26

Наутро, выходя, она обнаружила маркиза де Виль д'Аврэ, который ждал ее и взял ее под руку. Шагая по песчаной дороге, ставя ногу и конец трости с обычным для него изяществом, он начал говорить о королевских садах. — Я не говорю вам о садах и парках большого размера, но лишь об огородах. Их величие, рожденное из красоты всех фруктов, овощей, цветов, выращенных и посаженных со вкусом и согласно науки, восхищает при первом же рассмотрении, словно оказываешься на пейзаже какого-нибудь художника. Что до запахов, то аромат груш возле стены ста ступеней, против которой король велел посадить пятьдесят груш, этот аромат, особенно усилившись в тепле лета, вызывает в памяти и чуть ли не ставит перед глазами создания, похожие на вас.

— Почему вы говорите мне об этих утонченностях, когда мы находимся вдалеке от них и к тому же в рамках дикой природы и природы неблагодарной, а уж о запахах я и не говорю, одна тресковая печень. А в Вапассу мне так и не удалось заставить нормандскую яблоню зацвести.

— Если я в качестве контраста описываю королевские сады, это значит, что я знаю, что ваша любовь к жизни делает вас чувствительной к таким картинам и может заставить вас захотеть увидеть их вновь.

— Этьен, вы знаете, что я не могу сопровождать господина де Пейрак, вам это прекрасно известно. Все удерживает меня в Америке. Мое место возле детей, наших друзей и компаньонов и я добавлю, без принуждения, что буду жить здесь в отсутствие моего мужа и не знаю, вернусь ли в Европу когда-нибудь…

— Вы туда вернетесь! Вернетесь! Вспомните!.. Я приглашал вас в Квебек, а вы говорили: мне никак невозможно вступить на французскую территорию без риска для жизни. Но потом вы приехали и мы провели очень приятные дни и месяцы зимы в нашей маленькой столице, а ваш визит только укрепил узы дружбы.

— Счастливый результат! Но потом вдруг он потерял значение.

— Но как вы можете так говорить? Потому что вы пессимистка, дорогая Анжелика! Ничего нет! Это всего-навсего интрига, которую затеяли злобные и завистливые люди против Фронтенака. Тот вышел из себя и решил отправиться во Францию. На самом деле — это слух, что король его вызывает, я не знаю так ли это, но правда. Фронтенак прав. Все идет к тому, что ему придется очистить дом. Это всего лишь интрига колонистов, продавцов меха, иезуитов и тех, о ком королю слышать не приходилось.

Он казался очень убежденным.

Она спрашивала себя, не скрывает ли он что-нибудь, или же это она, ослабленная своей любовью к Жоффрею, единственному в ее жизни, расслабленная постоянным счастьем, придавала испытанию, которое их ожидало, драматические оттенки и искала зловещие причины?

Когда все было решено и она чувствовала, что она устала и у нее кружится голова, словно после болезни, и несмотря на все она испытывала уверенность, что не нужно показывать страха, который на сегодняшний день рождал в ней желание кричать, нужно было возвращаться к повседневным привычкам.

Это решение повлекло за собой другие. Цель их тогдашнего переезда — Онорина, которую она собиралась навестить. Она думала плыть в направлении Квебека и Монреаля, подняться по течению реки Сен-Лоран… Но Жоффрей де Пейрак воспротивился этому, и его реакция доказала Анжелике, что недоверие и подозрительность вновь проснулись в нем, и что он не хотел держать Онорину в Новой Франции в отсутствие де Фронтенака.

— А Онорина!..

Огорчения следовали одни за другими. Теперь радостное ожидание встречи с дочерью сменилось внезапной неуверенностью.

После двух дней дебатов и разных споров было решено, что корабль Джоба Симона «Сен-Корентен», взяв на борт лейтенанта де Барсемпюи для руководства плаваньем, довезет до Квебека и Монреаля пассажиров, которым было обещано это; такими людьми были господин де Вовенар и его подруга Ля Дантельер, Адемар, Иоланда и их дети, которых везли показать родственникам в Квебек, Янн де Куэннек, который собирался встретить Мореск и другие…

Барсемпюи и господин Кентери будут писать, пока не доберутся до Монреаля, господину и госпоже де Пейрак. Они повидают Онорину, поговорят с матушкой Буржуа, навестят господина де Лу и его семью, возьмут письма и почту и в Квебеке встретятся с четой Адемар-Иоланда и Янн, который, быть может, будет с невестой.

Анжелика написала письма во все концы. Мысль, что Онорина получит новости из Голдсборо и Вапассу, а сама она узнает многое о своем ребенке, не очень-то смягчала ее горечь.

