"Coq Rouge" 1986, перевод Е. Грищенко

Глава 1

Пробив правое стекло очков и правый глаз, пуля вошла в голову жертвы, в пространство между полушариями мозга, затем сквозь его правую половину и, перевернувшись, ударилась о заднюю часть черепа. Поэтому обычного отверстия не получилось, а просто в задней части головы образовался кратер, через который вылетела примерно треть мозга.

Сильное загрязнение - остатки копоти и пороха вокруг дужек очков - свидетельствовало о том, что выстрел был произведен с расстояния менее двадцати сантиметров. Никаких следов борьбы не было.

Сам способ действия убийцы требовал от полиции немедленного и самого активного расследования. Но преступление это было далеко не из обычных.

В Швеции ежемесячно совершается около десятка убийств. Большинство - скучные истории, раскрытие которых едва ли требует особых усилий. Действующие лица в них обычно или знакомые между собой люди - в состоянии опьянения они стреляют либо режут друг друга, часто по ошибке, - или это муж, разочаровавшийся в жизни, убивает свою жену или, что еще хуже, своих детей. После содеянного у него наступает желание покончить с собой. Такие убийцы сами приходят с повинной либо, как правило, будучи в нетрезвом состоянии, попадаются полиции на месте преступления или где-нибудь неподалеку. На допросах они путаются, глубоко раскаиваются в содеянном; более чем в половине случаев их рассматривают как людей с психическими отклонениями и приравнивают к душевнобольным, что, в свою очередь, ведет к краткосрочному или длительному заключению в заведениях, где они проходят так называемое "принудительное психиатрическое лечение".

От подобного лечения большинство шведских убийц освобождаются еще до истечения года; продолжительность лечения обычно определяется социальным статусом убийцы. Считается, что в более длительном лечении нуждаются (практически без исключения) менее обеспеченные преступники. И все это происходит с молчаливого согласия общества. Такого рода уголовные дела не привлекают к себе внимания за пределами той местности, где совершено убийство.

На этот раз все было совершенно иначе, кроме, пожалуй, самой смерти. Но и она, строго говоря, была необычной, поскольку наступила мгновенно.

Убийство произошло утром, между семью часами - примерное время, когда покойный выехал из дома, - и восемью, когда он был найден в служебной машине на Маниллавэген в Юргордене, в трехстах сорока метрах от моста, у ресторана "Юргордсбруннс Вэрдсхюс". Человек сел в машину и, как обычно, отъехал от своей виллы на Бромме. Он направился к центру Стокгольма и где-то по пути подсадил убийцу. Его путь оборвался в Юргордене.

Орудие убийства было найдено в кармане обшивки правой передней двери автомобиля. Следовательно, после выстрела убийца некоторое время оставался в машине, желая, видимо, уничтожить отпечатки пальцев или другие следы преступления. Затем, засунув оружие в боковой карман дверцы, он вышел. Такой тип оружия еще никогда не фигурировал в истории шведской криминалистики. Это был пистолет Токарева, м/59, калибра 7,62 мм, с восемью патронами в обойме - стандартное оружие советской армии.

Шеф государственной полиции получил сообщение о случившемся в 9.05, находясь в служебной машине по дороге в аэропорт Арланда. На следующем развороте он приказал шоферу возвращаться в город и включить мигалку. На десять часов он назначил экстренное совещание подчиненных ему начальников отделов.

Кроме руководителей отделов уголовной полиции и поисковых групп на этот раз была вызвана группа, очень редко участвовавшая в расследовании убийств. Но ее присутствие было совершенно оправданно, так как убитый был их коллегой по "фирме". Жертва - Аксель Фолькессон до своей гибели был шефом отдела безопасности управления государственной полиции. Менее формально - важный начальник в полиции безопасности, а еще проще - как, без сомнения, напечатают сегодня же вечером газеты - жертвой стал человек, на которого возлагалась вся оперативная ответственность по борьбе с терроризмом, и убит он одним из террористов.

Таким образом, выводы, казалось, лежали на поверхности. Стрелявший в сотрудника отдела безопасности в его собственной машине совершил убийство обдуманно и, конечно, хорошо осознавал, сколь активно начнется розыск.

С одной стороны, убийца был полностью уверен, что оружие ни за что не наведет ни на него, ни на его организацию. На оружии и на месте преступления он не оставил ни отпечатков пальцев, ни каких-либо иных следов. С другой - убийца достаточно много знал о работе полиции: оставив оружие на месте преступления, он даже не потрудился хоть как-то инсценировать самоубийство. Засовывая пистолет в боковой карман дверцы машины, он как бы передавал дерзкий привет блюстителям порядка.

Большинство убийц носят мужскую одежду - вероятнее всего, и на этот раз убийца - мужчина. Не только потому, что в террористических организациях не хватало хладнокровных и хорошо подготовленных женщин, но и потому, что гораздо легче предположить, что Аксель Фолькессон подсадил в машину именно мужчину и что, покидая место преступления, тот должен был забрать с собой и оружие. Убийца, которого теперь предстояло разыскать, конечно же, не хотел, чтобы его схватили. Он понимал: в случае неожиданного преследования каким-либо случайным полицейским или просто случайным свидетелем придется стрелять, чтобы напугать или даже совершить еще одно убийство. Ну а если бы все обошлось благополучно, он сумел бы выбросить оружие в проходящий рядом с местом преступления канал и спокойно уйти.

Этот убийца, вероятно, имел еще один пистолет или же был очень опытен и уверен в отсутствии свидетелей преступления. Он не хотел бросать оружие в канал, опасаясь, что кто-то может заметить это.

Так что еще до начала технической экспертизы полиция была абсолютно убеждена, что имеет дело с преступником или даже с целой группой преступников, действующих профессионально.

Следовало немедленно принять несколько решений. Во-первых, необходимо усилить контроль на границах.

Во-вторых, расследованию этого дела надо отдать предпочтение перед всеми другими. В-третьих, любые сведения, направляемые из стен полиции средствам массовой информации, должны быть сосредоточены в руках одного или двух специально выделенных чиновников отдела информации полицейского управления, а те, в свою очередь, должны консультироваться лично с начальником государственной полиции.

С одной стороны, информация и помощь от населения и возможных свидетелей чрезвычайно важны. И значит, некоторые публикации о преступлении необходимы.

С другой - легко себе представить, что средства массовой информации будут оказывать сильное давление на следствие, а обстоятельства убийства таковы, что могут вызвать различные домыслы.

Последнее предположение было столь комичным, что присутствующие полицейские рассмеялись, но потом им было уже не до смеха.

В-четвертых, необходимо создать две параллельные группы расследования. Соответствующим службам криминальной полиции надлежало работать, как и обычно. А службе безопасности следовало создать собственную группу, которая прежде всего занялась бы выяснением мотивов преступления. Поскольку можно предположить, что дело касается государственной безопасности и взаимоотношений с какой-то иностранной державой, связь между обеими группами расследования нужно возложить на шефа "Бюро Б" отдела безопасности. В принципе вся получаемая полицией информация должна была бы передаваться коллегам из отдела безопасности. Идеи же, возникшие в этом отделе, не сразу должны становиться достоянием служб криминальной полиции, ведущих расследование, а лишь после отфильтровки шефом "Бюро Б" или, если потребуется, лично начальником полиции.

Перед тем как перейти к разговору с каждым руководителем отдела в отдельности, начальник полиции поинтересовался, не осталось ли вопросов, на которые нужно ответить немедленно. В кабинете было около десяти человек, средний возраст которых составлял приблизительно пятьдесят лет, их опыт работы в полиции насчитывал в общей сложности более четверти тысячелетия. Большинство вопросов, которые они хотели бы задать, но не задавали, касалось только проблемы проведения двух параллельных расследований, а именно будет ли следственная группа госбезопасности подчинена полиции. Но постановка такого вопроса привела бы к перепалке. И это все понимали.

Противоречия между обеими следственными группами даже в обычных условиях были связаны с тем, что сотрудники безопасности обычно упрекали своих полицейских коллег в недостаточности знания общественного уклада жизни, а настоящие полицейские, в свою очередь, считали, что коллеги из отдела безопасности ничего не понимают в обычной полицейской работе. Сейчас же когда необходимо было быстро найти убийцу, эти противоречия могли резко обостриться.

Единственным, кто решился задать вопросы, был представитель отдела информации при управлении госполиции, все знали, что он член Народной партии. Он долгое время служил в "Бюро Б" отдела безопасности (где был, пожалуй, единственным представителем этой партии), а затем ушел оттуда, объяснив это тем, что ему-де по демократическим убеждениям не нравится быть "безопасником". Кроме того, он курил дорогие английские трубки причудливой формы и носил вельветовый костюм, правда, прекрасно отутюженный, но все же вельветовый.

"Неотложные" вопросы сотрудника отдела информации касались того, что можно было сообщить общественности: что сообщать о сфере деятельности Фолькессона и сообщать ли о типе оружия - имеется в виду русское оружие. "И потом, есть ли у нас какие-нибудь улики или следы, что мы знаем или думаем о мотивах убийства и все такое прочее?"

Сидевшие за овальным столом из карельской березы полицейские в ответ тут же задвигали стульями и начали подниматься из-за стола. Их опыта было более чем достаточно, чтобы понимать, что подобные вопросы излишни: обо всем этом более или менее правдиво и более или менее интеллигентно будет написано уже сегодня в вечерних газетах. Да и вполне возможно, что из всех присутствующих на совещании возиться с журналистами в ближайшее время меньше всего придется человеку в вельветовом костюме, с английской трубкой.

И точно, средства массовой информации в тот же день опубликовали сведения и о самом преступлении, и о мотивах, скрывавшихся за ним, куда яснее и прямее, чем это мог бы сделать кто-либо из сидевших утром за столом у начальника государственной полиции; не близко к истине, но, во всяком случае, ясно и резко. Всего лишь несколько часов спустя и с небольшими вариациями вечерние газеты написали следующее:

"ШЕФ ПОЛИЦИИ БЕЗОПАСНОСТИ УБИТ ТЕРРОРИСТАМИ В СОБСТВЕННОЙ СЛУЖЕБНОЙ МАШИНЕ

Высокий полицейский чин - шеф отдела СЭПО[1] по борьбе с терроризмом Аксель Фолькессон, 56 лет, сегодня утром был найден убитым в своей служебной машине в районе Юргорден в Стокгольме. Орудие убийства - армейский пистолет русского производства, того типа, которым пользуются палестинские партизаны. Убийство совершено хладнокровным профессионалом, и полиция безопасности опасается, что в настоящее время в Стокгольме находится группа пресловутой палестинской организации "Черный сентябрь". Предполагается, что недавнее выдворение из Швеции палестинских террористов сыграло в этом определенную роль. Не позднее как на прошлой неделе шведский посол в Бейруте по телефону получил анонимную угрозу от "Черного сентября". Угроза была связана с выдворением палестинцев: "Если это будет продолжаться, организация осуществит акт мести"".

Далее говорилось, что Аксель Фолькессон служил в СЭПО и как раз отвечал за выдворение террористов.

Согласно другой версии, разрабатываемой полицией, "Аксель Фолькессон напал на след террористической организации и пытался предотвратить планируемую ею на территории Швеции диверсию. Шведская полиция безопасности обычно именно так и поступает. Она бьет тревогу до того, как шпион или террорист может нанести государству какой-нибудь ущерб.

Но если в этом основная причина убийства Акселя Фолькессона, значит, он сам совершил роковую ошибку: вместо того чтобы отказаться от своих планов, террористы решили убрать его со своего пути..."

Начальник государственной полиции прочел вечерние газеты лишь около четырех часов дня, то есть за час до телепередачи, в которой программы новостей "Раппорт" и "Актуэльт" обещали ответить на вопросы телезрителей. Еще за обедом начальник принял решение, что сам выступит от имени полиции, чтобы контролировать ситуацию. Он всегда был и оставался чиновником. В своей прокурорской карьере он поднялся до поста канцлера юстиции. Теперь вот уже пару лет он возглавляет государственную полицию, а затем, возможно, станет губернатором, передав пост шефа государственной полиции одному из социал-демократов, если они победят на следующих выборах.

Его опыт противостояния жесткому напору средств массовой информации был довольно ограничен. Он был бы больше, если бы шеф госполиции прошел карьеру обычного полицейского.

А сейчас он смотрел на две стокгольмские вечерние газеты и со смешанным чувством злости и удивления констатировал, что впервые за многие годы ему хочется, чтобы при определенных обстоятельствах существовала цензура.

