Подойдя к нему, он прошел еще чуть вверх, разглядывая само здание. Затем остановился у вывески, сообщавшей, что с белым зданием полицейского управления соседствует старая невзрачная окружная тюрьма.
Потом вновь развернулся и пошел в сторону гостиницы, не оглядываясь и не останавливаясь.
У гостиницы полицейские перегруппировались.
Террорист спустился на улицу Карла Юхана со стороны парламента. Но вместо того чтобы перейти улицу напротив "Гранд-отеля" и заняться обычным изучением часов фирмы "Ролекс", он прошел вперед, пересек улицу Розенкранц, дошел до небольшого зеленого газетного киоска, купил четыре или пять норвежских утренних газет и тут же вошел в ближайший телефон-автомат.
Руар Хестенес находился от него в тридцати метрах, ближе остальных своих коллег. И хотя был риск, что объект еще раньше, в универмаге, подметил его, оставалось лишь надеяться на удачу. Террорист стоял к нему спиной.
Подойдя к автомату, по манипуляциям террориста с номерным диском он определил первую цифру. Шесть - значит разговор внутри страны, а не с заграницей, наверняка. И поскольку никто не ответил, трубку объект положил быстро, подождав, правда, примерно шесть-семь гудков (сообщение можно передать и так: дать телефону отзвонить определенное число сигналов для "сообщения А" и иное число для "сообщения Б").
Террорист начал набирать другой номер. Хестенес стоял совсем рядом, на расстоянии менее метра. Но когда Хестенес попытался обогнуть будку, чтобы увидеть хотя бы несколько цифр, объект передвинулся в ту же сторону и полностью закрыл собой диск.
Разговор оказался крайне коротким. Хестенес не успел даже понять, о чем шла речь, но все же расслышал что-то по-шведски, напоминавшее подтверждение времени - 16.30.
Перед самым концом разговора террорист внезапно развернулся, и уже во второй раз за этот день мужчины посмотрели друг другу прямо в глаза. На этот раз сомнений никаких не оставалось. Террорист улыбнулся, иронически подмигнув Хестенесу, медленно положил трубку и, протиснувшись между ним и будкой, направился к гостинице на другую сторону улицы.
Продолжение наблюдения было, если можно так сказать, еще более мучительным. Террорист уже с багажом вышел из гостиницы, тут же взял такси до аэропорта Форнебю, там летную сумку сдал в багаж, а пластиковый пакет с бессмертниками оставил при себе, как ручную кладь. В летной сумке находились смена нижнего белья, две запасные рубашки, туалетные принадлежности, медная кастрюля с крышкой, пропагандистские листовки на норвежском языке и блокнот ливанской бумаги с двадцатью страницами рукописного текста об Афганистане. Все это было сфотографировано (после очередного спора с таможенниками, кто кому подчиняется в аэропорту), но и эта проверка не дала ничего стоящего, да этого уже никто и не ожидал.
Террорист поднялся на один этаж и через кафетерий прошел в почти пустой ресторан. Дело шло к вечеру: ленч закончился, время обеда еще не наступило. Он сел в глубине зала, откуда хорошо был виден единственный вход в ресторан. В ресторане он просидел час двадцать шесть минут. Читал газеты, ел крабы в соусе "карри", приготовленные по какому-то восточному рецепту, пил минеральную воду "форрис".
Агенты службы безопасности смирились с ситуацией. Первая смена заказала по чашке кофе и по бутерброду; с одной стороны, это было вызывающе скромно для посещения ресторана, с другой - с такой едой вряд ли можно протянуть более получаса. Затем их сменили двое из резервной группы.
Террорист вылетал в Стокгольм в 16.30. До 16.15 он спокойно сидел в ресторане, а потом направился к паспортному контролю. Спустя пять минут уже в транзитном зале он купил бутылку "Джони Уолкер" с черной этикеткой и десять пачек американских сигарет; вроде бы не искал никаких контактов, ни с кем не разговаривал.
Выходя из ресторана, он развернул газету "Верденс ганг" (остальные оставил на столе) и, когда проходил мимо стола, за которым сидел Атлефьорд, остановился, сложил газету вдвое, протянул ее через стол, за которым сидели двое онемевших от неожиданности агентов службы безопасности, чуть-чуть задержал ее в двадцати сантиметрах над столом и позволил ей упасть на недоеденный Атлефьордом бутерброд.
