Глава 5. СТАРЫЙ ЮВЕЛИР

Крутских Модест Савватиевич, ювелир на пенсии, круглый, как мяч, старичок, коротконогий и лысый, потирая довольно руки, бегал вокруг стола, где стояла шахматная доска с расставленными фигурами.

– А мы вас, милостивый сударь, вот так-с – шах!

Забежав с другой стороны, он нахмурился, почесал затылок и забормотал:

– Надо же, проглядел… Шах, значит… А мы вот слоником и прикроемся. Что вы на это скажете?

Совершив обратный рейд, Модест Савватиевич хитро улыбнулся, прищелкнул пухлыми пальцами и обратился к невидимому сопернику:

– Ах-ах-ах… Слабо, слабо… Шахматы – это мысль, наука, батенька. Да-с, наука. А вы, извиняюсь, я бы сказал… М-да… Не того… Вам мат в три хода – так, так и вот так. Вашу руку… Покорно благодарю-с…

Модест Савватиевич играл в шахматы сам с собой. Обычно к обеду он позволял себе не более трех партий, только что закончилась вторая.

Вечером же, если к нему не приходил кто-нибудь из его старых приятелей, чтобы проведать, он заигрывался допоздна, получая при этом громадное удовольствие.

Крутских уже сделал ход в следующей партии, где он играл белыми фигурами, когда задребезжал звонок входной двери.

Недовольно наморщив широкий, немного приплюснутый нос картошкой, он было отмахнулся, перебежал на сторону воображаемого противника и даже подержался за пешку.

Но затем с тяжким вздохом и большим сожалением поставил ее обратно и покатился в прихожую, быстро перебирая короткими ногами в меховых носках собственного производства.

– Иду, иду! Вот я и пришел…

С этими словами он широко распахнул дверь и любезно сделал ручкой:

– Прошу-с…

– Здравствуйте, Модест Савватиевич! Извините – нежданная, непрошеная.

– Бат-тюшки! – всплеснул руками Модест Савватиевич. – Кого я вижу! Ариадна Эрнестовна… Какая радость, какая радость… Проходите, проходите. Радость-то какая… В кои-то веки сподобился вас снова узреть. Глазам не верю… Снимайте пальто. Давайте, давайте я вам помогу. Вот так-с…

Модест Савватиевич бегал вокруг актрисы Ольховской едва не вприпрыжку: помог снять пальто, стряхнул снег с песцового воротника, повесил пальто на вешалку, вытащил из шкафчика совершенно новые домашние шлепанцы и даже помог их надеть, несмотря на протесты актрисы.

– Вот и хорошо, вот и ладно-то как… – приговаривал он, улыбаясь во весь рот.

При этом его маленькие голубые глазки прямо-таки лучились из-под мохнатых светлых бровей.

– Сюда, сюда… Вот стульчик, садитесь. Сейчас мы чайку сообразим. Нет-нет, надо-с! Непременно. С морозу. Зима-то вон какая пришла – крутая, снежная. А чай у меня отменный, китайский, из старых запасов. Самый наивысший сорт. Храню для особо торжественных случаев. Да-с…

Пока Модест Савватиевич копошился на кухне, Ольховская с интересом осматривала его квартиру.

Она была обставлена весьма скромно: высокий комод, стол, четыре венских стула, диван; у дальнего конца комнаты – верстак с тисочками и мощной лампой.

На верстаке лежали аккуратно сложенные инструменты, и стояла закрепленная в латунной подставке огромная лупа. Пол был застелен домотканым ковриком.

Стены гостиной были сплошь увешаны фотографиями, кое-где дореволюционными, а также грамотами в рамочках, под стеклом.

– Вот и я…

Сияющий, как полная луна, Модест Савватиевич с трудом тащил поднос, уставленный чайной посудой и вазочками со сладостями.

– Вам покрепче? Попробуйте печенье. Сам испек. Да-с…

Ольховская пила чай с удовольствием. Может, еще и потому, что непритязательная обстановка квартиры Крутских чем-то напоминала ей собственную, и она чувствовала себя здесь как дома.

– Как здоровье Софья Леопольдовны? Она, по-моему, с вами живет?

