Беланов шел очень быстро. Он был в бешенстве. За утро его пытались убить дважды. Первый раз - соратники. Обдуманно и преднамеренно. И все заявления Благовидова о новом задании - бесстыжая ложь.
      Второй раз - неясно кто. Но из официальной структуры. Уж очень уверенно мужик держался. Хозяин жизни. Киллеры - не такие.
      Подведем итоги. Его ищут менты или чекисты. А может, и те и другие. Но если "официалы" ищут его, чтобы "выпотрошить" и посадить, то у его вчерашних (или даже еще сегодняшних?) сослуживцев только одна задача: ликвидировать. С первого захода не удалось - будет вторая, третья попытка. Их достаточно много. Значит, надо исчезать.
      Но пусть Благовидов, эта старая грымза, не торжествует победу! Беланов не собирается быть бессловесной жертвой. Теперь он будет вести войну против всех. И, успокоенный и отмщенный, исчезнет навсегда. Пластика изменит лицо, а современная полиграфия - документы.
      А план войны таков. Нужно выполнить все первоначально задуманное. Иначе и потом удачи не будет. До бухгалтера, конечно, не добраться. Но пусть он переживет смерть семьи. А вот директора пусть крестник грохнет. Директор же должен отвечать за подчиненных? И вряд ли это понравится Благовидову. Не зря он требовал аж по сотовому предупредить исполнителя об отбое.
      Но первым в плане стояло подлечить руку. Пуля прошла вдоль руки, сверху вниз. Она не задела кость, но перемолола на своем пути все мягкие ткани. Просто чудо, что рядом оказался вход в подземный коллектор, известный Беланову еще по старой работе: тогда ему поручили проконтролировать диггеров.
      Голова кружилась от потери крови, хотя повязка была наложена добротно. Но это не помешает ему добраться до собственной квартиры, купленной, правда, на чужое имя, и не известной ни одной сволочи.
      ГЛАВА 19
      Я проснулся рано утром от ощущения счастья. Это чувство не покинуло меня даже после того, как, еще не открыв глаза, почувствовал тяжелый запах. А как же должно пахнуть в камере, где обитают 40 мужиков и есть параша?
      Сколько здесь проведу, не знаю. Но на душе спокойно и ясно.
      Я здесь на заслуженном отдыхе. Выполнив, может быть, самую главную работу своей жизни. Выиграл войну против армии убийц. И еще - меня не бросили друзья.
      Вчера вечером я стал знаменитым. Когда по телевизору (у нас в камере есть, хоть и черно-белый) Ефимов голос рассказывал о моих подвигах, я чуть не заплакал.
      Его план понятен. Как он уговорил телевизионщиков - не знаю. Я, честно говоря, надеялся на реакцию в первый же день. Не часто ведь в столице жертва убивает пятерых киллеров. Но по полной тишине понял, что на варианты "самотечного" пиара мне рассчитывать не приходится. Если успешно заминали такой информационный повод, значит, у "заминающих" были огромные ресурсы.
      Я, конечно, не Ефим, и не так уж разбираюсь в рекламе. Но чтобы ни один канал, ни одна газета "не заметили" суперрейтинговое событие - это было не просто так. Без связей с верхом правоохранительных структур этого не сделать. Дальше в голову приходили самые печальные мысли. Для забвения истории кукловоды должны были сделать так, чтобы забыли и меня. Самое простое - отправить на кладбище. Покойных у нас вспоминают недолго. Или запереть в тюрьму. На неопределенный срок.
      Ефиму удалось быстро прорвать блокаду. Теперь в прорыв должны ринуться многие: одно дело - когда молчат все, другое - когда кто-то из СМИ набирает проценты рейтинга (а значит, и стоимость рекламной площади!), а остальные должны с завистью наблюдать за поеданием информационного пирога.
      Ефимов телевизионный посыл изменил и мое общественное положение. Если раньше Антон защищал меня по чьей-то просьбе (наверняка инспирированной тем же Ефимом), то теперь он подошел ко мне и, назвав братом, уважительно расспросил о бое. К разговору жадно прислушивались окружающие. Даже Варан сделал неуклюжую попытку извиниться.
