуй... Но Андрею не хотелось никого и ни о чем просить, даже если, отдав деньги, он стал бы господином положения).
      Сухой, знойный ветер пустыни нес в себе что-то зловещее. Где-то вдалеке, в мареве, поднимавшемся с раскаленного песка, должен был быть виден Каир.
      Внезапно Андрей с устрашающей четкостью понял, что в двух, всего в двух шагах от него, везде и всюду - следы трагически погибшей цивилизации, невысказанные слова, вмурованные в камень.
      "Да, сынок, встретились нынче немой и слепой... Ты не догадываешься, чье перед тобою послание? Маленький слабый мальчик, потерявшийся в огромной и грозной Вселенной... Среди звезд он ищет миры своих родителей и кричит, кричит, кричит им немым криком, а они, как и ты, не слышат его, потому что разучились слышать. Назови мне имя его, ученик!"
      - Я не знаю... - растрескавшимися губами беззвучно пробормотал Андрей: голос был таким отчетливым...
      Звонкий женский смех, рассыпавшийся колокольчиками по ветру и превратившийся вначале в сиплый мужской кашель, а затем в смех толпы туристов, Скорпиону непонятный и кажущийся кощунственным.
      Андрей закрылся руками и бросился в пустыню. Все были заняты, слишком заняты, чтобы заметить его бегство. Постепенно Скорпион перешел на шаг и брел под палящим солнцем, куда - и сам не ведал...
      Ему было абсолютно все равно, всюду было одно и то же темно-розовая мгла и скрипящий на зубах песок.
      Он слегка удивился, услышав два одиночных выстрела откуда-то справа: в него, что ли?! как это?!
      Третий принес с собой разрывающую мозг боль. Проседая на песок, Андрей почувствовал, как что-то льется с затылка на спину. Темно-розовое потемнело, почернело и куда-то свернулось...
      - Ой, устала-устала-устала! - Рената скинула туфли, добралась до кресла и стала растирать немного опухшие ступни. Люда!
      Няня выглянула из кухни. Рассеянная она какая-то в последнее время: глаза, вроде бы, горят, а ничего не видят, ни на чем не останавливаются, даже на любимчике-Сашкине. Что с нею происходит? И мальчик, как будто, сильнее ушел в себя, хоть веди к психиатру с подозрением на аутизм. А тут и так голова кругом, не знаешь, за что хвататься... Так, в первую очередь надо успокоиться самой. Приспичило Гроссману открывать это дело...
      - Люда, у нас есть что-нибудь перекусить?
      Та блаженно улыбнулась и секунд через десять кивнула.
      - А где Сашкин?
      - Да... здесь где-то был...
      Стоп! Зацепочка! Чтобы Людмилка не знала доподлинно, что происходит с ее воспитанником?! Да быть такого не может!
      - Люд, а Люд! Ты у меня не заболела? А? - Рената обула домашние тапочки и отбросила накрученную прядь волос за плечо. Длинные локоны, как расплавленное золото, заливали всю спину, небрежно прихваченные заколкой.
      "Ох, мне бы такие!" - подумала няня и погляделась в зеркало. Её непонятного цвета "обглодыши" показались ей сейчас особенно отвратительными.
      - И все-таки, - хозяйка поднялась, - где Сашкин? Обычно стоит двери щелкнуть - он летит встречать. Сынуля! Ты где? она направилась по коридору к детской.
      Саша сидел и сосредоточенно играл, не замечая ничего вокруг. Пирамиды, выстроенные три дня назад, до сих пор не претерпели никаких изменений и не обновлялись. Что-то шепча под нос, мальчик водил чем-то черным по полу, как бы заставляя это "что-то" прогуливаться между постройками.
      Рената из любопытства прислушалась, что он там бормочет, и похолодела:
      - ...Будь он проклят! - говорил Сашкин, как бы озвучивая тем самым темный предмет. - Я навеки отделил его душу от разума. Будь он проклят!..
      Само по себе сказанное не соответствовало речам ребенка, не достигшего четырехлетнего возраста. Но, кроме того, Ренату сковало такое знакомое ощущение "дежа вю", якобы ложной памяти, от которого изо всех сил отбивался измученный рассудок.
      Другой рукой мальчик держал маленькую фарфоровую куколку из набора, подаренного Маргаритой на их новоселье. Сделав резкое движение, Саша "заставил" куколку взбежать на вершину самой большой пирамиды. Темная игрушка в правой руке "последовала" за нею.
      - Тогда пусть так! Негромко воскликнул он за куколку и отпустил ее. Пощелкивая, куколка покатилась по ступенькам пирамиды. Рев темной фигурки получился у малыша особенно достоверно.
      Рената закрыла рот ладонью и отскочила в коридор, толкнув спиной Люду.
      - Что случилось? - спросила та, видя полубезумные глаза хозяйки. Саша вздрогнул и оглянулся. Ренату трясло.
      - О, боже! Что за игры?! - она посмотрела на Люду: - Давно он у тебя так играет?!
      Та пожала плечами и смутилась:
      - Я ни разу не замечала, чтоб он так играл... Сашулька, покажи, что у тебя в руке...
      Мальчик встал с колен и спрятал игрушку за спину. Рената решительно подошла к нему и насильно разжала его пальцы. В ладонь ей упала маленькая, искусно вырезанная из черного камня с коричневатыми прожилками фигурка дракончика. Вещь походила на старинную и тем не менее определить по стилизации, к какому времени и чьей культуре она принадлежала, Рената вот так, с ходу, не смогла.
      - Откуда это у тебя?
      Саша опустил глаза и упрямо поджал губы.
      - Я спрашиваю: где ты это взял? - настойчиво повторила Рената.
      - Нашел.
      - Нашел?! Где?! Посмотри на меня! Где нашел?
      Мальчик отводил взгляд. Возьми себя в руки, Рената! Не пугай его понапрасну. Если у него характер его настоящего отца, то хоть в лепешку разбейся, а насилием ничего из него не выудишь.
      Рената присела на корточки и, смягчившись, положила руку на его макушку.
      - Сашкин, Сашкин... Ты пойми: я напугалась. Дети так не играют. Ты увидел это по телевизору?
      Саша пожал плечами.
      - Где ты нашел этого дракончика? Ну, пожалуйста, сынулечка, скажи: где?
      - В песочнице, - и он дерзко отобрал фигурку. - Это мое!
      - А вдруг у этой игрушки есть хозяин? Вдруг он плачет, что потерял ее, а дома его за это ругают? Ты не спрашивал, кто мог ее обронить в песок?
      - Это моё.
      - Почему тогда ты так играл? Мы не учили тебя быть таким жестоким. Это плохо. Люда! Ты разрешаешь ему смотреть такие фильмы?
      - Упаси бог! Да и вообще, Рената Александровна, мы по такой теплыни только на улице и гуляем, домой покушать приходим - и снова на прогулку. Какие уж тут телевизоры?
      - Боже мой! - Рената обняла сына. - Не играй так больше, Сашкин! Хорошо, мой маленький? Пожалуйста! Обещаешь?
      Он снова опустил глаза и кивнул, намертво вцепившись в своего дракончика.
      Николай приехал поздно, когда Саша уже спал, а Люда уехала домой. Рената рассказала ему о происшедшем, стараясь не говорить о своих ощущениях, которые материалист-Гроссман все равно в лучшем случае просто проигнорировал бы. Она надеялась, что муж успокоит её, скажет, что это глупые бабьи предрассудки (о, как ей хотелось бы, чтобы в данном случае он произнес эту ненавистную фразу!), что она сгущает краски и прочее. Но Ник помрачнел, схватился за сигарету и ушел на лоджию. Кому, как не Ренате, было лучше знать, что это означало... Она не пошла за ним, чтобы не мешать ему думать.
      Гроссман долго отмалчивался и потом. Рената не стерпела и спросила, какие мысли он имеет по этому поводу. И тогда Николай сказал такое, от чего по спине у нее побежали мурашки:
      - Это то, чего я боялся...
      - Что? Что - это? - губы ее предательски задрожали.
      - Я никогда не говорил тебе этого, потому что был уверен, что на аборт ты все равно не согласишься...
      - Да что ты несешь, Гроссман?! - тут же разъярилась Рената и вскочила с кресла.
      - Пойми правильно, - он удержал ее на расстоянии вытянутой руки. - Я люблю Шурика не меньше твоего, так что ревность и прочая фигня тут не при чем...
      - А что тогда "при чем"?! - она сощурила метавшие молнии зеленовато-янтарные глаза.
      - То, что когда ты была беременна, на твою долю перепало столько всякой дряни, что и не всякая обычная, здоровая, вынесет, не повредившись-таки в рассудке... - он повертел длинным пальцем вокруг головы. - Вот я и боялся, что это пагубно отразится на нем...
      - Гроссман, ты рехнулся! - Рената оттолкнула его руку и с размаху шлепнула Ника по плечу. - Ты совсем рехнулся, слышишь?! Сашкин и родился, и все это время был абсолютно здоровым! Ты понял?!
      - Да? - он скептически скривил лицо. - А все эти его порывы "полетать", а немота в два года, а дурацкие сны, которым он не просто верит, а считает их гораздо более реальными?! По-твоему, дети так себя ведут?!
      - Заткнись! - Рената в бешенстве снова замахнулась на него, метя уже в лицо, но Гроссман перехватил ее кисть и сдавил; ей было больно, даже зрачки расширились, но она даже не вскрикнула и пнула его по ноге. Тогда Ник скрутил ей руки и прижал к стене. Она извивалась, извивалась, а потом, видя, что он все равно сильнее, перевела дыхание, чтобы выкрикнуть: - Не смей так говорить или убирайся на все четыре стороны, сволочь!
      - На все четыре? - в этот раз и его глаза потемнели, сверкнули, метнули молнию.
      - Да! Да! Мразь последняя! Ты лжешь, что не ревнуешь и что любишь моего сына!
      - Ах, только твоего? Спа-а-асибо тебе, ладонька, спасибо...
      - Ты бешено ревнуешь и вымещаешь все это на Сашке, потому что иначе ничего не можешь сделать! Да, я рада, что он не твой, что он никогда не будет похожим на тебя, понял, ты?!
      - Ты сама себя послушай, - Гроссман выпустил ее, пошел в прихожую и снял с вешалки свою куртку.
      Рената преследовала его по пятам, машинально растирая отдавленные запястья:
      - Вот, наконец-то ты сознался, что хотел, чтобы я избавилась от него! Ты сказал это вслух!
      Николай молча оделся и застегнулся. На самом деле он кипел еще страшнее нее. Ему хотелось избить жену до полусмерти - за все эти несколько лет полного ада. Он ненавидел ее за то, что она ведет себя, как склочная торговка, а выражается, словно привокзальная шлюха - пусть и не бранными словами, но с таким же истерическим хрипом и надрывом в голосе, взвизгивая, не пытаясь сдержаться. Они дошли до точки. Это все. Последняя пушинка сломала спину верблюда. А ведь он по собственной воле стал тем самым верблюдом. И если он сейчас ударит ее, то не сможет больше остановиться, а это означает... это означает... да черт его знает, что это означает! Хуже уже некуда! Предел. Дальше - только вниз. Они сами тянут друг друга вниз. Проклятье! Проклятье!
      - Куда ты собрался на ночь глядя, черт тебя побери?! - уже просто в апогее злобы завопила она.
      Раз, два, три, четыре, пять...
      - На все четыре стороны, - сказал он и хлопнул дверью.
      Рената взвыла, изо всех сил пнула косяк, закричала от боли с треснувшем суставе и, хромая, расшвыривая все на своем пути, ринулась в комнату.
      - Сволочь! Сволочь! Тварь последняя! Ненавижу тебя! Чтоб ты провалился, чтоб ты сдох! - она повалилась на колени посреди комнаты и вцепилась в волосы. - Ненавижу! У-у-у-у... Не... ненавижу! Тварь! - она саданула кулаком по ковру.
      Вдруг в комнате заплакал проснувшийся от ее воплей сын. Она с шумом втянула в себя воздух, захлебнулась, закрыла рот руками. Это безумие, это полное безумие... Неужели она, Рената, неужели же она способна устраивать дебоши, забывая при этом, что в соседней комнате спит единственный, кого она еще любит на этом свете?! За что наказывают ее боги помрачением рассудка?! Что она сделала им?
      Все так же прихрамывая, молодая женщина бросилась в детскую.
      - Почему вы кричали, мама? - протягивая к ней руки, Сашкин испуганно блестел мокрыми глазами при свете ночника. - Где папа?
      Рената подхватила его на руки:
      - Тебе приснилось, Сашкин... Тебе приснилось... - она прижала ребенка к себе и поцеловала в мягковолосую макушку. Спи, мой зайчик... Тебе приснилось...
      - Вы ругались. Это было на самом деле... - серьезно сказал Саша, кулачком вытирая глаз. - Вы поругались из-за меня?
      - Ты что? Тебе приснилось... - лживо-ласковым голосом уверяла его Рената. - Тебе приснилось, ничего этого не было...
      - Но папа ушел, его нет. И ты кричала, ты же кричала? И плакала. У тебя глаза сырые. Мам, ты злая?
      Она зажмурилась и запрокинула голову. За что, боги?! За что?!
      - Я хочу в кровать, - сказал Саша и отстранился от нее, упираясь ладошками в разгоряченную материнскую грудь. - Пусти!
      - Да, да, ложись... Тебе все приснилось... - все еще бормотала она.
      Он вырвался и скатился на свой диванчик. Оказавшись в постели, мальчик сунул руку под подушку и вытащил жуткую фигурку дракончика. Лишь после этого он стал успокаиваться, лег и почти с головой накрылся легким одеялом. Рената дрожа, как посторонняя стояла у изголовья. Прижав обсидиановое чудовище к груди, Саша прерывисто вздохнул и начал засыпать.
      Рената села на детский стульчик и скорчилась в три погибели. Слез больше не было. Ее просто выворачивало, хотелось распахнуть окно и... Но при виде сына она вздрагивала и гнала от себя старую идею, которую не раз вытаскивала из заветной шкатулочки оскорбленного самолюбия, стирала с нее пыль, вертела так и эдак и укладывала назад, до "лучших" времен - когда Сашкин будет большой, когда он уйдет от нее (а в том, что он уйдет, Рената была уверена)... Ей было страшно. Если бы она могла убрать в ту же шкатулочку свой страх и воспользоваться идеей... Слабачка! Даже этого ты не можешь! Никчемное животное, позабывшее все на свете...
      "Сестренка-Танрэй! Да ты, я смотрю, совсем утратила былую спесь! Ты поистине достойна своего муженька! Я ни в чем не раскаиваюсь, обезьянка. Теперь ты показала свое истинное лицо! Вот с таким и ходи"...
      Рената легла на пол и обвила руками колени. Мой второй голос, ты прав, ты несказанно прав. Убей меня, если ты так умен. Сделай, чтобы я не проснулась, чтобы ушла в небытие... Ты это можешь... можешь... можешь...
      Сама того не замечая, она забылась муторным, гадостным, ледяным сном, а внутри нее посмеивался все тот же незнакомец, который знал о ней все и был ее частью с самого рождения...
      Сон был похож на явь, тяжелую и пасмурную явь, от которой устаешь так, словно прошел все круги ада. Несколько раз, в перерывах между пробуждениями, ей казалось, что она поднимается, подходит к Саше, гладит по волосам и бормочет:
      - Он всегда считал нас троих ненормальными. Он верит только в то, что можно потрогать, чем можно набить карманы... Он и меня пытается засунуть в карман: не ему, так и никому, пусть она лучше станет серой мышью... И я стала серой мышью, тупым животным, которое уже пять лет не держало в руках книг, не могло проявить истинных чувств.
      Малыш тихо всхлипывал во сне, еще крепче прижимая к груди свою ужасную игрушку.
      - Я ослепла. Мне хотелось верить, что он все больше и больше походит на твоего отца, а ведь на самом деле... господи, что я тебе сделала?! За что, господи?!
      Она очень замерзла, лежа на полу, но проснуться не могла. Ренате снилось еще, что в пищевод и в желудок ей вставлена резиновая холодная трубка, и она то расширяется, то сужается внутри нее. В голове звучала музыка с диска Владислава Ромальцева - не музыка даже, а странный набор каких-то шорохов, нежных звоночков, шепота; все это переплеталось и при кажущейся нелепости было гармоничнее и насыщеннее любой гениальной симфонии, известной ныне. Жаль только, что запомнить ее, разделить на составляющие, невозможно. Разделить - суть уничтожить. "Разделяй и властвуй!" - сказал кто-то из великих полководцев. Разделяй и властвуй. Раздели и наложи суровое проклятье...
      Рената застонала во сне, но даже боль в сломанном пальце не смогла разбудить ее.
      Долгожданная тень - она пришла под утро. В низко нахлобученном капюшоне и широкой черной хламиде эта тень казалась еще выше и еще бесплотнее. А Рената ощутила себя сидящей на ковре под старинным балдахином и увидела, что кожа ее плеч, рук, груди, обнаженных ног смугла, с золотистым отливом, а одежды на ней из тончайшего газа.
      - Я больше не могу, я устала... - сказала Рената, вернее, та, кем она была.
      - Ты еще и не начинала, - не двинувшись, ответила фигура, и слова прозвучали не со стороны, а в голове женщины. Это был не голос, а осознание - как та музыка на диске.
      - Я готова что-то делать! Я ведь не отказываюсь, Ал! Но кто подскажет мне, что именно?!
      - Ты не понимаешь, что самое трудное и состоит в том, чтобы ВСПОМНИТЬ и решить самой, как действовать. Единственное, к чему ты стремилась - это забыть, выгнать из себя все, что тебе не нравилось вспоминать, оставить лишь вылощенную картинку и молиться на нее. Ты и не подозреваешь, что забыть всегда удается куда успешнее, чем вспомнить...
      - Ал! Умоляю! - она встала на колени. - Хотя бы намекни! Ты хочешь мне добрА...
      - Вот именно...
      - Ты хОчешь мне добра? - повторила она, делая ударение уже на другом слове.
      - Давно ли ты смотрела на звезды? Давно ли делала вещи, которых от тебя не ждали ни другие, ни ты сама? Давно ли ты нарушала физические законы? Слово не ведает смерти!
      - Чужие слова не идут мне в душу. Я не могу читать.
      - Тогда скажи сама. Ты ведь только что уже начала делать это... - фигура по-прежнему сохраняла неприступную неподвижность, и Ренате даже не пришло в голову встать, подойти, отбросить капюшон...
      - Когда?! - в непонимании она даже улыбнулась.
      - Ты назвала меня моим именем.
      - А ты называл меня... Тан... Тан... Вечно... Вечно Возрождающейся?! - это имя всплыло у нее в голове без его помощи. Рената села на пятки и задумчиво пробормотала: - Давно ли я смотрела на звезды?.. Ал, да я ведь никогда на них не СМОТРЕЛА! Смотреть - это видеть, правда?
      - Слово не ведает смерти, говорили древние... Кем они были? Вспомни! Нарушение закона - это когда ты делаешь то, чего ни кто-то, ни ты сам от себя не ожидаешь. Это - раскрытый неисчерпаемый резерв сил... Это - ПАМЯТЬ! Прощай, моя золотая жрица. Больше я не приду никогда.
      - Но я никогда не оставалась одна, Ал! - вскрикнула Рената и вскочила на ноги.
      Темная фигура стала туманом и рассеялась в сумерках...
      Рената очнулась. В дверь звонила приехавшая нянька: после того, как Николай грохнул дверью, сработал, наверное, предохранитель на замке, и открыть его ключом с той стороны было невозможно.
      - Что случилось?! - Люда была испугана.
      Тело Ренаты утомленно дрожало после ужасной ночи.
      - Ничего...
      Но обмануть Марго было невозможно. Она в упор спросила ее с порога:
      - Почему я не могу дозвониться до твоего Гроссмана?! Ты снова что-то напортачила?!
      - Наверное... - вздохнув, согласилась та.
      - А чего хромаешь?
      - Палец болит.
      - Ну, матушка, ты даешь стране угля! Садись на телефон и вызванивай его! Он мне нужен до зарезу...
      - Скорее всего, ничего не получится...
      - Я т-те дам - не получится! Саму заставлю Колькиными делами заниматься, посмотрим, какая ты крутая!
      Через стеклянную витрину ее было видно, как на ладони, а вот она не обращала внимания на того, кто глядел с улицы.
      Он наблюдал за Ренатой очень внимательно, словно поймав в перекрестье прицела. Ледяная улыбка змеилась по его губам.
      - Плохо выглядишь, сестренка Танрэй! - чуть слышно пробормотал он. - Все мы - не боги...
      В семье Аси было принято, что называется, "ходить по струнке" перед авторитетом родителей. Все, что ни говорил отец - весьма, кстати, достойный человек - воспринималось как непреложная истина. Однако, как ни редко это бывает в наше время, Илья Александрович Пожидаев отнюдь не являлся деспотом, угнетающим жену и детей. Просто удачное стечение обстоятельств, либо судьба, либо что-то еще из разряда "бабушкиных суеверий" свело в знакомстве Пожидаева и его будущую супругу Анну. Это потом оказалось, что воспитаны они в одних и тех же традициях, так что Анна вошла в дом Пожидаевых, как в теплую воду - легко и без озноба. Понятие "притирка характеров" для Анны и Ильи осталось пустым звуком. Они с огорчением узнавали о скандалах и разводах в семьях друзей и знакомых, но не понимали - как так? разве такое может быть?!
      Ася переняла у матери все, что необходимо женщине и что очень приветствовалось бы в дореволюционных русских семьях: ровный характер, неспешность, самоуважение. Правда, на взгляд окружающих, была она несколько скучновата, ибо не каждому человеку охота применять усилия, чтобы понять, какие "сокровища" хранит в себе душа другого человека. В общем, многие приятельницы Аси оценивали ее по градации от "законченная зануда" до "тихоня", а две-три близкие наперсницы таинственно улыбались на сей счет: с нею хорошо было делиться девичьими проблемами, плакаться, приводить своих парней, не боясь, что те перекинутся на невзрачную пташку, а потом выспрашивать, стоящий ли он человек или лучше покружиться над другим цветочком... Так или иначе, но в школе у нее не было ни кличек, ни обидных прозвищ, мальчишки не дергали ее за косы, и все не потому, что кос у нее не было, а просто никто не замечал хрупкую и болезненную отличницу.
      Ей было двадцать, когда она совершенно случайно познакомилась на вечеринке у подруги с молодым человеком, который не сводил с нее глаз и, надо признать, показался ей симпатичным - совсем не так, как некоторые парни, с которыми ее знакомили девчонки и которых она должна была "объективно оценить". Нового друга звали Хусейном, но Ася никогда не предположила бы по внешности присутствия горячей "горской" крови в его жилах. В первый же вечер она поняла, что может слушать этого человека не переставая и что ей приятно находиться возле него. Его приятели (из кубанских и терских казаков), люди с крутыми характерами, относились к чеченцу, "черному", как ни странно, с уважением. И это, в глазах Аси, было большим плюсом для него - если он сумел правильно поставить себя с людьми, у которых были свои счеты с "вайнахами" еще со времен Пушкина и Лермонтова.
      Хусейн ухаживал за нею очень осторожно. Ася ощущала себя хрупким цветком в его громадных ладонях - цветком, который он боится ненароком повредить своей невероятной силищей и потому старается даже не дышать на него. Он так и называл ее "Незабудка".
      Хуже было другое: родители приняли в штыки сообщение дочери о том, что у нее появилось увлечение в лице этого типа. Может быть, Асе и удалось бы правильно объясниться с ними, но кто-то из соседей опередил ее, шепнув Анне, что ее дочь встречается с "нерусью". Пожидаева, как женщина, не лишенная впечатлительности, тут же вообразила жуткую картину: ее маленькая нежная Ася в руках у злобного чеченского террориста. В общем, у родителей было время подготовиться к достойному отпору даже одной идеи о таком зяте (если бы все не было так серьезно, Ася не решилась бы доложиться: так она воспитана). Илья Александрович с порога объявил дочери, что и слышать не желает о подобном "Ромео".
      - Но ведь ты его даже ни разу не видел, папа! - впервые в жизни решилась запрекословить Ася.
      - Этого мне не хватало! - Пожидаев был удивлен: задурил ей голову этот проходимец!
      Но это ее не остановило. Она не сомневалась в своем избраннике, а женской интуицией природа ее не обделила. Если бы ее посетило хоть малейшее сомнение, Хусейн никогда больше не увидел бы Асю. И девушка решила подождать. Рано или поздно родители изменят свое мнение, Ася в это верила.
      Затем он куда-то исчез, ни о чем ее не предупредив. Ася растерялась. Сердце подсказывало ей, что с Хусейном что-то случилось. Через месяц он вновь объявился в городе, осунувшийся, с настораживающим огоньком в зеленых глазах. Не изменилось только одно - обезоруживающая нежность в обращении с нею. Единственное, что он позволил себе в тот раз за все время их знакомства, это осторожно обнять ее при встрече и неловко поцеловать возле губ.
      Ася попробовала расспросить его, где он пропадал, но Хусейн отмалчивался на эту тему. Она заподозрила недоброе и попросила поставить ее в известность, если он вновь соберется куда-то уезжать. Хусейн поклялся, что сделает это, и прозрачно намекнул, что по законам его народа жених должен заплатить родителям невесты какой-то сумасшедший калым, чтобы никто вокруг не думал плохо о его семье.
      Где-то в середине октября того страшного года он сообщил девушке, что "по семейным обстоятельствам" должен на какое-то время уехать в какой-то аул, где у него якобы умер родственник. Ася пообещала ждать, сколько бы ни потребовалось, хотя по его рассказам знала, что чья-то смерть в чеченском роду накладывает на всех родственников соблюдение траура долгое время, так что никаких свадеб играть будет нельзя в течение минимум полугода.
      В конце осени Хусейн погиб при таинственных обстоятельствах. Знавшие об их романе подруги Аси многозначительно косились на девушку: ходили сплетни, что парень застрелился. По их, по женскому, разумению, у молодого человека могла быть одна-единственная причина для самоубийства - конечно же, несчастная любовь... Не прекращавшиеся слухи о том, что Усмановы прокляли Асю, считая Пожидаевых косвенно виновными в смерти сына, довели ее до нервного срыва. Ироничное отцовское сравнение романа дочери и "горца" с шекспировской драмой внезапно и страшно оправдалось.
      В день похорон девушка сбежала из больницы, куда ее положили с сильным нервным расстройством, и тайком добралась до кладбища. Подойти ближе она побоялась и наблюдала за ритуалом из-за дерева, с дальнего участка.. Лишь когда все уехали, поздно вечером, она осмелилась пробраться к его могиле и, невзирая на холод, до глухой темноты простоять у выстеленного арабской вязью камня с именем того, кто был потерян для нее навсегда...
      Когда истощились не только нервные, но и физические силы, Ася ощутила головокружение и упала в обморок. Только усилившийся ледяной дождь привел ее в чувство. В голове не было ни единой мысли, и она даже не смогла испугаться, что это начинается безумие. Промокшая одежда прилипла к телу, но Ася не могла объяснить, почему ей так холодно: два факта уже не сопоставлялись и не укладывались в ее мозгу, как причина и следствие. Она просто ковыляла по тропинке между оградами, а злой ветер пытался сшибить ее с ног.
      Наконец девушка вышла на пустынную дорогу, и огни дальнего города, мерцая между ветками ив и кустарника, разбудили в ней воспоминания о доме, о том, что она когда-то была живой, что ей было тепло, что она была счастлива... Боль стиснула горло, Ася зарыдала. Все возвращалось к ней... Иногда и не знаешь, что лучше - сумасшествие или полное здравие рассудка...
      Она поняла, что сидит на стволе искривленного дерева, склонившегося над оврагом.
      И тут со стороны города по шоссе пролетел большой автомобиль, осветил ее фарами и резко притормозил. Ася безучастно взирала на это, словно происходящее касалось не ее, а кого-то другого, а сама она осталась там, под камнем с чужеземными письменами...
      Машина развернулась и съехала к обочине, приблизившись к ее кривому деревцу. В салоне включился свет. Отстраненно, с полным безразличием, девушка разглядела: в "Паджеро" находился какой-то мужчина в черном плаще или пальто.
      - Ася, - подойдя к ней, тихо сказал незнакомец, поехали...
      Она подняла голову и все-таки не сообразила спросить, кто он такой и откуда знает ее имя, а просто поднялась и молча пошла за ним в джип.
      Незнакомца звали Владом. Он налил продрогшей до костей попутчице горячего кофе из термоса и, пока она пила, держа обеими дрожащими руками пластмассовый стаканчик, рассказал, что был другом Хусейна и присутствовал на похоронах, там и заметил спрятавшуюся за деревом Асю. Она равнодушно восприняла его слова. Тогда Влад вложил ладонь девушки в свою, продел свои пальцы между ее и слегка сжал. Так делал Хусейн, которого больше не было... Она тихо завыла.
      - Не плачь, Незабудка! - серьезно попросил Влад, глядя на нее глазами - синими и печальными, как у брошенной собаки. Все только начинается...
      Не веря ушам, она замерла. Влад отпустил ее и молча завел машину.
      Сколько раз потом, много месяцев позже, наблюдая за его возней с сыном, за общением с собственной матерью, Ася замечала в нем черты странной двойственности. Странной, непонятной была его душа. Изредка он был так сильно похож на "милого горца", что она замирала. Затем на его место заступал другой - человек ли?.. Этот "второй" кувыркался со своим сыном, участвовал в его играх, разделял все его интересы, а потом, когда находил нужным настроить его и себя на серьезный лад, единственным взглядом мог заставить мальчика повиноваться... Ася видела такие отношения, но... не у людей. Не у людей...
      После встречи у кладбища Ромальцев надолго исчез, и она почти забыла про него, долечилась в стационаре, вернулась к обычной жизни. Смогла даже сдать экзамены в своем университете. Наступила весна. Город оживал, вселяя в Асю лютую тоску.
      И в один прекрасный майский день Влад приехал к ней и встретил ее у дверей аудитории с охапкой бархатной сирени. С тех пор они были как будто вместе. Вместе и порознь. Она видела и любила в нем Хусейна. Он давал ей понять, что он не совсем такой, каким она его воспринимает: всего-навсего человек, поведение которого сходно с поведением покойного друга.
      За три года ничего не изменилось. Они не стали ближе друг другу. Ася видела, что Влада что-то подтачивает изнутри. Глаза его тускнели все больше, и он походил на загробную тень. Редкие вспышки в нем "Хусейна" уже скорее пугали, чем радовали ее.
      - Мы должны решить, как нам быть дальше, Влад, - однажды сказала она. - Оставаться в неопределенности я уже не в состоянии... Это НЕ НОРМАЛЬНЫЕ отношения, понимаешь?
      Ромальцев опустил глаза и сказал тихим, до боли знакомым голосом:
      - Я люблю тебя, Незабудка. Подожди еще совсем-совсем немножко, дай поставить точку...
      - "В земле Египта дышит Осирис!" - вторили шепотом стражники и вельможи из свиты юного фараона.
      - Ты мог бы войти в Ростау, мой повелитель... - печально, охрипшим голосом, молвил Помощник Верховного Жреца, стоя в неподвижной тростниковой лодке.
      - И я войду в Ростау! - возразил безбородый правитель священной земли. - Тело мое легко, как папирус: отныне я умею летать!
      - Чем так летать, мой царь, куда лучше упасть и разбиться...
      - Отойди! - юноша оттолкнул от себя Попутчика и ступил на сходни.
      В лучах закатного солнца, вдали, на полированном склоне пирамиды, сидело что-то темное, похожее на птицу.
      - Бенну, Бенну! Я иду к тебе! - крикнул фараон и сквозь расступившуюся толпу бросился к нему.
      Темная птица гордо расправила крылья, и так они были огромны, что пирамиду заслонила тень. И тень эта казалась полупрозрачной, ибо крылья птицы были кожаными, перепончатыми, с цепкими коготками в местах сочленения суставов. Подданные испуганно вскрикнули, но юный царь не хотел этого замечать. Птица была для него самой прекрасной, самой долгожданной. С нею он умел летать.
      - Где мать и отец твои, фараон? - насмешливо спросила птица, вразвалку топчась на выступе монумента.
      - Ты - мои мать и отец, Бенну! - крикнул юноша. - Спустись и забери меня с земли!
      - Отдай долг чести Усиру и Исет, маленький Хор, и я возьму тебя с собой!
      - Я велю забыть их, если они станут преградой для нас в нашем стремлении к небу!
      Птица закаркала от смеха:
      - Ну, так летим, маленький Гор! И пусть все они, и ты тоже, забудут о начале. Забвение - вот ваш удел, лжебоги! крикнула она в небо.
      Попутчик бежал к ним, но расстояние, которое юный фараон преодолел за время, когда в мигании смыкается и размыкается верхнее и нижнее веко, для Помощника Верховного Жреца казалось непреодолимо долгим.
      Черная птица расхохоталась и протянула юноше когтистую лапу:
      - Летим, мой маленький странник, - издеваясь, она снесла яйцо и заверещала от смеха. - Прощайте, беспамятные!
      Яйцо покатилось вниз, раскололось, из его вырвался смрадный дым, который окутал всю толпу. Попутчик взмахнул руками и, словно крыльями, накрылся своим балахоном с головой. Подданные же кашляли в дыму и забывали, забывали...
      ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
      "Не смотри так на меня, сестренка Танрэй... От твоего взгляда мне иногда кажется, что ты все понимаешь и читаешь в моей душе. Увы, маленькая обезьянка, увы тебе и мне. Зима меня побери! Эти черви молятся на тебя. Я видел даже, как они пытаются разрисовать каракулями свои глиняные "урыльники", подразумевая под этим "художеством" твое изображение. Богиня изувеченная и увековеченная. Ты трепетала бы от счастья, моя трогательная и впечатлительная землячка! А все остальные!.. Хе-хе, мы тоже, однако ж, не остались без внимания. Неужели новая маска их шамана нисколько не напоминает мою рожу?! Я в восторге, сейчас заплачу...
      Не смотри так на меня, не надо. Ты не поймешь, не вспомнишь и не сумеешь. Ну, да, да, я хотел бы оказаться на месте Ала, а еще лучше - стать им самим. Да, я завидую ему во всем, как завидует тебе моя супружница. Ей доступно все, кроме одного, а тебе это далось с легкостью, ты - как сама Природа: непосредственная, непоследовательная, плодородная и нелогичная при всей своей гармонии. Глупая стихия. Бездушная стихия, лишившая меня моей родины - единственного, чего я по-настоящему любил в своей проклятой жизни. Ты, как и Природа - не богиня, но эти мартышки поклоняются и тебе, и ей... Я... ненавижу тебя. Ненавижу за то, что ты есть, за то, что ты так безумно хороша, за то, что из-за тебя я завидую черной завистью своему лучшему другу, своему злейшему врагу. Лучше ненавидеть или презирать, но не завидовать, а я не могу ни того, ни другого. Я отчаянно хочу стать Алом...
      Не смотри так на меня, сестренка Танрэй"...
      - Подойди ко мне, габ-шостер! - произнес повелительный голос в голове юного Фирэ.
      Он вздрогнул, вскинулся и, обернувшись, уже хотел резко ответить, что не является "габ-шостером", как вдруг увидел: за спиной у него никого нет. Ни души. Брат и его приверженцы бежали по дорожкам стадиона далеко впереди, на спортивных снарядах в центре тренировались другие оританяне, которые не прочь были бы теперь, когда "тес-габы" поднялись в своей значимости, присоединиться к некогда запрещенному течению... Но ни единой души поблизости...
      Фирэ, так и не завязав шнурок на башмаке, поднялся на ноги и огляделся.
      - Иди же сюда, да поскорей! Мне недосуг тратить на тебя столько времени! - продолжал голос ниоткуда. Голос женщины.
      И юноша, сам не зная как, пошел на призыв. Миновав два громадных каменных куба при входе на стадион, Фирэ разглядел вдалеке машину жены экономиста. Сама Ормона сидела на мраморной скамье и задумчиво чертила что-то прутиком на песке.
      - Это ты звала меня, атме? - спросил юный путешественник, приблизившись к женщине.
      Ледяные глаза ощупали его. Ормона указала на сидение подле себя. Фирэ опустился рядом.
      - Я довольна вашей службой, - заговорила жена Тессетена. И то же самое передал от своего имени Ал.
      Юноша равнодушно пожал плечами:
      - Я рад быть вам полезен, атме... - по привычке проговорил он штампованную фразу, ничего собой не выражавшую.
      Ормона усмехнулась:
      - Ты сможешь навестить моего мужа, если вы правильно выполните новое поручение Ала...
      В глазах Фирэ промелькнул интерес:
      - Атме Тессетен захочет говорить с нами лично?
      - С тобой, друг мой. С тобой.
      - Как его здоровье?
      - Он уже почти поправился, мой мальчик. Немного прихрамывает и пока еще мало выходит из дома, но его нога уже зажила. От тебя требуется одно: передать своему брату поручение Ала. Будешь ли участвовать в этом ты сам - решать тебе.
      - Я слушаю, атме...
      - Ну вот и умница. Мы найдем с тобой общий язык, сынок, она слегка улыбнулась и отвела с его лба каштановый чуб. Слушай...
      Земля под ногами задрожала. Закачались шары фонарей по обе стороны дороги. Сотряслись ветви деревьев. Скрипнули механизмы в машине, и она слегка спружинила на рессорах.
      - Слушай меня, Фирэ...
      - Рот можешь закрыть, - Паском бросил стальной стек в пробирку и отошел от сидящего на полу туземца, чтобы сполоснуть руки. - Жить будешь. Духи тьмы проиграли твоим духам, так что в лучшие края ты отправишься еще нескоро...
      Дикарь ощупал горло, которое совсем еще недавно стискивало страшное удушье и резь. Теперь ему было значительно легче.
      Протирая ладони чистой салфеткой, кулаптр с хитроватым прищуром раскосых темных глаз взглянул в его сторону.
      - Назови мне разве только-только, с кем ты контак... с кем ты общался незадолго до того, как злой дух напал а тебя, добавил он.
      Туземец не знал, зачем это нужно чудотворцу, но задавать вопросов не посмел и просто перечислил прозвища нескольких людей из племени. Паском покивал и вышел. Снаружи у костра его поджидал Ишвар.
      - Здравствуй, атме Паском! - сказал ученик Танрэй на языке ори.
      - Здравствуй-здравствуй, Ишвар-Атембизе. Проводи-ка меня к хижинам Уакари-Су, Бхариты и Расаппы...
      Ишвар с готовностью поднялся.
      - А Венти - он останется с нами или его заберут к себе предки? - в его словах не было того благоговейного страха, который вложил бы в такой вопрос средний оританянин, но не было и той особой почтительности, какую выражали просвещенные ори по отношении к человеку, что получил новое воплощение или перешел в состояние временного отдыха.
      - Он останется с нами, - кулаптр размеренно шагал со своим чемоданчиком в руке и постукивал посохом по камням кривой улочки между жилищами.
      - Это хорошо.
      - По крайней мере, хорошо уже то, что ваше племя изолирует одержимых злыми духами от здоровых. Однако-однако болезнь эта опасна тем, что она распространяется еще до того, как ее признаки проявились у зараженного... - размышлял Паском вслух, думая тем временем о чем-то своем.
      Ишвар понял, что дух, одолевший беднягу-Венти, был коварнее других.
      - А в Стране Богов уже научились защищаться от этой... болезни? - спросил он.
      - Признаться, Ишвар-Атембизе, с нею я познакомился только у вас, но мне удалось распознать ее и вовремя найти противоядие, иначе все-все оританяне уже умерли бы от эпидемии...
      - О-о-о... - почтительно протянул ученик Танрэй. - Значит, боги тоже могут умереть, как и мы, атме?
      - Могут, Ишвар-Атембизе, еще как могут. И даже быстрее вас, потому что очень уж мы отдалились от Природы в наших городах...
      - О-о-о... - еще раз повторил Ишвар.
      - Но меня беспокоит не это... - старик покрутил жиденькую бородку. - Ормону никогда не интересовала жизнь вашего племени, а сегодня она сама приехала и принесла мне весть о болезни Венти... Вот я и хотел бы знать, что подвигло ее на этот шаг?
      Туземец покачал головой. Впрочем, Паском и не ждал от него вразумительного ответа. В своем вечном одиночестве древний, как мир, кулаптр привык вести беседы с самим собой.
      - Она не дала мне войти в ее мысли, и это-это нехорошо... Сторонись Ормоны, Ишвар-Атембизе. Она что-то задумала...
      - Так вернись и спроси ее, атме...
      - Я не смогу вернуться в город до утра. Сейчас мне необходимо предотвратить эпидемию, а это не делается быстро... - и Паском снова ушел в себя, а тело его размеренно двигалось рядом с Ишваром. - Нет, я и так не могу пробиться... Не знал-не знал, что Ормона настолько сильна... Берегись ее, мальчик...
      - Расаппа живет здесь, атме, - Ишвар указал на хижину, ничем не отличавшуюся от других, раскиданных по селению.
      - Не ходи за мной. Жди у огня, - распорядился Паском и шагнул на порог жилища, зазвенев глиняными колокольчиками, подвешенными над входом.
      Ученик Танрэй покорно сел возле ребятишек, присматривавших за тем, чтобы костер не погас.
      Кусты раздвинулись, и к огню вышел волк атме и ее мужа. Мальчишки подхватили ползавшую в пыли годовалую сестренку и бросились в дом, крича Ишвару, чтобы он прятался.
      Нат проводил их угрюмым взглядом и уселся по другую сторону костра. Ишвар без особого страха, но с благоговением посмотрел в глаза зверю.
      - Не обижай наших людей, атме Натаути, - шепнул он. Гневайся лучше на диких предков и на духов зла...
      Волк двинул бровью. В отсветах костра его глаза казались желтыми, а черных зрачков посередине почти не было видно. Но несмотря на это, выражение его пушистой умной морды было беззлобным.
      Ишвар снял с пояса еще не ощипанную птицу, которую недавно подбил недалеко от поселка, приподнялся и на полусогнутых ногах осторожно подошел к Нату.
      - Прими, атме, и будь к нам добр... - туземец положил птицу в шаге от волка и все так же на полусогнутых вернулся на место.
      Волк чуть-чуть наклонился, шевельнул кончиком носа и снова выпрямился. Грудь его выпирала вперед, голова чуть откидывалась назад, и вся осанка зверя говорила о божественном происхождении Ната. Простые волки и собаки держатся иначе. Атме Натаути бог. Он - страж златовласой богини и ее высокого спутника... И он за что-то рассержен на смертных, ибо люди продолжают пропадать уже в течение многих лун и иногда их находят в джунглях растерзанными.
      - Прими, прими, атме! - шепотом заклинал Ишвар, стараясь не шевелиться.
      Волк тяжело вздохнул, встал, поднял с земли подношение и унес в чащу.
      Ишвар воздел руки к небесам и пробормотал слова благодарности.
      Гости из Тепманоры - страны, что лежала на северо-запад от Кула-Ори - постепенно избавлялись от лишних одежд. Они тоже были оританянами, только с северного континента, уже давно закованного во льды и затопленного океаном, но к жаре "бархатного пояса планеты" не привыкли. В местности, где они теперь обитали ("Тепманора" дословно переводилась с языка северных ори как "Край деревьев с белыми стволами"), климат был суровым, как и на погибающей родине. Затравленные кознями зимы, они старались одеваться как можно теплее и до последнего не могли поверить, что в этом сезоне солнце способно палить так нещадно, как никогда у них.
      Разъезжая по Кула-Ори в сопровождении правителей нового города, они восхищенно прищелкивали языками и пальцами и воздавали хвалы мастерству Кронрэя. Созидатель был смущен, но сиял от гордости. Одно дело - похвалы тех, с кем ты возводил все это, восторг наивных дикарей или деланное почтение в общем-то безразличной серой массы приезжих - и совсем другое оценка независимых, но знающих в этом толк, равных, соотечественников. Совсем другое. Талант нуждается в поклонниках и пальцещелканиях, а визитеры пальцы не жалели от души.
      Лидером тепманорийской миссии был широкоплечий бородач с пшенично-русыми, золотистого оттенка, волосами. Лицо у него тоже было широким, улыбчивым, черты, как у большинства северян - мягкими, пропорциональными, не крупными и не мелкими. И звали его Коэтл, по-асгардски. Он был немногим ниже Ала, но в них обоих было какое-то сродство. Созидатель сразу отметил про себя что-то общее между ними. Разве только, оговорился Кронрэй, в бородаче было больше воинственности, Ал же какой-то чересчур утонченный - боец из него тот еще...
      Когда гости вдоволь насмотрелись на красоты архитектуры, хозяева повезли их в главный дворец Кула-Ори, выстроенный специально с этой целью. Большой, "Тронный", зал уже гудел в ожидании пиршества, на которое было приглашено чуть ли не четверть города.
      Кронрэй ощутил тяжелое ПРИСУТСТВИЕ и обернулся. Обернулся и Ал, почувствовав, вероятно, то же самое. Откуда ни возьмись, за их спинами стояла Ормона. Она слегка улыбнулась гостям и вперила взгляд в астрофизика. Созидатель не упустил из вида того, как отметил ее появление бородач-Коэтл. Видимо, так было испокон веков и так будет до конца мира: разные полюса неизбежно тянутся друг к другу именно с тем, чтобы потом оттолкнуться и притянуться к тому, что ближе и привычней. Подтверждения своей теории Кронрэй находил едва ли не на каждом шагу......
      - Где же твоя жена, Ал? - спросила Ормона.
      - Надеюсь, что дома.
      Супруга экономиста усмехнулась:
      - Странно, что ты не привел ее похвастать перед гостями: с ее круглым животиком она выглядит, словно шарик на ножках - так мило!
      На этот раз ей не удалось привести его в замешательство.
      - Конечно, дорогая Ормона, - Ал подал ей локоть, - в этом мире все стремится к совершенству, а что может быть совершеннее самой сферы?
      Ормона холодно рассмеялась и взяла его под руку:
      - Что ж, зато с моей лучшей половиной все гораздо прозаичнее: Паском посоветовал ему не нагружать больную ногу еще пару дней. А ведь Сетен так хотел почтить приветствием наших соотечественников... - она слегка поклонилась бородачу-Коэтлу, и тот в восхищении приложил ладонь к своей широкой груди.
      - Тогда все просто, сестренка, - изображая Сетена и даже недурно подражая его голосу, сказал астрофизик, - заменим друг другу наши недостающие половины, вот и все дела...
      - С удовольствием.
      Обменявшись взаимными любезностями, они подошли к столу. В зале установилась тишина. По правую руку от Ала встали Солондан и Зейтори, слева от Ормоны - Кронрэй. Гостям было отведено почетное место напротив них. Поднявшиеся со своих мест приглашенные горожане с любопытством взирали на происходящее: подобных визитов молодой Кула-Ори еще не знал, так что все это было для местных жителей в диковинку.
      - Все мы, - начал астрофизик, ссылаясь на тримагестра, эйрмастера и созидателя, - уже успели поприветствовать наших долгожданных гостей, и потому нам хотелось бы дать слово женщине, которая разделила нашу общую участь на новой земле с самого первого дня. Это очень талантливый и умный человек, экономист. Ормона - тебе речь!
      Кронрэй подумал, что как бы там ни было в плане воинственности, а дипломатии и ораторскому искусству обучать Ала не нужно. Может, оно и к лучшему. Они ведь не драться, а создавать новый мир прилетели на эту землю...
      Архитектор так увлекся своими размышлениями, что почти пропустил слова приветствия Ормоны. Хотя ничего особенного в них и не было. Правда, лидер гостей, наверное, отнюдь не разделил бы мнения Кронрэя в этом вопросе.
      Наконец все сели, зашумели, зазвенели столовыми приборами. Краем уха созидатель уловил слова жены Тессетена, склонившейся к Алу:
      - Я должна сказать тебе кое-что...
      Что именно она хотела сказать, Кронрэй тогда так и не узнал. Время от времени Ормона поворачивала голову и что-то шептала на ухо астрофизику. На лице Ала проявлялась озабоченность и сосредоточение. Созидатель понимал, что его друг пытается сконцентрироваться и войти в сознание Ормоны, но ему это почему-то не удается. Вскорости веселящие напитки сделали свое дело, и творец Кула-Ори расслабился.
      Поразительная тишина... Конечно, все приветствуют гостей из Тепманоры... Но как все чудесно снаружи и до чего тягостно в доме... Несколько витков Земли вокруг светила спустя Танрэй не раз подумает, что в те дни она была другой, совсем не собой. Голова ее отказывалась соображать, и молодая женщина жила скорее инстинктами, чем разумом: так распорядилась Природа, и она была не первой и не последней жрицей этой великой Создательницы.
      Несмотря на поздний час, Танрэй не удавалось заснуть: ей было душно, неуютно, тяжко. Она мыкалась по дому и внутренне досадовала на кулаптра, который, узнав про эпидемию, запретил ей появляться среди большого скопления людей. Паском, конечно, безусловно, бесспорно был прав, но почему она должна страдать в то время, как ее муж веселится и даже не вспоминает о ней?! Почему она не может жить, как все нормальные люди? Ей тоже хотелось бы радоваться жизни вместе со всеми, а она обязана страдать в безуспешных попытках заснуть, ворочаясь с боку на бок и ловя ртом горячий воздух, которого все равно не хватало.
      Танрэй села. Она сама нагнетает на себя отрицательные эмоции... С этим нужно заканчивать.
      Молодая женщина поднялась и набросила на себя широкую шелковую накидку...
      Она и не догадывалась, что у дома, в который она держала путь, ее увидит чужое око...
      Танрэй постучалась и услышала голос:
      - Не заперто, входите!
      Не заперто, входите... Она вошла и огляделась. В этом доме действительно не было ни одного зеркала...
      Сетен сидел на троне, положив больную ногу на стул и листая привезенную с Оритана книгу.
      - А, сестренка... - сказал он и как будто не удивился.
      Танрэй вошла к нему. Экономист отложил тяжелый фолиант и посмотрел на позднюю гостью.
      - Славная ночь, Сетен.
      Он ждал. Он знал, что она пришла не просто так. Танрэй села на пуфике неподалеку от него.
      - Для кого как, сестренка-Танрэй... Ты ведь хочешь о чем-то просить меня, правда?
      Молодая женщина посмотрела на него удивленно.
      - Итак?..
      - Да. Ал собирается лететь на днях в Тепманору. Я знаю, что ты еще не совсем здоров...
      - Ты хочешь, чтобы я отправился в Страну деревьев с белыми стволами вместо твоего мужа, - договорил он, когда собеседница запнулась.
      Танрэй опустила глаза и кивнула. Землю слегка тряхнуло.
      - А почему, собственно, ты решила, что подлец-Тессетен согласится на столь бескорыстное деяние?
      - Ты не подлец.
      - Но циник.
      - Циник. А еще больше любишь убеждать в том других, как будто это принесет тебе какую-то выгоду...
      - Ты проницательна, сестренка. Но недальновидна. Вся беда в том, что я действительно циник... - Сетен рассмеялся. - И ты зря преодолевала столь долгий и, верно, трудный для тебя путь, потому как я вне зависимости от решения твоего мужа полечу в Тепманору послезавтра.
      - Но я хочу, чтобы ты заменил его.
      - Увы, маленькая. Этого мне не осилить. Ты можешь уходить. Я никогда не заменю Ала. Это все, чего ты хотела?
      Танрэй посмотрела ему в глаза. Взгляд Сетена казался враждебным. Она немного растерялась.
      - Я прошу не из-за него или из-за себя... - может быть, хоть жалость поколеблет его презрение; сейчас ей все равно: главное - добиться результата, и неважно, каким путем. - ты прекрасно знаешь, что я консервативна, а наши обычаи требуют присутствия мужа рядом с женой, когда наступит ее срок... Поэтому я не хочу остаться одна... - у нее получилось просить. Возможно, потом она пожалеет о содеянном...
      - Только ради этого я и понадобился тебе... - с сарказмом констатировал экономист, спуская ногу со стула.
      - Сетен, мне трудно понять тебя. Я не могу влезть в твою кожу и стать твоей душой, чтобы почувствовать, что чувствуешь ты. А потому просто скажи, поможешь ли ты мне... еще раз?
      Эта обезьянка считает, что если уж однажды запрягла, то теперь погонять можно все время... А она, в общем-то, не так уж далека от истины...
      - Я сделаю, что смогу. Но не даром.
      Танрэй затравленно посмотрела на него.
      - Разреши мне единственное, чего я никогда не делал и никогда уже не сделаю... - и к своему стыду Тессетен почувствовал легкую робость: она вправе отказать. Она скорее всего откажет... Она не поймет и не позволит.
      Танрэй отвела полы накидки и немного улыбнулась, но не ему, а внезапно пришедшим в голову мыслям, нисколько не касавшимся темы разговора. Глаза ее точно смотрели внутрь. Экономист был поражен: и поняла, и разрешила... Сетен протянул руку и приложил ладонь к складкам платья, нежно обрисовывавшим ее необычно округлые формы. Ее малыш доверчиво ткнулся изнутри в чужую руку.
      Тогда Танрэй медленно подняла глаза и стала наблюдать за Тессетеном. Тот замер, но через несколько мгновений его лицо помрачнело и ожесточилось:
      - Уходи отсюда, сестренка! - рявкнул он, отдергивая ладонь. - Я уже говорил тебе это!
      Она ощутила, как малыш, обиженный несправедливой и резкой вспышкой, напуганный громким и злым голосом, взбрыкнул ножками и свернулся клубочком. Сетен вскочил, в ярости доковылял до выхода из сектора и распахнул дверь.
      - Прочь! И никогда больше не появляйся здесь!
      На пороге она помедлила и снова посмотрела в глаза лучшего друга ее мужа. Он не выдержал взгляд и потупился. Ничего не сказав, Танрэй прошла мимо него и услышала, как захлопнулась за нею тяжелая дверь. Затем - непреклонно щелкнул замок.
      Эта ночь была величественной и самой ответственной в их жизни.
      Дрэян готовился со всей старательностью. Ради такого дела можно и потерпеть пренебрежение атме Ала, который ни разу не снизошел до встречи с "тес-габами". Ничего. Ты еще гордиться нами будешь, атме!
      Дрэян уяснил логику, которой руководствовался астрофизик, поручая им выполнение этого приказа. Они контролируют для него весь Кула-Ори, он шлет им похвалы через посредницу и выдумывает новые задания, а Хадд и рад стараться. В городе установился порядок. "Тес-габы" присматривают, чтобы охотно выдающие положенную пошлину лавочники-оританяне не знали никаких бед от таких же бездельников, какими были раньше Хадд и компания; за определенную мзду на окраинах позволяется торговать и темнорожим обезьянам, но их, естественно, никто не охраняет, а просто не прогоняют от кормушки. Только это все мелочи. Теперь клюнуло по-крупному. Молокосос-Фирэ ни льдинки не соображает в людях. Ал - правильный мужик, так и надо: на людях мирный и безобидный, а на самом деле - себе на уме, своего не упустит. Если этой ночью "тес-габы" перережут глотки пятерке тепманорийских гостей, то уже завтра Ал сможет провозгласить себя правителем Страны деревьев с белыми стволами и присоединить ее к Исцеленному Центру. Все логично. Все правильно. Все так и должно быть.
      И Дрэян опустил подвернутую штанину, скрывая привязанный к ноге резиновым бинтом складной арбалетик. Карман оттягивал верный свинцовый друг, а в рукаве, доверчиво прильнув к руке, грелся остро отточенный нож. У Хадда - он знал - вместо ножа была "звездочка".
      - Идем... - сказал лидер, поднимаясь с продавленного трона, немного заваленного набок.
      - А твой братец? - выжидательно спросил Саткрон.
      Хадд не счел нужным отчитываться, тем более, что речь шла о Фирэ.
      Дрэян так спешил, что даже не заметил, как преодолел дорогу до гостиницы, где, должно быть, ни о чем не подозревая, спокойно почивали тепманорийцы... Чудненько! Чудесненько! Пятью вонючими северянами сегодня станет меньше...
      "Тес-габы" общались знаками. Прячась в тени, молодые парни вывернули на широкую улицу и при свете круглых фонарей увидели гостиницу - многоступенчатое здание из десяти ярусов, причем самый последний, девятый, был наиболее престижным. Саткрон указал на него Хадду и вопросительно подергал себя за мочку уха. Хадд кивнул.
      Брать штурмом эдакую махину, подумал Дрэян, - это что-то новенькое в истории "габов". Но даже и хорошо, что гостиница состоит из ступеней: к сфероиду они бы и не подступились.
      До какого-то момента Дрэян понимал все, что делает, четко и ясно: подтягивается за Хаддом по веревке, затем хватается за его руку и оказывается на ярус выше. Занесла зима этих тепманорийцев под самое небо! Ну, да, они же северяне, чему тут особо удивляться?!
      На шестой ступеньке начался хаос в полном смысле этого слова. Не рука Хадда, но чужая, громадная клешня впилась в него и заволокла отнюдь не маленького и не тщедушного Хадда наверх с легкостью, словно он был щенком. А внизу, на пятом ярусе, охрана уже валяла еще не успевших подняться Саткрона и остальных. И уж тем более Дрэян не подозревал, что гости, астрофизик и Ормона наблюдают все это, стоя внизу, во дворе, напротив главного входа в здание. Он заколотился в руках исполина-оританянина. Несколько других охранников скрутили ребят на пятом ярусе. И тут Дрэян увидел, что Хадду удалось вырваться и спрыгнуть вниз, налету выдергивая из рукава "звездочку". Толчок от приземления дезориентировал "тес-габа", и он намахнулся мгновением позже, чем следовало. Один ори из гостиничной охраны опередил его, и другая "звездочка" впилась в кисть Хадда. Тот охнул от неожиданности, оступился и... рухнул вниз. Дрэян в ужасе расширил глаза: судя по звукам, ни четвертая, ни третья ступенька не удержала вожака, и Хадд кувыркался до самой земли. А после такого не живут...
      Фирэ видел смерть брата от начала и до конца его последнего пути...
      Дрэян слегка опомнился только тогда, когда их под конвоем уже куда-то уводили от места схватки. Кто? Кто это сделал? Сам Ал? Ему-то это к чему? Случайное совпадение? Ну, тогда уж звездочет-интриган точно позаботится о том, чтобы никто из "тес-габов" не заговорил на суде... А если Фирэ?.. Точно, Фирэ - предатель! Жа-а-аль, жаль, Хадд так и не узнал этого о братишке, в котором не чаял души! И все же по-любому, хоть так, хоть эдак - в тюрьму попадать нельзя!
      Подумав об этом, у самой машины Дрэян собрал все силы, оттолкнул от себя верзилу-охранника, махнул через ограду и ощутил, как за спиной выросли крылья - еще не веря своей удаче, боясь оглянуться, боясь разделить участь Хадда...
      Ветки кустов больно хлестнули по лицу, пропустили его, сомкнулись. Словно ничего и не было...
      Впереди его ждала темнота. Впереди его ждали джунгли... Но это лучше, чем суд и тюрьма...
      Танрэй со слезами на глазах отвернулась от мужа:
      - Неужели нельзя подождать? Почему для вас, для мужчин, важно все, что угодно, только не собственные жены?!
      Ал вздохнул, воздел глаза к потолку и терпеливо объяснил:
      - Но послушай, малыш! Ты ведь ни в чем точно не уверена, а все люди не могут сидеть и ждать просто так, тебе ведь это ясно...
      Он решительно не понимал, почему должен растолковывать ей такие простые истины и почему она так цепляется за древние традиции, давно обесцененные жизнью. Она ведь всегда была умной женщиной. Право же, "священное состояние" плохо действует на ее разум...
      - Ты постоянно думаешь о чем угодно, только не обо мне! сквозь зубы пробормотала Танрэй.
      - Деточка моя, ради того, чтобы что-то получить, нужно и чем-то пожертвовать...
      - Хватит! Хватит твоей риторики! Поезжай! - оборвала она. Поезжай, куда хочешь!
      - Малыш, - Ал понял, что там, где не действуют слова, должна сработать ласка. Он обнял жену за плечи и выглянул в раскрытое окно. Танрэй не выдержала и расплакалась. - Малыш, ну почему у тебя в последнее время глаза постоянно на мокром месте? Ведь душой я все равно всегда буду рядом с тобой... - и Ал взглянул в сторону Ната, дремлющего внизу в густой траве. Я больше, чем уверен, что успею вернуться.
      - Куда, куда вы собираетесь, когда землетрясение с каждым днем все сильнее?! - проскулила она.
      - Тепманора находится на равнине...
      - Да я о Кула-Ори говорю! - пораженная его черствостью, вскричала Танрэй.
      - А, о Кула-Ори... - он был рассеян и думал явно о другом. - Все будет в порядке, вот увидишь. Наш малыш подождет меня. Правда, зайчик? - он со смехом прикоснулся к ее животу, и в голове Танрэй проскользнула мысль, которую она тут же отмела: вскрикнуть бы да изобразить, что у нее начались схватки. В первую очередь она отказалась от этой идеи, потому что Ал, когда того желал, чувствовал ее лучше нее самой. Астрофизик же весело продолжал: - Он сказал, что подождет. Он дал мне слово мужчины.
      - Сетен поехал бы вместо тебя, - прибегла она к последнему доводу.
      - Сетен? - Ал усмехнулся. - Да он и так поедет.
      Нат проснулся и посмотрел на них. Хозяин взял жену за подбородок и повернул ее лицо в сторону волка:
      - Вот твой сторож. Он надежнее меня.
      Танрэй непокорно дернула головой и отодвинулась.
      - Это точно... - глухо сказала она. - Поезжай.
      Ал поцеловал ее, но губы и руки Танрэй были холодны.
      Летящий в ледяной пустоте по своей орбите синий шарик был таким же, как миллионы лет прежде... Кутаясь в кружево облаков, которые причудливыми завихрениями обволакивали мерцающее на солнце круглое голубое тело, этот шарик таил в себе тайну. Тысячи лет на нем ничего не менялось, а потом он вдруг, словно безумный, вздрагивал и в один день менял свое обличье - так прихорашивается красотка, собираясь туда, где ее увидит много глаз: два взмаха руками - и вот она та и, одновременно, уже не та. Новая. Ее можно узнать, но при виде нее сердце замирает от ощущения происшедшей метаморфозы. И пусть она, вернувшись, снова прижмет к груди своего младенца, станет взбалмошной и немного растрепанной, и будет нежна с ним, как ни в чем не бывало. А бунт уже случился...
      Так было и теперь. Голубой шарик встряхнулся, поправил на себе кружевное одеяние, повернул ожерелье, сменил прическу, нисколько не интересуясь, каково будет волосам и как почувствуют себя бусины на новом месте...
      Новая Земля в танцевальном па сделала красивый поворот вокруг своей оси, чтобы предстать иной. Возрожденной. В легкомысленной безжалостности отбросившей прежний облик...
      Но как бы ни вертелась красотка, постоянное Солнце всегда улыбается любым ее причудам. Пусть другие звезды любуются ветреницей, но они далеко, а ветреница будет принадлежать одному светилу...
      "Сах" заходил на посадку над лугами Тепманоры. Волна, на которую Зейтори настроил свой коммуникатор, несла тревожные вести: за четыре часа температура на Оритане понизилась в среднем на десять градусов. Их родной континент трясло, как от лихорадки. Огромные волны бороздили океаны, в своей дикой мощи обрушивались на сушу и меняли рельеф континентов. Льды, оказавшиеся уже не на прежнем месте, таяли быстрее, чем намерзали в другом... Земля захлебывалась под водой.
      Сетен покосился на упрямца-Ала. Тот был озабочен. Так тебе и надо, братишка. Я ли не говорил тебе? Да что там! Ты веришь в свою удачу, и тебе покуда везет... Счастливые звезды светят тебе, но они далеко. Теперь тебя грызет страх и раскаяние, но уже поздно: корабль садится на землю в Стране деревьев с белыми стволами, в городе Зейкроно.
      Как легко тебе все давалось, любимчик судьбы! Никакого сопротивления! Ты как шальной школьник, Ал - всегда был отличником, тебя часто хвалили, и ты зазнался. И вот теперь вынужден жить на багаже знаний, который у тебя остался, но который ты не пополняешь и не можешь пополнить... Мило, братишка? Душа не нарадуется видеть тебя таким вот растерянным и несчастным!
      Экономист посмотрел на свою жену. Та улыбалась и смотрела на приближающуюся землю. Чему она-то радуется? Неизвестно: она не пускает к себе. Другое дело - тепманорийцы. Они у себя дома, они в восторге, что путешествие заканчивается и что их так славно подкинули до места... Зима с вами, братцы!
      В Тепманоре шел дождь, и тримагестр Солондан начал ныть еще до захода на посадку. Когда же пришло время покидать корабль, пожилой ученый муж замучил всех упреками. Если бы Сетен знал его меньше, он не понял бы, для чего Солондан вызвался лететь с Миссией...
      Светлобородый красавец-Коэтл шагнул на трап, развернулся и подал руку Ормоне. Сетен запахнул плащ-накидку: снаружи дохнуло холодной сыростью и осенью. Совсем как на Оритане... Запах родины заставил его сердце заколотиться, и Тессетен едва удержался от яростного вопля. Если ты считаешь себя бессмертным, то будь им и сделай бессмертной свою землю! Не можешь? Тогда ты не бог, а дерьмо! И твое место - в отхожей яме. Ради этого они, видимо, и прилетели в эту страну вечных холодов...
      - Дождь! - держась за руку бородача, Ормона оглянулась на Ала. - настоящий, холодный дождь, Ал... Вот чего мне не хватало все эти годы: дождя, как у нас... Помнишь?
      Сетен ухмыльнулся и, ковыляя, спустился вслед за ними на взлетную полосу:
      - Забористая штука - ностальгия! Правда, дорогая?
      Она ответила ему ледяным взглядом. Он кивнул:
      - Бывает, бывает...
      Несмотря на непривычное для этих мест землетрясение, отвратительную погоду и прочие "прелести" климата Тепманоры, встречала их едва ли не треть населения Зейкроно, если верить словам одного из спутников Коэтла. Тессетену не нужно было и пересчитывать, чтобы выяснить пропорции: с населением тут негусто. В одном-единственном Кула-Ори жителей, наверное, больше, чем во всей суровой Северной Стране...
      - Молодые люди! Мы так и будем мокнуть под дождем до ломоты в суставах? - послышался сварливый и каркающий голос Солондана, который цеплялся за астрофизика трясущейся рукой.
      - А, Солондан... - тот отцепил его пальцы от своего плеча.
      - А вы думали кто?! Вы, юноша, на каком свете находитесь?! Я начисто разорю нашего маразматика-кулаптра на таблетках после этой поездки, а вы так просто говорите "А, Солондан"!..
      Тессетен обозревал окрестности до тех пор, пока вслед за Коэтлом и Ормоной не ступил на неверную землю, ходуном ходившую под ногами. И право же: здесь действительно растут деревья с белой корой, сменяющие ажурную листву по сезонам... Экзотика, мы уже от такого успели отвыкнуть... А лица людей! Упаси Природа! Бледнокожие, больные, без блеска в глазах... Лица понурых существ...
