Metpo

Да его из конца в конец на поезде проехать всего-то час и занимало… А ведь люди теперь неделями идут и чаще всего не доходят… И никогда не знаешь, что тебя на самом деле ждёт за поворотом. Вот мы вроде на Рижскую с гуманитарной помощью идём… Но проблема в том, что никто, и ни я, ни Дежурный в том числе, не готов поручиться на сто процентов, что когда мы туда придём, нас не встретят шквальным огнём. Или мы не обнаружим выжженную станцию без единой живой души. Или не выяснится, что Рижская теперь присоединена к Ганзе, и поэтому нам выхода в остальную часть метро больше нет и никогда не будет. Нету точной информации… Получил вчера утром сведения, всё, уже к вечеру устарели, и полагаться на них сегодня нельзя. Это всё равно что идти через зыбучие пески по карте столетней давности. Гонцы так долго добираются, что сообщения, которые они несут, часто оказываются либо уже ненужными, либо уже неверными. Истина искажается. И всё это очень странно… Люди никогда не оказывались в таких условиях… И страшно подумать, что же будет, когда у нас кончится топливо для генераторов и не будет больше электричества… Читали у Уэллса "Машину Времени"? Так вот там были такие морлоки…
      Для Артёма это был уже второй разговор в подобном духе за последние два дня, и он уже слышал о морлоках и Герберте Уэллсе, и повторения его он отчего-то вовсе не хотел. И поэтому, несмотря на Женькины попытки протестовать, он решительно вернул разговор в первоначальное русло:
      - Ну, а что известно о метро вашему поколению?
      - Мм… О дьявольщине в туннелях говорить - дурная примета… О Метро-2 и о Невидимых Наблюдателях? Не буду. Но вот о том, кто где живёт, кое-что рассказать любопытного могу. Вот вы знаете, например, что там где раньше Пушкинская была - там ещё на две другие станции переход - на Чеховскую и на Тверскую, - там теперь фашисты всё захватили?
      - Какие ещё фашисты? - недоумённо спросил Женька, и Артём удовлетворённо отметил про себя, что и Женьку, оказывается, можно удивить.
      - Натуральные фашисты. Когда-то давно, когда мы ещё жили там, - командир показал пальцем наверх, - были такие. Бритоголовые были - и ещё одни, назывались РНЕ. Шут знает, что это значит, сейчас уже и не помнит никто, да и сами они, наверное, уже не помнят. Потом, вроде, исчезли. Не слышно о них ничего и не видно. И вот вдруг некоторое время назад на Пушкинской объявились. "Метро - для русских!". Слышали такое? Или вот: "Делай добро - чисти метро!". Вышвырнули всех нерусских с Пушкинской, потом и с Чеховской, и до Тверской добрались - под конец уже озверели, начались расправы. Теперь там у них Рейх. Четвёртый или пятый… Что-то около того. Дальше пока, вроде, не лезут, но историю двадцатого века наше поколение ещё помнит. А ведь мутанты эти с Филёвской линии, между прочим, существуют на самом деле… Да что мутанты! Чёрные наши одни чего стоят! А есть ещё разные сектанты, сатанисты, коммунисты... Кунсткамера. Просто кунсткамера.
      Они проехали мимо выбитых дверей в брошенные служебные помещения. То ли уборные там были раньше, то ли комнаты убежищ... Всю обстановку, были ли это железные двухярусные кровати или грубая кондовая сантехника, давно уже растащили, и теперь в пустые чёрные комнаты, разбросанные по туннелям, никто не совался. Хоть и знали, что там вроде бы ничего нет... Да чем чёрт не шутит.
      Впереди стало заметно слабое мерцание. Они приближались к Алексеевской. Станция была малонаселена и патруль они выставляли только один, на пятидесятом метре - большего не могли себе позволить. Командир отдал приказ остановиться метрах в сорока от костра, разожжённого патрулём с Алексеевской, и несколько раз включил и выключил фонарь в определённой последовательности, давая условный сигнал. На фоне костра обозначился чёрный силуэт - к ним шёл проверяющий. Ещё издалека он крикнул им:
      - Стойте на месте! Не приближайтесь!
