Но все равно каждую встречу для передачи донесений Зорге обставлял по всем правилам конспирации. К примеру, договаривался с Максом по телефону о свидании в ресторане "Лохмейер" в обед, и это означало: Клаузен должен прийти в бар "Дай ити" на пять часов позже указанного времени.
      Однако на сей раз никакого тайного смысла в словах Макса не было: действительно, Рихард уже давно просил его подобрать хороший мотоцикл и с удовольствием предвкушал тот момент, когда после стольких дней адского напряжения сможет развеять себя быстрой ездой. Предельная скорость, точный расчет, выдержка, смелость - это соответствовало его натуре.
      Стоял солнечный весенний день, когда он выкатил сверкавший "Цундап" на улицу и завел мотор. Машина была сильная. Рихард с наслаждением дал газ, рванулся вперед. "Цундап" быстро набрал скорость и понес его навстречу никак не предвиденному. На одном из поворотов, на улице Окасака Мицуке, перед Рихардом внезапно вырос велосипедист. Услышав шум приближающегося мотоцикла, велосипедист совсем растерялся. Все решали доли секунды. Рихард сделал рывок в сторону - заднее колесо попало в лужу, и машину, развернув, со всего маху бросило на глухой забор...
      Когда Рихарда привезли в госпиталь Святого Луки, он был в полусознательном состоянии. Кровь залила его лицо. Большая рана на голове, сломанная челюсть, глубокие ссадины по всему телу.
      - Незамедлительно на стол, - услышал он чей-то категорический приказ и внутренне ужаснулся: ведь это - катастрофа. При приготовлении к операции его обязательно разденут... Одежду унесут, а там, в кармане пиджака, агентурный материал. По правилам конспирации он не мог оставить его на квартире. Если этот материал попадет в руки японцев - все пропало. Погибнут товарищи.
      Собрав последние силы, превозмогая боль, Рихард приподнялся на носилках.
      - Срочные новости для агентства, - с трудом проговорил он; каждое слово давалось ему мучительно, вызывало острую боль. - Немедленно сообщите... вот по этому телефону...
      Врач запротестовал:
      - В вашем положении лучше всего ни о чем не думать, господин Зорге.
      - Мой долг журналиста... - настаивал Рихард.
      Врач, удивленный такой настойчивостью, согласился.
      Клаузен появился через пятнадцать минут, а Рихарду показалось, что прошла вечность.
      - Здесь телеграммы для агентства... - сказал Рихард, передавая Клаузену бумаги. - Немедленно отправить...
      Больше он ничего не сказал и не помнил потом.
      Из больницы Клаузен помчался на квартиру Рихарда, нельзя было терять ни минуты. Японцы не преминут воспользоваться случаем, чтобы при случае обшарить жилище Рихарда. Зорге жил один, и под предлогом "охраны имущества пострадавшего" они явятся в дом, составят подробную опись вещей и затем опечатают все входы и выходы: таков был в Токио порядок.
      Рихард не держал у себя на квартире конспиративных документов. Копии всех его докладов и телеграмм уничтожались немедленно после того, как они передавались в Москву. Но у него могли оказаться некоторые секретные документы из германского посольства, а это - не для глаз японской тайной полиции. У нее мог возникнуть вопрос: почему корреспондент "Франкфуртер цайтунг" имеет доступ к сверхсекретной переписке этого посольства?
      Клаузен успел: едва он закрыл за собой дверь и сделал несколько шагов по улице, как к дому Рихарда подкатил черный лимузин с темно-синей занавесью на окнах...
      * * *
      Женщина в косынке с красным крестом склонилась над Рихардом. Это была Исии Ханако, его давний добрый друг.
      Они познакомились несколько лет назад и подружились. Она работала в баре, и Зорге там часто бывал. Рихард подробно, с юмором рассказывал ей, возвращаясь из своих дальних поездок, о дорожных приключениях. Время от времени приглашал ее на концерты, в театр "Кабуки". О своем прошлом говорил мало. Однажды он сказал Ханако, что его работа опасна.
      "Конечно, - подумала она, - все время в разъездах, да еще по местам боев". Она и не могла понять истинного смысла его слов.
      14 мая она получила телеграмму от одного их общего знакомого: "Скорей приходи в госпиталь Св. Луки. Зорге ранен", - и помчалась к другу.
