Анжелика (№13) - Триумф Анжелики

— Я сама захотела приехать сюда, — ответила наконец Онорина тоном, который значил: будто бы вы сами не знаете. Я увидела вас в Тадуссаке и также в соборе, когда пели «Те Деум», и мне всегда нравилось свечение вокруг вашей головы.

Монахиня даже вздрогнула, услышав такой неожиданный ответ.

— Милая девочка, это правда, что ты не похожа на других детей. Ты должна признать и не противиться этому, и не сердиться на других людей, которые тебя никогда не поймут. Ибо ты видишь вещи не такими, какими их видят остальные.

— Но мне не нравится свет вокруг головы матери Деламар, — продолжила Онорина старательно собирая остатки белого воска. — Если вы уедете, матушка Буржуа, то я тоже здесь не останусь.

— Но дитя мое, я не собираюсь уезжать.

— Не бросайте меня, если даже вам прикажет мать Деламар. Она не похожа на вас и не любит меня.

«Это правда», — подумала директриса.

Она торопливо перекрестила лоб Онорины и сказала, что нужно молиться. Она задумчиво приглаживала ее длинные волосы цвета меди, и ее жест был похож на благословение.

Затем она вернулась к практическим вопросам.

— Дитя мое, скоро начнется лето. Тебе будет тяжело с такими длинными волосами. Но ты не хочешь обстричь их. Если я тебе подкорочу их до плеч, может тебе будет удобнее?

— Матушка не хочет. Она так сердится, когда кто-нибудь трогает мои волосы.

Она рассказала как однажды захотела сделать себе прическу «а ля ирокез», и какие неприятности за этим последовали.

Рассказ очень позабавил Маргариту Буржуа. Она смеялась с такой искренней и юношеской веселостью, что Онорина, вдохновленная своим успехом и тем, что она сумела развлечь наставницу, которую считала немного суровой, радостно побежала в сад — играть в мяч со сверстниками.

В этой игре часто принимали участие дети ирокезов миссии Канавак. Их приняли в Конгрегацию Нотр-Дам, потому что их семьи часто приезжали в Монреаль — делать покупки, торговать или еще по каким-нибудь делам.

Группа индейцев-христиан несколько раз меняла места поселения, потому что, разместившись в первый раз около озера Гурон, она стала объектом нападений их соплеменников-язычников, и пришлось их переместить поближе к Монреалю, под защиту французских фортов и городов.

Теперь они располагались на правом берегу Сен-Лорана, напротив Ля Шины, в местечке Канавак.

Двадцать лет назад они жили рядом с городом Кентаке-ля-Прери, и всего там было пять хижин. Через четыре года они перебрались на речку на границе с дикарями, иезуиты считали, что их соседство с французами пагубно влияет на их веру.

Матушка Буржуа говорила, что индейцы ирокезы, ставшие христианами, являлись примером для всех. Несмотря на массовые убийства, которым подвергались их поселения, они чувствовали себя ответственными за спасение своих братьев-язычников и поддерживали дружеские отношения с семьями европейцев. Они спокойно перенесли то, что их считали народом без территории и без корней, потому что в действительности они не считали себя оторванными от людей Длинного Дома, которые жили в священной долине, где сажают маис, фасоль, и где под благодатным солнцем цветут подсолнухи.

Онорина сожалела, что не видела, как они прибывают в Нотр-Дам, вооруженные и раскрашенные традиционными военными узорами, но, услышав рассказ матушки Буржуа, она полюбила встречаться и общаться с ирокезами. Ей нравилось разговаривать с ними, узнавать их язык, беседовать с Тагонтагетом — великим вождем сенеков и Уттаке-Богом туч.

Они звали ее Розовая туча.

Среди женщин, которые сопровождали детей и проводили некоторое время с Виль-Мари, была молодая индианка, с которой Онорина любила играть, петь и молиться. Ее глаза излучали свет любви, а традиционная жемчужная повязка делала ее кудрявую черноволосую головку еще прелестнее.