— Я поеду до Виль-Мари, чтобы самой увидеть ее, — обещала ей добрая Иоланда. — Я смогу вам сообщить больше деталей о ней. То, что она увидит меня, ее немного утешит, хоть она и не встретится с вами, мадам, в этом году.

Нужно ли было Онорине, чтобы ее кто-нибудь утешал? — спросила себя Анжелика. Она чувствовала этого ребенка таким далеким и очень изменившимся, без сомнения. Она должно быть привыкла к жизни маленькой девочкой, разделяя игры, занятия и молитвы с детьми ее возраста, под очаровательной опекой сестер из Конгрегации Нотр-Дам. И это делало расставание особенно мучительным. Радость, которую она испытывала при мысли о дочери смешивалась с горечью скорого расставания.

После «Сен-Корентена» «Королева Анна», взяв на борт Фронтенака и людей из его окружения в сопровождении «Славы Солнца» и «Мон-Дезерта» с графом де Пейраком отправлялись в открытое море.

В момент отплытия «Сен-Корентена» в Гаспе Анжелика отозвала в сторону Иоланду.

— Увези ее, — сказала она настойчиво. — Увези ее, если тебе подскажет сердце. Увези ее. Я написала об этом матушке Буржуа. Она найдет меня слабой и безумной матерью, но в отсутствие моего мужа мне страшно чувствовать ее вдалеке и не видеть еще год.

— А если малышка покажется мне счастливой и не захочет возвращаться?

— забеспокоилась Иоланда, которая знала девочку. — Вспомните, мадам, она сама захотела отправиться в монастырь к матушке Буржуа.

Анжелика еще некоторое время колебалась.

— Если ей хорошо там и она счастлива, значит оставьте ее там. Следующим летом мы встретимся… Но… не особенно верь тому, что тебе скажут. Осмотрись. Посмотри, не угрожает ли ей что-нибудь. Если тебе покажется, что мы можем потерять наше влияние в Новой Франции и затем возвращение туда будет связано с трудностями, привези ее. Я доверяю тебе. Я также написала моему брату. Теперь я хочу поговорить с господином де Барсемпюи.

И чем ближе был день и час, тем сильнее становилась ее боль и мужество тех женщин из далеких времен, которые смотрели вслед своим рыцарям, которые, быть может, оставляли их навсегда.

«Но это не одно и то же. Люди тех времен не любили друг друга как мы. Нужно было иметь каменное сердце, чтобы вынести эти разлуки, опустошенный разум заботился только о повседневных мелочах, о суровом существовании в крепких замках средних веков, где что-то значили только удары шпагой, чтобы почувствовать вкус крови и грубая сила».

Затем она брала себя в руки и просила прощения у предков, вспоминала, что они отправлялись в путь с целью найти гроб Господен, вызывала в памяти строки из эпических поэм, «Песней о деяниях», которые очень украшали их времяпровождение в Вапассу, и «Песнь о Роланде», рассказывающую о боли короля Карла Великого при известии о смерти Роланда.

Любовь, любовь-страсть, любовь мистическая всегда была с людьми. Это была вечная песнь душераздирающие и патетические отголоски которой ей слышались в прощальных плачах женщин, в их образах, смотрящих вслед тем, кто отправился на войну, кого они любили, этим рыцарям, долгом которых была защита слабых, установление справедливости. Они орудовали шпагой, пикой, тяжелым топором, мушкетом, они защищали женщин и детей так, как могли, будучи мужчинами, часто жестокими, часто грубыми, но ими руководила высшая сила справедливости.

Жоффрей нарушил картину ее воспоминаний и размышлений.

— Вы отправитесь перед нами, моя дорогая. Так вы будете меньше страдать.

Но она не захотела. Она была похожа на всех женщин. А женщины остаются на берегу.

Он приблизил свое лицо к ее лицу и повторил несколько раз с закрытыми глазами: Моя дорогая! Моя дорогая!

Ветер отрывал их друг от друга, и, наконец, разлученные, с тяжестью на сердце, плохо приспособленные к разрывам и отсутствию друг возле друга, они отправлялись каждый к предначертанным событиям, к той цели, которую каждый из них единственно мог исполнить, и которую им надлежало воплотить в одиночку. Если для Жоффрея все было ясно, и он уже мог измерить тяжесть испытания и подготовиться к его этапам, он удивлялся предчувствию, что Анжелике предстояла более тяжелая участь.

Анжелика видела, как время от времени он мерял шагами пол с озабоченным видом. Он думал не о предстоящей встрече с королем, что было бы вполне в его стиле. Стоило только ему получить важное поручение свыше или придумать план, как он тут же начинал его прорабатывать. Ее удивило то, что он решал, куда ей поехать на зиму.

