Рихард Зорге - Подвиг и трагедия разведчика

Этим сообщением в Центр Зорге считал свою миссию выполненной и надеялся вернуться в Москву. Но что ждало его там? По мнению японского профессора Кэйдзи Касама, игнорирование информации Зорге о нападении Германии на СССР было большой ошибкой лично Сталина, назвавшего Зорге "дезинформатором". Понятна реакция сталинского окружения и руководства Разведупра (Берзина, Артузова, Урицкого там уже не было). Другие не торопились нести на стол вождю острую информацию, тем более ту, что шла вразрез с концепциями "отца народов". Живой Зорге превращался лично для Сталина в одну из политических мин замедленного действия. А мины, как известно, обезвреживают. Но лучше было это сделать чужими руками и подальше от своей территории. Например, в токийской тюрьме Сугамо. Так и было сделано. Не потому ли Сталин и не вспомнил имени Зорге, не дал согласия на обмен разведчика, не спас его.
      Ну а немецкая сторона, где Зорге многие годы был "своим человеком"? Германский посол генерал Ойген Отт (один из главных источников информации Зорге: 60 процентов всех важнейших сведений Рихард получал именно в его рабочем кабинете, или от супруги посла - любвеобильной Терезы, или от его секретаря Хельмы) сначала заявил против ареста Зорге решительный протест МИД Японии и потребовал встречи с Зорге. Встреча состоялась. В кабинете начальника тюрьмы "немецкий журналист" только и сказал послу: "Прощайте, посол. Передайте привет вашей супруге и дочери. Это все...".
      Как отнеслись к аресту Зорге в Берлине? Вальтер Шелленберг - один из руководителей гитлеровской разведки - отмечал в своих мемуарах, что он и его шеф Рейнгард Гейдрих знали о коммунистическом прошлом Зорге, но не придавали значения этим "ошибкам молодости", тем более что Рихард вышел из компартии, занялся наукой и журналистикой, затем вступил в нацистскую партию, стал "своим человеком" в Токио, прекрасным агентом, "доверенным лицом" гестапо.
      Коммунистическое прошлое было давно и легко забыто, и Зорге вошел в информационные круги дипломатии рейха. Одновременно с деятельностью корреспондента он поставлял в Берлин высококачественную конфиденциальную информацию, делал уникальные политические прогнозы. "Не было ни одного случая дезинформации, - писал Вальтер Шелленберг. И объяснял почему: - В случае отправки дезинформации Зорге был бы сразу разоблачен и уничтожен". Но Рихарда ожидала та же участь, если бы он не поставил Москву в известность об истинном характере своих связей с германской разведкой и тем более если бы он сообщал дезинформацию.
      Потому у "доброжелателей" великого разведчика были основания называть Зорге "двойным" агентом. Но некоторые были точнее и называли Рихарда "полуторным" агентом. И вот почему: Москва знала, что Зорге работал еще и на Берлин, но Берлин не знал, что он верно служит Москве в военной разведке с 1929 года.
      Разведданные, добываемые группой Зорге, не ограничивались Дальневосточным регионом. Они имели геополитическое стратегическое значение, охватывали самые разные регионы и проблемы: войну в Китае и обстановку в Маньчжурии, вопросы внешней и внутренней политики Германии, Японии, Италии, США, Англии, Франции (Индокитая).
      Если в Москве понимали огромный интеллектуальный потенциал Зорге как разведчика, журналиста, ученого, но часто не давали ему должной, своевременной оценки, то другие "свои-чужие" в Берлине и Токио умели высоко ценить сообщения Рихарда. "Письма Зорге, - отмечал в своих воспоминаниях Вальтер Шелленберг, - были, по существу, обобщающими подробными докладами, действительно полезными и по характеру своему не содержали дезинформацию. Зорге предсказывал, что "пакт трех держав" не будет иметь для Германии большого значения (военного главным образом) и уже после того, как начнется война с Россией, Япония не денонсирует договор с Советским Союзом. Сам пакт о нейтралитете от 13 апреля 1941 года между СССР и Японией был для Берлина большой неожиданностью".