      Артём спросил себя, неужели действительно может так случиться, что однажды их не признают на станции, которая всегда казалась и считалась дружественной, и встретят в штыки?
      Человек, не спеша, приблизился к ним. Одет он был в тёртые камуфляжные штаны и ватник, на груди жирно намалёвана была буква "А" - видимо, от названия станции. Впалые щёки его были небриты, глаза подозрительно поблескивали, а руки поглаживали ствол висящего на шее автомата. Он вгляделся в их лица, успокоенно улыбнулся, в знак доверия перекинул автомат на спину, и сказал:
      - Здорово, мужики! Как живёте-можете? Это вы на Рижскую? Знаем-знаем, предупреждены. Пошли!
      Командир принялся о чём-то расспрашивать его, но как-то неразборчиво, слышно толком не было, и Артём, надеясь, что и их тоже никто не расслышит, сказал Женьке тихонько:
      - Заморенный он какой-то. Мне кажется, не от хорошей жизни это они с нами объединяться собрались.
      - Ну так что с того? У нас тоже свои интересы. Если наша администрация на это идёт, значит, нам это надо. Не из благотворительности же мы их кормить будем.
      Миновав костёр на пятидесятом метре, у которого сидел второй дозорный, одетый так же, как и встретивший их, дрезина выкатилась на станцию. Алексеевская была плохо освещена, и люди, населявшие её, были молчаливы и унылы. На гостей с ВДНХ, впрочем, они смотрели дружелюбно. Отряд остановился посередине платформы, и командир объявил перекур. Артёма с Женькой оставили на дрезине - охранять, а остальных позвали к костру.
      - Про фашистов и про Рейх я ещё ничего не слышал, - сказал Артём.
      - Мне рассказывали, что где-то в метро фашисты есть. Но вот только говорили, что они на Новокузнецкой.
      - Кто рассказывал?
      - Лёха говорил, - неохотно признался Женька.
      - А он ведь тебе много ещё чего интересного рассказал, - напомнил Женьке Артём.
      - Но фашисты ведь и вправду есть! Ну, перепутал человек место. Но не соврал ведь! - оправдывался тот.
      Артём замолчал и задумался. Перекур на Алексеевской должен был продолжаться не меньше получаса - у командира был какой-то разговор к начальнику Алексеевской - переговоры об объединении продолжались. Потом они должны были двигаться дальше. До конца дня надо было дойти до Рижской, переночевать там, чтобы на следующий день, решив все вопросы и осмотрев найденный кабель, отправлять обратно гонца с запросом дальнейших указаний. Если кабель можно будет приспособить для сообщения между тремя станциями, его надо будет разматывать и подключать телефонную связь. Но если он окажется негодным, они должны будут сразу возвращаться на станцию.
      Таким образом, в его распоряжении было максимум два дня на то, чтобы придумать предлог, под которым можно было бы пройти через внешние кордоны на Рижской, ещё более подозрительные и придирчивые, чем внешние, северные, патрули ВДНХ, - ведь за Рижской начиналось большое метро - и южный кордон Рижской подвергался нападениям намного чаще. Пусть опасности, угрожавшие населению Рижской, были не столь таинственны и страшны, как Угроза, нависшая над ВДНХ, но зато они были намного разнообразнее, и бойцы, оборонявшие южные подходы Рижской, никогда не знали, чего именно ждать, и потому были готовы ко всему.
      От Рижской к Проспекту Мира шло два туннеля, засыпать ни один из них по каким-то соображениям не представлялось возможным, и "рижанам" приходилось перекрывать оба. На это уходило слишком много сил. Поэтому для них и было жизненно важно обезопасить северное направление. Объединяясь с Алексеевской и, самое главное, с ВДНХ, они таким образом перекладывали бремя защиты северного направления на их плечи, обеспечивали спокойствие в туннелях между станциями - а значит, возможность использования их для хозяйственных целей. Для ВДНХ же это был прежде всего удобный случай для экспансии и расширения своего влияния, своей территории и своей мощи.