– Бабушка умерла…

Скорбная складка перечеркнула высокий чистый лоб Ольховской.

– Уже больше трех недель назад…

– Что вы говорите!? Софья Леопольдовна…

Крутских страдальчески сморщился.

– Чудесная была женщина… Характер, правда, жестковатый имела. Да разве в том ее вина? Жизнь прожила нелегкую, ох, нелегкую. Все на своих плечах вынесла. Детей сама вырастила, выпестовала, и это в такие трудные годы… Да-с…

– Я к вам, Модест Савватиевич, как раз и пришла в связи со смертью бабушки. Она мне завещала вот это…

Ольховская развернула объемистый пакет, который принесла с собой, и поставила перед Модестом Савватиевичем кованный позеленевшей медью ларец красного дерева в виде домика с двускатной крышей и фигурной ручкой сверху.

– Что внутри, я понятия не имею, бабушка не говорила, – сказала Ольховская. – А открыть не могу, нет ключа, видимо, затерялся. Взламывать замок не хотелось бы, да и сомневаюсь, что смогу. Вы не поможете?

– Интересно, интересно…

Крутских замурлыкал, как кот, ощупывая ларец и пробуя его на вес.

– Тяжеловат. Попробуем…

Он понес ларец к верстаку, долго копался в инструментах, что-то разыскивая, затем принялся над колдовать над замком.

Ольховская подошла ближе.

– Мастер, ах, какой мастер сотворил сие чудо! Золотые руки… – бубнил Крутских

Модест Савватиевич был на верху блаженства: приблизив большое мясистое ухо почти вплотную к ларцу, он ввел в замочную скважину причудливо изогнутые металлические спицы и орудовал ими осторожно, едва заметными движениями.

– Ну вот и все.

Он положил инструменты на место и обратился к Ольховской:

– Открывайте, если желаете. Но я бы вам не советовал это делать здесь.

– Почему?

– Может, ларец содержит некие тайны, не предназначенные для чужих глаз. Поэтому лучше ознакомиться с его содержимым дома. Право слово, я не обижусь, не любопытен…

– Что вы, Модест Савватиевич, какие тайны? Большое вам спасибо…

И актриса откинула крышку ларца.

Он был заполнен до половины: старинные бусы, броши, две массивные серьги дутого золота, серебряное колечко, шесть золотых червонцев царской чеканки, несколько крохотных серебряных рюмочек, зеркальце, оправленное в серебро, стеклянный флакончик в тонкой позолоченной оплетке, необычной формы наперсток, похоже, бронзовый, четыре кофейные ложечки из серебра с золотой инкрустацией и какие-то бумаги, завернутые в газету.

– Красивые вещицы… – сказала актриса.

Ольховская знакомилась с содержимым ларца, показывая их старому ювелиру.

Но вот Ариадна Эрнестовна достала завернутый в тканевый лоскуток массивный перстень из какого-то серебристо-белого металла с едва приметным золотистым блеском.

Тонко прочеканенные лепестки и завитушки, сплетаясь в гнездо, охватывали большой прозрачный камень, венчающий перстень.

– Экая симпатичная безделушка… Это хрусталь, Модест Савватиевич?

Крутских не ответил. Он жадно схватил перстень и бросился к верстаку.

Там он долго рассматривал камень через лупу, затем буквально рухнул на стул, схватившись рукой за сердце.

– Что случилось? – встревожилась Ольховская.

– Ничего, ничего… не случилось… Вы… вы знаете, что это?… Что это за камень?

– Н-нет…

– Боже мой, никогда бы не подумал… Это же “Магистр”!

– Простите, что такое магистр?

– Бриллиант чистейшей воды! Называется “Магистр”. Фу-у…

Крутских вытер носовым платком вспотевшую лысину.

– Вот так штука…

– Бриллиант!? – удивилась Ольховская. – Откуда? Такой большой…

– Огромный! И дорогой. Да ему просто нет цены!

– Сколько же он стоит? Хотя бы примерно.

Модест Савватиевич, немного подумав, назвал цифру со многими нулями. Пораженная Ольховская на некоторое время потеряла дар речи.

