- Но был еще и магазин?

- Да, но, мне кажется, он был разбит или сломан. К тому же в него можно что-нибудь положить.

- А почему ты не выбросила это дерьмо?

- Собиралась как-то, а потом подумала, что нехорошо выбрасывать взрывоопасные предметы в мусор. Ведь мусор сжигают в Лёвста, и могло бы... Потом собиралась выбросить его в воду, но посчитала, что это глупо. Так он и остался лежать.

Фристедт и Аппельтофт переглянулись. Аппельтофт кивнул. Это означало, что они поверили в историю.

- Ну а что с этим, как его, убийством... человека из СЭПО? - спросила она.

- Понимаешь, - просто ответил Фристедт, - все выглядит так, словно есть связь между вами четырьмя и некоторыми другими, которые тоже уже находятся здесь, в этом здании. Что ты скажешь на это, кроме того, что ты невиновна и так далее?

- Ничего.

- Почему же?

- Потому что я не понимаю обвинения.

- У-гу, - сказал Фристедт и вышел, а разговор повел Аппельтофт.

Он объяснил ей, что улики есть улики и всегда возможно такое, чего сначала не видишь, в чем сам непосредственно не замешан. А потом они немного поговорили об убийствах по политическим причинам. Она прочла ему лекцию о том, что если движение, формирующее общественное мнение в стране, переходит к прямым акциям подобного типа, то оно совершает политическую ошибку. Его не интересовало, что она говорила, интересовало, как она говорила это.

Потом он спросил Петру, что она делала целый год в Бейруте, и она рассказала, что работала в небольшом диспансере в одном из самых крупных лагерей для беженцев, Бурж-эль-Баражна. Это была обычная добровольная работа для скандинавов, сочувствующих палестинскому движению, и много десятков девушек из Швеции, Норвегии и Дании делали то же самое. Именно тогда, между прочим, она и встретилась со своим парнем. Он приехал туда с миссией солидарности.

- А к какому политическому движению ты принадлежишь, кроме пропалестинского? - спросил Аппельтофт неожиданно прямо.

- А вы и этим занимаетесь?

- Нет, у нас в Швеции, как ты знаешь, тайное голосование, но я спрашиваю только для того, чтобы посмотреть, ответишь ли ты.

Она вздохнула и задумалась. Что-то в ее реакции настораживало Аппельтофта: уж слишком она шла ему навстречу и слишком равнодушно относилась к обвинению в убийстве.

- Я принадлежала к двум партиям, но из обеих вышла, - наконец ответила она. - А если ты хочешь знать к каким, то скажу: сначала - к ЛПК, а потом - к КПШ.

- КПШ - это Коммунистическая партия Швеции, да?

- Да, я так и думала, что вам известно это.

- Да, но, во всяком случае, не в нашем отделе. А те партии, в которых ты была, не могли заниматься политическими убийствами?

Наконец-то она отреагировала. Она сцепила руки и постаралась овладеть собой, чтобы не сорваться, - так это выглядело. Потом ответила сдавленным голосом:

- Я вышла из них и не хочу больше говорить о политике. Сейчас у меня к вам вопрос: если человек не виновен в убийстве, вы все равно сможете найти доказательства? Я имею в виду, вы схватили нас вот таким образом для того, чтобы конфисковать охотничье ружье?

Аппельтофт выжидал и изучал ее. Она теряла самообладание. Она боялась! Впервые она показала, что ей страшно.

- Нет, мы взяли вас не для того, чтобы получить охотничье ружье, в этом ты можешь быть уверена. Но следы от вас в Хэгерстене привели прямой дорогой в другое место, и там забрали оружие куда поинтереснее. Тебе это говорит что-нибудь?

- Я хочу получить адвоката. А ты, кстати, не ответил на мой вопрос. Ну?

- Если ты не виновна, то тебя не могут осудить, и мы не придумываем доказательств, если их нет. Поверь мне.

- Поверю, но я все же хочу иметь адвоката.

- И все же поверь. Мы можем перебрать массу нитей и связей для начала, но в конце концов получим нечто совсем иное. Если ты не виновата, то ты можешь помочь и нам, чтобы мы побыстрее напали на правильный след, и самой себе, чтобы выйти отсюда побыстрее.

- Как это?