      В связи с грядущим объединением внешние заставы "рижан" были особенно бдительны, - необходимо было доказать будущим товарищам, что в вопросе обороны южных рубежей на них можно положиться. Поэтому пробраться через кордоны как в одном, так и в другом направлении виделось очень затруднительным. В течение одного, максимум, двух дней Артёму предстояло решить эту проблему.
      Однако, эта задача, какой бы сложной она ни была, вовсе не казалась невыполнимой. Вопрос был в том, что делать дальше. Даже если проникнуть за южные заставы удастся, надо ещё найти относительно безопасный путь к Полису. Из-за того, что решение приходилось принимать срочно, у Артёма совершенно не оказалось времени обдумать свой путь к Полису на ВДНХ, где он мог бы расспросить об опасностях знакомых челноков, не вызвав ничьих подозрений. Спрашивать о дороге к Полису ни у Женьки, и тем более ни у кого другого из их отряда Артём не хотел, так как прекрасно понимал, что это неизбежно вызовет подозрения, а уж Женька точно поймёт, что Артём что-то затевает. Друзей ни на Алексеевской, ни на Рижской у Артёма не было и доверять в таком важном вопросе незнакомцам он не собирался.
      Воспользовавшись тем, что Женька отошёл поболтать с сидевшей неподалёку от них на платформе девушкой, Артём украдкой достал из рюкзака крошечную карту метро, отпечатанную на обратной стороне обуглившегося по краям рекламного листка, прославлявшего давно сгинувший вещевой рынок, и обвёл Полис несколько раз огрызком простого карандаша.
      Путь до него, казалось, был так прост и недолог… В те странные далёкие времена, о которых рассказывал им командир, в те времена, когда людям не приходилось брать с собой оружие, пускаясь в путешествие от станции к станции, даже если им предстояло сделать пересадку и оказаться на чужой линии, когда дорога от одной конечной до другой, противоположной, не занимала и часа, в те времена, когда туннели населяли только гремящие мчащиеся поезда, расстояние, разделяющее ВДНХ и Полис можно было бы одолеть быстро и беспрепятственно. Прямо по ветке до Тургеневской, там - переход на Чистые Пруды, как они назывались на старенькой карте, которую разглядывал Артём, или на Кировскую, в которую вновь переименовали её овладевшие ей коммунисты, и по красной, Сокольнической, линии - прямо к Полису… В эпоху поездов и ламп дневного света такой поход не занял бы и тридцати минут… Но с тех пор, как слова "красная линия" стали писаться с большой буквы, и кумачовый стяг повис над переходом на Чистые Пруды, да и собственно Чистые Пруды перестали быть таковыми, нечего уже было и думать о том, чтобы пытаться попасть в Полис наикратчайшим путём.
      По известным обстоятельствам руководство Красной Линии оставило свои попытки насильно осчастливить население всего метро, распространив на него власть Советов, (но не в силах отказаться от этой мечты, продолжая амбициозно называть его Метрополитеном им. В.И.Ленина) и приняло новую доктрину, допускающую возможность построения коммунизма на отдельно взятой линии метрополитена. Однако, несмотря на кажущуюся миролюбивость режима, его внутренняя параноидальная сущность ничуть не изменилась. Сотни агентов службы внутренней безопасности, по старинке и даже с некоторой ностальгией именуемой КГБ, постоянно пристально следили за счастливыми обитателями Красной Линии, а уж их интерес к гостям с других линий был поистине безграничен. Вообще говоря, без специального разрешения руководства «красных» никто не мог проникнуть ни на одну из их станций. А постоянные проверки паспортов, тотальная слежка и общая клиническая подозрительность немедленно выявляли как случайно заблудших странников, так и засланных шпионов. Первые приравнивались ко вторым, судьба и тех, и других была весьма печальна. Поэтому Артёму нечего было и помышлять о том, чтобы добраться до Полиса через три станции и три перегона, принадлежащих Красной Линии.
