37

Архангел следовал за Демоном по пятам с самой приемной короля. Гобелен, который сдвигается, дверь, которая открывается на тайный проход, там — две или три ступеньки, и вот… хроники описывают, что подобные конструкции вели в салон мадам де Ментенон, в бильярдную, где король каждый вечер играл партию.

Его сопровождал паж, он придерживал угол гобелена, затем приветствовал дам, разодетых в парчу. Одна из них привстала.

Два взгляда, один — золото, другой — изумруд, скрестились. И в темноте лабиринтов дворца Версаля распространился солоноватый воздух берегов Америки, запах протухшей рыбы, которую сушат на солнце… Вот женщина, которая рыдает, встав на колени возле тела, пронзенного гарпуном: «Залиль! Залиль! Не умирай!..»

Это Она, я уверен, — подумал Кантор де Пейрак.

Тотчас же он отыскал золотой луидор в кармане и сунул его лакею.

— Имя женщины, которая только что мне встретилась!..

Лакей не знал, но «подогретый» вознаграждением, которое мог потерять, он исчез куда-то на минуту, потом вернулся и, подойдя к ассамблее, сгруппировавшейся вокруг бильярдного стола, он прошептал на ухо юноше:

— Мадам де Горреста.

— Кто ее муж? Его титул? — засыпал его вопросами паж, награждая второй монетой.

На этот раз лакей оставил свой пост на час, подсчитав, что возможные упреки не будут стоить таких денег.

Перед окончанием партии короля он вернулся и сообщил Кантору на ухо все, что сумел разведать.

Эта дама была супругой господина губернатора Нивернэ, недавно прибывшего в Версаль по приказу короля. Ходили слухи, что ему поручал дело чрезвычайной важности. Его супруга, утонченная, изящная и приятная особа, понравилась мадам де Ментенон, которая принимала ее среди других дам, что являлось для этих последних наилучшей возможностью быть возле Солнца.

Он узнал, что чета приготовлялась к отъезду в Гавр, и оттуда — в Канаду, где господин де Горреста должен был занять пост губернатора.

Наутро он узнал, что это была «вдова» старого Пари, которая вышла замуж за господина де Горреста.

Все вставало на свои места.

Если Кантор хотел любым доступным образом испросить разрешения на путешествие через моря, ему нужен был удобный случай и предлог. Кантор понял. У него не было ни дня, ни, даже, часа промедления.

Он отправился к мадам де Шольн, своей любовнице. Он нашел ее, охваченную беспокойством из-за того, что она не видела его в течение сорока восьми часов. Не сочтя нужным ставить ее в известность о причинах внезапного решения, он предупредил ее, что собирается отплыть по срочному делу в Новую Францию, и что по этому поводу ему нужно двадцать тысяч ливров.

Мадам де Шольн показалось, что мир раскалывается надвое.

Она издала ужасный вопль, эхо которого не могло отзываться в ее ушах без того, чтобы она не ощутила стыда, отчаяние и жгучего вожделения. Это был крик раненого животного.

— Нет!.. Только не вы!.. Никогда! Не покидайте меня!..

Он посмотрел на нее с негодованием и непониманием.

— Разве вам не известно, мадам, что ничто не может длиться вечно? Вот почему мы должны срывать плод и наслаждаться им, когда он нам дается… Вам это было хорошо известно, когда вы приняли меня в вашей кровати. В мире нет ничего постоянного!.. Мне нужно ехать!..

Она представила его, скачущего по дорогам, атакуемого бандитами, тонущего…

— Но море!.. — простонала она.

Он рассмеялся. Море?.. Да это пустяки. Несколько неприятных недель качки на волнах, мечтая, отдаваясь на милость стихии и доверяя деревянному корпусу, который вас держит, вопрос терпения!

Блестящая юность заставила ее пожалеть, что в его возрасте она не была так весела.

— Ты хочешь встретиться с ним?.. С маленьким лесным животным?..

Кантор нахмурился. Тень пробежала по его лицу.

— Я вовсе не уверен, что встречу его, — сказал он озабоченно.

— Он звал вас?

— Не знаю…

— Не сердите короля…

— Мой брат все уладит…

Они обменялись словами, пока мадам Шольн открывала сундуки, затем шкатулки и наполняла кошель Кантора луидорами, даже не считая.