- Отвечай на все наши вопросы. Если мы ошибаемся, то это станет ясно. А если мы не ошибаемся, можешь требовать адвоката, и опять все будет ясно. Но нужны доказательства. Мы не придумываем доказательств. Если это было бы так, то ни" я, ни большинство из нас здесь бы не работали.

- А что будет со мной?

- Думаю, тебя будут допрашивать максимум неделю. А потом - арест. Знаешь, что это такое?

- Да, за закрытыми дверями суд определяет, подходят ли тайные доказательства для того, чтобы подольше подержать меня взаперти.

- Примерно так. Возможно, и "за закрытыми дверями". Но прокурору все равно придется изложить свои мотивы суду. Незаконного хранения оружия твоим парнем и твоего магазина с десятью патронами не хватит.

- А разве вы не обязаны записывать на магнитофон все допросы?

- Это не настоящий допрос, и тебе придется ответить на все вопросы еще раз нашим коллегам.

- А почему же мы сейчас вот так разговариваем?

- Потому что я и мой коллега занимаемся другими вопросами, связанными непосредственно с самим убийством. А те, с кем ты потом встретишься, обычные, так сказать, следователи.

- А сколько человек вы еще забрали?

- Кроме вас, в Хэгерстене, еще с десяток.

Ей как-то сразу стало легче, она сделала громкий и ясный выдох. Для Аппельтофта это было очень важно, потому что до сих пор он винил себя за то, что так долго шел ей навстречу и случайно мог повредить будущим допросам своих коллег. Ее последняя реакция интуитивно убедила его в том, что он прав. У него появилось искушение потрепать девушку по щеке, но он остановил себя, ведь ей было двадцать шесть лет.

Он поднялся и скупо улыбнулся ей.

- Ты надолго запомнишь наш разговор. Если ты не виновата, как ты говоришь, через неделю ты уйдешь отсюда, поверь мне. Только отвечай на все вопросы следователей, и все будет проще.

Потом он вышел и рассказал Фристедту о своих впечатлениях. Нет, он не верил и по многим причинам, что эта двадцатишестилетняя приемщица рецептов в аптеке вообще участвовала в каком-либо убийстве. От этого он почувствовал явное облегчение.

После различных переговоров Карл добрался до опечатанной квартиры в Хэгерстене. В ней все выглядело словно после взлома, что, строго говоря, на самом деле и было. Но Карла интересовала книжная полка. В разных местах ее зияли дыры после обыска, организованного патрулем, забравшим все подозрительное, бросающееся в глаза нормальному работнику государственной службы безопасности. Но Карл не был в этом смысле нормальным, и даже больше чем в этом смысле.

Просматривая ряды книг, он то одобряюще кивал, то язвительно похмыкивал. Сначала он увидел то, что и ожидал, то есть Фэнона, Жана Поля Сартра, Стаффана Бекмана и Йорана Пальма - "памятные знаки" того, что называлось в Швеции "60-е годы".

Но было и кое-что другое. Особенно странными выглядели два небольших отдела книжной полки. Первый из семи-восьми книг касался Кропоткина.

Подобная литература не задерживалась на полках представителей "левых сил"; классическая теория бомбометания попадала в разряд случайных уже даже в русскую революцию. Вряд ли у учителя средней ступени с основным предметом "история и шведский язык" был повод преподавать классический анархизм.

На полке осталась и почти вся литература на немецком языке. В группе захвата никто не владел немецким; Карл не только вспомнил это, но и проверил по списку. Вся конфискованная немецкая литература была уже помечена чем-то вроде красных звездочек: мол, "политически неблагонадежная". Но десяток книг с гладкими обложками, изданных неким Freie Universitet in Bremen[36], остался стоять на полке. Это были материалы, с идеологических позиций оправдывающие лигу "Баадер-Майнхоф" и подобные ей организации. Такое нельзя было достать в Швеции даже в книжных лавках-кафе "левых сил". Наверное, все посчитали бы их "грязной литературой".

Карл просмотрел также и годы издания отдельных книг. И получалась примерная картина того, как традиционно "левый" интеллектуал модели 1968 года в конце 70-х годов начал не только сползать к нетрадиционным идеям, к терроризму как идеологической конструкции, но и уходить в психологию, толкование снов и экстрасенсорику.

