Наполеон I Бонапарт

Глеб Благовещенский

Наполеон I Бонапарт

Предисловие

Мы сегодня по большей части склонны проявлять скепсис по отношению к гадалкам, магам, прорицателям – иными словами, к тем, кто дерзает предсказывать будущее. С одной стороны, среди них встречается (да и всегда встречалось!) немало проходимцев и мошенников, однако, с другой стороны, под неказистой внешностью гадалки вполне может скрываться Парка, прядущая нить Судьбы. И тогда грань между предсказанием и жизнью может исчезнуть!

Собственно говоря, именно так и случилось с Наполеоном I Бонапартом.

В своем знаменитом психологическом этюде-исследовании, посвященном Наполеону, профессор П. И. Ковалевский (1850–1930) отмечает:

«Существует рассказ, что появление Наполеона I было предсказано за сотни лет, и это предсказание принадлежит Филиппу Дьедонне Ноэлю Оливатусу (Philippe Dieudonne Noel Olivatius). Этот доктор и археолог, занимавшийся некромантией и вызыванием духов, оставил после своей смерти рукопись, которая после революции была найдена генеральным секретарем Парижской Коммуны Франсуа де Мецом (Francois de Metz). Во время производившихся последним обысков в библиотеках бенедиктинских или неневьевских монахов Франсуа де Мец снял копию с манускрипта и обозначил ее 1793 годом. После коронования Наполеона I эта копия была ему представлена и вызвала следующий эпизод. Однажды вечером Наполеон, немного взволнованный, пришел к Жозефине. „Прочтите это, – сказал Наполеон. – «Франция и Италия (la Franco-Italie) произведет на свет сверхъестественное существо. Этот человек, еще совсем молодой, придет с моря и усвоит язык и манеры франкских кельтов. В период своей молодости он преодолеет на своем пути тысячи препятствий, при содействии солдат, генералиссимусом которых он сделается впоследствии. Этот извилистый путь будет для него сопряжен со многими страданиями. Он будет в течение пяти и более лет воевать вблизи от места своего рождения. По всем странам света он будет руководить войною с великой славой и доблестью; он возродит заново романский мир. Он дарует законы германцам; он положит конец смутам и ужасам в кельтской Франции и будет впоследствии провозглашен не королем, как практиковалось раньше, а императором, и народ станет приветствовать его с превеликим энтузиазмом. Он в продолжение десяти лет и более будет обращать в бегство принцев, герцогов и королей. Затем он создаст новых принцев и новых герцогов и с вершины своего высокого трона он воскликнет: „О sidera, о sacra!“ („О небо, о боги!“) У него будет войско, численность которого можно обозначить как 20 000, умноженное на 49; у солдат будет оружие и трубы из железа. У него будет семью семь тысяч лошадей, будут всадники с саблями, пиками и кирасами из стали. У него будет семижды две тысячи человек для управления ужасными машинами, которые станут изрыгать серу, огонь и смерть. В правой руке у него будет орел, символ победы и войны. Он даст народам многие земли и каждому из них дарует мир. Он придет в великий город, создавая и осуществляя великие проекты, здания, мосты, гавани, водостоки и каналы. У него будет две жены…»“

Жозефина прекратила чтение.

– Читайте дальше, – сказал император, не любивший прерывать дело.

„И только один сын! Он отправится воевать в продолжение пятидесяти пяти месяцев в страну, где скрещиваются параллели долготы и широты. Тогда его враги сожгут огнем великий город, и он войдет в него со своими войсками. Он покинет город, превратившийся в пепел, и наступит гибель его армии. Не имея ни хлеба, ни воды, его войска подвергнутся действию такого страшного холода, что две трети его армии погибнут, а половина оставшихся в живых никогда больше не вернется под его начальство. Тогда великий муж, покинутый изменившими ему друзьями, окажется в положении защищающегося и будет тесним даже в своей собственной столице великими европейскими народами. Вместо него будут восстановлены в своих правах короли старинной крови Капетингов.

Он же, приговоренный к изгнанию, пробудет одиннадцать месяцев на том самом месте, где родился и откуда вышел; его будут окружать свита, друзья и солдаты, число которых некогда было семь раз семижды два раза больше (7 x 2 x 7). Через одиннадцать месяцев он и его сторонники войдут на корабль и станут снова на землю кельтской Франции. И он вступит в большой город, где восседал король старинной крови Капетингов, который обратится в бегство, унося с собой знаки королевского достоинства. Возвратясь в свою прежнюю империю, он даст народу прекрасные законы. Тогда его снова прогонит тройной союз европейских народов, после трех с третью лун, и снова посадят на место короля старинной крови Капетингов. И его сочтут умершим как народ, так и солдаты, которые на этот раз, против своей воли, останутся дома. Кельты и французы снова станут поедать друг друга, как тигры и волки. Кровь старинного короля Капетингов будет вечной причиной самых черных измен. Злые будут обмануты и будут уничтожены огнем, и еще огнем. Лилия (la Fleur de Lys, эмблема французского королевского дома) будет существовать, но последние остатки старинной крови будут вечно в опасности. Тогда они станут биться между собою.

Тогда к великому городу подойдет молодой воин. У него на гербе будет петух и лев. И пика будет ему дана великим принцем Востока. Ему чудесным образом поможет воинственный народ бельгийской Франции (la France-Belgique), который соединится с народом Парижа, чтобы положить конец смуте, успокоить солдат и покрыть все оливковыми ветвями.

Они будут сражаться с такой славой в продолжение семи раз семи лун, что тройной союз европейских народов в ужасе и с криками и слезами предложит своих сыновей в качестве заложников, и сами тогда введут у себя законы совершенные, справедливые и любимые всеми.

Тогда мир просуществует двадцать пять лун. Сена, покрасневшая от крови бесчисленных битв, разольется по стране развалин и чумы. Появятся новые смуты от других сеятелей.

Но их прогонит из дворца королей доблестный муж, и после этого он будет признан всей Францией, всеми великими нациями и его нацией – матерью. И он сохранит последние остатки старинной крови Капетингов, чтобы управлять судьбами мира. Он будет выслушивать руководящие советы всей нации и всего народа. Он положит основание (?) плоду, которому не будет конца, – и умрет“.

Чтение манускрипта кончилось. Жозефина спросила императора его мнение о пророчестве. Наполеон дал уклончивый ответ. „Предсказания всегда говорят то, что хотят заставить их предсказать. Однако признаюсь, что это пророчество сильно меня изумляет“».

Подобная двойственность применительно к предсказаниям судьбы, как правило, была присуща великим людям. Например, тот же Леонардо да Винчи, хуливший днем гадалок и отмечавший в своих тетрадях, сколь негодно и бессмысленно их убогое ремесло, с приходом ночи совершенно менял свое к ним отношение: он тайно принимал у себя под покровом тьмы всевозможных вещуний и пророков, жадно выпытывая мельчайшие подробности, могущие пролить хоть какой-то свет на события грядущего…

Есть все основания полагать, что Наполеон и в самом деле не остался равнодушен к предсказанию.

Да и как иначе?

Судьба Наполеона на тот момент блестяще подтверждала слова пророчества, что и говорить.

Только вот внял ли он пророчеству в полной мере?

Пожалуй, вряд ли.

На сей счет История не позволяет нам сделать иного вывода.

«Молодой воин» Наполеон Бонапарт на удивление быстро добился невероятного взлета своей карьеры. Прославившись в баталиях, он снискал горячие симпатии народа. Его невероятная популярность позволила ему войти во дворец монархов и самому стать монархом. Только он на этом отнюдь не остановился. Словно претворяя слова давнего пророчества в жизнь, Наполеон неистово стремился стать владыкой – и не одной отдельно взятой страны, а целого мира! Он стирал с лица земли одни народы, позволяя возникнуть другим. И настал тот миг, когда демиург в нем властно возобладал над человеком, которого к кормилу власти некогда привел простой народ. И тогда император Бонапарт, пожалуй, наверняка перестал «выслушивать руководящие советы всей нации и всего народа». Отмахнувшись от народа, презрев его чаяния, он и впрямь стал мнить себя владыкой целого мира. Да что там – мира! Очень может статься, что своими помыслами он уже начинал стремительно возноситься к Небесам, намереваясь в итоге бросить дерзкий вызов самому Творцу всего Сущего…

И это стало началом конца Наполеона Бонапарта.

Описанию удивительной жизни человека, наделенного высокой и мятежной душой, познавшего невероятные взлеты и сокрушительные падения и осмелившегося низвергнуть все понятия и установки обыденного мира, и посвящена эта книга.

Часть первая. Детство на Корсике

Наполеон I Бонапарт родился на Корсике, в Аяччо, 15 августа 1769 года.

Известный отечественный историк Е. В. Тарле, автор целого ряда работ о Наполеоне, описывает это знаменательное событие так: «…19-летняя жена одного местного дворянина, занимавшегося адвокатской практикой, Летиция Бонапарте, находясь вне дома, почувствовала внезапное приближение родовых мук, успела вбежать в гостиную и тут родила ребенка. Около родильницы никого в этот момент не оказалось, и ребенок из чрева матери упал на пол».

