Для этого требовалось посвятить издателей в тайну, и, кроме того, Брус привык получать за свои книги такие ничтожные суммы, что обязательно станет наводить справки, и все раскроется. Может быть, найти юриста и сделать Бруса наследником неожиданно свалившегося с неба состояния? Но это требовало бесконечных уловок и обмана, даже если юрист и возьмется за такое дело. Или просто отослать Брусу деньги билетами Английского банка с запиской: "От верного почитателя вашего таланта"? Я боялся, что Брус заподозрит здесь какую-то мистификацию или решит, что деньги украдены, и заявит в полицию. Может быть, просто пойти к нему, положить чек на стол и сказать всю правду?
      Этот вопрос ужасно волновал меня, а между тем я не считал себя вправе советоваться с теми, кто знал Бруса. Стоит только кому-нибудь рассказать, и все обязательно раскроется. Откладывать же получение по чеку столь значительной суммы было нежелательно. Кроме того, компания уже приступила к съемкам. В кино был период затишья, не хватало хороших фильмов, поэтому они гнали вовсю. А главное, я думал о Брусе: он был лишен самого необходимого, не мог никуда уехать из-за отсутствия денег и был очень подавлен мыслями о своем здоровье и будущем. Но он всегда казался мне человеком столь своеобразным, чуждым нашей цивилизации и настолько выше ее, что меня пугала мысль пойти и просто сказать ему: "Вот деньги за сценарий, который вы написали". Я как будто слышал его ответ: "Я? Я писал для кино? Не понимаю, что вы такое говорите!"
      Поразмыслив, я решил, что с моей стороны было крайне бесцеремонно продать сценарий, не посоветовавшись с Брусом. Я чувствовал, что Брус никогда не простит мне этого, а я относился к нему с большой теплотой и даже почтением, и мне было бы тяжело утратить его расположение. Наконец я нашел способ избегнуть этого: надо было внушить Брусу, что я материально заинтересован в этой сделке. Я получил деньги по чеку, положил их в банк на свое имя и, вооружившись контрактом и выписанным мною чеком на всю сумму, отправился к своему другу.
      Он лежал на двух креслах и, покуривая свои бразильские сигареты, играл с приблудным котенком. Брус на этот раз был не такой колючий, как всегда, и после некоторого вступления, состоявшего из расспросов о его здоровье и разных других вещах, я наконец решился заговорить о деле:
      - Я должен вам кое в чем признаться, Брус.
      - Признаться? В чем же?
      - Помните ту пародию на фильм, которую вы написали и отдали мне шесть недель назад?
      - Нет, не помню.
      - Ну как же: о прекрасной креолке.
      Брус рассмеялся:
      - Ах, да, да!
      Я перевел дух и сказал:
      - Ну так вот - я продал рукопись и принес вам деньги.
      - Что? Кто напечатает такую чепуху?
      - Ее не напечатали, а переделали в сценарий. Получился первоклассный фильм.
      Рука Бруса замерла на спине котенка, и он вытаращил на меня глаза. А я поспешно продолжал:
      - Мне следовало раньше сказать вам о том, что я предпринял. Но вы так раздражительны, и у вас обо всем чертовски высокие понятия. Я подумал, что если расскажу, то вы заупрямитесь и все испортите. Из вашей пародии вышел прекрасный сценарий. Вот контракт и вот чек в мой банк на сумму три тысячи фунтов. А мне вы должны триста фунтов, если хотите считать меня своим посредником. Я на это не рассчитываю, но я не так горд, как вы, и отказываться не стану.
      - Бог мой! - проговорил наконец Брус.
      - Да, я понимаю, но все это пустяки, Брус. Вы слишком щепетильны. Нечистый источник? Ну, а что теперь чисто, если уж на то пошло? Кино - это вполне закономерное выражение современной цивилизации, естественное порождение нашего времени. Кино развлекает, доставляет людям удовольствие. Возможно, это удовольствие пошлое, дешевка, но мы сами пошляки, и нечего притворяться, что мы другие. Я говорю, разумеется, не о вас, Брус, а о широкой публике. Пошлый век требует пошлых развлечений, и если мы можем их дать людям, мы должны это делать. Жизнь не так уж весела.
