Красный Петух (№1) - Красный Петух

Но материалы "фирмы" оказались скудными. Всего несколько поездок туда-сюда, немного "руководящих должностей", но ничего существенного, за что можно было бы ухватиться.

Убийственный результат. Карл почувствовал азарт охотника, бросив первый взгляд на книжную полку Хедлюнда. Хедлюнд был единственным, кого можно было "разрабатывать", остальные сразу исчезали, казалось, в никуда. Торговля наркотиками и крадеными вещами в данном случае ерунда. Схваченные палестинцы, судя по полному безразличию Фристедта и Аппельтофта в сложившейся ситуации, тоже ничто. Насколько можно было понять, и Аннелис Рюден оказалась ложным следом. "Девушка, жившая одним домом с Хедлюндом, была "зеленой"", - решили Аппельтофт и Фристедт. Для этого у них были основания, и, кроме того, они опытны и умны. А этот Сунд вообще тряпка, и он пока еще под вопросом.

Теперь опять к Понти. Вероятнее всего, Нэслюнд готовил следующий удар именно против него, недаром же он поручил Карлу заняться этим делом и даже намекал, чтобы Карл был готов стрелять.

И тут все застопорилось.

Карл сам не понимал, почему не рассказал ни Аппельтофту, ни Фристедту, что вертелось в мыслях Нэслюнда. Нет, не из-за отсутствия доверия к ним, просто, может быть, эта мысль показалась ему слишком невероятной.

Карл почувствовал, что зашел в тупик. Резким движением он схватил было телефонную трубку, но раздумал и посмотрел на часы. Было еще только полдесятого.

Он принял решение.

Быстро оделся, побрился и вышел. Переулок в Старом городе был совсем пуст, и он, не оглядываясь, прямым ходом направился в кафе "Опера".

Очереди перед кафе еще не было. Это обрадовало его: не надо было предъявлять удостоверение личности, чтобы войти, и не надо было стоять в очереди, если бы он решил, что слишком часто пользуется своим положением.

Самая мощная волна ночной жизни Стокгольма еще не накатила. Он прошелся по бару, заказал себе пива и встал у длинной стойки так, чтобы единственный вход в зал постоянно оставался в поле зрения. Ошибиться было невозможно: никто не увязался за ним. Через четверть часа он вышел в вестибюль, бросил пятикроновую монету в небольшой красный телефонный аппарат и набрал один из пяти-шести нужных номеров, которые помнил наизусть.

Человека, которого он искал, дома не было. Но жена сообщила, что он в Стокгольме, в своей квартире.

Как и требовала профессиональная осторожность, Карл, не оглядываясь, медленно пошел к станции метро у Центрального вокзала и там смешался с людским потоком. Он сел в первый же поезд и примерно полчаса ездил, проверяя, нет ли хвоста. Спецслужбам потребовалось бы привлечь кучу народа, чтобы вести его, хотя он ни разу и не обернулся.

Наконец он добрался до станции "Площадь Карлаплан" и вышел.

Моросил дождь, на улицах в районе Эстермальма было довольно пусто. Он прошел Карлавэген и свернул перед Гревгатан, потом пересек улицу и опять пошел по Гревгатан вниз до Страндвэген. В окнах нужной ему квартиры горел свет, как и однажды, когда там располагался оперативный отдел IB разведслужбы. Сейчас это была квартира Старика, а сам Старик в те времена был шефом этого оперативного отдела. Значит, Старик был дома. Улица совершенно пуста с обеих сторон.

По домофону в подъезде Карл позвонил условными сигналами: три коротких и один длинный. Никто не ответил, но замок открылся.

Старик выглядел свежо, несмотря на разговоры о его болезни в последние годы, даже моложе, чем в первый раз, когда они встретились в Кивике. Старик сердечно встретил Карла и сразу же предложил стаканчик домашнего яблочного сидра, которым гордился, "это знали все", то есть не все на "фирме", а все в "компании"[40], а это совсем другое дело.

Старик с энтузиазмом принялся расспрашивать Карла о том о сем, вспомнил о Сан-Диего и учебе там - туда как раз собирались отправить двух новых шведов. Потом сам стал рассказывать о всяких сложностях между руководством департамента обороны и правительством. Короче говоря, вопрос о новом типе оперативного работника висел в воздухе, и вполне возможно, что положение "компании" изменится в зависимости от того, какое будет правительство. Но пока политики плюют на нее.

