Мефодий недолюбливал современных «хозяев жизни», а потому намеренно игнорировал остановившегося напротив незнакомца: поправил грифели карандашей, протер поверхность этюдника и сиденье своего стульчика, не торопясь попил водички, при этом не упуская из виду пристально изучающего его холеного брюнета. Складывалось впечатление, что того интересовал сам художник, а не прикрепленные к крышке этюдника образцы его ненавязчивой саморекламы – лица улыбающихся красавиц в соседстве с личиками розовощеких младенцев. Закончив наблюдать за суетящимся вокруг этюдника Мефодием, незнакомец покосился на трех любопытных подростков, понял, что те подошли просто поглазеть, а затем распахнул плащ и вальяжно оседлал табуретку для клиентуры.

Наконец Мефодий соизволил обратить на незнакомца свое драгоценное внимание.

– Повернитесь немного на меня и постарайтесь не шевелиться, – деловито обратился к брюнету художник, поскольку пребывание прохожего на табуретке автоматически превращало его из зрителя в клиента.

Незнакомец беспрекословно подчинился и, ни слова не говоря, поменял позу. Только сейчас Мефодий как следует рассмотрел его лицо. Брюнет не являлся кавказцем, как это могло показаться на первый взгляд, да и кавказцы обычно предпочитали короткие стрижки, а не длинные шевелюры. Мефодий также отметил, что тип его лица не был горским, а скорее тяготел к латинскому, какой художник хорошо запомнил еще студентом, изучая работы Веласкеса. Но только, в отличие от гордых испанских грандов, глаза незнакомца излучали не надменность и порохообразную вспыльчивость, а как раз наоборот – взор его искрился дружелюбием и незлобивой иронией. Складывалось впечатление, что брюнета так и распирает от желания что-то сказать, но, несмотря на это, он продолжал хранить молчание.

«О цене даже не заикнусь, – подумал Мефодий, приступая к работе. – Такой нувориш, как ты, мелочиться не будет и в любом случае переплатит раза в три. Побольше бы вас захаживало сюда…»

Будто прочтя его мысли, незнакомец качнул головой и ухмыльнулся. Рука Мефодия несколькими изящными штрихами воспроизвела эту ухмылку на портрете – словно художник усмехнулся незнакомцу в ответ.

Брюнет и впрямь не поскупился. Выудив из портмоне не отечественный полтинник – стандартную таксу художника за тридцать минут работы, – а американскую двадцатку, брюнет, даже не взглянув на то, что извлек, передал купюру мастеру.

– Благодарю вас, – кивнул Мефодий и, сразу утратив антипатию к столь щедрому клиенту, добавил: – За это можете привести завтра вашу подругу – я напишу ее портрет совершенно бесплатно.

– Спасибо, буду иметь в виду, – первый раз за истекшие полчаса позирования заговорил патлатый и, оценив свой ухмыляющийся портрет, улыбнулся, после чего бережно свернул ватман в аккуратную трубочку. – А у вас и вправду талант. Я нигде не мог раньше видеть ваши работы?

– Разве что в галерее университета искусств, – ответил Мефодий, – да еще в том случае, если вы поклонник местного пива…

– Значит, нигде, – подытожил незнакомец и зачем-то вновь полез в портмоне. – Однако вы определенно заслуживаете большего… Сейчас… Да где же она? А, вот!..

Элегантно зажав визитку между указательным и средним пальцами, он протянул ее Мефодию.

– Звоните в любое время дня и ночи, – произнес незнакомец, пряча портмоне во внутренний карман плаща.

Мефодий посмотрел на визитку:

Мигель

Официальный Исполнитель

HEAVENS GATE INC.