      И не могла, наверное, быть такой простой дорога к самому сердцу метро. В Полис… Одно это название, произнесённое кем-то в разговоре, заставляло Артёма, да и не только его, умолкнуть в благоговении. Он и сейчас отчётливо помнил, как в самый первый раз услышал незнакомое слово в рассказе какого-то отчимова гостя, а потом, когда гость этот ушёл, спросил у него тихонько, что же это слово значит. Сухой тогда посмотрел на него внимательно и с еле различимой тоской в голосе сказал: "Это, Артёмка, последнее, наверное, место на Земле, где люди живут как люди. Где они не забыли ещё, что это значит - "человек", и как именно это слово должно звучать", отчим грустно усмехнулся и добавил: "Это - Город…"
      Полис находился на площади самого большого в Московском Метрополитене перехода, на сплетении четырёх разных линий, и занимал целых четыре станции метро - Александровский Сад, Арбатскую, Боровицкую и Библиотеку им. Ленина, вместе с переходами, соединяющими эти станции. На этой огромной жилой территории размещался последний подлинный очаг цивилизации, последнее место, где жило так много людей, что провинциалы, однажды побывавшие там, не называли уже это место иначе как Город. Кто-то дал Городу другое название - Полис, впрочем, означавшее то же самое. И, может, от того, что в этом слове слышалось далёкое и еле уловимое эхо могучей и прекрасной древней культуры, словно обещавшей своё покровительство поселению, чужое слово прижилось.
      Полис был для метро явлением совершенно уникальным. Там, и только там можно было всё ещё встретить хранителей тех старых и странных знаний, применения которым в суровом новом мире с его изменившимися законами просто не было. Знания эти для обитателей почти всех остальных станций, в сущности, для всего метро, медленно погружавшегося в пучину хаоса и невежества, становились никчемными, как и их носители. Гонимые отовсюду, единственное своё пристанище они находили в Полисе, где их ждали всегда с распростёртыми объятиями, потому что правили здесь их собратья. Потому в Полисе, и только в Полисе можно было всё ещё встретить дряхлых профессоров, у которых когда-то были кафедры в славных университетах, ныне полуразрушенных, опустевших и захваченных крысами и плесенью. Только там - последних художников, артистов, поэтов. Последних физиков, химиков, биологов… Тех, кто внутри своей черепной коробки хранил всё то, чего человечеству удалось достичь и познать за тысячи лет непрерывного развития. Тех, с чьей смертью всё это было бы утрачено навек.
      Находился Полис в том месте, где когда-то был самый центр города, по имени которого нарекли метро. Причём прямо над Полисом возвышалось здание Библиотеки им. Ленина - самого обширного хранилища информации ушедшей эпохи. Сотни тысяч книг на десятках языков, охватывающие, вероятно, все области, в которых когда-либо работала человеческая мысль и накапливались сведения. Сотни тонн бумаги, испещрённой всевозможными буквами, знаками, иероглифами, часть из которых уже некому было читать, ведь языки, на которых они были написаны, сгинули вместе с народами, которые на них говорили… Но всё же огромное количество книг ещё могло быть прочтено и понято, и умершие столетия назад люди, написавшие их, ещё могли обо многом поведать живущим.
      Изо всех тех немногих конфедераций, империй и просто могущественных станций, которые в состоянии были отправлять на поверхность экспедиции, только Полис посылал сталкеров за книгами. Только там знания имели такую ценность, что ради них были готовы рисковать жизнями своих добровольцев, выплачивать баснословные гонорары наёмникам и отказывать себе в материальных благах во имя приобретений благ духовных. И несмотря на кажущуюся непрактичность и идеализм руководства Полис стоял год за годом, и беды обходили его стороной, а если что-то угрожало его безопасности, казалось, всё метро готово было сплотиться для его защиты. Отголоски последних сражений, происходивших там во время памятной войны между Красной Линией и Ганзой, уже затихли, и вновь вокруг Полиса образовалась тонкая волшебная аура сказочной неуязвимости и благополучия.
