Особенно резко это было дано понять А н г л и и и Ф р а н
      ц и и, политическая неприязнь к которым выражается намного сильнее, чем к Советскому Союзу, едва упоминаемому. Бросается в глаза, что Америка по-прежнему настаивает на действенности "договора девяти держав", бросается потому, что как раз Соединенные Штаты в довольно резкой ноте 6 ноября потребовали от Японии разъяснений, а кроме того, они слывут "отцом договора девяти держав". Если в Токио и не верят в совместный дипломатический демарш трех главных держав (Соединенных Штатов, Англии и Франции), а в совместные хозяйственные репрессии этих держав не верят и подавно, то уже одна мысль о теоретической возможности "хозяйственных санкций" достаточно неприятна. В Токио очень хорошо знают, что даже сильно ограниченные военные потребности более чем наполовину удовлетворяются ввозом из англо-американских хозяйственных областей. А поэтому, кажется, существует намерение применять новую японскую политику в Китае по отношению к Соединенным Штатам эластичнее, чем по отношению к Англии и Франции. Одновременно видны усилия обосновать новую восточноазиатскую политику не только изменением в соотношении сил, но и идеологически. При этом особую роль играет попытка поставить гегемонию в Восточной Азии на одну доску с борьбой против коммунизма, которую ведет Япония. Но наряду с этим японские притязания на гегемонию сравниваются с американской "доктриной Монро". Кроме того, "договор девяти держав" объявляется "несовместимым" и "с независимостью нового Китая". Этот договор стал-де колониальным эксплуататорским договором, и Япония должна требовать его отмены.
      В ближайшее время должен начаться дипломатический спор с главными участниками "договора девяти держав". Между тем ответ на американскую ноту протеста уже дан, однако государственный департамент в Вашингтоне объявил его "неудовлетворительным". Англия тоже дожидается продолжения переговоров о так называемых нарушениях ее прав в Китае. А адресованные Франции японские протесты по поводу снабжения Китая оружием через Индокитай заставляли ожидать резких формулировок. Однако еще важнее, чем достижение признания западными державами новой роли Японии в Восточной Азии, была задача дополнить уже обеспеченное военное господство такими хозяйственными и политическими достижениями, которые включили бы Китай в сферу японского господства не только теоретически, но и практически. За границей, особенно в Англии, сомневаются в способностях и хозяйственных силах Японии, необходимых, чтобы справиться с этой чрезвычайной задачей после того, как только ее военная сторона вызвала в Японии значительные хозяйственные и финансовые трудности. Однако Япония, то есть ее руководство и особенно ее вооруженные силы, ни на минуту не сомневается в успехе новой восточноазиатской политики.
      Все политические точки расставлены по своим местам.
      Дом на Софийской
      Наташа Звонарева доложила:
      - Товарищ комкор, Иван Иванович в приемной.
      Урицкий, не отрываясь от бумаг, кивнул.
      Иван Иванович, по должности - помощник начальника управления, а по существу - завхоз, застыл в дверях.
      Семен Петрович поднял голову.
      - Дом военведа на Софийской набережной знаешь?
      - Как не знать! Номер тридцать четыре.
      - Забронированные для нас комнаты свободны?
      - Только-только освободились... - уклончиво начал Иван Иванович.
      - Выбери большую, самую светлую. Чтобы и для малыша подходила. Подбери мебель. Словом, надо устроить одному человеку праздник.
      Завхоз кивнул:
      - Понятно... А на кого прикажете оформлять?
      Урицкий помедлил. Потом сказал:
      - На имя Максимовой Екатерины Александровны. Ее адрес: Нижне-Кисловский переулок, дом восемь дробь два, квартира двенадцать.