      И тут по небу пронесся продолжительный и оглушительный (гром таким не бывает) треск, затем сменившийся воем. От неожиданности все присели и зажали уши. Никто не понимал, что происходит. Нет, понимали, впрочем, все, но никто не хотел в это поверить...
      От перелеска в сторону взлетного поля со сгрудившимися на нем людьми по земле побежала широкая трещина, а река за их спинами забурлила, вспенилась, вышла из берегов и тоже рванулась к ним.
      "Плотина!" - уловил Тессетен мысль Коэтла и метнулся разумом к Алу. "Танрэй!" - подумал сей "талисман удачи" и дернулся в сторону "Саха". Корабль дрогнул, и трап начал отламываться от него, уходить куда-то вбок, и наконец с грохотом обрушился на землю, высекая из гладкого покрытия целый фейерверк искр.
      Зейтори еще не успел покинуть воздушное судно. Цепляясь за металлическую обшивку люка, эйрмастер пытался вскочить на ноги.
      Так бывает, когда ты стоишь на ковре, и вдруг кто-то без предупреждения выдергивает его у тебя из-под ног...
      Земля, точно вспоротая тупым предметом, вздыбилась по одну сторону расходящейся раны. Прокладывая себе дорогу, ров, словно разумное и враждебно настроенное существо, несся на людей, которые в панике метались из стороны в сторону, тщетно пытаясь угадать, куда направит смерть перст судьбы. Клокочущий поток ревел и приближался с другой стороны.
      Тессетен кинулся к Ормоне и выдернул ее из рук бородача. Коэтл что-то кричал людям, которые, конечно, не слышали его в нескончаемом вопле свихнувшейся планеты. Солондан мертвой хваткой впился в Ала, и тот поневоле волок его тушу на себе, не желая понять и принять того, что все равно не успеет.
      А корабль кренило все больше...
      Дрэян обтер ладонью потное лицо. Не иначе, как наступает конец света, который столько предрекали информационные средства! Но тупое безразличие овладело им. Он заблудился. Уже который день он почти без пищи плутал по джунглям, терял сознание от голода, бредил, приходил в себя и снова ходил кругами. Дружкам все же лучше: в тюрьме их хотя бы кормят...
      Невдалеке, за кустами, ему почудилось чье-то дыхание. Так и есть: к нему кто-то идет...
      Обрадованный, он кинулся навстречу. Пусть это будет кто угодно, лишь бы его вытащили из этого поганого леса, накормили. А потом хоть четвертуйте!
      - О-ой, соба-а-ачки! - вырвалось у него, когда он увидел трусцой приближавшуюся к нему стаю желтых псов с крысиными мордами и хвостами.
      Те не лаяли, вопреки своему обыкновению. Дрэян поздно понял, что они быстро и очень умело рассыпались и окружили его. Первым бросился крупный вожак. Он метил в горло. Дрэян взмахнул руками и, опрокидываясь, захрипел.
      Единожды испробовав человеческого мяса давным-давно, десять Селенио назад, желтые псы поняли, что нет ничего слаще человеческого мяса, и никого не бывает так легко убить, как двуногого - неважно, пришелец он или бывший хозяин...
      Натаути выскочил из ложбины и насторожил длинные уши. Где-то в небесах звучал страшный вой. Солнце из предосторожности закрывало свой светлый лик клубящимися свинцовыми тучами. Скоро ему предстоит смениться: в земле Рэйсатру дремлет Пятое Солнце, оно ворочается и вздыхает во сне.
      Не помня себя, Нат поставил передние лапы на поваленный ствол, изогнулся и послал светилу прощальную песнь. Горловой, полный безысходной тоски вой перешел в рычание, а затем впервые за свою долгую жизнь Нат заскулил, как щенок. Последний луч, сверкнув напоследок, погас.
      Натаути съежился, опустил голову к земле, исподлобья взглянул назад. Надо уходить. Всем надо уходить. Он должен вернуться в город и увести хозяйку. Сегодня будет много смертей. Все они разные...
      Пятое Солнце начало просыпаться. Пошел новый отсчет...
      Волк со всех ног побежал в Кула-Ори.
      И тут он почуял близость своих завзятых врагов. Собаки боялись и ненавидели огромного серебристого волка, прилетевшего, как верили их хозяева, вместе с богами и принесшего с собой запах юга...
      Ах как не вовремя налетел он на их пиршество! Вот бы видели их сейчас, окровавленных, обожравшихся, безумных от свирепого разгула, их хозяева...
      Позже, позже, не теперь...
      И впервые Нат свернул со своей тропы...
      После первого же толчка, начавшегося сегодня внезапно после долгого затишья, с потолка и стен посыпалась облицовка. Танрэй бросила готовить и, в чем была, выбежала на улицу. Руки ее дрожали от страха и внезапно накатившей слабости. Женщина поняла: еще два шага - и больше она не сможет сдвинуться с места. Но сделала три и упала в траву.
      И тогда со своей возвышенности она увидела жуткую картину: прекрасный город рушился. Раньше отсюда была видна даже тюрьма, а теперь здание развалилось и, вероятно, погребло под обломками всех, кто там находился. На мгновение в памяти всплыло воспоминание про тех парней с выбритыми затылками...
      Очередь дошла и до ее дома. Он затрещал. Затем как-то просел. Застонал...
      Танрэй закричала, потому что представила вдруг, что еще немного - и этот шар покатится на нее...
      Скала разделилась пополам, и разомкнутый почти пополам дом ушел в другую сторону. Танрэй все равно чувствовала, как шевелятся у нее волосы.
      Она не сразу сообразила, почему пронзительная боль вдруг впилась ей в ноги. Молодая женщина подумала даже, что провалилась в какую-то яму, и ее стискивает камнями... И стискивало ей живот. Танрэй рванулась, но ничто ее не держало, она была свободна. В следующее мгновение тело расслабилось. Она крепко зажмурилась: произошло то, чего она видела в страшных снах. Живот то сводило, превращая его в камень, то отпускало, наводняя тело ужасной, ни на что не похожей болью...
      - Только не здесь! - простонала она. - Только не сейчас! Я не хочу! Не надо... Я на все согласна, только не надо!..
      Ноющая боль держала в лапах и спину. Вот, оказывается, каково это - умирать...
      - Девочка, потерпи, маленькая! - словно во сне, Танрэй увидела, как перед глазами всплыло бронзовое лицо кулаптра. Ни откуда он взялся, ни куда тянул ее сейчас, она не понимала. Ясно только одно: смерть отсрочена. Но не побеждена...
      То и дело припадая на колени в траву и поднимаясь при помощи Паскома, Танрэй бежала, влекомая скорее инстинктом, нежели рассудком...
      Нат понял: его маневр не прошел. Собаки сомкнули круг. Осталось одно - удар направо, налево, кувырок, перекат... А потом - бежать, бежать, бежать во весь опор!
      Волк шумно встряхнулся, ощетинился и стал набирать скорость. Мышцы катались на его широкой, истерзанной шрамами, груди, все еще хранившей следы роскошного серебристого воротника.
      Круг сжимался со всех сторон. А они поумнели, эти жалкие выродки волчьего племени...
      Нат сморщил нос, и тот вздернулся блестящим черным кончиком над разверстой пастью и кинжалами потемневших от старости, но по-прежнему несущих смерть зубов. Он вихрем налетел на перегородившего топу вожака, но тот - о, проклятье! - удачно извернулся, и острые клыки, не причинив никакого вреда, скользнули по бедру его задней лапы и лишь чуть-чуть оцарапали сустав. Удар налево был более результативным, но волк, вцепившись в плечо спутнику вожака, не успел вовремя выдернуть зубы из надорванных связок завывшего пса и кувыркнулся вместе с ним. Ослепленные жаждой мести, собаки тотчас бросились на сбитого с ног и поверженного на землю врага.
      Нат выпустил свою жертву. Пес вскочил, но его рана доставляла невыносимую боль: половина левого бока была практически освежевана, шкура лохмотьями волоклась за ним. Обезумев от страха, собака завертелась на месте и пронзительно завизжала.
      Ничего этого Нат уже не видел: на него навалилось сразу три пса, в их числе - вожак стаи, тот самый, которому несколько Селенио назад отбивавшийся туземец из соседнего племени посохом перешиб ногу. Волк знал сейчас только две вещи. Первая: убить их всех. Вторая: найти хозяйку. Зубы его клацали, глаза горели красноватыми кружочками, он не тратил сил даже на рычание, он только резал, втыкал, рвал, трепал, отбрасывал и снова трепал. И наконец Нат пробил себе дорогу и бросился бежать. В другое время собаки, быть может, и отстали от него, но сегодня был особенный день, и вели они себя по-особенному.
      Ветки хлестали волка по окровавленному телу. Он был изорван до неузнаваемости и страшен, как злые духи из сказок дикарей. Ни единого живого места уже не было на нем.
      За плечами послышалось тяжелое дыхание псов. Они еще молоды, сильны и - самое главное - не очень покалечены в этом бою. А сегодня, видят боги, в которых верят их хозяева, сегодня они решили раз и навсегда извести того, кто никогда не подчинится их законам, кто похож и не похож на них одновременно, кто видел то, чего никогда не увидеть им... Сегодня все на их стороне - и Природа, и Удача.
      Натаути резко развернулся всем корпусом, и задние ноги вынесло вперед. Мотнув хвостом, он восстановил равновесие и нагнул голову, но при этом ни на секунду не сводил глинисто-серых глаз с неприятеля. Подействовало: псы затормозили и, как всегда, отшатнулись в сторону. Нат щелкнул зубами, и собаки, как зачарованные этим сверлящим, словно бы слегка косившим - вот самое жуткое в разъяренном волке взглядом, поджав хвосты, шарахнулись еще дальше, но тут подоспел чуть прихрамывающий вожак, а он на то и вожак, чтобы выгонять из стаи трусость.
      Волк стиснул зубы на его горле, но несколько алчущих пастей уже трепали его самого...
      Зейтори сделал почти невозможное: когда корабль уже заваливался набок, он сумел поднять его в воздух. И тотчас трещина прошлась под тем местом, где только что находилось его шасси.
      Тессетена отшвырнуло от жены в сторону, и он закувыркался по земле, кляня все на чем свет стоит и даже более. Ал и впрямь был словно заговоренный: трещина очертила вокруг них эдакую параболу, распалась на две части, и заключила островок, получившийся при этом, в огненные тиски. И в это русло, превращаясь в кипяток, выпуская такой пар, что не было видно ни зги в двух шагах от себя, хлынула вода из прорванной плотины.
      Что стало с Коэтлом и остальными тепманорийцами, в ту минуту не знал никто. Сетен увидел только, что все тем же рывком Ормону отбросило на край трещины.
      - Держись! - заорал он так, что тотчас охрип и зашелся кашлем.
      Ал отшвырнул от себя Солондана и бросился к жене экономиста. Она держалась за вывороченный бетонный блок и висела над кипящей, клокочущей, светящейся водой. Но тогда толчком еще большей силы сбило с ног и Ала, и вскочившего Сетена. Астрофизик отделался от запутавшего тело плаща и на коленях пополз к Ормоне:
      - Руку, Ормона! Подтянись чуть-чуть! Руку! Сконцентрируй силу и - руку! - скороговоркой кричал он, хотя в свистопляске всемирного рева вряд ли она могла его услыхать.
      Она через плечо оглянулась вниз. На дне горела кровь земли - жаркая лава, и ее было видно, когда порывами ветра сносило пар. Ормона повернула лицо к Алу. Еще чуть-чуть - вот он уже почти отделался от плаща, сковавшего движения - и он схватит ее за руку. И снова прикоснется НЕ ТАК , совсем НЕ ТАК.
      - Руку! - срывая связки, кричал он.
      "Руку!" - услышала она мысленный вопль безгласного мужа, который никак не поспевал к разлому, и почувствовала, что не до конца зажившая нога его снова треснула в нескольких местах.
      - Руку! - завопил тримагестр, теряя все свои лекарства, что пучком вывалились из карманов и разлетелись в разные стороны.
      "Руку!" - молил Сетен, уже все поняв.
      И тут Ормона медленно, слабо - так, что заметил только Ал улыбнулась узкими губами. Его рука схватила раскаленный воздух: она разжала пальцы.
      - Ормона!.. - просипел Тессетен и ткнулся лицом в обезображенный дорожный настил.
      Над ними вертелся "Сах", но Зейтори уже ничем не мог помочь.
      Сетен дополз до Ала, грубо оттолкнул его от разлома и торопливо склонился над кипящей бездной. Тело его содрогнулось.
      - Что он делает?! - в ужасе вопил тримагестр, подбегая к опустошенному Алу. - Это незаконно! Что он делает?!
      - Заткнись! - сквозь зубы со злобой прошипел астрофизик.
      Солондан едва не подавился собственным языком. Он хотел уговорить Ала, чтобы тот остановил Тессетена, но побоялся, что во второй раз тот уже перейдет к действию.
      - Это незаконно... так нельзя поступать...
      Корабль так и эдак пытался приткнуться на островке, но, словно громадная стрекоза, вновь вспархивал и взлетал. То место, куда можно было бы приземлиться, сейчас занимала эта троица. Как выгнать оттуда этих идиотов, которые сами себе своими руками готовят похоронный огонь?! Зейтори мог бы тоже орать, как все они, да только смысла от этого было бы чуть. Он молча держал штурвал и висел над ними.
      Перепачканный грязью, сажей, чем-то еще, Тессетен отвалился от края и уперся обеими ладонями в землю. Изо рта его хлестнула темно-серая пена. Дунувший с той стороны ветер донес до Ала и Солондана запах тухлятины и прокисшего молока.
      - Ее тело не восстановить... Там, на дне - пекло... бормотал тримагестр. - Зачем?! На что он надеется...
      Благо, что его не слышал Ал. Астрофизик понял маневры Зейтори и, схватив дошедшего до изнеможения Сетена под мышки, поволок его в сторону. Из того продолжала хлестать темная пенистая жидкость.
      "Сах" медленно приземлился. Тессетен, который потерял остатки сил вместе с последней каплей жидкости, вышедшей из его рта, переместился с коленей назад и, скорчившись, сел на земле.
      - Будь ты проклят... - сквозь зубы прошипел он и покосился на Ала, который метнулся к кораблю и стал помогать Зейтори открывать заклинивший при взлете люк. - Будь проклят...
      - Атме нужно оставить одну! - напомнил Ишвар, когда машина наконец вырвалась на более или менее безопасный участок близ погибшего города Ори.
      Танрэй стонала и металась на заднем сидении. Кулаптр отмахнулся, и туземец ушел один, не понимая, почему боги не соблюдают священных законов, которые сами же предписали его племени с незапамятных времен?
      Ночь опускалась на мятежный континент.
      Танрэй маялась уже не от боли - боль кулаптр устранил древнейшим способом. Весь организм ее работал теперь только на то, чтобы освободиться и отдохнуть. Ни о чем другом она не могла думать - ни о светопреставлении (свершилось оно или еще нет?), ни о муже (жив ли он еще, отыщет ли их?).
      От страха Ишвар тянул песни шаманов. Кулаптр не обращал на них внимания, а Танрэй и подавно. Пусть уж лучше воет, чем пристает с различной чепухой...
      - Девочка-ласточка, еще немножечко... - уговаривал Паском. - Головка, угу... Помоги ему, ты же все умеешь...
      Она сжала искусанные губы, мелко закивала и в последнем крике избавилась от плода. Кулаптр ловко подхватил сморщенного, всего в складках - Танрэй ни разу таких не видела - младенца и заулыбался, ожидая, когда в пуповине прекратит пульсировать частая кровь.
      - Почему он такой, Паском?
      - Какой-какой - "такой"?! Самый лучший! - он приподнял орущего малыша и засмеялся.
      - Они что, все такие бледные и... страшные?..
      - Да уж, девочка, все мы через это прошли. Картинки - это одно... Во-о-от... - он положил сына к матери и занялся своим делом. - Не бойся, дочка, месяца не пройдет, как он у тебя будет лучше всякой картиночки! Страшный! Скажешь-скажешь тоже, мама, да?! - пробасил кулаптр, лишь изредка взглядывая на малыша и адресуя свои последние слова именно ему; тот уже пригрелся, замолчал и стал жадно искать грудь. - Кстати, знаешь, кто "куарт" твоего сына, Танрэй?
      На Оритане это было равносильно фразе "Знаешь, как тебе назвать своего ребенка?".
      - Это Кор...
      Если бы у нее родилась девочка, то имя пришлось бы несколько видоизменить - "Кора" звали бы малышку... Так установили предки... Танрэй кивнула:
      - Я назову его этим же именем...
      - Тебе решать. Сейчас законы меняются, это уже не так важно...
      - Я назову его этим же именем... Ты говорил, что "куарт" Кора почти всегда был сыном наших с Алом "куарт"... разглагольствовала она так, словно несколько часов назад едва не умерла он страха и от того же не родила на несколько дней раньше ожидаемого срока, что, в принципе, было не суть важно.
      - Ну, почти всегда. Если ваши "куарт" успевали обзаводиться детьми. Знаешь, поначалу ведь много сложностей было... кулаптр не стал распространяться на эту тему, да Танрэй не очень-то его и слушала: она уже вовсю болтала с сыном, который прильнул к ее груди. Ишь, уже и не страшный. А завтра, глядишь, и самым красивым будет. Мамаши... И Паском усмехнулся, прибираясь в машине.
      Когда закричал младенец, Ишвар отошел еще дальше и завыл того истошней: слышать первый писк юного бога имеют право, наверное, только шаманки, но уж во всяком случае никак не он. Новорожденный атме будет счастлив: счастливы и отмечены благосклонностью судьбы все, родившиеся в дороге...
      Из темноты послышалось хриплое дыхание. Два красноватых огонька сверкнули в нескольких шагах от Ишвара.
      - Дух тьмы! - вскочил тот. - Атме! Берегитесь!
      Охваченный первобытным ужасом, туземец бросился к машине, забыв о священном долге перед богами. Танрэй попыталась выглянуть и посмотреть, в чем все-таки дело, но кулаптр быстро усыпил и ее, и ребенка, проведя ладонью над их лицами. Обняв Кора, молодая мать безмятежно заснула, склонив голову на вытянутую руку.
      - Ишвар-Атембизе! - выйдя наружу, строго сказал Паском. Постыдился бы уже!
      - Там...там... - Ишвар от страха перешел на свои язык, начисто забыв все слова на ори или на синтетическом. Он указал в сторону, откуда услышал звуки и кое-как прошептал: - Там были глаза того, о ком нельзя говорить!
      - Ну вот и не говори! - с досадой проворчал старик. Чепуху придумываешь, право!
      И тут в круг света, излучаемого осветительными приборами на машине, ступило какое-то приземистое серое существо.
      - Да ведь это же Нат! Сюда, сюда, разбойник! - кулаптр призывно похлопал себя по ляжке.
      Натаути еще больше припал на живот и пополз, точно играя.
      - Ишь ты, разбойник! Загулял... Теперь, старик, видишь: и мы бездомные бродяги... - кулаптр пошел ему навстречу.
      Волк завалился на одну сторону, как если бы просил, чтобы ему почесали живот - они это любят... С каждым шагом Паском все больше приглядывался к нему. Нат поднял морду с земли и заглянул в самую душу кулаптра. Тут старик и увидал, что творилось с бедным зверем. Его шкура была почти полностью отделена от костей и висела безобразными клочками, перемазанными в крови. Правый бок, пропоротый насквозь, светился выпадающими внутренностями, и они выпали бы, если бы Нат лежал не на левом боку. Задняя нога должна была просто волочиться за телом, удерживаясь на тонкой ленточке кожи. Паском тут же подумал, что пса надо умертвить, он не жилец, а промучаться может очень долго: эти существа почему-то всегда очень цепко держатся за жизнь. Словно угадав его мысли, Нат жалобно заглянул кулаптру в глаза.
      - Хорошо, песик, хорошо, - Паском погладил его окровавленную макушку меж изорванных ушей. - Мы подождем... - и вместо яда он набрал в инъектор обезболивающее: обычный древний способ был бы здесь бессилен. - Мы подождем твоего хозяина...
      ...Нат лежал на левом боку и казался Ишвару уже мертвым. Но жизнь пока тлела в его груди. Боль прошла, но запала больше не было, так что не только подняться, но и пошевелиться волк не мог и думал об одном: когда же наконец их отыщет хозяин. Его тело без остатка принадлежало им обоим - и Алу, и Танрэй - в этой жизни, а поэтому для другой он может отдать лишь собственную душу - чтобы по-прежнему быть рядом и защищать.
      Натаути тихонько заплакал от бессилия: голова не поворачивалась, а так хотелось хотя бы издалека взглянуть на своего нового, маленького повелителя. Взглянуть в первый и последний раз этими глазами. Догадайтесь же, люди! Боги!
      Но Танрэй и сын ее спали, убаюканные слабеющими колыханиями земли. Пятое Солнце родилось вместе с сыном хозяйки. Да здравствует Пятое Солнце, да будет так же долог век маленького повелителя...
      Нат вспоминал свою жизнь. Он знал, что все двуногие или большинство из них полагают, будто волки не умеют помнить прошлое, как они... Смеются люди, что ли? Да будь волки беспамятными, разве выжил бы их род в суровой древности, еще когда на Оритане было жарко и росли такие же густые леса, как здесь?! Все-таки, он прошел хороший путь и ни о чем не жалел. Он умирает стариком, но не дряхлым и трясущимся от немощи шелудивым псом, а воином-победителем... Держись, боец, держись в последней схватке с Кроно, пока не вернется Ал! А там ты сможешь ткнуться мордой хотя бы в пальчик на ноге хозяйки и прикоснуться к ручке маленького хозяина - тоже чуть-чуть, чтобы не выпачкать их сильно... Хозяин уже совсем близко, и сердце рвется к нему. Держись, сердце, осталось немного. Не спеши...
      Вот и корабль друга хозяина... Ночное зрение уже спокойно различает его в темноте. Раньше он летал почти бесшумно, а сейчас стучит и рычит, словно вот-вот распадется на части... Да, "Сах" заканчивает свой последний полет... Солнце и сын хозяев родились в один день, а Нат и "Сах" в один день умрут, верно прослужив им...
      Волк вздохнул и дернулся, но подняться не мог.
      - Лежи, дружище... - уверенная рука хозяина пригнула его голову на землю. - Вот и пришел к нам с тобой этот день...
      Нат тихонько застонал. Ну, покажи ты мне хозяйку, тебя-то я дождался!
      Ал стал на колени и с трудом поднял его на руки. Это был предел, тело сдалось, и Нат, не закончив всего, что хотел, ощутил взлет - как в первый момент, когда "Сах" поднимался в воздух... Голова его свесилась через руку хозяина, но всего этого он уже не ощущал. "Полетаем напоследок, Сах?!".
      - Ну ты посмотри! И этот туда же! - брюзжал Солондан, глотая таблетки и глядя на поднимавшегося с травы астрофизика.
      Зейтори оглянулся. Ал зажимал рот рукавом рубашки, его тошнило. Эйрмастер покосился на Тессетена, который вот уже несколько часов был как не в себе. Экономист молча, с непонятным выражением на лице, следил за тем, как астрофизик на нетвердых ногах подошел к машине и склонился над спящими. Глаза Сетена были пусты и тогда, когда Ал осторожно продел большой палец в скорченную ладошку новорожденного сына и, едва коснувшись губами, поцеловал его в лобик.
      Они оба знали, что делают...
      Танрэй проснулась. Увидев Ала, она спросила только, что случилось сегодня на белом свете.
      - Оритана больше нет, малыш... - хрипловатым голосом сказал он и присел у ее ног, ткнувшись лицом в колени жены.
      ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
      - Никогда и ничего не проходит безнаказанно! - шлепнув Толика по мягкому месту, сказал Марк. - Даже если ты о-о-очень хитрый, понял?
      Он отряхнул трико мальчика, которого поколотил его непоседливый отпрыск.
      - Ну что? Цел?
      Пострадавший, стесняясь, кивнул куда-то за ворот собственной майке, и Марк отпустил обоих. Люда с восхищением посмотрела на него. Когда же он догадается пригласить ее куда-нибудь, где не будет этих шумных и надоедливых детей? Их общество утомительно, особенно если они чужие. Поговорить в их присутствии невозможно: все время нужен глаз да лаз. И Сашка теперь так и липнет к ним.
      - Сходи, поиграй, вон, сколько ребятишек! - сдерживая раздражение, в который раз повторила Люда.
      Не тут-то было. Маленький паршивец вертелся под ногами, и Марк обращал свое внимание больше на него, чем на Люду. Это хорошо, конечно, что он так любит детей, это трогательно, но ведь можно хоть ненадолго отвлечься!
      Няньку все больше злила ее несвобода. С одной стороны, она привязалась к Сашке, но с другой - должна же у нее быть личная жизнь, наконец! И что это она такая чрез меру исполнительная?! Альтруизм в наши дни, похоже, не в моде. На таких, как она, стоящие парни не смотрят. Это потом они будут жалеть и разводиться, а до этого - не тут-то было: давайте такую, чтобы покапризней, с гонором, необязательно даже, чтобы слишком смазливую, но и это совсем не помешает. Идеальный пример: родителя Саши. Фифа-Рената с замашками принцессы и ее муж, отбывающий повинность... Правда, теперь, похоже, он опомнился...
      Тут, понимаешь, в кои-то веки встретился по-настоящему достойный, веселый и интересный человек - и на тебе: вытирай, няня Люда, сопли чужому мальчишке! Марк посмотрит-посмотрит, решит, что дура, и прекратит общаться - вот и весь сказ. А такого поди поищи второго!..
      Люда уже не раз подумывала уйти, но оставить взбалмошную Ренату в такой ситуации было бы предательством. Хотя... Люде многие объясняли: что для нормального человека является предательством, для общей массы - просто жизнь. Даже нет, вот так: развести руками, мол, а что поделать, и беззаботно "Просто жизнь!". Ну ни фига себе, извини и помилуй, просто! Кто выдумал такое "просто"?! Кто его культивировал?
      - Дружба дружбой, а табачок... - непонятно к чему произнес Марк и, прикрывая рот журналом, усмехнулся.
      - Врозь... - задумчиво повторила Люда и очнулась: - А?! Что?! О чем это я?!
      Вот именно: о чем это она? Только что думала высоким слогом об альтруизме, кто придумал, что это "просто жизнь", возмущалась душевной мерзости людей - и вдруг так легко согласилась с противоположным, с самым что ни на есть постулатом вот такого общения?! Да, но ведь это сказал не кто-то там! Это сказал Марк!
      - На самом деле, Люда, мы с вами говорили о том, что вы ищете подарок брату к юбилею и что хотели бы найти альбом-биографию Врубеля...
      - Совершенно точно! Просто мне некогда искать, ходить по магазинам, а вы, может быть, бываете... При случае...
      - Книжные магазины, мар... мадемуазель, знаете ли, - не моя стихия... Я - человек простецкий, работник заступа и лопаты. Умственный труд - не для меня... - он уселся на скамейку и закурил папироску.
      - Зачем же вы принижаете свои достоинства? Вы кажетесь интеллектуалом!.. - возразила Люда, поглядывая на примостившегося между ними Гроссмана-младшего.
      - Ой, Люда-Люда!.. - вздохнул Марк, вставил большой палец в сжатую ладошку Саши и его кулачком постучал по своей коленке. Терпеть ненавижу эрудированных дураков! Поверьте старому мракобесу: нет ничего хуже читающей обезьяны...
      - Ну, вы тоже скажете! - Люда сделала вид, что обиделась.
      - Я же не про вас и не про ваших родственников. Особым интел... В общем, вы не чванитесь своей начитаностью. Эрудированный дурак, Мила, это такая скотина, которая в одной фразе пять раз употребляет местоимение "я" и чувствует себя неуютно, если меньше пяти... Предпочтительней быть той самой знаменитой обезьяной "Не слышу-Не вижу-Молчу"... Животное одно, а какая пропасть между этими двумя типами... Со второй на душе спокойнее... Хотя книгу я вам обязательно найду, такой девушке невозможно отказать...
      - Спасибо вам огромное!
      - Да пока вообще-то не за что... А что, наш маленький гений хочет полетать? - внезапно спросил Марк и хитро прищурился.
      Не веря ушам, Саша во все глаза смотрел на него.
      - Кто сказал, что Природа отдыхает, а?! - Марк подхватил его на руки и подбросил к солнцу. - Тот, кто так стремится в небо, не может не быть гением! Правда, маленький Ал?
      Смеющийся мальчик без всякого страха раскидывал руки, и его уверенность передалась и заойкавшей было Людмиле. Она закрывалась от солнца и видела только скользящие тени и два силуэта, то отделявшиеся друг от друга, то вновь соединявшиеся. Оценить протяженность взлета она не могла, зато Саша, зависая в воздухе чуть дольше, чем было можно, чувствовал дикий восторг и свободу.
      - Я хочу, чтобы ТЫ был моим папой, - сказал он, когда Марк опустил его на землю.
      Тот рассмеялся, а Люда, сердясь на себя, вновь ощутила раздражение. Еще чего не хватало! Уж она позаботится о том, чтобы этот кристальный человек никогда не пересекся с рыжей сердцеедкой - Сашиной мамашей. Никогда ведь не узнаешь, что у Ренаты на уме: вдруг захочется ей охмурить простого рабочего...
      Когда Люда и Саша уходили, Марк провожал их долгим взглядом.
      - Эх, обезьянка...Тебе не суждено даже узнать, чтО есть такое - "вкус пустоты"... Пожалуй, логос и впрямь тяжкое бремя, как сказал один озаренный смертный... Откуда я это знаю? Да, и откуда же? Ну а что в том, собственно, такого? Я так думаю, что пугало современных людей - Са-та-на, да? - что и Сатана этот должен был прочитывать время от времени Библию, Тору и прочую теологическую литературу, чтоб, как бы, соответствовать образу... А то еще не узнают, правда, дорогая? Ты тоже Тору не читала? Ничего. Я думаю, мы с тобой немного потеряли. Тот же стакан, только вид сбоку... А ведь эту маленькую обезьянку я мог бы обучить многому, она еще не окончательно потеряна для общества. Моего общества, я хотел сказать... Прости, дорогая: нашего.
      И Марк, забыв о Толике, растворился в конце прямой, как стрела, аллеи, ведущей к закатному солнцу.
      Все эти дни Рената жила со страшной головной болью. Сон, как пугливая птица, постоянно был рядом, постукивал в невидимую оболочку вокруг ее тела, но не давался в руки. Одно-единственное неверное движение - он вспархивал и улетучивался.
      Рената догадывалась, что бессонница - это наказание. За все. За то, что не умела быть одна и не знала, что это такое, за то, что слишком многое хотела забыть... Сказать, что она искала Ника, где могла - это не сказать ничего. Она летала в Одессу на съедение к свекрови, она обзвонила все заведения, которые обзванивают в подобных случаях. Ничего. И однажды она просто поднялась на крышу своего дома в ясную ночь, села на перекрытие и уставилась в звездное небо. Хорошо смотреть в небо, когда тебе хорошо. Когда ты мечешься, небо немо, космос враждебен и неприступен... И она не видела никакого выхода, но при этом четко знала, что выход существует.
      И в ту ночь Рената не придала никакого значения тому, что, спустившись с крыши, ноги сами повели ее к кроватке спящего сына. Усевшись на пол возле него, она почти до самого утра мурлыкала себе под нос странные песенки, сбиваясь, припоминая, морща лоб, напрягаясь, снова забывая. Что на нее накатывало, Рената не знала, однако так случилось и во второй раз после "звездного сеанса". И еще она обратила внимание на то, что мелодии этих песенок идеально "ложатся" на мелодии, записанные на мемфисском диске Ромальцева. Этого Рената уже не понимала.
      - Ну приди же, помоги мне! - изнывала Рената, но ее мольба оставалась без ответа.
      И вот однажды, уже собираясь домой после рабочего дня, мечтая преклонить голову на подушку - не поспать, этого счастья ей уже не перепадет, а просто полежать, - женщина заметила, что ящик ее стола приоткрыт, и из него выглядывает огромная книга, которая там просто не умещалась.
      Рената вытащила ее. На обложке, очень качественной, с импортной полиграфией, на черном фоне была летящая белая надпись, подражающая автографу: "М. Врубель". Что-то вроде закладки торчало из середины этого альбома-биографии, роскошно иллюстрированного, с великолепными репродукциями...
      Рената раскрыла его на закладке. На развороте страницы в глубокой задумчивости сидел красавец-атлет и изжелта-карими глазами смотрел куда-то в сторону, мимо зрителя, на жарко полыхающий за дальними холмами багряный закат. Волнистые черные волосы змеились на его голове, как бы тревожимые ветром, а за спиной цвела орхидея сказочной красоты. И было в нем что-то... не то притягательное, не то знакомое, не то притягательное, потому что знакомое... Закладка же оказалась запиской с орфографическими и грамматическими ошибками на уровне троечника четвертого-пятого класса. Общий смысл фразы - просьба передать книгу Людмиле, няньке. Подпись - некий Марк. Записка оставила в душе странный осадок. Таинственное появление книг, исчезновение мужей, аномальное поведение детей, которые никогда не сталкивались с насилием и при этом играли в жестокие игры... Все это весьма и весьма напоминало стиль хичкоковских картин...
      Увидев у нее в руках такое сокровище, то есть, книгу, Марго тут же выхватила ее и восхищенно завопила:
      - Врубель?! Да это же мой любимый художник! - она плюхнулась на гостевой диванчик. - Обожаю его Демонов, Люциферов и прочую нечисть! А знаешь, чем он кончил?