      И когда Артём думал об этом удивительном месте, ему совсем не казалось странным, что дорога к нему просто не может быть лёгкой, она обязательно должна быть трудной и полной опасностей, иначе сама цель его похода утратила бы часть своей загадочности и очарования.
      Если поход через Кировскую, по Красной Линии - к Библиотеке имени Ленина представлялся совсем невозможным и слишком рискованным, чтобы даже попытаться это сделать, то преодолеть патрули Ганзы и идти по Кольцу ещё можно было попробовать. Артём вгляделся в обугленную карту внимательнее.
      Вот если бы ему удалось проникнуть на внутренние территории Ганзы, выдумав какой-нибудь предлог, уболтав охрану кордона, прорвавшись с боем, или ещё как нибудь, тогда дорога до Полиса была бы всё ещё довольно короткой. Артём уткнул палец в карту и повёл им по линиям. Если спускаться от Проспекта Мира направо по Кольцу, всего через две станции, принадлежащие Ганзе, он вышел бы к Курской. Там можно было бы сделать пересадку на Арбатско-Покровскую линию, а оттуда уже и рукой подать до Арбатской – то есть, до самого Полиса. Правда, на пути вставала Площадь Революции, отданная после войны Красной Линии в обмен на Библиотеку имени Ленина, но ведь красные гарантировали свободный транзит всем путникам, и это было одно из основных условий мирного договора. И так как Артём вовсе не собирался выходить на саму станцию, а только хотел проследовать мимо, то его, по идее, должны были беспрепятственно пропустить. Поразмыслив, он решил пока остановиться на этом плане и попытаться по пути разузнать подробности о тех станциях, через которые ему предстояло пройти. Если же что-то не заладится, сказал он себе, всегда можно будет найти запасной маршрут. Всматриваясь в переплетение линий и в обилие пересадочных станций, Артём подумал, что командир, пожалуй, слегка перегибал, живописуя трудности самых даже коротких и незамысловатых походов по метро. Вот, например, можно было спуститься от Проспекта Мира не направо, а налево – Артём повёл палец вниз по Кольцу – до Киевской, а там через переход либо по Филёвской, либо по Арбатско-Покровской линии – два перегона до Полиса. Задача больше не казалась Артёму невыполнимой. Это маленькое упражнение с картой добавило ему уверенности в себе. Теперь он знал, как действовать, и больше не сомневался в том, что когда караван дойдёт до Рижской, он не вернётся с отрядом обратно на ВДНХ, а продолжит свой поход к Полису.
      - Изучаешь? – над самым ухом спросил подошедший Женька, которого Артём просто не заметил, погрузившись в свои мысли. От неожиданности Артём прямо подскочил на месте и смущённо попытался спрятать карту.
      - Да нет... Я это... Хотел найти по карте эти станции, где Рейх этот, про который нам рассказывали сейчас.
      - Ну и чего, нашёл? Нет? Эх, ты, дай покажу, – с чувством превосходства сказал Женька. В метро он ориентировался намного лучше Артёма, да и других сверстников, и это было предметом его особенной гордости. С первого раза он безошибочно ткнул в тройной переход между Чеховской, Пушкинской и Тверской. Артём вздохнул. Это был вздох облегчения, но Женька решил, что это он от зависти.
      - Ничего, придёт время – тоже будешь разбираться в этом деле не хуже моего, - решил утешить он Артёма. Артём изобразил на лице признательность и поспешил перевести разговор на другую тему.
      - А сколько времени у нас здесь привал? – спросил он.
      - Молодёжь! Подъём! - раздался в ответ зычный бас командира, и Артём понял, что отдыхать больше не придётся, а перекусить он так и не успел.
      Снова была их с Женькой очередь вставать на дрезину. Заскрежетали рычаги, загрохотали по бетону кирзовые сапоги, и они снова ступили в туннель.