То, что было написано в этих газетах, в целом соответствовало различным версиям и теориям, обсуждавшимся сегодня в здании полицейского управления. Конечно, утверждение, что убийцы - террористы, было близко к истине, это вполне подходящая гипотеза. И конечно, возможно, что сам Аксель Фолькессон искал контакта, чтобы предупредить террористов или сделать вид, что предупреждает их не делать того, о чем он мог только предполагать. Нечто подобное время от времени делалось полицией безопасности в связи с подозрениями граждан в шпионской деятельности: сотрудник отдела безопасности обращается к гражданину, подозреваемому в том, что он является информатором представителя иностранного государства, и, притворившись доброжелателем, предупреждает против поддержания неподходящих или опасных контактов. В зависимости от реакции подозреваемого можно было иногда получить подтверждение, что за информаторами стоит тот или иной советский дипломат. Отдельные операции подобного рода, действительно имевшие место, пресса представляла затем как регулярные, а СЭПО объясняла этим, почему она никогда не ловит шпионов: ведь ее "упредительные удары" наносились до того, как человек становился шпионом.

Конечно, если принять во внимание те области работы, за которые отвечал Аксель Фолькессон, можно предположить, что убийца был палестинцем. Первое поколение интернационально настроенных западногерманских террористов было уничтожено, а нынешнее, третье "террористическое" поколение Западной Германии, по оценке западногерманских коллег-полицейских, не имеет ни интереса, ни возможностей для проведения акций в Швеции.

В качестве альтернативы можно, конечно, подозревать курдов или армян, но, с другой стороны, они лишены доступа к необходимой информации, которой располагают палестинцы; таким образом, вероятнее всего, это сделали палестинцы. Конечно, армейское оружие русского образца явно наводит на мысль о Ближнем Востоке.

Сообщения газет были не так уж нелепы, но не в отношении "Черного сентября", поскольку коллеги Акселя Фолькессона по отделу уверяли, что "Черный сентябрь", скорее всего, своего рода собирательное обозначение различных палестинских акций, осуществленных порой по совершенно различным мотивам и в разной степени связанных с деятельностью ООП[2].

Шеф государственной полиции был раздражен, но отнюдь не потому, что сообщения абсурдны или нереалистичны. Его раздражало то, что первые рабочие гипотезы уже попали в прессу, а это означало явный "оперативный прокол" (за два года общения со службой безопасности он усвоил подобного рода выражения). И если то, что сегодня напечатано в газетах, абсолютно ошибочно, то преступники поймут, что полиция еще не напала на их след. А это нехорошо. Ибо если мотивом убийства было действительно желание убрать Акселя Фолькессона, чтобы он не препятствовал проведению какой-то серьезной акции, то теперь фактически возникла ситуация, когда нет ни малейшего представления, где, когда и как эта акция должна быть осуществлена.

В Швеции сейчас по крайней мере пять тысяч мыслимых физических объектов саботажа. К этому надо прибавить сотни людей, в отношении которых возможны террористические акты. Представители полиции, военные и управленцы, не имеющие личной охраны, плюс примерно половина дипломатического корпуса. И если в Швеции сейчас находится хорошо подготовленная террористическая группа, если она так далеко зашла, что предпочитает ликвидировать одного из шефов службы безопасности, нежели отменить саму акцию, если эта группа пробралась в страну так, что служба безопасности абсолютно ничего об этом не знала и никто из объединенных европейских служб безопасности не сообщил об этом, и если теперь террористы получили сведения о том, что угрозы нет, то катастрофа может произойти где угодно и когда угодно, через несколько часов или несколько дней.

Шеф государственной полиции был исполнен твердой решимости опровергать всякие инсинуации. Так он и пытался сделать, но эффект получился обратным: его выступление по радио и телевидению в первый день событий явилось своего рода подтверждением догадок, формировавшихся в коридорах полицейского управления и затем нашептывавшихся по телефону представителям прессы.

Будучи формально главным рупором полиции уже два года, шеф все еще наивно полагал, что своими высказываниями ему удастся скорректировать сообщения средств массовой информации, но сегодня он получил тяжелый урок.

Да, телевизионные интервью он давал минимум десятки раз. Без труда мог предугадать вопросы. Он понимал, что журналисты прежде всего захотят получить ответ на вопрос, не палестинская ли террористическая организация "Черный сентябрь" расправилась с шефом отдела полиции безопасности, того отдела, который отвечал за охоту на палестинцев. И верный ответ на это должен быть: неизвестно.

Точно известно лишь, что Аксель Фолькессон застрелен примерно в 7.30 в своей машине, что орудие убийства советского производства, а убийца вел себя настолько хладнокровно, что можно предположить, что он - "профессионал".

Предварительная экспертиза дала ожидаемый начальный результат: никаких отпечатков пальцев на оружии не обнаружено, и все семь оставшихся в обойме патронов тщательно очищены и протерты. А отпечатки пальцев, найденные в самой машине, могут, по предварительным данным, принадлежать либо самому Фолькессону, либо кому-нибудь из его семьи. Переднее же место пассажира тщательно протерто. Следовательно, после выстрела убийца некоторое время оставался в машине, чтобы навести необходимый порядок. Все это подтверждает лишь исходные предположения: убийца - на редкость хладнокровный преступник.

Можно также предполагать, что убийство носит политический характер или связано с действиями полиции безопасности. По-видимому, все личные вещи Фолькессона остались на месте: во внутреннем кармане пиджака бумажник с несколькими тысячами крон в стокроновых купюрах - деньги, видимо, предназначались для выплаты то ли тайному агенту, то ли стукачу; в "бардачке" машины - служебный пистолет без кобуры с полной обоймой, но на предохранителе.

Поэтому следует исключить убийство с целью ограбления или какие-то личные мотивы преступления. Но это пока лишь догадки.

Нет, пожалуй, нельзя полностью отклонять никаких версий, подумал шеф полиции, когда в его служебный кабинет вошла первая телегруппа и включила яркие софиты. Это была программа новостей "Раппорт", вторая группа из программы "Актуэльт" осталась ждать своей очереди за дверью.

Корреспондент "Раппорта", одетый в зеленую куртку с желтой надписью на плече "Шведское радио", беспечно набросил ее на один из стульев для посетителей, а его спутники тут же начали готовить сцену для предстоящего "допроса".

В двух сантиметрах от носа шефа полиции один из них проверил приборы освещения. В следующее мгновение другой щелкнул перед лицом хлопушкой и пробормотал в микрофон: "Краб, А-01".

Это было прозвище шефа полиции, он знал, что его так называют, и ему это не нравилось, хотя кое-какие основания для этого и были: в детстве шеф полиции болел полиомиелитом, и одна его рука осталась изогнутой вовнутрь.

- Камера включена, - сказал оператор, и "допрос" начался.

- Вы знаете, кто стоит за убийством?

- Даже если бы знал, не счел бы возможным говорить об этом сейчас.

- Значит, не знаете?

- Никаких комментариев.

- У вас есть какие-нибудь определенные подозрения?

- Да, есть несколько версий, которые мы прорабатываем.

- Правда ли, что Фолькессон занимался палестинскими террористами?

- Да, правда. Но круг его обязанностей был куда шире, поскольку охватывал опасную деятельность террористических групп, связанных с Ближним Востоком. Пользуясь случаем, хочу подчеркнуть, что пока нет никаких определенных данных, по крайней мере таких, о которых мы хотели бы сообщить общественности сейчас, то есть данных о той или иной конкретной террористической организации, связанной с Ближним Востоком или другими районами. Все остальные домыслы вы, конечно, можете свободно публиковать в средствах массовой информации, но...

- Вы исключаете мысль, что речь идет о палестинских террористах?

- Конечно, нет. Различные палестинские организации, возможно, очень заинтересованно следят за нашим расследованием.

- Вам известно о присутствии каких-либо палестинских террористов на территории Швеции в настоящее время?

- Да, но по оперативно-техническим причинам я не хотел бы дальше развивать эту тему.

- Какие выводы вы сделали из того факта, что орудие убийства - русского производства?

- Что убийца или убийцы имели доступ к советскому оружию.

- Например, палестинские террористы, да?

- На международном черном рынке обладателем советского оружия мог стать кто угодно. Поэтому нельзя делать какие-либо поспешные выводы.

- Какие меры принимаются для поимки убийц?

- С моей стороны было бы не совсем умно рассказывать об этом.

- Не значит ли это, что вы просто не знаете, кого ищете?

- Я хочу подчеркнуть, что ситуация чрезвычайно серьезная. Речь идет о преступлении, не имеющем аналогов в нашей стране. Мы, в Швеции, до сих пор были избавлены от подобных преступлений. Само собой разумеется, мы очень серьезно относимся к случившемуся и разрабатываем несколько версий, используя все доступные нам средства.

- Большое спасибо, - неожиданно сказал репортер и тут же вместе с остальными тремя занялся сбором сумок и проводов. На подходе была следующая телегруппа, готовая повторить те же вопросы и тот же ритуал.

Однако через несколько часов, просмотрев вечернюю телепередачу "Раппорт", он обнаружил, что и сам он, и все дело представлены совсем в ином свете, чем можно было предполагать. Себя на экране он смог, конечно, узнать и услышал то, что действительно говорил. Но все теперь имело противоположный смысл.

Первые десять минут программы новостей "Раппорт" были посвящены описанию самого события. Происшествие, которому программа уделяет столько времени, можно сравнить с началом крупной войны или уходом министра юстиции со своего поста.

Сначала шли снимки с места убийства, затем снимки машины Фолькессона, где можно было видеть кровь и мозги на обшивке потолка и заднего сиденья. Потом показали полицейских, которые устанавливали ограждения, пытаясь помешать работе телекамеры, и, наконец, портретные снимки самого Акселя Фолькессона.

При этом корреспондент рассказывал о том, что впервые за несколько лет терроризм обосновался и в Швеции - на этот раз речь, вероятно, идет о каких-то самых ужасных террористических организациях, а именно палестинских военизированных фракциях, вставших на сторону Ясира Арафата (короткий эпизод приветствия Арафатом Улофа Пальме); что работа ведется дипломатическими методами, а также что шведская полиция и полиция безопасности в первую очередь занимаются разработкой версии о причастности к убийству организации, связанной с той, что раньше называлась "Черный сентябрь". И сюдабыл подклеен кусок из интервью с шефом госполиции, правда, с абсолютно точной цитатой:

- Да, есть несколько версий, которые мы прорабатываем.

И следующий вопрос:

- Правда ли, что Фолькессон занимался палестинскими террористами?

И обрезанный ответ:

- Да, правда.

И вновь на экране корреспондент телевидения в позе докладчика. Шеф полиции отметил для себя: корреспондент сидел в пиджаке и при галстуке.

Корреспондент утверждал без обиняков: вероятным мотивом палестинских убийц была готовность шведской полиции безопасности уничтожить прибывшую в Швецию террористическую группу, и на это террористы ответили убийством именно того шефа в полиции безопасности, который вел борьбу против них. Затем корреспондент объяснил: на этот раз палестинский терроризм впервые нанес серьезный ущерб Швеции, и это особенно тревожит полицию.

И вновь фрагмент из интервью шефа госполиции с корректно поданной цитатой, но опять с совершенно иным подтекстом:

- Я хочу подчеркнуть, что ситуация чрезвычайно серьезна. Речь идет о преступлении, не имеющем аналога в нашей стране. Мы здесь, в Швеции, до сих пор были избавлены от подобных преступлений. Само собой разумеется, мы очень серьезно относимся к случившемуся и разрабатываем несколько версий, используя все доступные нам средства.

Затем корреспондент перешел к некоему политическому комментарию и утверждал, что случившееся уже получило или по крайней мере должно получить соответствующую оценку и все усиливающемуся в последние годы пропалестинскому движению в Швеции и самому уже ослабевающему палестинскому движению следует понять: здесь им не удастся получить Такую же поддержку, какую они до сих пор имели в Западной Европе.

Остаток передачи превратился в исторический обзор различных палестинских террористических акций, начиная с угона самолета из Иордании в 1969 году, террористических акций в 1972 году против израильских спортсменов в Мюнхене и заканчивая убийством палестинского эмиссара на конгрессе Социалистического интернационала (кадр с Улофом Пальме и палестинским дипломатом Изамом Сартани).

Чаще других упоминался террорист-привидение Абу Нидаль. В заключение высказывалось предположение, что именно он мог находиться здесь, в Швеции: "...Полиция безопасности все еще опасается, что в Швеции, вероятно, продолжает действовать террористическая группа во главе с Абу Нидалем".

