Metpo

      - Они все, все погибли... И им было так больно! – разобрал Артём сквозь рыдания.
      Артём попытался поднять его, но тот вырвался и неожиданно зло выкрикнул:
      - Свиньи! Нелюди! И никуда не пойду с вами, я хочу остаться здесь! Им так одиноко, и так больно здесь, а вы хотите забрать меня отсюда? Это вы во всём виноваты! Я никуда не пойду! Никуда! Пусти, слышишь?!
      Артём хотел сначала дать ему пощечину, надеясь, что это поможет и хоть как-то приведёт его в чувство, но побоялся, что тот в таком состоянии может дать ему сдачи, и вместо этого опустился перед ним на колени и, с трудом пробиваясь сквозь шум в своей голове, мягко, как ему показалось, сказал, сам не до конца понимая, о чём идёт речь:
      - Но ведь ты хочешь им помочь, правда? Хочешь, чтобы они не страдали?
      Сквозь слёзы тот посмотрел на Артёма и с несмелой улыбкой прошептал:
      - Конечно... Конечно я хочу помочь им.
      - Тогда ты должен помочь мне. Они хотят, чтобы ты помог мне. Иди к дрезине и встань за рычаги. Ты должен помочь мне добраться до станции.
      - Они так сказали тебе? – недоверчиво поглядел на Артёма замыкающий.
      - Да, - как можно более уверенно ответил Артём.
      - А ты отпустишь меня потом обратно, к ним? – настороженно выспрашивал тот.
      - Даю слово, что если ты захочешь вернуться, я отпущу тебя обратно, - заверил его Артём и пока тот ещё не успел одуматься, потянул его к дрезине.
      Поставив его, механически повинующегося Женьку и Кирилла к рычагам, взгромоздив не приходящего в сознание командира посередине, Артём встал во главе отряда, нацелив свой автомат в чёрное никуда и быстрым шагом пошёл вперёд. Сам себе удивляясь, он слушал, как послушно покатилась вслед за ним дрезина. Артём вспоминал мельком, что совершает недопустимое, оставив неприкрытый тыл, но понимал, что сейчас самое главное – это убраться как можно скорее от этого страшного места.
      На рычагах теперь было трое, и отряд двигался быстрее, чем до остановки, а Артём с облегчением чувствовал, как затихает мерзкий шум и рассасывается понемногу чувство опасности. Он всё прикрикивал на остальных, требуя не замедлять темп, как вдруг услышал сзади совершенно трезвый и удивлённый голос Женьки:
      - Ты чего это раскомандовался?
      Артём дал знак остановиться, поняв, что они миновали опасную зону, вернулся к отряду и обессиленно опустился на землю, прислонившись к дрезине спиной. Все постепенно приходили в себя. Перестал всхлипывать замыкающий, и только тёр себе пальцами виски, в недоумении осматриваясь вокруг. Зашевелился и с глухим стоном приподнялся командир, жалуясь, что раскалывается голова. Через полчаса можно было двигаться дальше. Кроме Артёма никто ничего не помнил.
      - Знаешь, тяжесть такая вдруг навалилась, в голове муть какая-то пошла, и как-то так раз! – и погасло всё. Было со мной такое однажды от газа в одном туннеле, далеко отсюда. Но если газ, так он должен по-другому действовать, на всех сразу, не разбираясь... А ты всё этот звук свой слышал? Да, странно очень всё это, чего и говорить...- размышлял командир. – И вот то что с Никитой стало – то что ревел он. Слышь, Васильич, кого ты всё жалел-то? – кивнул он замыкающему.
      - Чёрте знает... Не помню я... То есть вроде минуту назад ещё что-то помнил, а потом как-то улетучилось... Это, знаешь, как со сна: вот только проснёшься – всё помнишь, и картина такая яркая перед глазами стоит. А пройдёт пара минут, очнёшься немного – всё, пусто. Только так, остатки какие-то... Вот и сейчас то же самое. Только вот помню, что жалко очень кого-то было... А кого, почему – пусто.
      - А вы там хотели остаться, в туннеле. Навсегда. С ними. Отбивались. Я вам пообещал ещё, что если вы захотите, я вам разрешу обратно вернуться, - сказал Артём, искоса поглядывая на Никиту-замыкающего. – Так вот, это, я вас отпускаю, - добавил он и ухмыльнулся.
