Фрэнсис ГОДВИН
      ЧЕЛОВЕК НА ЛУНЕ
      или
      НЕОБЫКНОВЕННОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ,
      СОВЕРШЕННОЕ ДОМИНИКОМ ГОНСАЛЕСОМ,
      ИСПАНСКИМ ИСКАТЕЛЕМ ПРИКЛЮЧЕНИЙ,
      или
      ВОЗДУШНЫЙ ПОСОЛ
      В предлагаемом читателям отрывки из английского фантастического романа XVII века мы знакомимся с героем книги, когда, возвращаясь из Индии на родину, он неожиданно попадает на остров св. Елены.
      Фронтиспис французского издания 1648 года книги Ф. Годвина
      "Человек на Луне".
      Я очутился в стране, где полагал себя в безопасности. К счастью, меня занесло в ту часть острова, где была высокая гора. Снег покрывал ее вершину, и благодаря своей высоте она была недоступна людям и животным. На берегу моря и особенно в устье реки я обнаружил множество диких лебедей, которые паслись все вместе. Питались они рыбой и мелкими птицами, разрывая их острыми когтями.
      Но вот что поразило меня: на одной ноге у них были когти, подобные орлиным, другая же была как у обыкновенного лебедя. Здесь, на берегу, и выводили они птенцов. Я отобрал 30 - 40 лебедят и приручил их. Делал я это отчасти ради удовольствия, отчасти для некоей цели, зародившейся в моей душе и которую в дальнейшем мне удалось претворить в жизнь.
      Я видел, что эти крупные, сильные птицы способны к длительному полету, и начал с того, что стал приучать их лететь на приманку и возвращаться ко мне по сигналу развевающемуся куску белого полотна. Плутарх утверждает, что хищные птицы - самые послушные. Так оно и оказалось. Я не смел бы уверять вас в этом, если бы не проделал один опыт. Птенцам было всего лишь по три месяца, когда я мало-помалу приучил их переносить в полете тяжести, сообразуясь с их силами. Когда я выяснил, что они способны на это, чему с трудом можно было поверить, я добился, что всякий раз, как негр Диего подавал им знак, размахивая в воздухе куском белой ткани, они тотчас же снимались с места и летели к нему, перенося вино, мясо или любую вещь, которую я ему посылал. А как только я их отзывал, они летели ко мне обратно.
      Мне пришло в голову соединить в одну упряжку нескольких лебедей и приучить их лететь с более тяжелым грузом. Если бы мне это удалось, я мог бы заставить их относить меня куда угодно, не опасаясь за свою жизнь.
      Я привязал к каждому из моих диких лебедей кусок пробковой коры, пропустив через нее длинную веревку, к одному концу которой была прикреплена плашка весом около 8 фунтов, а к другому - 2 фунтов. Потом я подал знак четырем из моих птиц, которые тотчас же поднялись, унося плашки на указанное место.
      Удача вдохновила меня на следующий опыт: я подвесил к плашкам изрядного ягненка. Должен признаться, я ему завидовал: ведь это было первое живое существо, которому удалось совершить такой редкий и поразительный полет. После нескольких испытаний я уже не мог удержаться от соблазна подняться в воздух самому...
      Для осуществления этого намерения я со всем снаряжением взобрался на вершину скалы, стоящей в устье реки, и приказал Диего, пока не наступило время прилива, подать моим птицам обычный сигнал. Они тотчас же поднялись, числом 24, и перенесли меня на другую скалу, отстоящую от берега на четверть лье...
      Через год к острову пристал корабль, на который Доминико Гонсалес погрузился вместе с птицами и летательной машиной.
      ...В четверг, 29 июня года 1599, корабль поднял парус и вышел в море, взяв курс на Испанию. Предварительно я постарался удобно устроить птиц и найти место для летательной машины-упряжки, которую капитан из-за ее громоздкости предлагал оставить на берегу. Я чуть было не послушался его совета, но моя добрая фортуна распорядилась иначе, что и спасло мне жизнь. Более того, она предоставила мне случай, который я предпочел бы тысячам жизней, если бы они у меня были...
