- Гляди, Джимми, вон он какого стречка задал, тот малый. Вон бежит по склону, прямо как заяц! Ну, завтра в газетах появится полный отчет, будь уверен. Однако, когда берешь в руки такой отчет, нужно уметь читать между строк.
      Наездники завернули лошадей и снова приближались; Полман на своей лошадке поехал им навстречу.
      Джимми спрыгнул с пролетки. Он боялся упустить хоть одно слово тренера. Ведь это его лошадь! Едва не угодив к ней под копыта, он нетерпеливо спросил:
      - Ну как?
      Полман никогда не смотрел собеседнику в глаза. Он говорил так, словно ни к кому не обращался.
      - Расскажи-ка Шрюину, как она шла, - сказал он наезднику.
      - У меня был еще запасец. Если бы я хлестнул ее как следует, мог бы вырваться вперед на корпус, а то и больше.
      - Ах, так! - хрипло проговорил Джимми. - Смотри у меня, не смей ее хлестать; ей это ни к чему, запомни.
      Наездник обиженно буркнул:
      - Ладно!
      - Уведите ее, - сказал Полман. Затем все так же задумчиво и рассеянно добавил: - Наездник весит восемь стоунов, мистер Шрюин. У вас хорошая лошадь. Не хуже Палача.
      В душе у Джимми поднялась какая-то буйная радость, - он представил себе Палача, распластавшегося в беге. Теперь и у него была лошадь. Да, черт побери, у него была лошадь!
      IV
      Но ввести лошадь в игру не так-то просто, это - дело тонкое и деликатное. Первым делом вы вносите комиссионный сбор. Но сколько потребуется ловких ухищрений, сколько труда, прежде чем это принесет плоды! Нужно заглушить, усыпить, обмануть шестое чувство знатока, которое, подобно инстинкту дикаря в дремучем лесу, позволяет ему на расстоянии угадывать то, что скрыто от его взгляда.
      Джордж Пульхер твердо взялся за дело. С первого взгляда казалось невероятным, чтобы такой грубый и простой человек мог обладать такой тонкой интуицией, такой исключительной способностью одной рукой сеять, а другой пожинать плоды. Ничего не утверждая, он намекал, что Каллиопа и Попугай стоят друг друга.
      - Попугаи, - говорил он, - не мог бы выиграть с наездником весом в семь стоунов, так что ж говорить о Каллиопе!
      Мнение местных любителей скачек было для этого хитреца основой его комбинаций. До тех пор, пока мнение их было не в пользу Каллиопы, он понемногу наживался в Лондоне. А подозрения, которые, вполне естественно, порождала всякая его смелая комбинация, он без труда усыплял, осторожно распространяя неблагоприятные отзывы знатоков.
      В эти первые недели, когда он в упоении хватал каждый пенс, зарабатывая на неравных ставках, пока никто не заподозрил неладное, единственный, кто вставлял ему палки в колеса, - это Джимми. Он не раз узнавал, что "этот негодный малый чуть-чуть не проболтался о настоящих статях своей кобылы". Джимми, видимо, даже мысли не допускал, что его лошадь может их подвести, и вообще задрал нос. Однажды он даже ушел из трактира, не притронувшись к своему джину, - так и оставил его на стойке. Пульхер воспользовался его отсутствием, чтобы сказать лондонскому маклеру, приехавшему разнюхать, что и как.
      - Да я сам видел, как ее пробовали! А Джимми просто не хочет примириться с тем, что его одурачили.
      И на другой день его агент в Лондоне получил еще несколько ставок тридцать три против одного.
      Проба показала, что Каллиопа не уступит Палачу с наездником весом в семь стоунов два фунта, - прекрасная лошадь, на которую смело можно ставить семь к одному. Но когда Пульхер, развернув номер "Спортивной жизни" от 30 сентября, прочел, что она котируется сто к восьми, он вскипел. Чья это работа?
      Поскольку положение изменилось, пришлось думать, как теперь быть. Он вложил в это дело триста фунтов стерлингов, почти половина ставок была сделана из расчета в среднем тридцать против одного, а теперь, когда все начнут ставить на Каллиопу, он едва ли найдет игроков, которые поставят десять против одного. Кто это посмел вмешаться?