      * * *
      Вынужденное безделье тяготило Рихарда. И как только его здоровье пошло на поправку, он снова попытался включиться в работу группы. Больничная палата - не самое лучшее место для разведчика. Но источники информации являлись к нему собственной персоной: иногда навещал Отт, чаще приходил новый военный атташе майор Фридрих Шолль, наведывался руководитель отделения агентства ДНБ Виссе. Они делились с Зорге последними политическими и дипломатическими новостями.
      Особенно полезными считал Рихард встречи с Шоллем, бесцеремонным и шумным толстяком, питавшим, подобно своему предшественнику, а ныне послу, безграничное доверие к корреспонденту "Франкфуртер цайтунг" и рассчитывавшим повторить с помощью Рихарда карьеру своего шефа. Сам того не подозревая, Шолль приносил для Москвы важнейшую информацию о японском военно-промышленном потенциале. Совсем недавно Рихарду приходилось самому собирать сведения по этим вопросам. Он обзавелся широким кругом знакомых среди немецких дельцов и инженеров в Токио. Но все эти люди отличались очень узким кругозором. Каждый был специалистом в какой-либо отдельной отрасли и к тому же боялся, что сведения, сообщенные им Рихарду, могут попасть в руки конкурентов. Это очень осложняло работу. И тогда Рихарда осенила мысль. Он убедил Отта в том, чтобы само немецкое посольство готовило обстоятельные доклады для Берлина об экономическом положении Японии. Отту очень понравилась эта идея. Составление таких докладов было поручено майору Шоллю. Когда у военного атташе накапливалось достаточно материала, он приходил
      к Рихарду, и они вместе готовили очередное донесение в Берлин.
      Для Шолля Рихард был высшим авторитетом в Токио. На рабочем столе он держал вырезки его статей. Вот одна из них.
      ЯПОНСКИЕ НАСТРОЕНИЯ
      ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ ЗАХВАЧЕНО
      ВРАСПЛОХ
      Т о к и о
      Когда в Японии оглядываются на события 7 июля 1937 года - дату, которая в книгах по истории будет охарактеризована как начало второй большой японо-китайской войны, то чувствуют себя захваченными врасплох и отнюдь не радуются последствиям, которые имела одна из частых мелких стычек между китайскими войсками и солдатами местного японского гарнизона близ Бейпина. Ибо, как бы ни оценивались основная причина и внешние обстоятельства, приведшие к началу конфликта, сегодня, пожалуй, уже твердо установлено, что в Японии н е п р е д в и д е л и начала такой национальной войны. Это касается не только хозяйственных и политических кругов страны, которые усматривали множество опасностей для Японии во всякой большой войне, но и руководства армии и флота.
      Японское армейское руководство было честным, когда в начальной стадии конфликта дало ему безобидное название "северокитайский инцидент". Ибо оно не хотело распространения военных действий по Северному Китаю, возможно, даже за пределы окрестностей Бейпина и Тяньцзина. И оно отнюдь не хотело, чтобы какой-то "инцидент", этот типично дальневосточный метод сочетания вооруженной акции с политико-дипломатическими переговорами, превратился в настоящую войну. Эти факты не опровергаются и тем, что сначала армия, а позднее и гражданские группы правительства с надеждой настроились на начавшиеся между тем военные действия и что они даже, может быть, не сделали всего, чтобы сразу же закончить их сносным компромиссом. Сухопутные войска уже давно были озабочены развитием событий в Северном Китае. Ибо эти события угрожали превратить желанную стратегическую позицию, повернутую фронтом к Советскому Союзу, в опасный тыл, и они постепенно поставили под вопрос все политические, хозяйственные и прочие особые права, которые Япония со времени создания маньчжурского государства с трудом завоевала в ходе кровавых и бескровных мелких "инцидентов". Поэтому возможность путем несколько более радикальной акции обеспечить наконец более прочную базу японским интересам приветствовалась, и особенно в самом японском гарнизоне в Северном Китае. И если в конце концов была проявлена даже готовность к большим боям, то это случилось главным образом из-за предположения, что центральное правительство в Нанкине не только не хочет и не может воевать, но даже будет взирать на разгром слишком независимой от него 29-й армии в Северном Китае с известной надеждой на увеличение своего собственного влияния в этой части страны.