      Зорге сделал и другой вывод: центр тяжести военных усилий Японии вскоре будет перенесен в акваторию Тихого океана. Основное внимание разведгруппа уделяла военным вопросам, созданию военных блоков и союзов (ось Берлин Токио Рим), угрозам вероломного нападения на СССР, направлениям основных ударов, численности армейских подразделений противника. Шифротелеграммы Рихарда Зорге были свидетельством его аналитических способностей, особого военно-политического провидения. 16 октября 1941 года он сообщил в Центр следующее: "Предполагаю, что кабинет Фумимаро Коноэ уйдет в отставку, в ближайшее время начнется война между Японией и США. Япония двинется дальше на юг, завязнет в Индокитае и Азии. В настоящее время нет опасности нападения Японии на СССР". Эту информацию запеленговали японские контрразведывательные службы. Макса Клаузена взяли с поличным. В тайнике обнаружили радиопередатчик. Это был финал, и "дело Зорге" оказалось закрытым в Японии, но не в России. Сначала после ареста и тем более после казни о "немецко-японском шпионе" в СССР старались не вспоминать. Прошло 20 лет. Только 3 ноября 1964 года Государственная комиссия дала достойную оценку работе разведгруппы Зорге.
      * * *
      Указ Президиума Верховного Совета СССР
      "О присвоении звания Героя Советского Союза товарищу Рихарду Зорге"
      За выдающиеся заслуги перед Родиной и проявленные при этом мужество и геройство присвоить товарищу Рихарду Зорге звание Героя Советского Союза посмертно.
      Председатель Президиума Верховного Совета СССР
      А. МИКОЯН
      Секретарь Президиума Верховного Совета СССР
      М. ГЕОРГАДЗЕ
      Москва, Кремль.
      5 ноября 1964 г.
      * * *
      Минуло еще почти 40 лет. И мы вновь обращаемся к Зорге и говорим о том, о чем молчали десятилетиями.
      Сначала о семье. Второй женой Рихарда была русская - Екатерина Максимова. Умерла в 1943 году под Красноярском. В Токио у Зорге была гражданская жена - Исии Ханако. Это она обнаружила и опознала останки Рихарда (по следам от трех ранений на ногах, очкам, пряжке на поясе, золотым коронкам). Урну с прахом Зорге она хранила до 8 ноября 1950 года. Установила памятник Зорге на кладбище Тама. С 1966 года появился памятник и мемориальная доска с именами соратников Зорге, где теперь возлагают цветы.
      Летом 2000 года Исии Ханако на 89-м году не перенесла воспаление легких. Она оставила три книги о "Человеке, которого звали Зорге...".
      Пролог
      За час до смерти. Исповедь
      Шероховатые стены. Под самым потолком - щель окна, очень узкая. Солнечный свет сочится сквозь нее неохотно и даже в полдень едва разгоняет полумрак. Но этой щели достаточно, чтобы доверху налить камеру влажной, изнуряющей духотой.
      Оказывается, можно привыкнуть ко всему. И к полумраку. И к немилосердной круглосуточной жаре. И к леденящему ознобу камеры, когда приходит зима. Он привык. Да если бы только жара и холод! Он испытал все, что в силах и не в силах выдержать человек. Он выдержал. И теперь даже самые злобные враги смотрели на него с недоуменным страхом, потому что не могли понять: из какого источника черпает этот чужеземец выдержку и достоинство? На суде главный обвинитель Ёсикави два часа кряду перечислял его "чудовищные преступления против империи", но так и не смог сказать, во имя чего он их совершал: ведь он был движим отнюдь не желанием славы, не честолюбием, не погоней за деньгами. Какие же еще есть ценности в жизни? И официальный адвокат Асанума, который бесстрастно произносил слова в его защиту, тоже ничего не понял. А узник верил: придет другое поколение, наученное горьким опытом нынешнего, и то, что сейчас эти считают преступлением, те оценят как подвиг. Так и случится, но сам он не доживет до той поры. Еще несколько дней, недель или месяцев в этой камере. Потом в последний раз откроется дверь, войдут начальник тюрьмы, охрана, буддийский священник. Начальник тюрьмы опять - это будет в последний раз - прочтет приговор. Он станет читать его медленно и торжественно, а священник будет молиться.