Наконец, короткие интервью с различными политиками, их презрительное отношение к терроризму вообще и заверения, что палестинский вопрос нельзя решать насильственным путем, а существование Израиля должно быть признано всеми сторонами.

Шеф полиции выключил телевизор. В этот момент он почувствовал твердую решимость никогда не соглашаться на телевизионные интервью. Он потер переносицу большим и указательным пальцами, попытался сосчитать до пятидесяти, надеясь наладить работу мозга, но его терпение вскоре лопнуло, и он нажал на кнопку служебного телефона. Настало время следующего совещания.

Первым в кабинет вошел начальник бюро Хенрик П. Нэслюнд, незадолго до этого назначенный оперативным ответственным как за сам розыск убийц, так и за проведение соответствующих операций. Если и здесь он придерживался своих обычных методов работы, то наверняка это он привел средства массовой информации к таким диким измышлениям, намекая на поддержку служб безопасности.

- Мне показались неудачными все эти спекулятивные публикации, - заявил шеф госполиции. - Либо мы полностью ошиблись в первоначальной гипотезе, но тогда она не должна была попасть в газеты; либо мы правы, но тогда тоже нельзя было выпускать информацию из своих рук.

Начальник бюро нисколько не смутился, услышав это. Он достал расческу, провел ею несколько раз по зачесанным назад волосам ("Какие грубые манеры", - подумал шеф госполиции), потом выдернул ногой стул из-под стола, сел на него, весело улыбнулся и абсолютно спокойно ответил на выдвигаемые против него обвинения.

- Посмотрим на это иначе. Либо мы правы - и тогда эти дьяволы уверены, что мы напали на их след, что при определенных условиях можно рассматривать как оперативную удачу и она поможет нам помешать их акциям, о которых мы еще ничего не знаем. Либо мы абсолютно ошибаемся. Но и в данном случае это оперативная удача, поскольку те, кого мы ищем, верят, что мы идем по ложному следу.

Шеф госполиции не ответил. С бесстрастным лицом он продолжал полировать стекла очков, ожидая, пока войдут все вызванные на совещание.

Глава 2

Половина одиннадцатого утра. Ровно три часа назад в столице соседнего государства убили Акселя Фолькессона.

Но Руар Хестенес пока еще не имел об этом ни малейшего представления. На этот раз пункт наблюдения оказался прекрасным. И ему было наплевать, что на улице шел дождь и что поставленное перед ним задание бессмысленно, его ведь все равно надо выполнить.

Последние два года младший инспектор Руар Хестенес служил в подразделении по борьбе с наркотиками и мог получить любое задание. Он мог сидеть в машине и внимательно следить за подъездом или воротами; один раз из двадцати что-нибудь могло и произойти; в худшем случае можно простоять и в подворотне и даже попасть в дурацкое положение, если тебя примут за пьяницу и заявят об этом квартальному полицейскому, а тот всегда скор на руку, когда речь идет о незаконном потреблении алкоголя. В лучшем случае сидишь себе где-нибудь в специально для этого снятой квартире и наблюдаешь в окно, пока тебя не сменят; только на следующий день узнаешь, что за двадцать минут до смены наблюдаемые все-таки откуда-то вынырнули и налет совершился.

В этом отношении нет никакой разницы между службой по борьбе с наркотиками и службой наблюдения. Но на этот раз он сидел в кафе гостиницы "Гранд-отель", размышляя о том, что перевод из отдела по борьбе с наркотиками в полицию безопасности означает значительное повышение жизненного уровня. Вот он уже принялся за вторую чашку кофе и второй бутерброд, втайне наслаждаясь мыслью, что так просто может съесть целый обед и никто не пожурит за непредвиденные расходы. В службе наблюдения не особенно придираются к личному составу, даже за перерасходы.

Кроме того, перед ним прекрасный обзор входа в гостиницу "Нобель" - всего пятнадцать метров от его столика у окна. Никому не удастся войти или выйти незаметно; он уже взял на заметку девять человек и четырех из них опознал, а остальные - те, о которых не стоит беспокоиться: иностранные дельцы старше среднего возраста, две пожилые дамы в норвежских платьях, девочка-подросток со всклокоченными волосами, вероятно, из гостиничного персонала и т. д.

В обязанности Руара Хестенеса входила слежка за террористами. Сейчас все происходило в Осло, и он был уверен, что ничего непредвиденного не случится.

А дальше было вот что. Из такси под номером 1913 вышел мужчина в зеленой охотничьей куртке, в руке у него только одна черная летная сумка именно такого размера, который подходит для ручного багажа, разрешенного для размещения в салоне самолета.

"Так летают только профессионалы", - подумал Руар Хестенес. Но вот мужчина в зеленой куртке повернулся в полупрофиль и что-то сказал шоферу такси, и Руар Хестенес понял: сейчас все начнется. В этом он был абсолютно уверен.

Перед выходом на смену Руар Хестенес изучил около тридцати фотографий. И вот через окно гостиницы "Гранд-отель" на расстоянии пятнадцати метров он увидел одного из предполагаемых опасных объектов. Он знал, что этот человек не заказывал в гостинице номер на свое имя.

Задание, если ничего особенного не случится, состояло в том, чтобы до следующего дня охранять от посторонних гостиницу, где должна разместиться израильская делегация. Но ради обеспечения безопасности, или ради служебного отчета о занятости делом, или потому что руководство норвежской службы наблюдения обладало каким-то шестым чувством, младший инспектор Руар Хестенес сидел сейчас здесь, выполнял одно из первых заданий в качестве полицейского безопасности; уже спустя час, как он занялся этим делом, один из предполагаемых объектов прямо перед его носом вышел из такси и направился в гостиницу.

Действия Хестенеса в данном случае были совершенно правильными. Сначала он выждал три минуты, чтобы объект успел войти в гостиницу. Выход из нее всего один. Потом Хестенес не торопясь вышел на улицу. Приглушив в себе желание бегом пересечь ее, подождал "зеленого старичка"[3], перешел через улицу Карла Юхана, затем свернул направо на улицу Розенкранц и вскоре оказался около телефона-автомата. Набрав номер 66-90-50, немного повернулся, чтобы продолжать наблюдение за входом в гостиницу. Шеф снял трубку после третьего сигнала, и Хестенес уже успел увидеть, как в одной из комнат гостиницы "Нобель" на четвертом этаже зажегся свет.

Он кратко доложил: объект номер 17 зарегистрировался менее пяти минут назад, прибыл на такси номер 1913, которое, вероятнее всего, еще находится в центральной части Осло.

В ответ он, естественно, получил приказ продолжать наблюдение до приезда подкрепления и налаживания радиосвязи. Пока все шло нормально и походило на обычную слежку за наркоманами.

Однако следующие тридцать часов явно отличались от обычной слежки за наркомафией.

При наблюдении или преследовании преступника из наркобизнеса применимо правило большого пальца. В этом случае имеешь дело с человеком, живущим по правилу "либо - либо", то есть либо он уверен в себе и позволяет преследовать себя, либо он боится собственной тени и, покидая ворота или другое место встречи, ведет себя так, словно его преследует дюжина полицейских-невидимок.

С последним типом преступников справиться трудно, но можно, если в слежке заняты три-четыре сотрудника и в городе нет сильно разветвленной сети метрополитена. Для охоты на человека в метро Лондона или даже Стокгольма уже требуется команда минимум в пять раз больше. Но в Осло такой проблемы нет, обычно здесь невозможно потерять преследуемого, если работать слаженно, имея радиосвязь и передвигаясь как пешком, так и на машине.

Сейчас так это и было организовано. Руар Хестенес оставался у телефона-автомата, прямо перед фасадом гостиницы "Нобель", со стороны улицы Карла Юхана. Его коллега Атлефьорд стоял на квартал выше по улице Карла Юхана, недалеко от стоянки такси, у ресторана "Тострупсчэлларен". Так что потерять преследуемого было трудно.

Из гостиницы объект вышел через три часа сорок шесть минут. Хестенес заметил его первым. В момент, когда такси подъезжало к гостинице, Хестенес предупредил своих коллег. Точно, объект сел в такси; Атлефьорд по телефону сообщил, что идет к своей машине и по сигналу готов направиться вниз по улице Розенкранц.

Сотрудник Селнес, который дежурил у очереди на такси на улице Карла Юхана, уже отправился туда.

Такси с объектом завернуло за угол от улицы Розенкранц на улицу Карла Юхана. Хестенес сообщил об этом обоим коллегам, сидевшим в своих машинах на расстоянии менее двухсот метров от объекта. Хестенес задержался на несколько минут, чтобы подождать еще одного сотрудника с машиной. Казалось, ситуация была под контролем. У объекта не было никакой возможности уйти от преследователей.

Однако они потеряли его из виду уже через три минуты, когда Хестенес все еще стоял у телефона-автомата и поджидал машину. Как все это произошло, он услышал только по радио.

Ход был дерзок, но прост.

Такси с объектом проехало всего два квартала по улице Карла Юхана и остановилось на красный свет на перекрестке. Объект вышел из машины и исчез у входа в станцию метро "Хольменколль". Оба коллеги Хестенеса сидели в машине, зажатой среди других автомобилей, стоявших перед светофором, и в отчаянии орали в радиотелефон.

Когда Хестенес выскочил на перрон, объекта уже не было. Он либо только что сел на поезд в сторону Колсос, либо опять вышел из метро.

Целых семь часов прошло, прежде чем они вновь засекли его.

За ночь и утренние часы "розыскное дело" разрослось. Оно уже побывало у шефа всей службы безопасности Гейера Эрсволда, потом спустилось к оперативному шефу Ивару Матиесену - речь шла о его сфере деятельности: это было скорее похоже на внутренний правый экстремизм или иностранный терроризм, чем на шпионаж и тому подобные преступления.

Матиесен, в свою очередь, переправил дело полицейскому следователю шестидесяти лет, который являлся непосредственным начальником Хестенеса и его двух коллег, заступивших на смену в 10.00.

Доклад был кратким.

Объект вернулся в гостиницу в 1.36, очевидно, трезвым. До 11.30 на вахте была группа А, потом ее сменила группа Б, то есть Хестенес, Атлефьорд и Селнес.

Объект сел в такси номер 1913 на аэродроме Форнебю, прибыв туда из Стокгольма девятичасовым самолетом авиакомпании SAS. Номер в гостинице заранее не заказывал, снял свободный на свое имя. Летал он также, между прочим, под своим именем, обратного билета не покупал; могло показаться, что он просто надеялся на свободную комнату. Комната рядом была освобождена лишь в 12.00, тогда-то и занял ее технический персонал и организовал контроль за телефоном, но объект не пользовался им, да это и не ожидалось.

Объект возвратился в гостиницу поздно ночью пешком по улице Розенкранц.

До сих пор не была выяснена цель пребывания объекта в Осло. Поэтому надо было сделать абсолютно все, чтобы не потерять объект, когда он в следующий раз покинет гостиницу. Необходимо было исключить и трюк у станции метро "Хольменколль", где уже заранее дежурил один из сотрудников. Однако если объект изберет другой путь, дежурившего нужно тут же снять с поста (отдел по наблюдению страдал от перегрузок, и приходилось строго рассчитывать часы службы каждого сотрудника).

Когда объект оставит гостиницу, резервная группа В должна немедленно подключиться к наблюдению на наиболее сложных участках. Ведь на этот раз, по всей вероятности, предстоял решающий контакт, от которого могло зависеть либо начало самой операции, либо подготовка террористической акции в самой гостинице в момент прибытия израильской делегации.

Надлежало регистрировать каждый контакт объекта, каким бы он ни казался незначительным. След мог привести к палестинской делегации. У службы безопасности имелись достаточно серьезные основания предполагать, что какая-то палестинская организация подготовила акцию крупного масштаба на территории Скандинавии. От коллег из других стран были получены на этот счет определенные сигналы.

Когда проработка материала закончилась, в комнату зашел сам Ивар Матиесен. Он немного постоял у окна, засунув руки в карманы куртки и глядя на фьорды сквозь скучный декабрьский туман. Другие замерли в ожидании.

Матиесен зажег одну из своих английских сигар и повернулся к ним.

- Я связывался с нашими израильскими коллегами, - начал он. - Да, знаю, мы испытали не только радости, сотрудничая с ними (он улыбнулся своей явной двусмысленности; отношения между норвежской и израильской службами безопасности по-настоящему не налаживались после неудачной операции израильтян с убийством в Лиллехаммере, правда, с тех пор прошло уже более десяти лет), но в этом случае их отношение к операции имеет определенное значение. Они заявляют, что в ближайшее время ожидается какая-то палестинская операция, но не здесь, а в Стокгольме. Да вы же слышали о вчерашнем убийстве террористами шведского сотрудника Акселя Фолькессона.