- Ну а как у тебя в полиции? - спросил наконец Старик.

Когда Старик сказал "в полиции", он использовал внутренний жаргон разведки. Никогда и ни при каких условиях ничего, кроме "полиции безопасности" (здесь о полиции как таковой никогда не рассуждали и если говорили, то столь же мало, как и о социальной помощи или о губернаторах).

Карл коротко рассказал об общей ситуации, но особо остановился на расследовании, зашедшем в тупик. Но не только в этом была проблема и причина его прихода сюда. Одно дело - тупиковая ситуация, а другое заключалось в том, что мяч так часто перепасовывается, что без конца возникают препятствия. Нет никакой возможности разглядеть все поле, просто ничего не видишь.

- Точно, - сказал Старик и поднялся, чтобы принести новую порцию сидра, но остановился, вопросительно глядя на бутылку виски. Карл кивнул, и Старик исчез в поисках льда.

- Кухню с тех пор обновляли, - возвратившись, сказал он. - Но именно в этом сила и слабость полиции, вот эффект строгого раздела на секции.

- То есть? - спросил Карл.

Старик стал объяснять. В шведской "полиции", то есть в полиции безопасности, все строго разбито на секции, никто не знает, чем занимается коллега в соседней комнате. В чисто профессиональном плане - это преимущество. Если сюда попадал диверсант - ну, например, как Берглинг, арестованный несколько лет назад, - то он мог нанести лишь ограниченный вред, поскольку у него не было возможности знать обо всем.

А недостатки - чисто оперативного свойства, что Карл обрисовал сейчас очень эффектно. Различные группы расследования, работающие одновременно в полиции, возможно, могли бы найти решение намного быстрее. Но об этом решении никто не знал, поскольку оно появилось не раньше, чем были собраны различные кусочки всей картины, а отсюда и такая затянувшаяся неуверенность. А у руководства, то есть у Нэслюнда, общий взгляд, конечно же, есть.

- Вот это-то меня и печалит, - сказал Карл, - потому что я не доверяю ему...

- Э! Он такой же идиот, как и его предшественник, этот влюбленный в Израиль Фронлюнд или как его там, черт возьми, зовут...

- И потому что он довольно откровенно предложил мне убить шведского журналиста во время предстоящего его захвата, - продолжил Карл.

- Кого это? - спросил Старик тихо.

- Эрика Понти из "Дагенс эхо", если ты знаешь, кто это.

- Бог мой! Значит, Понти должен быть убийцей?

- Нэслюнд делает вид, что верит в это, но в наших материалах таких доказательств нет.

- А как выглядит ваш материал? Не бойся потерять время, расскажи самое важное, ибо мы рискуем не только тобой как оперативником, но и гораздо большим. Ну?

Карл подробно рассказал о пребывании Эрика Понти в Осло и о единственном телефонном разговоре, связывающем Понти с остальными схваченными, о расплывчатом материале, хранящемся в архиве "фирмы", на Понти.

Сидя в полумраке под картиной, на которой был изображен большой французский петух. Старик походил на филина. Его брови как-то по-птичьи устремились вперед, словно Старик зачесывал их таким образом либо специально ухаживал за ними. Наконец Карл закончил, но Старик продолжал молча сидеть и смотреть в свой стакан.

- Нэслюнд - идиот, - сказал он наконец. - Этот дурак не понимает последствий такой операции. Это будет самым большим скандалом и для нас, и для полиции. Твоя фотография и имя попадут во все газеты. Дело будет разбираться во всех инстанциях: инспектором и канцлером юстиции, дисциплинарным бюро полиции, провинциальными судами, судом всего королевства, высшим конституционным комитетом риксдага. Европейском судом и самим чертом. Какой идиот!

Карл впервые видел Старика возмущенным. Тот налил себе еще виски, не предложив гостю.

- И если не считать, что эта операция - просто идиотизм, то Понти, конечно же, не имеет к этому делу никакого отношения. Не так ли? - спросил Старик, словно проверяя себя. Но, не дождавшись ответа, продолжил: - К тому же наши планы о новых оперативных работниках на "фирме" полетят к черту: ведь всплывет вся твоя подноготная, и все мы останемся с носом. Так, на чем мы остановились? Ах да... и, кроме того, Понти не имеет никакого отношения к этому, да?