— Я тебя не отпущу…

— Долг и честь не обсуждаются, мадам.

— Но наконец! Что происходит? Ваша семья, там, в Америке, она что, в опасности?..

— Хуже!

Она уронила голову на его плечо, обливаясь слезами.

— Мой прекрасный господин, ну хоть скажите мне… кого вы собираетесь преследовать?

— Зло!

Он выпрямился. И она отстранилась. Она видела его словно через завесу тумана.

Она будет его ждать, вспоминая его жесты, его редкие улыбки, его слова, такие мудрые. «Мадам, разве вы не знаете, что нет ничего вечного?»

— Спасибо! — крикнул он. — И молитесь! Молитесь за меня!

Он бежал к двери.

— Нет! Вы не можете так уйти… не сказал мне «прощай»!..

Он возвратился в стыдливом порыве и обнял ее. Пока он целовал ее, она поняла, что перед ней — мужчина, тот самый, о котором она мечтала на заре своей жизни. С которым она мечтала жить день за днем.

— Подождите, мой дорогой… Мне в голову внезапно пришла еще одна идея… Два бриллианта из сережек, жемчужное ожерелье, — все это вы сможете продать.

Она отдала их ему, вложила в ладонь и закрыла его пальцы на драгоценностях, словно это было ее бедное сердце, которое он уносил с собой. Он целовал руки этой достойной женщины, которые держал в своих ладонях.

— Спасибо. Спасибо. Я скажу брату, чтобы он вам все возместил, чем раньше, тем лучше.

Она стонала, слезы текли потоком.

— Нет, оставьте все… Это значит, что частичка меня будет с вами.

Он бросился на колени как в первый раз, обнял ее ноги.

— Нежный друг, будь ты благословенна!..

Всю оставшуюся жизнь она будет помнить эти молодые руки, этот обруч вокруг его стана, его юный лоб, прижатый к ней.

Она умрет с этим.

Это будет единственным сокровищем ее жизни.

Вне себя от боли, она поклялась в этом.

Единственная поддержка в любви!

Погоня привела Кантора де Пейрак в Гавр-де-Грас, нормандский порт.

Корабль, который увез нового временного губернатора Новой Франции, его супругу и все их окружение, вышел в море два дня назад. Теперь вся надежда была на бурю, которая отнесет их судно к заливу Гасконь, и из-за этого они задержатся, а Кантор, тем временем, наверстает упущенное время. Но в это почти не верилось. Большие и малые флоты, рыбаки, торговые корабли, нагруженные почтой и пассажирами к берегам Новой Франции, уже подняли паруса, все одновременно. Первые отплытия осуществлялись вовсю. Он нашел маленькое судно, которое необходимо ремонтные работы привели в порт. Это было сторожевое таможенное судно, но Кантор узнал, что намерением капитана было самым прямым путем достичь Сен-Лорана, и хорошенько заплатил за право взойти на борт. Там он дал несколько советов, пользуясь своим опытом мореплавателя и путешественника.

Равным образом он дал понять матросам, что его внешний вид и луидоры соответствуют чистоте и честности его намерений, а также он не позволит никому относиться к себе непочтительно, тем более — пресечет попытки краж или убийства.

На вторую ночь путешествия, два силуэта пробрались на кухню, где спал он, и, склонившись над телом спящего, стали колоть его ножами. Пока они занимались этим, два жестоких удара в затылок свалили их с ног и на время отстранили от активной жизни.

Затем Кантор де Пейрак пошел и разбудил капитана, и попросил следовать за собой, чтобы удостовериться в неприятностях, которые ему хотели причинить, и жертвой которых стало чучело из соломы и тряпок, положенное на его место.

— Капитан, — сказал он, — я вижу, что вы честный человек и не участвуете в этом заговоре, но я удивляюсь, что вы так плохо знаете своих людей и так мало заботитесь о репутации вашего судна.

Я в ваших руках, но и вы также в моих. Я предлагаю вам сделку. Когда я прибуду к берегам Канады, вы получите половину содержимого этого кошелька. Если же вы меня убьете, чтобы завладеть всем, то вы все равно получите лишь малую долю, ведь вам нужно будет делиться с командой. К тому же дни ваши будут сочтены. Я указал членам моей семьи на каком корабле я прибуду. И где бы вы ни были, люди моего отца найдут вас и перережут вам горло, по меньшей мере. Так что подумайте.