      Политическую позицию самого японского правительства, и прежде всего премьер-министра Коноэ, по отношению к первым боям в области Бейпина и Тяньцзина нельзя объяснить только теми мотивами, которыми руководствовалась армия. Но правительство надеялось таким путем получить в свои руки действенные средства давления, чтобы с помощью широкой дипломатической акции Японии в Нанкине вскрыть наконец одним ударом нарыв китайско-японской п р о б л е
      м ы в о в с е й е е с о в о к у п н о с т и. Наконец, хозяйственные круги потому с самого начала, хотя и не без колебаний, отнеслись положительно к "северокитайскому инциденту", что они надеялись, что тем самым А н г л и и будет сделано ясное предостережение не рисковать в Китае большими кредитами и капиталовложениями, которые волей Японии в любое время могут быть поставлены под угрозу.
      Хозяйственные выводы - перестройка японского хозяйства на военный лад - отчасти уже на протяжении многих лет пропагандировались военными кругами, которые требовали принципиального подчинения всех частнохозяйственных интересов военно-государственным целям. Но на этот раз военно-хозяйственная организованность является не только требованием военных, но главным образом горькой необходимостью переживаемого момента. Кажется, без такой перестройки не могут быть удовлетворены даже хозяйственные потребности теперешнего, поначалу воспринятого слишком беспечно конфликта с Китаем. Через несколько недель после его начала, в то время, когда речь шла еще только о "северокитайском инциденте", только военная мобилизация и первые бои в Северном Китае уже обошлись в 526 миллионов иен (1 иена по официальному курсу равна 0,72 имперской марки). Сегодня, когда конфликт превратился в национальную борьбу между правительствами Токио и Нанкина, он потребует в ближайшие четыре месяца расходов на сумму 2,04 миллиарда иен. На только что окончившейся сессии парламента эта сумма была утверждена, а на очередной сессии, созываемой в декабре, будет обсуждаться вопрос о дальнейшем финансировании конфликта. Согласно этим новым требованиям, расходы японского г о с у д а р с т в е н н о г о б ю д ж е т а возросли с 2,8 миллиарда примерно до 5,4 миллиарда иен, то есть почти вдвое. При этом уже первоначальный бюджет в 2,8 миллиарда считался рекордным. Борьба в Маньчжурии в 1931 году за первые семь месяцев не стоила и 50 миллионов иен в качестве особых расходов. И за полный первый год маньчжурского инцидента (1932/33 финансовый год) расходы на это предприятие не превысили 200 миллионов иен.
      Первоначальный бюджет на текущий год размером в 2,8 миллиарда иен, составленный до начала конфликта с Китаем, предусматривал образование г о с у д а р с т в е н н о г о д о л г а размером около 900 миллионов иен. Это значит, что уже тогда более трети всего бюджета не могло быть покрыто за счет нормальных доходов. Ставшие теперь необходимыми дополнительные средства придется целиком (за исключением каких-то 120 миллионов иен поступлений от новых налогов) изыскивать за счет долгов. Итак, весь бюджет покрывается нормальными доходами едва ли на одну треть; две трети должно принести размещение новых государственных займов. Но уже первоначальные 900 миллионов нового государственного долга часто рассматривались как крайний предел на период текущего финансового года. Если теперь с сентября 1937 по март 1938 года должны быть размещены государственные долги на сумму, как минимум, 3,3 миллиарда иен, то это может произойти отнюдь не "нормальным" образом, а только с помощью "исключительных мероприятий", отвечающих чрезвычайному положению нации.
      Положение Японии осложняется неблагоприятным влиянием китайского конфликта на японскую внешнюю торговлю, которая уже до этого попала в тяжелое положение. Вследствие увеличения импорта, связанного с ростом вооружения, и вследствие роста цен на мировом рынке, которые сказываются на японском импорте несравненно сильнее, нежели на продажной цене японских экспортных товаров, за первые восемь месяцев текущего года возник рекордный перевес импорта над экспортом на сумму около 800 миллионов иен. Надежда, что этот дефицит уменьшится в ближайшие месяцы в дальнейшем ходе "экспортного сезона", стала из-за конфликта очень маленькой. Ибо теперь ввоз всех товаров, прямо или косвенно идущих на военные нужды и нужды вооружения, вступил в полосу нового сильного оживления. Кроме того, столь важный по значению вывоз японских товаров в Китай практически упал до мертвой точки - во-первых, из-за боев, а так же потому, что бойкот японских товаров китайцами вспыхнул, естественно, с новой силой. Этот бойкот организуется китайскими торговцами и в других тихоокеанских странах. С начала года Японии уже пришлось ради покрытия своих импортных потребностей уступить загранице значительную часть (400 миллионов иен, или более четверти) своего золотого запаса.