      - Нет уж, спасибо. Что-то я передумал, - мрачно ответил Никита и его всего передёрнуло.
      - Ладно, мужики. Хватит трепаться. Нечего посреди туннеля торчать. Сначала доберёмся, потом всё обсудим. Нам ещё как-то возвращаться надо ведь будет... Хотя чего загадывать наперёд, в такой грёбаный денёк дай бог туда бы попасть. Поехали! – заключил командир. – Слышь, Артём, давай со мной пойдёшь. Ты у нас вроде герой сегодня, - неожиданно добавил он.
      Кирилл занял место за дрезиной, Женька, несмотря на все свои протесты, так и остался на рычагах вместе с Никитой Васильичем, и они двинулись дальше.
      - Труба там, говоришь, лопнула? И это из неё ты там свой шум слышал? Знаешь, Артём, может оно такое быть что это на самом-то деле мы все болваны глухие и не слышим ни хрена. У тебя, наверное, чутьё особенное на эту дрянь. С этим делом, видно, тебе повезло, парень! – рассуждал командир. - Очень оно странно, что это из трубы шло. Пустая труба-то была, говоришь? Шут знает, что там сейчас по этим трубам течёт, - продолжал он, опасливо поглядывая на змеиные переплетения вдоль стен туннеля.
      До Рижской уже оставалось совсем недолго: через четверть часа замерцали вдали отсветы костра у заставы, командир замедлил ход и фонарём дал условный знак. Через кордон их пропустили быстро и без проволочек, так что ещё через несколько минут дрезина уже вкатывалась на станцию.
      Рижская была в лучшем состоянии, чем Алексеевская. Когда-то давно на поверхности над станцией стоял большой рынок. Среди тех, кто успел тогда добежать до метро и спастись, было немало и торговцев с этого самого рынка. Народ там с тех пор жил предприимчивый, да и близость станции к Проспекту Мира, а значит, и к Ганзе, к главным торговым путям тоже сказывалась на её благополучии. Свет там тоже горел электрический, аварийный, как и на ВДНХ. Патрули были одеты в старый поношенный камуфляж, который всё же смотрелся внушительней, чем размалёванные ватники на Алексеевской.
      Гостям выделили отдельную палатку. Раньше собирались возвращаться через сутки, но теперь скорого возвращения не предвиделось, неясно было что за новая опасность кроется в туннеле, как с ней справиться, администрация станции и командир маленького отряда с ВДНХ собирались на совещание, а у остальных было теперь много свободного времени. Артём, уставший и перенервничавший, сразу упал на свою лежанку лицом вниз и так и остался. Спать не хотелось, но сил не было совершенно. Через пару часов для гостей обещали устроить торжественный ужин, по многозначительным подмигиваниям и перешёптываниям хозяев можно было даже надеяться на мясо. Пока можно было просто лежать и ни о чём не думать.
      За стенками палатки поднимался шум. Пир устраивали прямо посреди платформы, где на Рижской горел главный костёр. Артём, не утерпев, выглянул наружу. Несколько человек чистили пол и расстилали брезент, неподалёку на путях разделывали свиную тушу, резали клещами на куски моток стальной проволоки, что предвещало шашлыки. Стены здесь были необычными – не мраморные, как на ВДНХ и Алексеевской, а выложенные жёлтой и красной плиткой. Вместе это когда-то смотрелось довольно весело. Теперь, правда, всё это покрывал слой копоти и жира, но всё равно чуть-чуть прежнего уюта сохранилось. Но самое главное – на другом пути стоял, наполовину погруженный в туннель, настоящий поезд, правда, с выбитыми окнами и раскрытыми дверями.
      Поезда встречались далеко не в каждом перегоне и не на каждой станции. За два десятилетия многие из них – особенно те, что застряли в туннелях и для жизни пригодны не были – люди постепенно растащили по частям, приспосабливая колёса, стёкла и обшивку под какие-то надобности – на каждой станции свои. Отчим говорил Артёму, что на Ганзе один из путей даже специально очистили от поездов, чтобы товарные и пассажирские дрезины могли беспрепятственно двигаться между пунктами следования. Так же, по слухам, поступили и на Красной Линии. Не оставалось ни одного вагона в туннеле, по которому они шли от ВДНХ до Проспекта Мира – но это-то как раз, скорее всего, вышло случайно.