      Пристальный взгляд моего друга почти лишил меня дара речи, но я все-таки пролепетал, заикаясь:
      - Вы живете как бы вне нашего мира и не представляете, чего хотят люди. Им нужно что-нибудь такое, что помогло бы скрасить серость и обыденность их жизни: сильные ощущения, таинственные истории с кровопролитием, всякие сенсации. Не желая того, вы дали им это, сделали им добро, и потому вы должны взять эти деньги.
      Котенок неожиданно спрыгнул на пол. Я ждал бури.
      - Знаю, вы терпеть не можете кино, презираете его... И тут я услышал громовой голос Бруса:
      - Вздор! О чем вы толкуете, дружище? Кино! Да я чуть не каждый день хожу в кино.
      Теперь уже я воскликнул: "Бог мой!" И, сунув Брусу чек и контракт, бросился к двери, а котенок за мной.
      БЫВШИЙ Э 299
      Перевод Н. Шебеко
      I
      1
      Начальник тюрьмы был в замешательстве. Человек, стоявший перед ним, как-то странно улыбался. Вообще с этими образованными арестантами - врачами, юристами, пасторами - всегда чувствуешь себя как-то неловко; их не выпустишь на свободу с обычным: "Ну, жму руку! Надеюсь, больше не собьешься с прямого пути. Желаю успеха!" Нет! Джентльмен, отбыв срок, переставал быть номером и как бы сразу восстанавливал свое равноправие, более того, его имя опять обретало приставку, звание, которого даже еще до приговора лишали подсудимого закон и газеты с их непогрешимым знанием того, что должно делать.
      Номер 299 снова стал доктором Филиппом Райдером и стоял сейчас перед начальником тюрьмы в темно-сером костюме, худой и гибкий, с седыми волосами, которые снова отрастил перед выходом на волю, с глубоко запавшими, блестящими глазами и этой своей особенной улыбкой - трудный субъект! Начальник решил обойтись только фразой: "Итак, всего доброго, доктор Райдер" - и протянул руку, но вдруг обнаружил, что она повисла в воздухе.
      Вот как, этот парень уходит неукрощенным! Начальнику это было неприятно - такое настроение после двух лет тюрьмы! - и он стал перебирать в памяти все, что было ему известно об этом заключенном. Осужден за незаконную операцию. Необщителен. Правда, начальник не позволял арестантам общаться друг с другом, но все же чувствовал себя спокойнее, когда знал, что они общались бы, если бы это не было строго запрещено. Поведение отличное. Мнение священника: неподатлив или что-то в этом роде. Работал в тюрьме переплетчиком. Как будто все в порядке. Но ярче всего в сознании начальника запечатлелось воспоминание о долговязой фигуре этого заключенного, стремительно кружившего по двору на прогулке, - что-то в нем напоминало волка. И вот он стоит перед ним! Начальник был высокого роста, но в этот миг почему-то казался себе очень маленьким. Он поднял висевшую в пустоте руку, чтобы вывести ее из этого не совсем приятного положения, и закончил разговор жестом. Тут только Э 299 раскрыл рот:
      - Это все?
      Начальник тюрьмы, привыкший слышать от заключенных "сэр" до последней секунды, покраснел. Но тон был настолько учтив, что он решил ничего не замечать.
      - Да, это все.
      - Благодарю вас. Прощайте.
      Глаза блеснули из-под бровей, на губах под длинным, тонким носом с горбинкой появилась улыбка, и человек легким шагом пошел к двери. Скованности в его движениях не было. Вышел он бесшумно. Черт возьми! Этот парень имел такой вид, будто думал о нем: "Бедняга! Ну и жизнь у тебя!" Начальник тюрьмы внимательно оглядел свой кабинет. Что и говорить, жизнь у него необычная, в строгих рамках профессии. На окнах решетки. Сюда он по утрам вызывал провинившихся заключенных... И, засунув руки в карманы, начальник нахмурился.
      Во дворе седоватый и осанистый старший надзиратель в синей форме шел, позвякивая ключами, впереди Райдера.