Во время этих переговоров один из матросов, который был более ловким, сумел встать на ноги, освободиться от пут, которыми Кантор торопливо связал их, и пришел на помощь капитану, вооруженный ножом. Кантор повернулся и разрядил в него свой пистолет.

— Вы убили одного из моих людей, — сказал капитан после того, как некоторое время смотрел на мертвеца, словно сомневаясь в происшедшем.

— Кто не умеет убивать не может жить, — ответил молодой собеседник. — Вот истина, которую каждый день повторяет мне мой старший брат, и преподал этот урок нам наш отец своим собственным примером. К тому же у вас есть основания верить моим речам. Подумайте, половина золота, которая есть у меня, в обмен на мою жизнь, или все деньги и моя смерть, и вы недолго будете наслаждаться вознаграждением. Все это так, если еще не считать и того, что ваши бандиты постараются вас ограбить. Итак, вам придется меня защищать своей властью, которой вы наделены на этом корабле, где Божьей волею вы — главный. И я посоветовал бы вам по поводу вот этого — оставившего свой пост, чтобы совершить это мерзкое злодеяние, — посадите его в трюм дня на три. Это будет не таким уж страшным наказанием.

Рассуждения и советы молодого мореплавателя подействовали.

Судно шло на хорошей скорости и избегало всевозможных опасностей, подстерегавших в океане: штормы, пираты, неблагоприятные ветры и течения,

— все это благополучно миновало путешественников.

Это было спокойное и легкое плаванье, из тех, которые даже наводят скуку на моряка.

Молодой светловолосый человек продолжал следить за бандитами, и не сей раз они избрали менее грубый способ ограбить его. К нему подослали человека из Дьеппа, которого звали Леон-Мусульманин, потому что он провел в плену в Алжире десять лет, и там он привык носить тюрбаны и любить мальчиков.

Ласковая улыбка, с которой он подошел к Кантору, застыла на его губах, когда он почувствовал, что острие кинжала слегка уперлось в его бок.

— Что тебе надо? — спросил светловолосый юноша.

Человек в тюрбане попытался объясниться. Кантор схватил его одной рукой, а другая тем временем, продолжала держать кинжал у его горла.

— Ты знаешь правило мореплавателей: грех — наказание? Каково будет наказание за то, что мы с тобой совершим?

Кантор монотонно, на манер школьника, изложил:

— Грех — содомия; наказание — тебя повесят и бросят в море, или высадят на необитаемый остров, где, быть может, не окажется воды…

— Наш капитан закрывает глаза на эти игры…

— Я могу попросить его открыть их. Я заплатил за это.

Бедный «мусульманин» убрался и объявил дружкам, что здесь ничего не поделаешь. Он даже не видел кошелька с луидорами. С другой стороны, у него возникла возможность познакомиться с арсеналом оружия молодого человека. Два пистолета, нож и маленький топорик, похожий на индейский. Потом еще шпага на перевязи. И по кинжалу в каждом сапоге.

И таким образом все устроилось. Его оставили в покое. Половина путешествия уже прошла. Они были ближе к американскому континенту, чем к Европе.

38

В Новом свете он узнал, что корабль, доставивший губернатора, его жену и все окружение, направился в Квебек, как это и предвиделось. Речи не было о тех, кто сошел по прибытии и мог бы направиться к Французскому заливу. Он был спокоен за свою семью. В Тадуссаке он сошел с корабля, выплатив все, что причиталось, капитану. Радостное ощущение, того, что он вернулся в этот край, возникло у него с того момента, как он вдохнул запах дыма, мехов, реки, в которой текла соленая вода, вблизи от океана. Даже у Квебека она была солоноватой. Однако, если он чувствовал, что природа была дружественная по отношению к нему, то ничего похожего не было со стороны большинства людей. Туман возвещал приближение осени, было уже довольно холодно, он прятал лицо в воротнике своего манто, и на большинстве судов, на которых он плыл вверх по течению Сен-Лоран, он проспал, надвинув шляпу на нос.

