Братство

      - Тем хуже!
      - Не думаю. Послушай, Тайми...
      Тайми молчала.
      - Посмотри мне в лицо.
      Тайми медленно подняла на него глаза.
      - Ну, что тебе?
      - Ты с нами или нет?
      - Конечно, с вами.
      - Нет, ты не с нами.
      - Нет, с вами!
      - Ну, хорошо, не будем из-за этого ссориться. Дай руку.
      Он накрыл ее руку ладонью. Лицо Тайми густо порозовело. Вдруг она высвободила руку.
      - Смотри, вон идет дядя Хилери!
      Это и в самом деле был Хилери, и впереди него семенила Миранда. Он шел, заложив руки за спину, опустив голову. Молодые люди молча смотрели на него.
      - Погружен в самосозерцание, - пробормотал Мартин. - Вот так он всегда расхаживает. Сейчас я ему доложу обо всем.
      Лицо Тайми из розового стало пунцовым.
      - Не надо!
      - Почему?
      - Ну, потому, что... из-за этих...
      Она не могла произнести слово "нарядов": это выдало бы ее тайные мысли.
      Хилери направлялся, по-видимому, прямо к их скамье, но Миранда, завидев Мартина, остановилась. "Вот человек действия, - казалось, говорила она, тот, что треплет меня за уши". И, стараясь увести хозяина, будто без всякого умысла повернула в сторону. Но Хилери уже заметил племянницу. Он подошел к ней и сел рядом.
      - Вас-то нам и нужно, - сказал Мартин, медленно оглядывая его, как оглядывает молодой пес более старую и другой породы собаку. - Мы с Тайни ходили к Хьюзам на Хаумд-стрит. Там заваривается настоящая каша. Вы или кто-то там из вас поселили туда девушку, так вот теперь забирайте ее оттуда, и как можно скорее.
      Хилери сразу же будто ушел в себя.
      - Расскажите все как есть, - сказал он.
      - Жена Хьюза ревнует его к девушке - в этом вся беда.
      - Вот как! И в этом вся беда?
      Тайми вмешалась.
      - Абсолютно не понимаю, при чем тут дядя Хилери. Если им угодно вести себя так отвратительно... Я не знала, какие они, эти бедные, я не думала, что они способны на такое! Я убеждена, что девушка не стоит того, чтобы о ней заботиться, да и женщина эта тоже.
      - Я не говорил, что они этого стоят, - проворчал Мартин. - Дело не в этом. Важно, что полезно для здоровья.
      Хилери переводил взгляд с одного на другую.
      - Понимаю, - сказал он. - А мне казалось, что тут дело, быть может, более деликатного свойства.
      Губы Мартина искривились.
      - Вечно вы с вашей хваленой деликатностью! Что от нее толку? Был ли когда от нее прок? Право, какое-то проклятие лежит на всех вас. Почему вы никогда не действуете? Думать можно потом.
      Впалые щеки Хилери покрылись краской.
      - А ты, Мартин, никогда не думаешь прежде, чем начать действовать?
      Мартин поднялся и стоял, глядя на Хилери сверху вниз.
      - Послушайте, - начал он, - я не желаю вникать во все ваши тонкости. Я полагаюсь на свои глаза и нос. Я вижу, что женщина, если такое истеричное состояние у нее не пройдет, не сможет кормить ребенка грудью. Речь идет о здоровье их обоих.
      - Для тебя все сводится только к здоровью?
      - Да. Возьмите любую проблему. Ну, хотя бы ту же бедноту. Что им требуется? Здоровье. Ничего, кроме здоровья. Открытия и изобретения прошлого столетия выбили основу из-под старого порядка вещей, и наш долг - создать новую основу, основу здоровья, и мы это сделаем. Простой народ еще сам не понимает, что ему нужно, но он ищет, и, когда мы покажем ему истину, он ухватится за нее немедленно.
      - А кто это "мы"? - тихо спросил Хилери.