– И это только его стоимость по весу. А если сюда приплюсовать то, что “Магистр” имеет еще и большую историческую ценность… Да-с… Цены ему нет. Интересно, как он очутился у Софьи Леопольдовны? – спросил Крутских, благоговейно глядя на перстень.

– Не знаю… – наконец опомнилась от изумления Ольховская. – Бабушка никогда о нем даже не упоминала.

– Как бы там ни было, но я поздравляю вас, Ариадна Эрнестовна, с такой ценной находкой. Это просто чудо, свершившееся на моих глазах.

Крутских церемонно склонил свою круглую голову и протянул перстень актрисе.

Ольховская взяла его с опаской, словно он был раскален до бела.

– Я думаю… нужно сдать его государству, – сказала она задумчиво.

– Что вы, как можно! – возмутился Модест Савватиевич. – Вы так богаты, что в состоянии позволить себе такой дар?

– Богата… – Актриса скупо улыбнулась. – Все мое богатство, это старая квартира и немного денег на старой, «замороженной» банком сберегательной книжке, которые я уже не надеюсь получить.

– Тогда о чем речь. Продав «Магистра», вы обеспечите себе безбедное будущее.

– Так-то он так… – Актриса пребывала в смятении. – Трудно сказать, как перстень попал к бабушке… Но что он не мог принадлежать нашей семье, это точно. Бабушка жила бедно. А тут… целое состояние.

– Может быть, может быть…

Крутских суетливо вытер потную лысину носовым платком.

Он никак не мог оторвать взгляд от перстня с бриллиантом, который актриса держала в руках. Модест Савватиевич буквально пожирал его глазами.

– Может, еще по чашечке?… – указав на чайник, спросил старый ювелир, наконец совладав со своими эмоциями.

– Не откажусь…

Они поговорили еще немного, – о том, о сем – попили чаю.

Но больше о перстне не было сказано ни слова. Казалось, что по обоюдному согласию на драгоценность они наложили табу.

Затем Ольховская, забрала ларец и ушла.

Перстень с “Магистром” актриса положила в сумочку. Она поглядывала на него с опаской и непонятным томлением в груди.

Модест Савватиевич провожал ее взглядом из окна квартиры. В его глазах то загорались, то гасли странные огни – словно в холодных морских глубинах производились сварочные работы.

Едва Ольховская села в такси – остановка таксомоторов находилась напротив дома, – как старый ювелир тоже засобирался, озабоченно хмурясь.

Примерно через полтора часа Модест Савватиевич постучал в калитку дома на окраине города.

Дом был огорожен высоким дощатым забором, а на воротах хозяева прибили табличку с надписью: «Осторожно! Во дворе злой пес».

Ему открыл высокий старик с седой щетиной на впалых щеках.

– А, это ты… Здорово, Модест. Чего барабанишь, как на пожар?

– Дело есть, Жора…

– Ну? Заходи…

Модест Савватиевич как-то бочком вкатился на подворье.

Хозяин дома окинул улочку внимательным тяжелым взглядом, поскреб пятерней подбородок, и закрыл калитку, звякнув тяжелым засовом.

Глава 6. НОВОЕ ЗАДАНИЕ

Майор Дубравин опаздывал на работу.

Уже девятый по счету автобус он провожал тоскливым взглядом, мысленно представляя, что ему скажет новый шеф, подполковник Драч, назначенный начальником ОУР месяц назад.

Но что поделаешь, если на остановке царило столпотворение, а битком набитые автобусы, с трудом преодолевая снежное месиво, почти все проходило мимо, не останавливаясь.

А метель, кружившая над городом уже четвертый день, и не думала затихать.

Наконец подошел очередной автобус, и Дубравина, едва не свалив с ног, затолкали в салон.

Уткнувшись носом между лопаток какому-то здоровяку, майор мысленно прикидывал, что скажет в свое оправдание.

Но затем только вздохнул тяжко: Драча, не в пример бывшему начальнику ОУР, вышедшему на пенсию, пронять было трудно.

Решив, что выговор обеспечен, а от этого почему-то повеселев, Дубравин вышел из автобуса и едва не бегом припустил к пятиэтажному зданию управления.

Белейко, что-то напевая себе под нос, сортировал какие-то бумаги, подшивая их в папку.