Приближаясь к острову Орлеан, он уже знал, что нужно приложить все силы, чтобы сохранить инкогнито, так как он не пропустил мимо ушей слухи, о том, как были приняты в Квебеке новый губернатор и его жена, которая проявила все свои качества Благодетельницы, чтобы завоевать столицу.

Окутанный туманом, прекрасный город с его колокольнями и часовенками казался пораженным мрачными чарами, словно его заколдовали. Однако, он не казался опустевшим или спящим. Движение вокруг города и внутри него казалось призрачным.

Раздавался похоронный колокольный звон.

Прислушиваясь к разговорам прохожих, пока он пересекал района де Монтань, он узнал, что хоронили мадам Ле Башуа.

Холодная волна разлилась у него от затылка до корней волос.

С угла соборной площади, когда он добрался до туда, он увидел похоронную процессию. Люди, одетые в черное, медленно двигались, распевая псалмы. В тумане нельзя было различить кроны деревьев и шпиль собора. Дикие вишни на берегу ручья цветом своей листвы напоминали кровь. Наступила осень.

Он повернул направо, пересек площадь, по-прежнему скрывая лицо в воротнике и глубоко надвинув шляпу, которая спасала не только от солнца, но и от любопытных взглядов.

Он пошел по улице де ля Птит Шапель. Таверна «Восходящее солнце» была закрыта. Вывеска была размыта, словно от слез.

Он вознамерился постучать в калитку мадмуазель д'Урреданн, но ставни были закрыты. Дом казался пустым. Сдавленный лай был для него знаком, что там оставались служанка-англичанка и канадский пес.

Он продолжал путь, потому что знал, его предупредили, что каждую зиму сюда приходила его росомаха. «Он догадается, что я здесь…»

Но в то же время это место теряло свою реальность. Дом Виль д'Аврэ не изменился, возле него по-прежнему находился вяз, и небольшое становище гуронов, и два бронзовых Атласа в траве. Но это была всего лишь декорация.

Ему трудно было представить, что на этой пыльной дороге, пустой и неприятной, его мать, такая красивая, спасалась вместе с детьми от разных мужчин, высокородных и дикарей, которые всегда с таким забавным усердием старались заслужить ее самую легкую улыбку, самое незначительное слово.

Все стерлось. Все напоминало грустный сон, полный тайн и угроз.

Различив дымок над домом маркиза, он вошел во двор и заглянул в одно из окон большого зала, где различил отблески огня, разведенного в очаге.

Он заметил служанку Виль д'Аврэ, которая начищала бронзовые и серебряные предметы и вытирала пыль так старательно, словно на следующий день ожидался большой и пышный прием.

Он постучал.

Она тотчас же его узнала, но не повеселела.

— Э! Это вы в такой час, мой мальчик! Вы привезли с собой все семейство!

— Да нет, что вы! Я привез вам новости от вашего хозяина, которого видел несколько раз в Версале при дворе.

Чтобы распознавать лицемерие Великих и не поддаваться их «гримасам», Кантор доверялся простым персонам. Лакеи, кучеры, служанки умеют хранить тайну, но не всегда. Эта женщина, ни имени ни фамилии которой он не помнил, стала ему в этот момент ближе всех остальных, кого он встретил с самого отплытия.

Какое утешение иметь возможность говорить искренне и немногословно. Мимика, жесты… всего этого было достаточно, чтобы ясно и просто выразить свои мысли.

Он не закончил еще тарелку супа, которую ему подала служанка, как узнал уже, что она составила собственное мнение о жене нового губернатора, мадам де Горреста, и что все дамы поздравляли себя с ее приездом, восхищались ее милосердием, величием и одинаковым ко всем радушием. Она же, Жанна Серейн, родившаяся в Канаде, обладала собственным чутьем, и оно подсказало ей, что за этой женщиной скрывалось что-то ужасное, что-то очень плохое. Ее жизнь приучила ее распознавать колдуний, настоящих колдуний, которые подчас очень милы. Ее мушкет был постоянно заряжен, хотя в таких делах обычным оружием не обойтись.

— Что хотите, то и думайте, мой малыш, но что касается Дьявола, то он существует… На этот счет я никогда не ошибалась. Среди нас он встречается так же как и в Европе или еще где… Вспомните этих господ, которые колдовали с черным камнем, который заклинатель искал с крестом и под знаменем церкви.