      - Все в порядке, - сказал он привратнику, также одетому в синее. Номер двести девяносто девять выходит. Его ожидают?
      - Нет, сэр!
      - Ладно, открывай!
      Лязгнул ключ в замке.
      - Всего доброго, - сказал старший надзиратель,
      Бывший заключенный повернул к нему улыбающееся лицо и кивнул головой, потом обернулся к привратнику, кивнул и ему и прошел между ними, надевая на ходу серую фетровую шляпу. И снова лязгнул ключ в замке.
      - Улыбается, - заметил привратник.
      - Да, такого ничем не проймешь, - сказал старший надзиратель. - Но, как я слышал, он умный человек.
      В голосе его звучало возмущение и что-то вроде, удивления, он как будто понял, что это замечание помешало ему оставить за собой последнее слово.
      Засунув руки в карманы, освобожденный не торопясь шел по середине тротуара. В этот тусклый октябрьский день улицы были заполнены людьми, спешившими на обед. И всякий, случайно взглянув на этого прохожего, мгновенно отводил глаза, как отдергивают палец от раскаленного утюга...
      2
      Тюремный священник, собиравшийся провести свой выходной день в городе, увидел на платформе человека в серой шляпе, лицо которого показалось ему знакомым.
      - Да, это я, - сказал тот. - Бывший номер двести девяносто девять. Райдер.
      Священник удивился.
      - А... гм... - начал он, заикаясь. - Вы вышли сегодня, так, кажется? Надеюсь, вы...
      - Спасибо...
      С грохотом подошел поезд. Священник вошел в купе третьего класса. Бывший Э 299 последовал за ним. Священник был крайне удивлен: этот человек как будто и не сидел в тюрьме! А между тем это тот самый заключенный, у которого он в течение двух лет не имел, если: можно так выразиться, никакого успеха и от которого всегда уходил с чувством какой-то неловкости.
      Вот он сидит напротив, читает газету, курит сигарету, как равный среди равных. Священник опустил газету и стал смотреть в окно, пытаясь решить, как ему держать себя, но, почувствовав, что за ним наблюдают, уголком глаза взглянул на сидевшего напротив. На лице у того было ясно написано: "Чувствуешь себя неловко, не так, ли? Но ты не беспокойся. Я против тебя ничего не имею. Тебе и так чертовски скверно".
      Не подыскав подходящего ответа на этот взгляд, священник сказал:
      - Хороший денек. Какая красота вокруг!
      Бывший Э 299 посмотрел на ландшафт за окном.
      Он улыбался, но у него был вид голодного человека, и священник предложил:
      - Не хотите ли бутерброд?
      - Спасибо.
      - Извините, я хочу у вас спросить, - сказал священник через некоторое время, стряхивая крошки с колен. - Что вы намерены теперь делать? Я надеюсь, вы...
      Ну что он мог сказать? "Начнете новую жизнь?", "Исправитесь?", "Теперь все у вас пойдет хорошо?". Ничего этого он не мог сказать и взял сигарету, предложенную бывшим Э 299. А тот тоже заговорил; он произносил слова медленно, они как бы впервые сходили с языка и с трудом пробивались сквозь табачный дым.
      - Эти два года были для меня драгоценны.
      - Ага! - сказал священник с надеждой.
      - Я чувствую себя великолепно. Настроение священника омрачилось.
      - Вы хотите сказать, - начал он, - вы не раскаиваетесь, что вы не... э-э-э...
      - Да, им просто нет цены!
      Выражение его лица огорчало священника: суровое, холодное и с такой странной улыбкой. Никакого смирения! Ему еще предстоит узнать, что общество не потерпит такого поведения. Нет, не потерпит! И очень скоро ему укажут его место.
      -Боюсь, вы скоро убедитесь, - благожелательно начал священник, - что люди ничего не забывают и ничего не прощают. У вас есть семья?
      - Жена, сын и дочь.
      - Как они вас встретят?
      - Этого я не знаю.
      - А ваши друзья? Я только хочу вас немного подготовить.
      - К счастью, у меня есть средства.
      Священник пристально смотрел на него. Какое счастье!.. Или, быть может, несчастье?