      В доме на Софийской, большом, толстостенном, с овальными венецианскими окнами и широчайшими коридорами, Иван Иванович согласно приказу отобрал на четвертом этаже самую хорошую, на свой взгляд, комнату: два окна смотрели на Москву-реку, на Кремль, где видна Спасская башня. Завез новую, еще пахнущую клеем мебель. И с ордером торжественно отправился в Нижне-Кисловский. В своей хлопотной работе он особенно любил эти торжественные и такие редкие моменты вручения ордеров.
      Но его ждало разочарование: дверь комнаты Максимовой оказалась на запоре. Каково же было удивление Ивана Ивановича, когда дверь не открылась перед ним ни назавтра, ни послезавтра, ни через неделю... Приказ есть приказ - и завхоз по дороге на работу и возвращаясь домой, днем, вечером и даже на рассвете наведывался в Нижне-Кисловский. Однако владелица ордера не спешила объявиться. Ничего не могли сказать и соседи.
      - Представляешь? - поделился Иван Иванович с Наташей. - Кто она такая? Вроде и не наша?
      - Наша, - ответила Наташа и сама, разволновавшись, препроводила его в кабинет комкора.
      - На работе не поинтересовался? - прервал Урицкий сетования Ивана Ивановича.
      На заводе секрет таинственного исчезновения Екатерины Александровны тотчас открылся: на "Точизмерителе" выполняется ответственный заказ, весь коллектив встал на вахту. А тут, как на грех, заболели оба бригадира сменщики Максимовой. Чтобы не сорвать задание, Катя работала все это время за них, руководила по очереди тремя бригадами. Спала тут же в конторке, на железной солдатской койке.
      Прямо в цехе Иван Иванович и передал Кате ордер и ключ от ее новой квартиры.
      ...Вахта закончилась 13 марта. Катя переехала на Софийскую набережную. Взяла с собой из Нижне-Кисловского только самое необходимое: пусть в новом доме начнется новая их жизнь. Книги перевезла все до одной - его книги и свои. Книги на русском и немецком. На полке выстроились в ряд глиняные фигурки женщин разных стран. Те, что ей он подарил.
      У большого окна, там, куда падали в полдень и не угасали до вечера солнечные лучи, оставила свободное место...
      С очередной оказией Катя послала Рихарду письмо. Рассказала об их новом жилище. В каждой строке радость и надежда: "Жду. Целую. Твоя Катя".
      Через месяц пришел ответ, датированный 9 апреля 1936 года.
      "Милая моя Катюша!
      Наконец я получил о тебе радостную весть, мне передали твои письма. Мне так же сказали, что ты живешь хорошо и что получила лучшую квартиру. Я очень счастлив всем этим и невероятно радуюсь вестям о тебе.
      Единственное, почему я грустен, это то, что ты одна все должна делать, а я при этом не могу тебе чем-либо помочь, не могу доказать свои чувства любви к тебе. Это грустно и, может быть, жестоко, как вообще наша разлука... Но я знаю, что существуешь ты, что есть человек, которого я очень люблю и о ком я здесь, вдали, могу думать, когда мои дела идут хорошо или плохо. И скоро будет кто-то еще, который будет принадлежать нам обоим.
      Помнишь ли ты еще наш уговор насчет имени?
      С моей стороны, я хотел бы изменить этот уговор таким образом: если это будет девочка, она должна носить твое имя. Во всяком случае, имя с буквы "К". Я не хочу другого имени, если даже это будет имя моей сестры, которая всегда ко мне хорошо относилась. Или же дай этому новому человеку два имени, одно из них обязательно должно быть твоим. Пожалуйста, выполни мое желание, если речь будет идти о девочке. Если же это будет мальчик, то ты можешь решить вопрос о его имени.
      Я, естественно, очень озабочен тем, как все это ты выдержишь и будет ли все хорошо. Позаботься, пожалуйста, о том, чтобы я сразу, без задержки, получил известие.
      Сегодня я займусь вещами и посылочкой для ребенка, правда, когда это до тебя дойдет - совершенно неопределенно. Будешь ли ты дома у своих родителей? Пожалуйста, передай им привет от меня. Пусть они не сердятся за то, что я тебя оставил одну. Потом я постараюсь все это исправить моей большой любовью и нежностью к тебе.
