Само обсуждение дела оказалось длительным. А после его окончания прошло еще целых три часа, прежде чем были объявлены результаты: Хедлюнда арестовать по подозрению в незаконном хранении оружия и в покушении или в содействии (альтернативно) в убийстве.

Адвокат разозлился, но ему тут же заткнули рот. И все же он сообщил прессе об этом беспрецедентном скандале в его тридцатипятилетней практике. И немедленно передал дело в Королевский суд, попросив вызвать нового свидетеля, а именно комиссара полиции Эрика Аппельтофта.

Ко всеобщему удивлению, Королевский суд пошел навстречу защите по многим пунктам еще до решения дела. Во-первых, согласился на немедленное рассмотрение дела с учетом того, что слишком уж надолго задержанный был лишен свободы.

Монарший суд, кроме того, согласился большую часть слушаний сделать открытыми. Уже это сбивало с толку, поскольку такое решение шло вразрез со всякими ожиданиями, но объясняло причину подобного поведения самого Королевского суда, а именно его недоверие ко всему, что утверждалось Тринадцатым отделением городского суда и так называемым "шпионским прокурором", однако об этом общественность так никогда и не узнала. В своем же кругу юристы говорили, что довольно хорошо представляли себе слабую сторону доказательств в проходившем деле о терроризме. Вдобавок при рассмотрении вопроса о задержании председательствовала сама председатель Королевского суда. Юридически это означало, что Верховный суд должен был вынести демонстративно суровый приговор.

Этот день был, таким образом, триумфальным для "звезды"-адвоката и печальным для главного прокурора, то есть для "шпионского прокурора" К. Г. Йонссона.

Зал был набит журналистами до отказа. А когда председатель суда дала слово чрезвычайно озабоченному и красному как рак Йонссону, зал закипел от разного рода предположений и радостного ожидания сенсаций.

Представление дела Йонссоном было удивительно коротким. Вначале он согласился с тем, что хранение охотничьего ружья марки "Хюскварна", калибра 12 мм, старой модели с "наружными курками", из которых к тому же один не работал, едва ли дает существенное основание для задержания, хотя его хранение бесспорно должно рассматриваться как преступление и, естественно, в связи с остальными уликами. А вот хранение патронов к оружию убийства - отягчающее обстоятельство, и оно является достаточным основанием для подозрений в содействии убийству. Такие патроны чрезвычайно редки, и приобрести их в Швеции трудно. Но именно этот тип патронов подходит к оружию убийства, а оно тоже очень редкое. Вероятность того, что Хедлюнд хранил их без связи с убийством, а лишь по чистой случайности, очень мала. К этому следует добавить, что Хедлюнд по вине своего адвоката отказывался помочь следствию, что, в свою очередь, учитывая бесспорную серьезность дела, должно считаться отягчающим обстоятельством.

Вот и все. Правда, к протоколу прилагался некий материал технической экспертизы, подтверждавший правильность описания типа патронов, отсутствие отпечатков пальцев на них и тому подобное.

Нервный шумок пронесся по залу, когда слово получил "звезда"-адвокат. Он обещал "обрезать когти этому дьяволу Йонссону". (Такое выражение обычно сопровождается пожеланием говорящего: "Конечно же, я прошу это не записывать, поскольку это сказано конфиденциально", и репортеры по уголовным делам почти всегда уважают эту просьбу, по крайней мере если она исходит от прокурора.)

Адвокат был в отличном настроении, он говорил мягко и сознательно затягивал паузы, прежде чем начал накидывать первую удавку на все еще красные уши "шпионского обвинителя".

- Если я понял прокурора правильно, в чем нельзя быть уверенным, когда это касается господина Йонссона, - начал адвокат и при этом сделал паузу в ожидании, когда закончатся смешки публики над такой дерзостью, - то, таким образом, мой клиент должен бы быть одним из четверых задержанных "пропалестинских активистов", которые теперь могут быть арестованы как террористы. Так ли это, господин прокурор?

Последнее он внезапно прокричал. Прокурор продолжал безразлично собирать свои бумаги и притворяться, что не слышал вопроса. Тактика, оказавшаяся не очень удачной.

- Я спрашиваю: это так, прокурор?! - улыбаясь, повторил адвокат, уверенный, что поймал противника в сети.