      - Если бы меня можно было сломить, то ваша тюрьма, конечно, сломила бы меня... Не угодно ли еще сигарету?
      - Нет, спасибо.
      Священник опечалился. Он всегда утверждал, что с "ними" ничего не поделаешь до тех пор, пока их воля не сломлена. Грустно видеть человека, получившего такой урок и все же оставшегося столь непокорным! Закрывшись газетой, он попытался читать. Но взгляд человека, сидевшего напротив, казалось, проникал сквозь газетный лист, и священнику было очень не по себе. Очень!
      II
      1
      В гостиной маленького домика близ Кью-Гарденс миссис Райдер держала в руках розоватый листок бумаги и смотрела на него так, как если бы это был паук, - при виде пауков она всегда испытывала непреодолимый ужас. Сидевший напротив сын встал, а дочь сразу перестала играть вариации Брамса на музыку Гайдна.
      - Он пишет, что сегодня вечером!.. Девушка сняла руки с клавишей.
      - Сегодня вечером? А я думала, что это будет через месяц. Отец верен себе: ну хоть бы заранее предупредил.
      Сын, светловолосый и румяный юноша с маленькой головой, привычным жестом вынул трубку и начал ее чистить.
      - Но почему он не попросил нас встретить его в Лондоне? Должен же он понимать, что нам надо прийти к какому-то соглашению.
      Дочь, худенькая брюнетка с густыми, коротко подстриженными волосами, тоже поднялась и стояла, облокотившись на рояль.
      - Что же нам делать, мама?
      - Пусть Джек пойдет и предупредит Мэйбл и Родерика, чтобы они сегодня не приходили.
      - Хорошо, а дальше что, если он останется здесь? Он знает, что я обручен и Берил тоже?
      - Кажется, я сообщила ему об этом в последнем письме.
      - А что ты решила делать, мама?
      - Все это так неожиданно... Я не знаю.
      - Это просто неприлично! - резко сказал сын. Дочь подняла упавшую телеграмму.
      - "Вокзал Эрлс-Корт, пять часов". Он может войти с минуты на минуту. Джек, поторопись, пожалуйста! Неужели он не догадывается, что здесь никто ничего не знает?
      Миссис Райдер отвернулась к камину.
      - Ваш отец всегда считался только со своими желаниями.
      - Ну, теперь ему придется считаться с другими. Я заставлю его...
      - Доктор Райдер, мэм.
      У двери, которую закрыла горничная, стоял, улыбаясь, бывший Э 299.
      - Ну, Берта? - сказал он. - А, Берил! И ты здесь, Джек?
      Откликнулась только дочь.
      - Ну, отец, ты мог бы известить нас заранее! Бывший Э 299 посмотрел по очереди в лицо каждому.
      - Никогда не следует предупреждать детей, что им придется проглотить пилюлю. Как вы все поживаете?
      - Очень хорошо, спасибо. А ты как?
      - Как нельзя лучше. В тюрьме здоровая жизнь!
      Словно во сне, миссис Райдер перешла комнату и протянула руку, как слепая. Бывший Э 299 не взял ее руки.
      - А у вас здесь уютно, - сказал он. - Можно мне вымыться?
      - Джек, проводи отца к умывальнику.
      - Нет, в ванную, пожалуйста.
      Сын отошел от окна, взглянул на улыбающееся лицо отца и пошел вперед, указывая ему дорогу.
      Миссис Райдер, худая, бледная, темноволосая, заговорила первая:
      - Бедный Филипп!
      - Ах, мама, жалеть папу просто невозможно. Ведь так было всегда. Он почти не изменился, только что усов нет. Вот тебя мне жалко. Он не может здесь оставаться. Ведь все думают, что ты вдова!
      - Люди обычно знают больше, чем нам кажется, Берил.
      - Но никто никогда даже не намекал на это. Почему он не посоветовался с нами?
      - Мы должны подумать о нем.
      - Он о нас не думал, когда решился на то ужасное дело. И ведь он сделал это бесплатно, без всякой надобности... Разве только.... Мама, иногда мне кажется, что он не мог этого не сделать, что он был не только ее врачом, но и... любовником!
      Миссис Райдер отрицательно покачала головой.