      У меня дела идут хорошо, и я надеюсь, что тебе сказали, что мною довольны.
      Будь здорова, крепко жму твою руку и сердечно целую.
      Твой И к а".
      И вдруг с Катей случилось несчастье: она заболела. Врачи сделали все, чтобы она скорее выздоровела. Но матерью стать Катя не смогла...
      "Моя дорогая Катюша!
      Получил из дома короткое сообщение и теперь знаю, что все произошло совсем по-другому, чем я предполагал.
      Пожалуйста, извини меня, но на основании двух предыдущих известий от тебя мне казалось, что все благополучно. И надо добавить, что я этого очень хотел.
      Скоро я должен получить от тебя письмо, рассчитываю - через 3-4 недели. Тогда я буду в курсе дела и буду вообще знать, как у тебя дела и чем ты занимаешься. Твои письма меня всегда радуют, ведь так тяжело жить здесь без тебя, да еще почти в течение года не иметь от тебя весточки, это тем более тяжело. Те немногие дни сделали наши отношения более определенными и более крепкими. Я очень хочу, чтобы это состояние постоянной разлуки теперь длилось не так долго и чтобы мы выдержали это.
      Я мучаюсь от мысли, что старею. Меня охватывает такое настроение, когда хочется скорее домой, домой в твою новую квартиру. Однако все это пока только мечты, и мне остается положиться на обещанное, а это значит еще выдержать порядочно времени.
      Рассуждая строго объективно, здесь тяжело, очень тяжело, но все же лучше, чем можно было ожидать.
      Напиши мне, пожалуйста, о твоей комнате, в каком районе она расположена и как ты в ней устроилась?
      Вообще прошу, позаботься о том, чтобы при каждой представляющейся возможности я имел бы от тебя весточку, ведь я здесь ужасно одинок. Как ни привыкаешь к этому состоянию, но было бы хорошо, если бы это можно было изменить.
      Будь здорова, дорогая.
      Я тебя очень люблю и думаю о тебе не только когда мне особенно тяжело. Ты всегда около меня.
      Сердечно жму руку, целую тебя.
      Большой привет друзьям - твой И к а".
      * * *
      "Милая Катюша!
      Наконец-то я получил от тебя два письма. Одно очень печальное, видимо, зимнее, другое более радостное - весеннее.
      Благодарю тебя, любимая, за оба, за каждое слово в них. Пойми, это был первый признак жизни от тебя - после долгих дней, а я так жаждал этого.
      Сегодня я получил известие, что ты поехала в отпуск. Это должно быть прекрасно - поехать с тобой в отпуск! Сможем ли мы это когда-нибудь осуществить? Я так хотел бы этого! Может быть, ты и не представляешь, как сильно? Нет, ты, конечно, это понимаешь, и я не нуждаюсь в словах.
      Рад, что ты имеешь новую квартиру, хотел бы в ней пожить вместе с тобой... Когда-нибудь это время и наступит.
      Здесь сейчас ужасно жарко, почти невыносимо. По временам я иду к морю и плаваю, но особенного отдыха здесь нет. Во всяком случае, работы полно, и если ты спросишь о нас, тебе ответят, что нами довольны и я не на последнем счету. Иначе это не имело бы смысла для тебя и для всех нас дома.
      Были здесь напряженные времена, и я уверен, что ты читала об этом в газетах, но мы миновали это хорошо, хотя мое оперение и пострадало несколько. Но что можно ждать от "старого ворона", постепенно он теряет свой вид.
      У меня к тебе большая просьба. Катюша, пиши мне больше о себе, всякие мелочи, все, что ты хочешь, только больше. Напиши так же, получила ли ты все мои письма от прошлого года?