– Привет, – кивнул Дубравин, сбрасывая мокрую куртку.

– Здорово.

– Ну как?

– Справлялся… два раза, – понял вопрос Белейко.

– Злой?

– Умгу… Рычал так, что динамик селектора трещал.

– А ты что ответил?

– Что я мог ответить? Можно было, конечно, придумать что-нибудь эдакое, да не решился – знаю, что такие фортели тебе не по нутру.

– И на том спасибо… Ладно, семь бед – один ответ. Пойду я…

Дубравин направился к выходу.

– Ни пуха… – бросил ему вслед Белейко.

– Будет сейчас мне и пух, и перо…

Дубравин, глубоко вздохнув, как перед прыжком с вышки в воду, постучал в дверь кабинета Драча.

– Войдите!

– Здравия желаю, товарищ подполковник!

– Майор Дубравин, который теперь час?

Драч, коренастый, квадратнолицый, с уже наметившейся лысиной, смотрел на него исподлобья блекло-голубыми глазами испытующе-иронически.

– Виноват, товарищ подполковник. Извините…

– Это в какой раз вы просите извинения за подобное?

Дубравин, потупившись, молчал.

Майор, конечно, мог сказать, что жена уехала в командировку, а он с пяти утра готовил завтрак, затем собрал младшего сына в садик и отвел его.

Потом зашел вместе со старшим в школу, куда его вызвали запиской, чтобы в очередной раз выслушать лекцию про то, как нужно воспитывать детей, которую ему прочитала менторским тоном классная руководительница сына, юная, розовощекая особа, год назад окончившая университет.

И, наконец, неувязка с транспортом из-за непогоды…

Но он промолчал. По натуре упрямый и неуступчивый, Дубравин считал подобные оправдания неуместными и ненужными.

– Так у нас с вами дело не пойдет. Сегодня…

Драч сделал многозначительную паузу.

– Сегодня ограничусь замечанием. И надеюсь, что из этого вы сделаете соответствующие выводы.

– Постараюсь, – буркнул Дубравин, не глядя на подполковника.

– Да?

Драч недовольно поджал губы, хотел еще что-то сказать, но передумал и молча показал на стул напротив.

Дубравин сел на краешек стула, держа на коленях перед собой, как щит, папки с делами, захваченными для доклада.

Драч покопался в ворохе бумаг на столе, нашел нужную и протянул ее майору.

– Это заявление гражданки Ольховской о пропаже драгоценностей. Ознакомьтесь и примите в работу.

– Товарищ подполковник, у меня в производстве уже шесть квартирных краж!

– Надеюсь, вам не нужно объяснять, – перебил его

Драч, – что это указание. А указания не обсуждаются, смею вам напомнить. Разберитесь и к концу дня доложите свои соображения.

– Слушаюсь…

Заявление Ольховской с перечнем похищенных драгоценностей майор прочитал на ходу.

“Что еще за “Магистр”? – думал он, спускаясь на второй этаж. – Бриллиант неимоверной цены… Чушь какая-то. Впервые с подобным сталкиваюсь. И где! В нашей провинции. Сокровище, место которому только в Алмазном фонде. – Дубравин разозлился: – Черт побери! Похоже, заявление – блажь эмансипированной дамочки. Чтобы угрозыск без работы не остался…”

– Живой? – встретил его вопросом Белейко.

– Как видишь.

– Получил?

– Так себе… Дельце вот подкинул, не соскучишься. Вроде я двужильный.

– Евгений Тарасович, ты не двужильный, а удачливый. Про тебя по управлению легенды ходят.

– Постучи по столу.

– Уже. Что там у тебя?

– Да вот какая-то Ольховская А.Э., судя по ее заявлению, готовит мне всесоюзную славу. Для этого нужно совсем немного – отыскать бриллиант величиной с голубиное яйцо. Она, якобы, получила в наследство перстень с бриллиантом, а кто-то его слямзил. Каково, а?

– Постой, постой! Ольховская… Евгений Тарасович, ты в драмтеатре давно был?

– А что? – подозревая подвох, с недоверием посмотрел на него Дубравин.

– Ведь это наша лучшая актриса! Талант, я тебе доложу, редкий.