Над большой модной двухспальной кроватью из IKEA[37] висела газетная вырезка без текста - фотография молодого человека в наручниках. Что-то привлекло Карла на снимке, он стал пристально разглядывать его, обнаружив, что наручники были американского производства. И тут он вспомнил. Был один такой шведский активист борьбы за мир, осужденный где-то в США за то, что он и другие "борцы" забрались на территорию завода и забрызгали кровью какое-то оборудование для производства ядерного оружия.

"Перейти к непосредственным акциям, - подумал Карл. - Бить по капиталистическому государству, чтобы было видно и слышно, бить по слабым местам, вызывать у капиталистического государства его репрессивные тенденции, заставить его сбросить маску и показать свое истинное кровавое лицо, работать небольшими группами, никому не доверять, прятаться в толпе, не изолироваться от нее, приобретая необычные профессии или странные нормы поведения... - Он иронически улыбнулся и продолжал вспоминать: - Обходить контроль буржуазного государства над средствами массовой информации, заставляя их время от времени информировать общественность о ваших собственных "театральных" акциях и о результатах преследований и отмщения".

Примерно так размышляют подобные типы. Андерс Хедлюнд отнюдь не обычный левый активист и, вероятно, очень нетипичный активист пропалестинского движения. И очень правильно, что он оказался в группе четырех из Хэгерстена. За ним потянется куча хвостов. К тому же у него был и магазин к АК-47. Наконец, кажется, все сходится.

Аппельтофту не пришлось долго уговаривать Фристедта, чтобы доказать правомерность своих выводов. Если бы эта девушка, Петра, входила в какую-нибудь конспиративную группу, то ей не стало бы легче, когда она узнала, что схвачены еще десять человек. Единственно возможное объяснение этому - ее вывод, что она сама и, наверное, ее парень просто попались вместе с другими. Кроме того, она заявила, что магазин, конечно же, был испорченным. К такому же выводу сразу пришел и Хамильтон. Так что все очень логично.

- Твоя дочь работает в аптеке, да? - улыбнулся Фристедт.

- Да, и я не отрицаю, в какой-то степени это повлияло на мое решение, - ответил смущенно Аппельтофт. - Но она не обманывает.

- Конечно, нет, я об этом и не думаю, - быстро ответил Фристедт. - Зайдем еще раз в комнату для допросов?

У них были два варианта беседы, но они отказались от них, поднявшись в следующий отдел, где проходил допрос. У Аннелис Рюден была депрессия, она стала апатичной и не отвечала, когда к ней обращались. К тому же полицейский врач напичкал ее успокаивающими таблетками, так что на нее едва ли можно было рассчитывать. На все вопросы она лишь улыбалась.

Андерс Хедлюнд, парень с "большим хвостом", тоже сидел в своей камере. Он продолжал бычиться и отказывался иметь дело со своими следователями. Даже не захотел принять необходимые ему вещи - бритвенный прибор и все такое. Оставался лишь друг Аннелис - Нильс Ивар Густав Сунд двадцати семи лет, ветеран пропалестинского движения.

Сотрудники, проводившие его допрос, пожали плечами, когда Фристедт и Аппельтофт спросили о положении дел. Парень, скотина, плачет, зовет родителей, свою девчонку и ругается. Трудно выудить у него хотя бы одно разумное слово.

Вид Нильса Ивара Густава Сунда точно соответствовал этому описанию: небритый, лохматый, с красными глазами и в рваной одежде. Говорил он фальцетом. Фристедт представил себя и Аппельтофта и объяснил, что именно они занимаются расследованием дела об убийстве.

Мальчишка, вернее, мужчина, выглядевший как мальчишка, не был накачан полицейским врачом лекарствами, но вел он себя так, будто наглотался таблеток. Говорил несвязно, путано, слова выскакивали из него как-то беспорядочно, даже когда его ни о чем не спрашивали, кричал, что боится камеры и не хочет, чтобы его запирали.

На этот раз разговор должен был начать Аппельтофт, а Фристедту предстояло сидеть в сторонке и наблюдать. Аппельтофт объяснил, что вообще-то возможно избежать изоляции, надо только помочь следствию. Но это не прошло, и Аппельтофт стал "злым" и "дерзким", а потом в "гневе" вышел из комнаты. Наступила очередь Фристедта. Он разыграл доброго, всепонимающего следователя, забравшего дело у "хулигана", и начал со стандартных ходов, но и у него ничего не получилось.