Звали ее Катрин. Ее изгнали из племени могавков или аньеров, потому что она хотела жить идеалами христианства и быть крещеной, как ее мать. Вся семья Катрин погибла во время эпидемии оспы, а она одна выжила.

Сирота, оставленная на попечение дяди, который с ней плохо обращался, она с удовольствием покинула его. Она лучилась счастьем, от того, что обрела свою судьбу, что находилась рядом с церквями и часовнями, где обитал Бог любви, которого она избрала всем сердцем. Ее соплеменники добавили к ее христианскому имени Катрин, более легкое для их произношения

— Текаквита, что обладало двойным смыслом и означало «попирающая препятствия» и свидетельствовало о ее воле сопротивляться испытаниям, которые в избытке выпали на ее долю. Также ее индейское прозвище означало «шагающая наощупь, чтобы не натолкнуться на препятствия», ибо оспа, поразившая ее в четыре года, сделала ее наполовину слепой.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ. ДУРАК И ЗОЛОТОЙ ПОЯС

23

Они прибыли накануне в Тидмагуш на восточном берегу. Им объявили, что рейд занят рыбацкими лодками и кораблями, а также судами, отплывающими в Европу, или прибывающими оттуда. Они бросили якорь южнее, в бухте напротив острова Сен-Жан и высадились на берег в сопровождении членов экипажа, которые несли на головах, на спинах, на плечах мешки и сумки для краткого привала.

Место было не особенно освоенное, если не считать немногочисленных портовых построек, складов и бараков, где жили рыбаки из Сен-Мало и Бретани, которые «снимали пески» каждый год.

Старый дом, построенный Николя Пари, служил убежищем графу де Пейрак и его жене, когда они приезжали на несколько дней.

Город еще пока не расширили и не сделали уютнее.

Каждый раз граф обещал себе распорядится насчет работ, но не было человека, который мог бы руководить: Старый Джоб Симон был занят своей лавкой и мастерской, а зять Николя Пари вовсе не обладал качествами, необходимыми для начала стройки и надзора за ней во время их отсутствия.

Тидмагуш таким образом был пока всего лишь перевалочным пунктом.

Анжелика никогда не приезжала туда охотно, хотя испытывала возбуждение, помня насыщенные дни, требующие решений и усиленных раздумий, которые она провела в борьбе с Дьяволицей и которые были связаны с этим заброшенным уголком. Эпизоды того времени всплывали в ее памяти, когда до ее ноздрей доносился запах приготовляемой рыбы, смешанный с ароматом нагретого летним солнцем леса.

Тидмагуш находился на пол-пути между Квебеком и Голдсборо. Следовательно он вызывал у Анжелики несмотря на все, чувство радостного нетерпения при мысли о встрече с друзьями из Квебека, с Онориной, которую они очень хотели невестить в Монреале, с семьей брата, или при мысли о возвращении на свои южные земли.

По всем этим причинам Анжелика хотела задержаться здесь не дольше, чем на двадцать четыре часа. Но это был пункт пересечения маршрутов многих людей, и у Жоффрея возникло там много дел.

В этом году близнецы совершили путешествие из Кеннебека в Вапассу. Встал вопрос о том, чтобы взять их с собой в Новую Францию. Но этот переезд, короткий для взрослых, был слишком длинным для младенцев и грозил разными неприятностями их здоровью. Поэтому решено было оставить их в Голдсборо, где они испытывали силу своей власти на Абигаэль, взявшей их под присмотр.

Оставив господина Тиссо и его помощников наводить порядок в доме, на котором уже водрузили герб с серебряным щитом на голубом фоне, Анжелика вышла и огляделась. Она слушала смешанный шум, смутно доносящийся до ее ушей: разговоры рыбаков, приготавливающих сети, плеск весел и крики моряков, которым надо было набрать пресной воды в источнике или продать пойманную рыбу — ей казалось, что она слышит мир призраков.