      Мы находились в полумиле от берега, когда корабль наш налетел на скалу, дал течь и стал быстро тонуть. Я был на верхней палубе и заметил это не сразу. Спрятав в рукав ларец с драгоценностями, я запряг лебедей в машину и пристроился поудобнее, рассчитывая (как это, к счастью, и произошло), что, как только корабль пойдет ко дну, мои птицы, даже не получив сигнала, не преминут полететь к берегу, дабы спасти свою жизнь, ибо у каждого существа есть инстинкт самосохранения. Действительность превзошла мои ожидания. Возблагодарив господа, я предоставил свободу лебедям, и они, взвившись разом, мгновенно вынесли меня на берег, чему я, как вы понимаете, был несказанно рад.
      С того места, где я находился, можно было рассмотреть всю лежащую передо мною плоскую равнину, а на побережье я увидел белеющую площадку, которая показалась мне подходящей для выполнения задуманного плана. Я надеялся, что эта белизна послужит моим птицам сигналом и они перенесут меня в то место, откуда я смог бы добраться до жилища какого-нибудь испанца...
      Поэтому я снова уселся в машину и дал волю птицам, которые, к счастью, полетели все в одном направлении, правда, не совсем в том, которое я наметил. Но не это важно.
      Приготовься теперь, читатель, выслушать меня со вниманием, ибо я расскажу тебе о самом необычайном и удивительном приключении, которое когда-либо случалось с человеком. Если же ты не поверишь тому, что я рассказываю, то положись хотя бы на мое честное слово...
      ...Мои птицы, совсем как лошади, закусившие удила, понесли во весь опор, рассекая воздух с невероятной скоростью. Напрасно направлял я их в сторону, где белела ровная площадка, они взмывали все выше и отнесли меня на 15 лье вверх, на вершину пика, куда еще никогда не ступала нога человеческая. Охотно описал бы вам это место, если бы мне не предстояло рассказать о вещах куда более важных. Птицы так устали, что с трудом переводили дух, и я решил дать им отдохнуть немного и не торопить. Но из-за непредвиденного случая все произошло иначе, чем я рассчитывал.
      Стояла осень. В это время года перелетные птицы обычно улетают стаями, как ласточки в Испании. Мои птицы поднялись вслед за ними, все сразу. Я был страшно удивлен, но удивление мое еще возросло, когда я заметил, что прошел целый час, а они подымаются все выше, прямо вверх, с быстротой пущенной стрелы. Постепенно эта невероятная скорость замедлилась. Затем каким-то чудом птицы совсем остановились и замерли неподвижно, как если б сидели на шестах. Веревки остались висеть сами по себе, так что весь аппарат и я сам застыли в неподвижности, как бы не имея веса.
      В этом испытании я сделал открытие, о котором философы до сих пор и не помышляли: тяжелые предметы не притягиваются к центру Земли как к своему естественному месту, скорее их притягивает какое-то определенное свойство земного шара или что-то находящееся глубоко внутри него, подобно тому, как магнит притягивает железо. Так, без всякой материальной поддержки, эти птицы повисли в воздухе, как рыбы в спокойной воде... Было так страшно, что, признаюсь, я наверняка умер бы со страху, если бы не обладал испанской решимостью и мужеством, достойным ее...
      Если вы меня спросите, чем питались мои птицы, я отвечу вам; хотя они и были переплетены между собой веревками, но все же удосуживались ловить разных мушек и даже пташек... Впрочем, это только мои предположения, так как, по правде говоря, я ни разу не видел, чтоб они принимали какую-либо пищу...
      Теперь я хочу вам описать красоту места, где мы тогда находились, вернее, пространства, расстилающегося между мной и Землей. Здесь не было ни дня, ни ночи, и свет звезд был всегда ровен и ярок. Они не блестели, как обычно, но светились каким-то бледным светом, как Луна ранним утром. Их было немного, но они казались, насколько я мог судить, вдесятеро больше тех, что видны жителям Земли. Ночное светило (полнолуние должно было наступить дня через два) было величины устрашающей.
      Не надо забывать, что звезды появлялись здесь лишь с одной стороны полушария, обращенного к Луне, и с приближением все больше вырастали. Я должен еще сказать вам, что, висел ли я в воздухе или уносился вперед, я постоянно находился между Луной и Землей...
      В воздухе было тихо: не ощущалось ни дуновения ветерка, ни холода, ни жары - то ли потому, что лучи Солнца сюда не проникали, то ли потому, что вода и суша отстояли далеко друг от друга.