      Все объяснилось через два дня. Неизвестным, который так опрометчиво вступил в игру, был Джимми! Оказалось, он сделал это из ревности - хорош букмекер! У Пульхера даже дух захватило.
      - Ты на нее поставил только потому, что этот мальчишка ее расхваливал!
      Джимми поднял голову. Он сидел за столом в своей "конторе" в ожидании клиентов, столь редких в такую пору.
      - Это теперь не его лошадь, - сказал он угрюмо. - Я не хочу, чтобы он снял все сливки.
      - Сколько же ты поставил? - спросил Пульхер.
      - Пять ставок сто против тридцати и пятнадцать ставок двадцать против одного.
      - Смотрите, что он натворил: все дело испортил. А те пятьдесят фунтов, что остались, ты мне отдашь?
      Джимми кивнул.
      - Ну, если так, сотня фунтов еще наберется, - проворчал Пульхер, несколько смягчившись. Он встал, большой, грузный, и стоял неподвижно, раздумывая. - Теперь уже нечего выжидать, - сказал он. - Я сегодня же размещу все оставшиеся деньги. Если мне в среднем удастся сыграть в десяти к одному, у нас будет шесть тысяч триста фунтов в игре. Говорят, Дженниг выставил свою Бриллиантовую Запонку. А уж он-то знает все возможности Каллиопы, черт его побери! Надо глядеть в оба.
      И, действительно, им надо было глядеть в оба. На Бриллиантовую Запонку, четырехлетку с наездником, весившим восемь стоунов два фунта, теперь ставили так, будто Кембриджшайрские скачки уже заканчивались. Сначала пятнадцать против одного, потом семь против одного, потом пять против одного, и вот Бриллиантовая Запонка стала фаворитом. Пульхер намотал это себе на ус. Дженниг отлично знает Каллиопу! А это означает, что она... что первой ей не прийти! Хитрый Пульхер не стал напрасно тратить время на пустые сожаления. Ему было ясно, что нужно поднять котировку на Каллиопу, а потом переуступить свои ставки. Пришло время использовать Сачка.
      Над меловыми холмами висела легкая дымка, как всегда в ясный октябрьский день. Три лошади, выходившие на старт, были издали похожи на призраки. Полман опять выпустил своего Попугая, но на этот раз он не скрывал веса наездников. Наездник Сачка весил восемь стоунов семь фунтов, Каллиопы восемь, а Попугая - семь стоунов.
      И еще раз, сидя в пролетке и глядя на беговую дорожку в бинокль сквозь прозрачную дымку, Джимми почувствовал, как у него сильно забилось сердце. Вот они! "Его лошадь впереди... Все три мчатся во весь опор... Настоящие скачки! Они пронеслись мимо - Сачок отстал от Каллиопы на целый корпус, а Попугай на полкорпуса от него. Джордж Пульхер, сидевший в пролетке рядом с Джимми, пробормотал:
      - Она стоит Сачка с наездником, который весит восемь стоунов четыре фунта!
      Молча, в глубоком раздумье они вернулись в гостиницу, стоявшую на берегу реки. Молча позавтракали. После завтрака, потягивая пиво, оракул изрек:
      - У Сачка с наездником в восемь стоунов и четыре фунта почти все шансы на выигрыш, но все же это не наверняка. О сегодняшней пробе мы все расскажем как есть и вес наездников не скроем. Тогда на Каллиопу начнут ставить. А мы будем следить за Бриллиантовой Запонкой. Если котировка на нее упадет, мы будем знать, что Дженниг на этот раз не рассчитывает нас побить. Если же котировка останется прежней, мы будем знать, что Дженниг по-прежнему не считает нашу лошадь опасной. Тогда нам будет ясно, что делать: мы переуступим свои ставки, заработаем тысчонку-другую и выставим свою лошадь с наездником подходящего веса в Ливерпуле.
      Джимми уставился на него своими тусклыми глазами.
      - Как же так? - сказал он. - А вдруг она выиграет?
      - Выиграет! Если мы переуступим ставки, она не Должна выиграть!
      - А если ее подхлестнуть?
