35

Это было светлое утро начала октября с неожиданной ледяной свежестью, которая заставляла думать о приближающейся зиме.

Эта свежесть горячила кровь и рождала живость идей.

Анжелика будет всегда вспоминать этот момент, когда тяжесть, лежащая на ее сердце, стала меньше. Онорина была спасена.

Она проходила, однако, через все этапы страха и тревоги к бессильному гневу, понимая, что предчувствия не обманули ее, что Амбруазина станет изыскивать самые изощренные способы, чтобы добраться до ее ребенка, и таким образом отомстить ей. Она дрожала, узнавая, с какой ловкостью ужасная женщина сумела отдалить от несчастной крошки всех, кто мог ее защитить и спасти, узнавая о неистовстве, с которым она пустилась на ее розыски, когда узнала, что ребенку удалось ускользнуть.

Также она вспоминала о своем страхе, об опасении, что посланец опоздает, и так оно и вышло. Она думала о дочери, которая теперь находилась в сотне миль от Вапассу, но в безопасности благодаря вмешательству молодой индианки, которая поспела вовремя, чтобы спасти девочку от страшных палачей.

Засыпав Баннистера вопросами и узнав остальное, она заставила его высветить все подробности.

Все произошло по вине жены нового губернатора, мадам де Горреста. И тем лучше, что все губернаторы, которые до настоящего времени были в Новой Франции, не привозили туда своих супруг. Ибо эта дама стоила целой дюжины других. В то же время в Монреале все говорили о маленькой пансионерке из монастыря при Конгрегации Нотр-Дам, которая сбежала, а, может быть, ее похитили. В общем, она исчезла, а дама Горреста, которая объявила себя другом семьи, назначила вознаграждение всем, кто может провести расследование, организовать поиск и вернуть ребенка.

— Лицемерка, — не смогла удержаться Анжелика, охваченная дрожью.

Он отправился в замок, где жил губернатор и его жена, их свита и слуги, и там встретился с несколькими охотниками и освоителями леса, которые понимали наречия всех индейских племен, включая сиу.

— Она дала каждому из них кошелек, полный золотых луидоров, и сказала: «Найдите мне ребенка и получите вдвое больше».

Вот как мне в голову пришла мысль искать возле Канавака небольшой отряд крещенных индейцев.

В то же самое время жена губернатора заявила, что хочет навестить этих бедных дикарей из миссии при Канаваке, которые наконец-то склонились к христианской вере, и она пересекла реку вместе со всем своим окружением к большому удовлетворению иезуитов.

Это была очень красивая флотилия. У этой женщины очень сильное чутье, потому что она следовала за нами по пятам. Я входил в лагерь, когда над водой уже доносился гул их голосов, и вся компания высаживалась на берег, следуя от острова Монреаль. И дама Горреста уже вовсю проверяла все жилища миссии.

Со своей стороны Баннистер направился сразу же к большому дому Аньеров. Его сын уже выбежал оттуда с криком: «Папа, она там, теперь мы богаты!»

В хижинах ирокезов всегда полумрак. Нужно иметь привычный глаз. Но он ее тотчас же узнал. Он сказал ей:

«А! Не вы ли та девочка, которую разыскивает весь Монреаль?»

Она вцепилась в его рукав обеими ручками.

— Сосед, мама хранит ваши сапоги и ваши деньги, вы спасли нас однажды вечером на дороге от солдата, который хотел причинить нам вред. Спасите меня еще раз от женщины с желтыми глазами. Она очень злая.

— У моей малышки очень тонкий ум. Она сказала как раз то, что нужно: «Сосед, спасите меня во имя любви к моей матери!».

Анжелика слушала, дыхание ее прерывалось, она так сжала руки, что кончики пальцев побелели.

Суровый Баннистер был очень взволнован и тронут всей сценой и тем, что все ирокезы, которые жили в длинном доме, приютившем Онорину, были готовы скорее отдать свои жизни, чем отдать девочку женщине, которой она так боялась.