– Это ты успеваешь еще и по театрам шастать… – проворчал Дубравин, усаживаясь за стол. – Телефонный справочник у тебя?

– Возьми…

Дубравин полистал пухлую растрепанную книгу, нашел нужный номер, снял телефонную трубку.

– Алло! Драмтеатр? Пригласите, пожалуйста, Ольховскую. Дома? А вы не подскажите номер ее домашнего телефона? Кто звонит? Это звонят из…

Дубравин на миг запнулся. А затем продолжил:

– Из управления культуры. Записываю… Спасибо!

– Лишние дебаты по этому поводу нам ни к чему, – ответил майор на недоумевающий взгляд Белейко. – Тем более – сплетни. Если, конечно, написанное в заявлении соответствует истине.

И Дубравин опять начал накручивать телефонный диск.

– Здравствуйте! Ольховская? Вас беспокоит майор милиции Дубравин. По поводу пропажи драгоценностей… Да. Мне нужно с вами встретиться. У вас дома? Конечно… Хорошо. Я буду через час. Устраивает? Добро…

Едва Дубравин положил трубку, как тут же звякнул телефонный звонок.

– Слушаю, Дубравин. Да… Уже иду.

Он повернулся к Белейко и объяснил:

– Спецпочта из Москвы. По-моему, то, что я просил.

Минут через десять Дубравин возвратился с пакетом.

– Посмотрим, что здесь…

Он вытряхнул из пакета несколько листков.

Дубравин долго и внимательно читал бумаги, делая пометки в своем блокноте. Наконец он откинулся на спинку стула и с удовлетворением улыбнулся.

– Есть что-нибудь подходящее? – спросил его Белейко.

– Пожалуй, да. Взгляни…

Дубравин передал бумаги старшему лейтенанту.

– Смотри там, где я отметил птичкой.

– Эти? – показал Белейко. – Подпружный Сергей Алексеевич, он же Ставкин, кличка Жареный… Чугунов Семен Антонович, кличка Заика, или Семка Заика. Насколько мне помнится, Чугунов из наших краев. Я ведь…

– Точно, Бронек. Ты впрямь на Заике “сгорел”, когда в лейтенантах ходил. Тогда он тебя, да и меня тоже, здорово вокруг пальца обвел. Что и вскрылось на суде в Москве три года спустя – МУР постарался. Но я думал, что он еще в местах не столь отдаленных…

– Ушел из-под надзора. Притом недавно, – прочитал Белейко данные федерального розыска на Чугунова. – Освободили Семку. А “квалификация” у него подходящая. Правда, в наших случаях уж больно чистая работа.

– Опыта поднабрался… Второй тоже хорош гусь. Бежал из ИТК. Ты его не помнишь, а мне пришлось в свое время с ним повозиться. “Домушник” высшего класса. Кстати, у него тут кое-какие связи остались. Не исключено, что Жареный в городе.

– Семка Заика вряд ли сюда припылит. Осторожен, бес, сверх всякой меры и хитер. Да и кто его здесь ждет?

– Трудно сказать… У него и в самом деле в городе ни родственников, ни товарищей нет. Если, конечно, судить по нашим данным.

– Нужно проверить.

– И тщательно. Все-таки шанс. Мизерный, но… Ладно. Все. Еду к Ольховской…

Ольховская угостила майора кофе и бутербродами с колбасой.

Дубравин не стал себя долго упрашивать: детей-то он накормил, а сам пожевал на ходу вчерашний пирожок с мясом.

“Красивая…” – невольно подумал он, глядя, как управляется Ольховская с ручной кофемолкой.

И, представив на миг себя рядом с нею, поежился: и ростом не вышел, и волосы непонятного цвета, светлые с темными прядями, да еще и торчат, как у ежа иголки, и нос маловат, и брови кустиками…

– Значит… кгм!…

Дубравин пригладил усы. Он как отпустил их еще в Высшей школе милиции для солидности, так и носил с тех пор.

– Значит, о том, что у вас был перстень с ценным бриллиантом, знали только трое…

Он посмотрел в свои записи:

– …Ювелир Крутских и ваши подруги-актрисы Ирина Алифанова и Валентина Новосад. Так?