И, что было сильнее ее, она не могла не думать о другой женщине, с ее эксцентрическими платьями, фигурой, изящной словно статуэтка из Тангары, с невинной улыбкой и огромными волнующими глазами. Она словно была создана для царствования в этом королевстве, лишенном всех благ, править народом одиноким, наивным или жестоким, невинным словно дети или коварным как демоны, народом, которого необходимость выжить обязывала ловить треску, жить на песках этой проклятой земли.

В прошлом году, по возвращении из путешествия в Новую Францию; находясь под впечатлением потрясений, которые были вызваны приключениями Дельфины де Розуа и разговором с лейтенантом полиции Гарро д'Антремоном, она попыталась прогнать из головы мысли о неприятном, отвлечься и дать последним событиям уложиться в ее мозгу. Сегодня же, в этом путешествии вместе с Жоффреем, она чувствовала себя как нельзя лучше.

Ее ждали письма. Первое от мадам де Меркувиль, сообщало, что Дельфина де Розуа ждет ребенка, который должен родиться в конце августа, такой срок сделает возможным посещение подруги в этот радостный миг, — подсчитала Анжелика. Другое письмо было от Маргариты Буржуа, помеченное июнем, оно сообщало подробно и обстоятельно обо всех новостях Онорины. К посланию был приложен листочек, исписанный крупными буквами: «Моя дорогая мама, мой дорогой папа…» Больше ничего не было, эти слова заполнили лист, но это первое подтверждение хорошего самочувствия и любезного характера Онорины, а также первый опыт письма, наполнили их сердца живой радостью.

Жужжание насекомых в воздухе отмечало разгар лета.

Анжелика устремилась по тропинке и пошла через высокие травы, почти полностью скошенные или сожженные солнцем. В первый раз она решилась на это, и с тех пор, когда они приехали в Тидмагуш, она избегала смотреть в сторону леса.

Она нашла могилу.

Насколько она могла помнить, будучи вынужденной тогда присутствовать на похоронах, это было здесь.

Несмотря на пышную растительность, крест еще виднелся, наполовину скрытый большим муравейником.

Никто не ухаживал за могилой в течение всех этих лет. После того, как ее засыпали свежей землей, Жоффрей велел положить сверху тяжелую плиту и наказал бретонскому рыбаку, который в своих краях был резчиком по камню, высечь без эпитафии имя и фамилию богатой, высокородной и достойной жалости герцогини, трагически погибшей на одном из необжитых берегов Нового Света.

Бретонец добросовестно выполнил работу. Ему было трудно уместить имя Амбруазина и фамилию де Модрибур на надгробном камне, так что к концу строки буквы сплющивались. Ему удалось еще изобразить небольшой крест и дату смерти, поскольку дату рождения не знал никто.

«Если верить дуэнье Петронилье Дамур, она была старше меня, — вспомнила Анжелика. — Но ей всегда давали меньше. Еще одна, познавшая секрет вечной юности. Но при помощи Мефистофеля!»

Если подумать, так ли уж она была красива и молода? Какова природа ее очарования, которое исходило от ее персоны и «пускало пыль в глаза» окружающим?

Анжелика наклонилась, чтобы прочесть надпись, которая как кружево вилась по каменной плоскости. Она потерла ее, развела листья растений в разные стороны, и вот уже ее пальчик скользил, нащупывая слова: «Здесь покоится дама Амбруазина де Модрибур».

Она выпрямилась и отступила на несколько шагов, чтобы взглянуть на могилу издалека. Она не испытывала в этот момент ни малейшего укола страха или предчувствия, что случалось всегда при упоминании имени этой женщины.

Кто покоится здесь? Она, тело, бренные останки Дьяволицы, адский ум которой был разоблачен отцом иезуитом Жаном-Полем Мареше де Вернон, или несчастная девушка, преданная своей хозяйке, Генриетта Майотен, восторженная, готовая на все ради той, кого она обожествляла. А ее «благодетели» страшно обманули ее, принесли в жертву и убили… Может так.