      Уважение, особенно когда оно искреннее, приятно в любом обществе. Но в тюрьме оно даже приятнее, чем на воле: это и безопасность гарантирует, и определенные жизненные блага (кстати, чем их меньше, тем больше ценишь). А главное, отвергнутые обществом люди, находясь на воле, могут найти себе эрзац уважительного общения: много незнакомых людей - есть выбор, да и за деньги легко получить дозу респекта. Здесь же никакого маневра нет. Либо тебя уважают, и ты сидишь хорошо (так тоже можно). Либо наоборот.
      Со вчерашнего вечера я сидел хорошо.
      Я окончательно проснулся и сел на шконку. То, что она у меня есть, - тоже свидетельство уважения. Многие в камере спали по очереди.
      Тут же подошел Антон:
      - Про тебя снова говорили.
      - Кто?
      - По радио и в обзоре сегодняшней "молодежки". Часа через два почитаем. Ты похавать не хочешь?
      - С удовольствием. - Черт возьми, я не капризная кинозвезда, и мне моя нежданно пришедшая популярность нравится чрезвычайно. Конечно, если б мог обменять ее на то, чтобы бандиты не ошибались адресом - обменял бы. Но что есть, то есть. Уж моя слава наверняка не менее заслужена, чем у того же Сталлоне. Ведь он только играет подвиги, а я их совершаю.
      Стоп-машина!!! Такое ощущение, что я стал немножко Ефимом. Это он себя постоянно хвалит и постоянно собой восторгается. Похоже, слава кружит мою непривычную к ней голову.
      В этот момент меня вызвали из камеры. Оказывается, пришел адвокат.
      - Юрий Васильевич Климашин, - представился немолодой, очень аккуратно одетый мужчина.
      - Я о вас слышал, - обрадовался я. Береславский мне в свое время все уши прожужжал рассказами об адвокатских подвигах Климашина.
      - Надеюсь, хорошее? - улыбнулся Юрий Васильевич.
      - Да уж, неплохое.
      - Ну и отлично.
      Потом он перешел к делу. Шансов на выход под залог, по его мнению, было немного, но они были. И возрастали пропорционально объему поднятой в СМИ шумихи. Если даже не получится этот, наиболее мягкий вариант, то суд вряд ли затянут, а присяжные вряд ли осудят человека, сумевшего спасти от смерти свою семью. Тонкости защиты Климашин обещал еще не раз со мной обсудить.
      На мои расспросы о Ленке и детях коротко ответил, что все нормально. Но на свидание они пока не придут. В подробности вдаваться отказался, сказал лишь, что это рекомендация Ефима. И чтоб я не беспокоился, потому что Лену охраняет какой-то Ефимов человек.
      Вот тут я уже забеспокоился. Мне не понравилось, что ее почему-то нужно охранять. Мне не понравился незнакомый мужик в доме. Да и Ефима я бы не хотел оставлять на ночь в одной квартире с моей женой.
      - У вас хорошие друзья, - на прощание заметил Климашин.
      Я вяло согласился.
      Я шел в камеру с сумкой продуктов в руках, терзаемый одновременно двумя взаимоисключающими чувствами. Я был очень благодарен Ефиму за помощь, но мне не очень нравилась возможность его общения с моей женой без меня.
      20 лет назад
      Разомлевшая под августовским солнцем волжская вода быстро проносилась мимо: больно низко сидели борта нашей лодки. Я и еще один парень, Тимофей, были на веслах. Ефим, как всегда, рулил. У него просто талант ускользать от монотонной физической работы. Никого не уговаривал, ничего не требовал. Все получилось само собой: я гребу, а он рулит.
      Нет, он не только рулил, он еще и рыбу ловил на ходу. На толстой леске был привязан здоровенный тройной крючок, а роль грузила выполнял ключ от моей московской комнаты. Вчера в реке болтался его ключ, но, после отлова очередной коряги, Ефим выцыганил у меня замену. Конечно, ни черта он не поймает, уж я-то в этом толк знаю. Но человек как бы при деле, подставил пузо солнцу и якобы работает. Кстати, пузо у него вряд ли меньше, чем у меня. Но меня с его легкой руки многие кличут Толстым, а его - никто.