Фристедт вышел из комнаты и поговорил со следователями; те еще не знали о подозрении в скупке краденого, в продаже наркотиков и о стереоустановке. Фристедту удалось уговорить коллег попробовать еще разок. Потом он снова зашел в камеру, притворившись милым, но из этого опять ничего не вышло. Тогда они поменялись ролями: пошел Аппельтофт и разыграл "хулигана". (Предпосылкой для такой элементарной техники является то, что допрашиваемый - новичок; на опытных преступников такая психологическая атака не действует, поскольку подобные приемы им хорошо известны.)

- Попробуем еще раз. Ты знаешь парня, поставлявшего тебе гашиш? А магнитофон? Его зовут Абделькадер, живет он в Сёдертелье, а теперь посидит несколько лет, знаешь об этом?

Сунд умолк. Выстрел попал в цель.

- Почему вы с ним в команде? Ты знаешь, какое оружие он хранил дома? Не гримасничай, отвечай, чтобы нам покончить с этим! У меня не так много свободного времени, как у моих коллег, ну!

- Абделькадер сидит? - спросил Сунд уже совсем другим тоном. Он казался совершенно растерянным.

- Да, и не только он. Мы схватили примерно дюжину арабов после вас, но у этого дьявола было оружие, с которым можно начать настоящую войну. Что ты об этом знаешь?

Но ответа Аппельтофт не получил. Сунд вновь закатил истерику и попытался броситься на бронированное окно в комнате для допросов. И вообще стал неуправляем.

- Извини, - сказал Аппельтофт, разводя руками и выходя из комнаты. А Сунда ему пришлось оставить своим коллегам, которые не пришли от этого в восторг.

Они встретились в кафе у бассейна в другом здании полиции, чтобы немного передохнуть и съесть по марципану. У Карла быстро прошел охотничий зуд, когда он услышал о реакции Петры Хернберг, узнавшей, что задержано много других. Ей стало, наверное, легче, потому что "убийца" явно должен был оказаться среди тех, кто ее даже не интересовал, судя по ее поведению. Ее рассказ о том, что она - а не этот волосатый и явно антипатичный ей Андерс Хедлюнд - притащила домой магазин с десятью патронами к АК-47, вполне правдоподобен. Она даже сказала, что у этого магазина какой-то дефект, но не знала какой. Все очень похоже на правду. Так что это нельзя свалить на Хедлюнда.

- Жаль, - сказал Карл, - хотелось бы верить, что мы на правильном пути. Он ведь симпатизирует террористам, это ясно.

- Конечно, - промычал Аппельтофт, пережевывая марципан, - но из известного нам нельзя делать окончательные выводы. У людей может быть всякая белиберда на книжных полках. У меня, например, масса книг по паровым машинам, но, черт возьми, не очень-то я ими интересуюсь.

- Но у левых активистов все по-другому, - объяснил Карл. - У них на полках просто-напросто нет ненужной литературы в таком количестве. Марксист-ленинист не будет держать полутораметровую полку с томами Троцкого, а троцкист - собрание сочинений Мао Цзэдуна, а член Коммунистической партии марксистов-ленинцев держит все сочинения Сталина, черт возьми, но ни одного - Альтюссера[38].

- А почему нет? Разве не надо изучать противника? Я думал, что так делают все, - удивился Фристедт.

- Нет, у каждого человека библиотека - часть его индивидуальности, как в религиозной секте, дома не держат символов сатаны. Дома держат то, что идентифицируется с хозяином, чтобы, придя в гости, друзья смотрели на книги, ели салат и пили вино. Так мне кажется.

- Склоним головы перед знающим свое дело. Во всяком случае, коммунизм - не моя область, - пробурчал Аппельтофт, хотя и подумал почему-то о своей дочери в белом аптечном халате.

- Значит, ты думаешь, что он симпатизирует террористам?

- Да, я так думаю. Знаю по себе, что картина прояснится, когда мы изучим его корреспонденцию, протоколы собраний и тому подобное.

- Тогда займемся этим, - сказал Фристедт. - А сейчас расстанемся до утра. Продолжай изучать этого Хедлюнда, Эрик. Ты, Карл, пройдись по материалам "фирмы" на Хедлюнда и Понти, а я попробую нарисовать, что мы знаем и чего не знаем.