- Спасибо за компанию, приятного Рождества! - сказал он и пошел к выходу.
И ни слова больше.
"Мрак", - подумал Атлефьорд, опуская глаза на газету, чтобы не встретиться взглядом с коллегой.
Посреди страницы террорист обвел шариковой ручкой место, где сообщалось: сегодня ожидается прибытие в Осло израильской делегации, которая будет размещена в гостинице "Нобель", где и пробудет все время. Слова "гостиница "Нобель"" были подчеркнуты.
Через три четверти часа начальник полиции Ивар Матиесен проводил устный разбор результатов наблюдений в малом зале заседаний на четвертом этаже белого полицейского здания на Грёнланд.
Сначала Матиесен суммировал уже известное ему. А этого было не так уж много. Согласно шведским и другим иностранным службам, в "высшей степени подозреваемый" террорист прибыл накануне в Осло, по чрезвычайно странной случайности поселился именно в той гостинице, которую уже сегодня заполонила израильская "пропагандистская команда" (да-да, Матиесен употребил слово "команда").
Выйдя из гостиницы, террорист сумел всего за несколько минут освободиться от своих преследователей. Конечно, можно говорить и о чистом невезении. Но вероятнее предположить, особенно с учетом поведения этого человека впоследствии, что он преднамеренно отделался от наблюдения за собой.
Итак, здесь семичасовой пробел в нашей информации о нем. Потом он оставался в номере гостиницы почти до 12 часов следующего дня. Но перед тем, как уйти из гостиницы, уплатил за номер, а свой багаж запер в камере хранения под лифтом и отправился за покупкой трех букетов бессмертников указанных расцветок.
Затем он пошел в универмаг и купил там медную кастрюлю с крышкой. После этого вернулся обратно в гостиницу с покупками, оставил их в камере хранения и взял такси до музея Мунка, где особенно тщательно изучал некоторые указанные картины.
Здесь Матиесен прервал сообщение коротким экскурсом в историю искусства. Если сравнивать три женских образа 90-х годов прошлого столетия с более поздним образом 20-х годов, то интересно отметить, что картины 90-х годов как бы содержат довольно напряженный "амбиваленс" во взгляде на женщину: она, как это отражено совершенно правильно в названии одной из картин, "вампир", то есть соблазнительница, злая и искусительно коварная. Женский образ 20-х годов, с другой стороны, скорее, гармоничная буржуазная идиллия. Ну да ладно, это, строго говоря, к делу не относится.
Конечно же, интересны как демонстративная прогулка вокруг здания полиции, так и последующее поведение объекта: подмигивание Хестенесу и письменное сообщение Атлефьорду через газету "Верденс ганг".
Что же касается существа дела, то можно лишь констатировать, что никто за собственные деньги в декабре не полетит в Осло "евроклассом" только для того, чтобы купить три букетика бессмертников и медную кастрюлю. В этом и заключается главный вопрос, на который мы так и не получили ответа.
Затем идут чисто практические вопросы: как, когда и почему он заметил за собой наблюдение. Первое приемлемое объяснение тому поступило от младшего полицейского Хестенеса, нового работника в нашем отделе. Но как это произошло?
В наступившей тишине семь человек пристально смотрели на Хестенеса, рисовавшего невидимые круги на доске стола; прежде чем ответить, он откашлялся.
Объяснить было не так уж просто. Наблюдаемый вел себя примерно так, как любой турист: не нервничал, не оглядывался, во всяком случае, этого заметно не было. Но, честно говоря, через какое-то время он стал как бы вести игру. Сначала, подмигивая и поднимая бокал, в универмаге, а потом, конечно же, у телефона-автомата.
Атлефьорд предполагал примерно то же самое. Для него все это закончилось своего рода шутовским намеком на предполагаемую цель террористической акции, если при этом иметь в виду газету с подчеркнутыми в тексте словами "гостиница "Нобель"".
В комнату вошел один из сотрудников технического отдела и положил на стол перед Матиесеном бумагу, для ознакомления с которой тому хватило всего пятнадцати секунд. Он улыбнулся.
- Хорошо. Это сообщение вряд ли неожиданно. Техотдел сообщает, что в гостиничном номере не обнаружено ни единого интересующего нас следа. Насколько можно судить, в комнате, кроме объекта, никого не было. Все поверхности протерты, зачем - непонятно. Он ведь должен знать, что мы уже располагаем отпечатками его пальцев, мы получили их от шведской полиции. Ни единой волосинки на постели. Даже стаканы для полоскания рта протерты. Ага, ну и какие следуют из этого выводы?