- Конечно же, нет, - ответил Карл. - Я не верю, что Нэслюнд знает больше, чем мы, о том, кто мог застрелить полицейского. Но я думаю, что Нэслюнд надеется одним ударом убить двух зайцев. Он хочет, чтобы внешне все выглядело так, будто убийца выслежен и убит, и еще он хочет подобрать "старого гуся".

- Знаешь, я тоже так подумал, - протянул Старик. - Но noch ist Polen nicht verloren[41]. А мы его остановим!

- То есть как?

- Слабость конструкции Нэслюнда в том, что Понти, вероятнее всего, не имеет отношения к этому делу. А сила его позиции в том, что в материале расследования существуют странности именно с Понти, и прежде всего его норвежская поездка, не правда ли?

- Да, насколько я понимаю.

- Ну тогда мы узнаем, зачем Понти был в Осло, и этот след для вас в полиции исчезнет.

- Как?

- Спроси его. Это бывает полезно. Спроси его, зачем его носило в Осло?

Карл задумался над этим хотя и совершенно логичным, но все же вздорным предложением. Попытался даже сказать, что это означает нарушить любое мыслимое правило службы безопасности. Старик спокойно ответил, что полиция могла бы взять свои правила и засунуть их в задницу. Существует разница между божьим законом и человеческим предписанием.

- Кроме того, - объяснил далее Старик, - мы же окажем полиции услугу. Ведь тем самым мы спасаем полицию от паскуднейшей ситуации, в которую эти идиоты могли бы вляпаться. Ну ладно, у нас есть и собственные интересы. Налоговое управление или куда ты там попадешь после этой истории? В мореходство в Норрчёпинге, я думаю. Так вот, один из наших информаторов попал туда, после того как "прокололся". Итак, к делу. Спланируем нашу операцию.

Тут Старик вспомнил, что стакан Карла пуст. Когда он наполнял его, рука слегка дрожала - он то ли чувствовал себя неважно, то ли был слишком возбужден.

Старик дотошно расспросил о деталях, связанных с Понти. Значит, они держат его под колпаком, наблюдают за ним, прослушивают его домашний телефон, вероятно, просматривают его почту. Может, добрались и до корреспонденции, поступающей на Шведское радио. Но по некоторым техническим и юридическим причинам они не могли прослушивать его разговоры по коммутатору Шведского радио. Вот где осталась возможность связаться с ним. Однако самому Старику налаживать такой контакт было бы рискованно. При одной мысли о тех недоразумениях, к которым мог привести записанный на пленку разговор, становится не по себе. Этот риск необходимо принять во внимание: у журналистов часто включен магнитофон. Итак, Карл получил разрешение наладить контакт способом, предложенным Стариком.

Значит, надо связаться с Понти без свидетелей, это можно устроить. Затем надо убедить Понти согласиться на встречу для объяснения причин его странной поездки в Осло. А потом Карлу следует рассказать о своих действиях коллегам в полиции. Возможно, они будут настроены критически, но если по радио ничего не будет сказано, а в необходимости этого надо убедить Понти, они согласятся, если это действительно обычные честные полицейские.

- И я, конечно же, пришел к этой идее совершенно самостоятельно? - спросил Карл.

- Не хочешь же ты втянуть в это дело "компанию" и меня?

- Хорошо. Я встречусь с Понти на пустом перроне метро около полуночи. Значит, мы считаем, что у него есть приемлемое объяснение и того и другого?

- Да, мы так считаем.

- А если у него нет такого объяснения, если он действительно, вопреки ожиданию, убийца?

- Мне не хотелось бы так думать. И давай не будем об этом говорить. Но можешь принять обычные меры предосторожности, ты же обучен этому.

- Но если дойдет до... "конфронтации" между нами, что мне тогда делать? Выбросить потом оружие в Стрёммен? А?

- Я не слышал последнего вопроса, - холодно ответил Старик. - Думаю, ты встретишь определенное понимание у Нэслюнда в таком случае. Но, как говорится, I don't hear that[42].

Карл откинулся на спинку дивана и зажмурился.

- Уже поздно. Я дам о себе знать так или иначе, как только проведу операцию. Ты еще будешь в городе?