      - Если бы это было так, он бы мне сказал. Твой отец всегда считал, что он чист перед своей совестью.
      - Как мне быть с Родди?
      - Придется подождать.
      - А вот и Джек! Ну что?
      - Он налил в ванну воду такую горячую, какую только можно терпеть. И сказал: "Это первое, что делаешь, когда попадаешь туда, и первое, что делаешь после того, как вышел оттуда. Симметрично, не правда ли?" Мне надо отнести ему наверх чашку кофе. Право, все это ужасно! Прислуга, конечно, сообразит, что доктор Райдер - наш отец. Кто еще может прийти в дом и сразу полезть в ванну?
      - Это просто смешно.
      - Да? Незаметно, чтобы он хоть чуточку стыдился. У него такой вид, точно он готов кричать об этом на всех перекрестках. Я был уверен, что он уедет за границу.
      - Мы все так думали.
      - Если бы он был подавлен, то еще можно было бы его пожалеть. А у него такой веселый вид, как у клоуна на ярмарке. Да и преступление он совершил такое... гадкое. Ну, как я все это объясню Мэйбл? Если я просто скажу, что он сидел в тюрьме, она вообразит что-нибудь еще похуже. Мама, уговори его уехать сейчас же. Прислуге мы скажем, что он наш дядя и имел дело с больными оспой.
      - Мама, ты сама отнеси ему кофе. Ох, нет, тебе нельзя, раз прислуге будет сказано, что он дядя! Джек, объясни ему, что здесь никто ничего не знает и что мама не сможет этого перенести. И поторопись! Уже половина седьмого.
      Сын взъерошил зачесанные назад волосы. Его юное лицо имело весьма решительное выражение.
      - Сказать?
      Миссис Райдер кивнула головой.
      - Скажи ему, Джек, что я к нему приеду, куда он только захочет. Скажи: я ожидала, что он так и сделает - уедет куда-нибудь и позовет меня. А здесь... Это очень трудно... - Она закрыла рот рукой.
      - Конечно, мама! Я его заставлю понять. Но прислуге пока ни слова. А вдруг уехать придется нам? Ведь это его дом.
      - Это правда, мама?
      - Да. Я купила дом на его деньги по доверенности, которую он оставил.
      - Ох, это ужасно!
      - Все ужасно, но мы должны подумать и о нем.
      Девушка откинула со лба свои пушистые волосы.
      - Действительно, похоже на то, что мы оказали ему холодный прием! Но отец был всегда такой замкнутый. Не может же он ожидать, что мы вот так сразу начнем слюни распускать. Если ему было плохо, то и нам не лучше.
      - Ну, идти мне?
      - Да, отнеси ему кофе. Торопись, мой мальчик, и будь с ним поласковей.
      Сын с выражением юношеской непримиримости ответил:
      - Да, я знаю, как говорить с ним! - И вышел.
      - Мама! Не смотри так!
      - А как мне смотреть? Улыбаться?
      - Нет, улыбаться не надо... Это он улыбается. Ты лучше поплачь, тебе надо выплакаться.
      2
      Бывший Э 299 сидел в ванной и сквозь пар и дым от сигареты с улыбкой разглядывал большой палец на ноге. Из воды торчал черный от недавнего ушиба ноготь.
      Доктор Райдер взял кофейную чашечку из рук сына.
      - Целых два года и девять месяцев я предвкушал эту минуту, Джек... но она превосходит все мои мечты.
      - Отец... я должен....
      - Хороший кофе, табак, горячая вода - величайшие блага на земле. Полчасика проведешь здесь - и чист, как стеклышко, телом и душой!
      - Отец...
      - Что? Ты можешь еще что-нибудь к этому добавить?
      - Мы... мы живем здесь уже почти два года...
      - Меньше, чем я был там. Вам здесь нравится?
      - Да.
      - А мне там не нравилось. Ты изучаешь медицину?
      - Нет. Ботанику.
      - Отлично. Тебе не придется иметь дело с людьми.
      - Мне обещают работу в здешнем ботаническом саду с начала будущего года. И я... я помолвлен.
      - Замечательно! Я за ранние браки.