Матиесен сделал пару энергичных затяжек и медленно зашагал вокруг стола заседаний.

- Шведы, в свою очередь, болтают массу чепухи. Нэслюнд подозревает, как обычно, то одних, то других; трудно из всего этого сделать какие-либо выводы. У нас же самих, как вам известно, нет никаких сигналов о присутствии палестинских террористов в Норвегии, никаких, кроме вот этого "маячка" у гостиницы "Нобель". Из этого и следует делать выводы. Но какие? Послушай, ты, как тебя там зовут?

- Хестенес.

- Ну, Хестенес, какие выводы?

- В Скандинавию проникла либо группа квалифицированных террористов, о которой не знаем ни мы, ни израильтяне, либо - ну да, шведы располагают минимумом сигналов, - либо...

Хестенес колебался. Матиесен внезапно решительным жестом притушил наполовину выкуренную сигару в ближайшей чашке кофе и уставился на Хестенеса.

- Ну, - сказал он, - продолжайте, Хестенес. Либо что?

- Либо это просто ложная тревога.

- Вот именно, - заявил Матиесен и направился к двери, - вот именно. И если она ложная, то докажите это, если, конечно, на этот раз не потеряете нашего гостиничного гостя или сумеете проследить за ним более трех минут. Вот так-то, - сказал Матиесен, уже поворачиваясь в двери, - либо все это чепуха, либо даже хуже, чем мы можем себе представить.

Он немного помолчал, а потом добавил:

- Пожалуйста, не потеряйте этого дьявола еще раз.

И ушел, не стукнув дверью.

В 11.28 Хестенес сменил своего коллегу из группы А и занял ту же, что и накануне, уютную позицию у окна кафе "Гранд-отеля". Он набросил свое пальто с рацией на спинку соседнего стула. Размешивая кофе, он чувствовал тяжесть револьвера под мышкой правой руки (Хестенес был левша). Впервые в полиции, наблюдая за иностранцами, он имел при себе оружие.

Где-то там наверху, в гостинице, находился объект его наблюдения. Возможно, позавтракал еще до десяти, до закрытия ресторана на перерыв, и вернулся к себе в номер, где и находится уже более полутора часов.

А может быть, и нет. Там, в гостинице, не было ни одного полицейского. Сотрудники же из технического подразделения со всем своим багажом смогут прибыть лишь через двадцать минут. Возможно, объект сейчас похаживает себе по третьему или четвертому этажу, там, где через пять-шесть часов разместится израильская делегация. Проверяет запасные двери, изучает возможность выбраться через них или через "Бюро путешествий" на втором этаже. Ведь гостиница была определенным образом разделена. Второй этаж принадлежал этому бюро, и в него вел отдельный вход. В бюро невозможно было попасть ни по лестнице в самой гостинице, ни на лифте.

Поэтому такой путь был бы самым правильным. Вместо того чтобы проникнуть в гостиницу через ее, конечно же, охраняемый главный вход, террористы прежде всего воспользуются "Бюро путешествий" и заставят его персонал умолкнуть. Затем взломают дверь запасного входа, конечно же, запертую (а как же иначе), и неожиданно поднимутся по запасной лестнице либо на третий, либо на четвертый этаж. За несколько мгновений совершат свое гнусное дело и смоются в разгар паники тем же путем.

Не значит ли это, что охране следует сконцентрировать свои силы и внимание на входе в "Бюро путешествий" по улице Карла Юхана, а не на входе в гостиницу по улице Розенкранц?

Этот незнакомец наверху, вероятно, чем-то занимался, но телефоном не пользовался. Явно профессионал, а не какой-то там псих-наркоман. И на грабителя не похож, их-то полиция быстро определяет.

Ну а если в его летной сумке находятся сейчас не только одежда, зубная щетка, бритвенный прибор и журнал "Ньюсуик", а, скажем, шесть-семь килограммов ТНТ[4]? Правильно размещенный, такой заряд может уничтожить и гостиницу, и все ее содержимое.

Нет, этого не должно случиться. Технари без труда обнаружат все, на это у них есть приказ. Единственным преимуществом службы безопасности было сейчас то, что этот человек не знал о наблюдении за ним. Или знал? Почему бы профессионалу не исходить из такой возможности? А вдруг все это маневр, который нельзя будет доказать в последующем? Или, может быть, этот номер 17 привлекает к себе внимание специально, позволяя преследовать себя? Он ведь и приехал-то под собственным именем.

Объект появился неожиданно на улице у входа в гостиницу. Он держал руки в карманах куртки, и черной сумки при нем не было, хотя он, кажется, и собирался кинуть гостиницу. А где же ТНТ? Так почему же при нем нет пустой сумки?

На первый взгляд могло показаться, что он просто прогуливался, поглядывая на небо над крышей "Гранд-отеля". Но на самом деле он явно наблюдал за перекрестком. Потом задумчиво застегнул куртку.

Хестенес уже успел передать радиокодом свое удивление (В-2 для В-1 и В-3: "Лис выходит") и выйти из гостиницы, когда объект пересекал улицу, направляясь прямо к окну, за которым всего несколько секунд до этого сидел Хестенес.

Хестенес остановился у входа в "Гранд-отель" и наблюдал, как объект всего в нескольких метрах прошел мимо него.

"Ну, дьявол, посмотрим, сумеешь ли ты на этот раз отделаться от меня", - подумал Хестенес и, решительно расстегнув пальто, в два прыжка выскочил на улицу, но тут же кинулся обратно. Объект остановился у витрины прямо у входа в гостиницу. Здесь часовых дел мастера расположили целую гору самых дорогих часов фирмы "Ролекс"; они лежали, словно призывая мелких воришек швырнуть в стекло кирпич и потом хорошенько заработать на продаже краденого (самые дорогие часы стоили около 200 000 норвежских крон). Всякий раз, проходя мимо этой витрины, Хестенес сам останавливался, смотрел на них и, с одной стороны, возмущался тем, как полиция сама толкает на преступления, а с другой, будучи сыном бедного крестьянина, он не мог представить себе, что его сограждане в состоянии носить часы стоимостью, равной годовой зарплате двух молодых полицейских, да еще до выплаты налогов.

Но сейчас ему было не до этих рассуждений, предстояло быстро принять решение. Он не мог позволить себе вновь столкнуться с объектом и не имел права потерять его из виду. На этот раз он имел дело с профессионалом, значит, действовать надо было четко.

Выйдя из укрытия, он быстро перешел через улицу к стортингу[5]. Подойдя к стоянке машин у стортинга, наклонился, чтобы "поправить шнурки" и посмотреть за объектом.

Но объекта уже не увидел.

Хестенес повернулся, поднялся, схватился за рацию с чувством не то отчаяния, не то страха - ведь он должен был рапортовать об удаче, о том, что вчерашний провал исправлен. Ну как он мог сообщить, что объект испарился, как облако?

В момент, когда он нажал на кнопку, зеленая куртка мелькнула среди толпы у статуи Кристиана Крога[6]. Объект разговаривал с двумя парнями, распространявшими листовки и гремевшими кружками для сбора денег. Над их головами развевался флаг, хорошо известный Хестенесу. Зеленый, белый, красный и черный - палестинские цвета.

Хестенес отрапортовал в радиоаппарат, и Атлефьорду удалось сфотографировать сборщиков; Атлефьорд всегда находился поблизости.

Хестенес сообщил свое местоположение и выслушал ответ Атлефьорда уже у входа в "Гранд-отель". Они кивнули друг другу.

Охота вновь продолжилась. Сначала Атлефьорд фотографировал, потом немного потолкался среди толпы, взял одну из листовок. Как оказалось, листовка никак не была связана с терроризмом. Ее текст подразделялся тремя заголовками:

ЗАЩИТИ НЕЗАВИСИМОСТЬ ООП

ПРИМИ УЧАСТИЕ В ДВИЖЕНИИ СОЛИДАРНОСТИ

ПОДДЕРЖИ МОРАЛЬНО ООП

А далее - приглашение на концерт солидарности и танцы в обычном студенческом кафе "Шато Неф", то есть ничего такого, что могло бы иметь значение для службы наблюдения. И все же двух юношей, обменявшихся парой слов с объектом, можно было законным порядком внести в реестр "симпатизирующих", ведь параграф 4 в последнем абзаце инструкции служб наблюдения гласил: "Участие в законной политической организации или законной политической деятельности само по себене может быть основанием для задержания и регистрации сведений об этом" (разговор с террористом, таким образом, имеет большее значение, чем "само по себе").

Ближайшие два квартала объект не делал никаких попыток к контактам. Хестенес следовал за ним по другой стороне улицы. Объект не оглядывался, даже когда останавливался перед витринами.

А может?..

Нет. Руар Хестенес отработал агентом отдела криминальной полиции и отдела по борьбе с наркотиками в общей сложности уже четыре года. Тот, кто останавливался перед витриной, чтобы понаблюдать через ее отражение и определить, нет ли за ним "хвоста", обычно стоит как-то напряженно, и сразу видно, что его не интересуют выставленные в витрине предметы.

Еще пару кварталов прогулка продолжалась спокойно. И вдруг объект скосился на противоположную сторону улицы, где шел Хестенес, и вошел в "Оппегорд" - магазин, продающий вышивки, плетеные корзины, а в это время года и различные рождественские безделушки.

Хестенес засомневался. Магазин маленький, вряд ли стоило рисковать. Ведь он имел дело с профессионалом, явно наблюдавшим за окружающими. Учитывая возможные встречи в дальнейшем, показаться перед ним сейчас было слишком рискованно. Хотя, с другой стороны, объект вряд ли имел какой-нибудь реальный повод для посещения магазина вышивок и рождественских сувениров.

Хестенес сообщил о своем местонахождении по радио. И решительно направился к ближайшей витрине. Оттуда он мог видеть происходившее внутри магазина.

Объект рассматривал букеты из бессмертников и выбрал себе красный, зеленый и голубой, а затем встал в очередь к кассе для уплаты за них. В очереди стояли женщины-норвежки среднего возраста.

Хестенес не упускал объект из виду все время, пока тот был в очереди.

Наконец тот вышел на улицу с букетами, упакованными в пластиковый пакет с красным рождественским орнаментом, и продолжал путь по направлению к рыночной площади Стурторвст.

Хестенес задумался.

Букеты могли служить сигналом либо каждый сам по себе, либо комбинацией цветов. Но они были спрятаны в пластиковом пакете.

На рынке объект быстро прошел между цветочными рядами, остановился и обменялся парой слов с продавщицами у вагончика, легко превращающегося в цветочный прилавок фирмы "Арне Даленс Гартери и Хагесентр". (В тот же вечер продавщица была допрошена с отрицательным результатом, она не могла вспомнить даже, что было сказано и на каком языке - норвежском или шведском.)

Объект направился к универмагу "Гласмагазинет", где предрождественская торговля шла полным ходом и тысячи людей толкались у выхода. Конечно же, идеальное место для встреч и контактов.

Итак, на этот раз попался не обычный мелкий преступник, а хорошо знающий свое дело профессионал.

Хестенес по радио сообщил коллегам свое новое местонахождение и попросил Атлефьорда связаться с центром и подключить резервные силы. Универмаг с его предрождественской торговлей тремя агентами не перекроешь.

Преследовать кого-либо в универмаге трудно, даже когда объект наблюдения совсем неопытен. А когда охотишься за профессионалом, ситуация может в одно мгновение перерасти в кошмарный сон с мучительными и тупиковыми моментами; Хестенес уже почувствовал это, когда они оба, объект и он, находились на нижнем этаже универмага.

Объект не выказывал ни спешки, ни нетерпения, ни нервозности. Он долго крутился среди стеклянных витрин с хрустальными рюмками и вазами. Возникла проблема: с помощью этих витрин объект также может наблюдать за ним, и, кроме того, внутри полно зеркал, и невозможно определить, куда на самом деле смотрит объект. Кроме того, Хестенес был вынужден максимально приблизиться к нему, чтобы суметь заметить возможный сигнал или человека, которому этот сигнал подается, и одновременно, разглядывая объект, делать вид, что сам разглядывает цены на рюмки и вазы, которые вовсе не собирался покупать.

Один раз оба стояли на расстоянии всего четырех метров друг от друга. Объект держал в руке рюмку и, казалось, глубоко погрузился в изучение выгравированного на ней рисунка. При этом он расслабился и выглядел абсолютно естественным.