Поистине знаменательное появление на свет! Оно словно бы предвещало, что этому младенцу суждена особенная судьба.

Наполеон Великий. Карт. Буше-Деснуайе по оригиналу Ф. Франсуа-Паскаля-Симона-Жерара

Итак, Корсика…

Корсика – четвертый по величине остров в Средиземном море. Пожалуй, поэтичнее всех о нем поведал в романе «Счастье» (1884) знаменитый французский писатель Ги де Мопассан: «Мир еще в хаосе, буря гор, разделяющих узкие овраги, где бушуют потоки; ни одной равнины, – только исполинские волны гранита или такие же волны земли, поросшие колючим кустарником и высокими лесами каштанов да сосен. Все девственно, дико, пустынно, хотя кое-где и мелькает селение, подобное куче скал на вершине горы. Никакого земледелия, никакого промысла, никакого искусства. Нигде не увидишь куска резного дерева или изваянного камня; ни одного воспоминания о ребяческом или утонченном вкусе предков к милым и прекрасным вещам. Вот что поражает больше всего в этой великолепной и суровой земле: наследственное равнодушие к тому исканию соблазнительных форм, которое называется искусством».

Подобная природа не могла не найти отражения в характере местных жителей. «Островитяне, – говорит Наполеон, – всегда имеют в себе нечто самобытное, благодаря уединению, предохраняющему их от постоянных вторжений и смешений, которым подвергаются жители материков». Это свидетельство героя нашего повествования приводит в своей монографии о Наполеоне легендарный писатель и философ Дмитрий Мережковский, развивая его далее следующим образом:

«„Остров“ значит „уединение, а „уединение“ значит „сила“. Это лучше, чем кто-либо, знает Наполеон.

Точно сама Пречистая Матерь оградила двойною оградою – высью гор и ширью вод Свой возлюбленный Остров от нашей нечисти – „прогресса“, „цивилизации“. Все дико, девственно, пустынно, невинно, не тронуто, не осквернено человеком; все так, как вышло из рук Творца. Чувства людей чисты и свежи, как родники, бьющие прямо из гранитных толщ. Незапамятная древность – юность мира. Так же блеют овцы, пчелы жужжат, как в те райские дни, когда Бога Младенца коза Амалфея кормила молоком, а пчелы Мелиссы – медами горных цветов. То же солнце, то же море, те же скалы: все, как было в первый день творения и будет – в последний.

Вот главная, вечная, единственная учительница Наполеона – Мать-Земля».

Итак, наш герой был корсиканцем.

Что же это за народ такой – корсиканцы?!

Для ответа нам лучше всего обратиться к сочинению швейцарского ученого-энциклопедиста Фридриха Кирхейзена, одного из наиболее авторитетных биографов Наполеона. В своем фундаментальном труде он предлагает нашему вниманию поистине исчерпывающую характеристику обитателей Корсики:

«Изучение этих островитян, из среды которых вышел великий завоеватель мира, во всем их физическом и психическом своеобразии, в их тогдашних привычках, представляет собою не только огромный интерес, но и настоятельную необходимость для понимания личности Наполеона.

Типичный корсиканец – низкого роста, приземистый, но все же стройный и очень гибкий. Кожа его, как кожа всех южан, смугла, а маленькие, почти всегда темные глаза проницательны и живо сверкают. Волосы, на недостаток которых не может пожаловаться ни один корсиканец, почти всегда черны – плешивого корсиканца встретить почти невозможно.

В корсиканском характере объединяются меланхолия со страстностью темперамента. Корсиканец может воспламеняться внезапно, точно вулкан, а через мгновение он уже печален и сентиментально опускает голову. Вообще же он скуп на слова, молчалив, но не лишен красноречия, если представляется случай поговорить. Он сдержан из осторожности, недоверчиво замкнут в общественной жизни, но откровенен и искренен в дружбе. От природы чрезвычайно восприимчивый, он способен на столь же большие страсти и чувства, как и на большие пороки.

В некоторых отношениях чрезвычайно честолюбивый, корсиканец считает величайшим достоинством показать другим свою храбрость или силу, хотя бы в качестве бандита. Он невыразимо страдает, когда видит, что другие подле него превосходят его, и непрестанно стремится уподобиться им или превзойти их. Больше всего он любит оружие – нет ни одного корсиканца, у которого бы его не было. Он скорее откажется от скота, от земли и от плуга, лишь бы купить себе ружье, кинжал и пистолет.

В обращении с оружием корсиканцы были всегда на высоте положения, непрестанная борьба с внутренними и внешними врагами сделала их мужественными и бесстрашными людьми, которых не пугает никакая опасность. Каждый из них был готов постоянно стать жертвой вендетты. Последняя играла когда-то кровавую роль на скалистом острове. Безграничное горе причинила она целому ряду семейств. Корсиканец, находившийся в какой-либо связи с вендеттой, был способен на все: он не боялся ни опасности, ни страданий, ни смерти. Чтобы дать волю своим страстям, он приносил в жертву все: жену и детей, дом и землю, репутацию и положение. Семейные распри тянулись иногда в течение нескольких поколений, и сила их страстности нисколько не ослабевала.

Когда у корсиканца в такой семейной войне убивали кого-либо из его родственников, он клялся отомстить за кровь убитого и не успокаивался до тех пор, пока не находил удовлетворения в вендетте. Исполнив свое дело, он бежал в горы и вел там жизнь бандита, чтобы избегнуть рук сбиров (сбиры – в бывшей Папской области судебные и полицейские служители), ибо попасться к ним считалось величайшим позором. Вендетта была неотвратима. Оставшиеся в живых родственники и другие мстители не могли считать свою жизнь вне опасности: они должны были вести непрестанную оборонительную борьбу с врагом. Чувство мести все больше и больше охватывало людей. Уже детям в раннем возрасте внушалась эта неизгладимая ненависть. Корсиканская женщина, у которой убивали мужа, сохраняла до тех пор его окровавленное платье, пока ее дети не подрастали настолько, что могли понять значение вендетты. Тогда она показывала им одежду отца и воодушевляла на месть убийце. Перед детьми стояла всегда альтернатива: либо вести бесчестную и позорную жизнь, либо же стать убийцами, и, преклоняясь перед честью, они обычно выбирали последнее.

К счастью, в наши дни вендетта почти совершенно исчезла на Корсике. Во времена же Наполеона еще много корсиканских фамилий вели непримиримую войну друг с другом.

Но, насколько страшны корсиканцы в своей ненависти к врагам, настолько же искренне преданы и верны они к друзьям. Дружба и гостеприимство – их лучшие добродетели. Тем не менее они нелегко сближаются между собою: тот, кого они называют своим другом, должен сперва заслужить это. В своем доме они очень щедры даже к чужим, но за порогом едва ли не скупы. Для них священно гостеприимство, и горе тому, кто его нарушает!

Столь же страстны и пламенны, как в ненависти, они и в любви, которая, несмотря на всю пылкость, таит в себе что-то детски-наивное. Молодая девушка, утратившая свою честь, никогда не найдет человека, если на ней не женится соблазнитель. И горе ему, если он этого не сделает! Родственники девушки объединяются между собою, чтобы отомстить тем или иным способом за позор семьи. Корсиканская женщина редко обманывает мужа: прелюбодеяние весьма редкое явление в Корсике. Корсиканский народ чрезвычайно терпеливо и упрямо переносит всякие страдания и лишения, чему немало способствует его умеренность в употреблении алкоголя. Пьянство считается величайшим позором на острове: там действительно трудно встретить пьяного человека.

Несмотря на то что корсиканцы благодаря свойствам своей страны должны были бы стать земледельческим, винодельческим или рыболовным народом, они стали в гораздо большей степени военным племенем. К сельскому хозяйству у них не было склонности. Когда удовлетворялось их желание иметь оружие, других потребностей у них уже больше не было, и поэтому они работали лишь столько, сколько нужно было им для пропитания. Вследствие этого денежный капитал редкое явление на Корсике. Еще даже теперь многие подати уплачиваются натурою. Корсиканец считал унижением своего достоинства работать за деньги: у него было слишком высокое мнение о своем превосходстве над другими. Ввиду этого среди корсиканцев очень мало служащих. Поденщики и прислуга по большей части итальянцы. Лишь в солдатской профессии видели корсиканцы свой идеал. Мужественный, смелый человек, отважно сражавшийся за свое отечество, ценился гораздо больше того, кто оказывал значительные услуги науке или искусству. Военные люди пользовались успехом у женщин, мужчины преклонялись перед ними, а юноши брали с них пример.

Корсиканцы обладают чрезвычайно сильно развитым семейным чувством. Чем больше детей в семье, чем больше родных, тем большим уважением пользуются они у сограждан. Узы родства связывают корсиканские семьи с самыми отдаленными их членами.

Женщина даже в знатной корсиканской семье играла довольно второстепенную роль. Наибольшим уважением пользовалась та, которая производила на свет наибольшее количество детей. Она была подчинена мужчине и не знала другого времяпрепровождения, как служить ему, кормить, беречь и воспитывать его детей. Недостаточно развитая и образованная, она была очень хорошей хозяйкой: экономная, она старалась и сама умножить достояние семьи. С дочерьми отец был большею частью строг и суров, по отношению же к сыновьям выказывал всегда известную слабость. Тем не менее все дети одинаково любили и уважали его как главу семейства.