      Ну, пока всего хорошего! Скоро ты получишь еще письмо и даже отчет обо мне. Будь здорова и не забывай меня. Привет друзьям. Шлю сердечный привет, жму руку и целую. И к а".
      "Август 1936 г.
      Милая К.!
      На днях получил твое письмо от 6.36. Благодарю за строчки, принесшие мне столько радости. Надеюсь, что ты хорошо провела отпуск. Как хотел бы я знать, куда ты поехала, как провела время, как отдохнула? Была ли ты в санатории по путевке твоего завода или моего учреждения, а может быть, просто съездила домой? На многие из этих вопросов ты не сможешь дать ответ, да и получу я его тогда, когда будет уже холодно и ты почти забудешь об отпуске. Между тем я пользуюсь возможностью переслать тебе письмо и небольшой подарок. Надеюсь, что часы и маленькие книги, которые я послал, доставят тебе удовольствие.
      Что делаю я? Описать трудно. Надо много работать, и я очень утомляюсь. Особенно при теперешней жаркой погоде и после всех событий, имевших здесь место. Ты понимаешь, что все это не так просто. Однако дела мои понемногу двигаются.
      Жара здесь невыносимая, собственно, не так жарко, как душно из-за влажного воздуха. Как будто ты сидишь в теплице и обливаешься потом с утра до ночи.
      Я живу в небольшом домике, построенном по здешнему типу - совсем легком, состоящем главным образом из раздвигаемых стен. На полу плетеные коврики. Дом совсем новый и даже "современнее", чем старые дома, и довольно уютен. Одна пожилая женщина готовит мне по утрам все, что нужно, варит обед, если я обедаю дома.
      У меня, конечно, снова накопилась куча книг, и ты с удовольствием, вероятно, порылась бы в них. Надеюсь, что наступит время, когда это будет возможно.
      Иногда я очень беспокоюсь о тебе. Не потому, что с тобой может что-либо случиться, а потому, что ты одна и так далеко. Я постоянно спрашиваю себя - должна ли ты это делать. Не была ли бы ты счастливее без меня? Не забывай, что я не стал бы тебя упрекать. Вот уже год, как мы не виделись, в последний раз я уезжал от тебя ранним утром. И если все будет хорошо, то остался еще год. Все это наводит на размышления, и поэтому пишу тебе об этом, хотя лично я все больше и больше привязываюсь к тебе и, более чем когда-либо, хочу вернуться домой, к тебе.
      Но не это руководит нашей жизнью, и личные желания отходят на задний план. Я сейчас на месте и знаю, что так должно продолжаться еще некоторое время. Я не представляю, кто бы мог у меня принять дела здесь по продолжению важной работы.
      Ну, милая, будь здорова!
      Скоро ты снова получишь от меня письмо, думаю, недель через шесть. Пиши и ты мне чаще и подробней.
      Твой И к а".
      "Октябрь, 1936.
      Моя милая К.!
      Пользуюсь возможностью черкнуть тебе несколько строк. Я живу хорошо, и дела мои, дорогая, в порядке.
      Если бы не одиночество, то все было бы совсем хорошо. Но все это когда-нибудь изменится, так как мой шеф заверил меня, что он выполнит свое обещание.
      Теперь там у вас начинается зима, а я знаю, что ты зиму так не любишь, и у тебя, верно, плохое настроение. Но у вас зима, по крайней мере, внешне красива, а здесь она выражается в дожде и влажном холоде, против чего плохо защищают и квартиры, ведь здесь живут почти под открытым небом.
      Если я печатаю на своей машинке, то это слышат почти все соседи. Если это происходит ночью, то собаки начинают лаять, а детишки - плакать. Поэтому я достал себе бесшумную машинку, чтобы не тревожить все увеличивающееся с каждым месяцем детское население по соседству.
      Как видишь, обстановка довольно своеобразная. И вообще тут много своеобразия, я с удовольствием рассказал бы тебе. Над некоторыми вещами мы бы вместе посмеялись, ведь когда это переживаешь вдвоем, все выглядит совершенно иначе, а особенно при воспоминаниях.