      Стали понемногу собираться местные, из палатки вылез заспанный Женька, через полчаса подошло и здешнее начальство с командиром их отряда, и первые куски мяса легли на угли. Командир их и руководство станции много улыбались и всё шутили, наверное, довольные результатами переговоров. Принесли бутыль с какой-то туземной бодягой, пошли тосты, все совсем уже развеселились. Артём, грызя свой шашлык, слизывая текущий по рукам горячий жир, молча смотрел на на тлеющие угли, от которых шёл такой жар и необъяснимое ощущения уюта и спокойствия.
      - Это ты их из ловушки вытащил? – обратился к нему незнакомый человек, сидевший рядом и последние несколько минут внимательно разглядывавший Артёма.
      Артём встрепенулся. Этого человека он до сих пор не замечал, полностью погрузившись в свои мысли и созерцание багровеющих головней в костре.
      - Кто это вам сказал? – вопросом на вопрос ответил Артём, всматриваясь в незнакомца. Тот был коротко стрижен, небрит, из-под грубой, но крепкой с виду кожаной куртки виднелась тёплая тельняшка. Ничего особенно подозрительного Артёму углядеть в нём не удалось: по виду его собеседник походил на обычного челнока, которых на Рижской было хоть пруд пруди.
      - Кто? Да этот вот ваш бригадир и рассказывал, - кивнул тот на сидевшего поодаль и оживлённо обсуждавшего что-то командира.
      - Ну я, - неохотно признался Артём. Несмотря на то, что совсем недавно он планировал завести пару полезных знакомств на Рижской, теперь, когда представилась отличная возможность, ему отчего-то вдруг стало не по себе.
      - Я – Бурбон. Зовут меня так. А тебя как звать? – продолжал интересоваться мужик.
      - Бурбон? Почему это? Это не король такой был? – удивился Артём.
      - Нет, пацан. Это был такой типа спирт. Огненная, понимаешь, вода. Очень настроение поднимало, говорят. Так как тебя там?.. – не поясняя загадочного происхождения своего имени переспросил тот.
      - Артём.
      - Слушай, Артём, это самое, а когда вы обратно возвращаетесь? – дознавался Бурбон, заставляя Артёма всё больше сомневаться в его благонадёжности.
      - Не знаю я. Теперь вам никто точно не скажет, когда мы обратно пойдём. Если вы слышали, что с нами произошло, должны сами понимать, - недружелюбно ответил Артём.
      - Слушай, зови меня на ты, я не настолько тебя старше, чтобы ты тут это... Короче, чего я тебя спрашиваю-то... Дело у меня есть к тебе, пацан. Не ко всем вашим, а вот именно к тебе, типа, лично. Только если ты без брехни. Мне, это самое, помощь твоя нужна. Понял? Ненадолго...
      Артём ничего не понял. Говорил мужик сбивчиво, и что-то в том, как он выговаривал слова, заставляло Артёма внутренне сжиматься, он слышал, как учащается стук сердца, как выступает на лбу холодная испарина. Меньше всего на свете ему сейчас хотелось продолжать этот непонятно куда ведущий разговор.
      - Слышь, пацан, ты это, не напрягайся, - словно почувствовав Артёмовы сомнения поспешил рассеять их Бурбон. – Ничего стрёмного, всё чисто... Ну, почти всё. Короче, дело такое: позавчера тут наши пошли до Сухаревки, ну ты знаешь, прямо по линии, да не дошли. Одиг только обратно вернулся. Ни хрена не помнит, прибежал на Проспект весь в соплях, ну, типа, ревел, как этот ваш, о котором бригадир ваш рассказывал. Остальные обратно не появились. Может, они потом к Сухаревке вышли... А может, никуда больше и не вышли, потому что уже третий день как на Проспект никто оттуда не приходил, и с Проспекта никто туда уже идти не хочет. Западло им туда идти почему-то. Короче, думаю, что там та же байда, что и у вас было. Я как вашего бригадира послушал, так сразу и это... Типа, понял. Ну линия ведь та же. И трубы те же, - тут Бурбон резко обернулся через плечо, проверяя наверное, не подслушивает ли кто.
      - А тебя эта байда не берёт, – продолжил он тихо. – Понял?
      - Начинаю, - неуверенно ответил Артём.
      - Короче, мне сейчас туда надо. Очень надо, понял? Очень. Я себя не знаю. Но все шансы, что у меня там крыша съедет, как и у всех наших пацанов, наверное, как у всей вашей бригады. Кроме тебя.