      - Кто мы? Я вам вот что скажу. Пока почтенные реформаторы пререкаются между собой, мы спокойно подойдем и проглотим их всех оптом. Мы осознали тот факт, что не теория является основанием для реформ. Мы действуем на основании того, что подсказывают нам наши глаза и носы. Если мы видим и обоняем нечто скверное, мы это скверное исправляем практическими и научными мерами.
      - И эти же меры вы применяете к человеческой природе?
      - Человеческой природе как раз и свойственно стремиться к здоровью.
      - Не знаю, не знаю... Я пока этого не вижу.
      - Возьмите хотя бы случай с этой женщиной.
      - Да, возьмем хотя бы ее случай. На этом примере, Мартин, твои доказательства мне не очень ясны.
      - Она никуда не годится: жалкое существо. И муж ее тоже. Если человек был ранен в голову и к тому же пьет, дело его дрянь. И девушка тоже никуда не годится: заурядная девица, падкая на развлечения.
      Тайми вспыхнула, и Хилери, заметив это, прикусил губу.
      - Единственно, кто стоит внимания, - это дети. Тут этот младенец... Ну, так вот, самое главное, как я сказал, это чтобы мать могла нормально его выходить. Уразумейте этот факт, а все остальное пошлите к черту!
      - Ты меня прости, но мне как-то трудно отделить вопрос о здоровье ребенка от всех других обстоятельств этой истории.
      Мартин ухмыльнулся.
      - И вы, конечно, используете это как предлог, чтобы ничего не сделать.
      Тайми быстро вложила свою руку в руку Хилери.
      - Нет, ты действительно грубое животное. Мартин, - шепнула она.
      Молодой человек бросил на нее взгляд, говоривший: "Можешь сколько угодно называть меня грубым животным, я этим горжусь. Да и, кроме того, ты сама знаешь, что тебе это вовсе не так уж противно!"
      - Лучше быть животным, чем дилетантом, - сказал он.
      Тайми, прижавшись к Хилери, словно тому требовалась ее защита, воскликнула:
      - Мартин, ты просто варвар!
      Хилери продолжал улыбаться, но лицо у него передергивалось.
      - Нет, нисколько, - сказал он. - Мартин отлично ставит диагнозы, это делает ему честь.
      И, приподняв шляпу, ушел.
      Молодые люди, стоя рядом, смотрели ему вслед. Лицо Мартина выражало странную смесь презрения и раскаяния. Тайми, пораженная, взволнованная, чуть не плакала.
      - Ничего, это не повредит, - пробормотал молодой человек. - Хорошая встряска ему полезна.
      Тайми метнула на него негодующий взгляд.
      - Иногда я тебя просто ненавижу, - сказала она. - Ты так толстокож, - у тебя не кожа, а шкура.
      Мартин взял ее за руку.
      - А у тебя кожа из папиросной бумаги, - ответил он. - Все вы такие вы, дилетанты.
      - По-моему, лучше быть дилетантом, чем... чем хамом.
      У Мартина странно дернулась челюсть, но он тут же улыбнулся. Улыбка эта, казалось, взбесила Тайми. Она вырвала от него руку и бросилась следом за Хилери.
      Мартин хладнокровно смотрел ей вслед. Вытащив трубку, он стал набивать ее, мизинцем медленно вдавливая в чашечку золотые нити табака.
      ГЛАВА XVII
      БРАТЬЯ
      Уже было сказано, что Стивн Даллисон в те субботы, когда ему не удавалось поиграть в гольф, отправлялся в клуб и там читал журналы. Эти две формы развлечения, по сути дела, сходны между собой: играя в гольф, ходишь по определенному кругу, и то же самое случается, когда читаешь журналы, ибо через какое-то время непременно натолкнешься на статьи, сводящие на нет статьи, ранее прочитанные. И тот и другой вид спорта помогает удерживать равновесие, которое сохраняет человеку здоровье и молодость.