      Надеюсь, что у тебя будет скоро возможность порадоваться за меня и даже погордиться и убедиться, что "твой" является вполне полезным парнем. А если ты будешь больше и чаще писать, я смогу представить, что я к тому же еще и "милый" парень.
      Итак, дорогая, пиши, твои письма меня радуют. Всего хорошего.
      Люблю и шлю сердечный привет - твой И к а".
      Будни разведчиков
      По Гиндзе шествовала необычная процессия. Парадный полицейский эскорт расчищал ей путь, оттеснял к обочинам автомобили и рикш. С тротуаров на процессию глазела толпа.
      Триста человек, стараясь держать равнение, шагали по центральной улице японской столицы, улыбались и приветственно махали руками. Над их головами плыли транспаранты с фашистской свастикой, портреты Гитлера, флаги рейха. В первой шеренге вышагивал длинноногий человек - сам посол Германии Герберт Дирксен. Рядом с ним семенил министр иностранных дел Японии Хитиро Арита. За ними маршировали все немцы токийской колонии. Этим торжественным шествием 26 ноября 1936 года был ознаменован заключенный накануне в Берлине "антикоминтерновский пакт".
      Рихард шагал почти в самой голове колонны, рядом с Оттом. Где-то в хвосте колонны, среди промышленников и инженеров, шел и Клаузен, глава недавно открытой фирмы "Макс Клаузен и К°" по выпуску фотопечатных изделий - начинающий преуспевать коммерсант.
      Шествие завершилось у фешенебельного ресторана "Токио кайкан" традиционного места правительственных приемов. Здесь торжества были продолжены: начался обмен речами. Выступил Дирксен. Он говорил, что германо-японский союз - это "сердечное сближение арийцев с самураями". Министр Арита разглагольствовал о "красной опасности", давая понять, что их соглашение направлено против Советского Союза.
      Разумеется, ни тот, ни другой и словом не обмолвились о секретных статьях подписанного в Берлине пакта. Но для кого секретных?..
      Выдались напряженные месяцы. Уже на первом заседании нового кабинета премьер Хирота, как стало известно Рихарду, заявил, что Япония намерена приступить к переговорам с гитлеровской Германией. Зорге насторожился: цель этих переговоров? Но в посольстве он ни у кого не мог выведать, начались переговоры или нет. Естественно, первым приоткрыл завесу все тот же Отт:
      - Мне поручено узнать, как далеко намерен Хирота идти в укреплении связей с рейхом. Для этого надо использовать мои и ваши связи.
      - Не лучше ли действовать по дипломатическим каналам? - спросил Рихард.
      - Ни в коем случае! Это задание строго конфиденциально, о нем не знает даже посол. Я получил его не из МИДа, а от Генерального штаба.
      Зорге насторожился: дело нешуточное, если Берлин действует даже в обход Дирксена.
      Вскоре от военного атташе он получил подтверждение: в Берлине еще с осени ведутся в обстановке строжайшей секретности переговоры между Риббентропом и японским послом Осимой.
      - Дирксен узнал о переговорах и официально предупредил меня, что в это дело я могу посвятить только тебя, - передал Рихарду атташе.
      А при следующей их встрече сказал:
      - Я только что вернулся из японского Генштаба, нужно было кое-что проверить и уточнить. Могу с полной уверенностью сказать: фюрер ведет переговоры в Берлине о заключении двустороннего военного и политического соглашения с нами. А из Берлина мне сообщили, что скоро к нам пожалует высокий гость.
      - Заваривается каша? - небрежно проговорил Зорге.
      ...Действительно, через несколько дней в Токио пожаловал уполномоченный фон Риббентропа советник Хаак. Впрочем, Отт по-приятельски уведомил Рихарда, что этот советник на самом деле секретный сотрудник из ведомства адмирала Канариса.