      Наконец, чрезвычайные государственные притязания на рынке капитала, с одной стороны, и ставшее необходимым сокращение импорта (в том числе импорта иностранных машин, лицензий и так далее), с другой, ведут к трудноразрешимому противоречию с необходимостью основательного расширения промышленных производственных мощностей. Именно князь Коноэ и его хозяйственные советники указывали на слабость военно-хозяйственной базы Японии не только в отношении сырья, но и прежде всего в отношении производственных возможностей имеющегося японского индустриального аппарата. Китайско-японский конфликт ежедневно приносит все новые доказательства того, что возможности японского хозяйственного аппарата, в особенности его тяжелая и военная промышленность, все еще не отвечают политическому положению Японии в мире и ее великим целям.
      Правда, китайский конфликт, кажется, вынудил Японию отказаться от систематического расширения всей военно-хозяйственной базы. Но Японии не так-то просто примириться с этим, в особенности из-за ясного понимания того, что не только военная промышленность страны в узком смысле, но и связанная с вооружением экономика вообще едва ли смогли бы удовлетворить потребности борьбы с более серьезным военным противником, нежели Китай.
      "Франкфуртер цайтунг",
      1 октября 1937 года.
      * * *
      В больнице Рихард узнал от Шолля: Япония купила в Германии несколько лицензий на производство синтетического бензина. Очень важная новость. Бензин - хлеб машин. Для разведчика стратегический запас горючего, которым располагает противник, говорит больше, чем иные планы генеральных штабов. Зорге стала известна и еще одна важная новость. Немецкая компания "Хейнкель" разместила в Японии секретный заказ на производство авиационных двигателей. Заключением этой сделки занималась специальная комиссия немецких инженеров, посланная в Японию по личному приказу фюрера. Комиссия тщательно обследовала крупнейшие японские авиационные заводы и составила подробнейший доклад о состоянии японской авиационной промышленности и возможностях ее сотрудничества с гитлеровским люфтваффе. Шолль показал этот доклад Зорге. И вскоре Клаузен передал Рихарду, что Центр очень заинтересовался этим докладом и благодарил резидента за работу.
      Много важного Зорге узнавал из газет - обычных массовых изданий, каждое утро разлетавшихся по всей стране. Умный разведчик умел читать между строк. Кроме того, ему многое говорило, кого в сообщении представляет тот или иной орган печати. Подобно тому как в Берлине каждая газета выражала взгляды определенных кругов: центральный фашистский листок "Фёлькишер беобахтер" находился в ведении "теоретика" нацизма Альфреда Розенберга, еженедельная правительственная "Дас Рейх" отражала взгляды ее хозяина Йозефа Геббельса, "Националь цайтунг" принадлежала Герману Герингу и отстаивала интересы магнатов Рура, "Дойче альгемайне цайтунг" была рупором министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа, а гестаповская "Дас шварце кор" - Гиммлера, так и в Токио газеты отражали интересы разных дзайбацу и военно-правительственных группировок и были связаны с полицией. Аналитическое чтение газет помогало Рихарду не только собирать важные конкретные факты, представлявшие интерес для Москвы, но и уточнять особенности позиций различных кругов, определявших ход политики империи в целом.
      Сознание того, что он небесполезен даже в больнице, ободряло Рихарда. Придавали сил ему и друзья. Часто навещал его Вукелич. И тоже не просто так. Они подолгу, анализируя факты, говорили о том, как развиваются события в Европе. Великие державы явно потворствовали агрессивным планам Гитлера, подталкивая его на новые авантюры.
      - А это значит, - заключал Рихард, - что главное еще впереди. Фашистскую агрессию может остановить только сила. Если в ближайшие годы Гитлер решится напасть на Советский Союз - сила к тому времени должна быть на нашей стороне...