Выводов не так уж много. Но есть рабочие гипотезы.
Террорист прибыл в город, чтобы прозондировать обстановку перед возможной операцией против группы израильских политиков в гостинице "Нобель". Но поскольку он обнаружил за собой наблюдение, то отменил все, своим наблюдателям сказал вежливое adieu[7] и покинул страну.
Вот и все.
Коллеги в Стокгольме почему-то очень озабочены и хотят получить подробный отчет. Следователь полиции Ларсен получил задание - все написанное персонально каждым агентом свести воедино к следующему дню. А наблюдение за гостиницей продолжать, но меньшими силами.
Матиесен встал. Все остальные тоже поднялись и направились к выходу. Матиесен попросил Хестенеса остаться. Затем снял очки в золотой оправе и, покачивая ими, как маятником, на вытянутом указательном пальце, уселся в одно из кресел у окна.
На улице было темно, чернота фьорда врезалась в город корабельным килем, обрамленным по обеим сторонам блеском уличных фонарей. Руар Хестенес снова сел за стол заседаний, упершись глазами в коричневую полировку стола. Она напомнила ему типичный старомодный норвежский стол в большой избе. "Странно, - подумал Хестенес, - мы будто все та же нация рыбаков и крестьян".
- Ну, - начал наконец Матиесен, не поднимая глаз от очков, которые продолжал крутить вокруг указательного пальца, - как мы себя чувствуем?
- Не знаю, что и ответить, - сказал Хестенес совершенно искренне.
- Я имею в виду вот что. Чувствуешь, что тебя надули?
- Да, и не могу отрицать это. Наверное, это моя оплошность, что он обнаружил нас. Ведь первым он заметил меня.
- Ты думаешь, что допустил какую-то ошибку?
- Да, поскольку он обнаружил меня.
Матиесен надел очки и посмотрел на Хестенеса. Улыбнулся, но без иронии.
- Ты хороший полицейский, Хестенес, я знаю это. Вот почему именно тебя и перевели к нам. Но ты не должен думать, что мы потерпели неудачу.
- И все же, если бы он не обнаружил нас, то...
- Что "то"? "Задача службы наблюдения состоит в том, чтобы предупреждать и противостоять любым преступлениям, которые могут нанести угрозу безопасности страны"... и так далее. Таковы первые строчки параграфа 2 нашей инструкции, а что это значит?
- Предупреждать и противостоять значит...
- Да, предположи, что однажды палестинские террористы оказались в городе. Значит, они настолько квалифицированно пробрались в нашу страну, что ни мы, ни израильтяне, ни кто-либо другой не имели об этом ни малейшего понятия. Рекогносцировка осуществляется одним скандинавом, который свободно передвигается по Осло, и чертовская удача, что ты обнаружил его. Ведь если бы они начали террористическую акцию в гостинице, например, так, как ты и изложил в кратком отчете о возможности проникновения туда через "Бюро путешествий" и по пожарной лестнице, что бы могло случиться?
- Вероятно, мы бы схватили их.
- А ты уверен в этом? Ну да, конечно, врываемся всей, черт возьми, полицией по борьбе с террористами в бронежилетах, с автоматами, слезоточивым газом и еще черт знает с чем. Но какой ценой?
- Ты думаешь, то, что случилось, лучше?
- Без сомнения. Исходи из того, что на этот раз нам пришлось бы иметь дело с куда более квалифицированными преступниками, чем те, с которыми мы здесь, в Норвегии, уже возились. Я имею в виду и тех дьяволов - израильтян в Лиллехаммере, убийц с Ближнего Востока с многолетним опытом, вооруженных ручными гранатами и АК-47. Представь их входящими в гостиницу одновременно двумя группами по семь-восемь человек. Когда бы мы их схватили?
- Думаю, мы явились бы, когда было бы уже поздно.
- Попробуй пофантазируй, что могло бы произойти.
- Да-а, но я же потерял объект.
Матиесен резко поднялся, его энергия усиливалась раздражением - Хестенес напомнил ему вдруг звезду-конькобежца Яллиса Андерсена. Он подошел к стопке документов, лежавших на торце стола заседании, вытащил оттуда портрет шведского террориста и, обойдя стол, положил его перед Хестенесом, затем прошел еще полкруга и встал напротив Хестенеса, наклонившись вперед и опираясь на оба кулака.