В своем мышлении корсиканец обнаруживает много логики и рассудительности, если только дело не идет об его собственных интересах. Когда же на сцену появляются они, он становится софистом. Он обладает проницательным умом и умеет блестяще пользоваться им при всяком удобном случае. Он говорит изысканно, старается постоянно пополнить свое образование; манеры его очень мягки, лжи он не терпит, но, тем не менее, не всегда говорит правду.

В потребностях своих он прост и непритязателен. Быть может, в этом и заключается разгадка его нелюбви к работе: ему не нужно много трудиться, потому что он не стремится к богатству. Он не знает ни роскоши, ни излишеств, питается и одевается он очень просто – никакой роскоши не допускает, разве только в оружии.

Его недоверие ко всему, что означает собою культуру и прогресс, тесно связано с историей его отечества. Вековая ожесточенная борьба с угнетателями не проходила бесследно для нации! „Все это сообщает жителю острова, – говорит один анонимный бытописатель Корсики, – перенесенный в нашу эпоху характер итальянца-кватроченто, мужественная гордость которого приводит в восторг художника и возмущает спокойного, честного жителя континента“».

Все эти качества, впитанные Наполеоном прямо с молоком матери, в полной мере проявятся в дальнейшей жизни юного героя и окажут на его судьбу несомненное влияние.

Что же нам известно о детстве Наполеона?

Дом, в котором родился император

Он родился в семье дворян Шарля и Летиции Бонапартов. Помимо него, в семье были еще и другие дети. Впоследствии Наполеон назначил трех своих братьев королями, а четвертого – имперским принцем. Трое сестер, впрочем, тоже не остались внакладе: одна получила статус королевы, другая – титул герцогини, а третью Бонапарт сделал княжной.

Отец Наполеона был социально пассивен, недалек и неразвит. В юности он, будучи высоким красавцем и дамским угодником, еще вел себя достаточно активно, даже участвовал в партизанской войне, что вели корсиканцы против французов. Но потом как-то постепенно сник, смирился со своим убогим положением. Его неоднократные попытки прибиться к той или иной влиятельной политической партии даровали подчас крайне мимолетное процветание, вновь сменявшееся беспросветной нуждой. Увы, Шарль Бонапарт оказался решительно не в состоянии обеспечить должным образом свое достаточно многочисленное семейство. Являясь ходатаем по судебным делам, он растрачивал вырученные деньги на радости собственной плоти, мало заботясь о семье.

Кстати, юному и гордому корсиканцу Наполеону пришлось жестоко страдать от сознания того бедственного положения, в котором находилась Бонапарты. Сохранилось горькое и страшное своей фактической безысходностью письмо, которое школьник-Бонапарт, учившийся в Бриенне, адресовал своему отцу: «Отец, если вы или мои покровители не в состоянии дать мне средств содержать себя лучше, возьмите меня к себе. Мне тяжело показывать мою нужду и видеть улыбки насмешливых школьников, которые выше меня только деньгами, потому что ни один из них не лелеет в себе тех благородных и святых чувств, которые волнуют меня. И что же, сударь, ваш сын будет постоянною мишенью для нескольких благородных болванов, которые, гордясь своими деньгами, издеваются над его бедностью?! Нет, отец, если Фортуна отказывается улыбнуться, чтобы улучшить мою судьбу, возьмите меня из Бриенна. Если нужно, сделайте меня механиком, чтобы я мог видеть вокруг равных себе. Поверьте, я превзойду их всех. Судите о моем отчаянии, если я готов на это. Но, повторяю, я предпочитаю быть первым на фабрике, чем артистом, презираемым академией. Поверьте, это письмо не диктовано глупым желанием каких-либо удовольствий и развлечений. Я вовсе не стремлюсь к ним. Я чувствую только потребность доказать, что располагаю средствами не меньшими, чем у моих товарищей». Но что мог поделать отец Бонапарта? Практически ничего – даже если бы пожелал. Он был слишком слаб и безволен.

Другое, совсем другое дело – мать Бонапарта, Летиция. Как вспоминает сам Наполеон: «…это была голова мужчины на теле женщины». Летиция происходила из древнего и некогда знатного корсиканского рода. Ее выдали замуж в возрасте 14 лет; Шарль был старше ее на 4 года. У Д. С. Мережковского о ней сказано:

«Синьора Летиция славилась красотой даже на Корсике, где красавиц множество. Сохранился ее портрет в молодости. Прелесть этого лица, с таинственно-нежной и строгой улыбкой, напоминает Мону Лизу Джиоконду или родственных ей, так же, как она, улыбающихся этрусских богинь, чьи изваяния находятся в незапамятно древних могилах Тосканы – Этрурии. Как будто из той же темной древности светит нам и эта улыбка второй Джиоконды, этрусской Сибиллы, – Наполеоновой матери». Она, хоть и происходила из дворянского рода, практически ничем не отличалась от простой поселянки. «Грамота, письмо да первые правила арифметики – вот все, что она знала. Даже говорить по-французски не научилась как следует: коверкала слова грубо и смешно, на итальянский лад. На пышных тюльерийских выходах являлась в простом, почти бедном, платье: бережлива была до скупости. „Люди говорят, что я скаредна, vilaine; пусть говорят… Может быть, когда-нибудь дети мои будут мне благодарны, что я для них берегла“. Все копила – coumoulait, на черный день, а когда он пришел, готова была для Наполеона продать все до последней рубашки».

Она изначально была готова ради Наполеона на любое самопожертвование, словно чувствовала, кого суждено ей произвести на свет. Когда корсиканцы подняли антифранцузский мятеж, она бесстрашно примкнула к восставшим наряду со своим супругом. Потрясенный ее мужеством, Д. С. Мережковский с восхищением пишет:

«Восемнадцатилетняя синьора Летиция, беременная по шестому месяцу вторым сыном Наполеоном – первым был Иосиф, – сопровождала мужа в этой трудной и опасной войне. В диких горах и дремучих лесах, то верхом, то пешком, карабкаясь на кручи скал, пробираясь сквозь чащи колючих кустов – корсиканских „маки“, переходя через реки вброд, слыша над собой свист пуль, неся одного ребенка на руках, а другого под сердцем, она ничего не боялась… Однажды едва не утонула в реке Лиамоне. Брод был глубокий; лошадь потеряла дно под ногами и поплыла, уносимая быстрым течением. Спутники Летиции перепугались, бросились за нею вплавь и закричали ей, чтобы она тоже кинулась в воду – спасут. Но бесстрашная всадница укрепилась в седле и так хорошо управилась с лошадью, что благополучно добралась до берега. Вот когда, может быть, уже передавала Наполеону свое чудесное мужество – крепость Святого Камня, Pietra-Santa.

Ничего не боялась за него; носила младенца под сердцем так же спокойно и радостно, как потом на руках: посвятила его Пречистой Деве Марии и знала, что Она его сохранит».

«Это была деятельная, ловкая и разумная женщина, с суровой сдержанностью и вместе с нежностью управлявшая своей семьей, заботливо исправлявшая в Наполеоне все детские выходки его независимой гордой души», – отмечает французский биограф будущего императора Франции Пеэр. Характерно, что сам Наполеон, вспоминая впоследствии о временах своего детства, признается: «Моей матери, ее твердым принципам обязан я своим положением и всем, что я успел сделать доброго… Моя мать обладала твердым характером, была хорошо воспитана и горда. Низкие чувства были далеки от нее. Она окружала своих детей всем, что было великого и славного…» И в другом месте: «Моя превосходная мать – женщина с умом и сердцем, – говаривал он. – Нрав у нее мужественный, гордый и благородный. Ей обязан я всем моим счастьем, всем, что сделал доброго… Я убежден, что все добро и зло в человеке зависит от матери».

Эти признания говорят о многом.

Наполеон всегда бесстрастно придерживался фактов – в этом его кардинальное отличие от знаменитых деятелей, обожающих манкировать словами и чувствами. Его слова всегда шли от сердца, а потому они – истинны. Именно влиянию матери, ее присутствию в своей жизни был обязан юный Наполеон тому, что смог устоять и не сломаться под тягостным бременем сознания собственной социальной ущербности и презрения, что выказывали ему другие школьники.

Вдобавок и внешностью он обладал весьма характерной; это также препятствовало ему быть принятым в школьное сообщество, сойти за «своего». Он походил не столько на человека, сколько на какого-то неведомого зверька. «Цвет лица смуглый, волосы на голове торчком, вся фигура до крайности худощава. Он не обладал особенно располагающей внешностью, не имел приятных манер и не умел изящно выражаться. Мало того, он даже плохо владел французским языком, проявляя резкий итальянский выговор. Грубые задирания и насмешки, которыми учащаяся молодежь имеет привычку встречать новичков, приводили Наполеона в величайшее озлобление. Он оставался одиноким, избегал товарищей и всецело предался изучению наук. Он презирал игры и забавы своих товарищей, если же ему приходилось быть в обществе товарищей, то он высказывал к ним такое презрение, что оно приводило их в справедливое негодование…» – так свидетельствуют биографы, и у нас есть все основания им верить.