      - Повесился... - мрачно предположила Рената, думая о том, что если Марго не отпустит ее с богом, то именно это она и сделает по приезде домой.
      - Ты что, мать?! Свихнулся он!
      - Немудрено... - проворчала та в ответ и потерла пальцами ноющие и зудящие от боли виски. - Давай альбом, мне надо ехать...
      - Расслабься, дай посмотреть... И кто же преподнес нам столь шикарную книгу? Тайный поклонник? Или... это намек на примирение? - швея указала на сидящего атлета.
      Не сообразив, на что намекает подруга, Рената простонала:
      - Тайный поклонник моей няни. Отпусти ты меня с богом в синее море...
      - С дьяволом! - рассмеялась Марго и продемонстрировала репродукцию с поверженным демоном.
      Людмилка и обрадовалась, и страшно удивилась книге.
      - Я даже не ожидала, что он так скоро... Интересно, сколько такая стоит?! - Люда и так, и эдак вертела альбом, но цена, как и положено вещи, предназначенной для подарка, не указывалась нигде.
      - Покажи! - попросил вдруг Саша, выбежавший встречать маму в коридор и приплясывавший в одном тапочке на полу.
      - Ты еще маленький! - ответила Люда и нерешительно взглянула на хозяйку.
      - Да покажи, покажи... - Рената разулась и, низко нагнув голову, пошла в ванную.
      А кто ее знает, эту Ренату? Вдруг сказала бы, что демонстрация врубелевских картин дошкольникам - это уголовно наказуемое дело, подходящее под статью "Совращение несовершеннолетних"? У богатых свои причуды.
      Саша долго и внимательно разглядывал некоторые картины. Так внимательно, как ни один ребенок не рассматривает даже комиксы или яркие иллюстрации к сказкам.
      - Кто это? - спросил он няню, опасливо наставив пальчик на "Сидящего Демона" и словно боясь прикоснуться непосредственно к бумаге.
      К тому времени Рената уже полулежала в кресле, вытянув ноги и наслаждаясь минутами ослабления боли.
      - Это Демон, - сообщила Люда, в десятый раз перечитывая записку и стараясь по почерку разгадать характер Марка.
      - Демон? Он плохой? Злой?
      - Все демоны плохие, - няня улыбнулась ошибке в слове "прошу": неграмотность нового знакомого казалась ей милой и забавной, ведь он не знал даже, кто такие "интроверты". - И злые...
      - А почему тогда он такой красивый?
      Не отрывая головы от спинки кресла и не раскрывая глаз, Рената неожиданно для самой себя, скорее автоматически, чем осознанно, ответила:
      - Потому что зло всегда стремится принять облик добра...
      Люда оторвалась от записки, приподняла бровь и хмыкнула:
      - Тогда вы, Рената - воплощенное зло!..
      - Спасибо тебе, родная, век не забуду, - усмехнулась Рената. - Впрочем, пойду, попробую пожевать... Если полезет...
      Люде хотелось спросить, нет ли каких новостей о Николае, но она прикусила язык. Так, на всякий случай. Ей не нужны были неприятности, огорчений и так хватало.
      Только на кухне, наливая себе чай, Рената подумала: "И зачем я так ответила Сашкину? Он маленький, может неправильно понять, потому что Демон этот... Ну да! Вот на что намекала Марго, говоря о примирении... Так и есть! Сидящий Демон имеет разительное сходство с Гроссманом, так что если бы не эти длинные кудри и не желтизна в темно-карих очах, не абстрактно наложенные мазки своеобразной техники Врубеля, то... этот юноша мог бы изображать Ника, когда тому было лет восемнадцать-двадцать"...
      - Правитель! Твой воин просит принять его, - черная маска, опираясь на меч, стояла при входе в шатер. - Что ответить ему?
      Полководец перебирал ожерелье с подвеской из черного обсидиана. Стражник отвлек его от раздумий, вероятно, слишком тяжких и сложных, чтобы кто-то еще мог понять их причину, а найти выход не умел даже сам великий правитель. Он махнул рукой, дескать, зови. Стражник, склонившись, попятился.
      На пороге походного шатра возник воин - тот самый, что не носил маски. И вздрогнул правитель: так часто являлась пред ним ненавистная и желанная тень.
      - Чего ты хочешь? - с вызовом спросил он.
      Воин не отвел глаз и не пошевелился. Он был без оружия и не представлял реальной угрозы, но именно угроза таилась в его незащищенной, обнаженной до первого тела мысли. Он СОМНЕВАЛСЯ! Он смел СОМНЕВАТЬСЯ! А это значит, что он вышел из-под контроля. Опороченный хотя бы тенью сомнения уже никогда не вернется к прежней убежденности!
      - Беседы, господин, - ответил воин, но мог и не произносить этого вслух.
      - Беседы?! - рассмеялся правитель. - Не ты ли подал мне меч тогда, помнишь?
      Лицо воина помрачнело, взгляд невольно метнулся к перстню на пальце, где был вычеканен его знак - петля, перехлестнутая дугой с клешнями и заключенная в овал... И знак этот преследовал его везде и повсюду, где бы он ни был. Да, каждый новый раз он помнил это и каждый новый раз отныне должен был становиться на одно колено пред названным своим отцом и подносить ему меч - обнаженный, без намека на инкрустацию просто обоюдоострую смерть.
      - Садись! - велел правитель, указывая на шитую золотом подушку на попоне у своих ног. - Что хочешь ты получить? Вы все чего-то хотите...
      - Дай мне того, что не хватает, или же забери то, что есть... - воин остался стоять, запятнав себя вторым неповиновением воле властелина.
      - Ты желаешь, чтобы я дал тебе свободу? Так ты свободен, ступай на юг-север-запад-восток. Ты мне не нужен... - и, сдерживая гнев, правитель слишком сильно дернул обсидиановые четки.
      Черные шарики раскатились по круглому пространству шатра и, обратившись в юрких букашек с блестящим панцирем, расползлись по потайным местам, заполонив собой разные щелки и впадинки. В руках хозяина остался только искусно выделанный талисман.
      Воин упрямо повторил:
      - Дай мне того, что не хватает, или же забери то, что есть... Ты ведь помнишь, как тебя убили однажды, когда этого не должно было произойти? Это был я, владыка...
      - Ты?!!
      - Да, я. И ты не знаешь этого, потому что мы все на одно лицо - твои бездумные слуги-исполнители, твои верные псы. Я не знаю, что влечет нас всех за тобой...
      - Стадный инстинкт, - усмехнулся полководец и налил в два кубка вина; рубиновая жидкость переполнила сосуды и выплеснулась на низенький стол. Капли ее мерцали в свете факелов, словно зернышки гранатового плода. - Поверь, юноша: в одиночку ты никто. Червь. Даже хуже. Но вместе мы всегда сламываем горы, поворачиваем реки вспять... Нас - тьма... Тебе так не терпится стать изгоем?
      - Нет. Но мне претит уже быть слепым орудием в руках твоих, владыка... Объясни свою цель, то есть, дай мне то, чего нет, и если я пойму и приму ее, то останусь верным псом твоим и буду лизать твои руки... Либо отбери у меня мою память - то, что есть, но чего недостает...
      - Меня либо понимают сразу, одиночка, либо не понимают никогда. Такова уж моя судьба. Выбери один из этих кубков. В одном - яд. Если ты выберешь безвредный, я отпущу тебя. Но не мечтай, что тебе будет сладко среди них. По ту сторону закон тот же, только там ты будешь один. Среди таких же, как ты, но один, сам по себе. И все будет зависеть от одного тебя и твоих составляющих. Никто не обязан помогать тебе, никто и не будет этого делать - якобы для тебя же... Ты будешь один, сын мой...
      - Я и здесь один, - не раздумывая, воин схватил ближайший кубок и опорожнил его. Он был больше, чем уверен, что яд окажется в обоих сосудах и ему придется умирать, корчась под ногами смеющегося правителя в страшных муках. Но владыка сдержал слово: сомневающийся выбрал безвредный, ибо когда господин опустошил оставшийся кубок, выплеснув его в миску своей собаке, желтый пес, вылакав два или три глотка, взвыв, заколотился на полу и издох.
      - Хорошо. Ты везуч и отчаян, - улыбнулся полководец. Уходи прочь. И... верни мне тот самый меч... Напоследок...
      - Он у твоего стражника, - сбрасывая доспехи и оставаясь в одном тонком балахоне, ответил бывший воин. Перед ним была пустыня.
      Правитель вышел вслед за ним и кликнул стражу:
      - Возьмите у него самое главное!
      Воин, который уже не был воином, оглянулся. Он знал, чтО есть "самое главное", но это было слишком вероломно. Месть оскорбленного самолюбия не пристала божественному достоинству. Хотя... правитель часто твердит, что все мы, включая и его самого - твари, в ком нет ничего от богов или божественного разума.
      И легион бросился в погоню. Воин бежал, зная, что свора все равно догонит его и изорвет в клочья, отделив его душу от разума и вытащив память - самое главное! Насладиться бы несколькими минутами свободного парения!..
      Он задыхался. Да, они не убьют его. Будет хуже.
      И тут посреди пустыни возникла колоннада. Она соткалась из воздуха, из ничего, как мираж. Воин достиг ее и нырнул меж двух колонн. Видение исчезло перед растерявшимися преследователями.
      Беглец сильно ударился о плиты и покатился по ступенькам вниз, к храмовому бассейну. Над ним наклонился некто в белом огромного роста, широкоплечий, зеленоглазый, розовощекий и по взгляду видно - он еще и сам такой же, как бывший воин.
      - Ну, здравствуй, отступник! - сказал мужчина в белом и улыбнулся, призывая воспринять это именно как шутку. - Не стесняйся, заходи. Раз пришел, так осмотрись теперь, Попутчик...
      - Что? - беглец поднялся с колен.
      Никогда не был он в этом храме, но всегда знал, что он существует, видел его внутренним зрением и, оказывается, видел правильно.
      - Это вы здесь молитесь своему Солнцу? - озираясь, нарочито грубо буркнул бывший солдат.
      Внешний круг служителей - все в белом - ответил ему смехом. Во внутреннем было не то трое, не то двое - эти переменчивые фигуры все время что-то затемняло, облик их дрожал, перетекая, кажется, из формы в форму. Эти двое или трое рассматривали его.
      - Я - Даос, я - твой Спутник, - представился румяный служитель. - Там - наш Учитель, и он пока еще по эту сторону, с нами...
      Тогда бывший воин и узнал в одной из темных неясных фигур того, кому так отчаянно мешал преодолеть это "еще". Ему стало больно и обидно: зачем он столько терял - сил, времени, жизней. Ради чего? Сейчас он вернулся в то время и увидел истинную картину, без прикрас, словно с разных точек зрения и самое главное. Ни смерть брата, ни предательство не было виной Учителя... Если бы он не был слеп тогда, в свои шестнадцать лет...
      От центра отделилась женщина, подошла к отступнику и подала ему руку:
      - Нам понравился конец того рассказа и начало этого, - ее волосы отливали золотом, он всегда знал эту женщину, видел глазами полководца, тоже ненавидел, проклинал - и тоже не мог забыть. - Идем. Встретим Пятое Солнце вместе...
      Мозг уловил тихое-тихое попискивание и жужжание какого-то механизма. Попискивание доносилось издалека, а жужжание - от твердого предмета, елозившего по щекам, подбородку и над губой. И мозг зачем-то послал приказ: открыть глаза!
      Веки поднялись, и Андрей УВИДЕЛ наклонившуюся над ним пожилую полноватую женщину в бирюзовых брюках, того же цвета блузе и шапочке. Она сосредоточенно брила ему лицо. "Как покойнику"... - пронеслось все еще только в мозгу, отстраненно и бесстрастно.
      И тут что-то в центре груди - Андрей сказал бы даже, что это было само сердце - радостно завопило: "Я вижу!!!"
      - Я вижу! - сказал он спокойно брившей его медсестре.
      - О! - "не по-русски" как-то, с иностранным апломбом, удивилась медсестра, поддернув вверх выщипанные в ниточку и подкрашенные брови. - Sorry! I don't speak Russian ...
      Мозг сделал перевод и выдал форму, по которой необходимо было выстроить слова недурно знакомого языка. Андрей перешел на английский и вместе с этим переходом успокоился.
      - Где я нахожусь? - спросил он. Ему было неинтересно смотреть на эту бабульку. Андрей поднял руки и оглядел кисти, повертев ими так и эдак. Он не парализован, тело чувствуется с головы до пят, затылок ноет, как при заживающей ране.
      Медсестра в заученно-доброжелательном стиле - "Люблю вас всех, и больше всех - себя!" - поведала, как военные обнаружили его, раненного и без сознания, привезли в госпиталь с тяжелой травмой. Сейчас он лежал в Каире под надзором врачей, и теперь его жизни ничто не угрожало. В себя он пришел, как выяснилось, на семнадцатый день.
      "Я же знал: меня не могли убить! Я так и думал! Кого угодно, но не меня!" - Андрей усмехнулся вслед невидимой смерти.
      Завершив свое дело, медсестра ушла.
      Скорпион припомнил свой сон. Чего только ни привидится человеку, одной ногой находящемуся на том свете! "Я рано сдался душевно. Мы еще повоюем, Учитель или как там тебя? Если надо что-то вспомнить, ты дашь мне это вспомнить, если существуешь... Я не был готов к такому испытанию, мне нужен был стресс - и вот он произошел, и я вижу"...
      И Андрей стал проверять свои возможности, ограниченные лишь лежачим положением, окном и стенами. Глаза видели все, они были послушны.
      Улучшение состояния русского пациента было отмечено и в регистрационном журнале, и в компьютере госпиталя. Изложено все было очень кратко и сухо. Это о Нем-то? О Нем, кто не видел вообще ничего целых три с половиной года?!
      Скорпион смотрел и не мог насмотреться. В тот момент он и понятия не имел, что это было лишь минутное прозрение. Через полтора часа перед его глазами вновь все расплылось, затем подступила багровая пелена - и все вернулось на круги своя: призрачные тени, красноватый свет...
      Гораздо интересней показалась Андрею его собственная реакция на повторную слепоту: он не испытал разочарования. Теперь он откуда-то точно знал, что рано или поздно он опять УВИДИТ, по-настоящему. Теперь у него есть Попутчик и его ждут загадочные сны, которые обязательно вернутся этой же ночью...
      Слепяще-черный фон. Не было ничего, только сплошная, втягивающая в себя все и вся бездна.
      Два ярких пятна на фоне беспредельности мрака, словно в день Создания. Два пятна, взаимодействующие друг с другом. Два пятна, помнящие о Бытии... Учитель и его Ученик, его наследник по духу, скользящий меж мирами Даос, Путник, Пилигрим, Трекер... Имен было множество, суть едина - Ученика ВСЕГДА звали Алом...
      - Я должен был что-то сделать... - произнес Ученик. - Он уже здесь...
      Ярко-белый силуэт Учителя вспыхнул еще ярче. Старик улыбнулся хитроватыми раскосыми глазами:
      - Вот ты опять на пороге и снова тебя тянет оглянуться.
      Ученик опустил голову.
      - Войди и оставь двери открытыми для НИХ. Теперь либо все произойдет их силами, либо...
      - Не произойдет, - договорил Ученик.
      - Именно. Все очень просто. В тебе говорит твоя вторая половина души-разума. Не самая целесообразная, мальчик...
      - Я хотел бы попросить у тебя разговора на земном уровне, в форме, принятой в той реальности...
      - Почему нет? Тело-разум-душа - триедины, они принадлежат обоим мирам, и нет ничего запретного.
      - Я знаю, как все было у тебя. Ты изначально был выше... Но только ты сам, Учитель, можешь знать, что чувствовала твоя душа на Пороге... Что было, когда ты приближался к оси? Мне важно это...
      Силуэт Учителя расплылся. Теперь среди черного пространства лежал светящийся белый зверь пустыни и встряхивал густой гривой.
      - Мой опыт не даст тебе ничего, Ал. Никто не чувствует одинаково. Неужели ты думаешь, мальчик мой, что я не поделился бы этим, если бы это могло тебе помочь?
      - Я знаю. К сожалению, и мой Ученик будет чувствовать иначе на своем Пути...
      - Это неизбежно. И почему - к сожалению? Легких Путей не бывает. Если Путь - легкий, значит, он ведет в тупик или в пропасть. Я вижу твои попытки облегчить его твоему Ученику и его Спутникам - настоящим и будущим. Не мне тебе объяснять, что в том нет никакого смысла. У него ВСЕ будет по-другому. Но уже то, что ты нашел его наконец - прекрасно.
      - И все же, Учитель...
      - Хорошо. Все было не так, как у тебя: я тоже был скользящим меж мирами, но являл собой не душу-разум, а разум-душу. Это и позволяло мне жить в одном воплощении не одну тысячу лет. Наверное, оттого мне было легче. Разум чаще отрезвляет душу, нежели наоборот, - контуры зверя засияли и вновь победили непроглядную тьму небытия.
      - Сейчас меня устроит совет, - образ Ученика замерцал между реальностями, но концентрацией воли он вернул себя назад.
      - Не иначе, как для того, чтобы не следовать ему... усмехнулся Учитель.
      - Я слишком долго бунтовал и ходил по кругу. Я избавился от проклятья, и для нас троих важно, чтобы вернулся разум...
      - Тогда и займись им. Оставь третье составляющее. Они сами догонят и поравняются. Ты уже получил свою порцию всего...
      - Мое нынешнее воплощение принадлежало ранее душе моего сына. И так сложилось, что я вновь обрек его на поиски себя...
      - Я все знаю, мальчик. Он и не находил себя в том воплощении, если ты об этом. И он сам так хотел. Желания должны исполняться, особенно не высказанные, а выстраданные. Ты знаешь, какие законы можно нарушить, а какие столь сильны, что не зависят от тебя... Если ты его нарушил и сделал это безнаказанно - значит, так тому и быть. Обмен между вами был в его пользу: твоя душа прикоснулась к его нынешней оболочке. Твоему ученику теперь будет легче вспоминать: ты наметил для него Путь. Теперь - уходи. Твоя судьба больше не зависит от одного тебя, воин. Пусть разум сделает свою работу...
      И силуэт зверя растворился во Тьме...
      Мгновенный выход из медитативного состояния - Влад распахнул глаза и одним движением гибко поднялся из позы пирамиды.
      Темный и пустой зал, казалось, еще носил в себе остатки черной пустоты небытия. Спортивные снаряды безмолвно наблюдали.
      В коридоре послышались шаги, и дверь тихонько скрипнула.
      Не поклонившись при входе, внутрь шагнул Дмитрий.
      - Что, Ромаха, не спится тебе? - Аксенов щелкнул выключателем, и Ромальцев сощурился от яркого света. - Мне вот тоже. Никак это ты вытащил меня из теплой постели, Оборотень?
      Дмитрий прошел к тренажеру и, запрыгнув на стол, продел ноги под валики. Пару раз качнул ими, приводя в движение механизм, утяжеленный чугунными дисками. По ночному залу разнесся лязг металла.
      - Валяй. Выкладывай, чего хотел? Снова вляпался?
      Ромальцев стянул с головы темную повязку.
      - Получишь информацию - думай сам.
      - Я мальчик с крепкими нервами... - усмехнулся тот.
      - Уезжай подальше от Ростова до конца лета. Так нужно.
      - Хочешь сказать, Чечня аукнулась? Откуда такие сводки, почто не знаю? - Дмитрий прекратил двигать ногами, насыпал из пакетика, в какие аптекари расфасовывают порошки на заказ, на тыльную сторону ладони, между большим и указательным, белой пудры, в один прием втянул носом и удовлетворенно крякнул.
      - Уезжай, а в сентябре возвратишься. Все равно в городе нечего делать летом...
      - Ромах, ты или охренел совсем, или тебе башню напрочь совало... Какого черта я буду сваливать, когда вместо информации ты даешь мне какое-то фуфло? Или тебя на эзотерику потянуло?
      Вместо дальнейших объяснений и разъяснений Влад набросил на себя джинсовую рубашку и застегнулся.
      - У тебя пакет выпал, - сказал он, поворачиваясь к выходу.
      - Где? А... - Дмитрий огляделся и взял со стола случайно вытряхнувшийся из кармана пакетик с порошком. - Ну ты подроб...
      Влада уже и след простыл.
      Значится, так: либо Вулф заваривает новую кашу и на этот раз хочет обойтись без его участия, либо что-то унюхал: в Чечении снова дерьмо вскипело, может, что и всплыло от той компании. "Чеченский след", типа. Аксенов фыркнул и, качнув головой, пошел к своей машине. В голове звучала музыка порождение волшебного порошочка.
      Он проезжал безлюдный перекресток частного сектора, когда с боковой дороги из-за натыканных как попало металлических гаражей вырулил задрипанный до невозможного состояния "Запорожец", отчаянно маскирующийся под "Жука". Ночная охота полуанекдотического "мерсхантера" закончилась приличной вмятиной на правом крыле "Ауди" Дмитрия. Аксенов бросил руль, вышел из машины, оценил нанесенный урон и без особенного огорчения смачно выразился, дескать, "зашибись, мужик, ты снова не на того налетел, чё будем делать?".
      Владелец "горбатого" тоже выполз на свежий воздух. Увидав его, Дмитрий понял, что с такого не брать, такому давать нужно. На паперти или в переходе.
      - Bla, bla, bla... - протянул он. - Как же ты живешь такой, брателло, а?
      Этот тип вовсе не выглядел особенно огорченным. Он подошел поближе. Ну и рожа! Как еще таким "права" выдают? За такую физиономию морды сажать надо, не дожидаясь, пока те сами влетят...
      - Здравствуй, Дима, здравствуй, касатик! - лошадиный "фейс" осклабился. Фернандель рядом с ним просто отдыхает!..
      Тут уж Аксенова проняло. Порошок тоже внес посильную лепту в его настроение. Димой его даже мама родная не называет... Дмитрий попытался вложить в удар всю силу, чтобы выбить хоть часть нагло посверкивающих, как частокол, зубов. Тип, на первый взгляд даже не шевельнувшись, как-то "обтек" его кулак справа, и удар ушел в воздух.
      - Тихо, Митек, тихо! Не соблаговолит ли господин Аксенов вызвать к месту происшествия... нет? - он "обтек" удар теперь слева и, вроде как, снова не двинувшись с места.
      Кокаиновый запал Дмитрия куда-то улетучился. Он даже грешным делом подумал, уж не "глюк" ли это.
      - Не-е-ет! - рассмеявшись, проблеял тип. - Я не глюк. Где ты видел у глюков такие страшные морды? Это, братишка, тебе как минимум "ширевом" надо было разжиться... В этом гадком мире все устроено так, что подобное слипается, как два куска теста... лицо психа на несколько секунд изменилось: бесцветные глаза почернели и сверкнули холодной злобой, только что страшная, как смерть динозавра, физиономия теперь вдруг утратила свою уродливость и стала бездушно-красивой. - Так иди ко мне, павианчик, позволь, я тебя поцелую!
      Железные руки схватили его за лацканы пиджака и притянули к уроду. В голове успела сверкнуть мысль: "Еще и педик!". Рот незнакомца приоткрылся, откуда-то изнутри послышалось утробное рычание. Что-то ослепительно-красное ударило Дмитрия в лицо и доставило невыносимую боль, словно внутренности его одномоментно взорвались. Тогда хватка ослабла, и псих повалился на землю, как мешок. Дмитрий тоже не устоял на ногах. Он упал и конвульсивно задергался в пыли, то ударяя себя коленями в подбородок, то выгибаясь и рискуя сломать себе позвоночник. Ему показалось, что это смерть.
      Через несколько секунд он затих.
      Дмитрий лежал и слушал ритм собственного сердца, все более спокойный. Боль отступала, нарастала тошнота. Он успел приподняться на локте, чтобы не испачкать самого себя рвотой, и желудок вывернуло наизнанку. Темная, с отвратительным запахом пена ударила изо рта. Это был запах сточной канавы, падали, настолько концентрированный, что Дмитрий никак не мог остановиться. Сознание его топили в каком-то вонючем болоте.
      Полусломанный фонарь отчаянно мигал, как больной нервным тиком. Пожалуй, он один и был свидетелем странной сцены.
      Наконец Дмитрий поднялся и утерся рукавом, размазав по добротной ткани гадостную слизь, скапывающую с подбородка. Он холодно взглянул на лежавшего без сознания психа, подтолкнул его носком туфли, махнул рукой и уселся в помятую "Ауди".
      Выехав на проспект, Дмитрий включил магнитофон и, не сбавляя скорости, заглянул в "бардачок", где обнаружил сразу несколько пар темных очков. Выбрав себе одни, он нацепил их вместо сломанных обычных. Темные очки оказались с диоптриями, очень хорошего качества. Дмитрий взглянул на себя в зеркало, поправил их на носу, удовлетворенно "гикнул" и вдавил педаль в пол.
      Покореженная "Ауди" пулей помчалась по проспекту.
      - Ну-ну, братишка. Надеюсь, до скорой встречи! - пропел Аксенов.
      Следователь Шелухов Антон Сергеевич был, пожалуй, еще слишком молод для того, чтобы называть его по имени-отчеству. В то же время работник он был ответственный и энергичный. Так природная непоседливость дала благие всходы. В ростовском угро он был на хорошем счету, умел разговаривать с людьми, умел где нужно посочувствовать, не становясь при этом "жилеткой для высмаркивания", но мог и тактично нажать, если это требовалось для дела.
      Чаще всего Антон Шелухов ходил пешком, за что среди коллег и получил прозвище "Ходок". Своим "Москвичом" он пользовался лишь в крайних случаях, потому что считал Ростов слишком маленьким городом. Наматывая километры, Антон таким образом сохранил подтянутую фигуру и приобрел стремительную, "летящую", походку, едва ли не такую же, как у Петра Великого. Ему это нравилось. Он терпеть не мог, особенно весной и летом, в жару, сидеть в душном кабинете среди папок и жужжащих мух. Конечно, перепадало ему и это, как всем, но основная его работа состояла в обходе квартир, сборе информации и опросе свидетелей. Самые удачные решения, выросшие из анализа данных, к нему всегда приходили "на лету" - где-нибудь в трамвае или в марш-броске от одного пункта в другой.
      Трудное подвергалось его атакам сразу. Энергичный следователь набрасывался на него, как лев, и разделывал с невероятной скоростью. Плохое же оставлял на потом - то, что уже нельзя было изменить.
      Вот с этим, плохим, он и шел майским вечером в одну из квартир, тем более, что сам Шелухов жил неподалеку. Антон уже предвидел все, что увидит и услышит в ответ на принесенную с собой новость. Вот уж действительно: Лучшие новости - это полное их отсутствие...
      Несмотря на легкую усталость, он не выстоял в ожидании лифта и поднялся по лестнице, тем более, что ему был нужен всего-навсего третий этаж. За это время он прикинул фронт работы: как начнет беседу, какие подберет слова, чем закончит, когда разговор, направленный по нужному руслу, придет к логическому завершению.
      На его звонок долго не отвечали. Антон нетерпеливо взглянул на часы: была почти половина десятого, стемнело, и хозяйка квартиры должна уже быть дома, она сама так говорила, когда подавала заявление.
      На третью трель за дверью послышались легкие шаги, на глазок упала тень, и следователь поднял удостоверение. Тогда щелкнул замок.
      Шелухов почему-то готовился увидеть неряшливую оплывшую тетку неопределенного возраста с плохо покрашенными волосами и облезлым пунцовым лаком на ногтях - типичную представительницу класса "брошенных жен". Тем большим было его удивление, когда на пороге возникло грациозное златовласое чудо, которому на вид нельзя было дать больше двадцати-двадцати трех лет. Это "чудо" было небольшого роста, не накрашенное, с чуть припухшими зеленоватыми глазками и великолепной фигуркой под тонким шелковым халатиком.
      - Добрый... вечер... - выдавил он, еще раз показывая "корочки". - Я из милиции...
      Она кивнула.
      - Гм... Гроссман Рената Александровна - это вы? - Антон все еще сомневался, что златовласое "чудо" является самой Гроссман, а не ее, скажем, дочерью или племянницей: заявление от нее принимал не он, а Кирилл Танской, который затем благополучно взвалил это дельце на плечи исполнительного коллеги.
      Дива кивнула еще раз и отступила, тем самым приглашая его войти в просторную прихожую. Шелухов вошел. Чтобы изучить обстановку, его тренированному взгляду хватило полсекунды. Семья явно не из бедных, со вкусом у них тоже все в порядке. Но подсказывало ему чутье, отточенное за годы работы в органах: что-то не так в этом уютном, на первый взгляд, и добротно свитом гнездышке. Отчуждение какое-то. Перевалочная база. Видел он однажды страшно облезлую халупу с плесенью на потолке и обшарпанным полом. Хозяева не стеснялись пререкаться даже при нем. Повсюду кишели дети, тараканы, валялись обмоченные ползунки и поломанные игрушки, носилась, сверкая выпученными глазами, пятнистая кошка, в общем - кипела жизнь. А здесь Антон жизни не почувствовал. Не было здесь души. Нигде на подоконниках не росли цветы, нигде не было намека на человеческий беспорядок. Не общежитие, но храм поверженного бога, иначе не скажешь.
      И здесь, в этой громадной прихожей, миниатюрность хозяйки, ее потерянность приобретали гротескную форму, подчеркивались. Девочка смотрела на него вопрошающе-распахнутыми глазами, и он видел - тело ее дрожало под тонкой тканью халатика.
      - Извините, - терзая собственные ладони острыми ногтями, почти прошептала она, - я не сразу вас услышала. Давно не сплю, а сегодня как выключилась. Простите, что заставила ждать...
      - Ничего страшного, - Антон заглянул в папку с делами и, собираясь с мыслями, пролистал несколько не имеющих никакого отношения к Гроссманам листков.
      - Пойдемте на кухню, - попросила (!) она.
      "Ну, её-то понятно, - подумал следователь, - а тебя-то чего колотит?"
      Они уселись по разные стороны большого, сделанного под мрамор, стола. Такое ощущение, что над кухней поработал хороший дизайнер.
      - У вас есть что-то о моем муже, - не спросила, а утвердительно произнесла девочка, на кухне, при ярком свете, ставшая казаться, правда, чуточку постарше, да и голос у нее теперь прорезаться: она перестала шептать. Впрочем, да! Антон едва не упустил: в обстоятельствах дела было указано наличие у Гроссманов маленького ребенка, который сейчас, судя по времени, должен уже спать.
      - Да, Рената Александровна, - сухо сказал он, не желая раньше времени заставлять ее расстраиваться и подыскивая более мягкий способ подачи информации.
      Тем не менее златовласое создание снова вздрогнуло, метнулось к чайнику, щелкнуло тумблером, село на место.
      - И что? - осмелилась наконец спросить хозяйка.
      Антон прикинул, в каком из карманов у него лежит нашатырь и лежит ли он там вообще. Кажется, лежит. Во внутреннем. Слева. С женщинами нужно быть готовым ко всему.
      - Видите ли, я не могу дать окончательного ответа...
      Лицо девушки выразило разочарование. И тут - такая перемена! - губы, вначале обиженно скуксившиеся, внезапно упрямо изогнулись, глаза стали спокойными, как у Сфинкса. Не девочка, но женщина теперь сидела перед следователем Шелуховым. Она выпрямилась и оперлась о спинку стула.
      - Я слушаю, - глухо и твердо произнесла она.
      Антон вмиг забыл о кармане с нашатырным спиртом. Такие в обморок не падают. И - собрался сам, последовав ее примеру. По крайней мере, перестал ощущать себя неким ангелом смерти.
      - "Форд" с номерами, зарегистрированными на имя вашего мужа, нашли сегодня в пятидесяти километрах от города, - тут щелкнул вскипевший чайник, и следователь чуть не вздрогнул от неожиданности, полагая, что сюрпризы будут от хозяйки, а не откуда-то извне. Сама же "дива" даже не шелохнулась, продолжая безмятежно внимать, не сводя глаз с Антона. - В обрыве. За рулем обнаружен труп, но он настолько обгорел, что... - и молодой человек замолчал, не желая сгущать и без того мрачные краски.
      - Что рассыпался в руках патологоанатомов? - ровным голосом спросила Рената Гроссман.
      Антон отвел глаза и кивнул. Её взгляд одновременно и жег, и не выражал ни единой эмоции.
      - Как это случилось?
      - Эксперты в ДПС сошлись во мнении, что не справился с управлением на скользкой дороге... Ведь в ту ночь в городе и в области была гроза...
      - Гроза... - Рената перевела взгляд широко открытых, но ничего не видящих глаз (так бывает, когда человеку очень долго не удается поспать, и он делает это с открытыми глазами) в темноту окна, и вечностью повеяло от этого взора, пустой и безжалостной. - Гроза... Молнии... Горы... Стрелы дождя... помню... - сами собой бормотали ее губы.
      - Ре... Рената Александровна! - Антон аккуратно подтолкнул ее в плечо, и она очнулась.
      - Да, да, простите. Я немного не в себе... Говорю с собой по привычке... Простите... - она потерла лицо ладошкой и приоткрыла набрякшие веки.
      - Я вас могу понять. Поймите и вы меня: мне совсем не по душе разносить такие вот вести. Но - что поделаешь? Се ля ви... Кроме того, есть еще надежда, потому как установлена только машина, номера и принадлежность... Может быть, ему самому повезло и... - и Шелухов запнулся по двум причинам: труп находился за рулем, а в глазах Ренаты прочиталась ирония, губы насмешливо и скептически покривились. Ей ничего не нужно было говорить, он все понял. Понял - и поднялся. - Простите, уже поздно. Пора идти, пойду. Вы сможете зайти завтра в отделение часа в четыре после обеда?