      - Ты...- неуверенно, словно пробуя на вкус это слово, чувствуя, как неудобно и непривычно ему обращаться к такому типу «на ты», проговорил Артём, - ты хочешь, чтобы я тебя провёл через этот туннель? Что бы я тебя вывел к Сухаревской?
      - Типа того, - с облегчением кивнул Бурбон. – Не знаю, ты слышал или нет, но там за Сухаревской туннель, типа, ещё почище этого, такая дрянь, мне там ещё как-то пробиваться надо будет. А тут ещё и эта байда с пацанами вышла. Да всё нормально, не стремайся, ты если меня проведёшь, я в долгу тоже не останусь. Мне, правда, дальше надо будет потом идти, на юг, но у меня там, на Сухаревке, свои люди, обратно доставят, пыль смахнут, и всё такое.
      Артём, который хотел сначал послать Бурбона с его предложением куда подальше, понял вдруг, что вот у него и появился шанс без боя и вообще безо всяких проблем проникнуть через южные заставы Рижской. И дальше... Бурбон, хотя и не распространялся о своих дальнейших планах, говорил, что пойдёт через проклятый туннель от Сухаревской к Тургеневской. Именно там Артём и собирался попытаться пройти. Тургеневская – Трубная – Цветной Бульвар – Чеховская... А там и до Арбатской рукой подать... Полис.. Полис.
      - Как платишь? – решил поломаться для видимости Артём.
      - Как хочешь. Вообще – валютой, - Бурбон со сомнением посмотрел на Артёма, пытаясь определить, понимает ли тот, о чём идёт речь. – Ну, типа, патроны к калашу, - пояснил он. Но если ты хочешь жратвой там, спиртом или дурью, - он подмигнул, - тоже можно устроить.
      - Не, патроны - нормально. Две обоймы. Ну и еды, чтоб и туда и обратно. Не торгуюсь, - как можно более уверенно назвал свою цену Артём, стараясь выдержать испытующий взгляд Бурбона.
      - Деловой...- с неясной интонацией отреагировал тот. – Ладно... Два рожка к калашу... И жратвы... Ну, ничего, - невнятно сказал он, видимо, сам себе. – оно того стоит. Ладно, пацан, как тебя там, Артём? Ты иди пока, спи, я за тобой зайду скоро, когда тут весь бардак успокоится. Собери шмотки все свои, можешь записку оставить, если писать умеешь, чтобы они тут за нами погонь не устраивали. Это... Чтобы был готов, когда я приду. Понял?
 

Глава 5

      Спать долго не удалось. Вещи, в общем, собирать было не надо, потому что Артём толком ещё ничего и не распаковывал – да и нечего было особенно там распаковывать. Непонятно было только, как незаметно вынести автомат, чтобы не привлечь ничьё внимание. Автоматы им выдали громоздкие, армейские, калибра 7.62 с деревянными прикладами. С такими махинами на ВДНХ всегда отправляли караваны на ближайшие станции.
      Артём лежал, зарывшись под одеяло с головой, не отвечая на недоумевающие Женькины вопросы, почему Артём тут дрыхнет, когда снаружи так круто, и не заболел ли он вообще. В палатке было жарко и душно, и тем более под одеялом, сон всё не шёл, как он ни пытался себя заставить, и когда, наконец, он забылся, видения были очень беспокойными и неясными, словно видимые сквозь мутное стекло: он куда-то бежал, разговаривал с кем-то безликим, опять бежал... Разбудил его всё тот же Женька, тряхнувший за плечо и шёпотом сообщивший:
      - Слышь, Артём, там тебя мужик какой-то... У тебя проблемы, что-ли? – настороженно спросил он. – Давай я всех наших подниму...
      - Нет, нормально всё, просто поговорить надо. Спи, Жень. Я скоро, - так же тихо объяснил Артём, натягивая сапоги, и дожидаясь, пока Женька уляжется обратно. Потом, по возможности тихо, он вытащил из палатки свой рюкзак и потянул было и автомат, как Женька, услышав металлическое клацанье, снова обеспокоенно спросил:
      - Это тебе ещё зачем? Ты уверен, что у тебя всё в порядке?