Когда гроб со страшными останками опускали в могилу, Анжелика не стала приближаться к мертвому телу, потому что была на грани нервного срыва. Она узнала только оборки запачканной юбки желто-голубого цвета, она всегда носила наряды необычной расцветки.

Но Марселина из великодушия захотела проявить некоторую заботу об этом бездыханном теле, по крайней мере обернуть его тканью, пока оно еще не оказалось в земле. Она рассказала о том, что видела:

— Мешанина мяса и костей… словно ее били молотком… Никто не поддержал ее мнения, правда она немногим его сообщила. Все придерживались версии, что здесь поработали волки и рысь.

«А волосы, Марселина?.. Какие были волосы?.. Длинные?.. Черные?..»

Они, конечно, были испачканы в крови и вырваны целыми прядками… Но все-таки надо будет еще раз поговорить с Марселиной.

Она снова села возле могилы.

В жужжании насекомых, в спокойствии леса, было что-то печальное и тревожное. Но она удивилась, потому что здесь она не испытывала своей всегдашней тревоги, нападающей на нее в Тидмагуше. Полевые цветы, растущие как придется, окружали ее, оберегали от ветра, который покачивал их головки, так что поле было похоже на поверхность моря. Белые аквилегии, маленькие сиреневые астры с желтым сердечком, розовый люпин спешивались с травами, а вьюнок уже начал опутывать крест своими нежными лианами.

«Ее здесь нет! Если бы она была здесь… цветы не выросли бы», — сказала себе Анжелика.

Затем она поднялась и удалилась, после того как у нее хватило мужества перекреститься, повторяя себе, что ее мнение на счет цветов было ребячеством, потому что природа всегда смеется над подобного рода нюансами.

И даже если предположить, что из-за своей ловкости или власти над Николя Пари или еще над кем-либо из мужчин, герцогиня де Модрибур сумела спастись, то Анжелике больше не представлялось, что она столь же опасна, как и раньше.

Эта борьба, эти испытания, эти битвы не могут возобновиться в похожих условиях и с теми же персонажами, ибо и одни и другие уже изменились.

Что касается прошлого, она признавала, что не так уж плохо сражалась, но сегодня ее было бы не так-то просто выбить из колеи странными взглядами, улыбками и мимикой. Потом она с содроганием вспомнила об огоньках в глазах Амбруазины, которые часто блестели сквозь ее черные зрачки и которые не могли принадлежать человеку. Глазами женщины иногда глядел демон. Перед подобной встречей с духом тьмы никакое создание не сможет похвастать тем, что не боится. Даже самые сильные застывали, парализованные этим взглядом, словно кролики перед удавом.

«Моя кульпа! Моя вина! — говорила она себе. — Если я допустила некоторый просчет в этом деле, так это то, что я сразу не почувствовала, что это — адское создание. Сделав такое заявление, я не обижусь».

«Такими вещами не шутят, — говорил маркиз де Виль д'Аврэ, хоть он и был легкомысленным. — Я узнаю почерк Сатаны в ее письмах. Дорогая, не прикасайтесь к ним!»

Он попросил проанализировать подпись мадам де Модрибур иезуита Жанрусса, и тот подтвердил это.

Маркиз очень серьезно относился к опасностям оккультизма, которые исходили от нее, хотя с маркизой он был неизменно любезен, галантен, не переставал осыпать ее комплиментами и изображал простачка, что служило лучшей защитой.

«Двадцать четыре легиона, дорогое мое дитя, это очень серьезно!.. Да, я получил несколько уроков по демонологии», — небрежно замечал он, изящно кладя в рот драже из бонбоньерки…

Прожив рядом с ним страшные дни в Тидмагуше, она смогла заметить, что он был очень силен в разного рода науках.