      Рената кивнула. Хорошо держится. Все поняла, но как держится! Или это ступор? А ну как выкинет что-нибудь над собой, когда оклемается? Был у него такой случай: баба дочку под мышку - и вниз головой с восьмого этажа. Сама, дура, живая осталась, калекой, конечно, на всю жизнь, а девчоночка трехлетняя - насмерть. Ну вот, "уладил формальности"...
      - На некоторое время я вполне мог бы остаться и посидеть с вами... Если пожелаете... - полувопросительно произнес он.
      Рената спокойно вскинула на него глаза и покачала головой. Шелухов прочел, как черным по белому: это не ступор; все самое страшное с нею уже произошло. Не ступор это. В ней жива только оболочка, и это уже давно. Антон словно в пропасть заглянул, и оттуда дохнуло полярным холодом вечности, "тем" миром, запредельностью. Это вызвало ужас, который появляется у людей, если они в лесу случайно сталкиваются с диким животным. Это было выше материалистичного разума и контролируемых чувств. Это был инстинкт.
      Поборов себя, следователь смог все-таки вежливо откланяться. И с облегчением покинул страшную квартиру.
      Рената вошла в детскую, села на пол возле разметавшегося в постели Саши.
      - Я не перестала чувствовать тебя, Ал... Но почему снова эта гроза, почему?! - шептала она, тычась лбом в край Сашкиного диванчика. - Почему?!
      Когда это произошло, содрогнулась Земля. Леденящий ветер охватил континент. Огонь боролся со стужей - всюду и везде: черное, не видевшее светила много-много месяцев небо, кромсали извивы молний; вода океана, омывающего материк, вскипала и топила берега, твердь земная разверзалась, исходила лавой, сопротивлялась...
      Сколько светлых людей, тысячелетия назад сотворивших эту страну, погибло раньше положенного Природой срока!.. Катастрофа пришла неожиданно, и не существовало тихого уголка на планете, где можно было бы переждать ее. Все знали, что это случится, но точного срока не ведал никто. И вот беда выпрыгнула в ночи, словно разъяренный дикий зверь, словно вышедший из повиновения адский механизм...
      Оритана более не существовало. Нет, некогда великая страна проживет еще несколько сотен лет, но это будет уже не тот Оритан. И для некоторых, гибнущих здесь и сейчас, это не будет утешением, ибо они проживали свое последнее воплощение, а теперь велением судьбы отброшены далеко назад, в глухую дикость, в забвение... Страшен не сам шторм, а его последствия. Великий Оритан просуществует еще ровно пятьсот лет. Пятьсот, теряя по клочкам свою душу в лице разлетающихся из белоснежных гнезд своих детей...
      В паническом страхе покидала Оритан и ОНА - вместе в другими, еще живыми, но тоже не знавшими путей к спасению. Она боялась только одного - долгой боли. Она тоже жила в этой реальности в последний раз. Ей было отмерено еще не менее восьмидесяти-девяноста лет, за которые они со своим Попутчиком смогли бы сделать ПОСЛЕДНИЙ шаг до вершины пирамиды... Да, будь здесь Ал... Они вышли бы на спирит-уровень и, встретив смерть своих временных оболочек, в ясном сознании возродились бы заново, опять нашли друг друга и продолжили повествование после многоточия... В напоминание об упущенных фрагментах оританянам всегда служил огромный, обледенелый ныне, храм в самой южной точке материка - хранилище культуры ори, их гордость, их великое достижение. Если даже этот монумент высотой в полторы тысячи человеческих ростов не справился со стужей и превратился в ледяную гору, то что тогда могло справиться с безумием зимы?!
      - Великие "куарт"! - истошно закричали где-то рядом. Верните нам разум, иначе мы все погибнем?
      Кого-то задавило упавшим с неба камнем, кто-то, попав в круговорот толпы, сорвался в дымящуюся воду, а кто-то попросту был затоптан бегущими. Горел океан, пожирая судна, горели в воздухе машины спасателей и тоже падали на Город. Гневливые молнии уничтожали все, словно были орудием чьей-то деконструктивной мести, словно кто-то возмутился, что жалкие люди пытались покорить пространство и время. Но в тот момент никто, естественно, не отдавал себе отчета в таких вещах. Царящий хаос отбивал всякие потуги на верное осмысление происходящего, и гибли те, кто жил сотни сотен лет, не старясь, те, кто шел к вершине иначе, из воплощения в воплощение - дорог было очень много... Никто не останавливался, чтобы помочь другому в его борьбе с внезапной смертью. Великую цивилизацию словно подвели к исполинскому зеркалу и показали гордецам их истинный лик - да, необычайно умный; но и необычайно безобразный...
      Первобытный страх ведал даже самыми светлыми умами. ОНА знала: чтобы преодолеть это, нужно освободиться от физического тела, но боль... Боль и отсутствие Попутчика, с которым именно сегодня судьбе было угодно разлучить ее, сделают жертву бессмысленной, а впоследствии они оба все забудут.
      - Ал! - закричала она, однако голос ее никак не выделился в общем вопле и вое урагана.
      Танрэй не знала, что он уже никогда не придет к ней в прежнем облике. За секунду до того, как стальной лист перерубил последний сосуд, соединяющий его разум с душой, Ал успел выйти на спирит-уровень и бросить освобожденную сущность на поиски Попутчицы. Только при соединении произойдет ментальная реакция, дух вернется к хозяину и будущий мозг не утратит ни единой частички знаний и чувств...
      Ал опоздал на ту же секунду. Танрэй смогла только вскрикнуть, когда разверзшаяся под ногами земля поглотила ее измученное, избитое тело. Чтобы мобилизоваться, нужно было время, а этого как раз и не было. Время построило соперникам ловушку. Точного срока не ведает никто...
      Они скользили, не чувствуя друг друга. Ужас ее, заблудившейся в отчаянно-синем пространстве среди черных спиралей, был всеобъемлющ...
      Сон повторился уже третий раз за одни сутки: перед приходом следователя она не досмотрела его, и Рената нырнула в другую реальность, когда под ноги скользнула трещина; второй раз он тоже оборвался с плачем напуганного Саши; и только под утро она увидела дрожащие в воздухи спирали, и поняла, что лучше бы она проснулась, как раньше... Забыть, отбросить этот сон, уйти в небытие и не возвращаться оттуда никогда... Забыть... Почему Ал так не хотел, чтобы я забывала? Скорее что-то одно: либо помоги вспомнить, либо позволь забыть совсем...
      Рената охватила голову и перевернулась на бок. Кто-то посторонний пытался протиснуться меж полушарий мозга. Она уже не соображала, какие мысли принадлежат ей, а какие нагнетены чужеродным вмешательством, если таковое вообще возможно, а не она сошла с ума...
      "Представь, сестренка, - говорило одно полушарие Ренатиного мозга другому, - Представь, как счастливы законченные склеротики! Ведь каждый следующий день они проживают заново. Сколько чудных открытий, красавица моя! Сколько радостных "Я это уже где-то видел!" Зачем помнить? Это было бы скучно, уж ты мне поверь. Тело определяет возможности духа... Забывай, забывай скорее свой сон, сестренка!"
      Наконец-то это и случилось... Вот и явный симптом: отчетливый голос альтер-эго...
      - Я ГОВОРЮ ЭТО ТЕБЕ, ПРИШЕДШАЯ ПОСЛЕ МЕНЯ... МЫ ГОВОРИМ ЭТО ВСЕМ, КТО ПРИДЕТ ПОСЛЕ И ПОСЛЕ НАС... - сами собой бормотали губы. - МЫ ГОВОРИМ ЯЗЫКОМ ЗВЕЗД СО ВСЕМИ, КТО ЖЕЛАЕТ НАС УСЛЫШАТЬ. ПОДНИМИ ГОЛОВУ И ВЗГЛЯНИ НА ВОДНЫЙ НЕБОСВОД, ПРИСЛУШАЙСЯ К ШЕПОТУ ВСЕЛЕННОЙ, ОТОРВИСЬ ОТ СВОЕЙ РЕАЛЬНОСТИ ХОТЬ НА МГНОВЕНИЕ... ТЫ УСЛЫШАЛА МЕНЯ, "КУАРТ"?
      В ответ был женский смех, оборвавшийся задушенным мужским кашлем.
      Оболочка послушно вошла в ритм повседневности. Оболочка сидела на своем рабочем месте, разговаривала с людьми, листала журналы, оболочка улыбалась...
      События сменялись, как эпизоды-картинки из телевизионных заставок. Они не сочетались между собой никакой связью. Они происходили то раздельно, то одновременно, почти наслаиваясь друг на друга. Так должны видеть мир насекомые - единое во множественном исполнении. Никакой логики. Суета сует.
      Марго. Что-то говорит. Тут же смотрит на обложку книги, раскрытой на первой странице уже часа два. Удивляется. Слова отдельно:
      - Что ж, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы оно не вешалось... Ты только книгу-то переверни...
      - Не смешно.
      - Зато про немцев.
      Сказать ей? Про то, что "после недолгих сомнений и совещаний эксперты и дэпээсники констатировали смерть"... Марго, как и Роза Давидовна во всем обвинит ее, Ренату. И будет права...
      Провал. Клиенты. Снова провал...
      Оболочка дрогнула и внезапно - до тошноты - заполнилась чем-то, когда глаза, слух и обоняние восприняли появление нежданного человека.
      Волевым приказом Рената уняла стук сердца, и оно безропотно подчинилось. Снова заставила бежать - и снова повиновение. А глаза тем временем наблюдали за приближением Влада, но его перехватила Марго:
      - Какие люди в Голливуде! Что-то долго ты пропадал... Нравится? - она указала на манекен, обтянутый сшитым для Аси платьем.
      Ромальцев скользнул взглядом по Ренате и только потом сфокусировал его на кукле. В ту долю секунды, когда его взор остановился на ней, глаза Влада - Рената была просто уверена! излучали какой-то недосказанный вопрос и в то же время что-то оценивали.
      - Очень нравится, - кивнул он и повернулся к ней. Посчитайте неустойку...
      - Даже не вздумай! - запретила Марго, сияя очарованием и распространяя улыбки во все стороны. - Это наш общий подарок твоей невесте. Кстати, привет ей огромный... Идем в кабинет, у меня есть несколько вопросов по поводу... - и она прикрыла дверь. Вообще эти вопросы были в компетенции Гроссмана, однако его отсутствие впервые за все эти дни пришлось на руку бывшей швее.
      Внутренний диалог эго и альтер-эго, к счастью, прекратился, но Рената прекрасно знала, что просто так, само собой, ничего не проходит.
      И тут она отчетливо поняла, что вот теперь-то, впервые, быть может, в жизни, она осталась действительно одна. Как когда-то Марго - но у той была сила и маленький Левка, которого нужно было чем-то кормить. Как всегда - Саша, но тот был прирожденным одиночкой и погиб, как одиночка. Как пять лет назад - Гроссман, который не мог не понимать, что его чувства по-настоящему перестали разделять и никто не собирается к нему возвращаться... Может быть, только Люда?.. Да что Люда? Она так же одинока, но отчаянно сопротивляется... Двое странников без причала - это слишком много. Не сегодня-завтра уйдет и нянька.
      Вновь, в который уже раз, Рената ощутила настоятельную потребность спрятаться за чью-нибудь твердокаменную спину, зажмуриться и не дышать, пока все не пройдет. А когда оно пройдет, это "все"? Неведомо...
      Увы и ах! Прятаться больше нельзя. Выходи плясать, стрекоза...
      Не спляшешь, забывчивая моя сестренка! У тебя в голове гуляет сквозняк, ты - серая мышь. Забудь и займись чем положено. Если человек лезет туда, в чем ни льдинки не смыслит, то в лучшем случае он останется калекой... Риск - это не для тебя, сестренка! Заботься ты лучше о своем чаде, пока и с ним чего-нибудь не приключилось... Ты ведь этого не хочешь, правда, мартышечка? А летать - так у тебя крылья коротки. Забудь!..
      Стряхнув наваждение, Рената взглянула на часы. Как пролетел день? Да как и все. Электронное табло показывало 15:48. В четыре часа пополудни ей нужно будет что-то сделать... Перед мысленным взором мелькнул вчерашний следователь. Уладить формальности - так это называется в наше время... Уладил...
      - Марго, - ноги сами привели ее в кабинет, где швея обрабатывала психику Ромальцева, маскируя осторожный, но уверенный флирт под деловую беседу; в тот момент Марго почему-то была сногсшибательно похожа на Ренату - не то повадкой, не то выражением лица. - Марго, я на часок...
      Та приняла свой облик, свою позу и отмахнулась, дескать, иди, только не мешай. Влад не обратил на них никакого внимания. Он сидел в черном кожаном кресле и просматривал какие-то документы.
      Рената вышла на крыльцо ателье и глубоко вдохнула сыроватый, уже совсем по-летнему ароматный воздух. Где-то начала цвести акация: ее запах можно было перепутать только с черемухой - кажется, именно так пахла прошлая жизнь в родном уральском городе. Туда можно съездить, но от того ничто и никто не воскреснет. Города, покончившие собой... Приговоренные города... Как много их было на ее памяти... Памяти? Она и в самом деле что-то помнит...
      Рената отправилась в сторону автобусной остановки и заметила, что рядом неторопливо скользит красная иномарка с помятым боком. Дыхание зашлось - как тогда, когда она увидела Влада. Рената усмирила сердце, но свод черепа по-прежнему жгло огнем. Ей было нечего терять, не перед кем держать ответ за свои поступки, и потому она резко остановилась и в упор, с вызовом посмотрела на водителя красной "Ауди". Впервые она повернулась лицом к непонятному...
      Он вышел наружу и, положив локоть на крышу автомобиля, слегка откинул назад черноволосую голову. Карие, широко расставленные глаза прищурились под круглыми, безоправными линзами очков, но Рената так и не смогла угадать, что выражает их взгляд. Там было много всего - смешанного, неопределенного.
      - Садись, сестренка, - он улыбнулся, чуть растянув губы и не выказав зубов. - Садись.
      Она молча рванула дверцу и тяжело упала в кресло. Незнакомец помешкал, взглянул в сторону припаркованного у ателье "Паджеро" и тоже сел.
      - Здравствуй, - сказал он и машинально пристегнул ремень. Как зовут тебя нынче, сестренка?
      Ее не удивило странное обращение. Мало того, она откуда-то знала, что он имеет право так ее называть.
      - Рената, - быстро проговорила она.
      Он принял ответ, приценился, поджал губы и наконец кивнул:
      - Анаграмма... Великолепно. Да, приятно познакомиться, я Дмитрий. Куда едем, Рэй-на-та? Навстречу солнцу?
      - Нет, в РОВД Западного...
      - И тебе не хочется съездить вместе со мной, чтобы встретить солнце? Ты меня огорчаешь, сестренка... - тем не менее Дмитрий завел "Ауди" и повернул руль.
      - Кто вы? - спросила она, глада перед собой.
      - Я и сам хотел бы понять, кто я теперь, сестренка-Рэй-на-та... Живешь, работаешь - а все для чего?
      - Для чего? - Рената коротко посмотрела в его сторону и снова отвернулась.
      - А ты не знаешь? - Дмитрий выжидательно замолчал, но она не отозвалась. - Вот и я не знаю... Ладно, детка, это все мелочи... нам нужно встретиться.
      - Вы - лихой супермен, скажу я вам.
      - Согласись, я имею на это право, Рэй-на-та! Ну, погляди в себя, погляди! Что чувствуешь?
      - Нет, не уверена. Вы следили за мной?
      - О, зима меня заморозь! Как все это тоскливо...
      Рената почему-то рассмеялась. Его манера говорить была до боли знакомой. Дмитрий поцеловал ей руку:
      - Так что же, золотая муза? Я могу рассчитывать на встречу, Рэй-на-та? - в его устах это имя звучало несколько раскатисто и уж во всяком случае весьма необычно.
      - Можете.
      - На "ты", сестренка! Называй меня на "ты", мы ведь не чужие друг другу! Бе-бе! - он со смехом нажал игрушечного чертенка, болтавшегося на зеркале заднего вида, и тот послушно пискнул. - Тогда - сегодня же вечером? - и Дмитрий чмокнул ее уже в сгиб локтя, где еще сохранился запах ее духов.
      - Да.
      - Ты, конечно же, замужем?
      - И что?
      - Вот именно - и что? Для тебя ведь это никогда не было препятствием. Время его везения давно вышло, если уж мы здесь, с тобой. И к чему вы пришли?
      - Ни к чему не пришли.
      - Именно. И на этом уже можно поставить большую точку. Всё.
      Рената почувствовала, что он пытается забраться ей в голову, но почему-то не может, и растерянности тычется в закрытые двери, гадая: "Что она задумала? Что?". Самое смешное заключалось в том, что она ничего не задумывала. Рената была пуста, как кукла на витрине. Одна оболочка.
      Дмитрий притормозил у отделения и посмотрел на нее. Кривая улыбка мелькнула на его лице, но не смогла выразить презрения, которое - Рената была уверена - он хотел бы показать.
      - До вечера.
      - До вечера, - Рената хлопнула дверцей и даже не удивилась, что он не спросил у нее ни адреса, ни телефона. Дмитрий знал ее так давно, что ей не под силу было даже представить.
      - Ты ничего не вспомнишь, сестренка-Танрэй... - глядя ей вслед, прокомментировал себе под нос Тессетен. - Ничего...
      Озабоченная своими проблемами, исчезновением Марка и прочими житейскими неурядицами, няня, едва не забыв попрощаться, ушла, и Рената с Сашей - каждый сам по себе остались в одиночестве в огромной пустой квартире.
      Мальчик по-прежнему строил пирамиды и играл со своим черным талисманом, а Рената, не обращая на него внимания, искала куда-то подевавшийся диск из Мемфиса. Сейчас ей больше всего на свете хотелось бы вслушаться в шепот звезд на записи. Но его... не было.
      Не слишком громкая трель звонка прозвучала ровно в девять. Рената пошла открывать и не заглянула в глазок, потому что прекрасно знала, кто стоит по ту сторону двери.
      - Ты всегда меня чувствовала, сестрица, - улыбнулся Дмитрий, а голос его прозвучал высоко и немного глухо, как из бочки.
      Увидав Дмитрия, мальчик просиял:
      - Карлсон вернулся! - и бросился обнимать его, обвил руками за бедра и прижался головой к животу.
      - Т-с-с-с! - Дмитрий приложил к губам указательный палец и сильно изменился в лице, но совсем не так, как "изменяются" книжные герои из старых дамских романов - штамп, наложенный законами жанра. Он действительно ИЗМЕНИЛСЯ. Холодное выражение скатилось с него, словно жидкая маска. Он был безобразен теперь, но это безобразие было во сто крат приятнее былой красоты.
      Рената кивнула и опустила глаза. Она уже поняла, что вышла на финишную прямую и во весь опор несется прямо к пропасти - а там уж или полетит, или...
      - Или проиграешь, - договорил гость, отстраняя от себя ее сына и касаясь пальцем верхнего века на своем глазу: - А сейчас ты пойдешь, маленький Кор, и ляжешь спать... Договорились?
      Саша тут же исчез. Он верил, что всю ночь теперь будет летать с этой большой и сильной птицей. Дмитрий выпрямился и неторопливо, чуть-чуть подволакивая правую ногу, пошел в зал.
      Рената стояла у окна, и силуэт ее вырисовывался под полупрозрачной тканью халата. Она передвигала книги на стеллажах в последней попытке отыскать ЧТО-ТО... Что-то очень важное, оберег, защиту...
      - Давно тебя не видел, - сказал Дмитрий через всю комнату, но тихо. - Здравствуй, царица...
      - Прошло всего несколько часов, не более...
      Он фыркнул и, как Гроссман, оторвал плечо от косяка, не размыкая сложенных на груди рук:
      - Прошло всего несколько десятков тысячелетий, не более... - подойдя к Ренате, он оттеснил ее от серванта, закрыл стеклянные створки и, прихватив женщину за плечи, развернул ее лицом к улице, а сам заглянул к ней из-за спины. - Скажи, что ты там видишь, сестренка?
      - Что я должна там увидеть? - проговорила она, отклоняя голову прочь от него, но глядя в окно, где было уже почти совсем темно.
      - Хорошо, поставим вопрос так: чего или, вернее, кого ты там НЕ видишь, золотая муза?
      Она крутанулась в его руках и повернулась к Дмитрию лицом. Зеленовато-янтарные глаза смотрели на гостя хмуро, пусто и устало.
      - Чего ты хочешь?
      - Это неважно. Другими словами, я сейчас чувствую холодок между лопаток и всякое такое... А ты, сестренка-Танрэй?
      Она усмехнулась. Да, это точно был тот, кто знал ее очень давно, невообразимо давно. Он походил на тень из сказки Андерсена и Шварца, которая являлась принцессе, чтобы рассказывать ей ее собственные сны. Однако эта тень могла бы порассказать не об одних снах, да только она никогда этого не сделает. Рената знала, что он явился черт знает откуда, чтобы нанести решающий, сокрушительный удар. И больше не будет ничего. Она знала это.
      Рената не сопротивлялась, когда он резким рывком привалил ее к стене и прижался своими губами к ее губам. Ядовитый язык дерзко скользнул в рот, словно жало впился в нёбо... Рената испытала такую боль, словно он хотел высосать из нее все внутренности. Она беспомощно заколотилась в руках Дмитрия, застонала. На нее смотрели бездонные черные глаза очень красивой женщины, они были очень близко, они излучали уверенность в победе. Тогда Рената сделала единственно возможную вещь: она прикусила терзающую плоть, прикусила так сильно, что во рту у нее стало не то кисло, не то солоно. Дмитрий отпрянул и отер с подбородка брызнувшую кровь:
      - Вкусно, сестрица?
      Рената размазала кровь по лицу. С места Дмитрия на нее и впрямь глядела молодая женщина, в неясных сумерках казавшаяся столь же красивой, сколь и холодной. Иное уродство подчас бывает милее такой вот безумной, злобной красоты...
      - Мне понравилось! - вдруг с вызовом ответила Рената и бросилась на нее, хватая одной рукой за затылок, другой - за подбородок и впиваясь в ее губы не менее диким поцелуем.
      Незнакомка начала вырываться. Ее силы куда-то ушли, и пальцами Дмитрия она судорожно скользила по предплечьям Ренаты.
      Дмитрий ощутил страшную тошноту. Но вкупе с этим поцелуем все, что сейчас происходило, было для него чем-то несбыточным. Он прекратил сопротивляться, и услышал внутри себя истошный вопль. Пусть вопит. Пусть. Это не ее день. Ему не хватало воздуха, голова кружилась, от слабости подкашивались ноги. Еще чуть-чуть - и произойдет непоправимое. Он не пускал, хотя внутри с яростью полярной метели бесилась та, с кем он провел века.
      Ладонью дрожащей руки он прикоснулся к щеке Ренаты, медленно запустил пальцы в растрепавшиеся рыжие волосы на виске, лаская, провел ими по затылку женщины. Та осторожно освободила его губы и отвела его руку от себя.
      Они стояли друг перед другом, задыхаясь, глядя друг другу в глаза, и какие-то всполохи мелькали перед внутренним взором Ренаты. И тут он зажал рот ладонями. Спазм тошноты согнул его чуть ли не пополам - еще и еще. Как он переборол себя неизвестно.
      - Я еще вернусь! - прошипел он, глядя на Ренату.
      Она исподлобья следила за ним. Та женщина внезапно вернулась, схватила со стола длинную хрустальную вазу и яростно размахнулась ею. Если бы Рената не увернулась, неизвестно, что было бы с нею, а так ваза разлетелась вдребезги, расцарапав обои и усыпав осколками пушистый ковер. В руках у Дмитрия осталась лишь самая нижняя часть сосуда с острыми неровными краями, сверкавшими, как зубы чудовища.
      Рената вцепилась ему в запястье при повторном замахе, резко выкрутила руку и толкнула ступней в живот. Дмитрий по инерции отбежал на несколько шагов, а она нет чтобы бежать, но просто в каком-то отупении стояла и смотрела, что он станет делать дальше. И в тот момент ни единой мысли не присутствовало в ее голове, пустой, словно кубышка.
      Он отдышался, непонимающе взглянул на зазубрины донышка вазы, отбросил его от себя, словно ядовитого гада, и сдался:
      - Не могу...
      Рената ждала.
      Дмитрий тяжело доковылял до кресла, привалился на подлокотник, сглотнул густую, пополам с кровью, медно-кислую слюну и, опершись на спинку, поднялся, точно был не молодым мужчиной лет тридцати пяти, а дряхлым дедом.
      Рената села прямо на пол и обняла руками колени. На гостя она больше не смотрела.
      Через полминуты хлопнула входная дверь...
      ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
      Кула-Ори был разрушен почти до основания. Часть плато оползла и затонула в бухте. Уцелело от силы два-три здания, но жить в погребенном городе уже не хотел никто: любой из повторяющихся толчков мог стать роковым.
      Кронрэй едва сдерживал слезы, бродя среди развалин и поглаживая останки своих детищ, еще совсем недавно радовавших глаз. Гораздо меньше тронул его сердце вид погребального костра, на котором оританяне сжигали найденные трупы своих соотечественников, и совсем не вызвали эмоций похороны дикарей - те связывали из стволов небольшие плоты, укладывали на них погибших и отправляли в плавание по воде. Туземцы тщательно следили, чтобы на каждый плот попадали обязательно близкие между собой люди: жены с мужьями, либо целые семьи. Помилуй, Природа, если бы родственники оказались на разных плотах!
      Ал смотрел на все это молча, в одиночестве, спрятав руки в карманы и нахохлясь. Раньше такие ритуалы происходили на реке Кула-Шри, впадавшей в бухту океана, а теперь людям незачем было забивать устье бесчисленным количеством похоронных плотов: океан подступил так близко, что путь до него не составлял и получаса ходьбы.
      Огонь и вода... Содержание, отлитое в форму... За кем правда - за теми, кто сжигал, или за теми, кто топил? И там, и там инстинкт ли, разум ли подсказывал: Попутчики должны быть вместе, и тогда... Что - тогда? Ничто не менялось в лучшую сторону уже пятьсот лет. И мало кто не помнил, в честь чего соблюдаются те или иные законы предков...
      Астрофизик стоял на пригорке, обсосанном тремя недавними валами, пришедшими из мирового океана. Они раскололись о гранитный уступ, на который теперь опирался плечом Ал. Астрофизик не раз видел, как обнюхивал здесь камни его преданный сторож-Нат, словно читал книгу, написанную на одному ему известном языке... Почему-то вспомнились родители, оставшиеся на Оритане - и его, и Танрэй. Наверняка их уже нет в живых, а оболочки, некогда им принадлежавшие, отныне даже некому будет предать пламени...
      Надо уходить. Нельзя привязываться к обстоятельствам. Земля еще нескоро оправится от безумия, и им всем нужно идти, чтобы не стать очередными жертвами какого-нибудь нового катаклизма... Путь должен лежать на юго-запад, в сторону моря, соединяющего континенты Рэйсатру и Осат. И теперь идти придется пешком: фактически, вся техника была либо уничтожена, либо повреждена и не поддавалась восстановлению. Апофеозом технического краха был распростертый грудой мертвого металла в растрескавшейся пустыне любимец эйрмастера, "Сах". На его тусклом борту сквозь струи дождя еще просвечивали три звезды эмблемы. И все.
      Ал смотрел в неспокойную, ощетинившуюся бурунами, морскую даль. Там, за горизонтом, по ту сторону океана, умерла его родина... Теперь она действительно стала центром мироздания уже в прямом, а не в образном смысле.
      Молодой человек прикрыл глаза, потянул воздух носом и оторвался от скалы. Нужно возвращаться к своим. Смотреть долее на копошащихся внизу туземцев не хватало сил. Надо идти и снова успокаивать отчаявшихся, утешать осиротевших, поднимать у всех дух и доказывать целесообразность перехода. Он знал, кто будет против него - просто, чтобы быть против...
      А воздух отчетливо пах недавней смертью...
      Уже на полдороги к поселку, временно разбитому потерявшими жилье кула-орийцами, на узкой тропе Ал встретил темноволосого юношу, совсем еще мальчика, но с тяжелым, сверлящим взглядом. Оба они приостановились, прежде чем разминуться, посмотрели друг на друга и... пошли каждый в свою сторону.
      Множество людей ковыляло по пустыне. Немало врагов было у этих путников: и одичавшие собаки, которые трусили вслед за обессилевшим караваном, и кочевники - тоже согнанные со своих мест бывшие цивилизаторы, - и чужие племена. А еще - дикие звери, ядовитые насекомые, стужа, сменявшаяся невыносимой жарой, трещавшая под ногами земля, болезни, голод... Караван боролся с неприятелем, как мог, но потери были огромны... Много-много Селенио тащились люди по невидимому пути, и с каждым днем надежда все сильнее угасала, точно умирающая звезда...
      В стороне ото всех, хмурый, с плотно сжатыми губами, обросший, хромал на костылях экономист Тессетен, не пожелавший ехать в повозке с другими ранеными, больными или просто малыми детьми. След в след за ним шел юный Фирэ, не заговаривая с ним, не предлагая помощи, но не отставая ни на шаг. Сетен не позволял кулаптру осматривать сломанную ногу, и Паском никак не мог снять повязку, фиксирующую кость. Экономист чувствовал, что там что-то неправильно срослось, ведь старик-целитель колдовал над ним впопыхах, разрываясь между множеством других искалеченных людей... Сетен помнил, как спешил кулаптр к одной из темнорожих обезьян, которая чудом выжила после того, как ее почти пополам раздавило рухнувшей колонной. Обезьяна потом все равно подохла, не протянув и половины проделанного пути.
      Едва оправившись после родов, Танрэй с привязанным к груди младенцем шла пешком вместе с другими женщинами. Наверняка ей казалось, что со стороны это выглядит до озноба благородно. Экономист не понимал ни ее, ни других. И не хотел уже ничего понимать. Он ждал одного: когда перестанет ныть на перемену погоды кость, чтобы можно было расколоть гипс, сбросить повязку и... Когда он так думал, этот сопляк, что увязался за ним, взглядывал на него с надеждой. Его Тессетен как-то еще ощущал, но причины его поступков были для экономиста туманны и неопределенны. В одночасье он забыл очень многое и вспоминал с громадным трудом, скрипя зубами и озлобясь на весь мир...
      Только в проклятом Але не истощалась глупая, никчемная, оптимистическая энергия. Хренов звездочет выглядел не лучше других - с ввалившимися щеками и глазами, заросший бородой, тощий, как остов - но все еще на что-то надеялся. Идиот. Всегда был идиотом, идиотом и подохнет. Из-за него и жена не может передохнуть, дескать, негоже, если муж страдает, а я буду отдыхать. Сумасшедшая обезьянка! От тебя самой уже ничего не осталось - тебя ветром качает, страшненькую, с почерневшим лицом, полопавшимися сухими губами, обгорелой кожей. Только твой сын, мальчик с именем хищной птицы, у которой всегда такие серьезные вдумчивые глаза, обведенные траурной каймой, только он не знает бед на твоей груди и растет не по дням, а по часам...
      Сетен ждал, и ждать оставалось уже недолго. Еще пара таких набегов - и от их жалкого каравана ничего не останется. Погребальные костры и так разжигают чуть ли не на каждой стоянке. Если успевают.
      Сетен ждал...
      - К бою! - прервал мысли Танрэй пронзительный крик какого-то мальчишки.
      Темнокожий разведчик, следовавший на маленьком ослике впереди каравана, опрометью возвращался назад.
      Путешественники тут же окружили повозки с людьми, скарбом и провизией, оставляя их в центре и ощетинясь оружием. В ход шло все - и ножи, и дикарские копья, и некогда огнестрельное, а теперь совершенно в этом плане бесполезное оружие.
      Женщина ощутила, как возле нее вырос Ал.
      - Где Кор? - спросил он, оттирая ее к повозкам. - Где Кор?!
      - Там, у Хатты, - Танрэй махнула рукой в сторону.
      - И ты - быстро к ней! Ишвар, ты их видишь? Сколько их?!
      - Меньше, чем нас! - отозвался бывший ученик Танрэй, сжимая костлявыми руками свое копье.
      Прогнав Танрэй, Ал заметил, что Паском тоже собирается принять участие в бою.
      - Кулаптр, - астрофизик умоляюще посмотрел на него, только не вы!
      Тот сделал рукой непонятный жест.
      - Паском, пожалуйста!.. Паском! Вы слышали, что я сказал вам? - Ал не мог разговаривать с целителем в таком тоне, и дело было даже не в том, что старик вырастил его и его "куарт". Только величайшее напряжение заставило его решиться на дерзость.
      - Мальчик, эти люди не совсем-совсем такие, какими были прежние... Не мешайте мне... Если начнется бой, никто-никто из нас не выживет несмотря на численное превосходство... Уберите оружие. Копья в землю! Слышите меня? Ал. Ты здесь главный?
      Астрофизик заметался перед выбором. Паском посмотрел ему в глаза, а враждебные кочевники тем временем приближались верхом на животных, которые в Кула-Ори были дикими и бегали по степям... На местном наречии их называли лошадьми, а на Оритане - гайны, и ни в Ори, ни в Асгарде они не водились.
      - Копья в землю, - произнес Ал и всей спиной ощутил презрительный взгляд бывшего друга-экономиста.
      Тогда Паском пошел вперед, жестом рук заставляя всех не двигаться с места.
      Кочевники, половина из которых еще совсем недавно не знала бед, живя на Оритане, чудом спасшаяся после планетарного катаклизма, а другая половина жившая на Рэйсатру не одно поколение в облике туземцев, металась по пустыне в поисках поживы.