Аудит / Консультации / Адвокатура

(55 сектор) тел. 000—000-000-000-055

«Ни разу не слыхал о таких, но, судя по внешнему виду и кошелькам, – ребята серьезные. Странно, тут одно имя и никакой фамилии!.. А это что за ерунда такая?..» – удивился Мефодий при виде неправдоподобного телефонного номера. Но едва он собрался заострить на нем внимание незнакомца, как увидел, что тот удаляется в обратном направлении торопливой – не в пример той, которой он прибыл сюда, – походкой. Возле уха он держал трубку мобильного телефона и, резко жестикулируя, взволнованно с кем-то переговаривался.

Мефодий вновь посмотрел на телефонный номер, состоящий из тринадцати нулей и двух пятерок, очевидно, и символизирующих указанный выше пятьдесят пятый сектор, а потом пожал плечами и сунул визитку в нагрудный карман пиджака; в конце концов, сейчас столько видов мобильной связи развелось, что ничему удивляться уже не приходится.

Патлатый брюнет был не единственной неординарной личностью, появившейся сегодня в парке имени Розы Люксембург. Не прошло и часа после его ухода, как с противоположного конца аллеи, меряя асфальт широченными шагами, к Мефодию приблизился субъект таких габаритов, каких уличному портретисту Ятаганову в своей жизни наблюдать еще не приходилось. Первой мыслью Мефодия при виде гиганта было то, что Староболотинск посетил не кто иной, как трехкратный олимпийский чемпион по греко-римской борьбе Александр Карелин, однако это умозаключение пришлось тут же отвергнуть. В отличие от подтянутого Сан Саныча гигант больше напоминал борца профессионального реслинга: огромная голова, бычья шея, широченные плечи и массивные руки, едва не разрывающие рукава куртки, ноги-колонны, поддерживающие неохватный торс. При встрече с этим человеком завсегдатаи парка волей-неволей теснились к краю аллеи.

Поравнявшись с Мефодием, великан замедлил шаг и остановился. А Мефодий начал всерьез опасаться за судьбу своей табуретки, если этот некто вдруг надумает присоединиться к числу его клиентов. Но, как выяснилось, опасался напрасно.

Внезапно задрав нос, гигант поводил им туда-сюда, словно занятый поисками самки самец горной гориллы, после чего медленно обвел мутным взглядом окрестности. Потом громила повел себя и вовсе странно: присев на корточки, он приложил ладонь к асфальту, а затем поднес ее к носу и принялся сосредоточенно обнюхивать.

Такое престранное поведение не осталось незамеченным двумя юными блюстителями правопорядка, которые маячили неподалеку и, поигрывая дубинками, пытались завязать разговор со стайкой хихикающих студенток. Патрульные переглянулись и, браво расправив плечи (по сравнению с плечами гиганта просто цыплячьи), двинулись к сидевшему на корточках исполину.

Мефодию показалось, что тот учуял их, поскольку сразу же прекратил обнюхивать ладонь, не оборачиваясь, поднялся и зашагал к выходу из парка, так и оставив милиционеров недоуменно чесать затылки…

Мефодий перевел взгляд с визитки на настенные часы – половина двенадцатого. Позвонить или нет? Момент, конечно, не для делового разговора, но ведь незнакомец сказал: «в любое время дня и ночи». Ну а раз так, то пусть не обижается, если звонок Мефодия вырвет его из объятий какой-нибудь белокурой распутницы.

Боясь сбиться со счета, нажимая на «ноль» тринадцать раз подряд, Мефодий все-таки рискнул. Но после того как аппарат «проглотил» последнюю «пятерку», все гудки в трубке напрочь исчезли и там надолго воцарилась мертвая тишина.

– Я же говорил: чушь собачья – не бывает таких номеров! – пробурчал Мефодий, но только собрался положить трубку на место, как вдруг оттуда, во всю мощь маленького динамика, донеслись звуки фанфар.

Мефодий осторожно поднес ожившую трубку к уху, как будто это была вовсе не трубка, а раскаленный утюг из «бородатого» анекдота.

– Хорошо, что вы позвонили! – обрадованно произнесли на противоположном конце линии.

Мефодий побоялся, что его приняли за другого, а потому на всякий случай уточнил:

– Это я – Мефодий, тот художник, что рисовал ваш портрет в парке.