      Вот такой у меня лучший друг. Как он меня ни подставлял все эти годы, я прилип к нему прочно. Надеюсь, что и он ко мне.
      В лодке две девушки. Таня из сибирского городка, название которого я все время забываю, и Лена. За Леной я активно ухаживаю два с половиной года. Пока безрезультатно. Она очень хорошо ко мне относится, улыбается, когда видит, улыбка у нее замечательная. (И вся она замечательная, спокойная и надежная.) Вот, поехала со мной на лодках кататься. На две недели. На этом наши отношения пока кончаются.
      Лена - почти готовый врач, мы с Ефимом - готовые инженеры. Тимофей геодезист из геологической партии, Таня - мастер-строитель. У нее очень громкий голос и мощные жилистые руки. Со стороны незаметно, но на остановках она в одиночку с легкостью втягивает нашу лодку на отмель. Ефим в первый же день намертво приклеил к ней кликуху - Боцман.
      Лодки у нас - дерьмо: из стеклопластика, широкие и неуклюжие, называются "Пелла". Уж не знаю, в переводе с какого. Сделаны они для полудурков туристов, возомнивших себя первооткрывателями волжской дельты. Их почти невозможно перевернуть.
      На этом достоинства кончаются, и я с завистью смотрю на вытянутые и узкие моторные лодки местных рыбаков, чьи хищные силуэты то и дело проносятся мимо нас. Во многих из них - точно знаю - на дне лежат длинные веретенообразные осетры. Каждый вечер мы жарим осетрину и мажем бутерброды черной слабосоленой икрой, которую покупаем здесь же, у берега, в одной из рыбацких лодок.
      Теоретически - это браконьерство. Но я вырос в одной из деревенек, прислонившихся к боку великой реки. У каждого дома - сарайчик, из которого лодка спускается прямо в реку. Во многих домах и ворота открываются в сторону воды. И местные жители просто не могут взять в толк, почему им нельзя поймать и съесть то, то плещется прямо под окнами.
      Господи, как же здесь хорошо! Ленивец Ефим никогда не поймет, какой это кайф - устать, орудуя двумя здоровенными веслами и продвигая вперед такое неуклюжее чудище, как наша зелененькая "Пелла". И чтоб было жарко, и чтоб вспотевший торс обвевал легкий волжский ветерок! Береславский - изнеженная жертва города - явно принижал роль плотских, физических удовольствий.
      Здесь, правда, нужна поправка. Что касается девушек, то Ефим никогда себе ни в чем не отказывал. Точнее, редко отказывали ему. Ну, как же: крутой мачо, стихи на студвечерах читает, на гитаре бацает, а тут не так давно его вирши начали печатать в настоящих газетах. Он тогда чуть не лопнул от гордости.
      А девчонки что, они же глупенькие. Им в уши налил, они твои. В общем, можно сказать, что Ефим все пять курсов прожил вполне весело, ничем себя особо не напрягая. Лабораторные обычно делал я, конспекты ему давала вся группа (даже наша неумолимая староста Маринка), на экзаменах он закатывал спектакли одного актера и - что поразительно - учился на четыре с половиной. Мозги, конечно, у него есть, этого не отнимешь. Но, как говорится, его бы энергию - да в мирных целях.
      Совсем другим Ефим был три недели назад. Он приперся ко мне в общагу вообще без лица. Ничего не говоря, сел на койку и стал тупо смотреть в одну точку. Сначала было забавно, но, вернувшись через полчаса - сгонял на кухню пожарить хека, - я застал ту же картину. Вот теперь мне стало страшно.
      - Ефим, ты чего, охренел? - деликатно поинтересовался я.
      - Порядок, Толстый, - буркнул он.
      Тут до меня доперло. Не иначе, как любовь. Весь курс обсуждал пленение Ефима "надменной чукчей", как назвала Ефимову новую девушку девушка предыдущая. Хотя ее даже не назовешь "новой девушкой Ефима". Потому что с внешнего ракурса дело представляется так, что Ефим в этом процессе мало что решает. Он был типа бычка на веревочке. Как он сам любит говорить: "Так и гибнут самые великие!"
      Ну, с этим уже проще. Видно, Наташка чем-то обидела гордого юношу.