И вот, стоило ей с нежностью вспомнить о нем, как он возник перед ее глазами. Он по-прежнему размеренно шагал, помахивая тросточкой с рукояткой из слоновой кости, был по-королевски элегантен в башмаках красными каблуками и в расшитом цветами жилете.

Заметив ее, он остановился. Она снова увидела его радостную улыбку.

— Анжелика! — вскричал он. — Вы здесь? А я и не знал!

Придя в себя, она уставилась на него, не веря глазам.

— Господин де Виль д'Аврэ! Я думала, что вы во Франции!

— Я приехал повидаться с Марселиной, — сказал он, словно речь шла о простом визите вежливости.

— Вы переплыли океан, чтобы повидаться с Марселиной?..

— Она заслуживает это, — ответил он гордо. — И я привез ей сына.

— Как шли дела «дьявола на четырех ногах» — Керубина?

— Довольно хорошо. Он превратился в настоящего светского льва, если верить словам его отца.

— И почти не забудьте, что я по-прежнему губернатор Акадии. Вы думаете, что я намерен позволить братьям Дефур и остальным мошенникам набивать карманы деньгами в мое отсутствие, да так, чтобы они не думали возвращать мне дивиденты? Я, конечно, не имею в виду господина де Пейрак. Его банкир в Париже всегда мне исправно платит. Однако, придав восточному берегу статус экстерриториальной земли, он мог бы найти повод воспользоваться им получше. Старый Пари никогда меня особенно не радовал. А теперь он мертв… Во Франции и на подстилке из соломы!.. Хорошенькое дельце! Его зять известил меня об этом. Это все значит, что я не особенно жалуюсь на мои дела.

— Вы собираетесь ехать в Квебек?

— Квебек! Даже вопроса не возникало. Там слишком хило идут дела. Однако, я работаю над своими планами. Представьте себе: вчера я был в Шедиаке и собирался отправится в Шинекту, где оставил Керубина, когда вдруг я узнал, что господин де Фронтенак собирается приехать на отдых в Тидмагуш. Я предпочел явиться сюда и ждать его, чем пускаться в плаванье по заливу навстречу ему, где можно заблудиться среди островов.

— Господин де Фронтенак сейчас находится на пути к восточному берегу?.. Мне никто об этом не говорил.

— Это знаю только я… У меня шпионы, и очень преданные… Заметьте, если господин де Пейрак приехал с вами, то он тоже незамедлительно будет предупрежден. Господин де Фронтенак прибывает на «Королеве Анне», адмиральском судне в сопровождении «Неукротимого» и «Храброго». Хороший эскорт, посланный самим королем. Но я решил его дождаться. Для путешественника нет ничего лучше, чем вдруг оказаться в хорошей компании. К тому же, я убежден, что господин де Фронтенак оценит присутствие верного друга, каким я всегда для него был.

— Он собирается во Францию?

Виль д'Авре покачал головой, прикрыв глаза.

— По приказу короля.

Оглянувшись, он продолжал:

— Это очень плохо для него. Его враги-иезуиты сыграли в этом не последнюю роль.

— Это так неожиданно! Но в чем можно упрекнуть губернатора Фронтенака?

— Интрига — это оружие, которое особенно заботится о тонкостях! И наверняка… я об этом знаю один… ибо он еще не поставлен и в известность… он даже не догадывается… но вам я скажу… в общем, перед отъездом я узнал, что его собираются отозвать из правительства Новой Франции… Но тсс! Настанет время и все станет известно. Если он еще не знает, надо его предупредить.

— Вы не преувеличиваете?..

Анжелика была ошеломлена. Прежде всего, ей было трудно привыкнуть к разговорам с людьми, считающими путешествия через океан простыми прогулками.

В Канаде было два типа людей, очень отличающихся друг от друга. Были те, кто без колебания пересекал океан, чтобы обсудить в метрополии ход дел, не обращая внимания на бури, пиратов и морскую болезнь. Другие же предпочитали умереть, лишь бы не вступать на борт корабля. Не решаясь с уверенностью сказать, Анжелика склонна была причислить себя скорее ко второй группе, чем к первой.