Человек в зеленой охотничьей куртке и вельветовых брюках, с белым пластиковым пакетом, в котором лежали три букета бессмертников разного цвета, был похож на любого скандинава, скорее спортивного или сельского типа, чем политического интеллектуала, то есть скорее норвежец, чем швед. Ничто в его внешности не говорило о том, что он был террористом. Возможно, виной этому была рюмка, которую он разглядывал, держа против света, - она была какая-то "немарксистская", с широкой золотой каймой и до блеска отшлифованными гранями.

Сейчас они стояли в трех метрах друг от друга, разделенные стеклянными витринами с большим количеством зеркал. Никакого прямого взгляда, но Руару Хестенесу все же удалось всмотреться в лицо террориста, отраженное в зеркале витрины.

Неожиданно террорист отвел глаза от рюмки и посмотрел прямо в зеркало, поймав взгляд Руара Хестенеса, длившийся всего какую-то секунду, но она показалась Хестенесу вечностью.

Объект улыбнулся, почти незаметно приподнял рюмку, будто намекая на тост, обращенный к Хестенесу. И исчез. Осталась лишь рюмка.

Руар Хестенес находился в десяти метрах от ближайшего выхода - значит, этим путем террорист не воспользовался. И Хестенес почувствовал, что обливается потом.

К большому сожалению, оставалось только одно - вместе с толпой выйти из универмага. Уличная прохлада несколько ослабила его напряжение, и он по радио передал, чтобы кто-нибудь из сотрудников в универмаге взял наблюдение на себя, поскольку был риск, что его самого заметили. Находившийся внутри Атлефьорд услышал сообщение через аппарат, спрятанный в ухе, и сумел локализовать объект.

Сущий ад - вести наблюдение за профессионалами внутри большого магазина. Любое короткое сообщение может быть сделано без прямого контакта. В четко определенное время объект может стоять на заранее определенном месте, на его куртке могут быть застегнуты три кнопки вместо одной или двух - так он передает свое сообщение человеку, которого, может быть, и сам не знает или не видит; он может держать в руке шарф или разглядывать коричневую перчатку вместо черной или серой, и тот, кто в этот момент принимает сообщение, может быть кем угодно из сотен людей, стоящих рядом.

Но даже если речь идет о более сложной операции, например передаче документа в письменном виде или в виде микрофильма, то и в этом случае заметить момент передачи также почти невозможно. Объект может примерить серую перчатку и положить ее обратно в кучу с коричневыми. Значит, надо продолжить наблюдение за ним, а уже другой сотрудник должен остаться и проследить за тем, кто позже засунет руку в эту серую перчатку.

Опытный шпион или террорист может проделать все это, находясь прямо среди полицейских безопасности.

Атлефьорд и Селнес вскоре действительно оказались в такого рода идиотской ситуации. Из секции стекла на первом этаже объект поднялся на второй этаж и зашел в секцию женского нижнего белья, где оказался единственным бросающимся всем в глаза мужчиной. Но к нему добавился еще один - норвежский полицейский службы безопасности в застегнутом на все пуговицы пальто (рация и служебное оружие, поэтому застегнутый френч), выбирающий чулки размера 40-42; получилась сцена из комедийного фильма.

Вот почему Атлефьорд вынужден был держаться на расстоянии.

Все дальнейшее напоминало игру террориста со своими преследователями. Предлагалась целая программа из учебника по курсу криминалистики: неожиданное изменение направления движения, смена одной немыслимой позиции другой, столь же немыслимой, например на этот раз в секции постельного белья на третьем этаже, где так же невозможно непосредственное сближение, как и в секции женского белья. Когда все это наконец закончилось, террорист купил себе медную кастрюлю за 285 крон в секции хозяйственных товаров на этом же этаже. Оплатил ее по кредитной карточке "Америкен экспресс" на свое имя, словно протягивая визитку или, во всяком случае, подтверждая свое пребывание именно здесь и именно в этот момент.

Продолжение было не лучше. Преследуемый вернулся в гостиницу, уже не останавливаясь по пути перед витринами и ни разу не оглянувшись. Полицейские едва успели занять свои позиции вокруг гостиницы, когда он снова вышел из нее уже с пустыми руками.

Он пересек улицу Розенкранц, направился к витрине с часами, остановился около нее и стал разглядывать "Ролекс" в оправе из белого золота с брильянтами стоимостью 191 260 крон (Селнес стоял совсем близко и хорошо все видел); потом он прошел еще немного вверх по улице и вновь оказался рядом с пропалестинскими активистами. Постоял, будто разглядывая здание парламента, потом перешел на другую сторону улицы и продолжил свою экскурсию, а пять полицейских безопасности, находившиеся поблизости, следили за ним напряженными взглядами.

Именно в этот момент к стоянке такси на противоположной стороне улицы подошла машина. Очереди не было, неожиданно объект быстро перебежал через улицу и впрыгнул в готовую отъехать машину.

Начались хаотическая перегруппировка сил и обмен радиосообщениями между полицейскими безопасности о готовности к выезду и номере такси для резервной группы, находившейся где-то поблизости, но неизвестно где.

Первые несколько минут были такими же мучительными, как и слежка в универмаге. Правда, первая машина преследования вскоре нагнала такси и безо всяких церемоний вела его в направлении городского района Тойен, прямо до музея Мунка.

Оперативники сделали все правильно. Двое из первой машины разделили обязанности: один из них последовал за наблюдаемым в музей, а другой остался в машине и отрапортовал по радио.

В течение пяти минут прибыли еще двое. И один из них тоже отправился в музей. Всего их было, таким образом, четверо: двое внутри здания, двое снаружи.

День выдался буднично-серый, было начало декабря, посетителей в музее мало, к тому же ни один из них не был похож на человека, имеющего что-либо общее с Ближним Востоком. Без сомнения, большинство - обычные норвежцы и среди них дети: школьная экскурсия.

Террорист купил каталог, но открыл его всего один раз, чтобы проверить какую-то деталь. В двух местах он стоял довольно долго, первый раз около двадцати минут перед четырьмя картинами Мунка 90-х годов прошлого столетия ("Мадонна", "Поцелуй", "Девушка и Смерть" и "Вампир"). Насколько можно было заметить, все это время он был полностью поглощен содержанием картин.

Потом он прошел в другой зал и долго смотрел на картину, изображавшую женщину, но в совершенно ином ключе ("Девушка на мосту", около 1927 г.).

Там у него был контакт с пожилым мужчиной. Похоже, что говорили они о картине.

Когда пожилой мужчина вышел из музея, один из сотрудников сфотографировал его (спустя двое суток его, конечно же, идентифицировали: Гермунд Браате, бывший судовладелец, миллионер, живет замкнуто на вилле в Эстфолде, под городком Мосс).

Возможно, террорист имел контакт и с пожилой дамой, которой помог, подняв ей палку. Даму тоже позже опознали (пенсионерка, бывшая старшая медицинская сестра Центра детской и юношеской психиатрии).

Был еще один контакт, но его можно было не принимать во внимание (террорист что-то сказал одной школьнице, девочке лет восьми).

Вот и все, что произошло за сорок две минуты.

Затем, словно разыгрывая из себя самого дьявола, он прогулочным шагом, а не на автобусе или такси, отправился обратно.

Двое сотрудников остались дежурить у машин, чтобы двинуться в путь чуть позднее, а двое других возобновили преследование пешком.

Террорист спокойно спустился по улице Тойен, будто вновь собирался направиться к центру. Но метров через двести остановился, чуть постоял и завернул к ботаническому саду, находившемуся по его правую руку. Нагнулся, "поправил шнурки" и тем самым успел оглядеться вокруг, но не увидел никого, кроме двух полицейских безопасности, хотя они и находились на приличном расстоянии и на разных сторонах улицы.

В дальнейшем террорист ни разу не оглянулся, но внезапно изменил курс, свернул налево на Хагегата, словно направляйся к станции метро "Тойен-Т". Но вместо этого снова свернул в сторону центра и через улицы Серли, Йенс Бьелкес и Борг направился прямо к новому зданию полиции на Грёнланд.

Подойдя к нему, он прошел еще чуть вверх, разглядывая само здание. Затем остановился у вывески, сообщавшей, что с белым зданием полицейского управления соседствует старая невзрачная окружная тюрьма.

Потом вновь развернулся и пошел в сторону гостиницы, не оглядываясь и не останавливаясь.

У гостиницы полицейские перегруппировались.

Террорист спустился на улицу Карла Юхана со стороны парламента. Но вместо того чтобы перейти улицу напротив "Гранд-отеля" и заняться обычным изучением часов фирмы "Ролекс", он прошел вперед, пересек улицу Розенкранц, дошел до небольшого зеленого газетного киоска, купил четыре или пять норвежских утренних газет и тут же вошел в ближайший телефон-автомат.

Руар Хестенес находился от него в тридцати метрах, ближе остальных своих коллег. И хотя был риск, что объект еще раньше, в универмаге, подметил его, оставалось лишь надеяться на удачу. Террорист стоял к нему спиной.

Подойдя к автомату, по манипуляциям террориста с номерным диском он определил первую цифру. Шесть - значит разговор внутри страны, а не с заграницей, наверняка. И поскольку никто не ответил, трубку объект положил быстро, подождав, правда, примерно шесть-семь гудков (сообщение можно передать и так: дать телефону отзвонить определенное число сигналов для "сообщения А" и иное число для "сообщения Б").

Террорист начал набирать другой номер. Хестенес стоял совсем рядом, на расстоянии менее метра. Но когда Хестенес попытался обогнуть будку, чтобы увидеть хотя бы несколько цифр, объект передвинулся в ту же сторону и полностью закрыл собой диск.

Разговор оказался крайне коротким. Хестенес не успел даже понять, о чем шла речь, но все же расслышал что-то по-шведски, напоминавшее подтверждение времени - 16.30.

Перед самым концом разговора террорист внезапно развернулся, и уже во второй раз за этот день мужчины посмотрели друг другу прямо в глаза. На этот раз сомнений никаких не оставалось. Террорист улыбнулся, иронически подмигнув Хестенесу, медленно положил трубку и, протиснувшись между ним и будкой, направился к гостинице на другую сторону улицы.

Продолжение наблюдения было, если можно так сказать, еще более мучительным. Террорист уже с багажом вышел из гостиницы, тут же взял такси до аэропорта Форнебю, там летную сумку сдал в багаж, а пластиковый пакет с бессмертниками оставил при себе, как ручную кладь. В летной сумке находились смена нижнего белья, две запасные рубашки, туалетные принадлежности, медная кастрюля с крышкой, пропагандистские листовки на норвежском языке и блокнот ливанской бумаги с двадцатью страницами рукописного текста об Афганистане. Все это было сфотографировано (после очередного спора с таможенниками, кто кому подчиняется в аэропорту), но и эта проверка не дала ничего стоящего, да этого уже никто и не ожидал.

Террорист поднялся на один этаж и через кафетерий прошел в почти пустой ресторан. Дело шло к вечеру: ленч закончился, время обеда еще не наступило. Он сел в глубине зала, откуда хорошо был виден единственный вход в ресторан. В ресторане он просидел час двадцать шесть минут. Читал газеты, ел крабы в соусе "карри", приготовленные по какому-то восточному рецепту, пил минеральную воду "форрис".

Агенты службы безопасности смирились с ситуацией. Первая смена заказала по чашке кофе и по бутерброду; с одной стороны, это было вызывающе скромно для посещения ресторана, с другой - с такой едой вряд ли можно протянуть более получаса. Затем их сменили двое из резервной группы.

Террорист вылетал в Стокгольм в 16.30. До 16.15 он спокойно сидел в ресторане, а потом направился к паспортному контролю. Спустя пять минут уже в транзитном зале он купил бутылку "Джони Уолкер" с черной этикеткой и десять пачек американских сигарет; вроде бы не искал никаких контактов, ни с кем не разговаривал.

Выходя из ресторана, он развернул газету "Верденс ганг" (остальные оставил на столе) и, когда проходил мимо стола, за которым сидел Атлефьорд, остановился, сложил газету вдвое, протянул ее через стол, за которым сидели двое онемевших от неожиданности агентов службы безопасности, чуть-чуть задержал ее в двадцати сантиметрах над столом и позволил ей упасть на недоеденный Атлефьордом бутерброд.

- Спасибо за компанию, приятного Рождества! - сказал он и пошел к выходу.

И ни слова больше.

"Мрак", - подумал Атлефьорд, опуская глаза на газету, чтобы не встретиться взглядом с коллегой.