      Спасти его могло только чудо. Но он в чудеса не верил. И не страшился того, что ждет его за дверью камеры. Он знал с самого начала, что так должно произойти...
      Хорошо уже то, что теперь, после суда, его оставили наконец в покое. И он может сосредоточенно думать. Ему даже разрешили читать и, что еще важнее, писать. Он не знает, на каком листе и на каком слове оборвется его рукопись. Он не раскрывает в ней никаких тайн. Он просто снова идет по ступеням своей нелегкой, трагической и в то же время такой счастливой жизни. И рядом с ним дорогие его сердцу люди: Катя, Карл, Люба, Эрнст, Старик, Бранко, Ходзуми, Иотоку, Макс, Анна, Ханако... Он пишет для себя, для них и - это было бы действительно чудо! - для тех незнакомых, кто обязательно должен прочесть "Тюремные записки", исповедь разведчика последнее слово Рихарда Зорге.
      Но это не будет захватывающая дух история о невероятных приключениях, о погонях и перестрелках, об артистических перевоплощениях - всех тех атрибутах, которые создают ложное представление о работе разведчика. Нет, почти всю свою жизнь он провел за рабочим столом, заваленным ворохом бумаг, за изучением многотомных трудов по истории, экономике, культуре тех стран, в которых довелось ему побывать. Каждое утро начиналось для него с чтения свежих номеров газет и журналов, день проходил в беседах с друзьями и недругами, вечерами он придвигал стопку чистых листов бумаги и писал... К этому добавлялись разве что нечастые поездки по городам и весям. Могло показаться, что все, чем он занимался, доступно любому человеку в каждой из тех стран, куда направлял его Центр. Но так ли это?
      Надежным оружием его были не пистолет с разрывными пулями, не плащ и кинжал, а именно умение работать за столом, пытливость, внимательность и наблюдательность. Не просветление, не импульс, а кропотливое собирание разрозненных сведений и фактов, в результате чего происходит переход количества в качество и обрисовывается единственно точная оценка происходящих событий и прогноз на будущее. Разве не так же и врач, обследуя больного, ставит точный диагноз?..
      И еще, оглядываясь на пройденное, он может сказать самому себе: он был бескорыстно верен великому делу - тому единственному, которому посвятил всю свою жизнь. Да, жизнь его была нелегка. Немного выпало на его долю тех радостей и благ, за которые обычно и ценит ее большинство людей. Однако полная лишений, тревог и опасностей, она все равно была счастливой, как это ни парадоксально. "Путник, в Спарту придя, поведай, что все мы здесь пали в долгой неравной борьбе, волю отчизны храня...". Вот и эти его строки, подобно надписи на памятнике спартанцам, павшим у Фермопил, должны, непременно должны остаться свидетельством для них - для тех незнакомых ему, которые обязательно прочтут и поймут, во имя чего боролись и отдали свою жизнь его товарищи и он сам...
      ...Глаза привыкли к полумраку. Сердце - к изнуряющей духоте. Запястья закованы в наручники. Их не снимают даже в кабинете следователя. Рихард уже не обращает внимания на жесткую тяжесть металлических колец. Он склоняется над откидной доской-столом и пишет. Неторопливо, погруженный в себя, сосредоточенный на самом главном:
      "Все, что я предпринимал в жизни, тот путь, которым я шел, все было обусловлено тем решением, которое я принял 25 лет назад.