На что мог рассчитывать Наполеон?

Исключительно на свои способности.

А они имелись, причем изрядные! С раннего детства он демонстрировал, что интеллектуально и духовно развит гораздо сильнее своих однокашников. П. И. Ковалевский пишет:

«…учение Наполеону давалось легко. Он имел прекрасную память, быстро схватывал предметы и твердо их удерживал. Его фантазия питалась всеми открытиями и приключениями, о которых ему приходилось читать, причем все это он перерабатывал по-своему и создавал свой особенный мир. Лишенный, по недостатку средств, тех удовольствий, которые доставляли себе его товарищи, он весь уходил в книги. Его гордость страдала, и он искал ей удовлетворения в занятии и знаниях. Постепенно, работая в тиши и уединении, Наполеон сделался одним из первых учеников. Он читал все, что попадалось ему под руку: и древних авторов, и исторические сочинения, и географические описания, и даже запрещенные книги. Его ум стремился все обнять и все узнать».

Согласитесь, даже в юном Наполеоне властно проступает личностная харизма!

С течением времени его упорное желание удержаться, захватить плацдарм, выделиться среди сверстников принесло свои плоды. Он проявил невероятные успехи в учебе, пленив тем самым сердца учителей. Дикий же и дерзкий нрав Наполеона, его сила, бесстрашие и готовность воздать сторицей за любую насмешку, а тем более за попытку унизить его физически завоевали ему, в конце концов, и долгожданное признание со стороны учеников. Он зарекомендовал себя отменным бойцом. Что ж, истинный талант проявляется сызмальства!

Многие задиры откровенно боялись Наполеона.

И неспроста!

Сегодня, когда некто выражает желание овладеть основными приемами восточных единоборств, чтобы выжить в современном мире, наставник изначально приучает его к тому, что в руках мастера любой предмет (даже потешная точилка для карандашей) становится смертельным оружием. У Наполеона, увы, не было возможности пройти профессиональный курс обучения навыкам самообороны, но он действовал интуитивно. Когда на него нападали, Наполеон хватал первое попавшееся под руку (осколок кирпича, палку и т. д.) и яростно бросался на обидчика, красноречиво демонстрируя, что будет биться до конца. Очень скоро число желающих утратить способность нормально функционировать сошло на нет. Наполеона признали. Он стал школьным лидером, или, как говорят англичане, «королем на горке».

Между прочим, раз уж мы заговорили о рано проявившихся силе личности и военном таланте Наполеона, будет целесообразно привести здесь два характерных эпизода с его участием, зафиксированные в памяти обитателей бриеннской школы и подтверждающие все ранее сказанное.

Первый эпизод таков. Воспользуемся для его изложения описанием Д. С. Мережковского:

«Ректор школы отвел детям под садовые работы довольно большую площадь земли, разделив ее на участки. Наполеон соединил три участка, свой и два уступленных ему соседями, окружил их высоким частоколом и насадил на них деревца; ухаживал за ними в течение двух лет, пока они не разрослись так, что начали давать тень и образовали зеленую келийку, „пустыньку“ – „эрмитаж“, по-тогдашнему. Это и был его „уголок“. Сюда уходил он, так же как некогда в свою дощатую келийку, позади айяччского дома, – мечтать и считать, заниматься математикой, потому что он уже строил свою безумную химеру с математической точностью; уже ледяные кристаллы геометрии преломляли огонь воображения в чудесную радугу.

„Горе тем из нас, кто из любопытства или желания подразнить его осмеливался нарушать его покой! – вспоминает один из его товарищей. – Он яростно выскакивал из своего убежища и выталкивал непрошеных гостей, сколько бы их ни было“.

В этом убежище он возвращался к „естественному состоянию“, „etat naturel“, по завету Руссо; уходил от людей к природе: „человек природы счастлив на лоне чувств и естественного разума“, – скажет впоследствии [Бонапарт]. Здесь испытывал он то же, что в будущей повести его пловец, заброшенный бурею на необитаемый островок Горгону: „Я был царем моего острова; я мог бы здесь быть если не счастлив, то мудр и спокоен“. Или то же, что двойник Наполеона, Жюльен Сорель, – в своей пещере: „Спрятанный, как хищная птица в скалах, он мог видеть издали всякого человека, который подходил бы к нему… «Здесь люди не могут мне сделать зла, – проговорил он, с глазами, заблестевшими от радости. – Я свободен!» И, при звуке этого великого слова, душа его загорелась восторгом“.

Этот первый завоеванный клочок земли – уже начало Наполеоновой империи – всемирного владычества. Здесь он так же один, как потом на высоте величия и на Св. Елене».

Второй эпизод не менее показателен. Согласно П. И. Ковалевскому:

«…однажды (а случилось это в необыкновенно снежную зиму 1783 года. – Г. Б.) Наполеон предложил воспользоваться выпавшим снегом, чтобы построить из него укрепления, которые можно будет штурмовать и защищать, действуя в качестве оборонительного и наступательного оружия снежками. Игра эта в Бриенне появилась впервые. Воздвигнутые, по его указанию, форты, бастионы и редуты приводили в изумление всех видевших их. Наполеон, командуя то тою, то другою партией, выказал такое понимание и распорядительность, что в Бриенне долго еще вспоминали зимние его игры в крепость».

Вот такие эпизоды…

Пожалуй, комментарии излишни!

Нельзя не сказать и об удивительном свободолюбии Наполеона, проявившемся еще в самом раннем детстве. Оказавшись затем в бриеннской школе, он, уже достаточно проявив себя и многого достигнув, все равно был готов пожертвовать своим статусом во имя справедливости. Его стихией был бунт, восстание. Мережковский пишет:

«Первым был также во всех бунтах против начальства, маленьких школьных революциях. Очень любил произносить перед революционной толпой зажигательные речи, как настоящий народный трибун, говоря, по Жан-Жаку (Руссо. – Г. Б.), о свободе и равенстве, о Правах Человека. Дело, однако, кончалось, большею частью, тем, что струсившие в последнюю минуту школьники отступали перед начальством, изменяя своему вождю, и он один отвечал за всех; шел в карцер или под розгу, молча, гордо, без жалоб, без слез; никого не выдавал; а когда возвращался к товарищам, не упрекал их, но по лицу его видно было, что он презирает их, смотрит на них как на дрожащую тварь. „Я всегда один среди людей, – скажет он скоро. – Как они подлы, низки, презренны! Жизнь мне в тягость, потому что люди, с которыми я живу и, вероятно, всегда буду жить, так не похожи на меня, как лунный свет на солнечный“.

Раз, когда учитель выговаривал ему за что-то, он отвечал ему рассудительно, вежливо, но так самоуверенно, что тот посмотрел на него с удивлением и сказал:

– Кто вы такой, сударь, чтоб так отвечать?

– Человек, – ответил Наполеон».

Итак, вчерашний изгой стал отличником в учебе и предводителем в играх. Начав практически с нуля, он обрел, а точнее добился всего. Между прочим, мало кто в школе добивается подобного – и это даже при жизни в режиме полного благоприятствования! Другой бы на месте Наполеона Бонапарта, скорее бы всего, успокоился и с удовольствием почивал на лаврах.

Но только не он!

Юноша мечтал о подвигах и славе, неистово стремился вырваться из глуши, познать мир. В его мятежной душе звучало лишь одно: двигаться дальше! Осуществлению заветной мечты подчас недостает самой малости – протекции. И тут она неожиданно возникла, причем в лице генерала Марбёфа, французского губернатора Корсики.

Марбёф был пленен красотой Летиции Бонапарт, однако предпочитал ухаживать за нею, как прокомментировал эту деликатную ситуацию Стендаль, на «итальянский манер». Благодаря общению с Летицией, он был знаком и с незадачливым отцом Наполеона, Шарлем Бонапартом, которого великодушно соизволил пристроить к должности. Не сильно уважая Бонапарта-старшего, он, тем не менее, озаботился участью Бонапарта-младшего (конечно же, после просьбы Летиции Бонапарт). Тем не менее именно благодаря Марбёфу мальчик смог начать учиться в Бриенне. Генерал и в дальнейшем заботился о Наполеоне, помогал ему деньгами, прекрасно зная, что Шарль Бонапарт не в состоянии толком помочь своему сыну. Когда вольнолюбивый нрав Наполеона приводил к серьезным конфликтам в стенах школы (чего стоит хотя бы одна дуэль, на которую Наполеон вызвал ученика, осмелившегося дурно высказаться о Шарле Бонапарте), генерал на правах губернатора всегда заступался за своего любимца. Без его постоянного заступничества Наполеон Бонапарт был бы исключен из бриеннской школы еще на первом году обучения. Позднее Марбёф представил Наполеона госпоже де Бриенн – хозяйке края. Эта владетельная дама обитала в собственном замке. Она благожелательно отнеслась к протеже генерала Марбёфа и приняла в нем деятельное участие. Появление госпожи де Бриенн в жизни Бонапарта отразилось не только в увеличении суммы, прежде выделявшейся ему генералом на карманные расходы. Женщина тонкая и обходительная, владычица замка была к тому же еще и мудра. Она сумела распознать в подростке гордую и ранимую душу и постаралась смягчить ее. В известном смысле она явилась для Бонапарта второй матерью. И в том для него было великое благо! Когда сердце Наполеона впервые познало любовь, именно она, подобно верной наперснице, деликатно направляла Бонапарта.