      Удивительная вещь: после того, как я покинул Землю, мне ни разу не хотелось есть или пить, может быть, это происходило благодаря чистоте воздуха, а может быть, и по другой причине, которая, сознаюсь, осталась мне неизвестной. Между тем я чувствовал себя совершенно здоровым духом и телом, и силы мои даже приумножились...
      Тем временем мои птицы снова устремились вверх, держа курс на Луну, с такой невероятной быстротой, что, как мне казалось, делали не менее 50 лье в час. С каждой минутой Луна приближалась и становилась все больше. Земля же подернулась какой-то дымкой и стала походить на Луну. И как на последней мы обнаруживаем темные пятна, то такие же я узрел на Земле. Форма этих пятен менялась ежечасно. Причина, я полагаю, в том, что, следуя естественному движению (в чем я теперь вынужден согласиться с Коперником), Земля вертится вокруг своей оси с востока на запад и проходит этот путь за каждые двадцать четыре часа.
      Я заметил в середине Земли пятно, похожее на грушу, причем одна из сторон была как бы откусана. Несомненно, это был Африканский материк.
      Затем это место затопила яркая и широкая полоса света. Это, конечно, был Атлантический океан. Вскоре перед моим взором возникло новое пятно в форме овала - такой и выглядит Америка на карте мира.
      Я обнаружил другое обширное блестящее пространство, представляющее Восточный океан, и, наконец, неясное, неразборчивое смешение пятен, похожее по очертаниям на различные страны Западной Индии.
      Казалось, передо мной медленно вращают большой глобус, на котором в течение двадцати четырех часов перед моим взором последовательно проходят все страны обитаемой нами Земли - это был единственный способ, которым я отсчитывал дни и измерял время.
      Мне хотелось бы сейчас, чтоб все математики и философы признались в своем упрямстве и ослеплении. До сих пор они убеждали мир, что Земля неподвижна. В доказательство они вынуждены были присвоить каждому из небесных тел два различных и прямо противоположных движения - с востока на запад и с запада на восток.
      Но кто поверит, что эти огромные тела (я имею в виду неподвижные звезды, некоторые из которых в десять раз больше всей Земли) могут оборачиваться за такой небольшой отрезок времени, точно гвозди в ободе колеса какой-нибудь повозки! Между тем, по их утверждениям, должно пройти 30 тысяч лет, прежде чем небосвод, укрывающий их, проделает свой путь с востока на запад (что они называют естественным движением), хотя, опять-таки по их суждениям, Луна оборачивается вокруг себя за 27 дней, Солнце, Венера и Меркурий - за год или около того, Марс - за три года, Юпитер - за двенадцать и Сатурн - за тридцать. Так что присвоение этим небесным телам противоположных движений в одно и то же время, на мой взгляд, просто несусветная чепуха... И еще глупее воображать, что движение того же небосвода с неподвижными звездами, естественный ход которых требует стольких тысяч лет, может завершиться в двадцать четыре часа!
      Однако я ввязался в спор, вместо того чтобы держаться рамок начатого повествования.
      Теперь позвольте мне вернуться к рассказу о моем путешествии, которое продолжалось уже одиннадцать или двенадцать дней, в течение которых меня безостановочно влекло к Луне с такой силой, что и выразить невозможно. Никакой, самый быстрый вихрь, ни ядро, вылетающее из жерла пушки и рассекающее воздух, не может сравниться с этой скоростью... Но что меня больше всего поражало - это то, что мои птицы иногда в течение целого часа не махали крыльями и, держа их распростертыми, лишь время от времени шевелили ими, подобно орлам и коршунам, когда они застывают неподвижно, как бы повиснув в небе, прежде чем ринуться вниз на добычу.
      Полагаю, что во время этих пауз они дремали, так как я никогда не видел, чтоб они спали. Так же поступал и я, не опасаясь падения, крепко привязанный к аппарату, и, смею сказать, как бы это ни казалось маловероятным, в этой позе я так прекрасно отдыхал, как если б лежал на мягкой перине.
      После одиннадцати дней безостановочного полета я заметил, что приближаюсь к другой, незнакомой доселе Земле, если можно так назвать небесное тело, которое мы обычно именуем Луной.