- Предварительное следствие все еще продолжается, и у меня нет пока никакого повода высказываться о содержании или направлении, в котором оно ведется, - пробурчал наконец К. Г. Йонссон, упорно глядя в свои бумаги.

- Несмотря на комментарии, данные вами по делу в средствах массовой информации, мой клиент должен быть единственным, против кого есть доказательства.

И эти доказательства состоят прежде всего из старого сломанного ружья, которое, вероятно, не сделало ни одного выстрела за последние шестьдесят лет и которое опасно скорее для охотника, чем для случайной дичи. Разрешите тогда спросить прокурора, имея в виду, что он считает преступление доказанным: какое же он предусматривает наказание за такой проступок?

- Госпожа председатель, - возразил уже спровоцированный прокурор, - это "улики на право задержания", и обвинение не имеет никакого повода развивать тему следствия.

Все пять членов суда упрямо посмотрели на прокурора. Председатель суда ответила коротко и ясно:

- Интересно было бы знать, считает ли обвинение, что предполагаемое преступление может привести подозреваемого к лишению свободы? Ведь обвинение хочет, чтобы мы лишили подозреваемого свободы еще до суда.

Один прокол. Таким образом, обвинитель был вынужден ответить на явно демагогический вопрос адвоката.

- Нет, - сказал он, - хранение охотничьего ружья не может привести к лишению свободы. Однако существует принципиальная разница между ружьем и патронами к русскому пистолету, и я хотел бы обратить внимание суда, что, во-первых, хранение такого типа "амуниции" - криминал и, во-вторых, что гораздо серьезнее, само хранение патронов дает основание к подозрению в преступлении, за которое полагается минимум четыре года тюремного заключения.

Адвокат плел сеть, как паук.

- Если я правильно понял обвинителя, этот тип "амуниции", то есть патроны, невозможно раздобыть. Это так?

Прокурор занервничал. Он не хотел опять настраивать против себя уже явно враждебно настроенного председателя Верховного суда. Так что лучше было отвечать.

- Да, этот тип "амуниции" не просто раздобыть вне пределов Советского Союза, - ответил он, не предчувствуя ничего скверного.

- Очень интересно, - сказал "звезда"-адвокат и медленно направился к столу обвинения по другую сторону зала суда, вытаскивая из кармана нечто поскрипывавшее. За метр до стола обвинения он остановился, демонстративно скрежеща чем-то в кармане. Зал замер в напряжении.

- Вот здесь, - сказал он, - такие же патроны, и куплены они вчера моим коллегой в Гамбурге.

И он достал шесть пистолетных патронов, бросив их на стол перед обвинителем. Двое из публики начали аплодировать. Председатель суда стукнула молоточком по столу и указала, что никаких комментариев со стороны публики не допускается.

Адвокат передал патроны суду и при этом выложил свою "козырную карту".

- Что же касается патронов, то они, как оказалось, не очень надежная "валюта". Ведь это патроны к немецкому маузеру калибра 7,63. Разница, таким образом, всего в одну сотую миллиметра с русскими оригинальными патронами. Даже если бы эти патроны и могли использоваться в пистолете Токарева.

Но решающим стал совершенно другой пункт. Адвокат констатировал, что единственным основанием для задержания было утверждение о наличии (что оспаривалось защитой) русской "амуниции". Но, во-первых, квартира Хедлюнда подверглась обыску во время захвата, а потом, насколько защите известно, еще один раз. И только во время третьего посещения дома Хедлюнда полиция сумела найти эти вещественные доказательства. И даже если теперь можно было поставить под большой вопрос эффективность шведской службы безопасности, то не были же они, во всяком случае, такими чудаками, что дважды, раз за разом, пропускали такую интересную находку. Есть, таким образом, основания полагать, что данные патроны подложены в квартиру Хедлюнда после его ареста кем-то, кто по неизвестным причинам хотел иметь "основание для задержания", кроме ружья "Хюскварна", которого - с чем обвинение любезно согласилось - оказалось недостаточно для обвинений.

Чтобы усилить этот пункт, что было не так уж и необходимо, защита пригласила свидетеля - комиссара-криминалиста Эрика Аппельтофта.

- Хорошо, - сказала председатель, - тогда я предлагаю перейти к заслушиванию свидетеля.