Д. С. Мережковский трогательно повествует о двух главных пристрастиях в жизни юного Наполеона:

«В восемь влюбился в семилетнюю школьную подругу свою, Джьякоминетту. Вспоминал потом всю жизнь эту первую и, может быть, лучшую свою любовь. Джьякоминетта была одной из двух возлюбленных, а другой – Математика. Занимался ею так страстно, что жалко было ему мешать: выстроили позади дома дощатую келийку, где проводил он целые дни, погруженный в свои исчисления, а по вечерам выходил из нее, рассеянный, задумчивый, и шел по улице, не замечая, что чулки – кальцетты – сползли у него до самых пят. Уличные дети дразнили его:

Милый друг Джьякоминетты,

Подыми свои кальцетты.

Однако он их даже не слышал, будучи погружен в свои, лишь ему ведомые мечтания.

А время между тем неумолимо двигалось…

Настал день, когда обучение в Бриенне для Наполеона Бонапарта завершилось. Из ожесточенного маленького зверька он превратился в уверенного в себе юношу. Существенная метаморфоза произошла и с внутренним обликом Наполеона. Если вначале он ненавидел Бриенн, особенно же – саму школу, то, покидая ее стены, Наполеон, возможно, даже испытал некоторое сожаление. Некогда всецело замкнутый в себе суровый индивидуал покидал первое в своей жизни учебное заведение общительным человеком с позитивным настроем. И в этом есть немалая заслуга бриеннской школы. Наполеон и сам не скрывает этого: «Для моей мысли, – пишет он, – Бриенн – мое отечество… Здесь моя голова стала мыслить, я почувствовал потребность учиться и все знать. Книги я пожирал. Скоро в школе заговорили обо мне. Мне удивлялись. Мне завидовали. Я сознавал свою мощь и гордился этим превосходством».

За годы учебы в школе Наполеон был удостоен рядом наград за примерное прилежание. Из всех же предметов он уделял особенное предпочтение математике; впрочем, жаловал и историю. А вот ту же латынь терпеть не мог (хотя и вполне постиг). Генерал Марбёф и госпожа де Бриенн постарались, чтобы Наполеон был направлен для продолжения учебы в… Париж! Да, да – именно в столицу! Правда, аттестат Наполеона говорил сам за себя; а за талантливого ученика и похлопотать не грех.

Что же руководство школы нашло необходимым отразить в сопроводительном письме, которое было вручено Наполеону?

История сохранила для нас этот любопытный документ!

«Наполеон Буонапарт 9 лет, 8 мес. и 5 дней. Он провел в ней (т. е. в школе. – Г. Б.) 5 лет, 5 месяцев и 27 дней и вышел из нее 15 лет, чтобы поступить в высшую школу в Париже. 27 апреля 1779–1784 гг. Г. де Буонапарт (Наполеон) родился 15 августа 1769 г., ростом 4 фута 10 дюймов 10 линий[1]. Хорошего сложения. Характер добрый. Здоровье превосходное. Честен и благороден. Поведения очень хорошего. Отличался всегда прилежанием в математических науках. Посредственно знает историю и географию. Слаб в танцах, музыке и других предметах изящного образования. Заслуживает поступления в парижскую военную школу».

Завидный вердикт, право! Правда, П. И. Ковалевский, детально изучивший сопроводительные документы Наполеона, особенно обращает наше внимание на небольшую деталь – речь идет о характеристике, содержащейся в кондуитном списке, а именно: «Характер властолюбивый, требовательный и упрямый». В близорукости и неопытности обвинять бриеннских менторов никак не приходится. Они явно не питали особых иллюзий по поводу того, кто именно направляется из Бриенна в Париж под благонравной личиной прилежного ученика.

То, чего так страстно желал Наполеон, свершилось.

Он покидал Бриенн, держа путь в столицу Франции.

А что же его однокашники?

Они остались в Бриенне. Скорее всего, выросли, обзавелись какими-нибудь правильными профессиями и семьями, породили, как полагается, потомство, а потом состарились и умерли. И вероятно, свидетельств того, что они вообще когда-либо были, не осталось. Однако невеселая участь забвения постигла не всех: пять учеников счастливо избегли ее. Спрашивается, каким образом?

Ответ прост: они упомянуты Наполеоном в его записях детских лет!

Их имена: Демези, Гуден, Нансути, Фелипо и Бурриена. Именно они стали Наполеону добрыми приятелями, и он воздал им по-императорски, даровав условное бессмертие.

Не правда ли, поучительно?!

Наполеон мечтал о большом мире, и его мечта сбылась. Он попал в столицу и добился всего, а его соученики так и остались в Бриенне, бесследно канув в Лету.

Остались они, не он!

А Наполеон, душа которого трепетала перед долгожданным свиданием с Парижем, 30 октября 1784 года ступил на путь – тот, что был избран им самим (но куда более вероятно – изначально ему уготован!).

Последуем же за ним и мы.

Часть вторая. «Все постигается упражнением…»

Наверное, самое первое, что ощутил Наполеон, прибыв в Парижскую военную школу, это чувство… досады и разочарования. Некогда, в Бриенне, ему уже пришлось столкнуться с подобным.

С чем именно?

С сознанием своей социальной ущербности.

Только вот если раньше в основе этого ощущения лежало скверное финансовое положение семьи Бонапартов, то теперь возникла новая проблема: сословная. Казалось бы, Бонапарт, будучи дворянином, мог быть избавлен от этого.

Пожалуй, но… только не в Париже!

В числе его соучеников оказались, как пишет Д. С. Мережковский: «…юные потомки древних родов, князья Роганы-Геменеи, герцоги Лавали-Монморанси». Эти исполненные собственного достоинства барчуки «...поглядывали с высоты величия на… захудалого корсиканского дворянчика». И вновь пошли в ход насмешки, убогие остроты и откровенные задирания. Однако к этому Наполеон был готов. Бриенн явился для него неплохой школой, что и говорить. Когда его оскорбляли, он не оставался в долгу, а если чувствовал угрозу физического нападения, норовил наброситься на потенциального обидчика первым. Ему было уже далеко не девять лет, а потому рискнувшим на него напасть завидовать не приходилось! Его скоро оставили в покое, но раскрывать ему свои объятия не спешили. Наполеон вновь оказался словно бы за линией отчуждения. «„Он всегда один, с одной стороны, а с другой – весь мир“, – скажет впоследствии о великом человеке – о себе самом», – замечает Мережковский. Естественно, он был готов к одиночеству. Более того, он знал неплохое средство, позволяющее с ним надежно совладать.

Убежище.

«Свой „уголок“ старался отвоевать и здесь, – пишет Мережковский. – Раз, когда заболел и лег в лазарет сожитель его по комнате, Наполеон тоже сказался больным, получил позволение не выходить, запасся провизией, запер дверь на ключ, закрыл ставни, занавесил окна и прожил так два-три дня, в совершенном уединении, в темноте и безмолвии, читая, мечтая днем при огне. Эта парижская темная комната – метафизический затвор, „пещера“, „остров“ – святая ограда личности».

24 февраля 1785 года отец Наполеона Шарль Бонапарт скончался от рака желудка. Фридрих Кирхайзен оставил любопытную запись, приоткрывающую завесу над финальными минутами жизни отца Наполеона Бонапарта:

«Последние слова Карло (так, на итальянский манер, Кирхайзен величает Шарля Бонапарта) были обращены к детям и к жене, которая за время его болезни родила его младшего сына Джираломо (Иеронима).

„Сын мой, – сказал Карло Бонапарт Жозефу, который, плача, опустился на колени перед его постелью, – сын мой, подражай мне в моей вере, но не впадай в ошибки моей молодости! Будь покровителем твоих братьев и сестер и окружай твою несчастную мать всей заботой и уважением, которыми ты ей обязан… Мне бы хотелось увидеть еще раз моего любимого маленького Наполеона. Его ласки усладили бы мои последние мгновения жизни, но Бог не захотел этого!“

Так умер Карло Бонапарт, произнося в последнюю минуту имя Наполеона, до блеска и славы которого ему не суждено было дожить.

Он был похоронен в церкви Кордельеров. В 1802 году жители Монпелье захотели воздвигнуть памятник отцу Первого Консула, но Наполеон ответил очень разумно, что его отец умер уже пятнадцать лет назад и что никто не помнит о том незначительном в то время происшествии: лучше поэтому памятника не воздвигать. В 1802 году Луи без ведома Первого Консула перенес останки отца в свой замок и похоронил их в парке. Во время Реставрации они еще раз тайно ночью были вырыты наполеонидами и скрыты в пещере, пока, наконец, в день перевезения праха Наполеона в Дом Инвалидов, тело отца не было погребено в церкви Сен-Ле».