Тревоги их первого путешествия превратились в ее восприятии в ощущения непреодолимых расстояний и вечной разлуки.

Услышав об отправлении де Фронтенака во Францию, она не могла отделаться от мысли, что по приезде в конце осени из Квебека, он словно догадывался о катастрофе.

— Ну кто может желать зла такому превосходному губернатору? Вы, который вращаетесь при дворе…

— О! Так мало! — сказал маркиз с жестом сожаления. — Вы знаете, что Его Величество меня не любит. Когда я появился в Версале, после стольких лет отсутствия, король, чья память великолепна, сморщил лоб при виде меня. Однако, я имел на руках козырь, и тотчас же заговорил о вас. С тех пор он терпит меня, но никогда не бывает особенно любезен. Хотя ему понравилось то, что я рассказал, потому что случайно упомянув о вашем искусстве и вкусе, связанными с растениями, ароматическими и медицинскими веществами, он приказал, как вы и хотели, устроить травяной сад господину Ле Нотр, в личном огороде. А! Вы не забыли, дорогая Анжелика! Я видел ваших сыновей. Я расскажу вам о них. Их очень любят. Я слышал краем уха, что мадам де Кастель-Моржа находится в расцвете красоты!..

Он слегка подмигнул ей, но она была так озабочена, что не задумалась о смысле этого жеста.

На берегу они встретили графа де Пейрака, которому докладывали о прибытии кораблей королевского флота, следующих из Квебека, на борту которых, по слухам, находился губернатор де Фронтенак.

Виль д'Аврэ был прав. Он наслаждался удивлением, которое вызвало его появление, и более того — доказательствами того, что он знал обо всех новостях задолго до других.

Тогда как вдалеке показались белые паруса и позолоченные мачты линейных кораблей, Жоффрей задал маркизу тот же вопрос, что и Анжелика.

— Кому может придти в голову вредить господину де Фронтенаку?

— К сожалению, я не знаю их имен! Я нахожусь немного в стороне от слухов, не желая быть на виду… Свой человек в министерстве Морских перевозок сообщил мне о прошении, который Николя Пари, предыдущий владелец восточного берега, по возвращении из Америки подал королю, когда сообщал ему о ходе дел в Новом Свете; он таким образом надеялся выхлопотать себе вознаграждение или пенсию. Но сейчас он мертв, что, естественно, делает его попытки бесполезными и бессмысленными.

Все это может повернуться против вас, господин де Пейрак. Защищайтесь, если зять Пари начнет проявлять свои притязания из-за этого прошения.

С берега, полностью занятого толпой, они наблюдали приближение кораблей. Рейд Тидмагуша, привыкший к более скромным эскадрам, еще не видел столь большого количества блестящих гостей.

Виль д'Аврэ концом трости указал Анжелике на корабль, самый маленький, но украшенный скульптурами и позолоченный, который поднял якорь и грациозно маневрировал, пока остальные громоздкие суда занимали места на рейде.

— Это мой корабль… Вы помните? Тот, который господин де Пейрак подарил мне, чтобы компенсировать потерю моей бедной «Асмодеи», украденной бандитами.

Анжелике показалось, что она различила лицо очень красивой сирены с длинными волосами и соблазнительным бюстом, которая располагалась на носу корабля.

Но корабль перемещался, и вскоре Анжелика увидела украшения кормы. Это были резные гирлянды из фруктов и цветов, в середине которых располагалось название — имя морской птицы.

— Афродита!..

— К счастью вы обещали господину Сен-Шамону не называть судно языческим именем типа «Асмодея», — сказала Анжелика, смеясь.

Затем она рассмеялась еще громче, увидев картину, представляющую Афродиту, рождающуюся из морской пены, и как и подобает — очень красивую, обнаженную, черты которой могли вызвать у посвященных определенные воспоминания.