      А сохранять здоровье и молодость было для Стивна каждодневной потребностью. Неизменно сдержанный и подтянутый, он представлял собой типичный продукт Кембриджского университета, и у него всегда был вид человека, берущего понюшку великолепного, какого-то необычайно высокого сорта табака. Но за этим чисто внешним обликом скрывался толковый работник, хороший муж и хороший отец, и его, собственно, не в чем было упрекнуть разве только в известном педантизме и в том, что он ни разу не усомнился в своей правоте. Там, где он служил, да и в других местах, встречалось много людей, подобных ему. В одном отношении он походил на них, пожалуй, даже слишком: он не любил отрываться от земли, если не знал в точности, где снова опустится.
      С самого начала они с Сесилией прекрасно ладили. Оба хотели иметь только одного ребенка - не больше, оба хотели быть в меру "передовыми" - не больше, и теперь оба считали, что Хилери поставил себя в неловкое положение - не больше. Когда Сесилия, проснувшись в своей стильной, начала семнадцатого века кровати и дав мужу сперва выспаться, рассказала ему про все, что выяснилось из ее разговора с миссис Хьюз, они, лежа на спине и приняв очень серьезный тон, тщательно это обсудили. Стивн высказал мнение, что "старина Хилери" все-таки должен вести себя осторожнее. Дальше этого он не пошел: ему даже с собственной женой не хотелось говорить о неприятных возможностях, которые, на его взгляд, здесь таились.
      Сесилия повторила те самые слова, которые сказала тогда Хилери:
      - Это так грязно...
      Стивн взглянул на нее, и оба почти в один голос воскликнули:
      - Но это же просто вздор!
      Единодушие мнений заставило их более здраво посмотреть на положение дел. Если история эта не вымысел, то что же она, как не один из тех эпизодов, о которых читаешь в газетах? Что это, как не точная копия кусочка из романа или спектакля, определяемого в тех же газетах именно этим словом "грязно"? Сесилия употребила это слово инстинктивно, оно сразу же пришло ей в голову. История с Хьюзами и маленькой натурщицей шла вразрез со всеми ее идеалами морали и хорошего вкуса - со всей той особой духовной атмосферой, таинственно и неизбежно Создаваемой вокруг души условиями определенного воспитания и определенной формы жизни. Таким образом, выходило, что если данная история - правда, то история эта "грязная", а раз она "грязная", то противно даже думать о том, что в ней могут быть замешаны члены их семьи. Однако их родные действительно в ней замешаны, а значит, это не что иное, как "просто вздор"!
      На том и успокоились до тех пор, пока Тайми, ходившая навестить дедушку, не рассказала, вернувшись, о нарядном новом платье маленькой натурщицы. Свои новости Тайми излагала за обедом, на придумывание которого Сесилия тратила немало усилий, вызывавших у нее обычно небольшую мигрень: блюдам полагалось быть и не слишком традиционными, чтобы не перекормить Стивна, но и не слишком уж эстетичными, чтобы не оставить его вовсе голодным. Пока лакей находился в столовой, Сесилия и Стивн не поднимали глаз, но как только он вышел, чтобы принести дичь, каждый поймал на себе взгляд другого. Как на грех, слово "грязно" снова пришло им на ум. Кто подарил девушке новое платье? Полагая, однако, что развивать эту мысль "грязно", они отвернулись друг от друга и, торопливо доедая обед, тут же принялись развивать эту самую мысль. Только Сесилия, будучи женщиной, шла по одному следу, а Стивн, будучи мужчиной, по другому.
      Мысли Стивна бежали в таком направлении: "Если Хилери дает ей деньги и платья и тому подобное, он или больший простак, чем я думал, или тут что-то кроется. Бианка сама виновата, но это не поможет заткнуть рот Хьюзу. Он, надо полагать, хочет вытянуть денег. А, черт..."
      Мысли Сесилии бежали в другую сторону:
      "Девушка, безусловно, не могла купить себе обновы на свой заработок. Она, вероятно, и в самом деле дурного поведения. Неприятно это думать, но, по-видимому, так. Не может быть, чтобы Хилери, после того, что я ему рассказала, повел себя настолько глупо. Если она действительно такая, это очень упрощает дело. Но кто-кто, а Хилери ни за что этому не поверит. Ах боже мой..."