– Ну разумеется, не президент! – усмехнулась трубка. – Да и президент в отличие от вас не имеет чести знать номера моего телефона.

– Я не оторвал вас от дел? – вежливо полюбопытствовал Мефодий. – Если да, то могу перезвонить; как-никак поздно уже…

– Поздно? – недоуменно произнес Мигель – теперь Мефодий не сомневался, что с ним разговаривал именно незнакомец из парка. – Ах да, забыл, вы же нуждаетесь в регулярном ночном сне!.. Нет-нет, что вы, моя жизнь с некоторых пор не зависит от обращения этой планеты вокруг Солнца…

«Не иначе, как пьян! – вынес диагноз Мефодий. – Несет сущую бредятину».

– О, кажется, я вас обидел!.. – произнес Мигель, и у Мефодия снова закралась мысль, что этот тип просто читает его мысли. – Простите, не берите в голову… Ладно, давайте о деле: как вы уже, видимо, догадались, наша фирма хотела бы предоставить вам работу.

– Временный заказ?

– Нет. Постоянную и на хороших условиях.

У Мефодия зашумело в голове – этот вердикт он мечтал услышать еще со времен выпуска из университета. Он тут же простил Мигелю все обиды и в радостном нетерпении забарабанил пальцами по телефонной полочке.

– Но почему именно я? У вас ведь даже нет на меня рекомендаций…

– Ну, скажем так… я чувствую в вас огромный потенциал, который, возможно, в скором времени нам пригодится. А написанный вами портрет говорит за вас лучше всяких рекомендаций.

– Вообще-то… я не уверен, – стушевался Мефодий от такой высокой оценки своих скромных талантов, – что смогу быть чем-то полезен по основному профилю вашей деятельности. К аудиторству и адвокатуре я не имею никакого отношения…

– Нет, по этой специализации мы вас привлекать не собираемся, – пресек его сомнения Мигель. – Просто нашей фирме по разнарядке свыше потребовали иметь в штате художника, а вы, я так понимаю, вроде бы безработный…

– Да, безработный, – подтвердил Мефодий. – Но зачем вам в штате художник?

– Вот я и предлагаю поговорить об этом при личной встрече, то есть у вас дома. У вас же наверняка имеется дома масса всяких эскизов, набросков и прочих этих ваших… заготовок, так ведь?

– Да, конечно…

– И вы, надеюсь, не будете возражать, если я заеду к вам, скажем… через полчаса и мы в спокойной обстановке посмотрим ваши работы и побеседуем обо всех тонкостях вашего контракта?.. Или, может, вы уже собрались лечь спать?

– Да какой теперь сон – вы меня заинтриговали. Простите, Мигель, кроме имени, я не знаю ни вашей фамилии, ни отчества…

– Мигель. Просто Мигель.

– Разумеется, приезжайте, Мигель. А я пока приберусь тут немного.

– Творческий беспорядок?

– Банальный бардак…

– Заметано! – подытожили на том конце линии и предупредили: – Но только я буду с коллегой. Он наш кадровый психолог, да и по части живописи больше подкован.

– Приезжайте с коллегой, – согласился Мефодий и заметил: – А вы дотошно подходите к подбору кадров!

– Это верно, – подтвердил Мигель. – С этим у нас строго. Выживание в бизнесе заставляет, знаете ли…

После ухода Раисы – ухода, по мнению Мефодия, подлого и некрасивого – первым желанием Ятаганова-младшего было съехать с этой квартиры куда подальше. Этого требовала задетая гордость, однако ее призывы пришлось проигнорировать.

На следующий день после прощального Раисиного реверанса к Мефодию наведался Кирилл и, отпихнув с порога кинувшегося на него с кулаками брата, попросил того не мельтешить.

– Знаешь, братишка, я прекрасно тебя понимаю, – проговорил он с явно наигранным сочувствием. – Но такова жизнь! И если ты Раису по-настоящему любишь, то дай ей право на будущее, действительно ее достойное. А ты живи здесь, тебя никто не выгоняет; брат ты мне или не брат, в конце концов? И без обид, хорошо?