      Джордж Пульхер презрительно отозвался, понизив голос:
      - Да кому это нужно? Пускай бежит, как хочет. Мы даже не узнаем, могла бы она выиграть или нет.
      Джимми сидел молча. Наконец-то подворачивался случай, которого он ждал целых шестнадцать лет, почти всю свою сознательную жизнь. Если действовать умело, они выиграют так или иначе.
      - Кто наездник? - спросил он.
      - У Полмана есть на примете некий Докер. Он как раз нужного веса. В любом случае он для нас подойдет: отлично финиширует, хорошо чувствует расстояние и умеет распределять время. Будем ли мы ставить на выигрыш или нет, он нам все равно годится.
      Джимми погрузился в вычисления. Если переуступить ставки при котировке семь к одному, они все же получат четыре тысячи чистой прибыли.
      - Я бы предпочел выигрыш, - сказал он.
      - Эх! - сказал Пульхер. - Послушай, сынок, ведь на дорожке будет двадцать лошадей; более ненадежной скачки, чем в этом проклятом Кембриджшайре, нарочно не придумаешь. А ведь мы можем заработать тысячу так же легко, как я - поднять эту кружку. Нет уж, Джимми, лучше синицу в руки... А если Каллиопа придет первой, в дальнейшем нам от нее толку не будет. Так что давай огласим результаты сегодняшней пробы и посмотрим, какое впечатление это произведет на Дженнига.
      На Дженнига это произвело самое удивительное впечатление. Бриллиантовая Запонка стала котироваться на одно очко ниже, но потом снова поднялась до девяти против двух. Дженниг явно не унывал.
      Джордж Пульхер покачивал головой и выжидал, все еще не уверенный, по какому пути пойти. Решился он благодаря забавному стечению обстоятельств.
      В университете начались лекции; Джимми был занят, обрабатывая свою клиентуру. Благодаря вмешательству опекунов дела молодого Колькюэна каким-то чудом поправились. Он снова "встал на ноги" и жаждал восстановить свою репутацию, а эта скотина Джимми не хотел ставить против Каллиопы! Он только морщился и твердил: "Я не ставлю против своей собственной лошади". Это был уже совсем не тот человек, что раньше. Держался он самоуверенно, одевался не в пример лучше. Кто-то видел его на вокзале, - он был разодет, как настоящий франт: в пальто синего сукна, в котором его тщедушная фигура совсем тонула, и с биноклем для скачек в желтом футляре через плечо. Одним словом, "этот негодяй совсем задрал нос".
      И эта странная перемена в Джимми окончательно убедила всех, что его лошадь действительно чего-то стоит. В оксфордцах вспыхнули патриотические чувства. Как-никак, это их лошадка. Все ставили на нее, и сумма росла, как снежный ком.
      За неделю до скачек - Каллиопа твердо котировалась в девяти к одному молодой Колькюэн поехал в город, заручившись поддержкой всех оксфордцев, игравших на скачках. А вечером Каллиопа уже котировалась в шести к одному. На следующий день на нее стала ставить широкая публика.
      Джордж Пульхер воспользовался этим. В тот критический миг он действовал по собственной инициативе. Каллиопа опять стала котироваться в восьми к одному, но дело уже было сделано. Пульхер переуступил все свои ставки. Вечером он коротко объяснил Джимми положение.
      - Мы срываем тысячу, и победа в Ливерпуле, можно считать, у нас в руках. Это не так уж плохо.
      Джимми крякнул.
      - Но она могла бы и выиграть.
      - Ни в коем случае. Дженниг знает, на что идет, да и другие лошади тоже кое-чего стоят. Возьми Осу, с ней нелегко потягаться, и со Зверобоем тоже. Это, скажу тебе, классная лошадка, даже с таким наездником, как у нее.
      Джимми снова крякнул, медленно потягивая джин, потом угрюмо сказал:
      - Ну, а я не хочу, чтобы денежки потекли в карманы этого мальчишки и его компании. Как тебе нравится его наглость - ставит на мою лошадь, как будто она его собственная!
      - Нам придется поехать и посмотреть, как она побежит, Джимми.
      - Нет уж, уволь.