      Сказать по правде, Стивну и его жене, как и любому человеку их класса и круга, при самых добрых намерениях было чрезвычайно трудно осознать реальность своих "теней". Они знали, что "тени" эти существуют, потому что встречали их на улицах, они, конечно, верили в их существование, но по-настоящему его не ощущали: так тщательно была сплетена паутина социальной жизни. Они не понимали и не знали, да и не были способны узнать и понять жизнь "теней", точно так, как "тени" в своих глухих переулках были далеки от знания и понимания того, что "господа" реально существуют, - они знали только, что оттуда идут им деньги.
      "Тени". Для Стивна, Сесилии и тысячи им подобных - это значило "простой народ", трущобы, определенные кварталы, или фабрики и заводы с их тяжелым трудом, рабочие различных профессий, люди, выполняющие для них те или иные работы; они не знали и не могли знать, что это человеческие существа, наделенные теми же свойствами, волнуемые теми же страстями, что и они сами. Причина тому - давняя, уходящая в века причина - была столь проста, столь незамысловата, что о ней никогда и не упоминалось. Но в глубине души, где уже не было места лицемерию, они знали, что дело тут всего лишь в одном небольшом обстоятельстве. Им было отлично известно: что бы они там ни говорили, какие бы деньги ни давали, сколько бы времени ни уделяли - сердца их никогда не откроются, разве... разве только, если при этом можно будет закрыть уши, глаза и нос. Это небольшое обстоятельство, более могущественнее, чем все философские учения, все парламентские законы и все проповеди, когда-либо произнесенные, властно и безраздельно царило над всем. Оно отделило один класс от другого, отделило человека от его "тени" так, как великий изначальный закон отделил свет от тьмы.
      И на этом небольшом обстоятельстве, слишком грубом, чтобы говорить о нем вслух, они и подобные им втайне строили и строили - не будет преувеличением сказать, что оно стало если не теоретической, то, во всяком случае, фактической основой законов, верований, экономики и искусств. Ибо не следует думать, что зрение у них было слабое и нюх притуплен. Нет, нет, глаза их видели прекрасно, а носы обладали способностью представлять себе бесчисленные незнакомые запахи, которые должны были находиться в жизненной среде, им, носам, несколько чуждой; они могли воссоздавать эти запахи, как собака воссоздает образ хозяина по запаху старой туфли.
      Итак, Стивн с женой сидели за обедом, и лакей принес им дичь. Это была отличная птица, откормленная в Сэрри, но лакей, разрезая ее на порции, чувствовал, как внутри у него все переворачивается - не потому, что ему самому хотелось ее, или что он был вегетарианцем, и не в силу какого-либо принципа, но потому, что по природным своим данным он был инженер, и ему до смерти надоело разрезать на порции и подавать другим жареную птицу и смотреть, как они ее едят. Храня на лице полнейшую бесстрастность, он раскладывал по тарелкам нарезанные порции людям, которые, платя ему за это, не умели читать его мысли.
      В тот самый вечер Стивн, потрудившись над докладом о существующих законах о банкротстве, который он в то время готовил, чрезвычайно осторожно, заранее раздевшись, вошел в спальню и, подойдя к кровати, тихонько скользнул в нее. Он лежал и поздравлял себя с тем, что ему удалось не разбудить жену, и Сесилия, которая и не думала спать, по необычайной осторожности мужа поняла, что он пришел к какому-то выводу, но не хочет сообщать ей об этом. Снедаемая беспокойством, она все еще не спала, когда часы пробили два.