      На свете нет бабы такой,
      Чтоб нас опечалить сумела.
      Важнее душевный покой,
      А бабы - последнее дело!
      - продекламировал я его любимый тост. Лицо Ефима затряслось, и я понял, что мужик совсем поломатый.
      - Ладно, - сказал я ему. - Сейчас развеем скорбь. - И достал из тайника (наши комнаты частенько шмонал комендант) бутылку "Столичной".
      Береславский, обычно слабо пьющий, залпом выкушал стакан. Мы заели хеком. Допили остатки.
      На запах заглянули соседи: две комнаты выходили в один коридочик с туалетом и раковиной. У них тоже с собой было. Они принесли две бутылки и ружье для подводной охоты. Пили и стреляли гарпуном во входную дверь, предварительно нарисовав мишень.
      - Проблемы с Наташкой? - улучив момент, тихо спросил я.
      - О ком ты? - надменно поинтересовался Ефим. - Не знаю такой.
      Ого, значит, все серьезно. Я думаю, это к лучшему. Мне надоело смотреть, как моего друга буквально на ходу стреножат. И дело не в разрезе глаз, по мне хоть чукча, хоть негра. Да и сам Ефим - не совсем чистый ариец. Но уж больно лихо его эта девочка скрутила.
      А Ефим тем временем неспешно налил себе еще стакан и, как зомби, спокойно опрокинул его в глотку.
      Дальше - страшно вспомнить. То он заряжал ружье, убивать Наташку. То запирался в туалете и там тихо стонал. То желал немедленно найти какого-то мужика с четвертого курса, с которым что-то ранее не поделил.
      А потом он просто лег на пол и перестал шевелиться. К тому времени все разошлись, и я до смерти испугался. Перевернув бездыханное тело на живот, чтоб в случае чего не захлебнулся, я рванул за Маринкой. Она жила через комнату от нас.
      На счастье там оказалась и Лена, давняя Маринкина подружка, мы через нее познакомились. Я даже обиделся: пришла в соседнюю комнату, а мне, почти официально по ней вздыхавшему, даже не объявилась! Но надо было спасать Ефима.
      Я объяснил ситуацию. Лена поморщилась. Она относилась к Ефиму сугубо отрицательно, презирая его за излишнюю половую активность и считая пустым двуногим. Я не возражал против такой версии, так как мне очень бы не хотелось конкурировать на этом фронте с Береславским. Я свои шансы всегда оцениваю трезво. Но Ленка, как оказалось, была не падкой на внешние эффекты, а я как раз человек спокойный и терпеливый.
      Увидев тело, Лена нисколько не растерялась. И хотя далее процесс был грязный, я в тот момент просто гордился ею. Девчонки заперли дверь, сняли, несмотря на мое присутствие, платья, чтобы не испачкать их о то, что они общими усилиями с помощью тонкого шланга извлекали из Ефима. То есть шлангом только заливали, а вытекало само.
      На пятой или шестой процедуре - я устал считать - Ефим открыл глаза и тупо посмотрел на присутствующих. Лена пощелкала пальцами перед его лицом, посветила в зрачки моим фонариком. Потом скормила ему таблеток двадцать активированного угля. Ефим покорно ел. Постепенно он приобретал осмысленное выражение.
      - Все, - облегченно сказала моя любовь. - Жить будет.
      И в этот момент Береславский рванул к выходу. Правда, перепутал дверь, приняв балконную за выходную. Думаю, что если б я в прыжке не схватил его за ноги, он так бы напрямик и вышел с одиннадцатого этажа!
      Ефим грохнулся на пол, я железной хваткой его держал, а девчонки сноровисто и умело связали буяна простынями и полотенцами. Где только научились?
      Теперь Ефим был абсолютно недвижим. Девочки убрали в комнате и пошли в душ мыться. Потом нагрели электрический чайник, втроем стали пить чай. Береславский лежал, спеленутый, на полу и печально смотрел на нас.
      - Может, развяжем? - не выдержала Маринка. Она почему-то всегда жалела Ефима, видимо считая его слабоватым на голову.
      - Нет, подождем еще часок, - спокойно ответила Ленка. - Скоро он будет в норме. Непонятно, чего это с ним? Он же вроде раньше не пил.