- Да, - в тон коротко ответил Старик. - Пару недель с перерывом на рождественские каникулы, а потом ты знаешь, где искать меня.

У дверей они немного постояли, пока Карл рассматривал настенные украшения - различное оружие, в том числе традиционные охотничьи ружья и старый "маузер".

- Ты ведь знаешь, что запрещено развешивать на стене оружие, имеющее затвор, - заметил Карл, желая разрядить обстановку.

- Знаю, - ответил Старик, - но эти закончики для полиции, а не для нас. Чувствую, что операция пройдет хорошо. Не беспокойся и дай о себе знать, как только сможешь.

Карл спустился на три этажа, не зажигая свет. Выйдя на улицу, он хорошенько огляделся, но вокруг было пусто. Он медленно пошел пешком домой в Старый город. А дождь все лил.

Старик еще долго сидел на диване в комнате, которая когда-то была оперативным отделом IB, неторопливо курил сигару, нарушая строгий запрет врачей, но сейчас у него было больше оснований беспокоиться отнюдь не о здоровье.

Старик - офицер, он был им всегда, с тех самых пор, когда студентом из рабочей семьи попал на военную службу в конце мировой войны, и не покинул ее после пяти лет, когда стал фенриком. А потом так и остался. Раньше было мало офицеров-социал-демократов, и это одна из причин, по которой сам Таге Эрландер[43] именно Старику поручил создать новую службу военной разведки; и Старик служит здесь вот уже 30 лет. Для него Карл был тем "военным оружием", в котором Швеция нуждалась. На Карла он смотрел с теми же чувствами, с какими посещаешь военный аэродром, стоишь там и наблюдаешь, как два самолета-штурмовика, ревя стартовыми двигателями, устремляются строго вверх. Мы можем защитить себя, мы не сдадимся!

Но один-единственный "вигген" AJ-37 стоит 40 - 50 миллионов. На эти деньги можно было бы содержать десяток оперативных работников калибра Хамильтона, а именно этого вида оружия Швеции не хватало больше, чем какого-либо другого. Вся территория Швеции настежь открыта для разведывательной деятельности иностранных государств - и друзей, и врагов, прежде всего врагов. И в этой борьбе ее "полиция" службы безопасности - ничто. "Полиция" состоит из комиссаров среднего поколения и молодых "академиков", главным образом занимающихся распространением пропагандистских материалов в прессе о своей собственной эффективности и, как, например, сейчас, в этой запутанной операции, время от времени раздобывающих некоторое количество "сомнительных" арабов или курдов, или армян, или других темноволосых. "Полиция" - разве это защита для Швеции, разве оружие?

Служба безопасности сейчас состоит из людей, сидящих в конторах или перед радарными установками. Нормально ли это? А территория остается незащищенной, побережье открыто, и Стокгольм - всего лишь игрушка для иностранных государств. Так и будет, пока в службе безопасности нет таких людей, которые могли бы выйти на поле боя, выследить врага, проконтролировать его маневры и разрушить все планы.

Вот Старик и смотрел на Карла Хамильтона как шеф авиации на первый экземпляр нового боевого самолета, который не уступает вражескому ни в скорости, ни в высоте полета. Да, типичная американская машина, но с тремя коронами на голубом фоне крыльев.

Если этот идиот Нэсквист - или как там бишь его, этого "полицейского" - вводит Карла в операцию, которая обречена обернуться ужасным официальным скандалом, то появляется риск для всего "нового типа оружия", еще не до конца доведенного.

Старик взвесил возможность контакта с несколькими иностранными друзьями, чтобы выяснить, нельзя ли быстро найти убийцу, но отбросил эту мысль, поскольку проблема безопасности все же существовала. Был риск нарваться на того, кто замешан в этом деле или кто имел тесные отношения с организацией, стоящей за ним, а это одно и то же.

Жизнь научила Старика не спешить, и он решил подождать результатов операции, наносящей удар планам Нэслюнда, которую должен был провести Хамильтон, то есть встречи с этим известным журналистом.