      Теперь перед ними было смешанное племя человек в пятьсот семьсот, не больше, но основную часть этих недоумков составляли женщины, дети, старики и больные. Мужчин, способных оказать сопротивление, было не больше двух сотен. В общем, против шестидесяти девяти конников они не выстоят.
      С громкими криками и понуканиями, всаживая пятки в бока своих гайна, кочевники неслись на караван.
      Неожиданно лидер конников, крепко сложенный южанин из Эйсетти по имени Тантори, увидел, что из кучи людей, в боевом порядке окруживших повозки, вышел невысокий старик в черных лохмотьях, трепетавших на горячем ветру. Он направлялся навстречу им с поднятой рукой.
      Тантори вскинул в руке острый, как бритва, атаме, прикидывая, как снесет сейчас старому безумцу его бородатую голову, и издал боевой клич.
      До старика оставалось шагов сто, не больше, и гайна пролетят это расстояние не больше, чем за несколько секунд, как вдруг в исходящем от растресканной земли мареве на месте человека соткался мираж. Животные взревели и так резко осадили назад, что всадники едва не скатились с их спин.
      Посреди пустыни лежал исполинских размеров огненный зверь с лохматой всклокоченной гривой и мягкими когтистыми лапами. Воздух клубился вокруг него, делая причудливую картинку реальной и нереальной одновременно. Зверь неторопливо встряхнул головой, издал рык, огласивший пустыню, и поднялся на ноги. Гайна с налитыми кровью глазами, попятились. В рыке зверя послышались нотки человеческого голоса - сомнений не было: чудовище что-то говорило.
      И Тантори услыхал:
      - Опомнитесь, пока не стало поздно, соотечественники! - это был язык ори. - Не мы нападаем на вас, но вы сами ищете стычки!
      Гайна плясала под Тантори, и только стужа могла бы заставить ее двинуться вперед. Тем временем зверь снова лег, протянув перед собой гигантские передние лапы:
      - Если ори станут драться меж собой, то ничто уже не спасет наш мир. Не ты ли, Тантори, еще недавно хотел найти своих и объединиться с ними. Ты их нашел. Мы с радостью встретим тебя, как гостя...
      Лидер кочевников был не из робких, но и он едва собрался с духом, чтобы ответить зверю:
      - Ты кто?
      Чудовище снова встряхнуло гривой:
      - Решай, Тантори! Ты будешь драться или захочешь поговорить с соотечественниками? Отвечай на вопрос, Тантори, "куарт" Тантори из Эйсетти!
      - Ладно, поговорим...
      Оританяне и дикари, стоявшие вокруг повозок, во все глаза смотрели на кулаптра, который остановился на полдороги к скачущим всадникам и стал что-то говорить - ветер разносил слова его негромкого голоса. Неизвестно, что послужило причиной для испуга гайна кочевников, однако животные храпели и плясали на месте, ни на шаг не приближаясь к Паскому. Продолжая говорить, тот поднялся с песка, на который зачем-то садился, пошел им навстречу (гайна с перепугу шарахнулись назад), а затем снова сел, скрестив под собою ноги. Наконец от группы кочевников отделился лидер.
      Его гайна пряла ушами, похрапывала и скакала бочком. Кулаптр встал и взял ее за поводья, опутавшие продолговатую взмыленную морду.
      Танрэй с приоткрытым ртом следила за происходящим, прижимая к себе проснувшегося сына. Бывший эйрмастер Зейтори оглянулся и посмотрел на нее, затем - на Ала и вопросительно дернул головой. Астрофизик пожал плечами.
      Паском подвел животное с продолжавшим сидеть верхом всадником к спутникам и добродушно усмехнулся одними глазами черными и раскосыми, с веселыми морщинками в уголках.
      - Это ваш земляк, Ал, Сетен! Он желает поговорить...
      Гайна застучала копытом передней ноги, глухо выбивая из пересохшей земли мелкие камушки и песок. Кочевник спешился и скользнул глазами по соотечественникам, невольно избрав для себя в собеседники Ала, который чуть ли не на голову был выше всех остальных и у которого в глазах еще не угас живой огонь. С повозки спустилась хозяйка племени, которое жило на территории Кула-Ори. От ее змеиной одежды остались одни лоскуты, но выглядела она по-прежнему величественно, несмотря на примотанную к груди покалеченную руку. Даже оританяне не смогли закрыть ей дорогу. Хозяйка подошла к Алу и встала возле него.
      - Ты тоже из Эйсетти? - спросил кочевник астрофизика. - Мое имя Тантори. Мой дом был неподалеку от амфитеатра... Давно ты уехал с Оритана?..
      Битва так и не состоялась. Кочевники добровольно объединились с караванщиками. Тантори и еще двое мужчин - его спутников - отдали своих гайна, чтобы сменить осликов, уже много лун выбивавшихся из сил, волоча за собой тяжелые повозки.
      Танрэй кормила сына, почти полностью уйдя в мирок, который сотворила для него и для себя. Вселенная сжалась и уплотнилась в комочек, жалобно мяукавший от жары или холода. Тогда она научилась петь ему песни, которые слышали и запоминали другие не только женщины, но и мужчины, ибо песни повествовали о прошлом, которое не вернуть уже никакими силами, и были красивы и сильны. Похожие на все колыбельные мотивом, они были о заре, которая заливала чудесный город на рассвете, о людях, которые много столетий назад знали многое, но потом почему-то все позабыли... Ее слушали все, особенно прибившиеся к ним кочевники. Тантори задумчиво ехал верхом на своей гайна, запряженной в ее повозку, и молчал. Паском шел возле Танрэй. Маленький Кор, наедаясь, постепенно засыпал.
      - Кулаптр, - шепнула старику молодая женщина, - как вы сумели сделать это? - она указала глазами в спину Тантори.
      Старик усмехнулся:
      - Я не первое лето топчу эту землю, девочка... Тебе это тоже удалось бы...
      - Мне кажется, нет.
      - Удалось бы. Твоему мужу - пока нет. А тебе удалось бы.
      - Почему Алу - нет? - она отвела от лица выцветшие от солнца и похожие на солому волосы, которые ей пришлось совсем коротко обрезать перед началом путешествия.
      - Подумай.
      - Даже не предполагаю...
      - Посмотрись в отражение. Вас двое - я один. Неужели это случайность?...
      Танрэй покачала головой. Она так и не поняла, а целитель не стал объяснять. Она зевнула и прилегла на колени Хатты, той самой девушки-туземки, что состояла переводчицей при хозяйке племени и была некогда неплохой ученицей. Младенец недовольно заурчал во сне и свернулся поудобнее возле ее живота.
      - Спи, мой маленький птенчик... - шепнула Танрэй, поцеловала его в выпуклый лобик и забылась томительным сном.
      Однажды путешественники проснулись и не досчитались семидесяти трех человек. Не было Тессетена, юного Фирэ, почти всех людей Тантори и еще нескольких кула-орийцев. Они исчезли, забрав с собой пятьдесят гайна и оружие. Тантори был зол и скрипел зубами. Ал принял эту весть ровно, словно предчувствовал что-то подобное.
      И беда не заставила долго себя ждать: как-то пронюхав про ослабление каравана, банды любителей легкой добычи возобновили свои нападения. Однажды за сутки произошло сразу три боя. Уже после второго путешественники дрогнули. Кто-то добровольно сдавался в плен и не боялся перспективы рабства, кто-то бежал и, скорее всего, либо погибал в пустыне, либо становился пленником других кочевников.
      Танрэй видела, что мужчин становится все меньше, их место занимают женщины-туземки, которые несмотря на свою генетическую агрессивность воевать не умели в принципе. И тогда она отдала ребенка девушке-переводчице с просьбой позаботиться о нем, а сама взяла копье погибшего Ишвара-Атембизе и встала рядом с Алом. Астрофизик так вымотался, что даже не заметил этого и не прогнал ее. Впрочем, даже если бы и заметил, Танрэй никуда бы не ушла.
      Когда начало смеркаться, они все-таки отбились и заработали некоторую передышку, ожидая возвращения отброшенного врага или появления нового.
      Раненная в плечо и в бедро, Танрэй сидела на краю повозки и ждала, когда Паском обработает более тяжелые увечья спутников. Ала не было, и никто не мог сказать, куда он подевался: то ли попал в плен, в чем женщина сильно сомневалась, то ли был загнан в пустыню и погиб там.
      Разбухшая грудь ныла: ей пора было кормить, но, слава Природе, Кор спал и не видел всего этого ужаса. К этой тянущей боли примешивалась острая боль в разрезанном плече и нудная, тупая - в рассаженном бедре. Наконец кулаптр подошел к ней.
      - Что у тебя, девочка?
      Она показала ему раны. Он кивнул:
      - Ничего, заживет... Слушай-слушай, девочка, я хотел бы, чтобы ты научилась тому, что умею я... Может статься, что не все время я смогу быть возле вас...
      - Тоже собрались в плен к кочевникам, Паском? - усмехнулся Зейтори, который оказался в повозке только потому, что копье противника продырявило ему живот и лишь чудом не разорвало внутренние органы.
      Целитель что-то шепнул на ухо жене Ала, а затем принялся штопать рану на плече. Она даже не морщилась, и Зейтори знал, почему. Может быть, Танрэй и научится этому когда-нибудь. Только не в этой жизни.
      - А на бедре нужно лишь промыть и наложить повязку... спокойно объяснял Паском, проделывая все то, о чем говорил. - А теперь-теперь, идем-ка со мной, дочка...
      Тут в небесах затрещало, и на землю полил сильный дождь...
      Ливень обрушился стеной. Лежавший на песке Ал поднял голову и поглядел на черные тучи, спрятавшие блеклую половинку Селенио. Теперь он понял, что сегодня они все умрут, потому что после ливня враги со свежими силами набросятся на изможденных путников.
      - Нат, мой верный Нат! Если бы ты мог меня слышать, дружище! - простонал он, вытирая лицо от размытой дождем крови, ибо повязка уже пропиталась насквозь. Холодные струи бередили рану надо лбом.
      - Я здесь, хозяин, - произнесло вдруг что-то как бы со стороны.
      - Хранитель мой, неужели ты... понимаешь?
      - Я здесь, хозяин.
      - Помоги мне, Натаути-Хранитель! Помоги, ты ведь знаешь, я не воин...
      Ответа долго не было. Ал провел ладонью по мокрому лицу. Может быть, ему это показалось, ведь до сегодняшней ночи волк ни разу не проявлял себя - ни в стычках, ни во снах...
      - Я помогу тебе, хозяин. Только... не придется ли тебе потом пожалеть о моей помощи?
      - Если ты не сделаешь этого, погибнут все, кого мы с тобой любим...
      Снова наступило долгое молчание.
      - Так тому и быть, - проговорили наконец не то изнутри, не то со стороны. - Но помни...
      Волна горячей энергии подбросила Ала с песка. Он физически ощутил, как загорелись его глаза, обострился нюх, а в кромешной тьме высветились те предметы, которые он не различил бы сейчас и с двух шагов. Он встряхнулся, сбрасывая с себя лишнюю воду, и только боль в ране на голове отрезвила его.
      Волна улеглась, и только бешеная ярость понесла молодого человека назад к становищу.
      Сигнал бедствия последовал, едва ливень пошел на спад. Все, кто мог держаться на ногах, вскочили, но уже никто не верил, что выжить удастся и на этот раз. Легких побед не бывает, это знали все. Но почему с ними? Почему Природа не наделила их отчаянной храбростью и харизмой зверей?! Это жестокий промах со стороны Всеобщей Матери...
      Тантори вскочил на гайна. Если Ал погиб, за главного будет он.
      Астрофизик вынырнул из темноты, как туземный дух зла. Глаза у него были бешеные.
      - За оружие! - рыкнул он, глядя сразу на всех.
      Гайна в ужасе заплясала под Тантори. Один из оританян, бывший "габ-шостер", чудом не сбежавший вместе с Тессетеном и Солонданом, бросил копье и в страхе попятился. Ал уставил на него горящие глаза:
      - Подними! Подними и стань рядом!
      Оританянин затряс головой, споткнулся.
      - Ты не будешь с нами? - Ал развернулся и всадил свой атаме ему меж ребер. - Кто еще не будет с нами?!
      Мертвое тело соскользнуло с лезвия и стукнулось о мокрую землю.
      И тогда повставали даже те, кто уже не надеялся встать. Танрэй в ужасе смотрела на зверство, учиненное мужем. О, Природа! Она мало знала его!
      - Вперед! - заорал Тантори, спихивая с гайна кого-то из своих солдат и железной рукой разворачивая ее для Ала.
      Тот с разбега вскочил на спину животного, хотя ездил плохо и едва держался на попоне. Тантори с восторгом посмотрел на него, завизжал, поднял свою гайна на дыбы и ринулся на врага...
      Бой был жестоким, но очень коротким. Дрались в основном Ал и Тантори, но казалось, что и вдвоем они разнесли бы в щепки и клочья не один десяток врагов.
      Ал повалился и заснул, едва спрыгнув на землю. Во сне он, кажется, звал кого-то, кричал... И только перед пробуждением услышал голос того, ради кого метался всю ночь:
      - Не зови меня больше никогда, хозяин. Я умер...
      И астрофизик проснулся в повозке. Спутники с опаской взирали на него, и... ему понравился этот страх. Маленький Кор, которому было уже почти восемь лун, выбрался из повязки на груди матери и ползал по нему с радостным воркованием, тыкая пальчиком в кровь, усаживаясь на попку и с изумлением рассматривая непонятную, но яркую и красивую жидкость. Затем он незамедлительно совал ручонку в рот, и никто не осмеливался остановить ребенка и подойти к спящему отцу. Ал поймал его, и мальчик, думая, что с ним играют, в упоении завизжал и засмеялся. Но отец протер ему рот мокрым и грязным рукавом, на короткий миг прижал к себе, а потом подтолкнул под бок матери.
      - Море! - вдруг завопили впереди. - Там море!
      Ал приподнялся на колеях и, заслонившись рукой от солнца, поглядел вдаль. Караван тащился вдоль бесконечного каньона, такого же красновато-рыжего, как и плоская пустыня, но вдали, весело играя и подмигивая на утреннем солнце, голубела полоска моря. Проснулся и раненный Зейтори.
      - Там правда море? - спросил он, жадно глотая собранную женщинами мутную воду, которую поднесла ему Хатта.
      - Нам всем предстоит теперь много работы, - сказал Ал, все еще не веря своим глазам и глазам попутчиков. - И в особенности - вам с Кронрэем...
      - Ал! - крикнул Тантори. - Паском в соседней повозке. Он зовет тебя...
      Астрофизик вспомнил, что старик был ранен во вчерашней последней стычке. Спрыгнув на землю, он поморщился и придавил пальцами приклеенную к запекшейся ране и волосам повязку.
      - Как он, Тантори?
      Бывший кочевник покачал головой и повернул свою гайна:
      - Кажется мне, Ал, что он уходит...
      Покрытая жемчужными каплями, с мокрыми волосами, под тяжестью которых запрокидывалась голова, Танрэй вышла из бассейна. Опередившая ее Хатта завернула хозяйку в нежную ткань, уже почти обсохнув сама на жарком солнце страны Ин загадочной страны богов, пришедших из моря, как говорили о ней соседи.
      Много утекло воды в изумрудной реке, омывавшей берега, прежде чем невозможно быстро, по понятиям здешних жителей, на земле, оживавшей только после ее разлива, вырос первый город столица будущей страны. Это было священное место, и никто до богов не смел заселять его: много поколений назад здесь упала с неба звезда, и лежала она среди песков большим холмом, покрывавшимся рыжей пылью. Боги заставили звезду сиять, водрузили его на колонну и назвали новый город "Северным Столпом".
      Растирая нежное тело хозяйки, хранившее едва заметные следы шрамов десятилетней давности, Хатта не без зависти подмечала, что оританянка не поддается времени. Самой Хатте не было и тридцати, а заглядывая в зеркало рядом с Танрэй, она видела, что по виду может сгодиться ей в матери. До сих пор темнокожая кула-орийка считала эту неувядающую молодость следствием волшебства.
      Полуденное солнце покачивалось в успокаивавшейся кристально-чистой воде бассейна.
      - Торопись, Хатта, торопись. Иди, приготовь все, что нужно, и распорядись, чтобы запрягали... - повелительно сказала Танрэй, давая себе несколько минут на то, чтобы в первозданной наготе понежиться под лучами светила.
      Сейчас из Модисса в Северный Столп должен прибыть Ал. После его путешествия три года назад на западный материк Олум-Алрэй эта поездка была довольно короткой. Никогда раньше Танрэй даже не подозревала, что сможет править не просто своими слугами, а целым государством. Бывало, что Ал исчезал, и Селенио по десять-двенадцать раз набухала и опадала, прежде чем она возвращался. Бывало по-всякому...
      Надушенная притираниями, в церемониальном убранстве, к которому Танрэй пришлось привыкнуть, но которое она ненавидела от души, хозяйка сказочной страны Ин в окружении верной охраны вышла и села в колесницу, запряженную четверкой быстрых, как западный ветер, гайна.
      Со стороны детской половины по ступенькам быстро спускался десятилетний Кор, пригожий мальчик, окруженный друзьями детьми дворовых. И телом, и лицом он удался в мать: обещал стать миниатюрным, очень ладным русоголовым юношей с широко распахнутыми голубовато-серыми глазами. Подбежав к колеснице, мальчик схватился за бортик:
      - Мама, почему вы не берете меня с собой? - на людях было принято называть родителей на "вы", и Кор никогда не оговаривался.
      - Мы скоро приедем, малыш. Иди, играй...
      - Я соскучился, - опустив глаза, тихо признался он. Матери можно было говорить такое. Отец не признавал сюсюканья, и мальчик даже в его отсутствие стеснялся признаваться в своих чувствах.
      - Иди, Кор, иди. Ступай.
      И колесница сорвалась с места.
      Танрэй нравилось повиновение. За эти десять лет она почти забыла, как ее и всех, кто остался с ними, жгло в пути неумолимое солнце, превращая кожу в лохмотья, секли плети ледяных дождей и сковывали почти невыносимые холода. Она не хотела помнить о кровопролитных боях, с которыми они пробивали себе дорогу в рай, а желания богини должны исполняться. Она и сама стала верить, что ведет свою родословную от всевышних, столько раз ей твердили это льстивые подданные.
      Главная дорога Северного Столпа не проходила мимо поселений простых смертных. Однажды боги уже сделали роковую ошибку, слишком приблизив к себе дикарей - и от этого погибло немало великих людей. Теперь правители отсекли их от себя во всем. После смерти Паскома что-то сдвинулось в душе Танрэй. Да, теперь она могла исцелять так же, как и он - старик успел передать ей почти все свои знания, но царица не делала этого для всех. Некому больше находить души "куарт", воплощенные в тела туземцев, и правители негласно решили считать, что одухотворены только они, "высшие", а все остальные - животные, души которых не способны развиваться.
      Танрэй никогда еще не была так далека, как сейчас, от "зари, свет которой отливал на стенах белоснежных шаров зданий", от нежных песенок над гулившим младенцем, от потерянной и успешно позабытой родины. Иногда ностальгическая тоска охватывала и ее, но женщина предпочитала держать ее при себе и не делиться чувствами ни с кем. Никогда еще она не была так одинока, как теперь...
      И она жила так, как хотела, лишь иногда с удивлением вслушиваясь в песнопения собственного народа, в их сказки, всматриваясь в храмовые изображения, вытесанные из гранита и базальта, и что-то скользило в уме: "О чем это? Где я это слышала? Как это знакомо"... Слушал их и маленький Кор, Коремхеб, как его называли здесь, и он тоже думал: "О чем это?! Где и когда я это мог услышать?!". И душа его рвалась прочь из тесных стен огромного дома-дворца к звездам, на поиски затерявшихся в песках ответа. Сны, давно покинувшие отца и мать, прибились к нему, как прибивается к берегу лодка, потрепанная штормом, потерявшая гребцов...
      Колесницы царя и царицы встретились у входа в храм Трех Путников. С Алом была и вся его свита, и верный полководец Тантори, отяжелевший за эти годы и еще более отягощенный сиявшими доспехами.
      Царь ступил на землю и, соблюдая этикет, взял за руки жену, с которой не виделся несколько Селенио подряд. Только глазам было позволено поприветствовать друг друга по-человечески.
      - Мы направляемся в Тизэ, Танрэй, - довольно громко, чтобы слышали подданные, произнес Ал. - С севера, из-за моря к нам прибыли гости. Мне доложили, что это наши соотечественники, и потому мы сейчас же встретим их...
      Танрэй покорно склонилась перед ним - опять же повинуясь предписанию дворцового этикета. Ал провел рукой по волнистой черной бородке, с достоинством поднял голову и шагнул в свою колесницу.
      Танрэй совсем не хотелось встречаться с бывшими земляками. Их появление неминуемо разбудит и воскресит ненужные воспоминания, а ей неплохо жилось и без них... Но она беспрекословно села на свое место и двинулась вслед за колесницей мужа. Они с Алом уже давно несколько отдалились друг от друга. Может быть, виной тому был жесткий этикет, который ввел он сам, став отчего-то жутким недотрогой. Ала раздражал даже малейший намек на обнажение души перед кем-то. Он дозволял танцы, где плясуньи раздевались догола и были осыпаемы золотом, он не запрещал никаких телесных связей между кем бы то ни было, но душа... Слова "я чувствую", "я люблю", "я надеюсь и мечтаю" были едва ли не под запретом.
      Изредка Ал все же приходил в покои жены, как в былые времена усаживался у ее ног, клал темноволосую голову ей на колени, заглядывал в глаза. А потом, испив из источника, уходил прочь, не спрашивая ее ни о чем и не говоря ни единого слова нежности.
      Теперь Танрэй это уже не трогало. Когда телесное становится достоянием всех, оно утрачивает сладость, изюминка интимности начинает горчить и надоедать. Танрэй иногда даже радовалась, что мужа подолгу не бывает с нею рядом. Что они делали бы, ежедневно встречаясь в пределах одного дома и не в силах поделиться друг с другом сокровенным? Тем более, что душа ее не интересовала Ала нисколько.
      В свою очередь ее не беспокоили его многочисленные связи с какими-то девицами, о которых она предпочитала не знать, ибо если это доходило до нее, Танрэй приходилось избавляться от них, навсегда изгоняя ни в чем не повинных девчонок из страны Ин. За это ее уважали, считая такие действия верхом мудрости и справедливости. Царица старалась не задумываться о судьбе своих жертв, ведь у них не было выбора: откажи они возжелавшему их правителю, их постигла бы точно такая же участь, если не хуже. Но Танрэй была пока еще умна, и понимала, что будучи царицей она является рабыней в большей степени, чем самая низкородная служанка в ее доме. Простые смертные были куда свободнее нее: они не подчинялись такой массе условностей. А ведь все это выдумал ее некогда любимый супруг... Он сотворил эту страну и желал оставаться в ней господином до конца своих дней и, быть может, даже дольше...
      Приехавших в Тизэ гостей было немного - всего пятеро, и своим видом они больше напоминали бродяг, нежели представителей некогда великих ори. Танрэй узнала одного из них и вздрогнула. Стоявший с понуро опущенной повинной головой, оборванный и тощий, Тессетен всем своим видом словно говорил ей: "Ну вот, видишь, чего я добился своим мятежом, сестренка"... Его было жаль, как и того красивого юношу, что стоял по правую руку от него в такой же нищенской хламиде. Царица взглянула на мужа и прочла в его глазах то же самое, что, наверное, хранил и ее взгляд: презрение и мстительное удовлетворение. Ей стало страшно, и она отвернулась.
      Их даже не переодели, так и держали на площади у храма, на солнцепеке, словно выставив на посмешище толпы. Зеваки то жалели несчастных, то почти в открытую, с молчаливого одобрения царя, потешались над их жалким положением. Лишь раз в глазах юноши, спутника Тессетена, мелькнула молния, и ее заметила только царица. Заметила и обомлела. Рой мыслей закрутился в голове, а где-то в стороне зазвучал голос мужа, с деланным гневом спросившего управляющего городом Тизэ:
      - Что происходит?! Почему вы держите их здесь, эй, как вас там?!
      Городская стража склонилась перед правителем, а управляющий ответил:
      - Царь мой, они сами так пожелали...
      Ал перевел взгляд на Тессетена:
      - Сетен, в чем дело?! Ты пренебрегаешь нашим гостеприимством?!
      Толпа, любившая своего правителя и видевшая в каждом его движении поступок бога, возмущенно загудела. Сетен коряво опустился на одно колено:
      - О, великий царь! - и только Танрэй уловила в его тоне оттенок иронии - но да куда уж Тессетен без желчи?! - Упаси меня мать-Природа пренебречь тобой и твоим радушием... Я должен был покаяться за свой безответственный поступок десятилетней давности. Ты не поверишь, но мы все, - он оглянулся на своих спутников, - прошли через такое, что от нас прежних мало что осталось. Ты, я погляжу, тоже немало изменился... Здравствуй и ты, солнцеподобная сест... царица!
      Танрэй холодно кивнула, взирая на него сверху вниз. Как он безобразен и жалок! О, она, оказывается, ничего не забыла - ни того, как они с его покойной женой издевались над нею перед полетом на Рэйсатру, ни того, как домогались потом, в Кула-Ори, ни того, как предательски Сетен покинул их среди пустыни, забрав с собой лучших воинов каравана! И последнее злило ее паче всего. Что, экономист, получил ты свое? Кто оказался более ненужным на этом свете - вы с Ормоной, которую прибрала к рукам смерть, а теперь вместе с тобой обрекла на нищенское существование жизнь, или я, которая шла до конца через все преграды, не страшась ничего и ни перед кем не задирая носа?! Получил, трухлявый пень?..
      Словно в ответ на ее мысли Тессетен криво усмехнулся. О, Природа! Как он уродлив! Он уродливее, чем был десять лет назад! Безобразен и мерзок, словно пресмыкающийся гад...
      - Отправляйтесь в гостиницу. Вами займутся! - произнес Ал, коротко взглянув на управляющего. Тот удалился, не разгибая спины.
      - Ты держишь рабов, прогрессивный звездочет?! притворился, что удивлен, этот полураздавленный хромоногий паук.
      - Это не рабы.
      - Я не осуждаю рабство, великий царь. Я просто удивляюсь тебе, твоим катастрофическим переменам...
      Ал с досадой поморщился: бывший друг раздражал попытками обнажить его и свою души, да еще и перед толпой.
      - Поговорим позже, Сетен, - дипломатично сдерживаясь, ответил он.
      - Ка-а-ак пожелаешь. Царь равен богу. Ведь так?
      - Едем, Танрэй, - сделав вид, что не услышал последней реплики, Ал забрался в колесницу, и только его жена заметила загадочную улыбку, скользнувшую по запекшимся губам Тессетена.
      - Что нового произошло тут без меня? - здесь, в покоях, вдали от заискивающих глаз придворных, в присутствии личных слуг, Ал позволил себе сесть у ног жены и положить подбородок ей на колени.
      - Твой сын выучился хорошо стрелять их лука и бросать "звездочку"... - ответила она, заставляя его млеть от прикосновений рук к темным блестящим волосам, немного поредевшим из-за постоянного ношения головного убора и шрамов, глубоко повредивших кожу и сделавших ее безжизненной.
      - Об этом мне расскажет мой сын. Что нового было в Северном Столпе? - Ал поглаживал пальчики на ее стройных ногах - изящно удлиненные, ровные, с подкрашенными ноготками, они свободно лежали в легких плетеных сандалиях, и кончики больших, первых, пальцев были слегка вздернуты, подобно ее точеному носику.
      Танрэй начала рассказывать, но вдруг прервалась на середине:
      - Что ты собираешься делать с Тессетеном? - спросила она так внезапно, что Ал даже не сразу понял, к чему это она.
      - Что я собираюсь делать?.. - он задумчиво, как на пустое место, посмотрел на двух служанок, сидевших в угодливой позе у дверей и каждую минуту готовых сорваться на зов. - Дам ему все, чего пожелает - и пусть живет так, как считает нужным... Он оританянин, мой соотечественник... Ему нельзя быть нищим в моей стране... Может быть, он одумается и станет полезен...
      - И это после всего? - она нахмурилась. - После всего, что он сделал?!
      - Мне он не делал ничего, - по его взгляду было видно, как постепенно "оживают" для его восприятия вроде бы глухие и немые прислужницы у дверей.
      - Неправда! И ты знаешь, что это не так!...
      - Если уж на то пошло, то всем, что мы сейчас имеем, мы обязаны именно предательству этой шайки... - терпеливо, как азбучную истину, пояснил он. - Не будь этого, быть может, я никогда не смог сделать того, что сделал...
      "Вот именно"... - опустив глаза, подумала Танрэй и еще больше возненавидела экономиста.
      - И вообще, Сетен совсем не причина. Он - следствие. Не преувеличивай его заслуг, дорогая...
      - Я не понимаю, ты не видишь, что он нарочно пришел сюда, чтобы снова досаждать нам?! Я больше чем уверена, что Тессетен имеет при себе план какой-то каверзы. Без этого он просто не может жить! - вскричала она.
      - Послушай! - Ал гневно вскочил на ноги. - Почему ты решила, что я буду терпеть от тебя такой тон?!
      - Потому что я твоя жена, - она вскинула гордую голову, потому что я - мать твоего единственного сына, который будет твоим последователем! Потому что я тоже правлю этой страной в твое отсутствие! Тебе недостаточно этих причин?
      Глаза его похолодели:
      - Так вот, ты ошибаешься, дорогая. Ты - женщина, и ни одна женщина не посмеет повысить голос в моем присутствии. Тебе все понятно?
      - Избавься от Тессетена!
      Взгляд Ала скользнул по служанкам, казалось бы и не заинтересованным спором хозяев.
      - Успокойся! - резко сказал он.
      Тогда Танрэй поднялась с ложа:
      - Хорошо. Я успокоюсь.
      И она вышла из сектора. Ал опустил голову и удалился через другую дверь.
      Дождавшись конца спектакля, ушли и служанки, очень тихо перешептываясь и хихикая.
      - Еще не время, - сказал Тессетен вопросительно смотревшим на него спутникам, таким же оборванцам, как и он. Самый молодой и самый статный, в лице которого еще проглядывали черты шестнадцатилетнего Фирэ, медлил, тогда как остальные отошли от Сетена. - Не время я сказал, сынок! - повторил бывший экономист специально для него. - Остуди голову, иначе не получишь удовольствия, ручаюсь... Посмотри лучше, как здесь красиво! И какое потрясающее обслуживание, мальчик мой!
      - Это была... Танрэй? - спросил доселе молчаливый юноша.
      - Да. Ты тоже не признал ее в великолепной царице? - Сетен ухмыльнулся.
      Фирэ кивнул и присоединился к остальным.
      Приближенные Ала с нескрываемой брезгливостью разглядывали гостей, не понимая, для чего царь приказал им обращаться с вонючими нищими как с высокопоставленными людьми. Они не имели права остановить этих полудикарей, которые, прохаживаясь по храмам, беззастенчиво пялились на святыни и даже не пытались удержать хулительных реплик и замечаний. Если бы хоть кто-то из охранников, священнослужителей или придворных обнажил оружие или хотя бы сделал замечание, царский суд вполне мог приговорить их к жестокому наказанию. Им приходилось стоять и терпеть, чувствуя себя оплеванными и оскверненными.
      - Садись, - Ал величаво указал рукой на роскошный трон подле себя, по другую сторону возникшего из-под мраморного паркета стола с различными яствами.
      - Да нет, братец, я постою, - и в ответ на вздернувшуюся черную бровь царя Тессетен прибавил: - Боюсь, знаешь ли, запачкать шикарную обивку...
      - Как хочешь, - Ал собственноручно (на пальцах сверкнули драгоценные перстни) наполнил рубиновым вином две пустые чаши.
      - Ты великолепен, - произнес Сетен и прошелся по огромному, залитому светом, залу.
      - Не стану кривить душой, Сетен, - Ал откинулся на троне и положил ногу на ногу. - Мы были оскорблены твоим поступком. Ты бросил нас в очень трудную минуту и...
      - Братец, братец... - качая головой, перебил его тот. - Как быстро власть переучивает людей говорить казенным и штампованным языком! Можно, я тоже буду с тобой откровенен, пусть после этого ты и пошлешь меня куда подальше?
      Ал слегка поморщился, давно отвыкнув от таких нелепых выражений, а потом в глазах его мелькнула насмешка:
      - Откровенен?.. Давай!
      - Ты смешон, братишка. Мы не виделись десять лет, и за это время ты обрел величье, славу и потерял то, за что я хотел стать тобой...
      - О-о-о, ты хотел стать мной? - Ал пригубил напиток. Эт-то что-то новенькое... Но я не понимаю, к чему ты все это ведешь...
      - И уже не поймешь. Это ведь не мы одичали, это ты скатился к самому что ни на есть первобытному состоянию и увлек за собой нашу маленькую и ни в чем, собственно, не повинную сестренку-Танрэй. Без тебя у нее, быть может, еще был бы шанс...
      - Так... - Ал выпрямился, составил ноги колено к колену, взглянул ему в лицо, а затем встал и подошел к огромному окну. Отсюда, с высоты, была видна восточная часть Тизэ, бескрайнее плато пустыни и скала, которую недавно начал вытесывать Кронрэй в честь Паскома, которого никто не мог забыть. - Чего тебе надо, Сетен?
      В том, как он понизил голос, уже читалась угроза, но из дипломатических соображений он опять-таки не хотел выдавать своих чувств в полном масштабе.