Посреди страницы террорист обвел шариковой ручкой место, где сообщалось: сегодня ожидается прибытие в Осло израильской делегации, которая будет размещена в гостинице "Нобель", где и пробудет все время. Слова "гостиница "Нобель"" были подчеркнуты.

Через три четверти часа начальник полиции Ивар Матиесен проводил устный разбор результатов наблюдений в малом зале заседаний на четвертом этаже белого полицейского здания на Грёнланд.

Сначала Матиесен суммировал уже известное ему. А этого было не так уж много. Согласно шведским и другим иностранным службам, в "высшей степени подозреваемый" террорист прибыл накануне в Осло, по чрезвычайно странной случайности поселился именно в той гостинице, которую уже сегодня заполонила израильская "пропагандистская команда" (да-да, Матиесен употребил слово "команда").

Выйдя из гостиницы, террорист сумел всего за несколько минут освободиться от своих преследователей. Конечно, можно говорить и о чистом невезении. Но вероятнее предположить, особенно с учетом поведения этого человека впоследствии, что он преднамеренно отделался от наблюдения за собой.

Итак, здесь семичасовой пробел в нашей информации о нем. Потом он оставался в номере гостиницы почти до 12 часов следующего дня. Но перед тем, как уйти из гостиницы, уплатил за номер, а свой багаж запер в камере хранения под лифтом и отправился за покупкой трех букетов бессмертников указанных расцветок.

Затем он пошел в универмаг и купил там медную кастрюлю с крышкой. После этого вернулся обратно в гостиницу с покупками, оставил их в камере хранения и взял такси до музея Мунка, где особенно тщательно изучал некоторые указанные картины.

Здесь Матиесен прервал сообщение коротким экскурсом в историю искусства. Если сравнивать три женских образа 90-х годов прошлого столетия с более поздним образом 20-х годов, то интересно отметить, что картины 90-х годов как бы содержат довольно напряженный "амбиваленс" во взгляде на женщину: она, как это отражено совершенно правильно в названии одной из картин, "вампир", то есть соблазнительница, злая и искусительно коварная. Женский образ 20-х годов, с другой стороны, скорее, гармоничная буржуазная идиллия. Ну да ладно, это, строго говоря, к делу не относится.

Конечно же, интересны как демонстративная прогулка вокруг здания полиции, так и последующее поведение объекта: подмигивание Хестенесу и письменное сообщение Атлефьорду через газету "Верденс ганг".

Что же касается существа дела, то можно лишь констатировать, что никто за собственные деньги в декабре не полетит в Осло "евроклассом" только для того, чтобы купить три букетика бессмертников и медную кастрюлю. В этом и заключается главный вопрос, на который мы так и не получили ответа.

Затем идут чисто практические вопросы: как, когда и почему он заметил за собой наблюдение. Первое приемлемое объяснение тому поступило от младшего полицейского Хестенеса, нового работника в нашем отделе. Но как это произошло?

В наступившей тишине семь человек пристально смотрели на Хестенеса, рисовавшего невидимые круги на доске стола; прежде чем ответить, он откашлялся.

Объяснить было не так уж просто. Наблюдаемый вел себя примерно так, как любой турист: не нервничал, не оглядывался, во всяком случае, этого заметно не было. Но, честно говоря, через какое-то время он стал как бы вести игру. Сначала, подмигивая и поднимая бокал, в универмаге, а потом, конечно же, у телефона-автомата.

Атлефьорд предполагал примерно то же самое. Для него все это закончилось своего рода шутовским намеком на предполагаемую цель террористической акции, если при этом иметь в виду газету с подчеркнутыми в тексте словами "гостиница "Нобель"".

В комнату вошел один из сотрудников технического отдела и положил на стол перед Матиесеном бумагу, для ознакомления с которой тому хватило всего пятнадцати секунд. Он улыбнулся.

- Хорошо. Это сообщение вряд ли неожиданно. Техотдел сообщает, что в гостиничном номере не обнаружено ни единого интересующего нас следа. Насколько можно судить, в комнате, кроме объекта, никого не было. Все поверхности протерты, зачем - непонятно. Он ведь должен знать, что мы уже располагаем отпечатками его пальцев, мы получили их от шведской полиции. Ни единой волосинки на постели. Даже стаканы для полоскания рта протерты. Ага, ну и какие следуют из этого выводы?

Выводов не так уж много. Но есть рабочие гипотезы.

Террорист прибыл в город, чтобы прозондировать обстановку перед возможной операцией против группы израильских политиков в гостинице "Нобель". Но поскольку он обнаружил за собой наблюдение, то отменил все, своим наблюдателям сказал вежливое adieu[7] и покинул страну.

Вот и все.

Коллеги в Стокгольме почему-то очень озабочены и хотят получить подробный отчет. Следователь полиции Ларсен получил задание - все написанное персонально каждым агентом свести воедино к следующему дню. А наблюдение за гостиницей продолжать, но меньшими силами.

Матиесен встал. Все остальные тоже поднялись и направились к выходу. Матиесен попросил Хестенеса остаться. Затем снял очки в золотой оправе и, покачивая ими, как маятником, на вытянутом указательном пальце, уселся в одно из кресел у окна.

На улице было темно, чернота фьорда врезалась в город корабельным килем, обрамленным по обеим сторонам блеском уличных фонарей. Руар Хестенес снова сел за стол заседаний, упершись глазами в коричневую полировку стола. Она напомнила ему типичный старомодный норвежский стол в большой избе. "Странно, - подумал Хестенес, - мы будто все та же нация рыбаков и крестьян".

- Ну, - начал наконец Матиесен, не поднимая глаз от очков, которые продолжал крутить вокруг указательного пальца, - как мы себя чувствуем?

- Не знаю, что и ответить, - сказал Хестенес совершенно искренне.

- Я имею в виду вот что. Чувствуешь, что тебя надули?

- Да, и не могу отрицать это. Наверное, это моя оплошность, что он обнаружил нас. Ведь первым он заметил меня.

- Ты думаешь, что допустил какую-то ошибку?

- Да, поскольку он обнаружил меня.

Матиесен надел очки и посмотрел на Хестенеса. Улыбнулся, но без иронии.

- Ты хороший полицейский, Хестенес, я знаю это. Вот почему именно тебя и перевели к нам. Но ты не должен думать, что мы потерпели неудачу.

- И все же, если бы он не обнаружил нас, то...

- Что "то"? "Задача службы наблюдения состоит в том, чтобы предупреждать и противостоять любым преступлениям, которые могут нанести угрозу безопасности страны"... и так далее. Таковы первые строчки параграфа 2 нашей инструкции, а что это значит?

- Предупреждать и противостоять значит...

- Да, предположи, что однажды палестинские террористы оказались в городе. Значит, они настолько квалифицированно пробрались в нашу страну, что ни мы, ни израильтяне, ни кто-либо другой не имели об этом ни малейшего понятия. Рекогносцировка осуществляется одним скандинавом, который свободно передвигается по Осло, и чертовская удача, что ты обнаружил его. Ведь если бы они начали террористическую акцию в гостинице, например, так, как ты и изложил в кратком отчете о возможности проникновения туда через "Бюро путешествий" и по пожарной лестнице, что бы могло случиться?

- Вероятно, мы бы схватили их.

- А ты уверен в этом? Ну да, конечно, врываемся всей, черт возьми, полицией по борьбе с террористами в бронежилетах, с автоматами, слезоточивым газом и еще черт знает с чем. Но какой ценой?

- Ты думаешь, то, что случилось, лучше?

- Без сомнения. Исходи из того, что на этот раз нам пришлось бы иметь дело с куда более квалифицированными преступниками, чем те, с которыми мы здесь, в Норвегии, уже возились. Я имею в виду и тех дьяволов - израильтян в Лиллехаммере, убийц с Ближнего Востока с многолетним опытом, вооруженных ручными гранатами и АК-47. Представь их входящими в гостиницу одновременно двумя группами по семь-восемь человек. Когда бы мы их схватили?

- Думаю, мы явились бы, когда было бы уже поздно.

- Попробуй пофантазируй, что могло бы произойти.

- Да-а, но я же потерял объект.

Матиесен резко поднялся, его энергия усиливалась раздражением - Хестенес напомнил ему вдруг звезду-конькобежца Яллиса Андерсена. Он подошел к стопке документов, лежавших на торце стола заседании, вытащил оттуда портрет шведского террориста и, обойдя стол, положил его перед Хестенесом, затем прошел еще полкруга и встал напротив Хестенеса, наклонившись вперед и опираясь на оба кулака.

- Послушай, Хестенес, ты столкнулся с тенью дракона, это хороший урок для тебя, запомни на всю жизнь и благодари судьбу за то, что дьяволам не удалось сделать с тобой то, что ты сделал с ними. Наша задача - препятствовать терроризму, и эту свою задачу мы сегодня решили с блеском. Поэтому не будет никакой операции, а сейчас иди и напиши отчет. Пусть шведы получат свое, и перестань считать, что день не удался.

Матиесен оставался в той же позе и продолжал улыбаться, пока Хестенес не вышел из кабинета. "Хороший парень", - подумал Матиесен.

Через несколько минут Хестенес уже сидел перед фотографией на своем столе. Его комната была маленькой и унылой, с видом на задний двор полицейского здания, подъезд к гаражу и вход в него.

Человек на фотографии выглядел вполне прилично, как норвежец-весельчак. Хотя глаза по-разному отражали черты характера. Прикрывая рукой его левый глаз, Хестенес видел гармонично-симпатичное лицо, а прикрывая правый - холодное, как лед. Конечно же, профессионал, его просто невозможно незаметно преследовать. Даже в таком городе, как Осло, он умудряется запросто здороваться со своими преследователями.

"Дракон, - подумал Хестенес, - и я был так близко около дракона, что мог даже схватить его".

Потом он нашел нужный формуляр, отмахнулся от мыслей о драконе и начал мучительно составлять детальный отчет о том, как дважды во второй половине дня был обнаружен объектом наблюдения. Писать об этом было не очень приятно. Но, возможно, Матиесен прав: если бы он не раскрылся перед драконом в универмаге, что могло бы случиться?

Ведь правда, что палестинцы пользуются главным образом автоматами-карабинами Калашникова (АК-47). Руар Хестенес сам стрелял из него во время учебы в Западной Германии. В обойме двадцать зарядов, они прекрасно выходят оттуда, даже когда стрельба ведется очередями от бедра. Удивительно высокая точность при одиночных выстрелах, при использовании автомата в качестве винтовки. АК-47 - грозное и опасное оружие.

За ним, на спинке стула, висело его личное оружие в наплечной кобуре - "смит-и-вессон", калибр 38, модель 10.

Он кончил писать и еще раз потянулся к фотографии террориста. Прикрыл "веселый" глаз и посмотрел на "холодный".

"Не так уж и важно, - думал он, - хороший ли полицейский или же новичок служит в полиции наблюдения за иностранцами, когда он встречается с пятью-шестью такими вот и имеет в руках револьвер, а они - АК-47".

Потом выдвинул нижний ящик стола и положил туда фотографию, ошибочно полагая, что отправляет ее в небытие. Затем запер стол. И таким образом закончил рапорт для шведов.

Глава 3

Приблизительно в тот момент, когда Аксель Фолькессон был убит в своей машине. Карл Густав Гильберт Хамильтон пробудился от кошмарного сна. Все началось как обычно во время тренировки боевых пловцов на глубине восемнадцати метров в водолазной башне в Карлскруне. Он спускается по красному трапу и, добравшись до дна, вытаскивает загубник акваланга, выдыхает четвертую часть воздуха, чтобы не взорваться при перемене давления во время подъема, и в приятном тепле тридцатипятиградусной воды начинает медленно всплывать к мерцающему свету.

После десятиметрового уровня нет необходимости напрягаться - все равно автоматически пойдешь вверх. Инструкторы обычно говорят: "Если хочешь потонуть, лучше всего это делать ниже десяти метров, когда вода тянет тело вниз, иначе все равно всплывешь".

Вот он уже на глубине десяти метров и собирается легко добраться до поверхности, но вода вдруг становится холодной, и все восемь прожекторов водолазной башни гаснут, его начинает тянуть вниз. Глубина уже более восемнадцати метров, кончились красный, зеленый, черный и белый трапы. Он должен быть на дне, но оно растворяется в темноте.

Сначала он старается не паниковать, хотя давление усиливается, и он чувствует, что все стремительнее несется вниз. На его пути широкая труба, ведущая в ад, которая затягивает его, не давая возможности ни управлять собой, ни влиять на ход событий. Давление на барабанные перепонки компенсировать не удается, для этого он слишком быстро опускается, а давление на маску такое сильное, что плексиглас уже у самых бровей, кажется, скулы и глаза вдавлены и раздвинуты в стороны, зрение вот-вот исчезнет, и он в ужасе понимает, что не выдержит.