Вапассу был слишком удален от берега. Он посоветовал ей устроиться с детьми в Голдсборо. Он внезапно ощутил себя чуть ли не англичанином. И хотел для нее свободного моря, которое было бы открыто для внезапного бегства. Море казалось ему доброжелательным сообщником, которому не страшно было доверять их драгоценные жизни.

— При случае, если что-нибудь произойдет, вы сможете отправиться в Салем или в Нью-Йорк к господину Молину…

— Чего вы боитесь?

— Ничего, по правде говоря… Но в Голдсборо вам будет не так одиноко, там вы будете с друзьями.

— Я люблю Вапассу. Там всегда меня окружают вниманием и там я чувствую себя как дома. К тому же я знаю, что мое присутствие там необходимо. Это один из наших аванпостов, и те, кто там живут, нуждаются в присутствии кого-либо из нас, вам не кажется?

По всей очевидности один из них должен быть в Америке, чтобы следить за тем, чтобы знамя Франции развевалось над Вапассу и Голдсборо.

Наконец нужно было принять во внимание то, что спонтанная стратегия, разработанная на месте, соответствовала их отношениям с королем. Здесь вступали в игру мужчины. Женщина, яблоко раздора, должна выступить на сцену позднее, в нужное время и в благоприятной обстановке.

Попав под суровость его гнева разрушались все способы защиты и никогда еще граф де Пейрак не испытывал такой уверенности в своей любви к ней. Еще никогда они не были так близки друг с другом и это примешивало к грусти, которую они испытывали перед расставанием, чувства обожания, забытья и нежности, еще никогда не испытанные. О них она будет помнить в разлуке. В этот момент между ними ничего не стояло, ничто не могло разделить их души. По крайней мере они чувствовали, что жестокая несправедливость расставания захватила их врасплох в разгар их счастья, во время чудесного сна и ожиданий.

То, что они пережили, открывало новую главу в истории их жизни, тогда, как они закрывали с болью сияющую страницу их безоблачной любви.

«Стоило нам снова обрести друг друга, как надо разлучаться» — жаловалась Анжелика сама себе. Это было несправедливо, ибо длительный период в несколько лет был предоставлен им для жизни друг возле друга. Но она еще не сумела насладиться чудом их встреч. Она жалела о том, что с самого начала потратила столько времени на недоверие к нему, и что не прочувствовала вкуса их любви в каждый из тех дней. Хотя, нет! Каждый час, каждый день из этих лет, прожитых в Новом Свете, делал их чувство крепче, волшебнее и непобедимее.

Последний вечер они провели вне форта, стоя на фоне красного заката, целуясь, словно сумасшедшие. Они тонули в пропасти их любви и уверяли друг друга в том, что это последнее испытание, которое выпало на их долю, и было необходимо, чтобы заслужить право впредь быть рядом. Они больше не расстанутся. А пока он не вернется они будут поддерживать друг друга мысленно.

На этот раз, — говорил он ей, лаская ее волосы, и покрывая поцелуями ее лоб, чтобы успокоить ее, — они не расстались бы, если бы она настояла. Если бы она настояла, она смогла бы ему помочь, не только будучи здесь, в Америке, наблюдая за Вапассу и Голдсборо, но храня мысленную связь с ним и по-прежнему испытывая любовь, сила которой возрастала день ото дня. С первого дня они совершали непростительную ошибку, потому что недостаточно отдавались чувству.

Разлука прервала серебряную нить их страсти. Они оказались в пустоте, стеная от неутоленной страсти, от безнадежности, которая казалась им вечной, готовые к тому, что все кончено. Они были похожи на детей, сломавших игрушку и плачущих над ней.

Но они могли бы поддерживать друг друга в душе. И разве они этого не делали? Великая любовь в конце концов вновь объединили их.

— Теперь мы верим в силу любви. Не станем давать волю нашим страхам, которые не имеют причин, и неуместному недоверию.

Это просто ностальгия по присутствию друг возле друга, жажда новой встречи, грусть из-за отсутствия «своей половинки». Это притяжение — не просто неразрывная связь, это наша поддержка, усилие нашей мощи, нашего сопротивления в борьбе, к которой нас призвали.

Я буду без конца думать о вас, любовь мой, — говорил он. Как всегда. Мне будет не хватать ваших прекрасных глаз. Но я как всегда буду испытывать страх и недоверие, придавая женщине которую я обожаю, потому что я ее уже терял, безразличие и легкомысленность. Я начисто забыл обо всех остальных женщинах.