      Луна предстала предо мной огромным безбрежным морем. Суша простиралась лишь там, где было немного темнее. Что касается той части этого небесного тела, которая отбрасывала ослепительно яркие лучи, это, безусловно, был еще один океан, усеянный такими мелкими островами, что их нельзя было различить издали, так что яркий свет, который светит нам ночью, не что иное, как отражение солнечных лучей в воде, как в поверхности зеркала, что, как я прекрасно знаю, совсем не вяжется с учениями наших философских школ... За все время, которое я пробыл в лунном мире, погода здесь была всегда ровной, без ветров, без дождей и туманов, без жары и холода. Что касается огненного района, о котором так шумели наши философы, предполагая там адскую жару, то все эти представления рассеялись, поскольку я убедился в обратном.
      Земля успела обернуться вокруг своей оси двенадцать раз, когда наш полет завершился. По моему счету, а он оказался правильным, это произошло во вторник, в двадцатый день сентября, через два дня после новолуния, и Луна была в двадцатом градусе Баланса. Моим глазам представились странные и неслыханные вещи. Прежде всего я заметил, что земной шар кажется отсюда большим, чем нам кажется Луна во время полнолуния. Предметы здесь несравненно шире и длиннее наших.
      Едва я ступил на Луну, как почувствовал сильный голод. Так что, привязав моих птиц и машину к первому встречному дереву - оно оказалось на треть выше наших и в пять раз толще, - я только о том и мечтал, чтоб наполнить свою утробу. Я пошарил в карманах, чтобы вытащить припасы, взятые с собой. Но вместо куропаток и каплунов обнаружил лишь смесь из сухих листьев и мха, овечий помет и прочую грязь. То же произошло с моим канарским вином, которое превратилось в вонючую, отвратительную жидкость, напоминающую конскую мочу. Вы, конечно, понимаете, что все это были проделки злых духов.
      Меж тем я услышал страшный шум, который производили мои птицы; размахивая крыльями, они с жадностью накинулись на какой-то куст, попавший случайно в их поле зрения в пространстве между веревками. Это меня просто поразило: ведь я никогда не видел, чтоб они что-нибудь ели. Я сорвал листок и стал его жевать с огромным удовольствием, так как вкус был великолепен; эти листья как для меня, так и для моих птиц оказались прекрасным угощением.
      Едва я покончил с едой, как увидел, что меня окружает группа людей, наружность которых, рост и одежда показались мне совершенно необычайными. Большинство из них были вдвое выше земных людей, цвет лица у них был оливковый. Невозможно вам даже объяснить ни форму, ни ткань их одежды. Могу только сказать, что все они были одеты одинаково, но материал не был похож ни на драп, ни на шелк, Еще больше меня удивил цвет этой одежды, который я не в силах описать и назвать, - ни белый, ни черный, ни красный, ни зеленый, ни желтый, ни синий, ни какой-либо другой, составленный из этих известных нам цветов. И если вы все же будете настаивать, чтоб я вам его определил, я отвечу, что это цвет, который не существует на Земле. И определить его невозможно, не увидев своими глазами, как слепорожденному трудно понять разницу между синим и зеленым. Но в конце концов, положа руку на сердце, могу сказать, что за время пребывания моего в лунном мире я не видел ничего более приятного для глаз, чем этот цвет...
      Мне остается описать нравы обитателей этой незнакомой страны. Люди предстали предо мной, как я уже говорил, внезапно. И таким странным образом, что я некоторое время стоял как громом пораженный и чуть не потерял сознания, и хотя они не менее моего были удивлены, я дрожал от страха. Они же, распростершись предо мной, выражали почтительность и преклонение, подняв руки вверх и произнося какие-то непонятные слова. Самый высокий из них, приблизившись, обнял меня с большой нежностью и приказал, насколько я мог понять, чтоб его люди постерегли моих птиц, после чего, взяв меня за руку, проводил к подножию горы и ввел в свой дом, расположенный в полулье от того места, где я впервые ступил на лунную землю. Ничего равного этому дому я не видел у нас ни по величине, ни по красоте здания - впоследствии я видел и другие, но они те шли ни в какое сравнение с этим и, как ни были хороши, казались лачугами, крытыми соломой... Самая маленькая дверь этого дворца имела 30 футов в высоту и 12 в ширину. Комнаты были от 40 до 50 футов. И все остальное - соответствующей пропорции. Да и не приходится удивляться. Хозяин дома сам имел 30 футов росту, и вес его в 25 - 30 раз был больше веса самого сильного человека нашего мира. После того, как я отдохнул, он повел меня во дворец князя - правителя страны.