Резон в словах Кирилла и впрямь просматривался, а альтернатива у Мефодия была только одна – возвращение в родной райцентр, где перспектив для художника не было вообще никаких. А потому, просидев добрых три часа в том самом углу, куда оттолкнул его Кирилл, Мефодий скрепя сердце решил оставить все как есть и жить дальше, закопав эти полтора года с Раисой в глубокую могилу забвения.

«Странно, почему я настолько спокоен? – думал он, потирая вскочившую на голове от нечаянного удара о стену шишку. – Может, я уже по-тихому рехнулся и в этом вся загвоздка? Как будто те предохранители, что перегорали во мне раньше и при меньших нервотрепках, кто-то выбросил и поставил вместо них толстую медную проволоку… Но только ничего в этом хорошего нет; нутром чую, что нет…»

С той поры жизнь для Мефодия словно утратила некий ориентир, на который он упорно пытался выйти, и теперь бесцельно дрейфовала, подхваченная медленным, но неумолимым течением времени. Мефодию не раз доводилось слышать о том, что коварная штука – жизнь внешне чем-то похожа на зебру – полоса белая, полоса черная… В целом с таким живописным сравнением он соглашался, но только в последнее время Мефодия стали терзать сомнения по поводу кое-каких деталей этой философской концепции. Мефодию казалось, что, угодив на очередной «черный» промежуток, он вдруг по непонятной причине совершил строевой поворот на девяносто градусов и вплоть до настоящего момента упорно маршировал вдоль, а не поперек этой мрачной полосы. А она с каждым шагом становилась все мрачнее и мрачнее…

Вначале он, что называется, попал под раздачу, выйдя по невнимательности поработать в парк аккурат на День доблестного воздушно-десантного воинства. В прошлом году Мефодий воздержался от посещения этого праздника, когда по всей стране отставные десантники наглядно демонстрируют тем, кого они обязаны защищать, каким образом будут громить посягнувшего на Родину агрессора. Ну а поскольку сам агрессор был в это время далеко, его роль по уже сложившейся традиции продолжали играть рыночные торговцы с Кавказа, допризывная молодежь, ОМОН или, в крайнем случае, свои же собратья по оружию.

Сперва все протекало тихо, мирно и в какой-то степени даже весело. Дюжие хлопцы в голубых беретах, пребывая в нормальном для праздника «подогретом» состоянии духа, охотно подсаживались к художнику и позировали столько, сколько от них требовалось. Благодарили же Мефодия кто деньгами, а кто и просто поднесенной стопкой, от которой художник, боясь смертельно обидеть грозных клиентов в святой для них день, предпочитал не отказываться.

«Какие замечательные ребята, – думал изрядно захмелевший под вечер Мефодий, стоя в окружении новых друзей, напяливших ему на голову берет и даже подаривших на память настоящий десантный тельник. – Веселые, дружные. Не то что эти дебильные студенты…»

Конфликт возник на пустом месте. Внезапно к их уже сформированному коллективу подошли еще пятеро молодцов в таких же камуфлированных штанах и лихо заломленных на затылок беретах. После обязательного ритуала братского приветствия (в котором принудительно поучаствовал и Мефодий) никто не мог даже предположить, что все закончится так трагично.

– Эй, ты, маляр, – глядя на Мефодия остекленевшими глазами, обратился к нему самый малорослый из подошедших. – А ну-ка, намарай нас на память всех вместе!

Несомненно, живи Мефодий в Германии, где любой художник от оператора краскопульта до всемирно известных Альбрехта Дюрера и Кете Кольвиц – der Maler, он бы не обиделся. Но на русском это обращение звучало для портретиста оскорбительно. И пока Мефодий собирался с мыслями, намереваясь отстоять честь своей поруганной профессии, его опередил белобрысый крепыш, чей берет красовался сейчас на голове у художника.