      Артёму пришлось отпираться и сочинять, что он просто хочет тут знакомому кое-что показать, что они тут поспорили, что всё хорошо, и прочая, и прочая.
      - Врёшь! – убеждённо резюмировал Женька. – Ладно... Когда начинать беспокоиться?
      - Через год... – пробормотал Артём, надеясь, что это прозвучало достаточно неразборчиво, отодвинул полог палатки и шагнул на платформу.
      - Ну, пацан, ты и копаешься, - недовольно процедил сквозь зубы ждавший его там Бурбон. Одет он был так же как и прежде, только за спиной висел высокий рюкзак. - Твою мать! Ты чё, собираешься с этой дурой через все кордоны тащиться? – брезгливо поинтересовался он, указывая на Артёмов автомат. У самого него, к своему удивлению, Артём никакого оружия не обнаружил.
      Свет на станции померк. Народу на платформе не было никого, все уже улеглись, утомлённые пирушкой. Артём всё равно старался идти побыстрее, боясь всё-таки натолкнуться на кого-нибудь из своих, но при входе в туннель Бурбон осадил его, приказав сбавить шаг. Патрульные на путях заметили их и спросили издалека, куда это они собрались в полвторого ночи, но Бурбон назвал одного из них по имени, и пояснил, что по делам.
      - Слушай, короче. Сейчас здесь на сотом и на двухсот пятидесятом заставы будут. Ты это, главное, молчи. Я сам с ними разберусь. Жалко, что у тебя калаш ровесник моей бабушке... Не спрячешь никуда... Где только ты откопал дрянь такую? – поучал он Артёма, зажигая фонарь.
      На сотом метре прошло гладко. Здесь тлел небольшой костерок, у которого сидело два человека в камуфляже. Один из них дремал, а второй дружески пожал Бурбону руку.
      - Бизнес? Понима-аю, - с заговорщической улыбкой протянул он.
      До двухсотпятидесятого метра Бурбон не проронил ни слова, угрюмо шагая вперёд. Был он какой-то злой, неприятный, и Артём уже начал раскаиваться, что решился отправиться с ним. Отстав на шаг, он проверил, в порядке ли автомат, и положил палец на предохранитель.
      У последней заставы вышла задержка. Там Бурбона то ли не так хорошо знали, то ли, наоборот, знали слишком хорошо, так что главный отвёл его в сторону, заставив оставить рюкзак у костра, и долго допрашивал о чём-то. Артём, чувствуя себя довольно глупо, остался у костра и скупо отвечал на вопросы дежурных. Те явно скучали, и были горазды поболтать. Артём по себе знал, что если дежурные так разговорчивы – это хороший знак, раз скучают, то всё спокойно. Если бы сейчас у них что-нибудь тут странное происходило, ползло бы что из глубины, с юга, прорваться кто пытался, или звуки слышались подозрительные, они бы тут сгрудились вокруг костра, и молчали бы так напряжённо, и глаз с туннеля не сводили. Значит, сегодня всё спокойно в туннеле. Значит, можно идти не опасаясь, во всяком случае, до Проспекта Мира.
      - Ты ведь не местный. С Алексеевской, что ли? – дознавались дежурные, пытливо заглядывая Артёму в лицо.
      Артём, помня наказ Бурбона молчать и ни с кем не разговаривать, пробормотал что-то неясное, что можно было понять по-разному, предоставив спрашивающим полную свободу трактовать его бурчание. Дежурные, отчаявшись добиться от него ответа, переключились на обсуждение рассказа какого-то Михая, который на днях торговал на Проспекте Мира и имел неприятности с администрацией станции.
       Довольный, что от него наконец отстали, Артём сидел и сквозь пламя костра всматривался в южный туннель. Вроде, это был всё тот же бесконечный широкий коридор, что и на северном направлении на ВДНХ, где Артём совсем недавно вот точно так же сидел у костра на посту на двухсот пятидесятом метре. С виду он ничем не отличался... Но было что-то в нём, не то особый запах, доносимый туннельными сквозняками, не то особенное настроение, аура что ли, присущая только этому туннелю и придававшая ему его индивидуальность, делавшая его непохожим на все остальные. Артём вспомнил, как отчим говорил как-то, что нет в метро двух одинаковых туннелей, да и в одном и том же два разных направления – и те отличаются. Эта сверхчувствительность развивалась с долгими годами походов, и не у всех. Отчим называл это «слышать туннель», и это у него было, он этим гордился и не раз признавался Артёму, что уцелел в очередной переделке только благодаря этому своему чувству. У других, несмотря на все их долгие странствия по метро, ничего такого не получалось. Некоторые приобретали необъяснимый страх, кто-то слышал звуки, голоса, постепенно сходил с ума, но все сходились в одном: даже когда в туннелях нет ни души, они всё равно не пустуют. Что-то невидимое и почти неощутимое медленно и тягуче текло по ним, наполняя их своей собственной жизнью, словно тяжёлая стылая кровь в венах каменеющего левиафана.