      Этот князь, еще более высокий, чем человек, о котором я только что говорил, назывался Пилонас. Впоследствии я узнал, что имя это означает "Первый"... и что он самый могущественный человек этой провинции.
      В стране есть еще главный Суверенный Монарх - властитель всего лунного мира. Здесь существует поверье, что первый из их предков пришел с Земли и стал повелителем этой империи, потомки его правили здесь в течение четырех тысяч лун, то есть 3 077 лет.
      Первого лунного императора звали Ирдонозур, и это имя потомки сохранили до сих пор. Они утверждают, что, удерживая скипетр в течение 400 лун и родив детей, он вернулся на свою родину - Землю. Но не говорят, каким образом это было осуществлено. Не приходится сомневаться, что все это предания, каких немало и у нас...
      Силе исторических традиций способствует долгий срок жизни лунных жителей он доходит до 30 тысяч лун, то есть до 1 000 лет и больше.
      Еще одно общее замечание: чем жители больше и выше, тем яснее их разум и дольше жизнь. Рост у жителей Луны разный: встречаются люди и ненамного выше наших - такие живут не более 1000 лун, то есть всего 80 наших лет.
      Но самое удивительное был прием, оказанный нам во дворце Пилонаса.
      По прибытии во дворец нам выдали по два веера из перьев, подобных тем, что носят с собой наши испанские дамы, обмахиваясь для прохлады. Прежде чем объяснить применение вееров, я должен вам сообщить, что Луна не совсем лишена силы притяжения, но оно слабее земного. Так что если человек подпрыгнет изо всех сил, как циркач на арене, то может подняться на высоту 50 - 60 футов и остаться там, преодолевая притяжение поверхности Луны. При помощи этих вееров, как бы заменяющих крылья, можно продержаться в воздухе некоторое время и переноситься куда вздумается, правда, не с такой скоростью, как птицы. Рассекая воздух двойным веером, мы пролетели пять лье, отделявших нас от дворца, за два часа.
      Владетельный князь ждал нас в роскошном зале, восседая на троне, рядом с женой и старшим сыном. Я бросился к его ногам, выражая глубокое почтение. Он был чрезвычайно любезен, сам поднял меня. Я презентовал ему несколько камней алмаз, сапфир, аметист, изумруд, рубин и опал, каковые он принял от меня с удивлением и радостью, так как до сих пор никогда не видел ничего подобного...
      В знак расположения он обнял меня и задал много вопросов. Объяснялись мы жестами. Но видя, что я не всегда его понимаю, он поручил меня вниманию придворных великанов, наказав им удовлетворять малейшее мое желание и научить меня их языку; при этом лунным карликам, о которых шла речь выше, было запрещено приближаться ко мне хотя бы на шаг.
      И хотя я чувствовал себя, как в раю, и лучшего, казалось бы, и желать было нельзя, воспоминания о жене и детях терзали меня, а образы их постоянно стояли у меня перед глазами.
      Все же надежда на возвращение не угасла в душе моей, и я приказал хорошенько следить за моими птицами и заботиться о них и сам многие часы просиживал ежедневно около них, стараясь их развлечь.
      Приближалось время, когда под влиянием какой-то таинственной силы природы, едва забрезжит день и взойдет Луна, все жители такого же роста, как и наши земляне, немедленно засыпают столь глубоким сном, что никак невозможно их добудиться. То же произошло и со мной. Длится это явление в течение четырнадцати или пятнадцати дней, вернее, последнюю четверть Луны... Проснувшись, я продолжил свои дела.
      Я принялся ревностно изучать лунный язык. Вы не можете себе представить, как он труден. Прежде всего он не похож ни на какой другой и состоит не из слов и букв, а из странных звуков, которые не могут быть переданы буквами, У лунян совсем мало слов, но выражают они самые различные понятия, и отличить их можно лишь по тону, так как слова здесь не произносят, а как бы поют...
      Шел уже восьмой месяц моего пребывания на Луне, когда великий Ирдонозур прислал за мной. Я преподнес ему в подарок оставшиеся у меня драгоценности, которые он охотно принял, предложив мне взамен камни, которые оказались дороже целой горы золота и вообще, можно сказать, были неоценимыми. Эти камни землянам незнакомы, на Луне их называют полеастус, макрубус, эболюс. Первый, величиной с орех, обладает невероятными достоинствами: будучи нагретым, он сохраняет тепло (причем совершенно незаметно) до той поры, пока его не польют особой жидкостью. Жар этого камня настолько силен, что от него накаляется любой металл; если его положить в камин, тот тотчас нагревается и отдает столько тепла, как если бы развели большой костер.