      - Любовь, - с веселенькой интонацией объяснил я.
      И тут Ленка, моя Ленка, с неприязнью посмотрела на меня! Я сник, поняв, что шутку не одобрили.
      К ночи мы распаковали Ефима. Он был, как всегда. Не скажешь, что два часа назад так бесновался. Девчонки ушли к себе, а я заложил Ефима на койку своего соседа, который уже отбыл на каникулы.
      Утром Ефим тихо смылся, явно смущенный всем происшедшим. Я думал, что он быстро забудет Наташку, но оказалось - не так. Он бродил какой-то потерянный, и именно Ленка предложила забрать его с нами в поход по дельте Волги, практически на мою родину, которую я хотел показать своей девушке.
      Эта идея меня абсолютно не привлекала, но сопротивляться - значило показать свои страхи. Мы съездили в турбюро на Петроверигский, и, к сожалению, путевки оказались недефицитными.
      Вот почему я сейчас гребу, овеваемый волжскими ветрами, а мой друг Ефим нагло рулит и одновременно ловит рыбу.
      К счастью, мои опасения оказались напрасными. Лена, правда, относилась к Ефиму намного лучше, чем раньше. (Черт, может, и мне впасть в какое-нибудь буйство? Бабы любят убогих...) Но я не сомневался, что в родной стихии смогу продемонстрировать свои лучшие качества.
      Мы тем временем вошли в ерики, узкие извилистые рукава. После очередного поворота увидели, что первые три лодки, ведомые инструктором, причалили к берегу.
      Ефим тут же стал руководить:
      - Боцман, привяжи лодку. Толстый и Тимоха, на разгрузку. Ленка, ты держи фотоаппарат. - Он передал ей "Зенит", перелез через борт, вылез на берег. Потом забрал у Лены камеру и, забыв подать ей руку, потопал к кострищу. Вот поджигать все, что горит, он обожал!
      Мы перекусили сухпаем, запили чайком с разожженного Ефимом костра, после чего народ стал развлекаться, как умел. Береславский, например, подбил Тимоху и еще двух "безбашенных" на ловлю лягушек для вечернего ужина. Сам, понятно, не пошел. Думаю, и лягушек пробовать не станет. Но идею подал.
      Потом крикнул желающих пойти ловить с ним рыбу. Надо сказать, что ловить красноперых в этих ериках было неромантично. Больше времени уходило насадить червяка и стащить рыбу с крючка, чем ждать поклевку. Поэтому Ефим в первый же день объявил, что боится червей. И ходил на рыбалку только за тем, чтоб побалаболить с девчонками, его непременно сопровождавшими. Ну, что они в нем находят? Не понимаю!
      На этот раз меня ждало большое разочарование. Пожалуй, разочарование слишком слабое слово для описания того, что я испытывал. Пойти ловить рыбу с Ефимом изъявила желание... Лена!
      Я стоял в полной растерянности. Не знал, что делать. Конечно, они пошли на берег рыбу ловить, а не в стог развлекаться, но у меня было тяжелое ощущение, что теперь все возможно.
      Это не могло быть случайностью. Лена заинтересовалась Ефимом после его дебоша. Уже здесь, в походе, я пару раз ловил ее изучающий взгляд, направленный, к сожалению, не на меня. А вчера я обнаружил, что она читает его стихи, напечатанные на поганенькой синей бумаге, наверняка уворованной из нашего деканата: у него там работала старая подружка. Ленка даже смутилась.
      - Мне Марина дала почитать, - объяснила она.
      - А чего ты оправдываешься?
      - Я не оправдываюсь, - вспыхнула она, и я же опять начал заглаживать неловкость.
      Короче, Ефим ее интересовал, вот и все. Надеюсь, не сердечно. Но поручиться ни за что нельзя.
      Тем более что за спиной неприятное для меня воспоминание.
      На третий день путешествия мы заплыли в залив лотосов. Я сто раз или больше видел, как цветут лотосы, но остаться равнодушным все равно не мог. Огромные красно-желтые бутоны больше наших голов, они лежали среди гигантских зеленых листьев и буквально притягивали взгляд. Хотелось смотреть и смотреть. Рядом цвели небольшие, но тоже очень красивые лилии.