      - Что? Ведь она побежит в первый раз. Это будет просто неестественно, если ты не придешь.
      - Нет, - повторил Джимми. - Я не хочу видеть, как ее побьют.
      Джордж Пульхер положил руку на его костлявое плечо.
      - Чепуха, Джимми. Тебе надо поехать, чтобы поддержать свою репутацию. Тебе будет приятно взглянуть, как седлают твою лошадь. Выедем ночным поездом. Я поставлю несколько фунтов на Зверобоя. Мне кажется, он сумеет обскакать Бриллиантовую Запонку. А Докера предоставь мне, я завтра поговорю с ним в Гэтвике. Я его знаю с того времени, когда он был вот таким малышом, да и сейчас он немногим выше.
      - Ладно, - пробурчал Джимми.
      V
      Чем дольше длятся приготовления к скачкам, тем больше они доставляют удовольствия всем. Наездники наслаждаются подготовительной работой, у членов клуба и ипподромных оракулов довольно простора для воспоминаний и предсказаний; букмекеры на досуге могут хорошенько все подсчитать, вместо того, чтобы наспех за полчаса до очередного заезда, заключать сделки; но больше всех бывает увлечен профессиональный игрок: он мечтает о том, как наживет состояние на какой-нибудь из лошадок - на лошадке с подмоченной репутацией, которую все считают никуда не годной, неспособной добежать до финиша, невыезженной, слишком жирной, непородистой, медлительной а она возьмет да и придет первой! Широкая же публика каждый день читает и перечитывает в бюллетене имена лошадей, а это такое приятное занятие!
      Джимми Шрюин не принадлежал к тем философам, которые оправдывают великий, распространяющийся повсюду тотализатор тем, что он способствует улучшению породы животного, которое все меньше находит себе применение. Он оправдывал тотализатор по более простой причине - это был источник его существования. И за всю его почти двадцатилетнюю карьеру, с тех самых пор, как он начал записывать тайные ставки лондонских мальчишек, никогда судьба не благоприятствовала ему так, как в то утро, когда его лошадь должна была принести ему пятьсот фунтов, просто-напросто проиграв скачку. В предвкушении барыша он вместе с Джорджем Пульхером провел ночь в одном из лондонских мюзик-холлов. А утром он, как и подобает владельцу лошади, в вагоне первого класса специальным поездом отправился в Ньюмаркет. Поскольку это был специальный поезд, то проводник специально запер купе, впустив в него только шесть человек, и они тронулись в путь, - все шестеро профессионалы с бегающими, ничего не выражающими глазами, с обвислыми ушами, немые, как рыбы. Только один из них, толстый, краснолицый человек, который, по его словам, "занимался этим делом вот уже тридцать лет", был словоохотлив. Но даже он, разглагольствуя о прошлом или будущем той или иной "классной лошадки", ни словом не обмолвился о предстоявших скачках. Они проехали больше половины пути, прежде чем восхищение собственной проницательностью развязало им языки. Начал Джордж Пульхер.
      - Я предпочитаю Зверобоя, - сказал он. - Классная лошадка.
      - Слишком уж тяжел у него наездник, - сказал краснолицый человек. - А что вы думаете насчет Каллиопы?
      - Гм, - хмыкнул Джордж Пульхер. - Скажи-ка, Джимми, тебе нравится твоя кобыла?
      Джимми, утонувший в своем синем пальто, надвинувший на глаза коричневый котелок и окутанный сигарным дымом, почувствовав, что все взоры обратились на него, ощутил необыкновенный душевный трепет. Уставившись в пустоту между краснолицым человеком и Пульхером, он заявил:
      - Если она будет бежать так же хорошо, как она выглядит, - у нее есть шансы.
      - Да! - сказал Пульхер. - Она темной масти... с виду - хорошая лошадка, только малость легковата и некрасива.
      - Она от Лопеца и Календры, - пробормотал краснолицый человек. - Лопец недолго продержался, но это была классная лошадь на дистанции в одну милю. А Сачок себя уже показал.
      Джимми не ответил. Ему было приятно, что этот краснолицый пытался его прощупать и потерпел неудачу.