      ...И сейчас, встречая третий год Второй мировой войны, а в особенности имея в виду германо-советскую войну, я еще более укрепился в своей уверенности в том, что мое решение, принятое 25 лет назад, было правильным. Об этом я заявляю со всей решительностью, продумав все, что случилось со мной за эти 25 лет, и в особенности за последний год...".
      Он отложил перо. Может быть, вот-вот скрипнет дверь и войдет начальник тюрьмы. Ну что ж... В душе его нет смятения и страха, хотя он никогда еще так не жаждал жизни, ветра и солнца. Но все равно: если бы мог он тогда, 25 лет назад, заглянуть в свое будущее и увидеть этот сумрак камеры, наручники на запястьях - он все равно пошел бы по жизни этим путем.
      Глава I
      Китай. Соратники
      ...Постепенно приближался момент, когда я должен был отказаться от позиции стороннего наблюдателя и принять окончательное решение.
      Р. Зорге
      Первые шаги резидента в Шанхае
      - Павел Иванович ждет вас в десять ноль-ноль...
      Рихард вышел из дому и по старым московским улочкам стал выбираться на бульвары. Было раннее октябрьское утро 1929 года.
      Павел Иванович приглашал его к себе во второй раз. Значит, решение уже принято. И, может быть, этот день - один из последних перед долгой разлукой с Москвой, с Катей, с друзьями, со всем, что вмещает в себя слово "Родина".
      Что ж, он сам решил. Сам настаивал...
      Ветер наметал из палисадников хрустящие желтые листья. Потрескивал ледок между булыжниками мостовой. Рихард не торопился: до назначенного часа времени еще много, а он любил точность - ни на минуту раньше, ни на минуту позже. К этому его приучили годы конспиративной работы в подполье. Он шагал и внимательно, с особой остротой, как смотрят на дорогое сердцу перед долгой разлукой, вбирал в себя картины этого утра.
      Ватага ребят сломя голову неслась в школу. Дворник с медной бляхой на фартуке шаркал метлой по тротуару. Молоденькая мамаша уже выкатила коляску: спать, спать на морозце! Да, у всех свои заботы...
      На рекламной тумбе аршинными буквами: "Премьера. Лучший фильм сезона: "Обломок империи". Эпопея в 6 частях. Картину сопровождает симфонический оркестр в составе 30 музыкантов". Рядом другой плакат: "Кооперативное товарищество "Современник" предлагает новинку 1929 года: графолог-эксперт Зуев-Инсаров определяет по почерку характер, умственное и волевое развитие, творческие способности, слабые стороны личности". Вот удалец!.. Рихард даже постоял у этого объявления. "Надо же придумать такое! Может, сходить с Катей к этому эксперту шутки ради?..".
      Вчера он сказал Кате: "Наверное, скоро уеду". Она насторожилась. Весь вечер молчала.
      Несколько месяцев назад друг Вилли привел его к Кате в ее маленькую полуподвальную комнату, заваленную книгами. "Знакомьтесь. Публицист Рихард Зорге. Наша очаровательная Катюша. Вам предстоит, Катюша, научить этого публициста правильно говорить по-русски, если вы не возражаете". Они стали регулярно заниматься русским языком. Потом Катя познакомила его со своими друзьями. Все чаще они вместе проводили вечера. Беседовали о многом. Он узнал, что три года назад Катя окончила в Ленинграде институт сценического искусства, начала с блеском выступать в спектаклях. Вышла замуж. Муж тяжело заболел и умер. Она оставила сцену и пошла работать на завод аппаратчицей. Сказала: "Страна трудится - и я должна трудиться...". Работает. Дает уроки...
      Как он хочет, чтобы Катя была счастлива! Вправе ли он войти в ее жизнь?
      Но вот в памяти события последнего времени.