— Все ирокезы, которые были там, женщины, дети, старики и несколько воинов, которые хотели стать христианами, окружили меня со словами:

— Аквираш, ты сошел с ума? Разве ты не видишь, что эта женщина, которая только что приехала, — демон?

Одни, которые заметили мадам де Горреста в городе и знали об ее особенностях, звали ее Ассонтекка. Это было имя, которое ирокезы давали луне, когда имели в виду ее беспокойные свойства, и означало оно буквально

— Приносящая ночь.

Но большинство звало ее Атшонвитас — Двойной лик, а применительно к женщине — колдунья.

Собравшиеся вокруг нее индейцы взволнованно переговаривались. Они были напуганы, почти возмущены оттого, что отец-иезуит, которого они уважали, не ощущал, как они, черного пятна, окутывающего важную французскую даму, перед которой все склонялись. Во время визита она заходила в хижины, расточая улыбки, но ее взгляд обшаривал все уголки, глаза буквально метали отравленные стрелы.

В хижине Аньеров все обитатели окружили Баннистера.

— Аквираш, — говорили они ему, — ты кровный брат одного из наших великих вождей, который сегодня уже мертв, но в тебе находится часть его духа, как ты можешь быть таким бесчувственным? Если ты выдашь ребенка, золото этой дамы задушит тебя. Оно станет причиной твоей смерти, и того, что для тебя еще хуже, — оно разорит тебя.

Он знал, что это правда.

— Захлопни свой клювик, — сказал он сыну. — Если ты «вякнешь», я собственноручно сниму с тебя скальп.

Когда гости проходили мимо хижины, где была спрятана девочка, он встал у входа и загородил его своим массивным телом, так что никто не смог заглянуть внутрь.

Двоюродный брат юной Катрин Тетавиты отвел его в сторону: «Завтра на заре ребенок будет вместе с нами на пути к Долине Пяти Озер. Никто не будет искать ее там, ибо никто не сможет безнаказанно вторгнуться на законную территорию ирокезов, не рискуя своей шевелюрой. Что касается белой женщины, то ее пол и ее положение не позволит ей пересечь дороги Ля Шин. Она не сможет лететь по воздуху, хотя ее черная душа на это способна. Но плоть удерживает ее на земле. Наш вождь Уттаке будет признателен тебе за то, что ты сделал для его ребенка и для его семьи».

Вот так получилось, что господин Баннистер де ля Саз свернул с дороги, которая вела его к озеру Иллинойс на промысел меха и добрался до Вапассу, чтобы рассказать родителям Онорины о судьбе их дочки.

Мадам де Горреста не смогла ничего сделать. Она не собиралась уезжать в Квебек из Монреаля, и жители города уже начинали косо посматривать на нее, несмотря на все ее изыски.

В Монреале уже жила одна затворница-иностранка — мадам д'Арребуст, и всем не очень-то хотелось обременять себя присутствием других.

Анжелика несколько раз пылко пожала руку их старого соседа. Она не находила способа, чтобы выразить ему свою признательность, и глядела на него со смешанным выражением зависти и восхищения от того, что он видел Онорину живой и вне опасности.

— Как она выглядит? Опишите ее мне. Какая она?

— Довольная, — сказал Баннистер после некоторых раздумий, затруднительных для такого человека, как он, не привыкшего к такого рода работе. — О! Конечно, она похожа на маленькую индеанку, вымазанную медвежьим жиром с головы до ног, но… она довольна… Да! Я могу это утверждать! Довольна!

— Могу себе представить, — сказала Анжелика, вздохнув. — Она всегда мечтала вести такой образ жизни.

— Не беспокойтесь… Ей будет хорошо у дикарей. Они хорошо обращаются с детьми, и им это нравится. Они так смеялись, когда слушали ее истории. Но они предприняли все меры предосторожности, отправляя ее к Долине Ирокезов, предпочитая не оставлять ее в окрестностях Монреаля, где плохая женщина может в любой момент ее обнаружить.

Уттаке, великий шеф аньеров, — ваш друг. Он возьмет ее под защиту и к началу весны пришлет ее вам. Нужно только прожить зиму.