- Послушай, Хестенес, ты столкнулся с тенью дракона, это хороший урок для тебя, запомни на всю жизнь и благодари судьбу за то, что дьяволам не удалось сделать с тобой то, что ты сделал с ними. Наша задача - препятствовать терроризму, и эту свою задачу мы сегодня решили с блеском. Поэтому не будет никакой операции, а сейчас иди и напиши отчет. Пусть шведы получат свое, и перестань считать, что день не удался.
Матиесен оставался в той же позе и продолжал улыбаться, пока Хестенес не вышел из кабинета. "Хороший парень", - подумал Матиесен.
Через несколько минут Хестенес уже сидел перед фотографией на своем столе. Его комната была маленькой и унылой, с видом на задний двор полицейского здания, подъезд к гаражу и вход в него.
Человек на фотографии выглядел вполне прилично, как норвежец-весельчак. Хотя глаза по-разному отражали черты характера. Прикрывая рукой его левый глаз, Хестенес видел гармонично-симпатичное лицо, а прикрывая правый - холодное, как лед. Конечно же, профессионал, его просто невозможно незаметно преследовать. Даже в таком городе, как Осло, он умудряется запросто здороваться со своими преследователями.
"Дракон, - подумал Хестенес, - и я был так близко около дракона, что мог даже схватить его".
Потом он нашел нужный формуляр, отмахнулся от мыслей о драконе и начал мучительно составлять детальный отчет о том, как дважды во второй половине дня был обнаружен объектом наблюдения. Писать об этом было не очень приятно. Но, возможно, Матиесен прав: если бы он не раскрылся перед драконом в универмаге, что могло бы случиться?
Ведь правда, что палестинцы пользуются главным образом автоматами-карабинами Калашникова (АК-47). Руар Хестенес сам стрелял из него во время учебы в Западной Германии. В обойме двадцать зарядов, они прекрасно выходят оттуда, даже когда стрельба ведется очередями от бедра. Удивительно высокая точность при одиночных выстрелах, при использовании автомата в качестве винтовки. АК-47 - грозное и опасное оружие.
За ним, на спинке стула, висело его личное оружие в наплечной кобуре - "смит-и-вессон", калибр 38, модель 10.
Он кончил писать и еще раз потянулся к фотографии террориста. Прикрыл "веселый" глаз и посмотрел на "холодный".
"Не так уж и важно, - думал он, - хороший ли полицейский или же новичок служит в полиции наблюдения за иностранцами, когда он встречается с пятью-шестью такими вот и имеет в руках револьвер, а они - АК-47".
Потом выдвинул нижний ящик стола и положил туда фотографию, ошибочно полагая, что отправляет ее в небытие. Затем запер стол. И таким образом закончил рапорт для шведов.
Глава 3
Приблизительно в тот момент, когда Аксель Фолькессон был убит в своей машине. Карл Густав Гильберт Хамильтон пробудился от кошмарного сна. Все началось как обычно во время тренировки боевых пловцов на глубине восемнадцати метров в водолазной башне в Карлскруне. Он спускается по красному трапу и, добравшись до дна, вытаскивает загубник акваланга, выдыхает четвертую часть воздуха, чтобы не взорваться при перемене давления во время подъема, и в приятном тепле тридцатипятиградусной воды начинает медленно всплывать к мерцающему свету.
После десятиметрового уровня нет необходимости напрягаться - все равно автоматически пойдешь вверх. Инструкторы обычно говорят: "Если хочешь потонуть, лучше всего это делать ниже десяти метров, когда вода тянет тело вниз, иначе все равно всплывешь".
Вот он уже на глубине десяти метров и собирается легко добраться до поверхности, но вода вдруг становится холодной, и все восемь прожекторов водолазной башни гаснут, его начинает тянуть вниз. Глубина уже более восемнадцати метров, кончились красный, зеленый, черный и белый трапы. Он должен быть на дне, но оно растворяется в темноте.
Сначала он старается не паниковать, хотя давление усиливается, и он чувствует, что все стремительнее несется вниз. На его пути широкая труба, ведущая в ад, которая затягивает его, не давая возможности ни управлять собой, ни влиять на ход событий. Давление на барабанные перепонки компенсировать не удается, для этого он слишком быстро опускается, а давление на маску такое сильное, что плексиглас уже у самых бровей, кажется, скулы и глаза вдавлены и раздвинуты в стороны, зрение вот-вот исчезнет, и он в ужасе понимает, что не выдержит.