      19 октября в Москве, на собрании партячейки Рихард рассказывал о своей жизни:
      - В девятьсот семнадцатом году вступил в независимую социал-демократическую партию Германии. В девятьсот восемнадцатом участвовал в восстании в Киле. По заданию партийного комитета переехал в Гамбург, участвовал в создании организации студенческой молодежи. В девятнадцатом вступил в коммунистическую партию Германии. Работал в Рейнской области, был избран членом городского комитета КПГ в Аахене. В двадцатом году участвовал в подавлении капповского путча. В двадцать первом был преподавателем партийной школы, редактором партийной газеты в Золингене. Затем работал в Берлине, в Центральном комитете партии. В двадцать четвертом году участвовал в работе IX съезда КПГ...
      Как скупо: даты, партийные задания, города... Надо бы рассказать подробно, как было. С того самого дня на борту парохода "Санта-Мария". Всегда, когда он вспоминал, с чего все началось, мысль возвращала его на палубу "Санта-Марии". Он видел искрящуюся под солнцем морскую синь, надраенную до белизны палубу, едва обозначившийся по горизонту берег Германии. Рихард с друзьями - все семнадцати- и восемнадцатилетние парни возвращались из каникулярного путешествия по Швеции. Дурачились на палубе, боролись, орали песни, опьяненные морским бризом, солнцем, молодостью. И вдруг их гвалт оборвал громкий голос: "Сегодня правительство Германии объявило войну России". Это было 1 августа 1914 года.
      Той весной Рихард оканчивал школу, ему предстояло только сдать выпускные экзамены. Да разве до них было! Улицы Берлина гремели медью военных оркестров. Газетные страницы исполосовали воинственные аншлаги. Генералы и министры, "отцы нации", благословляли юных зигфридов на битвы "во славу кайзера и великой Германии". И Рихард, даже не сказав родным, записался добровольцем в вильгельмовскую армию.
      Шесть недель торопливой подготовки в военной школе под Берлином - и вот уже эшелоны ликующих, возбужденных предстоящими подвигами новобранцев мчались на фронт. Рихард - рядовой полка полевой артиллерии. Разве можно сравнить это мужское братство со скукой школьных классов, нудным спряжением глаголов и оскорбительным высокомерием учителей? Теперь они, сами бывшие школьники, - цвет и гордость нации! И даже шедшие им навстречу первые эшелоны с изувеченными соотечественниками лишь сильнее разжигали воображение.
      Пароход. Северное море. Высадка на земле Бельгии. Прямо из эшелона их бросили в жестокий бой у реки Изер. Дождь. Дым. Грязь. Кровь. Душераздирающие, животные крики изувеченных мальчишек, которые еще вчера горланили победные марши.
      В затишье между атаками, у первых братских могил - смятенные мысли: зачем все это, во имя чего? С каждым днем, с каждым боем рассеивался "патриотический" угар. Кому нужна эта бойня? Эти бессмысленные смерти? Кому нужны река Изер, река Ипр, эти поля Фландрии, деревушки, в которых жители говорили на чужом языке и смотрели на тебя ненавидящими глазами?
      Рихард взывал к авторитету великих. В школе он увлекался историей, философией, читал и перечитывал Гёте, Шиллера, Лессинга, Канта. Сосредоточенностью и аналитическим умом он выделялся среди одноклассников, и его даже прозвали "премьер-министром". Но, оказавшись в залитом водой окопе, "премьер-министр" не мог найти ответа на простой вопрос: зачем, во имя чего они здесь? Мысль работала, и вопросы обретали более завершенную форму: "Каковы скрытые побудительные мотивы, приведшие к этой новой войне?.. Кто ценой человеческих жизней стремится овладеть этими землями?.." Не знали подлинных целей войны и его товарищи-фронтовики.
      Зимой 1915 года на реке Ипр Рихард получил первое ранение. Из полевого лазарета его отправили в берлинский госпиталь. То, что он увидел в Берлине, поразило: прошло всего несколько месяцев с начала войны, а город нельзя было узнать - будто сорвали с дряхлой старухи пышные наряды и стерли косметику. Не осталось и следа от медноголосого воодушевления и барабанного патриотизма. Народ голодал. Изможденные женщины часами простаивали с продовольственными карточками у магазинов. Зато процветал черный рынок, там за бешеные деньги можно было приобрести все - еще одна сторона войны.