— И в черном камне он увидел именно Ее, — сказал Кантор.

И он начал долгий рассказ обо всех драмах и кознях, которые произошли этим летом в Академии, и виновницей их была та самая женщина, встреченная им в Версале и преследуемая до этих краев.

Длинное повествование, в нескольких частях, которое она выслушала, сидя напротив него и слегка подавшись вперед, так заинтересовало ее, что они проговорили до самого вечера.

— Я не удивляюсь… Это и должно было произойти. Город словно обезумел, и никто не знает, что делать. Вот почему Генриетта, что была при мадам де Бомон, умерла.

Он узнал, что произошло несколько неожиданных покушений. На достойных людей сыпались неприятности, словно град.

Дельфина исчезла, и что еще важнее, исчезла Жанина де Гонфарель, патронесса «Французского корабля».

Она еще ближе пододвинулась к нему.

— Да будет вам известно, что матушка Мадлен тоже пребывает в тревоге. Ее навестил губернатор, и когда она увидела его жену, то чуть не потеряла сознание от ужаса…

На колокольне собора пробило два или три часа ночи, час глубокого отдыха, и внезапно собеседники прервали разговор, словно зачарованные ночной тишиной.

Кантор бросил живой взгляд в окно, и с облегчением обнаружил, что с приходом ночи служанка закрывала ставни, так что никто не мог видеть его за этим столом, где оплавлялась большая свеча.

Оба подумали одновременно: «Они» приближаются. «Они» окружают дом.

Кивком головы она показала ему, что нужно встать. Бесшумно они спустились в подвал. Как и прежде здесь были сонные ягнята и вдоволь соломы, в которую он зарылся. Сама служанка расположилась на каменной ступеньке. Он восхитился, с какой быстротой она переоделась в блузу и ночной чепец, в то время как у входа раздался глухой стук кулаков, сопровождаемый криками: «Откройте!»

Изображая женщину, еще не вполне проснувшуюся, она поднялась, и из своего укрытия он услышал диалог, который временами походил на спор.

Он удивлялся, что многочисленная группа вокруг дома, которую он чувствовал, еще не ворвалась внутрь и не учинила обыск.

Она возвратилась одна, сумев уберечь от надругательства священную крышу своего хозяина, господина де Виль д'Аврэ.

Это был, в сопровождении солдат и представителей губернатора, хитрый поверенный по делам Религии, который был обязан проверять места тайных сборищ, новоприбывшие корабли, подозрительные дома, с целью выявлять протестантов, которым удалось пробраться к берегам Новой Франции. Они разыскивали молодого блондина, который прибыл сегодня и не предъявил в канцелярии доказательств того, что принадлежит к католической вере.

Служанка, преданная дому и семье де Виль д'Аврэ, отказалась поднять щеколду и отворить дверь.

— Так не делается. Что на вас нашло в такой час?

Она удовольствовалась тем, что приоткрыла небольшую форточку, устроенную в двери, и таким образом объяснялась с пришельцами, а они не имели возможности проникнуть в дом.

Они удалились, но наутро обещали вернуться.

Она снова понизила голос.

— «Она» приказала, или он велел по ее приказу найти вашего барсука и убить его.

Белые и индейцы, которым хорошо заплатили, искали его в течение нескольких недель в окрестностях города, в уголках, где они ожидали его появления.

Кантор побледнел.

Это точно была «она»! Никакого сомнения! Он узнавал ее извращенную жестокость по отношению ко всем, на кого она таила злобу, кому хотела отомстить. Это относилось даже к бедному лесному животному!..

Узнала ли она его, Кантора де Пейрак, в приемной короля; его, подростка, оттолкнувшего ее когда-то, сына того, над которым ей так и не удалось одержать победу?

— Моя росомаха будет сильнее их всех, — объявил он пылко, имея в виду Вольверина.

— Ну еще бы! Конечно! — обнадежила его она, — всем известно, что барсук хитрее человека!

Что касается того, чтобы потихоньку выйти из дома, то в этом не было никакой проблемы.

И поскольку прежде всего ему нужно было повидать матушку Мадлен, то — чего проще! — дорога была открыта.