      - Верил тоже помолвлена.
      - А твоя мать случайно не помолвлена?
      - Отец!
      - Дорогой мой, никто не застрахован от того, что его бросят. Зачем ожидать от своей семьи больше, чем от других? Pas si bete {Я не так глуп (франц.).}.
      Глядя на это улыбающееся лицо, с которого горячая вода уже сгоняла тюремную благодать, юноша ощутил прилив раскаяния.
      - У нас ни разу не было подходящего случая сказать тебе, как мы жалели тебя. Но мы до сих пор никак не можем понять, зачем ты это сделал?
      - Разве я сделал бы это, если б знал, что все раскроется? Но женщина погибала, отправлялась ко всем чертям... а я рисковал немногим... И вот, пожалуйста! Никогда никого не спасай, если это сопряжено с риском для тебя, Джек. Я думаю, ты с этим согласен.
      Юноша сильно покраснел. Ну как он мог сказать то, что собирался!
      - Я совсем не намерен поджимать хвост, - продолжал его отец. - Тебя не затруднит отнести чашку?
      - Может, ты хочешь еще, отец?
      - Нет, благодарю. Когда вы обедаете?
      - В половине восьмого.
      - Принеси мне, пожалуйста, бритву, а то сегодня утром меня брили каким-то тесаком.
      - Сейчас принесу.
      И сын пошел за бритвой. Не видя перед собой этого улыбающегося, чужого человека в ванне, он снова взял себя в руки. Он должен поговорить с ним начистоту - и поговорит!
      Когда он вернулся с бритвенным прибором, отец лежал, закрыв глаза, глубоко погрузившись в воду.
      Прижавшись спиной к двери, сын выпалил:
      - Здесь никто ничего не знает. Все думают, что мама вдова.
      Человек в ванне открыл глаза, и снова на лице его появилась улыбка.
      - Ты в этом уверен?
      - Да. Я знаю, что Мэйбл, девушка, с которой я обручен, ничего не подозревает. Она придет сегодня к обеду. И Родди Блейдс, жених Берил, тоже.
      - Мэйбл и Родди. Рад узнать их имена. Будь любезен, дай мне то большое полотенце. Я сейчас буду мыть голову.
      Подав отцу полотенце, юноша повернулся, чтобы уйти. Но у двери остановился.
      - Отец...
      - Вот именно! Эти естественные родственные связи постоянны и не подлежат изменению.
      Юноша повернулся и выбежал из ванной. Внизу, у лестницы, мать и сестра ожидали его.
      - Ну?
      - Ничего не вышло. Я просто не мог заявить ему, что мы хотим, чтобы он уехал.
      - Конечно, мой дорогой, я понимаю.
      - Ах, мама! Джек, ты должен!..
      - Не могу. Я сейчас пойду их предупредить.
      И, схватив шляпу, Джек убежал. Он бежал в вечернем тумане мимо маленьких домиков и пытался что-нибудь придумать. На углу, в конце ряда домиков, он остановился и позвонил.
      - Можно видеть мисс Мэйбл?
      - Она одевается, сэр. Войдите, пожалуйста.
      - Нет. Я подожду здесь.
      Стоя в темноте на крыльце, он репетировал: "Ты прости, но к нам приехал неожиданно один человек по делу..." Да, но что сказать, по какому делу?
      - Здравствуй, Джек!
      В дверях появилось видение - русая головка, розовое круглое, голубоглазое личико над пушистым свитером.
      - Послушай, дорогая... закрой дверь.
      - Зачем? Что такое? Что-нибудь случилось?
      - Да, изрядная неприятность.... Сегодня тебе нельзя будет к нам прийти, Мэйбл.
      - Не обнимай так крепко! А почему нельзя?
      - Ну-ну. Так... есть причины.
      - А я знаю! Твой отец вышел из тюрьмы.
      - Что? Да как ты...
      - Ну, конечно, мы все это знаем. Теперь мы должны быть очень внимательны к нему.
      - Неужели ты хочешь сказать, что Родди и все... а мы-то думали, что никто ничего не знает.
      - Что ты, все знают! Одни к этому относятся так, другие иначе. Я иначе.