Он тоже повторял слова Жоффрея:

— «Нужно прожить зиму».

Они уже было распрощались, как вдруг он вернулся:

— Будьте осторожны, соседка. Эта женщина вас очень не любит. А индейцы зовут ее Атшонвитас.

Он удалился и исчез вместе с мальчиком, не произведя ни малейшего шума.

На обратном пути она летела, как на крыльях, опьяненная безмерной радостью.

Онорина избежала когтей Амбруазины. Онорина была спасена.

Проходя мимо источника, показанного ей Мопунтуком, она встала на колени, жадно выпила ледяной воды, умыла пылающее лицо. Она вспомнила Онорину, которая говорила ей накануне рождения близнецов: «Нужно пить! Вода тяжелая! Она помогает ангелам выйти…»

Она думала о священных фонтанах тех мест, куда направляются паломники молиться о чуде. Это было почти то же самое.

Священный фонтан бил возле церкви Сент-Оноре.

В форте Раймон-Роже и Глориандра подошли к ней, горько плача.

Они ковыляли, держась за руки, что означало крайнюю степень неудобства и тягот этой жизни, такой суровой для них. Но они были такие хорошенькие даже в слезах, что она взяла их обоих на руки и пылко расцеловала:

— Что случилось, мои куколки?.. Что за беда на вас обрушилась?

— Пропала наша глупая собака, — объяснил Шарль-Анри, который всегда следовал по пятам за близнецами.

Из их слов можно было разобрать одно и то же: глупая собака исчезла, убежала.

Он даже попытался догнать ее, но она скрылась в лесу и не вернулась.

Она вспомнила, что пока говорила с Баннистером, заметила какое-то животное, мелькнувшее вдалеке.

Может быть, собака почуяла своих старых хозяев и решила последовать за ними… до Великих Озер?

После исчезновения кота эта потеря была значительной для детей.

Анжелика отправила взрослых посмотреть, нет ли ее среди холмов или на равнине, но все тщетно.

«Она пошла за ними, вот настоящее преданное животное, — сказала себе Анжелика. — Быть может, она более умна, чем мы думали…»

— И теперь, если разыграется пожар, то кто нас предупредит? — спросил Шарль-Анри.

Возвращение охотников близилось. Приготовлялись жерди для копчения мяса, которое они должны принести. Приближался праздник осени. Он милосердно отметет все опасения.

Милосердно? Или пагубно?

Но осень дарила свои роскошные подарки, и нужно было ими воспользоваться.

Однажды прекрасным теплым днем Анжелика собрала всех женщин и детей, кого только могла найти, снабдила их корзинками, и все они отправились за ягодами, аромат которых стоял в воздухе. У каждого было специальное приспособление, похожее на расческу, помогающее собрать как можно больше.

Анжелика остановилась и смотрела со смехом на трех малышей возле нее, мордочки которых были измазаны красным соком. Дом Лаймона Уайта, немого англичанина-оружейника, был совсем рядом, и она с признательностью и дружеским выражением посмотрела на свое первое убежище, в котором прошли героические дни, полные особого очарования.

Англичанин с длинными белыми волосами, беззвучно смеясь, вышел на порог и оттуда приветственно помахал им.

Она услышала крик Джуди Гольдманн, старшей из семьи квакеров, которую они приняли в прошлом году. В этот момент она только что отошла от девушки, которая несла две полных корзины, и повернулась к большому полотну, в которое ссыпали собранные ягоды, чтобы было удобнее нести их в форт.

Обернувшись, Анжелика увидела индейца, который схватил Джуди за руку и быстро тащил прочь, несмотря на ее сопротивление. Раздались другие крики. Индеец с поднятым томагавком пересекал поляну, направляясь к кустам. И пока она смотрела на эту сцену, еще не успев удивиться, чья-то крепкая и смазанная жиром рука схватила ее. Она увидела красную руку и маленький браслет из перьев вокруг мускулистого запястья цвета обожженной глины. Разрисованное лицо абенакиса находилось совсем рядом с ее, но это был Пиксаретт.