      - Да, сегодня интересная скачка. А Фаворит мне самому не нравится, хотя в Аскоте ему уже не с кем потягаться.
      - Ну, Дженниг знает, что делает, - сказал Пульхер. Дженниг! Джимми вспомнил, как он в первый раз
      увидел свою лошадь, вспомнил улыбку тренера - как будто он, Джимми Шрюин, ее владелец, был просто грязью. Подлец! Да еще велел своим конюхам бить Каллиопу! Последнее время, с тех пор, как Джордж Пульхер решил, что его лошадь должна проиграть, Джимми неотвязно мучила досада. Проклятый Пульхер! Он слишком много на себя берет! Вообразил, что Джимми Шрюин у него в руках. Он уставился на темно-красную стену купе. Боже правый! Если бы Джордж Пульхер только знал, о чем он думает!
      Но, подъезжая к ипподрому, он все же снизошел до того, что разделил с Пульхером бутерброды и бутылку вина. Вообще его обуревали чувства бурные и неопределенные: иногда он возмущался Пульхером, а иногда брало верх старое чувство уважения к гордой независимости друга. Достоинство собственника не сразу укореняется в душах тех, кем прежде помыкали.
      - С Докером все улажено, - пробормотал Пульхер, потягивая вино из оплетенной бутылки. - Я договорился с ним в Гэтвике.
      - Она могла бы выиграть, - буркнул Джимми.
      - Ну нет, сынок. По крайней мере две лошади легко обскакали бы ее.
      Как и все прорицатели, Джордж Пульхер верил в то, во что хотел верить.
      С вокзала они пошли прямо на ипподром, и Джимми увидел за перегородкой "дешевую трибуну", где уже собирались завсегдатаи. Лица да зонтики - все та же знакомая толпа. Как часто он бывал на этой трибуне, где не протолкнуться, где ничего не видишь и только слышно со всех сторон: "Два к одному против Фаворита!", "Два против одного на Фаворита!", "Три на Меч-рыбу!", "Пять на Алебастра!", "Два против одного на Фаворита!" И больше ничего - только толпа людей, таких же, как он, да небо над головой. Он едва ли сознавал свое критическое отношение к этим людям, но чувствовал смутное облегчение при мысли: "Слава богу, что я огражден от этой толпы".
      Джордж Пульхер увлекся разговором с приятелем, а Джимми закурил сигару и вышел на беговую дорожку. Он прошел мимо трибун Жокейского клуба. Там уже было несколько франтов; собравшись по двое или по трое, они обменивались глубокомысленными замечаниями. Он посмотрел на них без зависти и злобы. Теперь он сам был владельцем лошади и, можно сказать, принадлежал к их кругу. И он с особым удовольствием подумал о том, что всю жизнь он мыкался, лез из кожи, чтобы угодить этим франтам, презираемый ими, а теперь мог уехать в меловые холмы подальше и от них, и от Джорджа Пульхера, и от всей этой толпы и вдыхать запах трав, слушать пение жаворонка и смотреть, как скачет его собственная лошадь!
      Уже объявили номера для первого заезда. Как странно - не делать ставок, не тереться в толпе; как странно, что он может отдохнуть от всего этого! Отлично зная все эти вывешенные на доске имена, он ровным счетом ничего не знал о самих лошадях.
      "Пойду посмотрю, как их выводят на дорожку", - подумал он и зашагал, подпрыгивая, в своем пальто, вздувшемся колоколом, и котелке с прямыми полями. Когда он входил в загон, позади него, на трибуне, уже начинался обычный шум.
      Здесь было много зелени, и вокруг царила тишина; людей пока собралось немного. Трех лошадей, участвовавших во втором забеге, медленно водили по кругу, а у дальних ворот, откуда лошадей выводят на дорожку, собирались кучки зрителей. Джимми, покуривая сигару, присоединился к ним. Вот это лошади - каждая прямо картинка! Черт возьми, да они куда лучше людей! Красавицы!
      Одну за другой их вывели из ворот, целую дюжину. Конечно, хозяева нарочно выставили их, чтобы потом продать, но все-таки они очень хороши.