      * * *
      Через некоторое время Зорге перебрался из больницы в свой дом. Здесь вместе с домашней работницей за ним все так же заботливо ухаживала Ханако. Она делала перевязки, приносила газеты, принимала гостей, набивала табаком его трубки. Когда Рихард писал, лежа в постели, она усаживалась рядом на татами и читала. Однажды в его библиотеке она нашла "Майн кампф", переведенную на японский язык. Прочитала и, удивленная, спросила у Рихарда:
      - Что это за бредовая книга? Почему ваш фюрер хочет уничтожать целые народы?
      Зорге внимательно посмотрел на нее и ответил:
      - Гитлер - фашист.
      Это она знала и сама. Но ее поразил тон, с каким произнес слово "фашист" Рихард.
      Как-то ее вызвали в полицейское управление, расположенное как раз неподалеку от дома Зорге.
      - Нам известно, что вы бываете у германского журналиста. Мы не возражаем. Но интересуемся им, как и всяким иностранцем, живущим на священной земле Ямато. Мы будем признательны, если вы станете информировать нас о его занятиях, о том, с кем он видится у себя дома, и принесете нам черновики рукописей, над которыми работает Зорге. Для вашей же безопасности ни в коем случае не говорите германскому журналисту о нашей беседе.
      Последняя фраза полицейского прозвучала угрожающе.
      Ханако передала этот разговор Рихарду. Он рассмеялся:
      - Пусть они приходят прямо ко мне - я им покажу!
      Каждое утро он с жадностью набрасывался на газеты и - мрачнел. Его начинали все более тревожить участившиеся в июньских номерах публикации крикливых и провокационных заметок по поводу якобы агрессивных намерений СССР на Дальнем Востоке, о сосредоточении частей Особой Дальневосточной армии на границе. К японской печати как нельзя больше подходила русская пословица: "С больной головы - на здоровую". Рихард понимал истинные цели, подоплеку этой клеветнической кампании. Одзаки и Мияги подтверждали его мысль: для японских политиков и военных успешная акция на советской границе поднимет авторитет императорской армии, погрязшей в трясине бесконечной войны с Китаем. Милитаристы Японии рассчитывали, кроме того, что их нападение на Дальний Восток заставит Советский Союз отказаться от помощи Китаю, который поэтому вынужден будет тогда капитулировать. Ну а все это, вместе взятое, ускорит нападение Германии на СССР...
      Вскоре явились и факты: к озеру Хасан, в район между заливом Петра Великого и государственной границей СССР с Маньчжоу-Го и Кореей, перебрасываются японская дивизия, полевая и зенитная артиллерия, бронепоезда.
      20 июля посол Японии в Москве передал Советскому правительству ноту, в которой Токио требовал удалить части Красной армии с высоты Заозерная у озера Хасан, ибо она "является частью территории Маньчжоу-Го". Послу были предъявлены соглашения и карты, не оставлявшие никаких сомнений в том, что Заозерная - часть советской земли.
      Но японская военщина шла напролом. 29 июля две колонны императорских войск вторглись на советскую территорию и атаковали Безымянную и Заозерную высоты.
      Район для нападения, выбранный японским Генштабом, был удален от основной территории Приморского края на многие десятки километров. Заболоченный, пересеченный озером Хасан, с одной шоссейной дорогой, он не давал возможности Красной армии быстро сосредоточить и развернуть свои части. Противник, в случае его захвата, мог угрожать большому району Советского Приморья.
      31 июля японская пехота захватила обе высоты. Бои в районе озера Хасан ожесточились. Сюда были переброшены свежие части Особой Дальневосточной армии.
      Через девять дней захватчики были изгнаны с советской территории. Посол Сигемицу поспешил в Наркомат иностранных дел с предложением "об урегулировании конфликта".
      11 августа, ровно в полдень, боевые действия в районе озера Хасан были прекращены. Провал этой агрессивной вылазки, на которую возлагалось столько надежд, отрезвил Токио. Зорге понимал: это - ненадолго. События на озере Хасан свидетельствовали об увеличении опасности войны.
      И не время теперь возвращаться домой.
      "Пока что не беспокойтесь о нас здесь. Хотя нам здешние края крайне надоели, хотя мы устали и измождены, мы все же остаемся все теми же упорными и решительными парнями, как и раньше, полными твердой решимости выполнить те задачи, которые возложены на нас великим делом. Сердечно приветствуем вас и ваших друзей. Прошу передать прилагаемое письмо моей жене и приветы. Пожалуйста, иногда заботьтесь о ней... Р а м з а й. 7 октября 1938 г.", - писал Рихард в Центр.