Было бы очень неразумно не воспользоваться сетью подземных дорог, которые прокладывались в Квебеке, чтобы иметь возможность спрятаться от непогоды, или не показываться на глаза любопытному соседу. Кантор вспомнил, что подвалы маркиза де Виль д'Аврэ соединяются с домом Баннистера, и следуют до монастыря Урсулинок.

Таким образом, ночью, пройдя через подвалы и пробравшись через склады сыров и вин, он достиг золотильной мастерской монахини-пророчицы.

39

Они не верили ей. Они не верили ей больше. Это продолжалось со времени визита жены нового губернатора в монастырь Урсулинок. Матушку Мадлен отругали и наказали. Теперь маленькая монахиня была отправлена в золотильную мастерскую, где она должна была работать без отдыха, не имея права разговаривать с остальными, должна была подниматься среди ночи и проверять огонь под специальным котлом, в котором готовился раствор для золочения серебра.

Вопрос встал даже о том, чтобы отлучить ее от ежедневного святого причастия, но она так плакала, что настоятельница пожалела ее.

— Да не покинет вас Господь, да заставит Он вас раскаяться. Признайте, что хотели привлечь к себе внимание… что хотели вмешаться в политику, которая вас не касается… Конечно, мы сожалеем о господине де Фронтенаке, но ваше поведение перешло допустимые границы.

— Матушка, я сказала только Святую Правду. Это она, я ее видела, возникающей из вод… Демон!

— Довольно!.. Не начинайте эту историю снова. Все уже давно уладилось, а ваши видения причинили нам только одни неприятности… еще не хватало, чтобы теперь мы рассорились с семьей нового губернатора.

Итак, она осталась одна, без защитников и помощи, один на один со своим тягостным секретом.

Ее сердце наполнялось ледяным холодом: «Господи, не оставляй меня!»

Город менял свой облик, его словно вывернули наизнанку, и теперь он показывал свое второе лицо.

Все говорили только о благочестии, скромности и милосердии мадам де Горреста.

Она прислушивалась к болтовне, доносящейся с другой стороны монастырской стены. Только мадам Ле Башуа не присоединилась к общему концерту похвал и произнесла шокирующую фразу, в которой усмотрели проявление враждебности, исходящей, быть может, из ревности или верности, которую она, как и многие, хранила господину де Фронтенаку.

В присутствии мадам Ле Башуа было сказано, что первая дама Новой Франции обладала мягкостью и изяществом манер. Мадам Ле Башуа возразила: «У змеи тоже изящные манеры».

У матушки Мадлен появилась слабая надежда.

О мадам Ле Башуа говорили, что она грешница, но это было признаком смелости и мужества, вот почему она высоко держала голову. Если бы только бедная монашенка могла поговорить с ней по секрету! Ей удалось передать записку по поводу дарохранительницы, которую жители Нижнего Города хотели подарить церковному приходу Бопрэ. Но ее маленькая посредница вернулась и сообщила, что у дамы произошло кровоизлияние и что ее жизнь в опасности. Работая в мастерской, матушка Мадлен весь день молилась о ее выздоровлении. Потом раздался похоронный звон. Говорили, что мадам Ле Башуа слишком усердно предавалась любовным утехам, и что рано или поздно это должно было случиться. Она умерла.

Отчаяние и ужас охватили маленькую монахиню.

Она боялась не столько за свою жизнь, хотя она знала, что когда-нибудь «она» явится, чтобы ее прикончить, сколько волновалась о том, что она надругается над страной, едва отошедшей от язычества, и которой она посвятила свое призвание.

Это было равносильно смерти.

Как она не поняла до сих пор, что еще ничего не произошло? Вот что ей следовало бы сказать судьям, исповедникам, когда они допрашивали ее и связывали ее видения с мадам де Пейрак. Ничего не произошло!

Они решили, что на этом вся история и закончилась. Однако драма Академии, под властью демона, вышедшего из волн, только начиналась. И никто к ней не был готов.

Она упала на колени в пустой мастерской. «Господи, сжалься!»

В сияющем ореоле в форме миндального ореха, она видела вечную картину

— навязчивую идею последних лет, предмет споров и ссор — обнаженную женщину невообразимой красоты, глаза которой горели нечестивыми помыслами, и она дрожала всем телом.

«Господи, ну почему ты ничего не сделаешь для нашего спасения?» За ее спиной раздался слабый шум.