      И сейчас, не слыша больше голосов дежурных, тщетно пытаясь увидеть что-либо во тьме, стремительно густеющей в десяти шагах от огня, Артём начинал понимать, что имел в виду отчим, рассказывая ему о «чувстве туннеля». Дальше этого места ему не приходилось ещё ступать в сознательном возрасте, и хотя он знал, что за нечёткой границей, очерченной пламенем костра, где багровый свет мешался с дрожащими тенями, есть ещё люди, но в данное мгновение это представлялось ему невероятным. Казалось, жизнь кончалась в десяти шагах отсюда, впереди больше ничего не было, только мёртвая чёрная пустота, отзывающаяся на крик обманчивым глухим эхом. ...Но если сидеть так долго, если заткнуть уши, и гам болтающих дежурных останется снаружи, если смотреть вглубь не так, будто пытаешься там что-то особенное выглядеть, а иначе, словно пытаешься взгляд свой растворить во мгле, вместе с собой, слиться с ним, стать частью этого левиафана, не чужеродным телом, а клеткой его организма, то сквозь руки, закрывающие доступ звукам из внешнего мира, минуя и органы слуха, - напрямую в мозг начнёт литься тонкая мелодия – неземное звучание недр, смутное, непонятное... Совсем не тот тревожный зудящий шум, плещущий из разорванной трубы в туннеле между Алексеевской и Рижской, нет, нечто иное, чистое, глубокое...
      Ему чудилось, что на время он сумел окунуться в тихую реку этой мелодии, и вдруг, не разумом, а скорее проснувшейся в нём интуицией, разбуженной, наверное, в том самом месте шумом из разорвавшейся трубы, постиг суть этого явления, не понимая его природы. Потоки, выплёскивающиеся наружу из той трубы, как ему показалось в ту секунду, были тем же, что и эфир, неспешно струившийся по туннелям, но в трубе они были гнойными, заражёнными чем-то, беспокойно бурлящими, и в тех местах, где вспухшие от напряжения трубы лопались, гной этот изливался толчками во внешний мир, неся с собой тоску, тошноту и безумие всем живым существам...
      Артёму показалось вдруг, что он стоит на пороге понимания чего-то очень важного, как если бы последние полчаса его блужданий в кромешной тьме туннелей и в сумерках собственного сознания приподняли завесу над великой тайной, отделяющей всех разумных созданий от познания истинной природы этого гротескного мирка, выгрызенного прошлыми поколениями в недрах Земли. Но вместе с тем ему стало и страшно, словно он только что заглянул в замочную скважину двери, надеясь узнать, что за ней, и увидел лишь нестерпимый свет, бьющий изнутри и опаляющий глаза. И если открыть дверь, то свет этот хлынет неудержимо и испепелит на месте того дерзкого, что решится открыть запретную дверь. Но свет этот – и есть Знание.
      Весь этот вихрь мыслей, ощущений и переживаний захлестнул Артёма слишком внезапно, он был совершенно не готов ни к чему похожему и потому испуганно отпрянул. Нет, всё это было всего лишь фантазией. Не слышал он ничего и ничего не осязал, опять игра воображения. Со смешанным чувством облегчения и разочарования он теперь, заглянув в себя, наблюдал, как раскрывшаяся на мгновение перед ним перспектива, все далёкие грозные и прекрасные горизонты, - стремительно меркнут, тают и перед мысленным взором вновь встаёт привычное мутное марево. Он испугался этого знания, отступил, и теперь приподнявшаяся было завеса тяжело опустилась обратно, быть может, - навсегда. Ураган в его голове затих так же внезапно, как и начался, опустошив и утомив его рассудок.