Он проснулся, завернутый в простыню, с подушкой на голове. Потребовалось несколько секунд, чтобы осознать случившееся: кошмары ему снились только в детстве.
Резко сбросив подушку, он сел, чувствуя, что дышит тяжело, будто все еще сидит в Карлскруне в водолазной башне для боевых пловцов.
"Все, к дьяволу, хватит", - сказал он себе, отправился в ванную и пустил душ.
Стоя под струёй ледяной воды, фыркал. Холодную воду он всегда ненавидел, но заставлял себя терпеть, словно это было наказание. "Все, к дьяволу, хватит глупостей".
Закончив экзекуцию, он обеими ладонями туго загладил волосы назад, подошел к зеркалу и некоторое время разглядывал чуть покрасневшие глаза. Впервые за свои двадцать девять лет он был явно недоволен собой.
Брился он тщательно и дольше обычного, потом голышом вышел в гостиную и огляделся. Он уже начал обсыхать, но капли еще падали на дубовый паркет. То, что он увидел, лишь усилило решимость выполнить данное себе обещание - в чем-то резко изменить образ жизни. Спертый воздух комнаты был насыщен запахом духов и дымом. На столе среди пепельниц и стаканов лежала записка, начертанная помадой. Он не стал читать ее, достаточно было взгляда на уродливое сердце в конце текста. В записке наверняка говорилось: ушла рано, чтобы отвести ребенка в детский сад. Такое в Швеции случается часто. Главное, хорошо, что ушла.
Ему захотелось немедленно убрать квартиру, но он понимал, что уже опаздывает. Подошел к окну и открыл его. Влажный воздух отрезвил его. Падали тяжелые, большие снежинки, на расположенной прямо под ним статуе Святого Йорана и Дракона уже лежал толстый снежный покров.
Примерно четверть миллиона жителей Стокгольма - одинокие мужчины. И едва ли кто-нибудь из них не позавидовал бы Карлу Хамильтону и его квартире в Старом городе у Стрёммен, со статуей Святого Йорана и Дракона прямо под окнами и с прекрасным видом на крыши домов.
Вообще-то Карлу Хамильтону могло бы позавидовать большинство мужчин. Во-первых, он богат. Кроме того, богатым он стал удивительно легко, унаследовав семь лет назад акции на полмиллиона или что-то в этом роде, когда сам находился за границей. Он попросил школьного друга, проходившего тогда практику на биржевой фирме "Якобссон и Понсбах", позаботиться о них, и тот добросовестно выполнил просьбу. Это было нетрудно сделать, поскольку в последние пять лет на стокгольмской бирже курсы акций поднимались, как ракеты: день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом. Сам он не интересовался этим, но, возвратившись домой, обнаружил, что стал мультимиллионером. Акции он никогда не любил и с презрением относился к спекулятивным играм, так что немедленно продал все, а деньги превратил в ценные бумаги и несколько домов. И сейчас, спустя годы, выяснилось, что он продал акции как раз за день до начала падения их курсов, а цены на дома пошли вверх. Так что он удвоил свое состояние и вот поэтому жил так, как живет сейчас.
К тому же он - блестящая партия: бывший член шведской сборной команды по гандболу, бывший защитник команды одного из американских университетов и, кроме того, обладает графским титулом, придерживается правил этикета, то есть хорошо воспитан; лейтенант флота в резерве, что соответствует степени политолога-обществоведа, в сочетании с профессией классного программиста, полученной в Университете Южной Калифорнии; короче говоря, по оценкам нового времени, когда ушел в прошлое радикализм 60-х и 70-х годов, безо всякой иронии его можно назвать настоящим офицером и джентльменом[8], даже если он сам и не разделяет такой оценки. Но пять необычных лет, проведенных в США, изменили всю его жизнь.
И все же раньше он никогда не считал свою жизнь столь бессмысленной, как сейчас, стоя у окна и вглядываясь в темноту, покрывавшую Стрёммен вплоть до видневшегося вдали освещенного судна, если этот плавучий высотный дом, курсирующий между Швецией и Финляндией, можно назвать судном.