Она оттолкнула его, отбиваясь и крича: «Отпустите меня!» на всех наречиях, которые приходили ей в голову.

Кресты, ладанки и связки медвежьих зубов тряслись на его груди, но он не отпускал ее, и это напоминало ей атаку на английский городок Брунсвик-Фоллс.

Раздался выстрел. Дикарь, который держал ее, дернулся, потом упал, увлекая ее в падении.

Лаймон Уайт с порога выстрелил из одного из своих замечательных ружей. Ибо со своего места он мог видеть то, что происходило на холме и что не могла заметить Анжелика.

Когда она освободилась от руки, державшей ее, и подняла голову, она огляделась и поняла, что нельзя терять ни секунды.

Уде не в первый раз этот спектакль разыгрывался у нее на глазах, но предвидеть его сегодня не смог бы никто. С лесной опушки по холму по направлению к ним спускалась целая толпа индейцев с томагавками наготове.

— Беги быстрее… вон туда, — сказала она Шарлю-Анри, указывая на хижину Лаймона Уайта.

Немой англичанин подбежал к мальчику, подхватил его и увлек внутрь, придержав дверь перед Анжеликой, которая обхватила руками близнецов и бежала следом. Она, наконец, тоже была внутри старого дома.

— Закройте дверь. Положите перекладину. Скорее!

Лаймона Уайта не надо было подгонять. Стоило только ему захлопнуть дверь и задвинуть тяжелый засов, как снаружи раздался сильный удар топора.

Установив тяжелую перекладину на крюки, Лаймон тотчас же вернулся к оружию, а другое ружье протянул Анжелике. Показав ей на комнату, где была кровать, он сделал ей знак расположить там детей, затем подняться вслед за ним на крышу.

Крыша самого первого дома Вапассу была устроена в форме защитной платформы с покрытием, ибо, кроме основной двери, которая была сильно укреплена, в дом можно было попасть только через верх. На крыше было устроено нечто вроде крепостного вала, спрятавшись за которым можно было стрелять.

Анжелика и немой англичанин открыли огонь, и каждый выстрел был удачным.

Перед таким напором индейцы отступили, отошли на безопасную дистанцию, посовещались и, не торопясь, удалились в направлении основного форта.

Первая волна приступа была не очень хорошо подготовлена и прошла без особого шума. Теперь они слышали отовсюду воинственные крики, призывы. Но и эта суматоха вскоре прекратилась, и обескураживающая тишина воцарилась вновь. Кроме нескольких мертвых индейцев, лежащих около дома, ничто не напоминало о прошедшей сцене.

«Но… что это означает? Почему случилось это безумие?..» — думала она, выбитая из колеи.

Там, где она находилась, не было хорошего обзора. Она видела лишь верхнюю часть башенки и немного дальше — бастион левого крыла форта. Но то, что она заметила, повергло ее в ужас.

На башне находился кто-то, чью униформу она не различала из-за парапета, и этот человек спускал голубой флаг с золотым щитом, принадлежащий графу де Пейрак, затем, немного спустя, водрузил другой, и, несмотря на расстояние, она его разглядела.

В каждом углу белоснежного шелкового стяга располагалось красное сердце, а в середине — такое же сердце, пронзенное мечом.

Машинально она перезарядила сое оружие, которое ей вручил немой англичанин в первые моменты атаки. Это было немецкое ружье с инкрустированным прикладом. Красивое, но слишком тяжелое, снабженное коробочкой с принадлежностями, порохом и пулями.

Она смогла сделать несколько выстрелов, прежде чем Лаймон Уайт подоспел с другими ружьями на смену.

Но ей не захотелось сменить оружие.

Какой-то человек появился из-за холма и направился к ним. Он не был вооружен. Это был офицер, одетый в широкий плащ с белым крестом. Она узнала графа де Ломенье-Шамбор.

36

Положив руки на ружье, она смотрела, как он приближается.