      Он повернулся спиной к лошадям и по старой привычке стал прислушиваться к тому, что говорят люди. Разговор шел о большом заезде. Он услышал, как один высокий франт назвал Каллиопу.
      - Говорят, она принадлежит какому-то маклеришке.
      Маклеришка? Ну и что ж! Разве маклер хуже всякого другого человека? Нет, иной раз он получше всех этих молодых снобов, которые живут на всем готовом! А маклер... Много ли у него бывает денег за всю жизнь?
      Мимо провели большую гнедую лошадь.
      - Это Зверобой, - сказал все тот же франт.
      Джимми неприязненно поглядел на лошадь, которую выбрал Джордж Пульхер. А вот вывели еще одну - Осу, наездник - шесть стоунов десять фунтов, а у Зверобоя - девять стоунов, наименьший и наибольший вес, допускаемый на этих скачках.
      "Моя лошадь обскакала бы любую из них, - упрямо думал он. - А эта Оса, по-моему, никуда не годится".
      Отдаленный гул на трибунах затих. Начался первый заезд. Джимми пошел к воротам. Шум возобновился, потом снова смолк, и вот лошади уже возвращаются в загон, потемневшие от пота, чуть поводя боками.
      Джимми последовал за победителем и вдруг увидел, как взвешивается какой-то жокей.
      - Кто это? - спросил он.
      - Это? Докер, кто же еще!
      Джимми пристально поглядел на него. Это был неуклюжий коротышка, кривоногий, с лицом, словно вырезанным из дерева. Улучив миг, он подошел к наезднику и сказал:
      - Докер, в большом заезде вы скачете на моей лошади.
      - Мистер Шрюин?
      - Он самый, - сказал Джимми.
      Наездник слегка подмигнул левым глазом, но лицо Джимми осталось каменным.
      - Я поговорю с вами перед заездом, - сказал он.
      Наездник снова подмигнул, кивнул головой и отошел прочь.
      Джимми опустил глаза и посмотрел на свои ботинки. Они показались ему вдруг слишком желтыми и какими-то кривыми. Но почему это ему показалось, он не мог бы объяснить.
      Теперь лошадей здесь стало больше; тех, что участвовали в первом заезде, расседлывали, покрывали попонами и уводили. Людей тоже стало больше. Вон три знакомые фигуры - тот юнец и двое его оксфордских приятелей.
      Джимми резко свернул в сторону - лучше держаться подальше от них. Терпеть их издевательства? Избавьте! На душе у него вдруг стало скверно. Ведь если бы его лошадь выиграла, он стал бы наконец человеком, - и никому не был бы обязан этим! Черт бы побрал Джорджа Пульхера вместе с его осторожностью! Подумать только, когда он вернется в Оксфорд, эти юнцы начнут насмехаться над его лошадью. Он крепко закусил окурок сигары и вдруг наткнулся на Дженнига, стоявшего подле гнедой лошади с белой звездой на лбу. Тренер и виду не подал, что узнал его, но сделал знак конюху убрать лошадь в стойло и сам последовал за ней, прикрыв за собой дверь. При этом он словно бы сказал: "Осторожно, не запачкайтесь!"
      Джимми злобно усмехнулся. Ну погоди, гад!
      Лошадей, участвовавших во втором забеге, вывели из загона, и он решил отыскать свою Каллиопу. Озираясь вокруг, он скоро нашел взглядом Полмана. Что было на уме у этого человека с кошачьей физиономией, о чем он думал, Джимми не мог угадать. Да и никто другой тоже.
      - Где лошадь? - спросил он.
      - Сейчас ее выведут.
      Ее-то уж не спутаешь ни с какой другой лошадью. Она прекрасна, точно звезда, - шкура вся блестит, сама она такая гибкая и так высоко держит голову с белым пятном на лбу. Кто сказал, что она некрасивая? Да она просто картинка! Он подошел поближе к конюху.
      - Это Каллиопа... М-да!.. Славная лошадка!.. Выглядит недурно... Кто этот Джеймс Шрюин!.. Как она котируется?.. Она мне понравилась...
      Его лошадь! Красивее ее нет в мире!