– Спокойно, братан! – сказал он, поднимаясь со стульчика и панибратски хлопая малорослого по плечу. – Погоди, не гони – пусть Мишка, – так по-свойски десантники окрестили Мефодия, – сначала со мной разберется.

– …дцатая? – вдруг спросил у белобрысого один из товарищей малорослого – сухощавый верзила с пушистым, как помазок, аксельбантом на камуфлированной куртке.

– …дцатая гвардейская! – гордо поправил его белобрысый, щелкнув себя по юбилейному значку на небольшом «иконостасе» кителя.

– Ну и где была ваша гвардейская, когда нас обложили в …ком ущелье? – презрительно сощурился верзила. – Зажались, как бабы в У…ке, когда наши пацаны там ротами гибли! Зато здесь все вы… «гвардейские»! Трусы!

Белобрысый задумался, переваривая захмелевшей головой только что услышанное, потом насупился, шумно втянул перебитым носом воздух и вплотную придвинулся к носителю аксельбанта:

– А ну-ка, повтори!!!

Верзила не счел за труд повторить…

Так Мефодий, не отслуживший после университета положенного года по причине плоскостопия, сам того не желая, угодил в междивизионные разборки отставного десантного контингента. Еще ни разу в жизни ему не доставалось так крепко. Даже злые бритоголовые гопники, испытывающие антипатию ко всем небритоголовым в целом и к уличным художникам в частности, и те не колотили его с таким педантизмом. Наверное, следовало считать за честь, что крепкими побоями «Мишку» невольно приравнивают к полноправным членам боевого братства, но стоящий на четвереньках и получающий по лицу рифлеными подошвами армейских ботинок Мефодий особой гордости по этому поводу не испытывал.

…Уже смеркалось, когда Мефодия привели в чувство сердобольные омоновцы. Мефодий лежал на примятом газоне невдалеке от места своего боевого крещения. Ветер лениво носил вокруг рваные листы ватмана, а обезноженный этюдник (ножки его были отломаны и вместе с табуреткой использованы дерущимися в качестве оружия) щерился на художника щепами треснутой фанеры, словно выбитыми в драке зубами…

Сломанные ребра срослись, швы с рассеченной брови сняли, синяки и шишки рассосались, а хромая походка снова стала ровной. Были куплены с рук новые этюдник и стульчик, заштопан порванный пиджак. Жизнь вернулась к своему привычному состоянию.

Но ненадолго…

Следующая пренеприятная история стряслась аккурат по первому осеннему гололеду и, хоть протекала она практически без рукоприкладства, страху на Мефодия нагнала несоизмеримо больше.

Неприятность эту стоило бы отнести к соседским неурядицам, но только сосед у Мефодия был не из тех, к кому можно было запросто сходить за сигаретами или одолжить червонец. Да и просто по-соседски поинтересоваться у него, как дела.

Виктор Тутуничев, более известный в Староболотинском РУБОП как Тутанхамон, являлся представителем тех структур, которые с некоторых пор принято именовать «теневыми». Проживал Тутанхамон этажом выше Мефодия и имел в своем распоряжении совмещенные в единый блок трехкомнатную и две двухкомнатные квартиры. В оставшейся однокомнатной, что находилась прямиком над квартирой художника, дислоцировался взвод тутанхамоневской охраны. Лестничную площадку Тутанхамона от самой лестницы отделяла стальная клетка, оставляющая лишь малое пространство для прохода проживающим выше жильцам. По поводу этого сваренного из арматуры сооружения среди обитателей подъезда номер один ходила дежурная шутка: дескать, Тутанхамон сварганил клетку на память о месте своего недавнего восьмилетнего пребывания, где подобного добра вкупе с километрами колючей проволоки было предостаточно.