      В госпитале, расположенном в берлинском Ланквице, Рихард подружился с Эрихом Корренсом, тоже солдатом. Шесть месяцев - койка к койке. Долгие сумбурные разговоры о политике, о свободе личности, о месте человека в обществе, об отношении к жизни, об истории и литературе. Ровесники, они пытались найти свое место в развертывающихся событиях. Как-то Рихард поделился с Эрихом сокровенным:
      - Не хочу жить только для себя. Хочу посвятить себя служению великой идее, которая целиком, без остатка, захватила бы меня!
      Рихарду полагался отпуск. Родные настаивали, чтобы он сдал выпускные экзамены за курс школы и поступил в университет.
      Он стал учиться на медицинском факультете. Вскоре, однако Рихард понял, что его больше интересует политика. Оставив занятия медициной, он увлекся изучением политического состояния общества в стране и, как ему казалось, постиг здесь многое и теперь может объяснить солдатам на фронте подлинную суть войны. И вот, не закончив курса лечения, он снова надел военную форму, вернулся в часть, готовый вновь разделить со сверстниками опасности и лишения. Однако почти никого из друзей-однокашников он не застал в живых...
      Вскоре их часть перебросили на Восточный фронт, в Россию, страну, в которой он родился.
      Воспоминания о России у него сохранились смутные, отрывочные. Скорее всего, это были картины виденного не им самим - что может сохранить в памяти трехлетний мальчуган? - а перешедшие в зрительные образы рассказы, которые он в детстве слышал в родительском доме. Он знал, что родился под Баку, около станции Сабунчи...
      Адольф Зорге, отец Рихарда, имел в Сабунчах механические мастерские и рядом с ними, у соленого озера, собственный двухэтажный дом. В мастерских выполняли заказы, поступавшие с нефтепромыслов братьев Нобель, которым принадлежало большинство участков на Апшероне. Адольф Зорге рано овдовел и решил, по своей педантичной практичности, взять в дом новую хозяйку, молодую, здоровую и - бедную. В "Заведении Святой Нины" - так назывался благотворительный приют для сирот - ему приглянулась девушка с грустными карими глазами - Нина Кобелева. Ее отец, рабочий-железнодорожник, и мать умерли; остались шестеро сирот, Нина - старшая. Местные "филантропы" пристроили их в приюты. Нина стала женой владельца мастерской Адольфа Зорге. 4 октября 1895 года у них родился сын Рихард. Спустя три года семья переехала в Германию, поселилась в пригороде Берлина Вильмерсдорфе, в доме №18 на Манизерштрассе. Став взрослым и узнав о судьбе матери, Рихард понял, что побудило ее выйти замуж за пожилого чужеземца. Жена состоятельного предпринимателя, Нина Семеновна имела теперь возможность помогать пятерым младшим братьям и сестрам. Она учила Рихарда и других своих детей русскому языку, воспитывала в них уважение и любовь ко всему русскому.
      - Я, может быть, слишком русский, - признался Рихард как-то в госпитале Эриху Корренсу. - Я русский до мозга костей.
      И вот теперь - окопы на русской земле...
      В начале 1916 года Рихард был ранен во второй раз. Снова госпиталь в Берлине. Снова пристальное внимание ко всему, что происходит за стенами лазарета. Мрачные заводские окраины - и сверкающие огнями особняки политических и военных дельцов; надменное разглагольствование о превосходстве германского духа - и молчаливое отчаяние обездоленных. Но Рихард улавливал и приметы нового. Все чаще люди открыто говорили о том, о чем еще недавно не решались даже думать: "Хватит воевать! Даешь мир!"
      Рана залечена - и Рихард опять попросился на фронт.
      "Я не мог выносить всего того, что делала эта надменная, тупая компания, представлявшая так называемый "немецкий дух"", - напишет он впоследствии.