Когда Шарль Бонапарт скончался, ему было всего 39 лет. Наполеон, хотя между ним и отцом, увы, никогда не было подлинной близости (уж слишком разнились их темпераменты!), тяжело переживал постигшую его утрату. Вместе с тем он нашел в себе достаточно сил, чтобы обратиться к матери своей со словами утешения. Более того, он твердо уведомлял ее о том, что отныне возлагает заботы об осиротевшей наполовину семье Бонапартов на свои юные плечи.

«Утешьтесь, маменька, этого требуют обстоятельства, – пишет Наполеон Летиции. – Мы удвоим наши заботы о вас, нашу благодарность, и будем счастливы, если наше послушание вознаградит вас хоть немного за незаменимую потерю возлюбленного супруга». Да не введет вас в заблуждение пафосный тон его обращения к матери. Наполеон очень рано начал ощущать свою ответственность за тех, чьи судьбы, как он полагал, вверены ему Господом. Уже ребенком он проявлял себя как великий человек. Но только мать действительно ведала о его далеко не мнимом величии. «Мать знала, кто ее сын. „Вы чудо, вы феномен, вы то, чего и сказать нельзя!“ – говорила ему в глаза простодушно. – „Синьора Летиция, вы мне льстите, как все!“ – „Я вам льщу? Нет, сын мой, вы несправедливы к вашей матери. Мать сыну не льстит. Вы знаете, государь: я оказываю вам всяческое уважение на людях, потому что я ваша подданная“. При этом Летиция отнюдь не собиралась умалять свое материнское достоинство: „…наедине я ваша мать, а вы мой сын. Когда вы говорите: «хочу», я говорю: «не хочу», потому что у меня тоже гордый характер“».

Наполеон не раз обсуждал с матерью свое военное будущее. Любезнее всего его сердцу была карьера моряка. Но в конце XVIII столетия попасть на флот могли лишь дети не только богатых, но и весьма влиятельных родителей. После кончины отца достаток семьи Бонапартов сошел почти что на нет. Знакомых среди столичного бомонда у них тоже не было. Поэтому о флоте Наполеону мечтать, увы, даже не приходилось.

Что же ему оставалось?

Воспользоваться привилегией бедняков и служить в войсках, не пользовавшихся большой популярностью, например в артиллерийских.

Так Наполеон и поступил.

На момент кончины Шарля Бонапарта «Наполеону… оставалось выдержать только одно испытание, чтобы получить жалованье, – сообщает Андре Моруа, еще один знаменитый биограф Наполеона. – Он был произведен в лейтенанты в шестнадцать лет и пятнадцать дней от роду. Это было почетно. Он ничем особо не поразил своего экзаменатора (знаменитого Лапласа), но мог быть доволен собой. От корсиканского мальчишки, говорящего только на диалекте, до лейтенанта королевской армии путь был проделан немалый».

Право же, с Андре Моруа нельзя не согласиться!

По завершении годичного курса обучения в Парижской военной школе Наполеон был направлен на 3-месячную стажировку в городок Валенсе (или Валанс) – в глубокую провинцию. В противном случае о получении Бонапартом офицерского чина не стоило и мечтать. Именно там у него и состоялось знакомство с практическими основами военного дела. Ведь до сих пор ему приходилось наращивать лишь свою базу теоретических познаний.

«Трудные дни начались для Наполеона, труднее, чем в школе, – признает Мережковский. – Надо было всему учиться с азов: дворяне-кадеты выпускались из военной школы без всяких практических знаний: не то что пушки, и ружья зарядить не умели как следует.

Артиллерийское учение, по военному уставу, начинаясь с низших чинов – простым рядовым канониром, унтер-офицером, капралом, сержантом, продолжалось столько времени, сколько полковой командир считал нужным, сообразно с умом и прилежанием ученика.

Бонапарт в течение трех месяцев прошел всю эту школу. Целые дни учился на Валенском полигоне маневрам, устройству батарей, фейерверочному делу и стрельбе из гаубиц, мортир, фальконетов; в теоретических классах слушал курсы высшей математики, тригонометрии, интегрального и дифференциального исчисления, прикладной физики, химии, фортификации, тактики. Наскоро закусывал в плохонькой гостинице „Трех Голубей“ или просто в пекарне съедал два пирожка, запивал их стаканом воды, молча кидал два су на прилавок и шел опять на учение. Работал по шестнадцать часов в сутки».

После такого изнурительного труда Наполеону было просто необходимо существенно подкреплять свои силы. Но что он мог себе позволить? Ведь о ту пору он был беден как церковная мышь. «Знаете, как я жил тогда? – вспоминает он. – Носу не показывал в кафе и в общество; ел сухой хлеб, сам чистил платье, чтобы носилось подольше. Не желая отличаться от своих товарищей бедностью, я жил как медведь, всегда один в своей маленькой комнатке, с единственными друзьями – книгами. Да и те чего мне стоили! Сколько надо было урезывать себя в самом необходимом, чтобы купить эту радость. Когда же, ценою долгих лишений, я накапливал наконец франков десять, то бежал в книжную лавку. Но часто, пересматривая книги на полках, я впадал в грех зависти и долго томился желанием, прежде чем мой кошелек позволял мне купить книгу. Таковы были порочные наслаждения моих юных годов!»

Что касается естественных наслаждений юности, то он их, в сущности, и вовсе не познал. Когда ему было семнадцать, в его жизнь проникла юная девушка по имени Каролина. Влюбленные зашли настолько далеко, что дерзали устраивать ночные свидания – под покровом строжайшей тайны. Однако на этих трепетных и невинных свиданиях они лишь сообща лакомились крадеными вишнями.

С Каролиной у Наполеона все кончилось так же быстро и просто, как и началось. Что он мог ей предложить? Ему даже некуда было привести свою возлюбленную. Ввиду страшной нужды Наполеон ютился в жалкой сквозной комнатушке (скорее уж чулане!) рядом с бильярдной – ее он заполучил исключительно благодаря состраданию, каковое ему удалось пробудить в сердце владелицы скромного кафе, где Бонапарт «столовался» – когда ему удавалось разжиться парой медяков. Это вовсе не походило на гнездышко влюбленных.

Впрочем, не только беспредельная нужда была виной тому, что это чувство Наполеона не развилось далее. Ему тогда приходилось очень несладко. В полку друзей у него не было – его предпочитали сторониться, словно угадывая интуитивно, что он не такой как все остальные. Если на момент расставания с Бриенном Наполеон Бонапарт из озлобленного, дикого и нелюдимого зверька превратился в благожелательного и общительного юношу, теперь все беды прошлого вернулись. Постигая азы артиллерийского искусства, он почти постоянно пребывает в дурном настроении, всех сторонится. Вместе с тем он по-прежнему стоек внутренне и даже свои жизненные злоключения пытается использовать в качестве плацдарма для становления духа. Так, например, возможность принимать пищу лишь один раз в день он приветствует, поскольку, как он твердо убежден, это невероятно полезно для здоровья.

И так далее…

Поистине звериное одиночество Наполеона избавило его на сей раз от необходимости подыскать себе новое убежище.

«Всегда один среди людей, – пишет он в дневнике своем, ночью. – Я возвращаюсь домой, чтобы мечтать наедине с самим собой и предаваться меланхолии. О чем же я буду мечтать сегодня? О смерти. На заре моих дней я мог бы надеяться еще долго прожить… и быть счастливым. Какое же безумие заставляет меня желать конца?.. Правда, что мне делать в этом мире?.. Как люди далеки от природы! Как подлы, низки, презренны! Что я увижу, вернувшись на родину? Людей, отягченных цепями, и дрожащих, и целующих руки своих угнетателей… Если нет больше отечества, патриот должен умереть…»

Таковы мысли семнадцатилетнего Наполеона, уже поручика (лейтенанта) артиллерии.

Однако если мы обратимся к его биографам, то нам станет ясно, что его жизнь в то время была не столь уж и беспросветна.

Как пишет П. И. Ковалевский:

«…Период жизни Наполеона от получения им первого офицерского чина и до тулонского успеха исполнен массы приключений. Французские жизнеописатели Наполеона, ему сочувствующие, обыкновенно упоминают об этих восьми годах жизни Наполеона вскользь, напротив, противники уснащают этот период слишком густыми мрачными красками. Мы будем придерживаться в данном случае преимущественно изложения американца Слоона, более беспристрастно относящегося к личности Наполеона.

В первое время по выходе в офицеры и у Наполеона немножко закружилась юношеская головка. Он появился в обществе, был весел, танцевал, увлекал и увлекался. Вот как описывает Сальванди личность Наполеона в ту пору.

„Краткая, отрывистая речь, остроумная, иногда блестящая, поражающая, выделяла из толпы молодого корсиканского офицера. Он был маленького роста, строен, и в манере держать себя сказывалась смесь решимости, серьезности и грубоватости… Желтоватый цвет лица, впалые щеки, поразительная худоба имели что-то привлекательное. Задумчивый взор дополнял общее выражение физиономии“.