Она дала знак нотариусу позвать свидетеля; нотариус включил громкоговоритель и выкрикнул имя несчастного Эрика Аппельтофта.

Аппельтофт подошел, встал на место свидетеля и сообщил свое полное имя и адрес. Но здесь запротестовал прокурор, поскольку Аппельтофт дал адрес Управления государственной полиции в Стокгольме. Затем председатель Верховного суда торжественно зачитала клятву, в которой Эрик Густав Себастьян Аппельтофт обещал говорить всю правду и ничего не умалчивать, не добавлять или не извращать. Потом он получил разрешение сесть, а председатель суда напомнила свидетелю об ответственности за данные им показания.

Обвинение пожелало проводить допрос свидетеля за закрытыми дверями, с чем суд немедленно согласился.

- Так, - сказал "звезда" адвокатуры, когда опустел зал суда и осталось лишь шесть человек из службы безопасности. - Разрешите начать с вопроса к комиссару: какое отношение вы имеете к проводимому расследованию?

- Я вхожу в группу, занимающуюся расследованием самого убийства.

- Таким образом, вы, без сомнения, были знакомы с вещественными доказательствами или как их еще назвать - я имею в виду патроны, найденные дома у Хедлюнда.

- Да.

- Когда их нашли?

- Во время домашнего обыска, уже после задержания подозреваемого. Полагаю, что адвокат имеет это в виду.

- Здесь не место полагать что-либо, вы должны отвечать на вопросы, понятно?

- Да.

- Это обычно, что такие находки делаются после домашнего обыска?

- Нет.

- Обычно такое находят сразу же?

- Да.

- Ваша группа расследования сделала вывод, что мой клиент связан с убийством вашего комиссара, простите, интенданта полиции?

- Мы еще не сделали никаких определенных выводов.

- Будьте любезны, ответьте на мой вопрос. Считали ли вы эту находку важным следом в поиске убийцы?

- Нет.

- Вы можете объяснить, как патроны попали туда?

- Нет.

- Могли они попасть туда после того, как мой клиент был задержан?

- Да.

- Не является ли это выводом, к которому вы сами пришли?

Начались возмущенные споры. Обвинение возразило, что нет, мол, никакого повода для службы безопасности официально сообщать о выводах, сделанных отдельной группой расследования. Это неприемлемо из чисто оперативно-технических соображений. Защита имела право задавать лишь вопросы, непосредственно относящиеся к правомерности задержания.

Суд удалился на специальное совещание, продолжавшееся десять минут, в течение которых адвокат ходил среди журналистов, сияя, как солнышко. Когда все вновь собрались в зале заседаний. Верховный суд сообщил, что без необходимости нельзя задавать вопросы, касающиеся данных об оперативной работе службы безопасности. Получив это расплывчатое указание, адвокат продолжил допрос несчастного Аппельтофта.

- Тогда будем строго придерживаться наших взаимоотношений, связанных с моим клиентом. Вы, конечно, помните последний допрос, который вы лично проводили накануне Сочельника?

- Да.

- Какова была мотивация для допроса, вы помните?

- Да.

- Ну, давайте послушаем.

- Мотивация была... - Аппельтофт вздохнул, а затем продолжил: - Мы хотели посмотреть, мог ли Хедлюнд дать какое-нибудь объяснение тому, как патроны попали туда, где их нашли.

- Вы хотите сказать, что не верили, что это была его "амуниция"?

- Нет, мы в это не верили.

- А почему не верили?

- Потому что протокол конфискации велся очень тщательно. Все найденное в тот раз в корзине для бумаг было зарегистрировано. Казалось невероятным, что группа, проводившая обыск, не заметила вырванных книжных страниц.

- Ага. Очень интересно. Как, по-вашему, этот допрос моего клиента дал какие-нибудь важные сведения?

- Да.

- А какие? Не будьте таким уж скрытным, комиссар. Мы же здесь лишь для того, чтобы выяснить истину и чтобы освободить невинного человека. Ну, какие?!

- Нас смутила книга, дорогая книга, из которой вырезали страницы, чтобы превратить ее в тайник. И было маловероятным, что подозреваемый мог выбрать именно такую книгу.

- Да, именно это говорил и мой клиент. И вы поверили ему, хотя он и был подозреваемым в убийстве?