От рвущейся в открытое окно прохлады по телу побежали мурашки. Он закрыл окно, быстро оделся во все совершенно новое и, не выпив кофе, вышел на улицу под снег с дождем.
На обычном месте перед телеграфом напротив дворца машины не было. Он взглянул на уже промокшие туфли и стал подумывать, не вернуться ли ему домой и вызвать "ждите ответа". Но вместо этого, подавив злобу, направился к Стрёммен, разбрызгивая ногами грязный снег - ему просто не хотелось сейчас быть аккуратным.
Машина стояла там, где он законно, но все же непредусмотрительно припарковал ее перед кафе "Опера". Снег толстым слоем лежал на стеклах. Щетки в машине не оказалось, и, вытащив удостоверение личности в пластиковом футляре с маленьким государственным гербом, он почистил им стекла. Нет, больше он не будет здесь оставлять машину.
По дороге на Кунгсхольмен машину то заносило, то обливало грязью. Похоже, что американские машины не для нордической зимы, и ее обязательно надо продать. Так было принято еще одно решение, которое необходимо выполнить, как и все остальные, принятые сегодня. Машину он привез с собой из Калифорнии, и вначале шведский номер был повешен поверх старой, синей калифорнийской пластины, где стояло: "The Golden state"[9]. Это было не просто ребячеством, а одной из абсолютно противоречащих регламентациям бестактностей; он окружал ими себя, будто молчаливо выражал протест против работы, на которую угодил случайно. Эта случайность произошла два года назад. Работа, право же, оказалась не той, о которой он некогда мечтал.
На набережной Норр Мэлагстранд поток машин уплотнился. На некоторых стратегически точно рассчитанных местах дорожные власти недавно навалили груду каких-то цементных чудовищ, наверное, чтобы позлить автомобилистов, утром и вечером вынужденных проезжать через Кунгсхольмен. Может быть, в этом и состояла идея коммунальных властей - заставить людей от огорчения или от злобы начать пользоваться городским транспортом.
На то, чтобы добраться до светофора у площади Кунгсхольмен, ему потребовалось чуть ли не десять минут. И все это время он продолжал ворчать на свою неудавшуюся жизнь с ее перспективами на "будущие тумаки".
* * *
Его завербовали, когда он проходил военную службу и готовился стать боевым пловцом. Это было более восьми лет назад. В то время он был политическим радикалом, или, не вдаваясь в подробности - ведь радикал он и сейчас, - коммунистом и членом студенческой организации "Кларте", несколько лет стоявшей на "марксистско-ленинско-маодзэдуновских позициях".
Это был закат политически окрашенных 60-х годов. Через пару лет после победы Вьетнама и освобождения Сайгона в 1975 году "Кларте" поставила задачу внедрить своих "сознательных" товарищей в систему обороны страны.
Что, собственно, имелось в виду под "внедрением в оборону страны", не совсем ясно и до сих пор, но речь ни в коем случае не шла о каких-либо традиционных пацифистских намерениях - наоборот, идея заключалась в том, чтобы по возможности больше "сознательных" товарищей занимали там наиболее важные посты.
Объяснялось все тем, что эти "сознательные" товарищи могут понадобиться в момент опасности - возможного нападения со стороны социал-империалистической супердержавы, - чтобы противостоять малодушным и предательским, то есть просоветским, тенденциям. Ведь буржуазная оборона не очень-то надежна для нации.
Не следует удивляться тому, что ни военная разведслужба, ни полиция безопасности не могли разгадать намерения, скрывавшиеся за этой небольшой волной "инфильтрации" левых. Левые эксперты в министерстве обороны и полиции безопасности рвали на себе волосы, пытаясь понять этот новый вариант коммунизма, и склонялись к мысли, что все это - некий особый трюк.
А так называемый "экспертный отдел безопасности" при Управлении госполиции (СЭПО) сумел убедить себя в том, что в данном случае шла подготовка государственного переворота: когда довольно много клартеистов будут таким образом внедрены в систему обороны страны, армия, воздушный и морской флоты двинутся на Стокгольм с красными знаменами и под аккомпанемент оркестра Красной Армии.
Карл Хамильтон при этом воспоминании улыбнулся - первый и единственный раз за этот день.
Вербовка произошла в марте, как раз перед началом обучения на боевого пловца. Курс переезжал из Берга в Карлскруну, чтобы впервые познакомиться с водолазной башней и отработать часть элементарных моментов, связанных с выходом из водолазного колокола, с техникой дыхания и т. п.