- А почему Понти, у меня и так чертовски много всего, - простонал Карл.

- Потому что никто из нас еще ничего не доделал до конца, надо же когда-нибудь покончить с этой тягомотиной. Мы просто обязаны это сделать.

Чуть позже Фристедт одиноко сидел в их общей рабочей комнате и пытался начертить своего рода логическую схему всех сведений, начиная от пистолета и заметок, оставленных Фолькессоном, схваченных активистов пропалестинского движения и их связей с торговцами наркотиками и мелкими преступниками из Сёдертелье, - и так вплоть до недавно арестованных палестинцев в Упсале, подозреваемых в терроризме.

Начертив схему, он вдруг четко представил то, что чувствовал довольно давно. Не очень-то много они знали наверняка. Были большие логические дыры, например, в связях между Фолькессоном и этой маленькой Аннелис, лежавшей сейчас в камере наверху в следственной тюрьме. Из девчонки не удалось вытянуть ни малейшего намека, хотя именно она косвенно была причиной захвата четырех в Хэгерстене и потом навела их на Сёдертелье.

А из четверых шведских молодых ребят в настоящее время интересен только Хедлюнд. Но если этот след ведет в никуда, то все предстает отнюдь не в розовом свете. Оставался один теоретический шанс, что удар по палестинцам (если и был чистой ошибкой, ну да ладно, чистой удачей, поправил себя Фристедт), может, случайно и даст что-нибудь. Оставалось только ждать.

Фристедт безропотно согласился, что отнюдь не он был центром расследования, проводимого "фирмой". Дирижировал Нэслюнд, с одной стороны, группой анализа телефонных разговоров, конфискацией и, возможно, перехватом новых телефонных разговоров, с другой - совершенно отдельной группой, занимавшейся палестинцами, которые, судя по известным фактам, не имели никакого отношения к этому делу. И, кроме того, на "фирме" могло произойти что угодно, о чем Фристедт узнал бы позже и лишь те крохи, которые выделит ему Нэслюнд.

Был и другой способ выяснить, какие, собственно, теории вынашивал Нэслюнд, чтобы спланировать свои дальнейшие действия. В принципе Фристедту не нравился этот обходной путь, но тут в игру включились совершенно иррациональные вещи или, вернее сказать, его сильная неприязнь к средствам массовой информации.

Он собрал весь материал и запер его в сейф, по старой привычке проверил, не забыл ли чего, потом взял пальто, кепку и вышел.

Через двадцать минут в газетном киоске на Центральном вокзале он купил все интересующие его газеты за последние два дня: "Дагенс нюхетер", "Свенска дагбладет" и "Экспрессен". Потом поехал домой на свою виллу в Бромме, пообедал в рассеянном молчании, затем, как обычно, убрал посуду и все остальное и ушел в свой кабинет. Достал бумагу и ручку и разложил перед собой газеты.

Естественно, его интересовали "фирменные" журналисты, особенно когда кто-нибудь из них комментировал события либо открыто, либо между строчками так, как, например, это делает обычный рупор Нэслюнда - интендант полиции Карл Альфредссон под известным псевдонимом Карл-Альфред.

Что касалось захваченных четверых пропалестинских активистов, то картина во всех трех газетах рисовалась одна и та же. Все четверо были необходимой группой поддержки палестинских террористов. Затем следовали "профессиональные" комментарии о том, что имелось в виду под "логистической опорой", и комментарий, конечно, написал Карл-Альфред.

У всех четверых было "конфисковано большое количество оружия и наркотиков", и одно найденное оружие имело "косвенную связь с убийством интенданта полиции Фолькессона". Говорилось и о наказании за пособничество в совершении убийства. Карл-Альфред объяснял, что такие вот люди обладают достаточными юридическими знаниями и поэтому их почти невозможно подцепить. Свою преступную деятельность они так тщательно дробят между собой, и каждый отвечает за такие маленькие участки, что прокурору придется возиться с каждым в отдельности, когда они предстанут перед судом. Но это не проблемы полиции безопасности; полиция безопасности довольствуется лишь выслеживанием виновных, а потом передает их в руки демократического правосудия.