- Да. Но затем я проверил эти данные.

- Ах вот как, проверили. И как?

- Я обзвонил несколько антикваров. Эта книга стоит более трех тысяч крон. У подозреваемого было еще несколько других подобных биб... как они там называются, эти дорогие книги. Думается, что он был своего рода коллекционером книг.

- Что вы имеете в виду под "был"? Его что, уже казнили?

- Нет, извините. Я по крайней мере проверил его данные. Мы в своей группе отказались от мысли, что он сам мог положить патроны туда, где они были найдены.

Именно такие высказывания на газетном языке называются "разорвавшейся бомбой" в зале суда. Аппельтофт продолжал смотреть в стол. Он чувствовал себя униженным и растерянным. Нет, лгать он не хотел. У него и мыслей таких не было. Он считал, что справедливость должна восторжествовать. Таково было убеждение Аппельтофта, единственное сохранившееся после трех десятилетий работы в службе безопасности. Но мучило другое: он, полицейский, сейчас свидетель защиты, но потом там, наверху, перед Нэслюндом и коллегами, ему тоже будет невесело.

- Большое спасибо. У меня вопросов больше нет, - сказал адвокат, уверенный, что выиграл дело.

- Так, - сказала председатель суда, - а у обвинения есть вопросы к свидетелю?

- Нет, благодарю, господин председатель, - сказал Йонссон и покраснел до ушей: он вдруг понял, как обратился к председателю-женщине.

Но тут случилось то, что и должно было случиться: суд попросил время для совещания. Но, оказавшись среди журналистов, адвокат не успел зажечь сигарету, как стороны (так это называется) вновь были приглашены в зал заседаний.

Пятеро судей приняли решение, даже не поднимаясь со своих мест. Вечером несколько журналистов писали, что они "на профессионально бесстрастных лицах судей вдруг увидели издевку..."

- Решение Верховного суда о предоставлении права на задержание. Верховный суд отменяет решение городского суда о задержании и постановляет немедленно освободить Хедлюнда из-под стражи.

Объявив это, суд немедленно удалился. Пара же удивленных полицейских-криминалистов подошла к Хедлюнду и начала снимать с него наручники и "наножники".

Поскольку Хедлюнд считался особо опасным преступником, кандалы были надеты на руки и на ноги. А перед зданием суда наготове стояло около сотни полицейских, из которых на пятнадцати были бронежилеты, каски и в руках гранаты со слезоточивым газом, дабы воспрепятствовать возможным попыткам его несанкционированного освобождения.

По "дороге тяжелых вздохов" - так часто называли переход под зданием Стокгольмского суда, соединявший залы суда с тюрьмой и самой полицией, - Аппельтофт шел с опущенной головой, его одолевали мрачные мысли. Нет, он не сожалел, что этот гаденыш - сторонник террористов - выпущен на свободу. Что бы там прокурор ни говорил прессе, вынести обвинение против него было бы невозможно. Решение справедливо. Гаденыш этот действительно не виноват.

Аппельтофта страшило неизбежное: сейчас он шел по вызову Нэслюнда, шефа бюро. А до этого, когда он зашел в их общую рабочую комнату, было достаточно лишь беглого взгляда, чтобы понять происходившее в его душе.

- Его, конечно, освободили? - спросил Фристедт.

Аппельтофт вяло пробурчал нечто, что должно было означать положительный ответ, и тяжело опустился на один из стульев для посетителей. Он чувствовал себя идиотом еще и потому, что испорчены рождественские каникулы, которые он собирался провести с дочерью и ее семьей.

Душевное состояние Фристедта было совсем иным. Пристально изучив схему расследования, все это время висевшую на стене, он наконец-то увидел то, что следовало бы увидеть сразу. Он просто сгорал от нетерпения и переполнявшей его энергии.

- Что ты делал 30 ноября 1963 года? - спросил он Аппельтофта тоном, требовавшим, несмотря на всю абсурдность, серьезного ответа.

Аппельтофт потер указательным и большим пальцами переносицу и зажмурился, пытаясь вспомнить время более четверти столетия назад.

- Я был ассистентом полиции, меня только что перевели из Люлео сюда, в этот город. Это был первый год моей службы в "сэке", в "Бюро А", и занимался я русскими вопросами. Двухкомнатная квартира, дочери два года, было немного трудновато, но так, ничего, - однотонно ответил он.