      Ефим вовсю щелкал "Зенитом", фиксируя и водные растения, и наших девчонок. Судя по тому, что парней он почти не фотографировал, я сделал вывод, что "Зенит" у него в основном для "отмазки". Просто такой клевый метод безнаказанного разглядывания девичьих прелестей. Причем его объектив частенько останавливался на Ленке. Меня аж трясти начало! Там было на что смотреть: синий Ленкин купальник отнюдь не скрывал ее крепкие и стройные формы.
      Я предложил плыть обратно. Меня не поддержали: им хотелось еще ощущений. Потом мы набрели на поляну (если так можно сказать про часть залива), густо поросшую чилимом - водным орехом. По вкусу он напоминает фундук, но в отличие от него имеет очень колючую шкурку. Ефим надрал до черта орехов и сложил на носу лодки.
      Когда наконец угомонились, я предложил ему сесть на весла. Но не таков наш герой! Он тормознул проплывавшую мимо моторку и в момент договорился о буксировке. Быстро закрепили трос, моторка рванула нашу "Пеллу", девчонки покрепче схватились за борта, и, подгоняемая их визгом, лодчонка буквально поскакала вперед.
      Вот тут душа моя запела! Ефим, как самый умный, сидел на носу, и когда на скорости "Пелла" задрала нос, то колючий чилим аккуратно ссыпался ему под рубашку! Он аж заорал от возмущения! Мы хохотали, как безумные.
      А потом я "прокололся". Мы уже подплыли к стоянке и отцепились от моторки. Я предложил понырять с борта. Ленка сверкающей рыбкой ввинтилась в воду. За ней, менее ловко, но без промедления, занырнула Боцман. Тимоха плавать отказался.
      После них продемонстрировал класс я. Для меня что дышать, что ходить, что плавать одинаково естественно. Я в воде чувствую себя лучше, чем на суше. Несмотря на глубину, я достал дно, поторчал там, пугая девчонок, и поднялся на поверхность с красивой речной раковиной-"жемчужницей". Девчонки зааплодировали. Лена посмотрела на меня с уважением.
      - А ты чего не прыгаешь, Ефим? Боишься? - крикнул я. Хоть в чем-то он уступал мне полностью. Я ж знал, что плавать он не умеет вообще. И воды боится с детства: сам рассказывал. - Давай, Ефим! На тебя девушки смотрят!
      - Давай, Ефим! Не бойся! - заорали девчонки.
      Ефим встал, снял очки, аккуратно положил их на лодочную скамейку и с отрешенным видом шагнул в воду. Он утонул так быстро, что даже трудно представить. Действительно, как топор. Я мгновенно нырнул за ним, но не рассчитал скорость течения, а видимость в мутной воде была нулевая. Меня охватила сначала паника, потом ужас! Ведь это я его утопил!
      Лишь с третьего захода мне удалось нащупать его на илистом дне. Я ухватил его за длинную хипповую прическу (куда что девается?..) и выволок на поверхность. Мы вытащили дурака на берег, и среди притихшего народа Лена быстро привела Береславского в чувство. Придя в себя, этот шут гороховый поднял вверх руки и сказал:
      - Але - оп!
      Все с облегчением заржали. Раз выделывается, значит, не умер. Я отошел за палатку и сел прямо на землю. Колени тряслись. Там меня и нашла Лена. Она присела около меня, посмотрела мне в глаза и спросила:
      - Ты знал, что он не умеет плавать?
      Я молчал.
      - Знал или нет? - переспросила Лена.
      - Знал, - выдохнул я. Она встала и, ничего не говоря, ушла.
      Позже мы с Ленкой помирились. Я объяснил, что и подумать не мог о таком Ефимовом кульбите. Это было полной правдой, и Ленка мне поверила. Тем не менее факт остается фактом: именно она пошла с Береславским за красноперками. И именно ее звонкий смех доносился сейчас от берега, где Ефим что-то вешал ей на уши. Плохо...
      А вечером у нас был пир. "Безбашенные" притащили кучу убиенных ими лягушек. Береславский объяснил, что едят в лягушках лапки, а девчонки эти самые лапки потушили с томатной пастой. Разложенные по бутербродам, они выглядели устрашающе. Уже после мы узнали, что во французских ресторанах пальчики с лягушачьих лапок все-таки отрезают...