      При встрече Хаак обменивался пустыми любезностями, не выспрашивал, но сам ни о чем серьезном не говорил. Зорге посоветовал атташе тоже не обогащать приезжего сведениями. Пусть сначала сам сообщит, зачем пожаловал.
      Хаак наконец это понял и сказал, что цель его приезда - установить, "до какого предела" готово идти правительство Хироты в будущем военно-политическом союзе с Германией.
      Зорге без промедления радировал в Центр:
      "Немецко-японские переговоры о заключении пакта ведутся в Берлине. Вскоре ожидается информация о переговорах. Р а м з а й".
      Рихарду уже стало известно: агрессивный блок, который сколачивался под видом германо-японского союза, будет замаскирован под "антикоминтерновский пакт".
      И Ходзуми Одзаки, и Бранко Вукелич - каждый по своей линии - добывали все новую информацию. Вукелич сообщал, что в посольствах западных стран тоже получены сведения о секретных переговорах, которые вызывают у англичан, французов и американцев явную тревогу. Американский посол Грю даже обратился к Хироте за разъяснениями. Японский премьер заверил посла, что эти переговоры имеют значение только в отношении к Советской России.
      Через некоторое время информация о переговорах пошла по официальной дипломатической почте. Теперь Зорге был уже в курсе всех перипетий. Через Ойгена Отта проходили документы, присылавшиеся из Берлина, и материалы, которые поступали из Генштаба японской армии. Каждый новый документ атташе старался обсудить со своим негласным советником. Через секретаря принца Коноэ в курсе событий был и Одзаки. Важные сведения добывал Ётоку Мияги, писавший в то время портреты многих генералов Генштаба.
      В результате советский разведчик смог узнать не только основное содержание военного соглашения, приложенного к договору о пакте, но и все его важные подробности. Зорге удалось передать в Центр тексты документов, раскрывающие позиции Германии и Японии. И едва представители Гитлера покинули Токио, как полный текст всего этого сверхсекретного соглашения уже лег на стол в кабинете в тихом московском переулке.
      Особенно трудно в те дни было Максу Клаузену. Он выходил в эфир ночами и на рассвете, в разгар дня или по вечерам, каждый раз меняя места передачи, чтобы пеленгаторы полковника Номуры не засекли рацию. Он передавал донесения из разных квартир: из своей, от Бранко, от Мияги. Он обеспечивал стабильную радиосвязь с Центром в любую погоду, в любое время суток. Сконструированный им передатчик легко умещался в небольшом чемодане, который в руках "делового человека", каким слыл глава фирмы "Клаузен и К°", не вызывал ровно никаких подозрений. И все же Макс счел это недостаточным. Он проявил максимум изобретательности для того, чтобы и Анна имела возможность при необходимости переносить передатчик с квартиры на квартиру. Уложив части аппарата в корзинку, она преспокойно шла по городу. Ни одному полицейскому не могло прийти в голову, что под пучками зелени или пакетиками с рисом лежала в разобранном виде радиостанция...
      Первое время Макс прятал аппаратуру у себя в спальне. В стене было отверстие: тут проходила печная труба. Клаузен привязывал отдельные блоки передатчика к веревке и спускал все вниз. Тайник вполне надежный. Единственное неудобство состояло в том, что уходило какое-то время, чтобы поднять аппаратуру наружу.
      Как-то раз, убирая квартиру, Анна заметила, что одна из стен под окном на втором этаже - полая. Острым ножом Макс вырезал две планки и ахнул: перед ним открылась вместительная ниша, сделанная будто для них. Лучшего места для хранения аппаратуры и не придумать. В нишу можно было легко поместить не один, а целых два передатчика. Конечно, не таких, который оставил ему в наследство Бернхард.