Чем он был ближе, тем усиливалось ее беспокойство. Она боялась подпускать его слишком близко, несмотря на то, что это был их друг. Когда он оказался на достаточном расстоянии, чтобы услышать ее, она крикнула: — Остановитесь, господин де Ломенье. Ни шагу дальше… иначе я стреляю.

Он подчинился, посмотрев в ее направлении, и, узнав ее, казалось, не поверил собственным глазам.

Он сделал шаг вперед, но она снова его остановила.

— Не двигайтесь. Я и оттуда вас прекрасно слышу. Я слушаю ваши объяснения.

Она не хотела, чтобы он подходил, или чтобы пересек «линию фронта». Смена знамен на башне означала начало войны и подтверждало ее худшие опасения.

Она не знала, что произошло с защитниками главного форта. Если она примет его как парламентария, то может произойти все, что угодно. Пока она будет с ним говорить, солдаты и союзники Ломенье-Шамбора смогут окружить их убежище. Лаймон Уайт не мог защищаться в одиночку. Если падет этот последний бастион сопротивления, ситуация станет необратимой.

— Мадам де Пейрак?

— Господин рыцарь?

Она увидела, что он побледнел, как смерть.

И поскольку он ничего не говорил, она произнесла:

— Я слушаю вас.

— Дорогая Анжелика, подчинитесь.

— С чего бы это? И кому?..

— Божественному закону. Тем, кому вверены необходимые добродетели, и кто стал их стражем.

— Уж не нового ли губернатора и его интриганку-жену вы причисляете к стражам божественного закона?

Он остолбенел.

— О ком вы говорите?

Кажется, он не знал, что Новой Францией управлял новый губернатор.

— А, так, значит, это не эта ничтожная марионетка… и его демон-жена послали вас… значит, это «он», — сказала она, сверкая глазами. — Это «он» заставил вас поднять флаг, «он» послал вас, всегда «он» — наш лютый враг, хоть он и мертв. Вы его послушный инструмент.

— Анжелика, — вскричал он, — вы должны понять!

Он сделал шаг вперед.

Она спряталась в укрытие, держа его по-прежнему на мушке.

— Не приближайтесь!

Он остановился.

Он говорил тихо, словно пытаясь смягчить ее гнев. Он говорил, что, находясь в военной кампании, он узнал, что большой отряд ирокезов находится в районе Кеннебека.

И вот, находясь возле Вапассу, он почувствовал внушение с Небес, которое давало ответ на столько душераздирающих вопросов, которыми он задавался в течение такого большого отрезка времени.

— Я понял, что пробил час выполнить миссию, которой я так долго избегал.

— Понимаю! Реванш за поражение при Катарунке… Не думая, что вы нападаете на меня и моих детей.

— Да я и не догадывался, что вы находитесь здесь. Ведь нам сказали, что вы и господин де Пейрак уехали, как это происходит каждое лето.

— И вы явились сюда, как вор!.. Как в Катарунке, еще один раз!

Он не хотел ее слушать, он высказывал все, что считал нужным, чтобы выполнить свою миссию до конца, словно он был на Голгофе.

— Вы должны следовать за нами, мадам де Пейрак, с вашими детьми и слугами. Из Вапассу мы доберемся до Французского залива, чтобы отправиться на завоевание чудесной страны Акадии. Погода еще позволяет.

— И вы рассчитываете на мою помощь, чтобы предоставить вам наши поселки Кеннебек и Пенобскот и открыть вам путь на Голдсборо?

— Друг мой, — ответил он. — Вы женщина, прелестная женщина, и какой бы вы ни были — вы все-таки женщина. Нужно, чтобы вы поняли. Ни вы, ни ваш супруг не можете противоречить словам святого. Перед смертью Себастьян д'Оржеваль указал нам путь и показал истинную суть вещей. Сомнения и поиски других путей ведет к ереси. Небрежение к запрету приводит к греху. Мы должны искоренить зло.

— Вы запутались. Зло не там, где вы его видите. Ведь вы сейчас, как и прежде, — наш друг.