Я теперь знаю, кто вы такая. Вы — это вы. И я люблю в вас все. Меня все очаровывает. Я хочу в вас все. Я ничего в вас не боюсь. Я узнал это благодаря тому, что вы дарили мне себя каждый день, вы внушили мне, что я

— свет вашей жизни, как вы — свет моей жизни. Ничто не может погасить этот огонь, и это самое главное.

Будьте сильно, любовь моя, будьте самой собой, будьте радостью глаз, сердец всех народов нашего королевства. Живите, смейтесь, пойте, собирайте вокруг себя свет и радость жизни, дарите всем и самой себе радость любви, смеха. Такой я вас вижу, такой я вас люблю. Такой я вас знаю и принимаю. Передо мной вы никогда не притворялись. Вы — мое сокровище, моя вселенная, моя жизнь. Продолжайте жить, продолжайте быть, продолжайте собирать друзей вокруг вас, ухаживать за несчастными и утешать их, продолжайте собирать легенды, разговаривайте со всеми и вы все поймете. Ветер подует в наши паруса, не принося бурю и я скоро вернусь. Нужно только выдержать зиму.

Дни будут следовать друг за другом, как вы любите, непохожие и разнообразные как театральные действия — комедии или трагедии.

Вот увидите: всего одна зима. Берегите себя! Берегите свою жизнь! Это все, что я прошу у вас.

В этот последний вечер они испытывали такую сильную боль, что не испытывали ни боли ни желания. На заре, проснувшись после глубокого сна в объятиях друг друга, они улыбались, словно перед ними была вечность. Они снова заговорили в сумеречном свете раннего утра, привнося в эти минуты очарование, забытье, ожидание, страсть, бред и нежность, о которой они могли бы только мечтать, если бы это были последние часы планеты.

— Не бойтесь, я буду заботиться о нем, — шепнул Виль д'Аврэ, коснувшись плеча Анжелики и ласково сжимая его. — Мне следовало бы остаться возле вас, но вам полезнее будет, если я уеду. Я займусь господином де Пейрак, я позабочусь о нем, — повторял он. И это не пустые слова. При дворе я неплохо устроился, я многое знаю, мало кто сможет надуть меня.

Он дольше всех задержался рядом с Анжеликой, чтобы помочь ей пережить первые тягостные часы разлуки.

«Афродита» выйдет в море со следующим приливом, и он уверял, что ей не составит большого труда догнать остальной флот.

Что касается Керубина, которого ему некогда было разыскивать в Шинекту, то ему предстояло провести год на берегу Французского залива. Маркиз надеялся, что он не забудет о существовании хороших манер и правил грамматики, которые выучил с трудом.

Эти берега видели столько отплытий! Анжелике нужно было держать себя в руках. На глазах привыкшей к этому театру публики Жоффрей и она могли целоваться, ибо они находились не в Бостоне, а среди французских аристократов. Жоффрей де Пейрак никого не забыл, когда прощался и давал распоряжения.

Затем он повернулся к Анжелике, говоря себе, что на земле нет глаз прекраснее.

Однако, она удивила его в последний момент, умоляя его тихим и настойчивым тоном:

— Обещайте мне!.. Обещайте мне!..

— Я вас слушаю!..

— Обещайте мне, что не поедете в Прагу.

— Нет времени объяснять… Обещайте мне, и все!

Он обещал. Она была так непредсказуема.

Прага? Да, это правда, он вспомнил. Это город, где, как ученый, он всегда мечтал о…

Когда он садился в шлюпку, он смотрел на Анжелику с любопытством. «Моя обворожительная жена! Моя непредсказуемая!»

Анжелика чувствовала себя удовлетворенной и утешалась тем, что в самый последний момент она успела вырвать у него это обещание.

Господин де Фронтенак, упомянув однажды о колдунье с Орлеанского острова, напомнил ей смутное предсказание Гильметты. Лучше всего было подготовиться тщательнее к ударам судьбы…

Это небольшое происшествие перебило непереносимое волнение, которое вызывали первые удары волн о борта лодки, уносившей ее к кораблю, который в нескольких кабельтовых от берега готовился к отплытию. «Слава Солнца» была очень красивым кораблем, заказанным Жоффреем де Пейраком в Салеме. Это было первое путешествие этого судна.

Стоя на корме, Жоффрей долгое время смотрел в сторону берега, на котором все уменьшалась фигурка, такая любимая и такая одинокая в толпе.

Он никогда не подозревал, что он, сильный мужчина, который мог свернуть горы для достижения своей цели, с таким трудом выдержит испытание. А ее поддержать было еще труднее.