      - А ты знаешь, что он сделал?
      - Да, я раздобыла газету и прочла весь отчет о процессе.
      - Но почему ты мне ничего не рассказала?
      - А ты почему не говорил?
      - Это было так ужасно! А ты как думаешь?
      - Я думаю, что с ним поступили безобразно.
      - Но нельзя же разрешать подобные вещи.
      - Почему нельзя?
      - Но откуда же тогда будут браться люди?
      - Англия и так перенаселена. Все это говорят.
      - Это - совсем другое дело. А тут закон.
      - Слушай, если ты хочешь спорить, то заходи в дом. Тут здорово холодно.
      - Нет, я не хочу спорить. Мне надо еще предупредить Родди. Как хорошо, что ты все понимаешь, милая! Только... ты не знаешь моего отца.
      - Значит, мне нельзя прийти?
      - Не сегодня. Мама...
      - Она, наверное, страшно рада?
      - Д-да... она рада...
      - Ну, всего хорошего. И знаешь что, ты отправляйся домой, а я скажу Родди. Ну-ну, не мни меня!
      Возвращаясь бегом домой мимо маленьких домиков, Джек думал: "Как странно, боже мой! Все оказалось наоборот. Она! Она!.. Это очень современно".
      3
      Бывший Э 299 сидел у камина, зажав сигарету в улыбающихся губах. Перед ним стоял стакан. В камине потрескивали угли. Часы пробили одиннадцать. Бросив окурок в золу, он потянулся и встал. Поднялся по лестнице, открыл первую дверь. В комнате было темно. Послышался тихий голос:
      - Филипп?
      - Я.
      Он повернул выключатель, вспыхнул свет. Его жена сидела в постели очень бледная. Она пролепетала:
      - Сегодня? Ты непременно хочешь?..
      Бывший Э 299 подошел к кровати, губы его все улыбались, в глазах было голодное выражение.
      - Вовсе нет. В тюрьме приучают к воздержанию. Тебе сейчас противно?.. Пусть будет так. Спокойной ночи.
      Голос из постели еле слышно отозвался:
      - Филипп, ты меня прости. Но все это... так неожиданно... И я...
      - Пустяки.
      Он повернул выключатель, и свет погас. Дверь закрылась.
      Три человека не могли уснуть в доме. Один спал. Те трое, что не спали, думали:
      "Если бы только он дал нам повод пожалеть его! Если бы мы могли его полюбить! Его самообладание просто пугает и отталкивает. Оно неестественно. Ему бы следовало искать нашего сочувствия и сочувствовать нам. А он, кажется, ни к себе, ни к нам, ни к кому на свете ничего не чувствует. А что будет завтра? Разве можно теперь жить здесь? Сможем ли мы терпеть его присутствие в доме или поблизости? Он страшен!"
      Спящий лежал в постели, в настоящей постели впервые за тысячу и одну ночь. Глаза на лице, как бы вырезанном из слоновой кости, были крепко закрыты. Он спал и во сне улыбался, радуясь мягкости своего ложа. Уже после рассвета бодрствующие уснули, а спящий проснулся. Его взгляд искал одежду, сложенную на полке в углу, а пониже - блестящую жестяную кружку, искал глазок в двери и полосу клеевой краски на стенах тесной, накрепко замкнутой камеры. И вдруг кровь отлила от сердца: ничего этого не было! Все его существо боролось с фантастичностью окружающего. Он лежит в комнате и видит, как свет пробивается сквозь ситцевые занавески, и на нем ночная рубашка. А под ним самая настоящая простыня! Он вздрогнул, не смея себе поверить, затем откинулся назад и лежал, улыбаясь, разглядывая оклеенный бумагой потолок.
      III
      1
      - Так не может продолжаться, мама! Не может! В его присутствии я чувствую себя жалким червяком. Я тоже сбегу, как Берил. У него одна цель заставить всех чувствовать себя мелкими и ничтожными.
      - Не забывай, что он пережил.
      - Но я не понимаю, почему он должен отыгрываться на нас. Мы ничего ему не сделали, только страдаем из-за него.
      - Он вовсе не хочет обидеть нас или кого другого.