— Я слеп, как Адам. Вы были для меня искушением. Я слишком поздно спохватился. Но сдайтесь, мадам. И вы будете прощены.

— Вы безумны. Все, что вы говорите, — ложь, и вы это знаете. Рыцарь, одумайтесь, проснитесь! Ее нет здесь, женщины-искусительницы. Ее здесь нет. Вас предали… Вы сами себя предали… Возьмите себя в руки… Отзовите ваших людей. Призовите к порядку дикарей… Оставьте нас в покое.

Она, должно быть напрасно, добавила:

— Вапассу вам не принадлежит, и я буду защищать его до последнего. Поступая таким образом, вы возмущаете подданных и расстраиваете короля.

Он напрягся.

— Любая частица земли принадлежит Господу, — сказал он, повысив голос, — и должна быть возвращена в руки тех, кто служит ему и его законам. И он сказал: «Кто не со Мной, тот против Меня…»

Казалось, он охвачен вихрем противоречивых мыслей, которые вызывали тревогу на его лице.

— Вы были искушением, — повторял он. — Я не хотел знать это, и, однако, все происходит одинаково, все повторяется. Вечная трагедия. Женщина всегда будет сбивать с пути праведного стража предначертаний и воли Господа. Мне следовало бы помнить об этом и не забывать, что Адам уступил искушению и ввергся в заблуждение.

Внезапно Анжелика почувствовала усталость. Ее руки с трудом держали тяжелый мушкет. Она не очень много тренировалась в течение года. В плечах возникла резкая боль, которая отдавалась в затылке и даже в мускулах лица, напряженных, чтобы не упустить прицел.

На мушке она держала человека в сером плаще с белым крестом на груди, словно символом мистического безумия, который медленно приближался, произнося слова, которые она считала ошибочными… и даже глупыми…

«Даже глупыми…», — подумала она, захотев закричать от горя.

Она знала его так близко, и он был совсем другим, излучающим свет и правду, не страшащимся покинуть старые пути, чтобы попытаться еще дальше проникнуть в разные аспекты забытого долга.

Где был тот, ее старый друг из Квебека, который запечатлел целомудренный поцелуй на ее губах в саду губернатора?..

Офицер, вельможа, рыцарь Мальты, который был здесь и пытался увлечь ее на гибель в перипетии религиозной и политической борьбы, в сражения и убийства, был лишь тенью, лишенной души. «Другой», фанатик-иезуит, его друг, отравил его сердце.

Она знала теперь, что он смотрел на нее другими глазами, глазами мертвого иезуита, и что против этого ей невозможно было сражаться.

Вот он снова пошел.

— Остановитесь! Остановитесь! — зарычала она. — Не приближайтесь!

Она выпрямилась, без ума от ярости, охваченная отчаянием перед фантомом своего друга-рыцаря, который подчинил себя власти другого, который отдал себя, даже не осознав этого, в сети демонической сообщницы иезуита, Амбруазины, воцарившейся на земле Канады. Он продвигался с выражением нежности на лице, тогда как она умоляла его остановиться; она выпрямилась, обезумев от боли и негодования, страшась собственного бессилия и того, что она может уступить. Она видела, как тает ее воля к сопротивлению, понимала, что ее уверенность в необходимости любой ценой защищать Вапассу начинает расшатываться. Но она осознавала, что если уступит, это будет наихудшим, это будет гибелью ее и ее детей, что она отдаст на разграбление все плоды их трудов, что она предаст Жоффрея, который вдалеке борется за них, рассчитывая на нее, что она нанесет ему удар в спину.

«Они» добились бы этого в конце концов. Послужить причиной гибели мужчины «выше других» и убить их любовь? Никогда!

И вот она выпрямилась, она была сурова в своей борьбе против новых невидимых монстров, которыми были ее слова, они должны были парализовать и усыпить, и она вскричала изменившимся голосом, который разнесся далеко над лесом и горами:

— Вы ошибаетесь! Змей не здесь!.. Он там, откуда вы пришли… Он завлек вас в ловушку… Он восторжествовал над вами, господин де Ломенье. И он вас задушит… Он вас задушит!..