      Вывод, к которому пришел Стивн, был следующий:
      Дважды пересмотрев все имеющиеся данные - раздельное жительство супругов, Хилери и Бианки (о чем он узнал от Сесилии) - причина непознаваемая; интерес Хилери к маленькой натурщице - причина неизвестная; ряд выясненных обстоятельств: бедность девушки, ее работа у мистера Стоуна, то, что она снимает комнату у миссис Хьюз, бурный взрыв чувств этой последней в присутствии Сесилии, угрозы Хьюза и, наконец, дорогие обновы девушки - Стивн все это подытожил и определил как самую обыкновенную "ловушку", в которую его брат из-за своего, возможно, невинного, но, во всяком случае, неосторожного поведения ухитрился попасть. Это было чисто мужское дело. Стивн упорно пытался рассматривать его как нечто не стоящее внимания, уговаривал себя, что ничего, конечно, не произойдет. Но попытки эти потерпели крах, и тому имелись три причины: во-первых, присущая ему любовь к порядку, во-вторых, глубоко укоренившееся недоверие и антипатия к Бианке и, в-третьих, убеждение (в котором он даже себе не признавался, поскольку ему очень хотелось сочувствовать низшим классам), что люди эти всегда норовят что-нибудь из тебя вытянуть. Вопрос был только в том, как велика сумма и вообще благоразумно ли давать сколько бы то ни было. Стивн решил, что неблагоразумно. Что же тогда? Ответа не было. Это его беспокоило. У него был врожденный страх перед всякого рода скандалами, и, кроме того, он очень любил Хилери. Если б только знать, какую позицию займет Бианка. На этот счет он даже не мог строить никаких догадок.
      Вот почему в тот субботний день, четвертого мая, Стивну, против обыкновения, решительно не захотелось читать журналы, - такое отвращение к всегдашним своим занятиям испытывают люди, когда нервы у них расстроены. Он дольше обычного пробыл в суде, потом сел в омнибус, заняв место наверху, и поехал прямо домой.
      Прилив житейского моря затоплял город. Людские волны одна за другой заливали улицы, всасывались в тысячи пересекающих их потоков. Один поток мужчин и женщин выливался из дома, где заседал какой-то религиозный конгресс, другой вливался в здание, где обсуждались какие-то общественные вопросы. Как сверкающая вода, заключенная между двумя рядами скал и расцвеченная мириадами многоцветных блесток, людская река двигалась по Роттен-Роу, а подле витрин закрытых магазинов вплеталась в путаную сеть маленьких живых ручейков. И повсюду в этом море мужчин и женщин мелькали их "тени", извиваясь, как комочки серой слизи, все время поднимаемой со дна на поверхность чьей-то огромной, неутомимой рукой. Тысячеголосый гул этого людского моря уходил ввысь за деревья и крыши домов и там, в безграничных просторах, медленно достигал слияния звука и тишины - той точки, где жизнь, оставив позади мелкие формы и преграды, попадает в объятия смерти и, вырвавшись из этих объятий, является уже в новых формах, разделенных новыми преградами.
      Стивн ехал, возвышаясь над толпой своих ближних, и тот же весенний ветерок, который заставил говорить вязы, пытался шепотом рассказать ему о бесчисленных цветах, оплодотворенных им, о бесчисленных развернутых им листках, о бесчисленных барашках, поднятых им на море, о бесчисленных крылатых тенях, брошенных им на меловые холмы, и о том, как своим благоуханием он пробудил в сердцах людей бесчисленные желания и сладкую тоску.
      Но рассказать обо всем этом ветру удалось лишь отчасти, ибо Стивн, как то присуще людям культурным и во всем умеренным, общался с природой только тогда, когда выходил из дому специально с этой целью, и дикого нрава ее втайне побаивался.
      На пороге своего дома он встретил Хилери - тот собирался уходить.
      - Я встретил в Кенсингтонском саду Таймя и Мартина, - сказал Хилери. Тайми затащила меня к вам позавтракать, и с тех пор я сидел у вас.
      - А юного оздоровителя она тоже притащила с собой? - спросил Стивн настороженно.
      - Нет.
      - Отлично. Этот молодой человек действует мне на нервы. - Взяв старшего брата под руку, он добавил: - Послушай, старина, может, вернемся в дом? Или ты предпочитаешь пройтись?
      - Предпочитаю пройтись, - ответил Хилери.