      Макрубус, имеющий цвет топаза, ценнее других. Хотя он размером не больше боба, но яркость его такова, что если внести его ночью в большой храм, там разольется свет, как от сотни ламп. Но, смею сказать, третий камень, эболюс, превзошел качествами все другие. Если приложить его к голому телу, он снимает все заботы и делает тело невесомым. Но если повернуть его другой стороной, он усиливает силу земного притяжения и придает телу вес вдвое больше прежнего...
      Все здесь имеется в изобилии, особенно злаки и плоды всех сортов, все растет само по себе, так что лунным жителям не приходится прилагать никакого труда для сбора урожая. Следует сказать, что народ лунного мира отличается исключительной чистотой и нравственностью. Здесь не знают, что такое убийство, да и как оно было бы возможно, когда любая, самая смертельная рана на Луне быстро заживает. Луняне уверяют (и я склонен им верить), что даже голова, отрезанная у человека, может прирасти обратно к телу, если в течение трех лун прикладывать ее к телу, смазывая соком особой травы.
      И стар и млад ненавидят порок так же, как уважают добродетель. Они ведут такую жизнь, что ничто не может нарушить ее покой. Если же они замечают у ребенка склонность к пороку, то отправляют его неведомым мне способом на Землю, обменивая на другого...
      Но если, движимые любопытством, вы зададите мне другие вопросы, например, о полиции, то я скажу: какая нужда в наказании, если здесь никогда не совершаются преступления; нет надобности и в законах, ведь лунные люди никогда не ведут процессов, не затевают ссор!
      Климат здесь настолько умеренный, без дождей и гроз, что нет никаких болезней и царит вечная весна. Когда же жизнь приходит к концу, лунные жители умирают без страданий, так, как гаснет свеча...
      И все же, как ни прекрасна жизнь на Луне, неоднократно обращался я к Пилонасу с просьбой отпустить меня, но он отговаривал меня от этого намерения, указывая на чрезвычайную опасность путешествия. Но как ни были сильны его возражения, воспоминание о моей жене и детях затмевало все...
      Больше откладывать мое возвращение на Землю было невозможно. Я понимал, что если теперь не двинусь в путь, то останусь здесь навсегда. Я опасался, что мои птицы могут разучиться летать, могут погибнуть, как погибли за это время три из них - и тогда надежда на возвращение будет потеряна.
      Наконец, Пилонас внял моим мольбам и согласился отпустить меня. Меж тем мои птицы, завидя меня, вытягивали шеи и разевали клювы, как бы давая понять, как им не терпится пуститься в полет.
      29 марта 1602 года, в четверг, тремя днями после пробуждения, я проверил летательную машину и, крепко-накрепко привязавшись и захватив, помимо подаренных мне Ирдонозуром камней (достоинства которых были еще недостаточно известны мне), побольше провизии, готов был покинуть Луну.
      Простившись с Пилонасом в присутствии огромной толпы, собравшейся поглядеть на мой отлет, и целиком положившись на птиц, я предоставил им полную свободу. Рванувшись разом, мои лебеди взмыли вверх и в мгновение ока скрылись с глаз лунян, унося меня вместе с летательным аппаратом.
      За время полета я, как и в первый раз, не испытывал ни голода, ни жажды. Трудно себе представить, с каким нетерпением стремились мои птицы вернуться на Землю, чтобы не пропустить период, когда земное притяжение значительно сильнее лунного.
      Первые восемь дней птицы неслись вперед безостановочно. Но на девятый, войдя в облака, я почувствовал, что еще немного - и мы неминуемо грохнемся оземь.
      Я был вне себя от страха, с минуты на минуту ожидая, что птицы, обессилев и уменьшившись в числе, ринутся вниз, увлекая меня за собой.
      Поразмыслив, я решил, что сейчас или никогда настало время воспользоваться моим эболюсом, одним из камней, подаренных мне. Я приложил его к обнаженному телу и сразу почувствовал, что птицы, как бы освободившись от большой тяжести, понеслись вперед со скоростью несравненно больше прежней и мчались вперед, пока не опустились на высокую гору. Так после девяти дней полета я снова очутился на Земле.