Глава 8

Карл плодотворно провел первую половину дня за компьютером. В списке из сорока шести имен, найденных Аппельтофтом в письмах Хедлюнда, более двадцати входили в ассортимент служебных интересов шведской разведслужбы. Круг его контактных связей стал достаточно определенным. Симпатии Хедлюнда распространялись как на среднее, так и на новое поколение западногерманских террористов, в этом не оставалось никакого сомнения. А имена, не попавшие в базу данных шведского компьютера, телексом были отправлены западногерманским коллегам с просьбой о скорейшем ответе. И уже через несколько часов - какая-то гротескная эффективность - был получен ответ: минимум пятеро из числа запрошенных разыскивались соответствующими службами в связи с совершением различных террористических акций, а остальные, по общей оценке, оказались так называемыми "симпатизирующими".

Немцы, в свою очередь, просили данные о том, когда, откуда и в какой форме разыскиваемые лица давали о себе знать. Еще до ленча Карлу удалось отправить длинную серию справок, которые, насколько он понимал, в некоторых случаях могли привести к захвату определенных лиц или по крайней мере к появлению интересных оперативных планов их розыска.

Затем он перешел к изучению документации, занимаясь которой Аппельтофт понял, что он ничего не понял, то есть к протоколам шведских собраний, митингов, дискуссий и к письмам.

Заглянул Фристедт и сообщил, что весь материал для допросов Хедлюнда о его террористических контактах или хотя бы намеках на них должен быть готов к двум часам дня. Именно в это время прибудет адвокат Хедлюнда, чтобы присутствовать на первом допросе. Чем больше оба следователя получат информации, тем лучше.

Карл составил довольно длинный список возможных предложений для предстоящего допроса, когда запищал сигнал его наручных часов - напоминание о необходимости послушать "Дагенс эхо" и узнать, что будет Понти или, на худой конец, кто-нибудь из сотрудников его редакции говорить об истории, связанной с этим террористическим актом.

Началась третья или четвертая часть передачи, где в обтекаемых выражениях говорилось об очень хорошо завуалированном проколе в ведении этого дела, воспринятом остальными средствами массовой информации без каких-либо оговорок. Основное время было отведено двум перекрестным интервью, в которых попеременно то министр по делам иммиграции, формально отвечавший за предстоящее выдворение подозреваемых палестинских террористов из страны, то "рупор" полиции Карл Альфредссон, долбивший в одну точку - какова, собственно, связь между группой подозреваемых четверых шведов и группой семерых палестинцев, - отвечали на вопросы корреспондентов.

И министр по делам иммиграции, и Карл Альфредссон сначала объясняли, что все это "секретно". Они, как попугаи, талдычили одно и то же. Но тут в эфир вышел Понти - всю передачу делал-то он сам - и задал вопрос: "Не эти ли секретные доказательства придется представить четверым шведам на предстоящих допросах? Арестовать их по секретным доказательствам не могли, они ведь шведы?"

Конечно, нет. Но дело можно рассматривать и при закрытых дверях. Ну а если бы их не арестовали? Можно же было рассказывать о них, не так ли? Значит, это всего лишь вопрос времени, когда все узнают, что никакой связи между этими группами и не было?

Представители правительства и полиции безопасности только и твердили: секретно, секретно, секретно. Комичная и безнадежная ситуация. Главное в том, что Понти с такой точностью бил в самый слабый пункт следствия. Создавалось впечатление: сам-то он знал, что все именно так, знал, что, конечно же, выплывет наружу - арест четырех шведов не будет выглядеть такой уж очевидной для всех необходимостью, и не подтвердятся "неоспоримые" связи с семью палестинцами.

"Здорово, очень здорово, - подумал Карл. - А может быть, Понти действительно блестяще знает и подоплеку, и суть дела?"

Когда пошли другие новости, Карл выключил радио и возвратился к заметкам по допросу Хедлюнда, а потом отправился к Фристедту, где его уже поджидали оба следователя, и рассказал им и о собственной точке зрения, и о западногерманских коллегах, и о том, что еще утром получены данные о возможности произвести аресты в Западной Германии.

И только после этого ему наконец удалось выбраться в город и позвонить по телефону-автомату, который, уж точно, не прослушивался. Он не доверял собственному телефону или, во всяком случае, хотел избежать ненужного риска. Спустился к винному магазину "Сюстембулагет" на площади Кунгсхольмсторг, дабы соединить приятное с полезным. Положив покупки в фирменный пакет, он зашел в телефонную будку рядом с пресс-бюро на другой стороне улицы и набрал номер телефона Шведского радио. Он уже тщательно обдумал, что и как будет говорить.