      На этот раз отряд двигался вперёд молча, и только командир, подозвав к себе Кирилла, шёл с ним в ногу и, что-то тихонько обсуждал. Артёму не было слышно ровным счётом ничего, да и вслушиваться не было ни желания, ни сил – всё отнимала треклятая дрезина.
       Замыкающий, оставленный в одиночестве, чувствовал себя явно не в своей тарелке и боязливо оглядывался назад. Артём стоял на дрезине лицом назад, и ему было видно, что как раз сзади-то ничего страшного и нет, но вот посмотреть через плечо вперёд в туннель так и подмывало. Этот страх и неуверенность преследовали его всегда, да и не только его. Любому одинокому путнику знакомо это ощущение. Придумали даже особое название – «страх туннеля» - когда идёшь по туннелю, особенно с плохим фонарём, всегда кажется, что опасность – прямо за твоей спиной. Иной раз это чувство так обостряется, что спиной прямо-таки ощущаешь чей-то тяжёлый взгляд, или не взгляд даже... Кто знает, кто или что там, и как оно воспринимает мир... И так, бывает, невыносимо оно гнетёт, что не выдержишь, повернёшься молниеносно – ткнёшь лучом в черноту – а там никого... Тишина... Пустота... Всё вроде спокойно... Но пока смотришь назад, до боли в глазах вглядываешься во тьму, оно уже сгущается за твоей спиной – опять за твоей спиной – и хочется снова метнуться вперёд, посветить вперёд в туннель – нет ли там кого, не подобрался ли кто, пока смотрел назад... И опять... Тут главное - самообладание не потерять, не поддаваться этому страху, убедить себя, что бред это всё, что нечего бояться, что слышно же ничего не было...
      Но трудно очень с собой справиться, особенно когда в одиночку идёшь. Люди так с ума сходили. Просто не могли больше успокоиться, даже когда на станцию приходили. Потом, конечно, понемногу отходили, но в туннель войти снова не могли себя заставить – их немедленно охватывало то самое давящее беспокойство, хоть немного знакомое каждому жителю метро, но для них превратившееся в губительное наваждение.
      - Не бойся, я смотрю! – ободряюще крикнул Артём замыкающему. Тот кивнул, но через пару минут не выдержал и снова оглянулся. Трудно...
      - У Серёги один знакомый вот именно так и съехал, – тихо сказал Женька, сообразив, что Артём имеет в виду. – У него, правда, причина на то более серьёзная была. Он, понимаешь ли, пионер-герой такой был, решил в одиночку через тот самый туннель на Сухаревской пройти, помнишь, про который я тебе тогда рассказывал? Через который в одиночку пройти никак нельзя, а с караваном – запросто?
      - Что такое пионер-герой? – не постеснялся уточнить Артём, услышав непонятное сочетание.
      - Ну, это... В-общем... Пионеры это, ну ты знаешь – на Красной Линии... Почему они герои, я, честно говоря сам точно не знаю, но когда Серёга рассказывал, он его именно так назвал. Не знаю, что он там имел в виду... – замялся Женька.
      - Ну ладно, чёрт с этими героями – чего там дальше?
      - Выжил парень. И знаешь почему выжил? – Женька ухмыльнулся. – Потому что дальше сотого метра зайти храбрости не хватило. Когда он туда уходил, бравый такой был, решительный. Ха... Через двадцать минут вернулся – глаза вытаращенные, волосы на голове дыбом стоят от страха, ни слова по-человечески произнести не может... Так от него и не добились больше ничего – он с тех пор говорит как-то бессвязно, всё больше мычит. И в туннели больше ни ногой – так и торчит на Сухаревской, попрошайничает. Он теперь там местный юродивый. Мораль ясна?
      - Да, - неуверенно сказал Артём, потому что из этой поучительной истории можно было с равным успехом извлечь несколько противоположных моралей.