      * * *
      Это стало правилом. Каждое утро Отт приглашал Рихарда к себе на второй завтрак, и за чашкой кофе они обсуждали последние новости.
      Как-то раз генерал сказал:
      - Взгляни-ка, что прислали нам из японской контрразведки. - Он протянул Рихарду украшенный гербами официальный бланк.
      Зорге взял бумагу, пробежал глазами.
      - Насколько я понимаю, они хотят, чтобы германский электротехнический концерн "Сименс" продал им свое новейшее оборудование для радиопеленгации. Любопытно! Жаль, что они не пишут, зачем оно им понадобилось.
      - Им об этом стыдно говорить, - усмехнулся Отт. - Под большим секретом я недавно узнал от Доихары, что здесь, в Токио, уже давно действует неопознанный передатчик. Кроме того, кемпэйтай установил утечку информации из исследовательского отдела концерна Южно-Маньчжурской железной дороги. Этому концерну доверил какую-то секретную информацию штаб военно-морского флота. Их контрразведка буквально сбилась с ног. Полковник Номура заработал на этом деле инфаркт. Секретная служба считает, что в Токио работает крупная разведывательная группа. И неизвестно чья...
      - Обычная японская шпиономания, - махнул рукой Рихард. - Убежден, что они принимают за разведчиков своих же радиолюбителей. В наше время хоть отбавляй любителей поболтать в эфире. Недавно мне кто-то рассказывал об одном таком полоумном из Гамбурга. Он собрал передатчик и ночи напролет слал в эфир одно и то же послание: три восьмерки. На языке радиолюбителей это означает: "Я вас люблю". Беднягу сцапало гестапо. Ну и вытрясли из него душу. А он оказался шизофреником, с манией величия: решил объясниться в любви всему миру. Его упрятали за решетку по обвинению в симпатиях к коммунистам. Ведь те могли принять его слова на свой счет...
      - Вы неисправимый юморист, Рихард! - захохотал Отт. - Но японцы убеждены: что-то нечисто. Правда, других данных, кроме работы передатчика и малоосязаемой "утечки информации", у них пока нет. Однако и этого вполне достаточно. Придется отправить "Сименсу" письмо: надо же помочь "братьям по оружию".
      - Отправляйте, господин посол, - с иронией посоветовал Рихард, а сам подумал: предупредить Клаузена о пеленгаторах, а Ходзуми Одзаки - об утечке: это он, сотрудничая в ЮМЖД, добывал в концерне секретную информацию.
      * * *
      Весной 1935 года посол Японии в Берлине Осима и Риббентроп начали переговоры о германо-японском союзе. В августе 1936 года кабинет Коки Хироты сформулировал декларацию о "национальной политике". В отношении СССР суть ее состояла в следующем: Япония "должна была стремиться уничтожить русскую угрозу на севере" (цитаты из декларации о "национальной политике", попавшей в руки союзных держав). Особое внимание должно было уделяться упрочению военной мощи Кореи и Маньчжурии, чтобы Япония могла "нанести удар русским в самом начале войны".
      "Изучение этой декларации... показывало намерение напасть на Советский Союз с целью захвата части его территории", - говорилось в резюме Военного трибунала.
      Переговоры Осимы и Риббентропа быстро пришли к успешному концу, и 25 ноября 1936 года Япония и Германия подписали так называемый "антикоминтерновский пакт", к которому через год присоединилась и Италия. Опубликовали только ту часть пакта, где говорилось о том, что стороны будут информировать друг друга о деятельности Коммунистического интернационала и принимать необходимые меры обороны. Однако к пакту было приложено секретное соглашение, захваченное союзниками после окончания Второй мировой войны. Соглашение было оглашено потом обвинением на Токийском процессе. Интересна оценка, которая дана в приговоре этому антикоммунистическому дипломатическому документу:
      "Как было указано бывшим государственным секретарем Соединенных Штатов Корделлом Хэллом, "хотя пакт внешне был заключен для самообороны против коммунизма, фактически он являлся подготовительным шагом для дальнейших мер насильственной экспансии со стороны разбойничьих государств".
      Пакт в первую очередь был направлен против СССР.