Вдруг она поняла, что он может воспользоваться их диалогом, ее возбуждением, чтобы дать время солдатам окружить их, что она стоит во весь рост и может стать жертвой пули. Тогда она спряталась в убежище, прицелилась, прижав ружье к щеке так, что барельеф инкрустации впился в кожу, но она не почувствовала боли, была только ярость. «Мое оружие, не предай меня! У меня есть только ты!»

— Не двигайтесь, рыцарь. Или я стреляю.

Не слыша ее, он продолжал идти, словно не видел Анжелику, или, наоборот, видел лишь ее.

Она выстрелила.

Теперь он лежал, вытянувшись посреди равнины, и, казалось, прошли часы, а она все смотрела на бесчувственное тело, не в силах помочь.

Он был там, убитый ею друг, рыцарь Мальты, так печально оставленный всеми в час смерти, чье тело, измученное профессией воина, долгими часами молитвы, светскими обязанностями, теперь вновь обрело прежнюю изысканность и элегантность.

Наступал вечер, и в сумеречном свете, который выделял контрасты, она различила возле трупа длинную струйку крови.

Она застыла и не чувствовала боли в затекших руках и забыла, что по-прежнему находится под угрозой нападения и смерти.

Рука немого англичанина схватила ее за плечо и вернула к реальности.

Он объяснил: «Больше никого. Они укрылись в форте».

— Ночью они вернутся, — сказала она.

Он утвердительно покачал головой, что означало: увы, ночью они снова могут подвергнуться нападению. Она вспоминала, чему научила ее стычка в Катарунке: крещенные индейцы еще более опасны, чем остальные, ибо они не боятся сражаться ночью.

Она вновь обратила свое внимание на ландшафт, спокойный и все больше скрывающийся под покровом ночи.

Бриз доносил до них запах дыма.

Со стороны Вапассу ей по-прежнему была видна башенка и часть укрепления.

Если все нападающие скрылись в форте, то это означало, что началась обширная военная кампания, целью которой было захватить иностранные поселения Кеннебека и Пенобскота.

Однако, предводитель был убит, а, возможно, это был единственный офицер, руководящий операцией.

Не зная, что должно произойти вслед за этой смертью, Анжелика и ее немой союзник не решились оставить на ночь свой боевой пост.

Анжелика не захотела лечь спать в эту ночь. Она предоставила охрану крыши англичанину, а сама пошла посмотреть, как себя чувствуют дети. Они спали на большой кровати, поев черники и сухарей, которые дал им Лаймон. Она проверила все входы. Потом она посмотрела, не найдется ли чего-нибудь выпить. Ей попалась на глаза огненная ода, настоянная на можжевельнике, приготовленная самим Уайтом, она выпила добрый глоток. Потом она снова поднялась на крышу с запасом ружей и пистолетов.

Наступала безлунная ночь. Очень красивые светлые сумерки без тумана еще позволяли различить поверженного человека, черную массу в форме креста, которая вырисовывалась на равнине.

Англичанин спустился, чтобы еще раз проверить все входы внизу.

Наконец, все погрузилось в густой мрак. Анжелика была начеку, вооруженная, и держала наготове зажженный фитиль, чтобы без промедления поджечь порох, если возникнет необходимость.

Приближалась ночь, и, застыв на своем посту, с оружием в руках, держа палец на курке, с парализованным разумом, она словно чувствовала приближение невидимого врага, который отравил ее изнутри, пустив в ее вены яд страха.

Она изменялась, превращалась в каменную фигуру, в соляной столб.

Она не знала, что с ней происходит.

Внезапный шок заставил ее прийти в себя.

Маленькое желтоватое пламя возле нее разорвало темноту, она и не думала, что воцарился такой мрак. Затем возникло лицо немого англичанина. Он что-то пытался разъяснить, шевеля губами и указывая на небесный свод. Он советовал ей довериться Небу?