      Он прошел вслед за Полманом в стойло, чтобы посмотреть, как ее седлают. Там, в полумраке, ее готовили к скачкам: сперва массировали, потом точно подогнали седло, влили в рот немного воды из бутылки, надели уздечку. Он смотрел, как она, высоко подняв голову, стоит перед конюхом, а тот успокаивает ее, слегка подергивая поводья, которые держит, широко расставив руки, иногда поглаживает ее блестящий нос, а она притворяется, будто хочет укусить его за руку. Здесь в полумраке, отдельно от других лошадей, она казалась еще красивее, ее гладкое тело было легким и полным жизни, а в глазах сверкало горячее ожидание.
      И она должна проиграть! Эта горячая лошадка, этот сгусток огня! Его лошадь! И глубоко под синим пальто, здесь, в полутьме конюшни, зародилась и утвердилась мысль: "Будь я проклят, если она проиграет! Она может всех их обскакать! И она... она это сделает!"
      Двери распахнулись, и ее вывели. Он шел рядом. На нее смотрели, ее провожали взглядами. Ничего удивительного! Она была прекрасна - эта лошадь, принадлежавшая ему, его лошадь! Ни о чем другом он не мог думать.
      Они прошли мимо Дженнига. Бриллиантовая Запонка ожидала наездника. Джимми бросил на Дженнига убийственный взгляд. Погоди у меня, негодяй!
      У загородки его лошадь остановили. Джимми увидел нескладного коротышку-наездника в новом красном кепи и таком же камзоле. Вне сомнения, они были великолепны!
      - На два слова, - сказал он наезднику. Наездник задержался, быстро оглянувшись кругом.
      - Все в порядке, мистер Шрюин. Я знаю.
      Глаза Джимми сверкнули; почти не разжимая губ, он с трудом выдавил из себя:
      - Ты... не смей! Ты... в общем, ты должен выиграть! А на того человека не обращай внимания! Если не послушаешь меня, я добьюсь, чтоб тебя выгнали. Понятно? Ты... ты должен выиграть!
      Наездник разинул рот от удивления.
      - Хорошо, мистер Шрюин.
      - Смотри же у меня, - прошипел Джимми.
      - Наездники, садиться!
      Джимми увидел, как красный наездник взлетел в седло. И вдруг, словно обезумев, он бросился прочь.
      VI
      Он бросился туда, откуда было видно, как они вышли на дорожку - всего семнадцать лошадей. Ему не пришлось искать своего наездника, его камзол был красен, как физиономия Джорджа Пульхера или куст рододендрона под лучами солнца, он пламенел над блестящей гнедой лошадью с белой звездой на лбу, которая чуть приплясывала, проходя мимо трибун.
      Лошади делали теперь пробежку для разминки - впереди всех шел Зверобой.
      - Классная лошадь, этот Зверобой, - сказал кто-то сзади.
      Джимми нервно огляделся. Джорджа Пульхера нигде не было видно.
      Одна за другой лошади прошли мимо трибун, а он, холодея, провожал их взглядом. Ему, еще не привыкшему к виду этих существ, которым он был обязан заработком, каждая лошадь казалась "классной".
      Тот же голос сказал:
      - Новые цвета! Что ж, посмотрим, да и на лошадку заодно взглянем. С виду недурна. Каллиопа? Но котируется она все ниже...
      Джимми пошел дальше по трибунам.
      "Четыре против одного на Фаворита!", "Шесть на Зверобоя!", "Семь на Судью!", "Десять против одного на Осу!", "Десять против одного на Каллиопу!", "Четыре против одного на Бриллиантовую Запонку!", "Четыре против одного на Фаворита!"
      Лошадь Дженнига по-прежнему котируется высоко, а ставки на его лошадь понижаются.
      "Двенадцать на Каллиопу!" - услышал он вдруг, когда уже почти добрался до своего места. Сверхъестественное чутье игроков никогда им не изменяло, почти никогда!
      Его пробрала дрожь. Что он наделал, приказав Докеру выиграть! Загубил золотое яичко, которое Пульхер снес с такой осторожностью. Но, может быть, ей все равно не выиграть? Когда он поднимался на свою трибуну, мысли его окончательно спутались.
      - Эй, Джимми! - окликнул его чей-то голос. - Ну, как она, выиграет?