      - Ладно, братец! - рассмеялся Сетен. - Не серчай! Ты же знаешь, что я - болтливая сволочь. Что с меня взять? Не надо так расстраиваться...
      - Не беспокойся, - Ал повернулся к нему и сложил руки на груди, - не в твоих силах РАССТРОИТЬ меня. Я спрашиваю, что ты хочешь получить, с тем, чтобы дать тебе это и больше не видеть уже никогда... Если по-честному, так по-честному, Сетен...
      Экономист наконец сел и отхлебнул из своей чаши. Ал подивился, почему он, измученный голодом странник, не набрасывается на еду, а потом поставил себя на его место и согласился, что он тоже, даже в распоследнем нищенском состоянии, не стал бы этого делать.
      - Неплохо было бы откупиться, так?
      - Если хочешь, так, - не стал спорить "великий царь".
      - Ты всем ставишь такие условия? Своей совести - тоже?
      - Не преувеличивай своего значения, - Ал погладил холеную бородку и с усмешкой покосился на Тессетена.
      - Упаси меня Природа! - с притворным испугом отмахнулся Тессетен.
      Царь уже знал, как больно он сейчас сделает своему другу-врагу, и это заранее веселило его:
      - На самом деле, Сетен, мои условия очень мягки и великодушны. Если бы я позволил себе прослыть царем, который слушается женских советов, то ты был бы изгнан из моей страны уже через два часа после прибытия. А быть может, и раньше: тебе ведь нечего собирать и везти...
      И без того страшное, а теперь еще и обветренное, покрытое темным загаром и морщинами лицо Тессетена резко ожесточилось:
      - Ты не понял еще, братец, - прорычал он, - что мне не только брать из твоих рук что-либо, но и смотреть на тебя, такого, глубоко противно?!
      Ал усмехнулся, сел на трон и привольно откинулся назад. В яблочко! Так его сын стреляет из лука - в самое яблочко, без промаха!
      - Зачем же ты явился сюда, если так нас ненавидишь? Не за подаянием, наверное? Или все же гордость гордостью, а на старости лет хочется сытного и спокойного местечка?
      Он видел, чего стоило Тессетену справиться с повторным приступом ярости и вернуться в прежнее, насмешливо-дерзкое расположение.
      - О, прости, владыка, забылся! - сказал экономист и тоже развалился в развязной позе. - Все никак не могу свыкнуться, что вы с Танрэй уже не те. Сложно привыкать старому пню, хоть он и завзятый циник... Так и что там она сказала о моей скромной персоне?
      Ал фыркнул и ловко перевел разговор на другую тему, при этом снова подойдя к западному окну. Взглянув на небо, он попытался отыскать свое счастливое созвездие, но небо затягивалось тучами, изредка освещавшимися беззвучными пока сполохами молний.
      - Готовится гроза... Не будем больше ссориться, Сетен. Мы с тобой умные люди, а умным людям нужно держаться вместе... Забудем старые распри...
      - Разумный довод. Это я об умных людях... Поразмыслить можно?
      - А я ни к чему и не принуждаю...
      - Ну, надо полагать! Кто у кого должен просить?
      Ал улыбнулся и вздохнул. Бывший экономист умел обставить дело так, что дающий и впрямь чувствует себя должником. Почему же он так скатился по социальной лестнице, опустился - со своими знаниями, умениями, коварным обаянием?
      - Я расскажу тебе это, - пообещал Сетен, и Ал понял, что отвлекся и запустил его в свои размышления. - Край деревьев с белыми стволами - загадочная, знаешь ли, страна... Там появляется из ничего то, чего не было, и исчезает в никуда то, что было. Очень рекомендую... С твоим феноменальным везением тебе есть, чем там заняться... И ты купишь всю планету, весь наш идиотский синий шарик... Ты инженер, еще молод и силен, так что тебе будет нетрудно разработать проекты, наставить нефтяных вышек, отладить производство - и цивилизация Оритана воскреснет...
      - Нет, прости, Сетен, но события десятилетней давности отвадили меня от интереса к таким путешествиям жизней на сто вперед...
      - Что ж, как хочешь... Тогда я хотел бы испросить дозволения великого царя малость отдохнуть. Умаялся я с дороги...
      - Любая комната в этом доме, какая тебе понравится - твоя. То же самое относится и к твоим людям.
      - Премного благодарен. Мне понравится та, где плавают всякие диковинные рыбешки... Понежу чуток свои старые кости на мягоньком, а ночью и поговорим по душам... Придешь? Хотя... какое?! Извини дурака: забыл! У вас ведь сегодня ночь встречи с красавицей женой! Ненастная погодка, в такую и правда нужно сидеть по домам...
      - Я приду.
      - Разговор подождет... - словно надеясь на что-то, повторил Тессетен.
      - Твой - подождет, мой - нет.
      - Вот только не надо жертв! - сморщившись, как сушеное яблоко, мотнул своей лохматой, уже почти совсем седой головой экономист. - А где, и правда, мои ребята? Не обидят их там, а, великий царь?
      - Не обидят. И вы не в тюрьме, так что ты сам можешь узнать, как обращаются с твоими спутниками...
      - Ну, спасибо тебе огроменное, братишка! Ой да спасибо...
      Ал прищелкнул языком и удалился из зала. Черты лица Тессетена тут же поменялись:
      - Проклятый языческий божок! - пробормотал он голосом, весьма и весьма смахивающим на женский.
      ...
      ...Гроза неумолимо приближалась к стране Ин. Природа стихла в предвкушении грандиозной драмы, и это было как раз вовремя, это соответствовало намеченному плану...
      Фирэ вошел к Тессетену. Сложив кисти на вершине короткой узкой колонночки и водрузив на них заросший седоватыми волосами подбородок, тот неподвижно наблюдал за резвящимися в громадном аквариуме рыбками. Молодой человек, статью своей никак не созданный для нищенской хламиды, очутился справа от кресла старшего своего товарища по несчастью.
      Не поворачивая головы, Сетен покосился на него.
      - Пусть начинают, - разлепив губы и нахмурясь, сказал он.
      - Да, владыка, отец мой... - и юноша вытащил из складок нищенского одеяния неинкрустированный обоюдоострый меч длиною в свою руку. На безымянном пальце его сверкнул перстень, а на перстне этом был знак - петля, перехлестнутая дугой с клешнями и заключенная в овал... Таков был символ неограниченной власти на Тепманоре - в Краю деревьев с белыми стволами.
      Сетен поднялся и взял оружие. Юноша поклонился.
      - Помнишь, мы проходили страну, которая так понравилась тебе, сынок? Этот полуостров, словно чулок вдающийся в море? Так вот, в награду за сегодняшнее веселье я обещаю тебе, что мы еще вернемся туда... Пусть начинают, - и он распахнул свою хламиду, дабы спрятать меч, а Фирэ озарился радостной улыбкой.
      Под грязными заскорузлыми лохмотьями сверкнула расшитая драгоценностями одежда воина.
      - Немедленно собирайся и уезжай из страны, - Танрэй раскрыла окна и взглянула на черное небо.
      Хатта взвыла и грянулась на колени:
      - В чем я перед тобой провинилась, атме?! - во весь голос заблажила она.
      - Дура! - вскрикнула Танрэй. - Замолчи!
      - За что ты отсылаешь меня, атме?
      - Тише! - напрягая горло, сквозь стиснутые зубы тихо завопила царица и сжала кулаки: - Тише, дура! Разбуди Кора... хотя нет, я сама... Собирайся - и чтобы через полчаса ваш след простыл...
      - Атме, атме, куда же нам бежать и кого остерегаться?! причитала Хатта.
      - Не знаю! Не знаю! Не-зна-ю! Бегите на запад, пока не достигнете океана. В бухте Бытия, если помнишь, стоит на стапелях самый скорый корабль Ала. Вам нужно на Олум-Алрэй, где живет сейчас Кронрэй. Поняла? Отдай это, - Танрэй с трудом стянула с указательного пальца ничем не примечательное бронзовое колечко, сделанное и подаренное ей сыном, - отдай это Зейтори. Он все поймет... На этой земле не бывает ничего нового, так что он поймет... и отвезет вас, куда нужно...
      - А ты, атме?! - ужаснулась Хатта, ползая за нею и цепляясь за подол ее платья.
      Кор давно уже проснулся. Он слышал взволнованные голоса и прибежал, чтобы спросить, что стряслось, но услышанное заставило маленького, но далеко не глупого мальчика замереть за дверью и с трепетом внимать каждому слову матери.
      - Или я, или Ал, или оба мы сумеем найти вас. Если так будет угодно судьбе. Не медли же, Хатта! - Танрэй выдернула ткань своей одежды из рук служанки и бросилась к выходу.
      Кор на цыпочках убежал в свои покои и притворился спящим. В голове его мелькал хоровод разных мыслей, но основной была совсем страшная: ни мама, ни папа не вернутся.
      За то время, пока Танрэй шла к его спальне, мальчик промотал в голове массу вариантов, как спасти двух самых главных людей в его жизни от гибели. Но если этого не может мама, значит... Значит, это неизбежно... Но тогда... Кор знал легенду о бессмертных "куарт" и верил ей безоглядно. "Мама, папа, я вернусь в эту страну, когда стану взрослым. Я вернусь не один, а с созидателем... Чтобы вы нашли меня, я отвоюю эти города у кого бы то ни было, прикажу закончить зверя, хранящего Тизэ, и воздвигнуть подле него такие знаки, чтобы вы по ним сразу могли найти и узнать меня... И я сам, если умру, а потом вернусь, узнаю, кем я был, и тоже найду вас! Я найду вас, мама, папа! Найду!"
      Он понял, что плачет. В этот момент теплая ладонь матери коснулась его плечика:
      - Одевайся, Кор. Так нужно, птенчик мой!
      - Не надо, мам, не надо! - совсем по-птичьи завертел он головой и расплакался. - Давай уплывем вместе! Мама! Давай!
      - Ты уже взрослый, Коремхеб! Не смей плакать, иначе папа рассердится на тебя! - машинально выдала Танрэй привычную для таких случаев фразу. - Мужчине не пристало открывать своих чувств!
      - Но я люблю тебя, мама! - слова не действовали, и слезы сами собой катились по бархатно-смуглым щечкам.
      - Я тоже тебя люблю, птенчик. Торопись! Торопись! Прощай! Танрэй поцеловала сына и выскочила из дворца, еще со ступеней крича вознице: - В Тизэ, во дворец господина!..
      "Я найду вас, папа, мама! Найду!"...
      Ангары Тепманоры - самого могущественного государства Рэйсатру вот уже шесть лет - выпустили шестьдесят восемь летающих машин, быстрых, как молнии, и смертоносных, как бросок ядовитой змеи. Никто и никогда эо этого, кроме создателей и самих воинов, не видели их и не подозревали об их существовании.
      Машины вылетели по приказу правителя страны, великого полководца по имени "Черный Горизонт", и направились в сторону государства Ин на северной оконечности материка Осат. На борту каждой летающей смерти, словно черная дыра, скалился закованный в броню дракон.
      - Не спишь? - спросил Ал, сбрасывая мокрую накидку на подставленные для этого руки слуги и жестом приказывая последнему удалиться из сектора.
      - О-о-о, братец... Я давно уже не сплю. Давно - это не несколько часов. Это - несколько лет. Так что можешь не спрашивать, всегда рад.
      - Ну и очень хорошо.
      "Великий царь" страны Ин подошел к аквариуму и щелкнул пальцами по стеклу:
      - Нравится?
      Сетен неопределенно двинул головой. Ал засмеялся и сел. Он был оживлен.
      - Теперь представим, что мы с тобой только что встретились...
      - Ага! - подхватил идею Тессетен и, распахнув объятья, кинулся к нему. - Братишка! Дорогой! Сколько мы не виделись, зима меня побери!
      Ал хохотнул, потому что Сетен, не доиграв, охладел к начатому порыву и остановился.
      - Я тоже рад тебе. Серьезно. Пока ты отдыхал, я думал о тебе и понял, что... в общем - пропади пропадом все эти мелочные обиды. Пусть все вернется и будет как прежде...
      - Согласен. Конечно, бескорыстный Ал, не все в этом мире делается с позиций выгоды, верно? Вот я, например, нужен тебе, как шару - угол, а ты меня привечаешь. А все почему? Да потому, что старая дружба не меркнет. Или, братец, тебя прельстила таинственная Тепманора?
      - Ты ведь умеешь читать мысли, Сетен...
      - не всегда и не у всех. Тебя мне всегда трудно было понять, мы с тобой живем в слишком разных мирах... Но ты жаждешь истории о моих злоключениях? Начнем, пожалуй...
      В это время в коридорах дворца ряженные нищими воины беззвучно перерезали стражу, охранявшую дворец. И в это же время над Тизэ разразилась наконец настоящая гроза.
      - ...И мы добрались до Тепманоры... - продолжал повествование Тессетен. - Солондан был крепким старикашкой: он помер только в прошлом году, - что-то вспомнив, Тессетен усмехнулся: - До последнего говорил о лиходее-Паскоме... Всю жизнь клял на чем свет стоит, а на последнем издыхании сказал, чтобы я, если с ним когда-нибудь увижусь, передал, что лучшего друга, чем кулаптр, у него, у Солондана, то есть, не было. Так жив наш неугомонный целитель?
      Ал опустил глаза и покачал головой.
      "Дорога до повозки умирающего кулаптра показалась Алу утомительно-длинной, просто бесконечной. Еще никогда астрофизику так не хотелось повернуть время вспять, как теперь.
      Паском лежал на прикрытых шкурой быка узлах с провизией и одеждой. Он угасал. Вчерашняя рана оказалась смертельной. Его тело сдавалось.
      - Иди поближе ко мне, мальчик... - почти беззвучно прошептал он, не в силах пошевелить рукой. - Иди-иди поближе, или, боюсь, ты меня не услышишь... Я хочу сказать тебе самое главное...
      Ал наклонился к нему. Глаза старика смотрели куда-то мимо него, в вечность.
      - Сейчас я уйду. Да это и неважно. Пятьсот лет назад случилось что-то похожее, но я не мог тебе помочь. Ты и твоя жена были другими, вам оставалось совсем немного... Но судьба обошлась с вами жестоко: в момент смерти вы были разлучены... Кроме того, ты не успел выйти на нужный уровень и... я не подыщу сейчас слов, чтобы достаточно-достаточно верно объяснить, что случилось... Твой разум разминулся в тот момент с твоей же душой... "Куарт" мог погибнуть, исчезнуть, не будь он тобой... Ты был приговорен к существованию сразу в двух ипостасях... - тут старику стало совсем плохо, глаза помутились, и он только чудом вернулся в реальность. - В двух... О чем я говорил?.. Да-да... Береги Ната и твою жену, мальчик...
      - Нат умер, Паском... - напомнил астрофизик.
      - Нат - это то звериное, что есть в человеке, и то человеческое, что есть в звере... Ты не понял еще? Береги его, Ал... Звери подчас бывают умнее и благороднее людей... Они загадка, а что может быть загадочнее души человека?
      - Паском...
      - Береги их. Слушай меня. А теперь - до встречи, мальчик мой...
      И взгляд унес кулаптра в неизведанные дали".
      Они с Тессетеном молча допили рубиновый напиток. Каждый думал о своем.
      Прогремел гром, но теперь он был затяжным и нескончаемым, как и мерцание молний.
      - Что там? - Ал хотел подняться, но Сетен удержал его:
      - Успокойся, братец. Это - гроза. Земля умывается. Ух ты! Я становлюсь поэтом!..
      - Как же так вышло, Сетен, что удача отвернулась от тебя в такой благополучной во всех отношениях стране?
      - Отвернулась?! Я похож на человека, от которого отвернулась удача?! Который способен выпустить ее из своих алчных лап?! Помилуй, братец! Ты меня не то слово, что удивляешь! Ты изумляешь меня! Как ты вообще представляешь себе сволочь-Тессетена, заявившегося вдруг к кому-то с искренне повинной головой, а?!
      - Это меня и удивило, - Ал снова оглянулся на грохот и встревоженно поднялся. - Что там происходит?
      - Гроза, братишка, гроза. Да ты меня почти не слушаешь!
      - Сетен! Что это? Говори!
      - При чем здесь Сетен? Чуть что - сразу Сетен! Я понял, ты хотел взять меня во дворец в качестве увеселителя скучающих вельмож. Или - мальчика для битья? А может, мне на скорую руку соединить эти две должности? И у тебя в ногах будет валяться страшный, как моя жизнь, вечно в шишках и синяках, но зато любимый шут. Как на это посмотрит твоя голубка-жена?
      Стряхивая его со своей руки, Ал пробирался к окнам.
      - Что это, Сетен?! - его зрение было еще достаточно хорошим, чтобы различить в темном небе летающие машины, которые разили с воздуха любые цели. - Что ты делаешь?!
      - Я?! С чего ты решил, что это - я?! - совершенно от сердца удивился Тессетен и провел руками по своей хламиде. По-твоему, я... вот в этом... могу - такое?!
      - Я думаю, ты можешь все.
      - А вот в этом ты прав, - и тот сбросил с себя опостылевшие вонючие тряпки, сверкнув черной кольчугой с дорогими украшениями. - Мой мир победил даже под твоим неусыпным руководством. Мы пришли к тождеству, братец. Ребус разгадан. На этом жалком шарике ВСЕГДА будет царить МОЙ мир, МОИ законы! Помнишь, несколько часов назад я сказал тебе, что ты обрел славу и величье и потерял то, за что я хотел бы стать тобой?
      Ал бросил короткий взгляд на лезвие меча и выпрямился, в открытую сверля взглядом глаза лучшего друга, глаза злейшего врага.
      - Так вот, братец, ты не сберег свою душу. Да будь ты проклят навеки веков!..
      Танрэй пробежала по опустевшему порталу Тизского дворца. Ветер рвал с нее накидку.
      Небесный бой закончился. Впрочем, нельзя было назвать боем откровенный расстрел ни о чем не подозревавших людей, которые легли спать. Никто из коренных жителей - землепашцев, скотоводов, строителей - не знал войны. И уж во всяком случае, никто, кроме Танрэй, не ждал ее сегодня. Многие умерли в блаженном неведении, так и не осознав, что произошло на самом деле.
      В голове Танрэй засела одна-единственная мысль: "Ал!". Девочка, учившая дикарей в школе погибшего Кула-Ори, внезапно вернулась в нее. И страшный ураган пытался сбить эту напуганную девочку с ног.
      В одном из коридоров она увидела стражника мужа. Она не знала имени этого красивого стройного юноши, но ей показалось, что сегодня она его уже где-то видела, и он не был так одет.
      - Где Ал?! - крикнула она.
      Стражник молча указал в конец коридора, на двери сектора, где был самый большой в Тизэ аквариум с привезенными со всего белого света рыбками. Ничего не сказав, подхватив путавшуюся в ногах юбку, Танрэй бросилась туда. Юноша провожал ее взглядом, пока она не скрылась в темноте.
      Лишь оказавшись внутри сектора, женщина вспомнила, кем был этот молодой воин. Он пришел сегодня вместе с Тессетеном, и она не успела разглядеть его на площади. Но и раньше, еще в Кула-Ори, еще совсем мальчиком, он часто встречался ей...
      Зал был многоугольным и пустым. Рыбки беззвучно жили своей жизнью за подсвеченным стеклом.
      - Ал! - крикнула она, и эхо разбежалось во все стороны. Сердце стучало во всем теле. - Ал!
      Занавес за колоннами двинулся. Обрадованная, Танрэй сделала несколько шагов по направлению к нему - и замерла, как вкопанная. Навстречу вышел Тессетен, но не тот оборванец, каким она видела его сегодня днем. На нем была черная, не здешняя, кольчуга и широкий, длинный, тоже черный плащ из матового непромокаемого материала - в то время как на самой Танрэй не было ни единой сухой нитки, ни одного сухого волоска.
      - Сестренка! - улыбнулся он, и она попятилась. - Ну, зачем же ты так?..
      - Где Ал?
      - Ну вот, снова старая песня... У меня такое ощущение, что ты ищешь встречи со мной только для того, чтобы поговорить о своем дражайшем муженьке...
      - Где Ал?!
      - Да... здесь где-то блукает. Мы очень мило беседовали с ним...
      - Я видела, что ты разумеешь под "милой беседой"... Где мой муж?!
      - Не нужно на меня кричать, я очень чувствительный внутри... Я не виноват, что ты ему настолько безразлична, что он даже не беспокоится о том, что ты разъезжаешь среди ночи одна, да еще и под таким дождем... - Сетен подходил все ближе и ближе. Только тут Танрэй, к своему ужасу, вспомнила, что не взяла с собой даже элементарного оружия - ни нижа, ни метательной "звездочки", которой владела в совершенстве.
      - Зачем ты все это затеял, сумасшедший?!
      - Ты не поверишь, красавица! Фактически - из-за тебя... Ну, и парочка кое-каких малозначащих нюансов...
      - Малозначащих?! - Танрэй отвела плечи назад и отбросила за спину тяжелые мокрые волосы. - Таких малозначащих, как власть над чужим государством, не так ли?
      - Пф! - фыркнул Тессетен. - Если ты думаешь, что мое государство меньше или беднее твоего, то ты глубоко ошибаешься. Что до твоих обезьян - так они мне тоже не нужны: от своих деваться некуда. Так что не болтай глупостей, детка. Мы выйдем отсюда вместе, рука об руку...
      - Я ненавижу тебя, чудовище! - зашипела Танрэй, как шипят кошки и вонзила острые ногти в собственные ладони. - Немедленно отведи меня туда, где ты и твои лизоблюды заперли Ала! Лучше быть в тюрьме, но с ним, чем на свободе, но с мразью, подобной тебе!
      Улыбка в один прием спрыгнула с его лица, словно ее там и не бывало. Женщина, куда более жестокая, чем все мужчины, которых когда-либо знала, видела, про которых читала Танрэй, и куда более красивая, чем маленькая правительница, заступила на место Тессетена.
      - Ах ты тварь! - прохрипела она не то женским, не то мужским - каким-то странным, полифоничным, голосом прохрипела она. - Ала тебе подать? Хорошо пристроилась, говоришь?! Так на, оближи! Ты любишь этот вкус, сестрица! - и Тессетен швырнул под ноги Танрэй доселе скрываемый под плащом окровавленный меч.
      Танрэй истошно закричала, и это разнеслось по всему дворцу. Когда дыхание вышло без остатка, она поперхнулась и закрыла глаза. Женщина в лице Тессетена наблюдала за нею с холодной усмешкой. Насладившись зрелищем, она так же неожиданно исчезла, как и появилась. И тогда Тессетен почти совсем тихо добавил:
      - Будь он проклят! Я навсегда отделил его душу от разума... И ты - ты, не кто-нибудь! - пойдешь со мной, я дам тебе шанс, которого не дал он! Я ждал этого почти пятнадцать лет... Будь он проклят навеки веков!
      Танрэй хотела схватить меч и сделать что-нибудь с Тессетеном или с собой, но черный полководец наступил на лезвие как раз в том месте, где на нем багровела еще свежая кровь Ала. Тогда она отскочила к двери и бросилась прочь. Сетен побежал за нею и, когда четыре его воина, переодетые стражниками царя, собрались задержать ее, страшно рявкнул:
      - Уберите от нее свои лапы, ублюдки!!!
      Они вытянулись в послушную струнку.
      Тессетен до сих пор еще бегал довольно неплохо, но на перемену погоды покалеченная десять лет назад нога подводила его. Именно из-за этого он никак не мог нагнать легкую, как ласточка, Танрэй, освещаемую только молниями в разрушенной Тизэ.
      - Остановись! - кричал он. - Тебе все равно некуда идти, Танрэй!
      Сетен слишком поздно понял, что она задумала. Танрэй карабкалась на огромный гранитный холм, из которого мастера Ин под руководством ныне отсутствующего созидателя начали вытесывать зверя в честь Паскома, который будет лежать в пустыне тысячи лет и охранять Вечность. Памятник был не закончен, и с одной стороны холм круто обрывался вниз.
      - Нет! Не надо! - задыхаясь, выдавил Тессетен и, хватаясь руками за камень, чуть ли не на четвереньках полз следом.
      - Лучше так... - бормотала она, приближаясь к наивысшей точке.
      - Стой! Сестренка! Ради Природы! Ты уедешь, куда захочешь, никто не посмеет прикоснуться к тебе, даже взглянуть в твою сторону! Перестань!
      - Лучше так... - и в последнем ее рывке ветер сдернул мокрую накидку и швырнул в лицо Сетену. Правитель Тепманоры успел увидеть лишь то, как она раскинула руки - затем материя накрыла ему голову и обволокла неповторимым запахом, принадлежащим только Танрэй. Сквозь полупрозрачный мокрый газ Сетен различил только очень яркую вспышку и грохот, а когда освободился, вершина была пуста и расколота ударом молнии пополам. Тессетен еще ничего не понял и бросился искать место падения тела женщины, высматривать сверху ее труп или - о, лишь бы только так и было! - еще живую, пораненную, но живую сестренку-Танрэй. Он из-под земли достанет тогда второго Паскома, и ее имя оправдает свое значение...
      Внизу не было ничего. Сетен отодвинулся от края и увидел горстку белого пепла, постепенно разносимого ветром и размываемого дождем.
      И тогда жуткий рев огласил пустыню Тизэ...
      ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
      - Мне принадлежит вчера, я знаю завтра!
      Заклинание подхватил хор голосов. Зал Великого Суда Осириса был наполнен невидимыми людьми. И словно под напором этого хора, стены шара, в котором все это происходило, начал набухать и раздаваться, потянулся к звездам.
      - Вчера есть Осирис, завтра - Ра, в котором были уничтожены враги всего сущего, а Гор был сделан правителем Хеммета!
      Голоса надавили на внутренние пределы сферического храма, и створки бутона начали открываться.
      В черном небе висело до сих пор не рожденное Пятое Солнце. Один из лучей отделился от шара светила и ударил в верхушку раскрывавшегося шара храма Великого Суда. И лепестки раскинулись вокруг основания, белоснежные и благоуханные, а луч уплотнился и обрел форму Весов Маата. Возле весов, опираясь на локти, неподвижно лежали их темные хранители - Анубис и Упуаут. Глаза шакалоголовых богов, как и всех Посвященных, смотрели в Вечность, но при этом они совсем как обычные собаки, утомленные жарой, свесив из пасти бордовые языки, учащенно и поверхностно дышали. На высокой ступеньке, прямо за Мекхаатом, стоял сам Осирис, и его глаза были закрыты полыхающим тремя ясными звездами - Ал-Нитак, Ал-Нилам и Минтака - поясом Исет.
      - Взойди! - сказал Помощник Верховного Жреца, лицо которого закрывал низко надвинутый капюшон, как и положено Главному Попутчику.
      И он завел на Мекхаат душу юного фараона.
      - По приказу господина Западной Пустыни Запад был приготовлен как поле боя богов. Ты знаешь, кто в нем - Великий Бог?
      - Знаю, - ни секунды не колеблясь, ответил безбородый правитель Хеммета.
      В воздухе вспыхнул горящий треугольник. Анубис и Упуаут приподнялись со своих мест и зарычали, требуя тишины. Все голоса смолкли.
      - Кто он?! - вопросил Помощник Верховного Жреца и впился глазами, не видимыми в тени, в лицо фараона.
      - Осирис...
      Саша не понимал своих снов. В отличие от взрослых, он и не задавался целью истолковать их в каком-нибудь ключе. Сны свои он помнил, но так, как помнил сказки мамы, рассказанные на ночь, как слова ее песенок-колыбельных.
      Людмила, в последние дни отчего-то совсем погрустневшая, повела его, как обычно, на прогулку. Они шли рядом, держа друг друга за руку, но друг о друге не думали.
      На детской площадке няня отправила его играть к детям и осталась на скамейке, напряженная, как тетива натянутого лука. Время от времени она озиралась, надеясь увидеть кого-нибудь в праздной толпе.
      В это время Саша подошел к своему другу-Ванюше, мальчику пяти лет, куда более крепкому и самоуверенному, чем он. Ванюша гулял со своей бабушкой, у которой в ухе была большая родинка. Бабушка сидела с воспитательницами детсада и что-то вязала, почти не обращая внимания на внука, который если что - за себя постоит, мало не покажется!
      - Ты нашел моего дракона? - спросил Саша.
      - Нет, - ответил приятель, что-то пряча в карман.
      - Я дал тебе поиграть, а ты...
      - Давай лучше меняться. Если я найду этого чертика, то не буду его отдавать, а взамен ты бери все мои наклейки. Смотри. Это мне папа купил...
      - Не хочу. Принеси моего дракона. Я не давал его тебе насовсем, просто забыл...
      - А бабушка говорит - что упало, то пропало! Бе-бе-бе! Дурачок! Малохольный! Дурачок! - Ваня показал ему язык, толкнул и побежал к детсадовским, которые строили шалаш из обрубленных рабочими веток. Но сговорчивый Саша теперь ринулся ему вдогонку.
      - Отстань, малявка! У тебя сопли!
      Саша шмыгнул тыльной стороной ладошки по носу, убедился, что Ванька соврал, и снова потребовал свой талисман.
      - Щас ноги выдерну, спички вставлю, будешь ходить, как дед Пихто, на двух копытцах враскоряку, малохольный!
      Высматривая своего питомца, Люда привстала со скамейки и вдруг увидела бредущего по аллее растерянного Марка. У него был такой вид, словно он не мог понять, каким ветром его сюда занесло. Саша был забыт в ту же секунду.
      Мальчишки сцепились. Взращенный на улице, Ванюша был физически сильнее, грубее и увереннее "домашнего" Саши. Когда Ванька ударил в первый раз, Саша, не понимая, улыбнулся. На него никто никогда не поднимал руку. Но на повторное нападение он дал сдачи - и понеслось!
      Внезапно кто-то взял их обоих за шиворот и растащил в разные стороны.
      - Ну, ё-пэ-рэ-сэ-тэ-э-э-э-! - протянул худощавый мужчина в черном кожаном пиджаке и круглых очках. - Ну, это быдло понятно. А ты, маленький Ко-о-ор... Ну и ну! Ты меня удивил. Так, а ты, босяк - пшел вон к своей бабке!
      Ванька вырвался и убежал, на расстоянии выкрикивая что-то обидное в адрес Саши и незнакомца и пропуская при этом пару-тройку откровенно матерных словечек. Дмитрий покатил глаза и покачал головой:
      - Нравится мне этот мирок! Дрянь на дряни сидит...
      Саша с восхищением смотрел на Дмитрия:
      - Ка-а-а-арлсон!..
      - Летим со мною, птичка!.. - как орел из мультика, сказал Аксенов: - Я покажу тебе много интересного...
      - Летим!
      Люда спохватилась лишь спустя десять минут, и то лишь потому, что Марк спросил, где Саша...
      Рената вскочила и бросила трубку.
      - Ренат! - выходя в холл, сказала Марго. - Ренат, отметь-ка там...
      - Я ухожу.
      - Куда?! - Маргарита настолько удивилась, что выронила папку с бумагами и уставилась на подругу.
      - Сашкин пропал, - Рената схватила сумку и побежала к выходу.
      Марго нагнала ее на улице и затолкнула в свою машину.
      - Как пропал?! - переведя дух, спросила она.
      Рената не ответила. Она закусила губу и нахмурилась, но слез не было.
      - Так... Гулял в парке... с Людкой... и исчез...
      - А она что говорит?
      - А она? Ничего не говорит! Воет белугой, как дура! Что она говорит...
      - Все, мать. Едем к моему Кириллу. Озадачим его. И сами будем ездить искать. Ты мне это прекрати! - Марго потрясла указательным пальцем, думая, что ее волнение заметно меньше и в то же время никак не попадая в замок зажигания ключом. Прекрати мне это!
      Наконец машина сорвалась с места.
      - Так, все, мать, надо успокоиться. Надо, - в пятый или шестой раз за последние три минуты увещевала швея. - Все. Раз-два-три... А если это Гроссман?
      И Рената вспомнила, что так и не сказала подруге о приходе следователя и о вчерашней своей встрече со странным типом по имени "Дмитрий".
      - Марго... - вместо этого вдруг произнесла она. - У тебя никогда не было такого странного ощущения, как будто ты вот-вот схватишь ускользающий ответ, грандиозную разгадку?..
      - Да, было пару раз... А что, есть какие-то идеи?..
      - Я не о том...
      - Ну, ты даешь... ничего грандиозного в этих разгадках не было...
      - Значит, это не то... У меня сейчас такое ощущение. И еще кажется, что весь мир затаился и смотрит на меня, выжидает... Только не надо о мании величия! Я знаю, С КЕМ сейчас Сашкин...
      Марго резко затормозила:
      - Тогда чего ж ты мне голову морочишь? Куда ехать?
      - Не знаю...
      - Ты балдеешь надо мной, глючное существо?
      - Нет, я правда не знаю. Если я не поймаю этот ответ, то произойдет что-то страшное... Едем к твоему Кириллу...
      Марго покосилась на нее. Интересно (тьфу на меня, конечно!), а что бы я сама делала на месте Ренатки? Ростов, это естественно, стоял бы на ушах... Что дальше? Плакала бы? Билась бы головой о стену? Или вела себя так же странно, как она: такое ощущение, что она идет по дороге в неизвестность, но путь в эту неизвестность проложен видимым ей одной пунктиром. Она не знает, что там, за горизонтом, но уверена, что пока не прозреет, ей необходимо придерживаться разметки. И вот сейчас эта разметка оборвалась. Иди, куда хочешь. И Рената стоит на перепутье, одна перед всем миром, который, как ей кажется, замер и взирает сейчас на нее...