      Будучи людьми столь различными, а быть может, именно в силу этого несходства, братья искренне любили друг друга; такая любовь зиждется на чем-то более глубоком и более примитивном, чем родство душ, и она постоянна, потому что не зависит от влияния разума. Корнями своими любовь братьев уходила в те далекие годы, когда они, еще совсем малыши, целовались и дрались, спали в кроватках, стоящих рядом, "не ябедничали" друг на друга, и порой один даже принимал на себя грешки другого. Теперь их могло раздражать или утомлять длительное пребывание вместе, но они ни при каких обстоятельствах не могли бы подвести друг друга благодаря именно той прочной лояльности, начало которой было положено еще в детской.
      Впереди братьев бежала Миранда, они шли за ней по усаженной цветами дорожке к Хайд-парку, говорили на посторонние темы, и каждый знал, чем заняты мысли другого.
      Стивн вдруг решил действовать напрямик:
      - Сесси мне рассказала, что этот тип, Хьюз, что-то там затевает.
      Хилери кивнул.
      Стивн с некоторым беспокойством взглянул на лицо брата: его поразило, что оно какое-то новое, не столь кроткое и спокойное, как всегда.
      - Он что, просто-напросто негодяй, да?
      - Не могу сказать тебе определенно, - ответил Хилери. - Вероятно, нет.
      - Но ведь это же ясно, старина, - пробормотал Стивн и, любовно стиснув руку брата, добавил: - Послушай, дружище, я тебе ничем не могу помочь?
      - В чем? - спросил Хилери.
      Стивн быстро прикинул в уме, какова, собственно, занимаемая им позиция: ведь он чуть не проговорился, что подозревает старшего брата. На тщательно выбритом лице Стивна проступила краска. Слегка нахмурясь, он сказал:
      - Ну, конечно, в том нет и слова правды.
      - В чем? - снова спросил Хилери.
      - В том, что утверждает этот негодяй.
      - Да, в том, что он говорит, правды нет, но вот верят ли мне, что в том нет правды, - это вопрос другой.
      Стивн задумался над этим обидным ответом. Брат разгадал его тайные мысли - Стивн, не сомневающийся в своих дипломатических способностях, был уязвлен.
      - Главное, не терять головы, дружище, - сказал он наконец.
      Они проходили по мосту через Серпантайн. По блестевшей внизу воде молодые клерки катали на лодках своих возлюбленных; от весел поднималась зыбь и сверкала на солнце; вдоль берегов лениво плавали утки. Хилери перегнулся через парапет.
      - Вот что, Стивн. Судьба этой девушки мне не безразлична. Это такое беспомощное создание... И она, по-видимому, избрала меня себе в защитники. Я не могу оттолкнуть ее, но это и все, понимаешь?
      Слова эти подняли в душе Стивна бурю, как если бы брат прямо обвинил его в узости взглядов. Чувствуя, что он должен как-то оправдаться перед ним, Стивн начал:
      - Разумеется, старина, я прекрасно понимаю. И, пожалуйста, не думай, что я - лично я - стал бы осуждать тебя, если бы даже ты пожелал зайти как угодно далеко. Зная, с чем тебе приходится мириться дома... Что меня несколько беспокоит, так это вся ситуация в целом.
      Изложив свою точку зрения столь исчерпывающе ясно, Стивн почувствовал, что снова перевел разговор в более общий план и реабилитировал себя как человека широких взглядов. Он тоже перегнулся через парапет и стал глядеть на уток. Оба молчали. Затем Хилери сказал:
      - Если Бианка откажется устроить девушку на новую квартиру, я сделаю это сам.
      Стивн взглянул на брата в изумлении, почти в испуге: Хилери говорил с необычной для него категоричностью.
      - Дорогой мой друг, - сказал Стивн. - На твоем месте я бы не стал обращаться к Бианке. Женщины - такой странный народ.
      Хилери улыбнулся. Стивн заключил из этого, что к брату вернулось обычное его спокойствие.
      - Хочешь знать мое мнение? Тебе, по-моему, следует совершенно от всего отстраниться. Пускай этим займется Сесси.
      В глазах Хилери вспыхнула злая ирония.
      - Покорно благодарю, - сказал он, - но дело касается только нас одних.