В Валансе он был введен в дом де Коломбье, где пользовался покровительством матери и стал неравнодушен к красавице дочери. С товарищами Наполеон плохо сходился не потому, что они его чуждались, а потому, что у него вообще был плохо развит дух товарищества. Вместе с тем Наполеон не покидал и своих друзей – книг. В ту пору он особенно увлекался сочинениями Руссо и аббата Рейналя. Мало того, он рискнул и сам пуститься в литературу. Он написал первые две главы „Истории Корсики“ и послал их на суд Рейналя. Ответ получился милый, хотя автору советовали получше ознакомиться с источниками и строже, критически относиться к авторам.

Вообще, усердие Наполеона к умственным занятиям поразительно. Ознакомившись в детстве с Плутархом, он зачитывается Геродотом, Страбоном и Диодором Сицилийским. Особенно он увлекается Китаем, Японией и Индией. Затем он переходит к истории Германии, Англии и Франции. Вместе с этим он усердно изучил философию и образцовые произведения французской литературы.

Вскоре, однако, на Наполеона посыпались невзгоды. Покровитель, генерал Марбёф, скончался[2]. Брата Луи не приняли в училище. Матери не платили субсидии на разведение тутовых растений. Дядя серьезно заболел. Все это так повлияло на Наполеона, что он впал в какой-то сплин. В довершение всех бед он схватил болотную лихорадку. У Наполеона развивается тоска по родине, и он уезжает в отпуск на Корсику».

Возможность отпуска подвернулась Наполеону неожиданно, и он немедленно ею воспользовался. Подумать только: он может вернуться домой, на Корсику! Кратковременная, как то мыслилось его начальством, побывка растянулась на… долгие два года! Столь вопиющая вольность по отношению к военному уставу могла закончиться для Наполеона достаточно скверно, однако он сумел убедить своих командиров, что после смерти отца все тяготы содержания матери, а также братьев и сестер легли на его плечи. Покуда он старался добиться звания поручика артиллерии, финансовые дела Летиции, его матери, пришли в совершенное запустение. И вот теперь он просто обязан уделить им должное внимание. Когда же он со всем разберется, то непременно вернется в полк для продолжения службы. И это будет полезно как для него, так и для армии: будучи совершенно убежден в благополучии семьи, он сможет полностью отдаться службе. Его резоны были сочтены армейским начальством вполне убедительными, и ему позволили продлить его своеобразные «каникулы».

Вот как описаны эти события у П. И. Ковалевского:

«Дома Наполеона поглощали три главных занятия: ходатайства по семейным делам, научно-философские занятия и литературная деятельность. Первые и последняя шли из рук вон плохо. Лихорадка продолжала мучить юношу. Срок отпуска был ему продлен. Наконец, Наполеону пришлось возвращаться во Францию. Но возвратился он не к своему полку, а в Париж, где является ходатаем по делам матери, причем не стесняется извращать обстоятельства дела и допускать бесцеремонную неправду. Вместе с этим он просит у военного министра нового отпуска в Корсику, причем опять-таки обращается с правдою очень свободно. Новый отпуск получается. Но положение Наполеона представляется безотрадным. Будучи корсиканцем в душе, он состоял на службе у Франции, поработившей Корсику. Отдав одной тело, он душой принадлежал другой. Не более завидно и материальное его положение. Глава и опора большой семьи, он был почти без средств и без возможности добыть их. Исполненный кипучей мозговой деятельностью, он разряжался негодными литературными произведениями. Находясь в том возрасте, когда другие создают себе карьеру, Наполеон вынужден был идти по самой обычной дороге артиллерийского офицера. Все это крайне его тяготило и очень дурно отражалось на его физическом и душевном состоянии. Наполеон совершенно запутался, метался из стороны в сторону и ни на чем не мог долго останавливаться. Единственное его увлечение и удовольствие – умственный труд. Он выработал проекты укреплений для обороны Сен-Флорана, Ламортиллы и залива Аяччо, составил доклад об организации корсиканского ополчения и записку о стратегическом значении Маделенских островов. Но главное внимание свое он обратил на историю Корсики. Вскоре он окончил ее. Вся история пропитана была ненавистью к Франции, на службе у которой он состоял. Сочинение страдало недостатками знакомства с фактическими данными, неспособностью критически отнестись к изучаемым авторам и даже громадными грамматическими неправильностями. Нужно заметить, что орфография для Наполеона осталась на всю жизнь серьезным камнем преткновения. Несмотря на то что сочинение было посвящено известному епископу Марбёфу, оно и до сих пор не увидело типографского станка, ибо никто не хотел его издавать. Расчет Наполеона поправить свои финансовые обстоятельства продажею сочинения не удался».

Когда минуло два года его добровольного отлучения от службы, Наполеону все-таки пришлось вернуться обратно в армию. Артиллерийский полк, к которому он был приписан, перевели к тому времени в Оксонн – снова захолустная провинция, еще более удручающая, нежели прежде. Легко представить себе, как неприятно было Наполеону возвращаться! Любопытно, догадывался ли он, что до грандиозного взлета его судьбы остается лишь один миг?

Наверное, нет.

Наполеон свято верил в свою звезду, в свою избранность, но знать, что случится в августе 1789 года в Оксонне, он, скорее всего, никак не мог.

Что же, собственно, там случилось?

16 августа 1789 года Оксонн стал центром… военного бунта! Как пишет Мережковский: «...солдаты вышли из казарм, с революционными песнями, окружили дом полкового командира, потребовали выдачи полковой казны; перепившись, лезли к офицерам целоваться и принуждали их пить за свободу, плясать фарандолу.

Бонапарт смотрел на бунт с тем отвращением, которое всегда внушала ему революционная чернь». Он вполне откровенен с самим собой: «Если бы мне приказали стрелять в них из пушек, то привычка, предрассудок, воспитание, уважение к имени короля заставили бы меня повиноваться без колебания».

Но… увы, всегда есть хотя бы одно «но».

Вы помните, как Бонапарт-школьник стремился восставать против школьного руководства – стоило ему лишь ощутить малейший намек на несправедливость по отношению к ученикам? Несмотря на то что учителя к нему благоволили, Наполеон в любой миг был готов обрушиться на них с беспощадными обвинениями. И эта двойственность по отношению к власть придержащим была присуща ему, как и прежде. Ему откровенно претил животный разгул солдатни, но он признается: «…революция мне пришлась по душе, и равенство, которое должно было меня возвысить, соблазняло меня». «„Человек! Человек! Как ты презрен в рабстве, как велик в свободе… Возрожденный, ты воистину царь Природы!“ – бредит Наполеон, пьяный или только притворяясь пьяным от вина Революции».

Итак, революция свершилась.

Все мгновенно стали «царями Природы».

И что же, их жизнь от этого изменилась?

Да ни в коей мере!

Герой нашего повествования, как отмечает Мережковский:

«…живет по-прежнему, в бедной комнатке оксонских казарм, как будто никакой революции не было. Комнатка в одно окно, со скудной мебелью: узкая кровать без занавесок, заваленный книгами и бумагами стол, на полу дорожный сундук, тоже с книгами, одно старое просиженное кресло и шесть соломенных стульев. Рядом, в еще более бедной комнатке, с тюфяком на полу вместо постели, живет двенадцатилетний брат его, Людовик, взятый им на воспитание, чтобы облегчить обузу мамы Летиции. Старший брат любит младшего с отеческой нежностью; тратит на него последние гроши: оба живут на три франка пять сантимов в день. Наполеон сам варит суп, а иногда оба сыты одним молоком с хлебом. Учит брата истории, географии, французскому языку и катехизису; каждый день водит в церковь к обедне и готовит к конфирмации, хотя сам уже не верит ни во что: „Теология есть клоака всех предрассудков и всех заблуждений“».

Думаете, у других «царей Природы» дела обстояли иначе?

Отнюдь.

Когда схлынул пьяный угар, и люди стали постепенно приходить в себя, они очень скоро ощутили недовольство и раздражение. Они ж ведь теперь вроде бы «цари», а в карманах пусто; у многих даже крыши над головой нет.

«Детский» бунт остался в прошлом, и назревал уже бунт «взрослый».

И как раз когда Наполеон вновь отправился в отпуск в родные пенаты, на Корсику, во Франции наступило царство разнузданной анархии. Повсюду – лишь террор и кровь. Корсика, увы, также не стала исключением.

Наполеон вдруг ощутил, что судьба дарует ему шанс осуществить свою мечту. Если ранее он и впрямь мог лишь мечтать о том, чтобы завоевать весь мир, то теперь, когда все основы старого государственного порядка рухнули, и на крови тех, кто пал жертвой революции, неспешно возводились новые, можно было реально развернуться.

Наполеон «очертя голову кидается в революционные клубы, комитеты, заговоры и уже не из книг, а на деле учится войне и революции. Избранный в полковники аяччского батальона волонтеров национальной гвардии, на Пасхальной неделе 1792 года, он раздувает искру в пожар – уличную стычку солдат с горожанами, из-за пустяков – опрокинутых кеглей, – в гражданскую войну. Запершись в своих казармах, волонтеры, по приказу будто бы двух своих полковников, Кверца и Бонапарта, стреляют из окон в прохожих, убивают женщин и детей, делают вылазки, грабят дома, овладевают целым кварталом, возмущают окрестных поселян и пастухов, которые осаждают город и прекращают подвоз съестных припасов. Цель Бонапарта – захватить Аяччскую крепость. Цели этой он не достиг, но в течение трех дней подвергает город всем ужасам неприятельского нашествия – голоду, грабежу, убийству, террору. Долго помнили граждане и никогда не прощали ему кровавой Пасхи 1792 года».