      - Ну да! У всякого, кто заговорит с ним, сразу пропадает желание продолжать. Он как будто кожу сдирает с человека. Это похоже на болезнь.
      - Его можно только жалеть. - Но он вполне счастлив, мама. Он просто берет реванш.
      - Если бы в тот первый вечер...
      - Мы пытались. Ничего не вышло. Он совершенно ни в ком не нуждается. Как быть завтра вечером?
      - Мы не можем оставить его одного в канун рождества, Джек.
      - Тогда нам придется взять его с собой к Берил. Здесь я не выдержу. Смотри! Вон он идет.
      Бывший Э 299, с книгой под мышкой, большими легкими шагами прошел под окном, у которого стояли мать и сын.
      __ Не может быть, чтобы он не видел нас. А прошел как мимо пустого места!
      2
      Бывший Э 299 с книгой под мышкой вошел в Кью-Гарденс и сел на скамейку. Бонна с тремя детьми подошла и уселась рядом.
      - Питер, Джоан и Майкл, - сказал бывший Э 299, - имена очень модные.
      Воспитательница беспокойно заерзала на месте: этот джентльмен такой странный. И чего он улыбается?
      - Чему вы их обучаете?
      - Чтению, письму, счету, сэр, и рассказываю из библии.
      - А дети умные?.. М-да, не очень. Правдивы?.. Нет! Ну да, дети никогда не бывают правдивыми.
      Бонна нервно сжала руки.
      - Питер, - сказала она, - где твой мяч? Пойдемте поищем его.
      - Да он у меня, мисс Сомерс.
      - А! Все равно, здесь очень свежо. Идем.
      Она ушла, и Питер, Джоан и Майкл поплелись за ней.
      Бывший Э 299 продолжал улыбаться. Китайский мопс, тащивший за собой пожилую толстую даму, подошел и обнюхал его брюки.
      - Это он чует запах моей кошки, - пояснил бывший Э 299. - Кошки и собаки любят, знаете ли...
      Подхватив своего мопса и держа его под мышкой, как шотландскую волынку, толстая дама, переваливаясь, словно встревоженная гусыня, поспешила уйти.
      Прошло несколько минут. Рабочий с женой сели на скамейку полюбоваться Пагодой.
      - Любопытное строение! - сказал бывший Э 299.
      - Да! - отозвался рабочий. - Говорят, японское.
      - Китайское, мой друг. Хороший народ китайцы. Никакого уважения к человеческой жизни.
      - Что такое? Хороший... Так вы сказали...
      - Именно так.
      - Гм!..
      Жена рабочего выглянула из-за него.
      - Пошли, Джон! Тут мне солнце в глаза.
      Рабочий встал.
      - Хороший народ, вы сказали? Вот как?
      - Да.
      Жена потянула рабочего за рукав.
      - Ну, перестань ввязываться в споры с незнакомым. Идем!
      И она увела мужа.
      Часы пробили двенадцать. Бывший Э 299 поднялся и вышел из сада. Пройдя мимо нескольких домиков, он позвонил у входа в маленькую мастерскую.
      - Если ваш отец все еще не видит, я бы почитал ему, как бывало.
      - Пожалуйте, сэр. Отец ослеп навсегда.
      - Так я и полагал.
      На диване под красными султанами раскрашенного ковыля сидел невысокий, коренастый мужчина и вырезал из дерева статуэтку. Он засопел и обратил невидящие глаза в сторону гостя. Все черты его квадратного лица, казалось, говорили: "Меня не сломишь".
      - Что вы вырезаете? - спросил бывший Э 299.
      - Сегодня канун рождества, вот я и вырезаю Христа. Они у меня довольно хорошо получаются. Хотите этого?
      - Спасибо.
      - До конца бодро держался наш господь, не так ли? "Люби ближнего, как самого себя!" Значит, надо любить и себя. И он себя любил, думается мне. Впрочем, я не осуждаю его за это.
      - Пожалуй, легче любить ближних, когда их не видишь, верно?
      - Что, что? Разрешите мне ощупать ваше лицо. Это мне здорово поможет справиться с моим деревянным Христом. Я их стараюсь делать похожими на живых людей.