– Да. Девочкам я показала перстень, когда мы готовились к моему дню рождения. Это было днем. Они мне помогали.

– Понятно… – многозначительно сказал Дубравин, хотя на самом деле в этой истории понятного было мало.

Майор поерзал на стуле и продолжил:

– И уже поздним вечером этого же дня, как только подруги ушли домой, вы обнаружили пропажу. Правильно?

– Вечером… Точнее, в первом часу ночи.

– Когда вы уехали в театр?

– В половине шестого.

– А ваши подруги?

– Они были вместе со мной.

– Спектакль закончился…

Дубравин опять посмотрел в свой блокнот:

– …Закончился в половине десятого. Тэ-эк… Домой вы возвратились в начале одиннадцатого… – бормотал он себе под нос.

Майор с глубокомысленным видом кивнул, словно согласился с доводами невидимого собеседника, немного подумал, а затем спросил:

– А почему на день рождения вы пригласили только двух человек? У вас что, больше друзей нет?

– Почему? Ира и Валя – мои самые близкие подруги. И потом…

Ольховская неожиданно помрачнела.

– Недавно умерла моя бабушка, – сказала она глухо. – Я посчитала, что веселиться большой компанией после всех этих печальных событий и переживаний просто кощунственно. Девочки меня поздравили, мы поужинали в тесном кругу, съели торт. Спиртное пить не стали, так как должны были идти на спектакль.

– Где стоял ларец?

– В бабушкиной комнате, в шкафу.

– Вы говорили, что намеревались сдать перстень с “Магистром” государству. Тогда почему не сделали этого раньше? Ведь с того момента, как вы его обнаружили, прошло около двух недель.

В голосе Дубравина явственно прозвучало недоверие. Ольховская сразу сообразила, о чем подумал майор, и ответила несколько раздраженно:

– Хотите верьте, хотите нет, но просто не могла выбрать свободной минуты. Репетиции, спектакли, зубрежка новых ролей… А, что я вам рассказываю! Для того, чтобы понять все это, нужно побыть в шкуре артиста.

– Еще как понятно… Мне, по крайней мере.

Майор помрачнел, вспомнив сколько нераскрытых дел накопилось в его сейфе. Работы непочатый край. Про выходные дни в ближайшем обозримом будущем ему придется забыть. Это как пить дать.

– Но только не в вашем случае, – жестко сказал майор, отмахнувшись от нахлынувших мыслей.

– Простите, не понимаю…

– А что здесь понимать? У вас на руках бриллиант, которому нет цены, а вы держите его дома, словно какую-то безделушку. И это притом, что о перстне с «Магистром» известно не только вам, но и посторонним.

– Ну и что с того?

– По нынешним временам человека могут ограбить и убить за жалкие гроши. А у вас почти на виду, в хлипкой шкатулке, лежало целое состояние. Исторический раритет. К тому же, двери вашей квартиры никак не напоминают вход в хранилище банка. Где «Магистру» самое место.

– О перстне знали только самые доверенные люди, друзья!

– Надеюсь, вы знакомы с классикой. О друзьях хорошо сказал великий Пушкин. Так что не будем на эту тему… У меня есть факт – кто-то обворовал вашу квартиру. Вследствие этого возникает закономерный вопрос: почему вы допустили такую халатность, вовремя не определив перстень с «Магистром» в более надежное место?

Ольховская покраснела и опустила голову. Майор терпеливо ждал. Он уже догадался, каким будет ответ.

– Я виновата… – наконец сказала актриса тихо. – Моя вина…

– В чем вы виноваты?

– Впервые в жизни меня обуяла жадность…

Актриса сокрушенно покрутила головой.

– Никогда прежде не замечала за собой такой грех. Никогда! А тут…

– Успокойтесь, – миролюбиво сказал майор. – Этот бриллиант – огромный соблазн. Я сам не знаю, как поступил бы, получив такое наследство.

– Правда?

– Как на духу.

– Вот и я… подумала, что поспешила заявить во всеуслышание о своем намерении сдать перстень государству.

– За перстень вам заплатили бы. По закону, как за ценную находку. И не мало.

– Да. Но не столько, сколько за него можно было получить, продав где-нибудь за рубежом.