— Вам, однако, удалось воплотить в жизнь один из ваших самых экстравагантных капризов.

— У меня возникло много трудностей, но я нашел художника. Не правда ли, похоже? — сказал он, польщенный. — Вас все узнают. Картина господина Патюреля на его «Сердце Марии» по сравнению с этой ничего не стоит.

— Не кажется ли вам, что вы путаете жанры и символы? Вспомните, что это судно до того, как попало к вам, принадлежало сообщникам мадам де Модрибур и составляло часть флота, целью которого было изгнать нас и уничтожить.

— Прекрасно!.. Это лучшая протекция, чтобы разрушить корабль, нежели поставить его под эгиду богини Красоты и Анжелики, которая, впрочем, и есть эта Богиня! Я всегда вижу вас излучающую свет и наделенную шармом, которым вы обладаете помимо вашей воли, и который делает вас неуязвимой, и каждый раз, когда кто-то думает, что вы его потеряли или по крайней мере потеряли некоторую его часть, вы предстаете еще более соблазнительной и обворожительной. Как это вам удается? Я думаю о короле. Я скажу ему об этом. Ибо он ждет вас, но я чувствую, что он опасается момента, когда после стольких лет вашего отсутствия и мечтаний, вы вновь предстанете перед ним. Я смогу, с самым изысканным тактом, его обнадежить.

— Не вмешивайтесь в это.

— О, Анжелика, как вы со мной суровы!

24

После маневров шлюпки причалили, и губернатор Фронтенак, в сопровождении экипажа в униформе Королевского флота широким шагом приближался к графу де Пейрак и его жене. — Я счастлив видеть вас обоих до того, как продолжу путешествие. Быть может, это безумие, но я думаю, что вы меня поддержите. Я принял решение отправиться во Францию и поговорить с королем. Я не думаю, что он меня не одобрит. Речь идет только о пути туда

— обратно. Но нам необходимо поговорить конфиденциально. Ибо здесь есть люди, которые мне вредят.

Анжелика посмотрела в сторону де Виль д'Аврэ. После того, что она от него услышала, она поняла, что господин Фронтенак начинает попадать в немилость короля. Интересно, по-прежнему ли маркиз был лжецом, и не возросла ли его способность сочинять слухи, особенно если речь шла о делах сильных мира сего?

Он ответил на ее немой вопрос тем, что поднял глаза к небу с жалостливым видом.

Затем, обращаясь к де Фронтенаку, словно речь шла о тяжело больном, он сказал ему:

— Вместе мы со всем справимся. Все чудесно устроится.

— Смотрите-ка, и вы здесь?.. — пробормотал Фронтенак, узнав его. — Не очень хороший момент вы выбрали для возвращения. Квебек невыносим!

— У меня нет ни малейшего намерения ехать в Квебек…

Фронтенак был очень весел, хотя и сожалел, что из-за этого внезапного путешествия, пришлось отказаться от поездки к берегам озера Онтарио, в Форт-Фронтенак. Там он должен был встретиться с ирокезами и удостовериться в том, что топор войны по-прежнему закопан.

Тщательно взвесив все за и против, — говорил он, — он принял решение воспользоваться летом и удобной навигацией, чтобы разобраться в неприятностях.

Его супруга, которая была при дворе в Версале, «шепнула ему на ухо» о положении дел.

Говоря о ней, он обращался к Анжелике.

— Несмотря на серьезную семейную ссору, согласитесь, что присутствие при дворе моей жены, Анны де ля Гранж — это счастливый случай. Ибо она никогда не сомневается, когда речь заходит об интересах Канады, и мешает интригам, которые затеваются перед королем против меня.