Облава против четверых шведских террористов, в свою очередь, вывела СЭПО на след "вооруженной лиги", которая, кроме того, занималась контрабандой наркотиков для "финансирования террористов", то есть это не обычные торговцы наркотиками. Известно также, что финансировался палестинский терроризм контрабандой гашиша из Ливана, объяснял Карл-Альфред в "Дагенс нюхетер".

Что же касалось семи палестинцев, схваченных в Упсале, то подтверждалось, что, вероятно, именно эта группа осуществляла сам террористический акт. Прослеживалась явная связь между ними и четырьмя шведами. Таким образом, в один узел стягивались торговцы гашишем, четыре шведа и семь палестинских террористов.

Пока все было примерно так, как Фристедт и ожидал, и вообще-то именно так он представлял себе планы Нэслюнда. Может, конечно, это и чепуха, что убийца находится среди семи палестинцев, сгруппировавшихся в Упсале, или среди накрытой "нарколиги" в Сёдертелье либо ему все же удалось выскользнуть из сети. Но об этом СЭПО "умалчивает", и человек Карла-Альфреда в "Свенска дагбладет" заверял, что у СЭПО в руках некоторые важные нити, о чем по причинам безопасности не хотелось бы говорить, что, в общем-то, понятно. Да уж, действительно "понятно", поскольку нет таких нитей. Фристедт некоторое время сидел, уставившись на статью на первой странице под заголовком: СЭПО ВЗОРВАЛА НОВУЮ АРАБСКУЮ ТЕРРОРИСТИЧЕСКУЮ ЛИГУ.

Потом он перешел к изучению мнения хорошо информированного израильского источника в газете "Экспрессен". Это был журналист, который постоянно разоблачал шведские сделки в арабском мире. Он один знает не меньше всей израильской разведслужбы. У него действительно были свои аргументы, которых журналистам "фирмы" не сообщали.

Арабская террористическая операция "план Даал" была, собственно, частью постоянно ведущейся гражданской войны между различными соперничающими палестинскими организациями в ООП и самой ООП против "предателей" в арабском мире, выступающих за переговоры. Далее следовало перечисление большого количества случаев, когда палестинцы убивали друг друга или арабских политиков (Фристедту показался знакомым этот список). И если сейчас - а на это указывает все - окажется, что СЭПО предотвратила именно такую операцию, то есть риск, что палестинские террористы пришлют в страну новый "патруль смерти", чтобы либо осуществить ранее задуманные планы, либо ударить по СЭПО в качестве возмездия. В Швеции такой предполагаемой целью может стать египетское посольство, которое в настоящее время получило усиленную охрану от СЭПО.

В заключение статьи израильского "рупора" стояло несколько строк, которые заставили Фристедта даже поискать красный карандаш, чтобы подчеркнуть их.

"Даже если палестинские террористические организации и избрали почти исключительно палестинцев жертвами своих террористических акций, именно в этом клубке просматриваются известные тенденции к тому, что фактически осуществлять свои деяния они предполагают через шведских преступников или через одного шведского преступника", - заявляет газете "Экспрессен" высокопоставленный источник из СЭПО.

Фристедт надолго задумался. Кроме ожидаемой очевидной болтовни, когда наугад выхватывались различные группы и объединялись в общую армию, были еще две странные новости. Во-первых, не единого слова о том, как убийство Фолькессона связывалось с этим "планом Даал". Во-вторых, намеки на шведского убийцу как бы приписывались "фирме", а не традиционному источнику газеты "Экспрессен".

Все это выглядело скверно. Кто-то упрямо настаивал на шведском убийце, и кто-то поднимал флаг нового террористического акта.

От мрачных мыслей Фристедта оторвал сын, который на этот раз вошел, предварительно постучав. Сын тоже, конечно же, прочел газеты, но он обратил внимание на другой абзац, где был представлен "список смертников" из конфискованных материалов, и на общее обычное вранье.

- Твоя группа взяла этих, в Сёдертелье, вчера вечером, когда тебя не было дома? - спросил мальчик.

- Да, это были мы. Но никаких бронежилетов, ни другого дерьма на этот раз не было.

- Но здесь же говорится, что они нашли целый склад русских автоматов, ручных гранат и массу еще чего-то.

- Это, во-первых, не вся правда, я же тебе говорил, чтобы ты верил не всему, что пишут о моей работе в газетах, - улыбнулся Фристедт. - Во-вторых, у этих "ястребов" не было ни единого шанса, черт возьми, даже если ты и не веришь. На "фирме" есть оченькомпетентный в этих делах народ.