      Стивн поспешил ответить:
      - Именно это и мешает тебе ясно видеть положение. Хьюз способен причинить весьма крупные неприятности. Нельзя давать ему ни малейшего повода. То есть я хочу сказать... Дарить этой девице платья и тому подобное...
      - Вот оно что, - сказал Хилери.
      - Ты пойми, дружище, - заторопился Стивн, - я сомневаюсь, что тебе удастся заставить Бианку посмотреть на вещи твоими глазами. Если бы вы... если бы вы были в более близких отношениях, тогда, конечно, дело другое. То есть я хочу сказать, что девушка по-своему очень привлекательна.
      Хилери оторвался от созерцания уток, и оба зашагали по направлению к Пороховому складу. Стивн избегал смотреть в лицо брату. Наперекор его воле в нем заговорило уважение к Хилери, основанное, быть может, на разнице в годах, а может, и на ощущении, что Хилери знает его лучше, чем он Хилери. К тому же он чувствовал, что с каждым словом почва под ним не только не становится тверже, но все больше превращается в трясину. Хилери заговорил:
      - Ты не доверяешь моей способности действовать?
      - Напротив, - ответил Стивн. - Я не хочу, чтобы ты предпринимал какие-либо действия.
      Хилери рассмеялся. От этого горького смеха у Стивна защемило сердце.
      - Ну-ну, дружище, - сказал он. - Я думаю, друг другу-то мы можем доверять.
      Хилери стиснул руку брата.
      Тронутый этим жестом, Стивн продолжал:
      - Чертовски неприятно, что тебе приходится волноваться из-за такой гнусной истории.
      К ним быстро приближался шум автомобиля, вот он перешел в громкий рев, и чей-то голос крикнул:
      - Здравствуйте!
      Из машины высунулась рука и приветливо помахала им. То промчался "Демайер А-прим" и в нем мистер Пэрси, возвращавшийся в Уимблдон. Впереди автомобиля мчалась небольшая тень, позади него вились клубы гари, затемнявшие дорогу.
      - Вот тебе символ, - пробормотал Хилери.
      - Что ты хочешь сказать? - спросил Стивн сухо. Слово "символ" ему претило.
      - Посередине - машина, мчащаяся к своей цели, впереди нее прыгают тени, вроде нас с тобой, а позади - гарь. Вот тебе все общество в целом: его основная масса, его передовая часть, его отходы.
      Стивн ответил не сразу.
      - Довольно натянутое сравнение, - заметил он. - Ты хочешь сказать, что Хьюзы и прочие - это экскременты общества?
      - Вот именно, - последовал сардонический ответ. - Между ними и нами мистер Пэрси и его машина, и это непреодолимая преграда, Стивн.
      - А кому, черт возьми, охота ее преодолевать? Если ты имеешь в виду пресловутое "братство" нашего старика, то я к нему не стремлюсь. - И внезапно добавил: - Знаешь, я считаю, что вся эта история подстроена, это ловушка.
      - Ты видишь Пороховой склад? - сказал Хилери. - Так вот то, что ты называешь "ловушкой", скорее напоминает мне именно это. Я не хочу тебя пугать, но, мне кажется, ты, как и наш юный друг Мартин, склонен недооценивать эмоциональные возможности человеческой натуры.
      Беспокойство исказило обычную маску на лице Стивна.
      - Я не понимаю, - сказал он, запинаясь.
      - Люди не машины, даже такие дилетанты, как я, даже такие пропащие, как Хьюз. Мне думается, во всей этой истории можно обнаружить борьбу чувств, если не страстей. Скажу тебе откровенно, то, что я живу холостяком, не прошло для меня безнаказанно. В сущности, я ни за что не ручаюсь. Тебе лучше не вмешиваться, Стивн, вот и все.
      Стивн заметил, что тонкие руки брата дрожат, и это встревожило его больше всего остального.
      Они пошли дальше по берегу. Опустив глаза, Стивн тихо сказал:
      - Как я могу не вмешиваться, если тебе грозят неприятности? Это невозможно.
      Он увидел, что его чувство, действительно искреннее, дошло до сердца Хилери. Ему захотелось закрепить это впечатление.