— На этот раз она дала понять, что не может открыть источник зла, но что все это достаточно серьезно. Мадмуазель де Монпансье, ее закадычная подруга, и, как вам известно, заядлая интриганка, раскрыла какое-то злодеяние. Я должен приехать. Отметьте, что я не знаю, не преувеличивают ли эти дамы моего влияния. Я слишком злоупотреблял семейными связями, которые объединяли меня с Бурбонами. Мой отец был соратником Его Величества Людовика Тринадцатого. По привычке я считал короля своим кузеном, и не особенно пресмыкался перед ним. Но я не могу разочаровывать графиню, которая считает, что я всегда с наибольшим уважением относился к ее мнению. Мне нечего терять. В Квебеке дела идут все хуже и хуже.

Он показал письмо епископа, копию которого раздобыл один из его шпионов, который обрушивался на него и обвинял в том, что форт Катаракун был основан единственно с целью тайного обогащения путем торговли мехами.

— Даже епископ меня предал, хотя я всегда защищал его перед иезуитами. Карлон тоже «выстрелил мне в спину»…

— Интендант?! А мы думали, что он впал в немилость.

— Так оно и есть, но он от этого не стал мне меньше мешать. Его цель

— поддержать родственника, который заправляет законами в Монреале, и которого я хотел арестовать. Он думает, что если повредит мне, то это послужит ему на пользу. Он обольщается… человек, который должен заменить его, уже в пути… Но Карлон спокойно ждет его, потому что ему сказали, что это всего лишь временно, пока он будет во Франции отчитываться по счетам.

Я, по крайней мере, еду, не передав своих полномочий кому-либо. Мой секретарь выполнит все текущие дела. Это очень затруднит нового интенданта. Кажется, ему приказали…

— Кто приказал?

— Вот в этом-то и нужно разобраться. Даже господин де Вандри, который доставил мне письма от короля с первым же кораблем, не в курсе!.. По крайней мере он ничего не скрывает.

— Король таким образом не может незамедлительно осуществлять свои намерения в колониях.

— Значит, его нужно предупредить… И вот почему я еду во Францию. Но речь идет только о визите к королю.

Он озабоченно вздохнул…

— Еще один удар иезуитов, — проворчал он. — Призыв отца де Мобег, который славится своей медлительностью, и поддерживает своих грабителей с Великих Озер, придав им облик церковников, положил конец умеренности.

Чтобы наиболее конфиденциально беседовать, он приблизился к группе, образованной Жоффреем де Пейраком, Анжеликой и Виль д'Аврэ, которых окружали офицеры флота де Пейрака и которые заслуживали доверия, будучи с графом еще в салонах замка Сен-Луи: Барсемпюи, Юрвилль, Ле Куеннек и другие.

Предоставив экипажи Королевского флота, их юным лейтенантам и разодетым кадетам встряхивать платочками, чтобы заглушить запахи рассола, масла и тресковой печени, которые усиливались от жары, а бретонские рыбаки, которые солили рыбу, и никогда не видели такого блестящего общества, столпились вокруг в своих грязных робах, в кожаных передниках с рыбьей чешуей, он вполголоса продолжал:

— Вы представить себе не можете, что творится в Квебеке. Это напоминает события в тот год, когда случилось великое землетрясение, или перед вашим приездом, когда этот д'Оржеваль желал править всем и вся, и это ему удавалось, хотя он прикидывался тихим и уравновешенным. Никто не чувствовал себя хозяином ни на своей территории, ни в своей хижине, ни в своем дворце, это относится даже к губернатору. Я облегченно вздохнул, когда узнал о его конце, хоть его и объявили Святым мучеником. Лучшего исхода я и не представлял. Говорю вам честно.

Как бы то ни было, живой или мертвый, он всегда приносил мне хлопоты. О его словах помнят, и хотят весь мир увлечь на путь войны, чтобы отдать дань его памяти.

Когда я уезжал из Квебека, разнесся слух, что боевые лодки из галерной эскадры подошли к городу. Я сам их не видел, но вы знаете, что каждый раз при таких разговорах народ сильно возбуждается. В этом видят знак общественного бедствия или послания от тех, которые должны напомнить жителям об их высоком предназначении. И вот, на этот раз он своего добился, и он сам там был!