- 30 ноября 1963 года родился наш убийца, - сказал Фристедт.

Аппельтофт поднял глаза. Фристедт встал, подошел к схеме расследования, висевшей на стене, и пальцем показал на номер телефона, который привел их сначала к молодой женщине, сейчас уже, вероятно, выпущенной на свободу, правда, в шоковом состоянии и сначала на лечение в психиатрическую клинику в Дандеруде; затем этот же номер телефона привел их к дому четверых пропалестинских активистов, и один из них - их "немецкий дружок" - не имел никакого отношения к убийству.

- Понимаешь, - продолжал Фристедт, - как дьявольски просто? Посмотри вот тут, в журнале Фолькессона, что, собственно, здесь написано?

Фристедт держал журнал, открытый на нужной странице.

- Позвонить или проверить 631130, - прочел Аппельтофт.

- Вот именно. Звонят по номеру телефона, ну а зачем проверять номер телефона, если он уже известен? Он должен был проверить, кто этот человек, или позвонить ему, - продолжал Фристедт, едва сдерживая свой энтузиазм.

- Это не номер телефона? А ты проверял, кто это? Здесь ведь не хватает лишь четырех последних цифр дня рождения, но компьютер может выдать их[60], - ответил Аппельтофт, неожиданно почувствовав прилив сил.

- В этом-то и состоит некая странность. Я запросил компьютер, но получил неожиданный ответ: по какой-то причине этот человек занесен в разведреестр или в определенный вид документации, по которому классифицировались данные.

- Хамильтон, - сказал Аппельтофт, - Хамильтон нашел номер телефона и всю эту галиматью по своему компьютеру, пусть теперь вытаскивает и этого плута.

- Я так же думаю. Хамильтон уже возвращается, он звонил из Афин, прибудет сегодня вечером.

- Сказал что-нибудь?

- Да. Он сказал, что везет имя убийцы и описание его личности, не совсем полное, но все же кое-что.

- Ты знаешь, когда он прибывает? Поедем, встретим его?

- В 20.05 из Копенгагена. Именно это я и хотел предложить, ведь сейчас все начинает проясняться, тебе не кажется?

Аппельтофт кивнул. Действительно все начинало проясняться. Значит, все, что было сделано до этого, - ошибка: выдворенных не должны были выдворять, а четверых задержанных молодых шведов не следовало задерживать. И казалось, что уже не было причин для уныния, но тут вдруг еще большая беда подкатила к порогу: одна из секретарш отдела заглянула в комнату, и, хотя она еще ничего не сказала, Аппельтофт все уже понял по ее лицу.

- Нэслюнд ищет тебя. Он в своем кабинете. "Это спешно", - сказал он, - сообщила она низким голосом, намекавшим на пламя, вылетавшее из телефонной трубки, когда Нэслюнд призывал к себе виновного.

- Увидимся сразу же, как только я вернусь оттуда, - сказал Аппельтофт, поднялся и пошел к двери.

Шеф бюро Нэслюнд был возмущен и даже не пытался скрывать это. Когда этот "торгаш автомашинами" говорил, волосы падали на его лицо, а виски пульсировали. Рядом с ним сидел главный прокурор К. Г. Йонссон с "зашнурованным" ртом.

- Мне интересно, - начал Нэслюнд, хотя Аппельтофт еще не успел пройти в комнату и найти себе стул, - мне интересно, черт возьми, чем, по-твоему, мы тут занимаемся? Ты, например?

- Я лично, дав клятву, отвечаю на вопросы, если речь об этом, - тихо ответил Аппельтофт, садясь, хотя ему и не "приказали" это сделать.

- Я не просил тебя садиться! - закричал шеф бюро. Аппельтофт медленно встал, не отвечая на оскорбления. - Пожалуйста, садись! - все еще кричал Нэслюнд, медленно отбрасывая раггарский клок волос, свалившийся на лоб. - Ну, ты что, записался в адвокаты или в чем дело?

Чувствуя себя сбитым с толку бешенством шефа, Аппельтофт не находил ответа. Он молча сел.

- Я повторяю вопрос, - продолжал Нэслюнд еще более низким, холодным голосом, - что за идейку ты подал этому "любимчику"-адвокату и почему?