       Некоторое время отряд двигался в полной тишине. Артём вновь погрузился в свои планы, и шёл так довольно долго, пытаясь изобрести нечто правдоподобное, что можно было сказать на заставе на выходе с Рижской, чтобы выбраться к Проспекту Мира, пока не понял, что звучание мысленных разговоров в его голове заглушается постепенно растущим странным шумом, тянущимся из туннеля впереди. Шум этот, почти неуловимый вначале, находящийся где-то на зыбкой границе слышимого и ультразвука, медленно и совсем незаметно креп, так что невозможно было определить тот момент, когда Артём начал слышать его. К тому моменту, как он его осознал, тот звучал уже довольно сильно, будто свистящий шёпот, непонятный, нечеловеческий. Артём быстро взглянул на остальных. Все двигались слаженно и молча. Командир больше ни о чём не говорил с Кириллом, Женька думал о чём-то своём, и замыкающий спокойно смотрел вперёд, перестав нервно вертеться. Никто из них не проявлял ни малейшего беспокойства. Они ничего не слышали. Ничего! Артёму стало страшно. Спокойствие и молчание всего отряда, все более заметное на фоне нарастающего шипения было совершенно непостижимым и пугающим. Артём бросил рукоять и выпрямился в полный рост. Женька удивлённо посмотрел на него. Глаза его были ясны и в них не было ни следа дурмана или чего-то такого, чего Артём боялся там найти.
      - Ты чего? – спросил он недовольно. – Устал, что ли? Ты сказал бы заранее, а не бросал так вот.
      - Ты ничего не слышишь? – недоумевающе спросил Артём и что-то в его голосе заставило перемениться выражение Женькиного лица.
      Тот прислушался тоже, не переставая работать руками. Дрезина, однако, пошла медленнее, потому что Артём всё ещё стоял с растеряным видом и ловил отзвуки загадочного шума.
      Командир заметил это и обернулся:
      - Что там с вами? Батарейки сели?
      - Вы ничего не слышите? – спросил Артём и у него.
      И вместе с тем в душу к нему закралось гадкое ощущение, что на самом-то деле нет никакого шума – вот никто ничего и не слышит. Просто это у него крыша поехала, просто это от страха ему мерещится всякое. От рассказов от всяких, от неотступно, в шаге за спиной замыкающего, ползущей за ними тьмы. Командир дал знак остановиться, чтобы не мешали скрип дрезины и грохот сапог, замер, руки его поползли к рукоятке автомата, он стоял неподвижно и напряжённо вслушивался, повернувшись к туннелю одним ухом. Странный звук был тут как тут, Артём теперь слышал его довольно отчётливо, и чем чётче и яснее он становился, тем внимательнее Артём всматривался в лицо командира, пытаясь понять, слышит ли и тот всё то, что наполняло его сознание всё усиливающимся беспокойством. Но черты лица у командира постепенно разглаживались, он явно успокаивался, и Артёма захлестнуло жгучее чувство стыда. Ещё бы –остановил отряд из-за какой-то ерунды, сдрейфил, да ещё и других переполошил.
      Женька, очевидно, тоже ничего не слышал, хотя и пытался. Бросив, наконец, это занятие, он с ехидной усмешкой посмотрел на Артёма, и, заглядывая ему в глаза, проникновенно спросил:
      - Глюки?
      - Да пошёл ты! – неожиданно раздражённо бросил Артём. – Что вы все, оглохли что ли?
      - Глюки! - удовлетворённо заключил Женька.
      - Тишина. Совсем ничего. Тебе показалось, наверное. Ничего, это бывает, не напрягайся, Артём. Берись давай и поехали дальше, - мягко, чувствуя ситуацию, сказал командир, и сам пошёл вперёд.
      Артёму ничего не оставалось, как послушаться и вернуться на место. Он честно попытался убедить себя, что шёпот ему только показался, и что это всё от напряжения, и пытался расслабиться и не думать ни о чём, надеясь, что вместе с тревожно мечущимися мыслями из головы удастся выкинуть и этот чёртов шум. Ему удалось некоторое время остановить свои мысли, но в опустевшей на мгновения голове звук словно стал гулким, более громким и ясным. Он нарастал по мере того, как они всё глубже продвигались на юг, и когда вырос настолько, что, казалось, заполнил всё метро, Артём вдруг заметил, что Женька работает только одной рукой, а другой как-то автоматически, видимо не обращая внимания на то, что он делает, потирает себе уши.