Тренер сидит за пультом у самого потолка, курсанты кувыркаются, как утята, в воде под ним, а три инструктора отрабатывают с ними различные моменты в водолазном колоколе. Затем будущие пловцы тренируются на различной глубине; после каждого подъема врач проводит полный контроль состояния организма. Разрыв легких может произойти самым неожиданным образом на глубине от шестидесяти сантиметров и больше. Легочная ткань лопается, и маленький пузырек воздуха уплывает по кровеносной системе и может остановиться где-то в мозгу. Если повезет и он заблокирует лишь нерв пальца, то через несколько часов в барокамере под давлением его можно будет вытолкнуть. В противном случае воздушный пузырек может прочно застрять, например, в речевом центре.
Во время одной из таких тренировок Карл почувствовал, что за ним наблюдают. На деревянной трибуне сидел мужчина лет пятидесяти пяти, казалось, безразличный ко всему происходившему, хотя в отношении к нему молодых инструкторов чувствовалось уважение.
На следующий день мужчина не появился.
После одного из упражнений врач заявил, что у Карла появились небольшие разрывы кровеносных сосудов одного глаза, что выглядит он не очень хорошо и, стало быть, необходим контроль. Карла отправили в лазарет, а все остальные собрались и вернулись в Стокгольм на выходные дни.
Лазарет пустовал. Карлу указали на одну из комнат, где лежала его одежда. Он оделся, раздосадованный сообщением о своем недуге, хотя сам он ничего не заметил, и еще более раздраженный испорченными выходными.
Вскоре в комнату вошел коммендеркаптен[10] и попросил следовать за ним, объяснив, что лишение его увольнения по болезни не соответствовало действительности: он совсем не болен, нет надобности беспокоиться по этому поводу. Им просто необходимо совершить небольшую поездку. И больше никаких объяснений.
Коммендеркаптен полтора часа вез его на гражданской машине в южном направлении, беззаботно беседуя об образовании, о будущем флота, о Трафальгарской битве и о чем-то еще. Выехав из Блекингс, они продолжили свой путь дальше на юг по побережью Эстерлена, где Сконе выглядит так, словно на фотографии, с мягкими волнистыми холмами, переходящими в морскую синеву.
Был март, необычно ранняя весна. Когда они подъехали к Кивику, долина все еще оставалась окутанной туманом. Они въехали на территорию небольшой яблоневой фермы. Им навстречу с большим секатором в руке вышел мужчина, сидевший тогда на деревянной трибуне водолазной башни.
Так Карл впервые встретился со Стариком. Впоследствии ему не удалось выяснить происхождение этого прозвища, но он никогда не слышал, чтобы этого человека называли иначе, чем Старик. Около двадцати лет назад Старик был начальником секретной службы военной разведки.
Позднее, когда в прессе начались скандалы, связанные с этой службой, и корреспонденты журналов "Фолькет и бильд/Культурфронт" представили и самого Старика, и большую часть его сотрудников службы IB[11] серией помпезный портретов; разоблачения закончились для некоторых сотрудников тюремным заключением и заверениями правительства, что "все написанное в журналах неправда и, между прочим, не является чем-то типичным", что новая IB получила "совсем другие директивы" и что "разведка вовсе не преследовала левые организации", а "если что-то и имело место, то произошло по ошибке", было признано "недействительным" или "исключением", которое "не повторится в будущем", и так далее.
И вот сейчас Карл Хамильтон, молодой человек двадцати двух лет, все еще член "Кларте", стоит на террасе в доме у официально вышедшего на пенсию Старика, который держит в руке стакан домашнего сидра. Коммендеркаптен при этом не присутствовал.
Старик был почти такой же, как на фотографиях, но в жизни он больше походил на фермера, выращивающего яблоки, чем на руководителя секретной службы военной разведки. Хотя и в отставке, он все еще активно работал.
На мраморном столе перед ним лежала папка, содержавшая примерно пятьдесят листов машинописного текста. На папке стояли имя Карла и его личный номер.
Беседа началась с рассказа Старика о том, что он, в отличие от Карла Хамильтона, из простой семьи, что в юности он был радикалом, и поскольку у него были основания предполагать, что Карл читал все напечатанное в газетах о деле IB и о "социал-демократической шпионской организации" и так далее, ему хотелось сейчас уточнить некоторые детали.