- Привет, - начал он. - Я работаю в отделе безопасности при Управлении государственной полиции и не хочу называть себя. Мне нужно встретиться с тобой как можно скорее, лучше всего сегодня же вечером.

- А как я узнаю, что ты тот, за кого себя выдаешь? - спросил Понти уверенно, как Карл и предполагал.

- Речь идет о твоей поездке в Осло, ты летел девятичасовым рейсом, а возвращался на следующий день в 16.30, подшутив над нашими норвежскими коллегами, что привело к определенным подозрениям. Дальше продолжать?

Понти вздохнул прямо в телефонную трубку.

- Нет, не надо, - ответил он. - Но в таком случае есть одна проблема.

- Какая именно?

- За мной слежка. Это говорит о чем-нибудь?

- Да, вот этого нам не надо. Отделайся от них как-нибудь. Знаешь как?

- Да, попробую. Отдает сентиментальностью, но напоминает старое доброе время. Я возьму машину, потом поеду в метро, примерно так.

- Хорошо. От Слюссен в сторону Вэллингбю идет поезд в 21.43. Успеешь на него?

- Первый или последний вагон?

- Скажем, первый, встречу тебя где-нибудь в пути.

- Ты будешь один, надеюсь?

- Да, и ты тоже.

- Как я узнаю, что это не идиотская шутка?

- Этого ты не узнаешь. Исходи из того, что я не стал бы искать тебя, если бы это не было так важно.

Наступило короткое молчание.

- О'кей! Первый вагон, поезд от Слюссен в 21.43. Если почему-либо не успею, буду одним из двух следующих поездов.

И, не попрощавшись, положил трубку.

* * *

Допрос симпатизировавшего террористам Андерса Хедлюнда кончился быстро и безрезультатно. Крупнейшая "звезда" шведской адвокатуры разговаривал с двумя следователями в комнате предварительного следствия, как со школьниками. Сначала он потребовал уточнить законность обвинений, это он получил. Потом потребовал сообщить обстоятельства, отягчающие вину его клиента, на что ответа не получил. Настало время самого допроса. И тогда следователи выложили записи и, словно торопясь взять инициативу в свои руки, начали расспрашивать о лицах, имена которых они нашли в переписке Хедлюнда.

Адвокат тут же прервал их и сказал своему клиенту, что отвечать на вопрос о его политических симпатиях или о знакомых, не имеющих никакого отношения к самому преступлению, в котором его подозревают, а именно к незаконному хранению оружия, не следует.

Сам его клиент вообще так и не проронил ни слова.

Следователи предприняли обходной маневр, спросив, как могло случиться, что у Хедлюнда были обширные контакты с террористами, разыскиваемыми в Западной Германии. Адвокат прервал их замечанием: это не касается подозрений в предполагаемом преступлении, поскольку Хедлюнд - шведский гражданин, его нельзя считать преступником из-за того или иного знакомства, и, значит, нет повода отвечать на такие вопросы.

- Но речь идет о подозрениях, связанных с лицами, которые здесь, у нас в стране, возможно, поддерживают уголовных преступников, - попытался вставить один из следователей, несколько однобоко толкуя закон о терроризме.

- Ни в коем случае, - сказал адвокат и поставил на стол небольшой черный магнитофон, - на этот тип подозрений нельзя ссылаться в отношении шведских граждан. Сейчас надо либо заняться конкретными подозрениями в преступлении, либо начать общий политический разговор, для которого нет никаких оснований.

Следователи запротестовали против использования адвокатом магнитофона. То, о чем говорится в комнате предварительного следствия, пока еще секретно и поэтому не может быть записано на пленку.

Перепалка, хотя и проходила мучительно, закончилась быстро. Адвокат попросил разрешения поговорить с клиентом в отдельной комнате. Разговор длился всего пять минут, и после этого следователи узнали, что допрос не может быть возобновлен до тех пор, пока прокурор лично письменно не сообщит о запрете пользоваться магнитофоном вместо карандаша и покане будут представлены доказательства совершенного преступления. Если речь идет лишь о хранении старого охотничьего ружья фирмы "Хюскварна", то оно действительно существовало, но это еще не говорит о преступных намерениях.

С этими словами адвокат выплыл из комнаты, в которой все еще оставался сидеть издевательски улыбавшийся поклонник западногерманского терроризма.