Вот так – причем, наверное, совершенно неожиданно для себя – и пролил Наполеон первую кровь, загубил первые человеческие жизни, впервые прошел по головам людским во имя достижения своей величественной цели…

«В том ужасном положении, в каком мы тогда находились, – оправдывает он себя, – нужна была сила духа и отвага; нужен был человек, который, исполнив свое назначение, мог бы ответить, как Цицерон и Мирабо, на требование клятвы, что он не преступил закона: „Клянусь, что я спас Республику!“».

Именно так он объясняет мотивы проявленной им невероятной жестокости в записке, поданной на имя пары ответственных комиссаров, отряженных революционным комитетом для дознания причин происшедшего.

Кого-то он убедить сумел, а кого-то нет. На него живо состряпали кляузу. Явственно запахло революционным судом. Тогда финал каждого из подобных судов был, по сути, предрешен заранее. А тут еще и в полку его хватились. Вновь Бонапарт безбожно просрочил отпуск! В сложившейся ситуации мешкать было недопустимо. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что с судом ему связываться никак нельзя, Наполеон решает вернуться в армию и замолить свои грехи. Корсиканское землячество, представленное его сторонниками, даже направило специальное ходатайство, в котором превозносились заслуги Наполеона и то благо, что он якобы принес Корсике. В итоге он настолько смог расположить к себе полковника, что тот милостиво соизволил его простить и принял обратно в лоно армии. Более того! Наполеон был представлен к новому чину. Отныне он являлся капитаном артиллерии! Вдобавок ему было выплачено все жалованье за те месяцы, когда он насаждал революционный порядок на Корсике. Анализируя происшедшее, Наполеон сильно досадовал на себя: ему казалось, что он использовал не все шансы. И, конечно же, он непрестанно мечтал о реванше. «Сначала Корсика, а потом – весь мир!» – так он шептал самому себе долгими бессонными ночами.

И хотя память о том, что он едва избежал военного трибунала, была еще куда как свежа, это не помешало ему через несколько лет вновь вернуться обратно для завершения начатого.

Уж очень хотелось Наполеону стать диктатором Корсики!

Однако все прошло совсем не так гладко, как он предполагал. В смуте гражданской войны, в которую Наполеон угодил по своей воле, он поссорился с престарелым генералом Паоли, прежде его кумиром, а теперь – непосредственным руководителем; тот, кстати, до некоторой степени обладал теми самыми полномочиями, на которые нацелился Наполеон. Последствия этого были устрашающими: Наполеону и его семье (их всех объявили изменниками!), чтобы не погибнуть, пришлось бросить дом со всем имуществом и спасаться в горах. Летиция Бонапарт, мать Наполеона, просто и мужественно приняла этот жребий.

«Синьора Летиция, с младшими детьми, так же бежала в горы, как двадцать четыре года назад, когда носила Наполеона под сердцем, – пишет Мережковский. – Беглецы вышли из города ночью и утром были на первых высотах, откуда он еще виден. Кто-то, обернувшись, заметил клубы дыма над ним и указал на них синьоре Летиции: „Вон горит ваш дом!“ – „Пусть горит, лучше построим!“»

Даже когда могло показаться, что все кончено, и отныне им предстоит скитаться по миру, испрашивая себе подаяния, Летиция Бонапарт свято верила в гений Наполеона. Она была убеждена, что счастливая звезда Наполеона поможет им с достоинством пережить этот ужасный удар судьбы. И как вы понимаете, она не ошиблась!

Бонапарты счастливо избегли преследования и добрались до побережья.

Нужно уточнить: бегством в горы спасалась Летиция с детьми. Наполеон же, которого сопровождал его брат Жозеф, пытался раздобыть корабль, чтобы покинуть Корсику.

Последние дни пребывания на родине оказались для Наполеона весьма насыщенными. За несогласие с Паоли Бонапарт, как отмечает Стендаль: «…был заключен в тюрьму. Он бежал, скрывался в горах, но наткнулся там на крестьян, приверженцев враждебной ему партии, и был отведен ими к Поццо ди Борго (знатный соратник генерала Паоли. – Г. Б.). Тот, чтобы избавиться от опасного противника, решил выдать его англичанам. Если бы этот приказ был исполнен, Бонапарту, вероятно, пришлось бы провести в тюрьме несколько лет своей молодости; но крестьяне, которым было поручено стеречь его, движимые состраданием или, быть может, подкупленные им, дали ему возможность бежать. Это вторичное бегство произошло ночью, накануне того самого дня, когда его должны были доставить на английский корабль, крейсировавший вдоль берега». Счастливо избежав грозящей ему печальной участи, Наполеон, все время помня о том, что его первостепенная задача – позаботиться о семье, кинулся срочно искать судно, которое доставило бы его семью к берегам Франции.

Тем временем Летиция Бонапарт с детьми была вынуждена скитаться по побережью, не имея ни еды, ни денег. Впрочем, ее любимец Наполеон недолго мешкал с поисками корабля и вскоре приплыл к ним на выручку. Так счастливо воссоединилась семья Бонапартов, на краткий миг обретя душевный покой.

11 июня 1793 года они отплыли на французском военном корабле в Кальви.

Часть третья. Тулон: начало триумфа

Кальви встретил Бонапартов не особенно приветливо, и Бонапарт решил перебраться в Тулон. Там им тоже не удалось зацепиться, и Бонапарты уехали в Марсель. Там было принято решение остановиться. Наполеон едва успел позаботиться об обустройстве на новом месте, как ему пришлось оставить семью по делам службы (что бы там ни творилось в Европе, а Наполеон по-прежнему был приписан к артиллерийскому полку, стоявшему на тот момент в Ницце).

В его отсутствие Бонапарты, и прежде не сильно процветавшие, бедствуют страшно.

Андре Моруа отмечает:

«И тут приходит нужда, почти нищета. Какими, собственно, средствами располагают Бонапарты? Одно капитанское жалованье и скудное репатриантское пособие, которое французы выплачивают корсиканским беженцам».

Фридрих Кирхайзен оставил более пространную характеристику того положения, в котором пребывала в Марселе семья Бонапартов:

«В Марселе Летиция жила более чем скромно. В конце концов она подавила свою корсиканскую гордость и обратилась в благотворительное общество, прося вспомоществования себе и детям; скудного офицерского жалованья, которым Наполеон должен был покрывать все потребности, семье далеко не хватало. Теперь же Летиция имела, по крайней мере, обеспеченный кусок хлеба. В общем, у Бонапартов было ровно столько, чтобы не умереть с голода.

Летиция не слишком страдала от этих плачевных обстоятельств – гораздо больше ее три красивые дочери, из которых Марианне (Элизе) было восемнадцать лет, Марии-Аннунциате (Полине) – пятнадцать и Марии-Шарлотте (Каролине) – тринадцать. Мать заставляла их усердно работать: будущие королевы и княгини должны были мыть посуду и вытирать пыль. В скромных платьях и дешевых шляпах за четыре су ежедневно делали они скромные покупки по хозяйству. Дома же мать и дочери шили и штопали: они были в то время для себя и портнихами, и модистками.

Благодаря чрезвычайной расчетливости Летиции и ее беспрестанным поискам поддержки, положение несколько улучшилось. Они могли вскоре взять приличную квартиру и переехали на улицу Римского предместья, чтобы сделать одолжение Наполеону, который начал уже иметь некоторое влияние на окружающих. Комиссары благотворительного общества выдали Бонапартам единовременное пособие, давшее Летиции возможность купить для себя и дочерей немного одежды и белья, в котором они так нуждались».

Примечания

1

Впоследствии Наполеон еще немного подрос, и рост его в итоге достиг значения в 5 футов 2 дюйма и 4 линии. Это составляет примерно 169 см. Учитывая, что мы приводим цифры роста конкретного человека, жившего в XVIII – первой трети XIX в., нельзя не развеять одного из самых нелепых мифов о Наполеоне. Принято почему-то считать, что Наполеон был маленького роста. Даже сегодня это заявление прозвучало бы не вполне корректно, а уж применительно к физическим константам эпохи Бонапарта вообще является глупостью. Вердикт не вызывает сомнений: император был реально выше среднего роста! И даже более того: добавить бы ему всего 3 см, и его (будь он не Наполеоном Бонапартом!) с радостью зачислили бы в славные ряды гренадеров, куда брали только самых рослых представителей мужского племени. – Здесь и далее примеч. Г. Благовещенского.

2

Как отмечает Фридрих Кирхайзен: «…Наполеон отблагодарил впоследствии за доброту Марбёфа его сына, родившегося у старого губернатора от его молодой жены, на которой он женился на семьдесят первом году своей жизни. В 1807 году император произвел молодого Марбёфа в свои адъютанты и помог ему сделать блестящую карьеру. Точно так же относился он и к дочери Марбёфа, графине д’Амбрюжак».

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.