      Тот "гроб" занимал столько места, что Макса прямо-таки в дрожь бросало при одном воспоминании о нем. Мало того, что он был громоздок, он отличался ненадежностью. Максу пришлось потратить много усилий, чтобы избавиться от бесполезной груды металла. Ведь его нельзя было взять и просто так выкинуть на ближайшую свалку. Каждая деталь, попади она на глаза полицейскому, а то и специалисту, могла стать уликой.
      Посоветовавшись с Рихардом, Макс решил утопить аппарат где-нибудь за городом. Он разобрал передатчик. Части сложил в два увесистых чемодана. В первое же воскресенье они вместе с Бранко сели в машину и отправились в пригород Токио. Все шло хорошо. По дороге их никто не остановил. Они благополучно добрались до небольшого отеля с рестораном, стоявшего на берегу залива. При отеле имелась лодочная станция. Друзья решили взять лодку, погрузить в нее чемоданы и в открытом море выбросить опасный груз.
      Бранко подогнал машину к входу в отель. Макс быстро договорился с хозяином насчет лодки. Оставалось погрузить в нее чемоданы. Бранко открыл багажник, и в тот же миг около него оказался бой отеля, поднял чемоданы и крякнул:
      - Что это у вас такое тяжелое?
      Макс тут же нашелся:
      - Мы захватили с собой пива. У вас в ресторане его, кажется, не держат.
      - Вы ошибаетесь, господа, у нас всегда отличное пиво.
      - Теперь будем знать, - сказал Макс и щедро расплатился с носильщиком.
      Они отплыли подальше от берега и с облегчением вытряхнули в воду содержимое чемоданов.
      Хотя Макс и обладал теперь компактным и совершенным передатчиком, который можно создать только кустарным способом, работа на нем была сопряжена со многими опасностями. Начать хотя бы с того, что, как только Макс нажимал на ключ, в доме падало напряжение, снижался накал в лампах, и они мигали. Приходилось закрывать окна шторами. И это при нестерпимой духоте, когда во всех соседних домах окна распахнуты настежь и люди рады малейшему дуновению ветерка.
      У себя дома Клаузен работал на втором этаже, в маленькой, выходящей окнами в сад комнате, куда никто, кроме него, обычно не входил. О появлении в доме гостей его предупреждал громкий звонок в передней. У него всегда было в запасе несколько минут для того, чтобы выключить передатчик, собрать бумаги и как ни в чем не бывало спуститься вниз. И все же опасность угрожала ему постоянно.
      Как-то рано утром Клаузен вышел в эфир и, держа руку на ключе, отстукивал группы цифр. Работы было много. Вниманием радиста владели лишь листы бумаги с ровными колонками цифр да крошечная лампочка, мигавшая в такт с нажатием ключа. Точка... тире... точка... тире... Незримое сообщение уносилось в пространство, покрывало тысячекилометровые расстояния.
      Макс мысленно представил себе своего корреспондента: какой-нибудь молоденький связист в защитной гимнастерке сидит у приемника и отстукивает на машинке текст сообщения, которого с нетерпением ждут там, в Москве. Макс никогда не видел этого связиста. Но он знал: у этого парня отличный "почерк".
      "Вернусь в Москву - обязательно отыщу его", - думал Макс, машинально нажимая на ключ.
      Макс работал с увлечением. Сколько радиограмм он передал! И все же перед каждым выходом в эфир он испытывал одно и то же чувство волнения. Из всех членов группы он был единственным, кто почти каждый день слышал обращенный к ним голос Москвы.
      Неожиданно Макс почувствовал, что его что-то отвлекает и раздражает. В тишину утра вкрались посторонние шорохи. Клаузен огляделся: в комнате никого не было. Но шорохи усиливались. Радист взглянул на окно и обомлел. На суке большого дерева, росшего перед самым окном, бесцеремонно усаживался какой-то человек с большой черной брезентовой сумкой на груди.
      - Какого черта вам тут надо? - грозно крикнул Клаузен.