Быстрая развязка привела ко многим внутриведомственным скандалам. Следователи доложили Нэслюнду о положении дел и свои суждения: мол, трудно будет задержать Хедлюнда до выяснения правомерности его задержания. Нэслюнд отправился к прокурору К. Г. Йонссону и попросил его продлить время задержания, пытаясь объяснить это некоторыми положениями, касающимися безопасности государства, и так далее. Но прокурор посчитал, что не кому-нибудь, а именно ему придется отвечать за то, что впоследствии Европейский суд получит новый пример недозволенных сроков задержания в Швеции, и пришел в бешенство. Нэслюнд же обещал, что сразу после задержания и домашнего обыска он тут же представит доказательства. Но так и было сделано, упрямился Нэслюнд, ведь в результате домашнего обыска у Хедлюнда появились мотивы для задержания одного или даже многих террористов в Западной Германии. А это, в свою очередь, могло дать начало новым оперативным версиям; в противном случае есть реальная опасность исчезновения преступников.

Тут прокурора охватил новый приступ бешенства, и он закричал: "Существовала опасность исчезновения преступников или нет - вопрос второй, сначала надо убедить суд в том, что хранение непригодного для охоты ружья выпуска 1910 года чисто формально может стать основанием для задержания!"

Таким образом, Нэслюнду давалось не более трех суток для добычи новых улик. После этого шведы должны быть выпущены без переговоров о праве на дальнейшее задержание.

* * *

День был ясный, холодный и необычайно светлый для этого времени года, так по крайней мере казалось. Красное послеобеденное солнце било прямо в лицо, когда Карл, Фристедт и Аппельтофт встретились снова. Карл с видимым удовольствием рассказывал о находках в частных письмах Хедлюнда и в протоколах.

Копии протоколов многих организаций Хедлюнд собирал в течение ряда лет. На первый взгляд делал он это бессистемно. Однако в них во всех обнаруживалось нечто общее, а именно: при голосовании были забаллотированы либо он сам, либо хорошо обоснованные им предложения о "прямых акциях". Контраргументы на жаргоне левых сил сводились к тому, что эти предложения аморфны, но по сути речь шла о более или менее решительном отказе от таких акций.

Главный недостаток в папке немецких писем - это отсутствие копий писем самого Хедлюнда, были лишь ответы на них. Таким образом, только из писем немцев и аргументов в них можно было попытаться понять, о чем сам Хедлюнд писал в своих посланиях. Картина выходила примерно следующая.

Сам Хедлюнд - за "прямые акции", но "мелкобуржуазные элементы" из его окружения - против; Хедлюнд имел в виду, что во все сокращающемся прогрессивном движении - последнее, видимо, означало "левое" - нет вкуса к "прямым акциям" и поэтому сделать что-либо в этом направлении не удастся. По крайней мере невозможно открыть глаза товарищам.

Таким образом, по его мнению, товарищи больше всего страдали от иллюзий в отношении буржуазной демократии и лишь когда эти иллюзии исчезнут, можно будет думать о дальнейших шагах.

Последнее его рассуждение представляло особый интерес. Фактически так оно сейчас и происходило, например, с Аннелис и Сундом - они получили основательный урок "буржуазной демократии", не так ли?

Странным показалось и отсутствие взаимопонимания между Хедлюндом и его подружкой Петрой. Ведь они жили вместе, и вроде бы надо было исходить именно из этого. Но фактических доказательств не было, поскольку Петра Хернберг тоже оказалась одним из "мелкобуржуазных элементов", не желающих идти на "прямые акции".

- Так что, если среди этих четверых и есть наш клиент, то это, без сомнения, Хедлюнд, - сделал вывод Карл.

Во второй половине дня он почувствовал, что начинает испытывать чуть ли не презрение к Хедлюнду. Насколько Карл помнил, именно таких дурней им удавалось раньше вышвыривать из "Кларте" и других организаций. Такие хедлюнды всегда попадались, но никому из них не удавалось добиться ни влияния, ни доверия в левом движении. А этот - явное исключение.

- Вполне приемлемая мысль, - поддержал Фристедт. Но проблема заключалась в том, что допросить Хедлюнда не удавалось. Он сумел даже обзавестись настоящим адвокатом, а тот с убийственной эффективностью разрушил все старания следователей хоть что-то выдавить из подозреваемого.