Фристедт задумался над словами, только что им самим сказанными, но ни к какому определенному выводу не пришел. Ему нравился этот Хамильтон, но было что-то странное, что-то явно отталкивающее в его отполированной, порядочной внешности.

Недовольный и измотанный Аппельтофт сидел за письменным столом. Корреспонденция в средней стадии расследования состояла из сотен писем. Преимущество, однако, заключалось в том, что они были систематизированы в хронологическом порядке в двух папках, но для Аппельтофта представляли значительную сложность, так как основная их часть была написана по-немецки.

Сначала он битый час сидел со словарем, безуспешно пытаясь понять содержание. Хотя в конце концов ему и удалось уловить чисто формальное значение слов, но смысла и связи их он не понимал. Тогда он круто изменил методику. Уже через пару часов он составил список встречавшихся в корреспонденции имен и сделал отметки, в каком письме они встречаются. Пусть Хамильтон пропустит их через компьютер и, если необходимо, обратится к немцам в Verfassungsschutz[39] и проверит, интересует ли их что-нибудь. Кстати, Хамильтон, видимо, знает немецкий язык.

Когда же Аппельтофт перешел к пачке конфискованных шведских протоколов собраний, он почувствовал себя Сизифом, толкающим камень на гору, прежде всего потому, что все еще не видел в них смысла.

Например, чисто объективные причины вооруженных акций имелись, но отсутствовали необходимые субъективные предпосылки, в какой-то степени связанные и с дипломатической стратегией ООП, и с еще не устраненными противоречиями между мелкобуржуазными элементами движения и теми, кто выступал за революционно-пролетарскую линию.

"Смогла бы моя дочь понять это?"

Карл сначала пытался основательно заняться информацией, собранной "фирмой" почти за двадцать лет о журналисте Эрике Понти. Он быстро прошелся по тем частям, в которых либо сообщалось мало неожиданного, либо была одна болтовня.

Многое логично. Эрик Понти принадлежал к той же ветви шведского движения левых сил, что и он сам, хотя более раннего периода. Основное, таким образом, известно. И педантично просчитанные доводы в ту и другую сторону базировались, очевидно, на совершенно обоснованных фактах. Понти встречался с Арафатом, Каддафи, Георгием Хабашем, Насером, Камалем Джумблатом, черт знает еще с кем на Арабском Востоке. Но очевиден и факт, что большое число этих встреч явно вылилось в обычные газетные статьи или радиоинтервью, а это с раздражающей последовательностью игнорировалось в материалах.

Был и раздел с копиями различных отчетов о Понти и его связях с иностранными спецслужбами. То, что писалось в заключениях, было приблизительно точным в отдельных деталях, но в конце концов вводило в заблуждение. Западногерманская полиция безопасности, например, узнала однажды, что Понти был шведским левым активистом и имел наибольшее количество контактов с известными террористами на Ближнем Востоке и что его посещали два затем осужденных западногерманских террориста, а вот всего пару месяцев назад он по "неизвестному поводу" находился в Ливии.

Если бы Понти в начале 70-х годов оказался за западногерманским шлагбаумом и не испугался, когда местный персонал службы безопасности запросил бы компьютеры, что бы это значило и что это за швед, то эта служба безопасности через секунду была бы на ногах, готовая застрелить его "при попытке к бегству".

А "норвежец", явившийся причиной активности "фирмы" на этой неделе, узнал, что Понти возглавляет список известных шведских организаций пропалестинской деятельности в стране и, кроме того, имеет тесные отношения с международным терроризмом и, вероятно, именно он дирижировал "патрулем убийц".

И так далее.

И еще о журналистском заговоре. Его можно было бы объяснить совсем по-иному: в то время, в счастливые 60-е годы, все были более или менее "журналистами".

На годы службы Понти в армии ссылались как на самые темные в его биографии. Но тогда само шведское государство делало этих людей такими еще задолго до появления понятия "логистический террорист".

Карл бросил чтение и отправился в запертую комнату, сделал там несколько тренировочных ударов, чтобы снять агрессивность, а затем сел за документы на Хедлюнда. Хедлюнд был ему несимпатичен, если принять во внимание только его политический облик.