«Я всегда буду с тобой, я тебе обещаю, я всегда буду с тобой, моя любовь, моя красавица, мой нежно-любимый ребенок. И моя сила соединится с твоей в нашей борьбе».

Его адъютант Энрико Энци заметил, как заострились черты лица хозяина, и впервые за все время службы ему показалось, что в его глазах блеснули слезы.

Анжелика отплывала на «Радуге», которая отчаливала вместе с «Афродитой». Она должна была признать, что присутствие болтливого маркиза оказало ей большую помощь.

После того, как он вынудил ее выпить с ним красного вина, он поделился с ней новостями двора в Версале и Сен-Клу, где обосновалась новая фаворитка короля, проведшая с ним несколько ночей, сильное и юное создание. Там была очень приятная атмосфера. Затем он принялся рассказывать ей о сыновьях, Фроримоне и Канторе.

В открытом море настал момент, когда корабль, после обмена сигналами жестов и флажков, разошлись, один, направляясь к западу и углубляясь в ночь на море мрака, другой — на юг, следуя вдоль диких берегов Новой Шотландии, которые направляли Анжелике, единственной на борту, ароматы своих цветущих лугов.

В Голдсборо, она бросилась в объятия Абигаэль и горько расплакалась. Абигаэль, выслушав ее внимательно, села возле нее и с нежностью сострадания спросила:

— Кроме горечи расставания, вас еще что-нибудь тревожит в отношениях с графом?

— И да и нет, — ответила Анжелика. — Я поняла, что такова судьба женщин — пройти испытание разлукой, которое без сомнения для них более мучительно, чем для мужчин. Кто может похвастаться, что видел в жизни супругов, которые ни разу не расставались? А в эти времена потрясений — тем более. Но ко всему этому примешивается тягость, которая пугает меня больше других.

Она призналась, что думает о словах, которые ей сказал Пиксаретт: Доверяй интуиции. И ей было страшно оттого, что интуиция ей подсказывала, что в отсутствие Жоффрея с ней, ее детьми и друзьями должно произойти что-то страшное, какие-то напасти обрушатся на них.

— Быть может, я ошибаюсь, но время от времени меня охватывает тревога. Однако, по правде, я не боюсь за него, как не боялась за сыновей, которые тоже уехали от меня. Я чувствовала, что они так же сильны как и он.

Поскольку это была Абигаэль, и она знала, что эта женщина готова с одинаковым вниманием выслушать бормотание младенца, загадочные высказывание Северины, выкрики мадам Маниго, или рассуждения тети Анны, Анжелика рискнула поделиться с ней своими страхами, на которые не было достаточно оснований. Но ее беспокоило, когда налаженная счастливая жизнь, начинала вдруг буксовать и скрипеть как колесо плохо смазанной телеги.

— Вы видите, Абигаэль, это как внезапный порыв ветра, который заставляет поверхность моря изменять свой цвет. Все становится мрачным и холодным.

Она вспомнила прошедший год, когда она почувствовала изменившуюся атмосферу Квебека во время последнего путешествия, что могло быть обусловлено летним оживлением. Но было еще и расследование Гарро, связанное с исчезновением «Ликорны» и Дочерей Короля.

Она рассказала Абигаэль о своей работе вместе с Дельфиной дю Розье, о невозможности узнать о судьбе одной из Дочерей Короля, о подозрении, родившемся из ее сомнений: Дьяволица жива.

— Вы говорили об этом с господином де Пейраком?

— А что я могла сказать?

Так или иначе сестра Жермены де Майотен исчезла, и никто не знал каким образом и когда.

— В этом году еще отозвали господина де Фронтенака. Мне не нравится, что поток неприятностей, интриг и неудач усиливается.

Абигаэль слушала ее очень внимательно. Она сказала наконец, что уже тот факт, что они вдвоем рассматривали ситуацию, значил, что задача облегчается. Если против них был затеян заговор, можно было себя поздравить с тем, что меры были приняты вовремя. Во Франции Жоффрей де Пейрак не даст ни обмануть ни оклеветать себя, он сможет выдержать удар, если ему его нанесут.

Вместе с Абигаэль они пришли к выводу, что предстоящие месяцы будут тяжелыми и возможно богатыми потрясениями. Нужно быть ловким, удвоить осторожность. Это будет временем выжидания.

— Все находится в движении, — признала Анжелика. — Свет и тень. Солнце и буря. Не стоит обольщаться, считая, что мы сможем быть в стороне от движения и выжить.

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ. ДЬЯВОЛЬСКИЙ ВЕТЕР