На лифте Тутанхамон отказывался ездить категорически, хотя и жил на предпоследнем этаже. Не то чтобы ходьба по лестнице доставляла ему удовольствие, нет. Скорее наоборот – грузному и страдавшему одышкой Тутанхамону преодоление лестничных пролетов казалось каждодневным восхождением на Голгофу. Однако человеку, на которого раз в полгода открывали охоту разного рода киллеры, выбирать особо не приходилось – перед глазами Тутанхамона стоял живой (а точнее – некогда живой) пример подобной неосмотрительности: предшественник Тутуничева на посту лидера центровой преступной группировки был взорван радиоуправляемым фугасом именно в лифте собственного дома.

А потому при следовании Мефодия по подъезду его частенько оттирала к стене дозорная группа Тутанхамоновых телохранителей, чей наметанный глаз, правда, сразу определял полную профнепригодность худосочного Мефодия к специальности киллера. И несмотря на это, Мефодий все равно умудрился перейти дорогу такому известному человеку, как господин Тутуничев. Причем перейти в прямом смысле этого слова…

Купленный Мефодием на вещевом рынке этюдник страдал противной привычкой. Одна из его ножек, будучи донельзя разболтанной, никак не хотела фиксироваться в сложенном положении и постоянно выезжала на всю длину тогда, когда этого от нее вовсе не требовалось.

То же самое произошло и в это злополучное утро на выходе из двора Мефодиева дома. Мефодий стоял посреди узкого проезда и негромко ругался, пытаясь сложить раскрывшуюся ножку этюдника, как вдруг из-за угла прямо на него вырулила серебристая громада новенького «Паджеро» Тутанхамона.

Виктор Игнатьевич, как раз с полмесяца назад переживший очередное неудавшееся покушение, держал своих бойцов в полной боевой готовности. Именно поэтому водитель Тутанхамона, едва узрев на пути человека, держащего наперевес нечто напоминающее снайперскую винтовку да еще производящего с ней похожие на передергивание затвора манипуляции, резко ударил по тормозам…

Была середина октября – время, когда ночной морозец сковывает оставшиеся после дневного дождя лужи ледяной коркой. Угодив на такую при торможении, «Паджеро» пошел юзом, развернулся на четверть оборота и что было силы ударился боком о ларек со стеклотарой и окружающие его бутылочные ящики.

Грохот и звон разбитого стекла пронесся между типовыми десятиэтажками, а к ногам открывшего рот от неожиданности Мефодия подкатились бутылки вперемешку с пластиковыми ящиками. Сам джип с напрочь смятым крылом и водительской дверцей замер от него всего в нескольких шагах, зловеще взирая на Мефодия черными тонированными стеклами.

Задняя дверца медленно распахнулась, и на свет божий вылез один из тутуничевских телохранителей. Свирепый взор телохранителя сначала заставил ретироваться внутрь ларька поднявшего было крик приемщика, затем обратил в бегство парочку отиравшихся возле ларька бомжей, а после замер на Мефодии, не обещая ему ничего хорошего.

Ни слова не говоря, телохранитель поманил Мефодия к себе. Мефодий тоже хотел броситься наутек, но ноги предательски отказывались ему повиноваться. Да и какой от этого был бы прок? Скрытый за тонированными стеклами «Паджеро» Тутанхамон наверняка уже узнал своего соседа по подъезду.

– А в чем дело? – дрогнувшим голосом поинтересовался Мефодий, игнорируя призывный жест телохранителя. – Я тут ни при чем! И вообще, мне надо идти!..

Телохранитель – в прошлом, вероятно, мастер спорта по борьбе или по боксу – раздраженно сплюнул и так же молча зашагал к остолбеневшему среди рассыпанных бутылок Мефодию.

– Что такое? – продолжал возмущаться влекомый за шиворот к автомобилю художник. – А ну-ка, руки убери, ты!..

Телохранитель выполнил требование лишь наполовину: одну руку он все-таки убрал, но только для того, чтобы отвесить ею подконвойному ощутимый подзатыльник. Таким неблагородным манером Мефодия доставили к задней дверце «Паджеро», которую немногословный крепыш-поводырь тут же услужливо перед ним отворил.