      Он улыбнулся, увидев фигуры своего Помощника и юного фараона, преодолевших Мекхаат. Он сидел на престоле у водоема, в котором неспешно расцветал лотос.
      А невидимые души Великого Зала Суда запели гимн, ибо отныне их стало больше:
      Ты - луна, находящаяся на небе,
      Ты делаешься юным, когда ты желаешь,
      Ты делаешься молодым, когда ты хочешь,
      И ты Нил великий на берегах в начале нового года;
      Люди и боги живут влагой, которая изливается из тебя,
      И я нашел также, что твое величество - царь преисподней...
      - Как тебе это удалось? - вопросил Он своего Помощника и указал глазами на юношу.
      - Ты был им, и это многое значит...
      Молодой фараон во все глаза смотрел на того, ради кого преодолевал столь трудный путь - иногда сознательно, а подчас и вслепую, так же инстинктивно, как новорожденный котенок ползет к животу матери, стремясь быть обласканным теплым и шершавым язычком.
      ОН снял со своей головы корону из стеблей папируса и увенчал ею своего сына.
      - Мне пора...
      Анубис и Упуаут поднялись и подошли к Нему: Анубис справа, Упуаут - слева. И безбородый правитель увидел вдруг, как все трое слились воедино и стали Осирисом, по форме и содержанию. И, обратившись Осирисом, стали чем-то бОльшим, беспредельным, непостижимым.
      - Я... не понимаю... - прошептал мальчик.
      - Не беда, - сказал Помощник, прощаясь с Верховным. - Я тоже. Но Путь длинный, а Колесо круглое... Посмотри в небо. Звезды исчезают перед рассветом, как воспоминания... То, что может быть названо, должно существовать. То, что названо, может быть написано. То, что написано, должно быть запомнено. То, что запомнено, живет. В земле Хеммета дышит Осирис...
      - Звезды исчезают, как воспоминания, а запомненное все равно живет?.. - переспросил, задумываясь, фараон.
      - Они исчезают на рассвете, чтобы вернуться после заката...
      Николай аккуратно отклеил пломбу, повернул в замке ключ и беспрепятственно вошел в опечатанную квартиру.
      Здесь все было, как пять лет назад. Кто-то прибирался в коридоре, в комнатах, даже замыл следы крови...
      Почему я помню это? Я никогда здесь не был... Но не разум, а душа правят сейчас моими действиями, и я решил поддаться. Что было бы, не брось я свой "Форд" посреди дороги, когда началась гроза, а поддайся воле разума: "Лезть под дождь ночью безумие!" Теперь у меня до невозможности режет в горле, но голова моя цела. Я видел потом, что стало с моей машиной и тем угонщиком - случайно видел, по телевизору... Я догадался, что эта обгорелая железяка - мой "Форд"... Душа, именно душа не позволила мне тотчас броситься к Ней и закричать: "Не верь, ладонька! Не верь: я живой!" Или теперь, наоборот, это был разум?.. Кажется, я запутался... Но сны вернулись ко мне, и я уже дважды нащупал нить, ведущую прочь из Лабиринта. Эта нить привела меня сюда, в мою... Нет, почему ж - мою?! В Сашину квартиру в старом, еще сталинском, доме его родного уральского города... И ключи я нашел под крышей гаража, между кирпичами, без всяких проблем, будто ЗНАЛ, что они там лежат... Или знал? Без "будто"?
      Здесь находились тела Дарьи и Артура - так и так, поперек коридора. Они были еще теплыми, когда я...
      Николай опустился на колени и склонился над тем местом, где лежал труп Дарьи.
      Да, вот так все и было... Затем - очередь Артура... Он отчаянно сопротивлялся, все хотел вернуться, вскочить и преследовать убийц. В своем запале он даже после прямого попадания в голову умудрился пробежать за киллерами несколько шагов, до последнего прикрывая Дашу... Это страшно - вроде как у цыпленка с отрубленной головой открывается какой-то внутренний резерв, и он начинает носиться, уже мертвый, но живой. Однако Даша не успела испугаться. Она не так, как Артур, цеплялась за жизнь - пуля в сердце заставила ее мгновенно успокоиться... Стекленеющие глаза сквозь толщу времен и сейчас как будто смотрели на меня, когда я склонился над тенью воспоминаний... МОИХ воспоминаний...
      Цыпленок с отрубленной головой... Дьявольщина! Что за сравнение?!
      Отголосок прошлого: сверкающий, не инкрустированный меч в замахе. "Будь ты проклят! Твоей душе вовеки не найти разум и тело!" Так оно и было - вовеки...
      Николай сглотнул и снова ощутил боль в горле. Его где-то сильно просквозило в мокрой одежде, а он-то считал себя неуязвимым для "глупых" болезней. Из-за этой "глупой" болезни он три дня провалялся с температурой под сорок в гостиничном номере Пятигорска - вот куда его закинуло полубредовое состояние...
      Посмотрел - и хватит. В Челябинске тебе есть куда податься... Ник повернулся, чтобы выйти из зала и вдруг увидел висящую на стене, небрежно полузакрытую портьерой картину. Те, кто здесь убирал, видимо, не слишком интересовались искусством...
      Перед глазами полыхнуло, и все приняло объем. Нитка привела к выходу, а там...
      А на картине солнце заливало прекрасный, фантастически город, похожий на королевство Фата-Морганы. Солнце всходило: только на рассвете оно может отливать на белоснежных предметах такими персиковыми и нежно-розовыми полутонами... И зрителя отделало от Города лишь большое, но не безбрежное озеро, спокойное, слегка заспанное...
      Этот город был Ори - Центр, ближе к предместью Эйсетти, столица Оритана - Вечной Земной Оси... Увы, так и вышло... То, что названо, существует, и его помнят... Гордость и гордыня вещи все-таки разные...
      Николай закрыл глаза, от макушки до самых стоп пронизанный Озарением. Все произойдет именно сейчас. Он вспомнил! Он знал, кого ждать...
      Потеряв устойчивость, Ник отступил к накрытому клеенкой дивану и сел, чтобы перевести дух и разобраться в том, что едва не ослепило его. Осторожно, как делает первый шаг младенец, повернул голову и посмотрел на стоявшую отдельно от других книгу - словарь с сильно потертыми краями. Первопричиной было желание увидеть его название. Как это произошло, Николай еще не успел осознать. Книга сама по себе чуть приподнялась над полкой и начала поворачиваться к нему обложкой... Это отнюдь не было минутным сумасшествием... Это вообще не было сумасшествием. Книга не упала даже от его легкого испуга - испуга того Я, единственность и неповторимость которого еще несколько минут назад не подвергалась сомнению...
      - Ну что, нырнули? - спросил Дмитрий, поддерживая Сашу в воде; озеро уже хорошо прогрелось, да и денек выдался погожим на славу.
      - Как? - Саша ни разу еще не нырял по-настоящему, сам.
      Дмитрий взъерошил свои короткие черные волосы, в мокром виде ставшие еще более черными, и, зажав нос, показал, как это делать.
      - А где мама? - спросил мальчик.
      - Мама? Ты сильно хочешь к маме?
      Тот пожал плечами.
      - Может статься, не больно-то ты ей и нужен, своей мамаше, маленький Коремхеб... Но ты можешь остаться моим гостем, и я научу тебя всему, что умею сам... Ну, скажи, скажи, зайка, что ты этого хочешь!
      Саша и на этот раз неопределенно повел худенькими плечиками.
      - Решайся, маленький Кор! Время дорого...
      Мальчику всегда нравилось, что этот взрослый дядя, Карлсон, не только меняет внешность, но и говорит с ним, как равный, как большой с большим... И он ничего не заставлял его делать, никогда не заставлял.
      - Я хотел бы увидеть маму... - вздохнув, сказал Саша.
      - Только увидеть - и все? Смотри, - и Дмитрий указал на берег.
      Возле дерева на пригорке сидела рыжая Рената. Саша издал радостный возглас и побежал из воды ей навстречу. Мама пришла к ним, и они будут все вместе, а Карлсон научит их летать! Он починит ей крылья, и они будут летать все вместе!
      Вода мешала двигаться, точно не хотела выпускать его из пруда. А Дмитрий смеялся, следуя за ним и не помогая.
      Рыжая Рената бросила камешек в воду и поднялась. Едва она это сделала, Саша увидел, что это вовсе не мама, а просто какая-то девчонка, совсем на нее не похожая. Мальчик разочарованно остановился по колено в воде и обернулся. В его серых глазах был такой укор, что Дмитрий неожиданно ощутил растерянность. "Разве ТЫ ТОЖЕ умеешь обманывать?!" - словно спрашивал этот взгляд.
      - Пойдем, поплаваем, - предложил Дмитрий, желая отвлечь его и думая, что прохладная вода прогонит внезапно подкатившую тошноту. Ему стало не по себе. Да, да, если бы ТОГДА все могли смотреть на мир ТАКИМИ глазами, он Тессетен, Темный Брат, Черный Горизонт, быть может, избрал бы себе другую Дорогу, иной Путь... И Время отвернулось от отступника с презрительной миной.
      Но Саша уже не хотел веселиться. Ему тоже стало не по себе, и он попросился на берег. Дмитрий перекинул через плечо полотенце и пошел за мальчиком на ослабевших ногах. Теперь не он вел ребенка на свою дачу, а наоборот.
      Недалеко от дома Дмитрию стало совсем плохо. Муть, поднимавшаяся из глубины души, не оседала. Он споткнулся и схватился за сук старого, трухлявого дерева, тутовника обхвата в три, изъеденного шелкопрядом, изувеченного дуплами, уродливого до невозможности.
      - О, только не это!.. - вскрикнул он.
      Саша обернулся, и Дмитрий укрылся от него за стволом, согнувшись в три погибели и дергаясь от неудержимых рвотных спазмов.
      - Ормо... - слетело с языка недосказанное имя, и темная пена хлестнула у него изо рта, как и два дня назад.
      Саша, ничего не понимая, стоял на тропинке среди одуванчиков и ждал спутника. Ему вдруг стало так страшно, что захотелось бежать и бежать без оглядки. Но он не знал, куда.
      Вокруг было много тутовых деревьев, высоких, кустарникообразных, гладких и корявых - разных. И на всех наливались, зрели ягоды - на черном еще пока розоватые, а на белом еще зеленоватые, похожие на гусеничек. Черные вскорости обещают стать, как ежевика: крупными, сочными - а белые наполнятся слнечным янтарем и станут сладкими, как мед. Саша вспомнил, как тетя Рита говорила маме, что тутовник улучшает зрение. А к этому, старому и трухлявому, и подойти-то было страшно. Ни единой ягодки, от листьев - одни паутинчатые остовы, и того гляди - сверху на голову свалится противная, разъевшаяся волосатая гусеница.
      Дяди Карлсона не было довольно долго. Саша боялся подойти к тому дереву и поджидал чуть в сторонке.
      Наконец тот вышел - с дикой тоской в глазах, бледный, как полотно.
      - Извини, племянничек, не до тебя мне сейчас... - осипшим голосом сказал он и, приволакивая правую ногу, поплелся к дому.
      Саша ощутил его запах - травяной и молочный одновременно. Так пахнет теплое свежее молоко и отвар из ромашки... И еще Саша почувствовал, что на душе у Дмитрия - невероятное облегчение пополам с дикой скорбью...
      - Ваня, ну скажи, что случилось, из-за чего вы подрались, что было дальше?! Ну?! - почти со слезами на глазах просила Люда насупленного мальчишку и виновато оглядывалась на молчавшую Ренату. Кирилл и Марго тоже пока не вмешивались.
      Ванина бабушка ворчала себе под нос: "Чего привязались к ребенку, спрашивается?!" - и, громыхая, мыла посуду в кухне. Ей не нравились ни эти две богатые вертихвостки, ни нянька маленького малохольного шизика. Было бы из-за кого гоношиться! От такого и следовало ожидать, что рано или поздно он выкинет что-нибудь подобное...
      - Ванечка! - взмолилась Люда. - Он же твой друг, вы всегда так хорошо играли! Вы поссорились, да? Ну, все ссорятся, ничего страшного...
      - Подождите, Люд, - вдруг сказал Кирилл и, пригладив залысины, подошел к мальчику. - Ну их, этих куриц, Иван! Пойдем, поговорим, как мужчина с мужчиной. А то кудахчут, кудахчут, спасу нет...
      - Ни сна, ни отдыха... - пробурчала бабушка и с ожесточением стала тереть противень с пригарками от пирога, в душе больше ругаясь на тетку из рекламы, пристающей ко всем со своим чистящим средством, от которого толку - как от козла молока. Драишь, драишь... Тьфу ты, пропасть!..
      Рената молча развернулась и ушла, а Марго осталась. У нее, конечно, чесался язык высказать Люде все, что она думает о ее поступке, но не стоит делать этого здесь и сейчас. Тем более, что сама нянька казнит себя больше, чем кто бы то ни было. Никто не покарает тебя сильнее, чем ты сам...
      Сидя в машине подруги, Рената неподвижно смотрела в небо через приопущенное боковое стекло. Ей в ответ подмигивали звезды, беззаботные такие, особенно та, алая, на плече у Шагающего...
      С шумом, закладывающим уши, перед глазами развернулась картинка: она одна внутри просторного шарообразного зала, и поток света льется с неба ей на макушку. Она купается в нем, блаженствует и наполняется чем-то новым, а точнее - хорошо забытым старым - невидимым и бескрайним. Параллельно картинке в голове, но отстраненно от разума возникает что-то вроде... комментария, что ли: "Выход через спирит-уровень через ментальную проекцию и соединение с общностью "куарт", в данный момент пребывающих в статическом состоянии"... И каждое слово в отдельности, да и вся фраза в целом - понятны, просты, как школьное "квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов".
      Она не поняла, куда вернулась, когда в машину вдруг подсели Марго, Кирилл и Люда. Мир в единочасье стал другим... Или это я стала другой? Что-то произошло... Что-то сдвинулось с мертвой точки. С точки невозврата...
      Кажется, Кирилл, обращаясь к ней, что-то говорит:
      - ...и Сашок, видно, вспомнил, что отдавал ему своего дракончика... - он протянул на ладони черный талисманчик из обсидиана - "Было бы, ради чего мальчонку пытать, а то из-за какого-то дерьма! Совсем зажрались, капиталисты проклятые, Сталина на вас нету..." - и Рената машинально взяла его. Стал, значится, требовать его назад... А Ваньке не понравилось, что на него наезжают, он парень с крутым характером, вот так и поцапались... И растащил их какой-то дядюшка в круглых очках и кожаном - если не брешет - пиджаке... Ну, а может, и не в пиджаке, а, скажем, в куртке... Этот соврет - недорого возьмет... Эк он меня на шоколадку раскрутил! А пуговки, говорит, на одежке забавные были, с буквами. Ванька алфавит печатный малость знает, но буквы, говорит, написаны "по-взрослому" - прописью, что ли?
      - Вензель "А" и "Д"... - пробормотала Рената.
      - Кошмар! - отозвалась Марго.
      - Кирюш, мне очень нужно подумать. Завезете меня домой?
      - Ты что, мать?! Искать надо твоего "АДа"! Такая зверская символика - и на свободе?! Кирилл, а ты что думаешь?
      - Не знаю, королева... В плане - где его искать... Я тебе по нашей картотеке кучу всяких "АДов" скачаю, а он, может, у нас и не значится...
      - Он у вас не значится, - твердо сказала Рената. - Завезите меня. Мне надо...
      Она вышла у своего подъезда. Люда виновато смотрела на нее.
      - Простите меня, Рената... - прошептала она срывающимся голосом. - Я, конечно, знаю, такое не прощается, меня будут судить, но...
      - Люд! - поморщилась та. - Давай не будем?
      Нянька расплакалась. Ренате было не до нее, и она повернулась к дому.
      - Ренат! - Марго вытащила локоть поверх опущенного стекла. - Может, мне с тобой побыть? Кирюха машину запаркует - и тоже к нам... А?
      - Спасибо, Марго... Мне действительно надо подумать. Одной. Угу?
      - Ну, смотри! Звони, если что. Я все равно сегодня не усну...
      Рената вошла в подъезд.
      Как страшно заходить в пустую, совершенно пустую, словно абсолютный вакуум, квартиру! Здесь не было даже МЕРТВЫХ вещей. Мертвое - это бывшее ЖИВОЕ, одушевленное... Здесь была пустота - отсутствие всего, как за триллионы триллионов лет до Мгновения Создания... Ничто.
      Она улеглась на диване и закрыла глаза. Нить, ниточка... Веди меня, клубочек! Ты идеально круглый... Ты - совершенство по своей природе...
      Ася уже не надеялась на звонок. Лучше бы она поехала с родителями в сад! Владислав впервые так подвел ее: обещал позвонить, а сам исчез. Если бы она уехала, то хотя бы не так переживала, что с ним что-то случилось... Ну вот, конечно, сразу мысли о себе... А вдруг и правда что-то стряслось? Не дай бог!
      О, господи, ведь милый Горец исчез точно так же, без предупреждения... Помои мне, господи, не дай судьбе повториться! Это будет не просто жестоко, это... это...
      Мелодичный звонок в прихожей все-таки заставил ее вздрогнуть. Ася заглянула в глазок и, радостно улыбнувшись, распахнула дверь.
      - Как же так, Влад?! - она кинулась ему на шею. - Я уже извелась! Где ты был?!
      - Привет, Незабудка! - он зацепил указательным пальцем кончик ее носа, закрыл за собой дверь и засмеялся. - Точку мы ставили, понимаешь?
      - Какую точку? - Ася подумала о чем-то материальном - о какой-нибудь торговой "точке", например, и потому не совсем поняла, почему Влад занимался этим сам, да еще и так долго.
      - Ой, и не спрашивай, не спрашивай, красавица моя! Большую такую точку!..
      Ася не выдержала и снова порывисто обняла его. Влад, веселый, как никогда, подхватил ее, роняя едва снятую куртку, и поцеловал - открыто, без напряжения и постоянного контроля над собой. Так, как надо.
      - Я люблю тебя, Незабудка! - он, такой громадный по сравнению с нею, сильный, без труда, но очень аккуратно подкинул Асю на руках и сделал шаг в комнату: - Узнала?!
      - Влад, Влад, я думала, что состарюсь, пока дождусь тебя!
      - Раз этого не избежать, то давай стариться вместе. Никуда ты теперь от меня не денешься, Попутчица!..
      Она обвила руками его шею и положила голову на твердое, словно камень, загорелое плечо Влада.
      Глаза открылись перед рассветом. Как получилось, что, не ожидая, совсем не ожидая, она уснула и даже не видела снов?!
      На диване, полностью одетая, по-прежнему на спине, вытянувшись в струну, как мумия в саркофаге...
      Ответ пришел совсем не с той стороны, с которой она ждала. Он выскочил исподволь и замкнул недостающие звенья разорванного когда-то круга...
      Подобно той привычке, какая вырабатывается, если расслабляешь, расконцентрируешь взгляд, чтобы в абстрактном цветовом узоре разглядеть зашифрованную там стереокартинку, Рената поняла, что может то, чего не только не могла, но о чем даже не знала раньше. И обрадовалась, как радуется человек, впервые увидевший объемную картинку своими глазами: только что ему тыкали "Да вот, вот здесь! Смотри! Ну как же ты не видишь?!" - и тут, потеряв уже всякую надежду, он перестает ВСМАТРИВАТЬСЯ... И тогда... Впрочем, какое там - обрадовалась "так же"! Так не радуются даже сбывшейся мечте, встрече с человеком, которого считали давно потерянным и по которому скорбели... Так не радуются рождению долгожданного первенца...
      Рената знала, КТО она. Отныне и навсегда - знала. Не только та, что неслась на бешеном коне по степи, с именем "Нереяросса", не только та жрица из храма Феникса в Северном Столпе - Гелиополисе с длинным и странным именем "Нефернептис" - "Прекрасная Нептида", не только Танрэй заблудившаяся на жизненном пути правительница страны Ин на земле Тайны, не только сотни, тысячи других, кем ей пришлось стать, вспоминая и забывая, находя и теряя, но и та ТАНРЭЙ, которая ПОМНИЛА и которая СУМЕЛА ПЕРЕДАТЬ - через десятки тысяч лет!!! Та, что обманула коварное Время и стала сильнее, мудрее и благороднее него...
      ЗАРЯ, СВЕТ КОТОРОЙ ОТЛИВАЛ НА БОКАХ БЕЛОСНЕЖНЫХ ШАРОВ ЗДАНИЙ, БЫЛА СВЕЖА И НЕЖНА, СЛОВНО РУМЯНЕЦ НА ЩЕКЕ МЛАДЕНЦА. И ЗАРЯ ЭТА - ИДЕАЛЬНОЕ ДИТЯ МАТЕРИ-ПРИРОДЫ - САМА СЛОВНО ЛЮБОВАЛАСЬ ВЕЛИКИМ ГОРОДОМ, СОЗДАННЫМ В ГАРМОНИИ СО ВСЕЙ ВСЕЛЕННОЙ...
      Код, адресованный самой себе и разбросанным по всему свету, точно так же запамятовавшим истоки соотечественникам, достиг одного из пунктов назначения... И достигнет еще не раз и не одного. Да будет так, пока светят звезды!
      Она закрыла глаза и... взлетела над городом. Внутренний взор не искажал ничего - то же самое она увидела бы открытыми глазами...
      Закружилась. Ощутила. И - резко, в три приема - раз! два! три! Скользнула к нужному месту на земле... Осталось присоединить тело, но... Не спеши, не спеши... Ты знаешь, что делать. Успокойся. Восторги подождут...
      ДЕЙСТВУЙ!!!
      Проклятье лежало на нас троих страшным грузом. Иногда оно казалось мне настолько тяжелым и вещественным, что стоит лишь протянуть руку - и ты коснешься его ядовитых щупальцев. Я свыкся с ним, как свыкается калека с горбом, как слепой перестает бунтовать и научается жить с увечьем... Уже не скажу даже, после какого воплощения я научился МОЛЧАТЬ. В этом была заслуга нашего друга-врага... Мы вновь встретились в Кемете, и много воды утекло в Ниле с тех пор, как страна наших "куарт" превратилась из Ин в Кемет, Египет, Тайну... И столько же, если не больше, ей предстояло утечь к тому времени, как ее назовут Египтом на моем последнем языке... Да, мы встретились там и узнали друг друга - вначале Ормона и я, затем она позволила и Сетену поговорить со мной. На тот момент они были несказанно сильны, а я... я был, как всегда, один и еще не свыкся со своим одиночеством...
      Второе проклятье было сильнее первого, и на семь династий Кемета, сменявших одна другую, я лишился возможности делать что-либо вообще: астральная личность в потопленной лодке не могла воплощаться. Но я помнил все - я был и останусь душой-разумом, а душа не забывает ничего, ее не ограничивают стены сознания, сросшегося с бренным мозгом. Проклятье не давало мне пошевелиться, я безвозвратно упустил массу вещей...
      Тогда и пришел Учитель. Он наблюдал за нашими "куарт" еще со времени создания, расцвета и падения Великого Оритана, а узнал он их-нас и того раньше... Учитель приоткрыл мне узкую щелочку бытия, и я смог вступить во взаимодействие с его душой-разумом. Правда, ненадолго. В то время Учитель находился в состоянии статики, но готовился к очередному воплощению. Уже тогда он обогнал в мудрости всех нас. Я и сейчас мало что знаю и почти ничего не умею: частые воплощения, не всегда в людей, как уж получалось, без передышки, не удобряют, а напротив, истощают почву для размышлений.
      "Тобой движет нечто более сильное, и тебе не нужна излишняя эрудиция, стариковская мудрость, - сказал Учитель. - У тебя совершенно другой Путь, чем, скажем-скажем, у меня. Ты - черное в белом и белое в черном... Победит сильнейший"...
      И он предложил мне следующее: если стремление мое к цели поможет мне выбраться из смирительной рубашки проклятья и вернуться к своим, то он станет моим старшим, Верховным, Попутчиком.
      Я бился долго, но нашел способ увеличить "щелочку", чтобы протиснуться через нее в чужое сознание и попасть в "чистое пространство" - в тело новорожденного, в облике которого хотел прожить тогда сам Учитель. Он оставил шанс мне.
      Смирительные ремни проклятья Сетена и длительное бездействие души дали свои результаты: при рождении была длительная асфиксия, а я не мог, никак не мог оставить это тело. Я давно не видел людей, стал сентиментален, и мне было жаль младенца. Боль была дикой: сама смерть вцепилась мне в глотку и не давала вздохнуть. Врачи поставили на мне крест и оставили на морозе. Я прощупал умирающий мозг. Он забудет многое, и это отразится на мне, потому что на данный период я единое с ним целое. Но у меня не было права бросить его, и я заставил заполненные слизью легкие втянуть воздух и закричать.
      Всю жизнь этого мальчика, всю МОЮ жизнь после заключения я положил на то, чтобы ВСПОМНИТЬ. И под конец добился своего. Передо мной расстилалась тьма ступеней, на которые предстояло карабкаться, и я уже не был ни Алом, ни Хранителем Ала - я был чем-то новым и привыкал к этому новому. Я учился молчать. Даже тогда, когда хотелось закричать, объяснить, убедить... Заблудившемуся между реальностями и звездами Пилигриму нельзя говорить, его рот забит песком, глаза - завязаны черной лентой, поднять которую он сможет только на определенной ступени, много-много поколений спустя. А вот выплюнуть песок невозможно до самой вершины... Только Учитель может ГОВОРИТЬ, да и то осторожно, дабы не обжечь ненужным знанием незрелые души, копошащиеся у фундамента. Все меньше и меньше зависело в ИХ жизни от меня... Тот, кто тоже был мной - частью меня, - и Она забывали все сильнее и сильнее, ком ошибок рос, они запутывались в сетях, хотя жизнь почти всегда сводила их вместе. Лишь не было рядом меня... Сколько сотен лет я потратил, чтобы найти их...
      Тем не менее, все имеет свой конец. Тот, кто утрачивает способность вспоминать, скатывается вниз и тянет за собой всё, составляющее триединство. Затем - неминуемое разобщение и полная некротия, вакуум. Ничто. И камни будут более одушевленны. Никогда не будет названия тому, что не существует. "Тогда для чего всё?" - часто задавал я себе незрелый вопрос юнцов и... не находил на него ответа. Просто жизнь. Просто она такая... Данность. Так захотела скульптор-Природа, и ничего не поделаешь...
      Зная обо всем этом, я искал хотя бы одного из них и нашел совершенно случайно, неожиданно. ЕЁ. Судьба или что-то большее свело нас, и это было последнее испытание. Наше существование зависело от того, выдержим мы его или нет. Я отдавал ей все свои сны, свою память, свои силы - всё. Она была моей хозяйкой, хозяйкой моей души - как всегда... И я хранил наши с нею души, а под конец отдал ей жизнь, зная, что смогу, в отличие от нее, вернуться и ничего не утратить. Отныне все зависело от нее и от той части меня, которую я уже почти перестал ощущать собой и в то же время... нет, это очень сложно объяснить. Не пережив этого, это невозможно понять.
      Я метался, я убирал все преграды на нашем пути и на пути тех, кто смог бы еще, в грядущем, присоединиться к нам. Те, кто скатываются, тянут за собой других. И я в отчаянии отсекал их руки - пусть катятся одни, они сами так захотели при выборе на весах Маата. Каждый получит по заслугам. Я сам стал чудовищем, я ощутил в себе дыхание Тессетена и услышал его смех - вот это было действительно страшно для меня, для звериного в человеческом и для человеческого в зверином...
      Что я чувствую сейчас? Не знаю. Я столько раз проигрывал в воображении возможное развитие событий и всякий раз, если конец был хорош, испытывал такой восторг, что теперь не верю в реальность. Не верю, потому что не чувствую ничего, кроме усталости. Все происходит, происходит, происходит - но как будто не со мной...
      Я касаюсь ручки двери некогда моей квартиры, привычно придавливаю ее вниз, нажимаю, толкаю вперед... ОН-Я уже там. Остался последний штрих на полотне нашей жизни...
      И тогда у двери мелькнула тень. В комнату бесшумно скользнул Влад. Свободно вытянув руки вдоль туловища, весь он расслабленный, но каждый момент готовый к броску - стоял под той самой картиной и смотрел на Николая. Взгляд его, чуть исподлобья, но без тени враждебности, был каким-то родным, не просто знакомым, а родным, собственным.
      - Вот и ты... - сказал Гроссман и поднял глаза на сказочный город. - Оритан...
      Влад медленно переместился с ноги на ногу и оглянулся. Его сине-зеленые, как озеро на картине, но непрозрачные глаза наполнились вселенской грустью.
      - Оритан... - прошептал и он. - Оритан и Асгард когда-то были такими... Я рад, что ты помнишь это, как и я, Ал...
      - Здравствуй, дружище... Давненько же мы с тобой не виделись, старик! - усмехнулся Ник.
      Влад взял со стола смятую пыльную занавеску и набросил ее на зеркало.
      - Я займу привычное для меня место, - сказал он, подошел к Николаю и сел на пол слева от него...
      Саша не летал этой ночью. Кроме того, он проснулся от неприятного ощущения: болела разбитая в драке щиколотка и синяк на руке. Да и комары звенели над ухом, нудно мешая спать.
      Дмитрия в доме не было. Саша на этом не успокоился и пошел его искать. Он где-то здесь...
      Тот сидел на корточках возле вчерашнего дерева и молча гладил трухлявую, полумертвую кору. Карлсону было очень плохо, тоскливо, одиноко и... легко, несказанно легко... Но ведь и Саша соскучился по маме, хотя ему было хорошо с дядей Димой...
      - Иди сюда, маленький Кор, иди... - и Дмитрий усадил его к себе на коленку. - Видишь ли, есть много вещей, которые сложно утолкать рядом друг с другом... Никак, к примеру, не поладят огонь и вода, уксус и молоко, белое с черным... Теоретически. А на самом деле? В первом случае пойдет дождь. Во втором ты съешь на завтрак творог. Ну, а в третьем - полюбуешься на ранний-ранний рассвет в пасмурный день... А есть... - тут он помрачнел еще больше, - есть подобное... одно и то же, как два куска одного и того же прокисшего теста... Они неминуемо должны слипнуться воедино и протухать вместе. И что происходит, когда они сливаются? Прокисший творог, от которого тошнит одного, пропавшие яйца, от которых воротит нос другой. И еще куча всякого дерьма... почему? Почему? Спроси, племяшка, что-нибудь полегче... Зима его знает, почему... Кому-то так захотелось. Все мы - не боги...
      - Няня Люда говорила, что ими быть трудно, - сказал Саша и ощутил что-то теплое внутри, как будто кто-то мягким клубочком обволок его сердце.
      - Зато весело, - Дмитрий защипнул пальцами верхнее и нижнее веко правого глаза и, поставив Сашу на ноги, разогнулся сам. Где ж это вы так, молодой человек, полетали? - он указал на рассаженную щиколотку мальчика. - Ах, ну да! Великий бой на детской площадке!
      Саша улыбнулся. Дмитрий покачал головой. Сейчас он просто ЕЁ копия. Уменьшенный портрет. Её улыбка, взгляд, движения...
      - Дядя Дима, - заговорил он, - а как ты думаешь, если я дал кому-то поиграть свою игрушку и забыл про нее - ничего, что этот "кто-то" оставит ее у себя?
      - Ничего хорошего. Но... - Дмитрий протер очки носовым платком и нацепил их на нос, - как говорится, не возбраняется... Хозяину-то что?..
      Саша улыбнулся еще лукавее, даже голос изменился - тоже стал высоким, но с женскими нотками, смеющийся, даже... торжествующий какой-то:
      - А если я вспомнил и попросил вернуть - я прав?
      - Прав, - усмехнулся тот. - Дареное не дарят...
      Мальчик скользнул в сторону и крикнул:
      - Ты сам сказал! Ты сам это сказал, Сетен!
      Дмитрий пожал плечами и оглянулся.
      На посыпанной гравием дороге, метрах в пятидесяти от них, неподвижно стояла стройная светловолосая женщина. И Саша внезапно, как и приобрел, утратил черты своего сходства с матерью, но к тому времени он уже опрометью несся ей навстречу. А Рената быстро шла к нему и подхватила его на руки.
      - Ты попался в свою собственную ловушку, Тессетен! сказала она Дмитрию, ослепительно улыбнулась на прощанье и, обнимая сына, пошла назад.
      Дмитрий долго провожал ее взглядом с непонятной улыбкой, затем снова присел к мертвому дереву.
      - Эх, сестричка... - усмехнувшись и вздохнув, тихо проговорил он: - Кто тебе сказал, что я не хотел попасться в эту ловушку?..
      Саша увидел Его на мгновение раньше, чем Рената, в конце аллеи, увенчанной круглой клумбой с агавой посередине. Здесь соединялись четыре дороги, крест-накрест. И только здесь Он мог негласно назначить первую и две тысячи первую встречу...
      Мальчик выпустил руку матери и бросился к нему. Только она и сын узнали его теперь, как узнавали бы отныне в любом обличье... Это был и он, и не он, это был тот, кого она помнила - скидывая капюшон Проводника ли, или глядя с ним на зарю...
      Саша подбежал к нему, остановился в одном шаге, не доходя. Тот присел и, словно не веря сам себе, протянул руку и коснулся ладонью щеки ребенка. Мальчик игриво боднул его кисть и, развеселившись, помчался назад, закружил возле матери.
      Она подошла - залитая солнцем, золотая - заглянула в темные, непрозрачные глаза, в небо, снова в глаза...
      - Здравствуй, Танрэй... - тихо произнес он.
      - Я так ждала тебя, Ал!..
      КОНЕЦ ТРИЛОГИИ
      (май - октябрь 2000 года)