      - Ты ведь знаешь, как ты нам всем дорог, - сказал он. - Для Сесси и Тайми будет ужасно, если вы с Бианкой...
      Хилери, чуть улыбнувшись, посмотрел ему в лицо, и под этим пытливым взглядом Стивн почувствовал, насколько он ниже, мельче Хилери. Старший брат поймал его на том, что он хотел извлечь выгоду из того впечатления, какое произвела его маленькая вспышка братской любви. Такая проницательность раздосадовала Стивна.
      - Быть может, я не имею права давать советы, - сказал он, - но мое мнение таково: тебе следует решительно бросить все это. Девушка не стоит твоих забот. Передай ее попечению общества - ну, как его, того, где миссис Таллентс-Смолпис, - не помню, как оно называется.
      Странные звуки, похожие на веселый смех, заставили Стивна поднять голову - неужели Хилери смеется?
      - Мартин, - сказал Хилери, - тоже хочет, чтобы дело это рассматривали исключительно с гигиенической точки зрения.
      Задетый за живое, Стивн ответил:
      - Сделай одолжение, не смешивай меня с этим юным оздоровителем. Я просто думаю, что имеется много такого, чего ты не знаешь об этой девушке и что надо бы разузнать.
      - Ну, а затем?
      - А затем... затем и действовать соответственно. При этих словах Хилери так явно замкнулся, что
      Стивн поспешил сказать:
      - Ты, конечно, назовешь это бездушием, но ты же сам знаешь, дружище, ты чрезмерно чувствителен.
      Хилери резко остановился.
      - Извини, Стивн, здесь мы с тобой распрощаемся, - сказал он. - Я хочу все обдумать.
      И, повернув обратно, он сел на скамью, лицом прямо к солнцу.
      ГЛАВА XVIII
      ИДЕАЛЬНАЯ СОБАКА
      Хилери долго сидел на солнце, глядя на светлую, прозрачную воду и на множество породистых уток, которые бродили в кустах, высматривая червяков круглыми яркими глазами. Между его скамьей и железной оградой, увенчанной остриями, непрерывно шли люди - самые разнообразные мужчины, женщины, дети. Время от времени одна из уток вдруг останавливалась и бросала критический взгляд на эти создания, будто сравнивая их формы и оперение со своими собственными. "Если бы разведением вашей породы занималась я, - казалось, говорила утка, - я бы сумела добиться более интересных результатов. Худшего сборища, чем эти, в общем, на редкость безобразные утки, я не видела и видеть не желаю". И сделав плечами быстрое, хотя и тяжеловесное движение, она отворачивалась и возвращалась к своим товаркам.
      Но утки не могли надолго отвлечь мысли Хилери. Для него, человека, больше знакомого с идеями, чем с фактами, лучше умеющего управлять словами, нежели ходом событий, сложившееся положение становилось нешуточной дилеммой. Он раздумывал над ним с каким-то непонятным ему самому смущением, почти насмешливо. Стивн раздосадовал его до крайности. Как он всегда все мельчит! Хотя, правду сказать, стороннему наблюдателю вся эта история должна казаться в достаточной степени смехотворной. Что бы подумал о ней человек столь здравомыслящий, как мистер Пэрси? Быть может, и в самом деле принять совет Стивна, бросить все это? Но тут Хилери ступал на зыбкую почву чувств.
      Отказать в поддержке беззащитной девушке, испугавшись первых же признаков опасности для самого себя, - Хилери это претило. Но уж так ли девушка будет одинока? Разве не имеется, как выразился Стивн, много такого, чего он, Хилери, о ней не знает? Что, если у нее есть другие источники "помощи"? Что, если у нее и в самом деле есть "прошлое"? Но и тут его останавливала собственная щепетильность - нельзя совать нос в чужую личную жизнь.
      Ко всему прочему дело еще безнадежно осложнялось семейными неприятностями Хьюзов. Ни один совестливый человек - а какими бы недостатками ни обладал Хилери, упрекнуть его в отсутствии совести было нельзя - не мог игнорировать эту сторону проблемы.