– Я туда не полезу! – замотал головой Мефодий и, выставив перед собой этюдник, прикрылся им, будто рыцарским щитом. – Если что хотите, говорите здесь!

– Не полезешь туда – погрузим в багажник, – проронил телохранитель, а после, ухватив Мефодия, как подозреваемого в полицейском боевике, за шею, согнул его пополам и запихнул внутрь салона вместе с этюдником.

Массивная туша Тутанхамона возлежала на левом краю заднего сиденья. Вместе с Тутанхамоном и водителем в автомобиле находился еще один телохранитель, держащий в руке явно не газовый «хай-пауэр».

Мефодий хотел было остаться с краю сиденья, но его сдвинул на середину втиснувшийся следом за ним молчун. Таким нечаянным образом для Мефодия осуществилась давняя мечта всех охотников за головой Тутанхамона – он очутился от него на расстоянии вытянутой руки.

– Да поймите же – я здесь абсолютно ни при чем! – обращаясь к Тутуничеву, залепетал художник. – Скользко, вашу машину занесло, а я…

Тутанхамон кивнул телохранителю, и тот отвесил «гостю» повторную затрещину.

– Ну в самом деле, вы же разумные люди… – вновь попытался отстоять свою правоту Мефодий, но напоминающий кузнечный молот кулак с надетым на палец крупным золотым перстнем недвусмысленно замер в паре сантиметров от его носа.

– Тише ты, и так голова раскалывается, – поморщился Тутанхамон и похлопал по спинке водительского сиденья. – Поезжай, Санек, а то торчим среди этого бомжатника у всех на виду…

«Паджеро» плавно тронулся с места, за пять секунд проделал оставшийся до подъезда путь и не менее плавно припарковался, тем самым наглядно демонстрируя преимущества солидного автомобиля.

– А я тебя знаю! – проговорил Тутанхамон, изучая лицо Мефодия маленькими, как у поросенка, глазками. – Ты ведь тоже здесь обитаешь, так?.. – И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Если не знаешь, как меня звать-величать, то для тебя я – Виктор Игнатьевич.

– Виктор Игнатьевич, это, видимо, какое-то недоразумение… – забубнил Мефодий.

– Да погоди! – осадил его Тутанхамон. – Ну а твое имя? Когда заходишь в гости к незнакомым людям, то для начала надо бы представиться. Или в детстве понятиям этикета не обучен?

Мефодий, хоть и был напуган до полусмерти, все же отметил, что у Тутуничева тоже имеется чувство юмора, правда, немного своеобразное.

– Мефодий, – угрюмо назвался он. – Мефодий Ятаганов.

– Ятаганов… Ятаганов… – Тутанхамон что-то усиленно припоминал. – А Кирилл Ятаганов, что на Северо-Восточном пару магазинчиков держит, не братом ли тебе доводится?

– Да, братом, – тупо уставившись в спинку переднего сиденья, ответил Мефодий.

– Ну так тем лучше для нас обоих! – осклабился Тутанхамон. – Значит, не придется тебе, Мефодий, квартирку свою продавать!

– А это еще зачем? – напрягся Мефодий, хотя ответ на свой вопрос уже знал.

– Ну и туго же ты, Ятаганов, соображаешь! – От раздражения Виктор Игнатьевич даже заерзал. – А за «Паджеро» кто рассчитываться будет?

– Да не виноват я!..

– А кто виноват? – спросил Тутанхамон.

– Не знаю…

– Он не знает! – воскликнул Тутуничев. – Зато я знаю! Виноват ты! Ладно, слушай внимательно: за причиненный мне моральный и материальный ущерб с тебя причитается… – Тутанхамон наморщил лоб, очевидно, производя в уме арифметические вычисления. – Четыре тысячи двести… А, ладно, по-соседски сброшу… Итого, четыре штуки ровно!

Что не рублей, Мефодий догадался и без подсказок.