      Ефим, как я и думал, есть земноводных не стал, объяснив, что уже сыт. "Безбашенные", боясь показаться идиотами (зря, что ли, весь вечер ползали по болоту?), показали пример. Остальные их поддержали, уговаривая друг друга, что все это сильно смахивает на курятину. Береславский, по-моему, просто давился от смеха. И предложил назавтра сварить суп из полоза. Змеиный супчик. И его опять поддержали!
      Затем последовала самая романтичная часть вечера. Пошла по кругу гитара, глаза наших девочек заблестели. И ясно, кто был центром всеобщего внимания.
      А дальше и вспоминать не хочется. Народ разбредался по округе с самыми конкретными намерениями. Лена не разбредалась. Она просто залезла с Ефимом в палатку, и, судя по ее смеху и его довольному бубнению, им было хорошо.
      Мне в голову пришла мысль, что я ведь мог и не найти его на дне. И сам ужаснулся своим мыслям. Было так горько, как никогда раньше. Какая-то вселенская обида.
      Я пошел на берег и сел на перевернутую вверх днищем "Пеллу". На западе догорала последняя полосочка заката. Первые звезды проявились. Вдруг прорезались птицы. Все у всех было хорошо. Кроме меня. Мне было плохо. Я впервые всерьез подумал о самоубийстве. Нет, не то чтоб у меня появились суицидальные планы. Просто волей-неволей размышляешь о состояниях, в которых тебе было бы не так больно, как сейчас.
      * * *
      Как он подошел, я не заметил.
      - Не злись, Толстый, - прозвучало над ухом. Я обернулся. Вид у него был виноватый.
      - Я не злюсь, - честно ответил я. Мои ощущения действительно нельзя было назвать злостью.
      - У нас с Ленкой ничего не было. Ты не думай.
      - Я и не думаю.
      - Она очень хорошая, - вдруг сказал Ефим. - Но тебе придется сильно потрудиться.
      - Я ничего никому не собираюсь доказывать.
      - Тогда сиди остаток жизни на перевернутой лодке, - внезапно разозлился он. И ушел с Боцманом в темноту.
      Я не стал остаток жизни сидеть на днище "Пеллы". И, чтобы убедить Лену в том, что я стою ее любви, мне хватило всего-навсего семи лет. И я все равно слегка ревную ее к этому фраеру.
      Придя в "хату", я раздал приближенным жратву и сигареты. Антон тоже был на выходе, а я бы с удовольствием с ним поболтал. Наконец он вернулся. И, ничего не объясняя, но, дождавшись, пока мы останемся одни (если такое можно сказать про помещение с четырьмя десятками человек), передал мне две "малявы".
      Одну, от Лены, я буквально втянул глазами.
      Милый мой герой! У нас все хорошо. Ефим за тебя сражается. Ко мне заскочил буквально на минуту, но я точно знаю, что он делает все, что можно.
      Нас охраняет его парень, очень своеобразный. Потом расскажу.
      Береги себя. Мы с тобой.
      Твоя жена.
      Я раз десять прочитал текст. Прижал его к губам. И хотя по всем нашим (я уже говорю про зеков - наши!) правилам "маляву" надо было уничтожить, сил на это у меня не хватило. Я положил ее в карман и открыл вторую записку.
      Привет, Толстый!
      Ставлю три против одного, что ты и в тюрьме не похудеешь! (Сволочь! Он же сейчас толще меня!) Заходил к твоим, все в порядке. Ленка у тебя красавица. Отбил бы, но, к сожалению, совсем нет времени: готовлю налет на твою темницу. Смотри, веди себя хорошо, никого там не обижай. Мы тебя выдернем, не боись!
      Лохматый.
      Видно, я старею. Слеза навернулась. Я еще раз перечитал послание этой сволочи, и, мелко-мелко порвав, спустил в парашу. Еще не хватало, чтобы про налет на темницу прочитал кто-нибудь, не понимающий Ефимова юмора...