      Снова ранение. Несколько мучительных месяцев в кёнигсбергском госпитале.
      У его койки - сестра милосердия. Из-под крахмальной косынки смотрят умные, заботливые глаза. Однажды, в ночное дежурство девушки, Рихард поделился с ней своими мыслями. И не только нашел отклик на душевные муки впервые узнал от сестры милосердия, что существует учение, осмысливающее развитие общества, причины возникновения войн, противоречий между классами, между трудом и капиталом.
      Оказалось, что сестра милосердия и ее отец, врач этого же госпиталя, были членами революционного, независимого, крыла социал-демократической партии. Девушка познакомила Рихарда со своим отцом. С тех пор они втроем вели долгие беседы о революционном движении в Германии.
      Свой путь к марксизму Рихард начал, по его словам, в кёнигсбергском госпитале, куда он попал в марте 1916 года после тяжелого ранения осколком снаряда. Санитары подобрали его на поле боя, висевшим на колючей проволоке противотанкового заграждения. Хирурги спасли Зорге жизнь и сохранили левую ногу, укоротив ее на два с половиной сантиметра.
      В госпитальной палате буквально день и ночь кипели политические дискуссии. Люди, вопреки физическим страданиям или для того, чтобы утолить боль, старались больше читать, отвлекаться от тяжелых мыслей о "жизни и смерти".
      "Я читал Энгельса, а затем Маркса, изучал каждую книгу, какую мог только достать. Я изучал так же врагов Маркса и Энгельса, которые бросали вызов их теоретическим, философским и экономическим построениям, рылся во всей истории рабочего движения в Германии и остальной части мира. За несколько месяцев я приобрел основные познания о Марксе и началах практического образа мышления".
      Но главным для себя Рихард считал тогда необходимость разобраться в сущности и характере империалистических войн, и не только разобраться, но и участвовать в устранении причин бессмысленного саморазрушения, бесконечного повторения войн в Европе. И этот последний вопрос казался ему более фундаментальным, нежели окончание любой текущей войны.
      "Мы не были настолько трусливы, чтобы бояться ее продолжения...". Не в этом дело... "Мы слишком хорошо знали, что простой отказ от вооруженной борьбы лишь предоставлял бы врагам Германии свободу рук для осуществления их империалистических замыслов. Решения многих вопросов мы не могли найти и были слишком далеки от движения левых сил в Германии и других странах".
      В одной из принесенных медсестрой книг - издании писем Карла Маркса и Фридриха Энгельса - Рихард обратил внимание на имя одного из их адресатов: Фридрих Зорге.
      Еще в детстве в семье Рихарда вспоминали о деде и двух его братьях по отцовской линии - людях, чьи судьбы были окутаны легендами. Об этих родичах одни говорили с гордостью, а другие - недоброжелательно: их жизненные пути расходились с бюргерско-предпринимательской стезей, которой, как полагал отец Рихарда, следовало идти истинному немцу. Все три брата участвовали в революции 1848 года. Особенно активным был Фридрих Адольф Зорге, двоюродный дед Рихарда. Он сражался волонтером в добровольческом батальоне революционной Пфальцской армии против войск, направленных прусским королем Фридрихом Вильгельмом IV для подавления восставших Бадена и Пфальца. В этот период он и познакомился с Фридрихом Энгельсом. После разгрома революционных отрядов Фридрих Адольф Зорге скрывался в Швейцарии, Бельгии, эмигрировал в Англию, затем в Америку. В Нью-Йорке немецкие эмигранты основали Коммунистический клуб. Фридрих Адольф был избран его председателем. Клуб присоединился к созданному Карлом Марксом Международному товариществу рабочих. Фридрих Зорге получил от Генерального совета мандат, в котором говорилось: "Рекомендуем г-на Зорге всем друзьям Международного товарищества рабочих и вместе с тем уполномочиваем его действовать от имени и в интересах этого Товарищества". Мандат был подписан: "Карл Маркс, секретарь для Германии". Двоюродный дед был организатором американской секции I Интернационала, избирался секретарем его Генерального совета.