      - Ты чего? – шепнул ему Артём тихонько.
      - Не знаю... Закладывает... Свербит как-то, - неуклюже попытался тот передать ощущение.
      - А ничего не слышишь? – с боязливой надеждой спросил Артём.
      - Не, слышать не слышу, но как-то давит, - шепнул в ответ Женька, и прежней иронии не было в его голосе.
      Звучание достигло апогея, и тут Артём понял, откуда оно шло. Одна из труб, идущих вдоль стен туннеля, так же как и всех остальных туннелей метро, заключающих в себе коммуникации и чёрт знает что ещё, в этом месте словно лопнула, и именно её чёрное жерло, окаймлённое рваными и торчащими в разные стороны железными краями, и издавало этот странный шум. Он шёл из её глубин, и только Артём успел задуматься о том, почему же там внутри ни проводов никаких, ни ещё чего, а сплошная пустота и чернота, как командир внезапно остановился и медленно, натужно выговорил:
      - Мужики, давайте здесь это... Привал сделаем, а то мне что-то нехорошо. В голове муть какая-то.
      Он нетвёрдыми шагами приблизился к дрезине, чтобы присесть на край, но, не дойдя шага, вдруг мешком повалился на землю.. Женька растерянно глядел на него, растирая свои уши уже двумя руками, и не двигаясь с места. Кирилл почему-то продолжил идти дальше в одиночку, как будто ничего и не случилось, никак не реагируя на окрики. Замыкающий сел на рельсы и неожиданно как-то по-детски беспомощно заплакал. Луч фонаря уткнулся в низкий потолок туннеля, и, освещённая снизу, картина стала ещё более зловещей. Артём запаниковал. Очевидно, из всего их отряда рассудок не помутился только у него, но звук стал совершенно нестерпимым, не давая сосредоточиться на сколько-нибудь сложной мысли. Артём в отчаянии заткнул уши, и это немного помогло. Тогда он с размаху влепил пощёчину Женьке, с одуревшим видом трущему свои уши и проорал ему, стараясь заглушить шум, забыв, что тот был слышен только ему:
      - Подними командира! Положи командира на дрезину! Нам нельзя здесь оставаться ни в коем случае! Надо убираться отсюда! – и, подобрав упавший фонарь, бросился вслед за Кириллом, сомнамбулически мерно вышагивающим всё дальше, уже вслепую, потому что без фонаря темнота впереди была хоть глаз выколи.
      К его счастью, тот шёл довольно медленно, и в несколько длинных скачков Артём сумел нагнать его, и хлопнул по плечу, но Кирилл, не замечая его, всё шёл вперёд, и они всё больше удалялись от остальных. Артём забежал вперёд и, не зная что делать, направил луч фонаря Кириллу в глаза. Они были закрыты, но Кирилл вдруг сморщился и сбился с шага. Тогда Артём, удерживая его одной рукой, другой приподнял веко и посветил прямо в зрачок. Кирилл вскрикнул и заморгал, тряся головой, и через доли секунды словно очнулся и открыл глаза, непонимающе смотря на Артёма. Ослеплённый фонарём, он почти ничего не видел, и обратно к дрезине Артёму пришлось тащить его за руку.
      На дрезине лежало бездыханное тело командира, рядом сидел Женька, всё с таким же тупым выражением на лице. Оставив Кирилла у дрезины, Артём метнулся к замыкающему, продолжавшему плакать, сидя на рельсах. Посмотрев ему в глаза, Артём встретил взгляд, полный боли и неведомого страдания, и таким острым было это ощущение, что Артём отшатнулся, и почувствовал, что и у него против воли выступают слёзы.