Он проснулся, завернутый в простыню, с подушкой на голове. Потребовалось несколько секунд, чтобы осознать случившееся: кошмары ему снились только в детстве.

Резко сбросив подушку, он сел, чувствуя, что дышит тяжело, будто все еще сидит в Карлскруне в водолазной башне для боевых пловцов.

"Все, к дьяволу, хватит", - сказал он себе, отправился в ванную и пустил душ.

Стоя под струёй ледяной воды, фыркал. Холодную воду он всегда ненавидел, но заставлял себя терпеть, словно это было наказание. "Все, к дьяволу, хватит глупостей".

Закончив экзекуцию, он обеими ладонями туго загладил волосы назад, подошел к зеркалу и некоторое время разглядывал чуть покрасневшие глаза. Впервые за свои двадцать девять лет он был явно недоволен собой.

Брился он тщательно и дольше обычного, потом голышом вышел в гостиную и огляделся. Он уже начал обсыхать, но капли еще падали на дубовый паркет. То, что он увидел, лишь усилило решимость выполнить данное себе обещание - в чем-то резко изменить образ жизни. Спертый воздух комнаты был насыщен запахом духов и дымом. На столе среди пепельниц и стаканов лежала записка, начертанная помадой. Он не стал читать ее, достаточно было взгляда на уродливое сердце в конце текста. В записке наверняка говорилось: ушла рано, чтобы отвести ребенка в детский сад. Такое в Швеции случается часто. Главное, хорошо, что ушла.

Ему захотелось немедленно убрать квартиру, но он понимал, что уже опаздывает. Подошел к окну и открыл его. Влажный воздух отрезвил его. Падали тяжелые, большие снежинки, на расположенной прямо под ним статуе Святого Йорана и Дракона уже лежал толстый снежный покров.

Примерно четверть миллиона жителей Стокгольма - одинокие мужчины. И едва ли кто-нибудь из них не позавидовал бы Карлу Хамильтону и его квартире в Старом городе у Стрёммен, со статуей Святого Йорана и Дракона прямо под окнами и с прекрасным видом на крыши домов.

Вообще-то Карлу Хамильтону могло бы позавидовать большинство мужчин. Во-первых, он богат. Кроме того, богатым он стал удивительно легко, унаследовав семь лет назад акции на полмиллиона или что-то в этом роде, когда сам находился за границей. Он попросил школьного друга, проходившего тогда практику на биржевой фирме "Якобссон и Понсбах", позаботиться о них, и тот добросовестно выполнил просьбу. Это было нетрудно сделать, поскольку в последние пять лет на стокгольмской бирже курсы акций поднимались, как ракеты: день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом. Сам он не интересовался этим, но, возвратившись домой, обнаружил, что стал мультимиллионером. Акции он никогда не любил и с презрением относился к спекулятивным играм, так что немедленно продал все, а деньги превратил в ценные бумаги и несколько домов. И сейчас, спустя годы, выяснилось, что он продал акции как раз за день до начала падения их курсов, а цены на дома пошли вверх. Так что он удвоил свое состояние и вот поэтому жил так, как живет сейчас.

К тому же он - блестящая партия: бывший член шведской сборной команды по гандболу, бывший защитник команды одного из американских университетов и, кроме того, обладает графским титулом, придерживается правил этикета, то есть хорошо воспитан; лейтенант флота в резерве, что соответствует степени политолога-обществоведа, в сочетании с профессией классного программиста, полученной в Университете Южной Калифорнии; короче говоря, по оценкам нового времени, когда ушел в прошлое радикализм 60-х и 70-х годов, безо всякой иронии его можно назвать настоящим офицером и джентльменом[8], даже если он сам и не разделяет такой оценки. Но пять необычных лет, проведенных в США, изменили всю его жизнь.

И все же раньше он никогда не считал свою жизнь столь бессмысленной, как сейчас, стоя у окна и вглядываясь в темноту, покрывавшую Стрёммен вплоть до видневшегося вдали освещенного судна, если этот плавучий высотный дом, курсирующий между Швецией и Финляндией, можно назвать судном.

От рвущейся в открытое окно прохлады по телу побежали мурашки. Он закрыл окно, быстро оделся во все совершенно новое и, не выпив кофе, вышел на улицу под снег с дождем.

На обычном месте перед телеграфом напротив дворца машины не было. Он взглянул на уже промокшие туфли и стал подумывать, не вернуться ли ему домой и вызвать "ждите ответа". Но вместо этого, подавив злобу, направился к Стрёммен, разбрызгивая ногами грязный снег - ему просто не хотелось сейчас быть аккуратным.

Машина стояла там, где он законно, но все же непредусмотрительно припарковал ее перед кафе "Опера". Снег толстым слоем лежал на стеклах. Щетки в машине не оказалось, и, вытащив удостоверение личности в пластиковом футляре с маленьким государственным гербом, он почистил им стекла. Нет, больше он не будет здесь оставлять машину.

По дороге на Кунгсхольмен машину то заносило, то обливало грязью. Похоже, что американские машины не для нордической зимы, и ее обязательно надо продать. Так было принято еще одно решение, которое необходимо выполнить, как и все остальные, принятые сегодня. Машину он привез с собой из Калифорнии, и вначале шведский номер был повешен поверх старой, синей калифорнийской пластины, где стояло: "The Golden state"[9]. Это было не просто ребячеством, а одной из абсолютно противоречащих регламентациям бестактностей; он окружал ими себя, будто молчаливо выражал протест против работы, на которую угодил случайно. Эта случайность произошла два года назад. Работа, право же, оказалась не той, о которой он некогда мечтал.

На набережной Норр Мэлагстранд поток машин уплотнился. На некоторых стратегически точно рассчитанных местах дорожные власти недавно навалили груду каких-то цементных чудовищ, наверное, чтобы позлить автомобилистов, утром и вечером вынужденных проезжать через Кунгсхольмен. Может быть, в этом и состояла идея коммунальных властей - заставить людей от огорчения или от злобы начать пользоваться городским транспортом.

На то, чтобы добраться до светофора у площади Кунгсхольмен, ему потребовалось чуть ли не десять минут. И все это время он продолжал ворчать на свою неудавшуюся жизнь с ее перспективами на "будущие тумаки".

* * *

Его завербовали, когда он проходил военную службу и готовился стать боевым пловцом. Это было более восьми лет назад. В то время он был политическим радикалом, или, не вдаваясь в подробности - ведь радикал он и сейчас, - коммунистом и членом студенческой организации "Кларте", несколько лет стоявшей на "марксистско-ленинско-маодзэдуновских позициях".

Это был закат политически окрашенных 60-х годов. Через пару лет после победы Вьетнама и освобождения Сайгона в 1975 году "Кларте" поставила задачу внедрить своих "сознательных" товарищей в систему обороны страны.

Что, собственно, имелось в виду под "внедрением в оборону страны", не совсем ясно и до сих пор, но речь ни в коем случае не шла о каких-либо традиционных пацифистских намерениях - наоборот, идея заключалась в том, чтобы по возможности больше "сознательных" товарищей занимали там наиболее важные посты.

Объяснялось все тем, что эти "сознательные" товарищи могут понадобиться в момент опасности - возможного нападения со стороны социал-империалистической супердержавы, - чтобы противостоять малодушным и предательским, то есть просоветским, тенденциям. Ведь буржуазная оборона не очень-то надежна для нации.

Не следует удивляться тому, что ни военная разведслужба, ни полиция безопасности не могли разгадать намерения, скрывавшиеся за этой небольшой волной "инфильтрации" левых. Левые эксперты в министерстве обороны и полиции безопасности рвали на себе волосы, пытаясь понять этот новый вариант коммунизма, и склонялись к мысли, что все это - некий особый трюк.

А так называемый "экспертный отдел безопасности" при Управлении госполиции (СЭПО) сумел убедить себя в том, что в данном случае шла подготовка государственного переворота: когда довольно много клартеистов будут таким образом внедрены в систему обороны страны, армия, воздушный и морской флоты двинутся на Стокгольм с красными знаменами и под аккомпанемент оркестра Красной Армии.

Карл Хамильтон при этом воспоминании улыбнулся - первый и единственный раз за этот день.

Вербовка произошла в марте, как раз перед началом обучения на боевого пловца. Курс переезжал из Берга в Карлскруну, чтобы впервые познакомиться с водолазной башней и отработать часть элементарных моментов, связанных с выходом из водолазного колокола, с техникой дыхания и т. п.

Тренер сидит за пультом у самого потолка, курсанты кувыркаются, как утята, в воде под ним, а три инструктора отрабатывают с ними различные моменты в водолазном колоколе. Затем будущие пловцы тренируются на различной глубине; после каждого подъема врач проводит полный контроль состояния организма. Разрыв легких может произойти самым неожиданным образом на глубине от шестидесяти сантиметров и больше. Легочная ткань лопается, и маленький пузырек воздуха уплывает по кровеносной системе и может остановиться где-то в мозгу. Если повезет и он заблокирует лишь нерв пальца, то через несколько часов в барокамере под давлением его можно будет вытолкнуть. В противном случае воздушный пузырек может прочно застрять, например, в речевом центре.

Во время одной из таких тренировок Карл почувствовал, что за ним наблюдают. На деревянной трибуне сидел мужчина лет пятидесяти пяти, казалось, безразличный ко всему происходившему, хотя в отношении к нему молодых инструкторов чувствовалось уважение.

На следующий день мужчина не появился.

После одного из упражнений врач заявил, что у Карла появились небольшие разрывы кровеносных сосудов одного глаза, что выглядит он не очень хорошо и, стало быть, необходим контроль. Карла отправили в лазарет, а все остальные собрались и вернулись в Стокгольм на выходные дни.

Лазарет пустовал. Карлу указали на одну из комнат, где лежала его одежда. Он оделся, раздосадованный сообщением о своем недуге, хотя сам он ничего не заметил, и еще более раздраженный испорченными выходными.

Вскоре в комнату вошел коммендеркаптен[10] и попросил следовать за ним, объяснив, что лишение его увольнения по болезни не соответствовало действительности: он совсем не болен, нет надобности беспокоиться по этому поводу. Им просто необходимо совершить небольшую поездку. И больше никаких объяснений.

Коммендеркаптен полтора часа вез его на гражданской машине в южном направлении, беззаботно беседуя об образовании, о будущем флота, о Трафальгарской битве и о чем-то еще. Выехав из Блекингс, они продолжили свой путь дальше на юг по побережью Эстерлена, где Сконе выглядит так, словно на фотографии, с мягкими волнистыми холмами, переходящими в морскую синеву.

Был март, необычно ранняя весна. Когда они подъехали к Кивику, долина все еще оставалась окутанной туманом. Они въехали на территорию небольшой яблоневой фермы. Им навстречу с большим секатором в руке вышел мужчина, сидевший тогда на деревянной трибуне водолазной башни.

Так Карл впервые встретился со Стариком. Впоследствии ему не удалось выяснить происхождение этого прозвища, но он никогда не слышал, чтобы этого человека называли иначе, чем Старик. Около двадцати лет назад Старик был начальником секретной службы военной разведки.

Позднее, когда в прессе начались скандалы, связанные с этой службой, и корреспонденты журналов "Фолькет и бильд/Культурфронт" представили и самого Старика, и большую часть его сотрудников службы IB[11] серией помпезный портретов; разоблачения закончились для некоторых сотрудников тюремным заключением и заверениями правительства, что "все написанное в журналах неправда и, между прочим, не является чем-то типичным", что новая IB получила "совсем другие директивы" и что "разведка вовсе не преследовала левые организации", а "если что-то и имело место, то произошло по ошибке", было признано "недействительным" или "исключением", которое "не повторится в будущем", и так далее.

И вот сейчас Карл Хамильтон, молодой человек двадцати двух лет, все еще член "Кларте", стоит на террасе в доме у официально вышедшего на пенсию Старика, который держит в руке стакан домашнего сидра. Коммендеркаптен при этом не присутствовал.

Старик был почти такой же, как на фотографиях, но в жизни он больше походил на фермера, выращивающего яблоки, чем на руководителя секретной службы военной разведки. Хотя и в отставке, он все еще активно работал.

На мраморном столе перед ним лежала папка, содержавшая примерно пятьдесят листов машинописного текста. На папке стояли имя Карла и его личный номер.