– Верно. Там за такой раритет отвалили бы кучу «зелени».

– Стыдно… Мне так стыдно…

– Не стоит теперь сокрушаться и корить себя. Что было, то прошло. Все равно «Магистр» исчез.

– Вы его найдете? – с надеждой спросила Ольховская.

– Попытаемся.

– Значит, вы не уверены…

– Если честно, то да, не уверен.

– Почему?

– Уж больно лакомый кусок, этот ваш перстень. Его в скупку не понесут.

– Это верно… Скорее всего, вор вывезет перстень с «Магистром» за границу.

– Может, да, а возможно, и нет. Смотря, кто его украл.

– Как это? Объясните.

– Если вашу квартиру посетил обычный «домушник», то вскоре перстень (а скорее всего, «Магистр») может где-нибудь всплыть. Вору ни к чему держать при себе такое опасное вещественное доказательство.

– И куда он его денет?

– Продаст барыге. Притом, за бесценок.

– Барыга… Это кто такой?

Дубравин невольно улыбнулся.

– Скупщик краденого, – ответил майор. – Владелец подпольной комиссионки на дому.

– Понятно… А что дальше будет делать с перстнем этот ваш… барыга?

– Перво-наперво переплавит оправу. Это называется спрятать концы в воду. Поди, докажи потом, что он замешан каким-то образом в квартирной краже.

– А как он поступит с камнем?

– Здесь все обстоит гораздо сложнее. Барыга не будет до бесконечности держать такую ценность у себя. Ему нужны живые деньги, чтобы они постоянно были в обороте.

– Значит, он постарается сбыть камень как можно быстрей…

– Да, он попытается это сделать. Но насчет быстроты… Дело в том, что скупщик краденого – еще тот жох. Он быстро поймет, какая ценность попала ему в руки. И захочет «наварить» на «Магистре» большую сумму.

– То есть, он продаст камень богатому иностранцу…

– Здесь, как говорится, бабка надвое гадала – то ли будет, то ли нет. Во-первых, и у нас теперь достаточно состоятельных людей. Но к ним не так просто попасть. Тем более, с предложением купить драгоценность сомнительного происхождения. Во-вторых, не все иностранцы, посещающие нашу страну, настолько богаты, что, не задумываясь, выложат десятки тысяч долларов за бриллиант, пусть и уникальный. И потом, купить камень они могут, а вот с вывозом его за рубеж у них возникнут большие проблемы.

– Получается замкнутый круг…

– Не совсем. Барыга будет действовать через посредников. И вот тут можно его прихватить. Как говаривал один литературный персонаж, что знают двое, то знает и свинья. От вашего камушка пойдут большие круги, и этот момент нам нельзя прозевать ни в коем случае.

– Значит, есть надежда, что «Магистр» будет найден? – оживилась Ольховская.

– Надежда умирает последней, Ариадна Эрнестовна. Но есть еще один вариант, самый паршивый…

– Перстень украл коллекционер, – попыталась догадаться актриса.

Дубравин посмотрел на нее с одобрением и ответил:

– Вы угадали. Пусть не сам, а нанятый им человек, но от этого суть не меняется. Тогда точно с «Магистром» можно проститься навсегда. Или, в лучшем случае, надолго.

– Это ужасно…

Майор индифферентно пожал плечами и промолчал. Дубравину хотелось сказать, что этот «Магистр» ему, в общем-то, до лампочки. Просто служба такая собачья, что приходится разгребать за всеми дерьмо.

А куда денешься? Нужно искать. Темное дело с этим бриллиантом… Майор интуитивно чувствовал, что ситуация гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд.

Он был опытным оперативником и верил не словам, а фактам. А факты попахивали гнильцой.

– Больше у вас ничего не пропало? – спросил Дубравин, чтобы разрядить обстановку, так как молчание чересчур затянулось. – Деньги, антиквариат, меха…

– Что? – Ольховская подняла голову и посмотрела на него отсутствующими глазами. – А… Нет. Денег в квартире не было – потратилась на похороны. К антиквариату можно причислить разве что бабушкины иконы, но они все на месте. А из мехов у меня только пальто с песцовым воротником да шапка норковая. И поношенная дубленка.