      - Извините, господин. Я из управления службы озеленения города, широко улыбнулся японец. - Ваше дерево слишком разрослось. Нужно подрезать отдельные сучки.
      Клаузен захлопнул створки окна, опустил шторы. Сердце громко стучало. Что это? Случайность? Или полиция подослала агента?
      Mакс закончил передачу и тут же разобрал аппаратуру. Несколько дней он ходил сам не свой. Но, к счастью, все обошлось благополучно.
      Было и еще немало случаев, когда Клаузену казалось, что японские ищейки напали на его след.
      Однажды он возвращался от Вукелича. Передатчик в чемодане лежал у него на коленях. Вдруг машину остановил полицейский. Стал спрашивать, куда он едет и откуда. Подозрительно посмотрел на чемодан.
      - Я еду из немецкого клуба, - решительно сказал Макс и протянул полицейскому визитную карточку.
      К счастью, тот не потребовал открыть чемодан.
      В другой раз, когда Клаузен вел передачу из своей комнаты на втором этаже, в дом вошел полицейский инспектор.
      - Где хозяин? - спросил он у жены Макса. - Он мне срочно нужен!
      Анне удалось задержать инспектора на несколько минут, пока Макс лихорадочно разбирал передатчик и прятал его в нишу. Он едва успел заложить отверстие в стене, как полицейский поднялся в комнату:
      - Господин Клаузен, вы задерживаете уплату очередного взноса пожарного налога!
      Только-то и всего... Фирма "Клаузен и К°" на следующий день заплатила пожарный налог вперед за целый год.
      Хотя эти инциденты были случайными, Рихард требовал еще более тщательной конспирации:
      - Разведчики обычно и попадаются на мелочах!
      В середине ноября поверенный в делах Японии в СССР Сако официально уведомил наркома иностранных дел, что слухи о подготовке "какого-то пакта" лишены основания и ему поручено опровергнуть их.
      Однако Москва благодаря Зорге располагала неопровержимыми сведениями. 18 ноября ТАСС опубликовало заявление о том, что такие переговоры не только имели место, но уже завершились:
      "Хотя в этом соглашении, подлежащем опубликованию, и говорится о борьбе с коммунизмом, на самом деле это соглашение является прикрытием для секретного японо-германского договора о согласованных действиях Японии и Германии в случае нахождения одной из них в войне с третьим государством".
      Советский посол в Токио заявил от имени правительства СССР, что такое соглашение может нанести тяжкий ущерб советско-японским отношениям.
      О том, что острие "антикоминтерновского пакта" направлено прежде всего против Советского Союза, сообщил японский журнал "Дайямондо":
      "Поскольку Советский Союз - чрезвычайно мощная держава, Япония одна не в состоянии выступить против него и поэтому вступила в соглашение со страной, которая так же считает СССР своим смертельным врагом. Если бы генеральные штабы Германии и Японии объединили свои планы, то попытки СССР обороняться были бы тщетными... По отношению к СССР может быть только одна линия - оттеснение Советского Союза в скованные льдом районы Севера".
      Посольства западных стран, поощряя японцев, одобряли пакт. Его содержание сводилось к двум основным целям: обе страны взаимно обязывались информировать друг друга о деятельности Коммунистического интернационала и вести против него борьбу в тесном сотрудничестве; принимать необходимые меры "против тех, кто внутри или вне страны, прямо или косвенно действует в пользу Коминтерна".
      Пакт оформлял союз агрессивных держав для совместной борьбы за мировое господство. Он был тесно связан с политикой гитлеровской Германии в Европе. Весной 1936 года немецкие батальоны вступили в демилитаризованную Рейнскую зону и вышли к границе с Францией. В октябре, за месяц до подписания пакта с Японией, Гитлер заключил с Муссолини соглашение о создании оси Берлин-Рим и о разграничении будущих сфер влияния на Балканах, в Дунайском бассейне, в Средиземноморье, о совместной интервенции против республиканской Испании.