- Когда я допрашивал Хедлюнда, после изучения протокола конфискованного... я не мог по-другому. Я хотел получить от него подтверждение. Я имею в виду, что он сам думал об этих патронах. И потом, с этой книгой...

- Я спрашиваю не об этом. Я спрашиваю, что ты сказал этому дьяволу-адвокату? Мало того, что террористы должны иметь адвокатов, они еще и получают помощь от певчих сыщиков-петухов! Итак, что ты сказал ему?

- Я показал ему то, что написано в протоколе конфискованного... да, но он и сам имел доступ к нему, я сказал лишь о том, что значилось и в его собственных бумагах.

- Адвокаты никогда не смотрят в бумаги! Особенно перед Рождеством. Значит, это ты подкинул ему идейку.

- Да, но это же правда.

- Итак, наша птичка улетела. Понимаешь, что это значит?

- Да. Но ведь никаких веских причин для задержания и не было.

- Без дерзостей! Понимаешь, что все это значит, я тебя спрашиваю?

- Нет. Во всяком случае, его не в чем обвинять.

- Это твое мнение?

- Да.

- Тогда я скажу тебе: ты здесь не для того, чтобы давать оперативные или юридические оценки, ты здесь для того, чтобы вести расследование. Понятно?

- Не-ет. Мы должны расследовать о подозреваемом все: и положительное, и отрицательное. А это своего рода юридическая оценка.

- Не болтай чепухи.

- Так, во всяком случае, записано в служебной инструкции, а эту чепуху, которой мы занимаемся, я не понимаю.

- Мы никакие не сыщики! Это государственная служба безопасности, и - о, проклятье на мою голову! - совершенно удивительно, что мне нужно объяснять тебе это. Будет обвинение или нет - это одно. Но то, что мы должны стремиться держать террористов взаперти, - совсем другое.

- Но нет никаких доказательств, что он хоть как-то связан с этой террористической акцией. Во всяком случае, с арабской.

- И ты знаешьэто наверняка?

- Я знаю, что против него доказательств нет. И если я должен свидетельствовать под присягой...

- А я случайно знаю,что это палестинская террористическая операция. Вероятно, с ливийским заводом часов. Шикуют парни Каддафи, а тут появляется такое вот дерьмо, как ты.

Нэслюнд внезапно овладел собой и не столько из-за оскорблений, сколько из-за того, что сказал несколько больше, чем хотел. Аппельтофт тут же заметил это, чуть подскочил на стуле и задал свой простой, но в этой связи очень неподходящий вопрос:

- Откуда ты знаешь, что эта операция палестинская? Для нас, ведущих расследование, это новость.

- Мы не должны докладывать тебе об этом, - тут же вставил главный прокурор, - это под грифом "Секретно".

- Да, - возразил Аппельтофт с подчеркнутой агрессивностью, - но для нас, ведущих расследование, было бы, наверное, неплохо знать, какие сейчас проходят террористические операции.

- Ты больше не занят ни в каком расследовании, - сказал Нэслюнд, беря инициативу на себя. - Ты и Фристедт можете заняться исключительно сбором побочных сведений, связанных с этим "шпионом по беженцам" при Управлении по делам иммиграции. С сегодняшнего дня другие займутся террористическими операциями. И мы обязаны спешить; я не хочу, чтобы хоть слово просочилось об этом, понимаешь меня?

- Нет, - ответил Аппельтофт, - будь я проклят, ничего не понимаю. В наших материалах нет ни единого следа чего-либо ливийского...

- Я не говорю о ваших материалах. А еще, будь любезен, исчезни и держись подальше от телефона. Никаких слез прессе ни от тебя, ни от какого-либо "анонимного рупора" из СЭПО, понятно?

- Конечно. Но это не мы болтаем по телефону... - сказал Аппельтофт и ушел, почти удовлетворенный; по крайней мере последний удар был за ним, даже если и сам он не очень хорошо обошелся с желтым крестом на голубом поле[61].

Но теперь все уже кончилось. Все уплыло в небытие, и вечерние газеты, и беспокойство сына и жены из-за выдуманных ливийских террористов.

Так или иначе, но все прошло, по крайней мере для него, думал он. И абсолютно ошибался. Именно сейчас все только и начиналось.