      ГЛАВА 20
      Ефим проснулся рано, светящиеся цифры на электронном будильнике показывали "06.12.". Наташа спала, уткнувшись лицом ему в руку. Ефим погладил ее по голове и чуть отодвинулся, чтобы удобнее было встать. Наташа инстинктивно подвинулась к ускользающему теплу и сразу проснулась:
      - Ты уходишь?
      - Да, Натуль.
      - Почему так рано?
      - Надо, Наташенька.
      - Я так тебя не выпущу. - Она отбросила одеяло. - Надо завтракать. У тебя же язва.
      - Нет, Натуль. Я двинулся. Извини.
      Наташа сидела на краю кровати, прикрыв голые колени краем одеяла. В тридцать девять она стала более стеснительной, чем была в девятнадцать.
      - Ты вернешься, Ефим? - спросила она.
      - Конечно. Почему ты спрашиваешь?
      - Мне сон плохой приснился.
      - Какой?
      - Что у меня зуб выпал. С кровью.
      - Ну и что?
      - Это к смерти. Родственника. А кроме тебя, у меня никого нет.
      Она заплакала. Тихо, без всхлипов. Как маленькая обиженная девочка.
      Ефим присел на край кровати, обнял ее за плечи. Прижал Наташкину голову к груди.
      - Ну, перестань. Такая большая, а в сказки веришь.
      - Это не сказки. Мне этот сон снился перед тем, как родители разбились.
      - Перестань, Наташка. - Ефим гладил ее по спине, волосам, груди, совершенно не испытывая никаких взрослых влечений. Перед ним был маленький слабый человек, и его было мучительно жалко.
      Ефим задумался. А чего он ее мучает? Что, у него есть кто-нибудь родней? И не достаточно ли она себя наказала? Даже не за предательство - за глупость. За какую-то дурацкую ошибку.
      Он медленно снял с нее рубашку. Грудь у Наташки по-прежнему молодая, упругая и очень красивой формы. Это видно даже в слабом отсвете уличного фонаря. Жаль, что она стесняется фотографироваться. Лет через двадцать было бы приятно посмотреть.
      Ефим, не торопясь, положил ее на кровать. Она послушно легла так, как он любил. Обняла его. Теперь желания были традиционные. Но все получилось нежно. Без страсти и трепета, но нежно.
      Пока он умывался, Наталья приготовила завтрак. Ефим сжевал бутерброд, запил чаем с молоком и пошел к выходу.
      - Обещай мне, что вернешься.
      - Обещаю. - И уже из коридора добавил: - Освободи в шкафу местечко.
      - Зачем?
      - Для моих вещей.
      В дверях снова обернулся. Она сидела на кровати, смотрела ему вслед и плакала.
      Ефим в приметы не очень верил. Но все равно неприятно. Дело в том, что он тоже видел странный сон. Ему снился папа, умерший пять лет назад. Такие сны оставляли в нем двойственное чувство. С одной стороны, увидеть отца живым было счастьем. С другой - он уже во сне понимал, что за такой сон придется расплачиваться. Пробуждения были тяжелыми, особенно раньше, когда с его ухода прошло меньше времени.
      Папа что-то хотел сказать. Или о чем-то предупредить. Но то ли тихо говорил, то ли окружающие звуки были слишком громкими, только Ефим ничего не понял. И сейчас бессознательно пытался разобраться в том, что же хотел сообщить ему отец.
      Береславский сел в машину, завел двигатель. Утреннюю прохладу уменьшил кондиционером.
      Решение пришло, как всегда, неожиданно. И вместо работы, где хотел с утра пораньше понаписать рекламных статей (деньги-то нужны!), поехал на кладбище. К отцу.
      ...Когда подъехал к кольцевой, рассвело окончательно. Горьковское шоссе было почти пустым. Ефим думал о Наташке. "Правильное решение", - одобрил он сам себя. Только запоздалое. Если бы раньше, Наташка могла бы еще стать матерью. Хотя, может, и сейчас не поздно. Она сразу перестала бы чувствовать себя одинокой. Даже во время отъездов или загулов Ефима. Он все же сомневался в своей абсолютной моногамности. Тяжело отвыкать от полной свободы, прожив в ней половину жизни. "Лучшую половину", - добавил про себя Береславский.