      Подтверждением такого вывода может служить, например, оглашенная трибуналом телеграмма тогдашнего японского посла в Германии Мусянокодзи в Японию, министру иностранных дел. Текст ее был согласован с самим Риббентропом: "Твердо убежден, что только вышеупомянутое секретное соглашение (к "антикоминтерновскому пакту". - Авт.) будет решающим для будущей политики Германии в отношении СССР".
      А министр иностранных дел Арита, выступая на заседании Тайного совета Японской империи, утвердившего этот пакт 25 ноября 1936 года, заявил: "Отныне Советская Россия должна понимать, что ей приходится стоять лицом к лицу с Германией и Японией".
      Советское правительство и его дипломатия поняли это правильно и своевременно. По поводу "антикоминтерновского пакта" нарком иностранных дел СССР М.М. Литвинов сказал:
      "Люди сведущие отказываются верить, что для составления опубликованных двух куцых статей японо-германского соглашения необходимо было вести эти переговоры в течение пятнадцати месяцев и чтобы вести эти переговоры надо было поручить с японской стороны генералу (Осима. - Авт.), а с германской "сверхдипломату" (Риббентроп. - Авт.)... Все это свидетельствует о том, что "антикоминтерновский пакт" фактически является тайным соглашением, направленным против Советского Союза... Не выиграет так же репутация искренности японского правительства, заверившего нас в своем стремлении к установлению мирных отношений с Советским Союзом...".
      В официальном заявлении японского Министерства иностранных дел, опубликованном в прессе, отрицалось существование каких бы то ни было секретных статей, приложенных к пакту: соглашение-де не направлено против Советского Союза или какой-либо другой отдельной страны.
      За всеми переговорами об "антикоминтерновском пакте" чувствовались режиссерская рука и дипломатический почерк Ёсукэ Мацуоки...
      Американский обвинитель Тавеннер на Токийском процессе огласил подлинник записи первой беседы между только что назначенным министром иностранных дел и колоний Мацуоки (Ёсукэ Мацуока был официальным чиновником Южно-Маньчжурской железной дороги) и германским послом в Токио генералом Оттом. Беседа эта происходила 1 августа 1940 года. Процитируем отрывок из нее. "Я считаю, - говорил Мацуока, - что фюрер Гитлер и немецкий министр иностранных дел должны знать так же хорошо, как ваше превосходительство, что я являюсь одним из инициаторов японо-германского "антикоминтерновского пакта".
      Военный атташе, а затем посол в Берлине генерал Хироси Осима (осужден к пожизненному заключению) приверженец тесного японо-германского союза, поклонник Гитлера и его политики и враг Советского государства, в августе 1939 года получил чувствительный удар: Риббентроп, с которым Осима был в дружеских отношениях, незадолго до своей поездки в Москву предупредил его о возможности соглашения Германии с СССР... Прошло несколько дней, и советско-германский пакт о ненападении стал реальностью. Генерал Осима был потрясен, так же как и все японское правительство, для которого такое соглашение явилось полной неожиданностью. В статье второй секретного соглашения при "антикоминтерновском пакте" было записано, что "Высокие Договаривающиеся Стороны не будут заключать без взаимного соглашения никаких политических договоров с Союзом Советских Социалистических Республик, которые не соответствуют духу настоящего соглашения". И вдруг такой коварный удар!
      26 августа 1939 года японский министр иностранных дел Арита поручил Осиме передать германскому правительству, что японское правительство рассматривает пакт о ненападении и договор, который недавно был заключен между германским правительством и правительством Союза Советских Социалистических Республик как противоречащие секретному соглашению, приложенному к "антикоминтерновскому пакту".
      Однако Хироси Осима поступил наперекор собственному правительству. Он вручил протест не 26 августа, а только 18 сентября 1939 года. Дата была выбрана не случайно: вермахт как раз успешно закончил польскую кампанию, и Осиме было чем "подсластить пилюлю". По докладной записке статс-секретаря германского Министерства иностранных дел фон Вейцзекера, события развернулись следующим образом:
      "Сегодня японский посол поздравил нас с успехами польской кампании. Затем, чувствуя себя несколько неловко, он вынул бумагу, датированную 26 августа, и сказал: "Как вам известно, в конце августа я отказался выразить резкий протест, как мне это поручило сделать японское правительство. Но я не мог действовать наперекор этому предписанию, поэтому я только телеграфировал, что последовал приказу, и ждал конца польской кампании. Я полагал, что этот шаг тогда не был так важен...".