      В будущем, в 1941-м, мандат деда-коминтерновца станет криминалом в политическом деле против Рихарда Зорге в Токио.
      Однако в памяти Рихарда, вплоть до этих месяцев, проведенных на госпитальной койке, дед и его братья оставались легендарными личностями, подобно мифическим Прометею или братьям Диоскурам. И только теперь, углубившись в книги, Рихард понял, что Фридрих Адольф Зорге стоял у истоков революционного учения, которое должно было преобразить этот мир. Рихард мог гордиться своей родословной. И он гордился ею.
      ...В лазаретную тишину долетали отзвуки войны, продолжавшей сеять по всей Европе смерть. Война только в Германии уже поглотила два миллиона жизней, миллионы людей сделала калеками. Надвигались голод, разруха. Рихард пришел к окончательному убеждению: единственная действенная сила общества это рабочее движение, вооруженное научной революционной теорией. Он решил посвятить себя этому движению. Шел 1917 год...
      И вот в это самое время - взрыв: Октябрьская революция в России! По всей Германии - волна демонстраций и митингов солидарности с Республикой Советов.
      С волнением читал Рихард воззвание, выпущенное группой "Спартак". Эта подпольная революционная группа была образована еще в 1916 году Карлом Либкнехтом, Розой Люксембург и другими немецкими революционерами.
      В январе 1918 года Рихард поступил в Кильский университет. В городе назревали революционные события. Нужна была искра, чтобы воспламенить взрывчатое брожение масс. Поводом послужил приказ адмирала фон Шеера: кораблям германского флота, базировавшимся в Киле и Вильгельмсгафене, выйти в море и атаковать английский флот. Всем стало ясно, что готовилась чудовищная провокация: соотношение сил такое, что немецкие корабли будут неминуемо потоплены. Цель провокации - остановить поднимавшуюся волну революции.
      Моряки отказались выйти в море. По приказу командования за решетку были брошены сотни матросов. Пролетариат и военные моряки ответили демонстрацией. Власти попытались разогнать ее. И вот тогда вспыхнуло вооруженное восстание. К революционным матросам примкнул гарнизон Киля и рабочие промышленных предприятий. Двадцать тысяч моряков, солдат и рабочих захватили оружие из кайзеровских арсеналов. На мачтах военных кораблей взвились красные флаги.
      Рихард был среди восставших. Он выступал на митингах в Кильском военном порту, в солдатских и матросских казармах.
      Восстание в Киле началось 3 ноября 1918 года. Оно прозвучало сигналом к революции во всей Германии. 5 ноября Советы уже были созданы в Гамбурге, 6-го - в Бремене, затем восстание распространилось и по всем крупным городам страны. Всюду создавались Советы. 9 ноября по призыву "спартаковцев" объявили всеобщую забастовку рабочие Берлина. Их поддержали солдаты гарнизона немецкой столицы. Кайзер Вильгельм II бежал за границу. Династия Гогенцоллернов, более двух веков правившая страной, пала. В Германии была провозглашена республика.
      Но не бездействовала и реакция. Крупная буржуазия и военщина готовили разгром революционных сил.
      15 января 1919 года офицеры-белогвардейцы убили в берлинском парке Грюнвальд Карла Либкнехта, смертельно раненную Розу Люксембург бросили в канал Ландвер.
      Сопротивление пролетариата столицы было сломлено. На Берлинском вокзале Рихарда арестовали. Несколько суток он провел в заточении. Ему и его товарищам грозил расстрел. Все же их освободили, но под усиленным конвоем отправили в Киль.
      Зорге тайно от полиции выехал в Гамбург. Здесь, в университете, он начал готовиться к защите диссертации на степень доктора государственно-правовых наук и социологии. В Гамбурге он познакомился с портовым рабочим, профессиональным революционером Эрнстом Тельманом. Это знакомство переросло в дружбу.