      Это толпа прижала к нему одного из молодых оксфордских щеголей.
      Джимми оскалил зубы, словно огрызаясь, съежился, нырнул в толпу и рванулся вперед. Он выбрался в первые ряды и протиснулся поближе к лестнице, откуда удобно было смотреть в бинокль. Позади него один из тех людей, которые наживаются, пользуясь доверчивостью неудачников, выкрикивал ставки на одно очко меньше по сравнению с курсом там, внизу. "Три против одного на Фаворита!", "Пять на Зверобоя!", "Восемь против одного на Осу!".
      - Как котируется Каллиопа? - резко спросил Джимми.
      - Сто к восьми.
      - Идет! - Вручив букмекеру восемь фунтов, он взял билет. Едва он отвернулся, у букмекера воровато забегали глаза, но он продолжал монотонно:
      - Три против одного на Фаворита... Три против одного на Фаворита. Шесть против одного на Судью.
      Джимми навел бинокль на цветной водоворот у старта. Какая-то лошадь во время разминки вырвалась вперед и была уже на полпути к финишу; на ней был наездник в желтом.
      "Восемь на Судью!", "Восемь на Судью!" - раздалось на трибуне.
      Значит, они и это уже учли! Здесь все учитывается!
      Наездник повернул Судью и скакал обратно. Джимми на миг опустил бинокль и посмотрел вниз. Там все так и кишело людьми; в такой толпе не мудрено потерять даже Джорджа Пульхера. Прямо под ним какой-то человечек, отчаянно размахивая руками, подавал знаки кому-то на "дешевой трибуне". Джимми снова поднял бинокль. Теперь лошади стояли все в ряд - красный камзол был третьим с краю.
      Старт! Наступила мертвая тишина. Что-то зеленое мелькнуло далеко справа - это Оса! До чего ж хорошо они идут! Оцепенение, сковывавшее мысли Джимми, вдруг исчезло. Бинокль задрожал у него в руке; его худое, напряженное лицо побагровело, щеки затряслись. Красный камзол... красный... Третий с краю! Он не мог бы рассказать о заезде так, как это будет рассказано в завтрашней газете: он ничего не видел, кроме красного камзола.
      Вот они пересекают стартовую черту и несутся вперед - зеленый камзол впереди, а что-то сиреневое, что-то клетчатое сзади.
      "Оса проиграла!", "Фаворит, Фаворит ведет!", "Зверобой, Зверобой выигрывает!", "Что это красное там, у трибун?"
      Это был его наездник! Какой-то человек позади Джимми вдруг будто обезумел:
      - Зверобой! Давай, Зверобой! Зверобой возьмет! Зверобой возьмет!
      Джимми ядовито зашипел: "Возьмет ли? Вот увидим!"
      Зверобой и его лошадь оторвались от остальных и бежали мимо "дешевой трибуны" - голова в голову. Докер мчался, как черт!
      "Зверобой! Зверобой!", "Каллиопа возьмет! Она возьмет!"
      Боже! Его лошадь! Они промелькнули, как вихрь, - до финиша остается не больше пятидесяти метров, а между ними нет разницы и в полголовы!
      "Зверобой! Зверобой!", "Каллиопа!"
      Он увидел, как его лошадь вырвалась вперед. Она все-таки пришла первой!
      Издав какой-то странный звук, он начал проталкиваться на лестницу. Пока он пробирался, протискивался, пробивался сквозь толпу, он ни о чем не думал. Он был целиком поглощен одним желанием - скорее вон с трибуны, скорее в загон, к своей лошади!
      Когда он добежал до загона, Докер уже взвесился. Все в порядке! Он ушел, ухмыляясь. Джимми резко повернулся и чуть не сбил с ног Полмана, который стоял неподвижно, как истукан.
      - Ну, что ж, мистер Шрюин, - сказал он, глядя куда-то мимо него. - Она выиграла.
      "Черт бы тебя побрал! - подумал Джимми. - Черт бы побрал вас всех". И он пошел к своей лошади. Дрожащая, покрытая потом, возбужденная ревом толпы, она сверкнула белками глаз, когда он погладил ее по морде.