      Перевод В. РОВИНСКОЙ.
      ФРЭНСИС ГОДВИН И ЕГО КНИГА
      Идея полета на Луну разгоралась и гасла в книгах целого тысячелетия - от сочинения Лукиана Самосатского, озаглавленного "Истинное повествование, Путешествие на Луну, Солнце..." (II век), до веселого романа Сирано де Бержерака, где герой летает в межпланетном пространстве, обвязавшись склянками с росой, поднимающейся к Солнцу; в магнитных кораблях, подбрасывая вверх железный шар, увлекающий магнит; в хрустальном корабле, который толкает "сила сгустившегося света", и, наконец, - вероятно, верх нелепости, с точки зрения самого Сирано! - в колеснице, начиненной ракетами и приводимой в движение силой фейерверка. В свете этих роскошных фантазий технические предвидения романов Жюля Верна и Герберта Уэллса выглядят скромно.
      Менее известна книга предшественника Сирано англичанина Ф. Годвина "Человек на Луне или Необыкновенное путешествие, совершенное Доминином Гонсалесом, испанским искателем приключений, или Воздушный посол". Техническое вооружение воздушного посла не столь внушительно, - он летал на Луну в машине с лебединой упряжкой.
      В Мадриде, к XVII Международному конгрессу по астронавтике в 1965 году, вышло факсимильное издание старинного французского перевода этой ныне редкой книги, сделанного Жаном Бодуэном, что дает возможность впервые представить ее в пространном отрывке нашим читателям.
      Фрэнсис Годвин (1562 - 1633), английский епископ и литератор, был оксфордским студентом, когда Джордано Бруно проповедовал идеи о множественности миров. Перу Годвина принадлежали и жизнеописания королей и каталог епископов. Но славу принесла ему книга "Человек на Луне", изданная в 1638 году, после его смерти. К 1768 году она выдержала 25 изданий на четырех языках.
      Вероятно, не случайно герой книги - испанец. С конца XV века, когда испанцы начали завоевывать заокеанские земли и покорять американский континент, любое рискованное и смелое предприятие стали связывать с образом испанского авантюриста. Доминико Гонсалес олицетворяет образ испанца эпохи великих географических открытий, способного на отчаянные поступки. Недаром на фронтисписе книги изображены не только фантастическая летательная машина, но и три морских каравеллы, словно напоминание о Колумбе.
      В путешествии Гонсалеса мы встречаемся с описаниями совершенно фантастическими, но бессмертие книге дал реализм ее фантастики.
      Ягненок, поднятый лебедями Гонсалеса, - "первое живое существо, которому удалось совершить такой редкий и поразительный полет", - стал дедушкой петуха братьев Монгольфье и прадедом советской Лайки.
      Книга Годвина еще раз подтверждает, что научные фантазии не высасываются из пальца за столами романистов, а рождаются в схватке с природой, в лабораториях ученых. Тут возникают самые смелые фантазии, самые смелые мечты; тут они становятся явью. Как и всякий вдумчивый писатель-фантаст, Годвин сводит к минимуму произвольные импровизации. Он верит в науку и использует фантастическую форму, чтобы донести до читателя передовые идеи своего века. Ростки нового, реального он стремится подсмотреть в теплицах обсерваторий.
      В те годы Галилей изобрел телескоп и сквозь радужные несовершенные стекла гениально верно увидел многое в облике Луны. Годвин глядит на мир очами Галилея. Могучая галилеевская концепция мироздания придает современную достоверность множеству путевых впечатлений фантастического путешественника Гонсалеса. Изобретение телескопа породило в то время волну всеобщего интереса к науке, подобно тому, как сегодня научные интересы питаются победами космических ракет. На гребне этой волны поднялась популярность книги Годвина.
      Вспоминая "Человека на Луне" в "Новом трактате", Лейбниц сделал тонкое замечание: "До тех пор, пока мы своими глазами, как желал Декарт, не сумеем рассматривать отдельные части лунной поверхности размером не больше наших домов, мы не сможем определить, что же на самом деле представляют собою миры, отличные от нашего".
      Глаза советских лунников различают ныне детали в десятки тысяч раз меньшие. Вид миров, отличных от нашего, раскрывается перед нами. К ним летели клином лебеди Гонсалеса. И сегодня манит нас ввысь лебединый лет мечты.
      Владимир ОРЛОВ.