– Ну почему? – едва не плача, промямлил ошарашенный предъявленной ему суммой Мефодий. – Что я такого совершил? Я же просто мимо проходил…

– Изволь, господин хороший, объясню, – сделал одолжение Тутанхамон. – Ты торчишь посреди дороги, с железной палкой, так?.. Так! Чего ты там забыл? Никто не знает. Санек, – обратился он к водителю, – там есть пешеходный переход?

– Нет, – ответил Санек.

– Вот видишь, Мефодий: перехода нет!.. А светофор?

– И светофора, Игнатьич, тоже там нет, – снова подтвердил Санек.

– И светофора тоже там нет, – повторил Тутанхамон. – А ты торчишь прямо посреди дороги да еще палкой железной в нас тычешь! Кто тебя знает, а вдруг ты сейчас возьмешь да и пульнешь по нам из винтаря!.. В общем, скажи спасибо Саньку, что кишки твои на колеса не намотал, а, можно сказать, пожалел тебя… Когда сможешь расплатиться?

Мефодий судорожно вцепился в этюдник и крепко прижал его к себе, как будто Тутанхамон собирался в первую очередь реквизировать именно его. Оглашенная сумма была для Мефодия чудовищной, а спорить и доказывать что-то этой прямолинейной публике без опасения вновь получить по шее являлось столь же невозможным, как и собрать требуемые деньги.

– Э-э-э, да кто бы переживал! – Тутанхамон ободряюще потрепал стушевавшегося Мефодия по плечу. – Звони брату! Уж для кого, а для него четыре штуки не вопрос. Короче, Ятаганов-младший, срок тебе, ну скажем… до понедельника. Пять дней я, так и быть, подожду. Но не больше! И учти: это я с тобой еще по-соседски…

Присущее вольным художникам чувство гордости и в лучшие времена не позволяло Мефодию беспокоить брата такими вопросами, а теперь как с бухты-барахты – сразу четыре тысячи! Конечно, брат есть брат, он наверняка Мефодия выручит, но какой нокаутирующий удар получит Мефодиево самолюбие! А Раиса-то как посмеется! Ну и, само собой, перед тем, как отсчитать Мефодию эти чертовы деньги, оба поиздеваются всласть! Пускай, дескать, этот «староболотинский Пикассо», как любил при родителях называть брата Кирилл, наконец-то убедится, кем он является в этой жизни: полным ничтожеством… Однако перспектива иметь в кредиторах Виктора Игнатьевича Тутуничева, отделенного от Мефодия лишь потолочными плитами, была куда нежелательнее.

– А скажи-ка мне, любезный, – выводя Мефодия из полуобморочного состояния, обратился к нему Тутанхамон. – Зачем ты и зимой и летом носишься с этой деревянной лопатой? Мне это чисто из любопытства.

– Это не лопата, – буркнул Мефодий. – Это этюдник.

– А на хрена этот… ну, как ты его сейчас назвал… нужен?

И хоть Мефодий находился не в том настроении, чтобы заниматься культпросветом, но все-таки нашел в себе силы объяснить Тутанхамону, чем зарабатывает себе на жизнь.

– Вот те раз! – отреагировал на это Виктор Игнатьевич. – Никогда не встречал реального Шишкина! И школу специальную заканчивал?

– Университет искусств…

– Не хило!.. Ну ладно, валяй к братану за компенсацией, и мой тебе совет: не тяни. А то веришь, нет: я хоть и не Шишкин, но под хохлому тебя расписать всегда смогу…

Прошло не более шести часов. Мефодий сидел на кухне и, несмотря на то, что спина его была прижата к теплой батарее, никак не мог согреться. Колотило же его не от холода, а от неизбежного посыпания головы пеплом и разрывания собственных одежд перед всемогущим Кириллом. Он давно закончил зубрить самоунижающий монолог и уже готовился вынести его на суд брата, когда сосед с верхнего этажа вновь напомнил о себе.

– Виктор Игнатьевич сказал: к понедельнику, – начал было оправдываться Мефодий перед едва не свернувшими ему кулаками дверь тутуничевскими телохранителями.