      Артём, потрясённый, сидел и всё пытался понять, где же заканчивались его фантазии и начиналась реальность, если, конечно, такие ощущения вообще могли быть реальны. Медленно-медленно его сознание наливалось горечью опасения, что он стоял в шаге от просветления, от самого настоящего просветления, но не решился, не отважился отдаться на волю течения эфира, и теперь ему, может, всю жизнь остаётся лишь бродить в потёмках, оттого что однажды он убоялся света подлинного Знания. «Но что такое Знание?» – спрашивал он снова и снова, пытаясь оценить то, от чего он столь поспешно и трусливо отказался. Погружённый в свои мысли, он и не заметил, что по крайней мере несколько раз успел уже произнести эти слова вслух.
      - Знание, парень – это свет, а незнание – тьма! – охотливо объяснил ему один из дежурных. – Верно? - весело подмигнул он своим товарищам.
      Артём оторопело уставился на него и так бы и сидел, но вернулся Бурбон, поднял его и попрощался с остальными, сказав, что они бы, мол, и ещё задержались, но торопятся.
      - Смотри! – грозно сказал ему вслед командир заставы. – Отсюда я тебя с оружием выпускаю, - он махнул рукой на Артёмов автомат, - но обратно ты у меня уже с ним не зайдёшь. У меня по этому поводу инструкции чёткие.
      - Говорил я тебе, болван... – раздражённо прошипел Артёму Бурбон, когда они поспешно зашагали от костра. – Вот теперь как хочешь обратно, так и пробирайся. Хоть это, с боем. Мне вообще плевать. Вот ведь знал, знал ведь, что так, мать твою, всё и будет!
      Артём всё молчал, да он и не слышал почти ничего из того, что выговаривал ему Бурбон. Вместо этого он вдруг вспомнил, что отчим говорил тогда же, когда объяснял про уникальность и неповторимость каждого туннеля, что у любого из них есть своя мелодия, и что можно научится её слушать. Отчим, наверное, хотел просто выразиться красиво, но вспоминая то, что он ощущал, сидя у костра, Артём подумал, что вот оно, что ему именно это и удалось. Что он слушал, на самом деле слушал – и слышал! – мелодию туннелей. Но воспоминания о произошедшем быстро блекли, и через полчаса Артём не мог уже поручиться, что всё это действительно произошло с ним, а не причудилось, навеянное игрой пламени.
      - Ладно... Ты, наверное, не со зла, просто в башке нет ни хрена, - примирительно сказал Бурбон. – Если я это, с тобой неласковый, ты извини. Работа нервная. Ну ладно, вроде выйти удалось, уже хорошо. Теперь нам топать до Проспекта по прямой, без остановок. Там это, отдохнём. Если всё спокойно будет, то много времени не займёт. А вот дальше – проблема.
      -  А ничего, что мы так идём... Я имею в виду, что когда мы с караванами ходим от ВДНХ, меньше чем втроём не идём, замыкающий там обязательно, и вообще... – спросил Артём, оглядываясь назад.
      - Тут, пацан, конечно, есть свой плюс, чтобы караванами ходить, с замыкающим и со всеми делами, - начал толковать Бурбон. – Но, пойми меня правильно, есть и конкретный минус. Это не сразу доходит. На своей шкуре только. Я раньше тоже боялся. Что втроём – мы раньше с пацанами нашими вообще меньше чем впятером не ходили, а так даже и вшестером и больше. Думаешь, поможет? А вот ни хрена не помогает. Шли мы однажды с грузом, и поэтому с охраной: двое спереди, трое в центре, ну и замыкающий, типа, по всей науке. От Третьяковки шли к этой... раньше Марксистской называлась... Так себе был туннель. Он сразу мне не понравился... Какой-то там гнилью тянуло... И туман стоял... И видно так хреново было, в пяти шагах – уже ничего, фонарь особо не помогал. Ну, мы верёвку решили привязать к ремню, замыкающему, в середине одному, и одному в начале. Чтоб не отстать в тумане. И вот мы идём, всё нормально, спокойно, прогулочным шагом, спешить некуда, никого, тьфу-тьфу, пока не встречаем, ну, думаю, меньше чем за сорок минут дойдём.
      - И что, меньше чем за сорок дошли? – из вежливости поинтересовался Артём.
      - Меньше. Намного меньше, пацан. Где-то посередине Толян, он в центре шёл, спрашивает что-то у замыкающего на ходу. Ну, тот молчит. Толян это, подождал и переспрашивает.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.