Беседа началась с рассказа Старика о том, что он, в отличие от Карла Хамильтона, из простой семьи, что в юности он был радикалом, и поскольку у него были основания предполагать, что Карл читал все напечатанное в газетах о деле IB и о "социал-демократической шпионской организации" и так далее, ему хотелось сейчас уточнить некоторые детали.

Во всем мире проблема разведывательных организаций или организаций безопасности, независимо от политических систем, в основном одна и та же. Всегда есть риск создания такого единого круга службистов, одной политической партии, что их кругозор становится ограниченным. Для Западной Европы типично прежде всего то, что в ее разведывательных органах властвуют консервативно настроенные офицеры, которые, как, например, в Швеции, едва ли отличают московского коммуниста от шведского социал-демократа или, если взять Западную Германию, не могут разглядеть нюансы различий между лигой "Баадер-Майнхоф" и социал-демократическим союзом работников культуры, не говоря уж о гомосексуальной "команде Итон" в Великобритании и ее постоянных ошибках.

По мнению Старика, все это не только неразумно, но недостойно и даже просто опасно. В Швеции же была сделана попытка создать более демократическую службу, и потому половина сотрудников состояла из офицеров, а вторая - из членов различных организаций рабочего движения. Старик лично отвечал за набор большинства сотрудников.

Сейчас система находилась под угрозой распада. Новое буржуазное правительство было убеждено, что именно офицеры-модераты[12] являются единственной надежной категорией, и оно рьяно использовало затруднения, связанные со старой историей, чтобы таким образом военизировать новую IB, что сделало организацию неэффективной. "Здесь мы приближаемся к сути дела", - суммировал Старик и большим пальцем указал на досье Карла, объяснив, что поскольку все еще в какой-то степени продолжает заправлять делами, то намерен отстаивать и политику найма сотрудников, "контрабандой" внедрять ту или иную разумную личность в свою "фирму" - секретную службу IB при разведке.

Он раскрыл папку и протянул Карлу им же написанное четырнадцать дней тому назад заявление с просьбой разрешить после окончания курсов по подготовке боевых пловцов поступить в военно-морское училище и продолжить учиться на офицера флота в резерве. "Вот, - сказал он и еще раз ударил большим пальцем по папке, - мне кажется, что мы нашли подходящего офицера, правда, не вполне умеренного модерата, но, подозреваю, с хорошими семейными традициями".

Карл молчал. Он все время пытался убедить себя, что это просто шутка, остроумный тест на благонадежность или что-нибудь еще, только не правда. Все это звучало совершенно дико. Ведь IB занималась внедрением своих людей всюду, начиная с групп обычных добропорядочных крестьян и кончая студенческими организациями, не исключая и "Кларте"; IB продавала сведения о шведских пропалестинских активистах в Израиль, IB охотилась за "неблагонадежными элементами в профсоюзах", 1В составляла списки членов подозрительных организаций типа его "Кларте", считая их своего рода потенциальными предателями родины. Не так ли? И неужели можно всерьез поверить, что Карл вот так запросто, вальсируя, вплывет в шпионаж, только позови его?

Но Старик прочно овладел ситуацией и не терял терпения. Он продолжал затянувшуюся лекцию.

Во-первых, более половины сказанного в прессе о так называемой "инфильтрации" правда. Во-вторых, надо ясно понимать, что газета "Фолькет и бильд/Культурфронт" посвятила себя описанию лишь части деятельности IB, той части, против которой она протестовала, что само по себе "симпатично и понятно". Хотя в результате, к несчастью, образ деятельности службы в целом оказался гротескно извращенным.

Разведслужба - важная часть в обороне страны, и ее основные задачи фактически состоят не в бряцании оружием перед государственными магазинами, торгующими спиртным. Правда, некоторые акции проводились оперативными отделами, но намерения их состояли в том, чтобы подключить оперативников к делу (здесь Карл впервые услышал слово "оперативник").

Самая существенная задача разведслужб - быть глазами и ушами страны и добывать информацию о военной или политической деятельности, которая направлена или может быть направлена против Швеции. Вот так-то!

А сейчас ее деятельность вновь пытаются поставить на старые рельсы, некоторые военные руководители да и буржуазное правительство в целом стремятся засунуть в эту организацию военных среднего возраста. А это плохо.

Особая проблема связана с воспитанием нового поколения оперативников. Ахиллесова пята прежней организации - и все это признают - отсутствие компетентных оперативников. Швеция не располагает необходимыми ресурсами для обучения, а если бы они и были, то инспектор по юридическим вопросам и "Экспрессен" подняли бы безумный крик на всю страну по поводу недостойных и отвратительных методов и чего угодно еще, а это не пошло бы на пользу нашей новой организации.

Но мы говорим с будущим офицером запаса, не так ли? Может быть, настало время для совершенно конкретного предложения?

Речь шла, таким образом, о работе оперативником. В Швеции соответствующего образования не получишь, да и не стоило по указанным выше причинам к этому стремиться. Но существует очень конкретная возможность: Карл получит стипендию для изучения политических наук и компьютерной техники в Университете Южной Калифорнии под Сан-Диего. Все время обучения будет оплачено министерством обороны Швеции. Хотя официально обычная американская университетская стипендия для способных иностранных студентов сейчас рассчитана на три-четыре года, Карлу придется сильно отставать от обычных темпов получения университетского образования, как это происходит, например, у известных "звезд" спорта.

Ведь более направленное образование он будет получать в спецшколе в Сан-Диего, подведомственной военно-морскому флоту США и ФБР. Будущие оперативники получают здесь лучшее, по крайней мере в западном мире, образование.

С учетом месячного ориентировочного курса в обычной американской высшей школе время обучения в Сан-Диего приблизительно равняется трем годам учебы в морском училище. Итак, по возвращении домой - университетское образование и одновременно звание офицера запаса.

Кроме того, всегда есть возможность стать "перебежчиком". Никого нельзя заставить служить в разведке, по крайней мере в Швеции. Подготовку получить можно. А принимать решение необходимо лишь через пять лет.

Предложение казалось заманчивым, хотя как выглядела более чем четырехгодичная подготовка оперативного работника, Карл представлял себе лишь по выдумкам кинорежиссеров. По-шведски, в изложении Старика, все звучало совершенно невинно - оперативник.

Не менее чем в два миллиона обошлась учеба Карла в США. И все пять лет он курсировал туда-сюда. Два дня в неделю - обычная жизнь в обычном университете, а в остальное время - секретное обучение в Сан-Диего: взлом квартир, кражи в машине, преследование на машине и без нее, подслушивание, телефотосъемка, маскировка, радиосвязь, обмен сообщениями, диверсии, начиная от взрыва машин до вывода из строя электростанций, изучение восточноевропейского и западноевропейского рынков оружия (ружья, автоматы, карабины, гранатометы...), инфракрасное наблюдение, бой в помещении, бой на местности, бой в темноте с оружием, бой в темноте без оружия, бой с холодным оружием, бой без холодного оружия - и так без конца пять лет подряд. Короче говоря, оперативного работника готовили тут основательно, правда, не поощряли развития чувства сомнения в себе и не говорили о христианской морали.

Обо всем этом он никогда и никому не рассказывал. Не потому, что все это было окружено ширмой строжайшей секретности, но потому, что его, иностранца, особенно предупреждали не влезать в скандалы самому и не втягивать в них учебное заведение, а еще больше потому, что все, чему он учился, кроме тренировок в стрельбе, казалось ему чем-то постыдным.

Он был спортсменом, и этим, наверное, можно объяснить его чувства. До приезда в Сан-Диего он хотел стать боевым пловцом шведского флота (что вполне нормально и достойно), к тому же он играл в гандбол в шведской команде высшего класса. Гандбол - жесткая игра, в ней много непосредственных столкновений, тяжелые удары и иногда отчаянная схватка без четких правил, уровень игры меняется от матча к матчу в зависимости от того, кто играет и кто судит. Но все же это борьба равных противников и без обмана.

А оперативного работника на занятиях спортом обучают главным образом умению обманывать противника, не оставляя ему ни единого шанса на успех.

Эти пять лет в Сан-Диего наложили отпечаток на всю его жизнь: одновременно с тем, как каждая ошибка тщательно анализировалась, каждая деталь доводилась до автоматизма, было нечто такое, что он постоянно стремился вытолкнуть из своего сознания. Это нечто безмолвной глыбой льда то и дело всплывало в его памяти. Но он никогда никому ничего не рассказывал. Он неизменно оставался лояльным.

И все же могло показаться, что все это время было потрачено впустую, поскольку, когда он вернулся в Швецию, места в новой IB не оказалось и, извиняясь, Старик предложил ему "временную службу в ожидании новых директив", что в основном означало "ожидание новых политических осложнений". Сначала новое буржуазное правительство во главе с госсекретарем, молодым модератом, помешанным на оружии, военизировало IB, потом сменившее его социал-демократическое правительство в жесткой борьбе с профсоюзами в армии попыталось перетасовать кадры - явление обязательное для вооруженных сил тех времен. И теперь все должности оказались занятыми, но поскольку Швеция есть Швеция, то и разведчики защищены разными профсоюзными уставами и законами, вытекающими из положения: поступив однажды на службу, ты зачисляешься на нее пожизненно.

Военное руководство с известным скепсисом поглядывало на избранника Старика, хотя и аккуратно оплачивало его американское образование, оговоренное на яблоневой ферме. Карл Хамильтон, конечно, был подходящей кандидатурой, но с коммунистическим прошлым. И ему уклончиво предложили подождать вакансии.

Пока же его назначили директором бюро компьютерной службы отдела безопасности при Управлении государственной полиции. Во всем этом была двойная ирония, учитывая, с одной стороны, его образование, полученное в Сан-Диего, а с другой - статус директора бюро и ту систему, над которой он сейчас работал, модернизируя и приспосабливая ее к новой технике, где в графу "неблагонадежный" он сам мог быть возможным кандидатом.

Таким образом, он предполагал, что образование, полученное в Сан-Диего, в действительности никогда не потребуется. После двух лет работы директором бюро этот прогноз казался ему совершенно естественным.

Но он глубоко ошибался. Уже в течение ближайших десяти часов ему предстоит применить оружие и за три недели придется убить четырех человек.

Он знал, что очень опаздывает, совершая круги по Бергтатан, Польхемсгатан и Кунгсхольмсгатан в поисках места для машины. Поставив ее, он не стал опускать деньги в автомат - все равно "лапплисы"[13] с необоснованной принципиальностью держали квартал вокруг полицейского управления на Кунгсхольме под особым наблюдением, так что младшие полицейские чины, не имевшие права на стоянку в подземном гараже здания полиции, время от времени, как белки, носились опускать монеты в автомат. К такому выводу Карл пришел на собственном опыте: занятые разбором какого-либо происшествия полицейские просто забывали о необходимости сбегать к аппарату и оказывались наказанными. Вот и сейчас он предпочел заплатить штраф.

В Управление полиции он попытался проскочить через главный вход мимо вахтера, но был остановлен, и в седьмой или восьмой раз за этот мрачный декабрьский месяц ему пришлось предъявить пластиковую карточку с маленьким государственным гербом. Затем он спустился на лифте в подвал, оттуда по подземному переходу прошел в следующее здание, а там на лифте поднялся на верхний этаж.

"Home, sweet home"[14], - проворчал он, набирая код на обрамленной сталью стеклянной двери. По дороге вниз через коридор с белыми стенами со странными картинами на них (выдумка клуба любителей искусства) и горшками с крупнолистными растениями он сделал два наблюдения: желто-коричневый палас из кокосовых волокон покрыт грязью и следами ног - утром здесь, очевидно, хорошо побегали. В конце коридора стояла группа сотрудников с кофейными чашками в руках, а двери кабинетов оставались открытыми. Все это было очень необычным.

В полиции безопасности полагается, уходя, запирать дверь. Здесь обычно не слоняются по коридорам и не болтают, правда, если не происходит что-то необычное, например финальная хоккейная встреча.

Он прошел в свой кабинет, даже не заглянув в комнату секретарши отдела - не любил показывать, что опоздал. Потом открыл сейф высотой в два метра и, к своему удовольствию, убедился, что был прав. В самом низу стояли его сухие туфли. Он снял мокрые носки и, выкрутив их над корзиной для бумаг, повесил на батарею. Затем нажал кнопку телефона и соединился с секретаршей.

- Доброе утро, Бригитта! Лучше поздно, чем никогда. Сегодня, наверное, моя очередь готовить кофе? - спросил он, особо не ожидая ответа.

- Иди немедленно к Нэслюнду, тебя ждут в зале заседаний С-1, - ответила та таким тоном, будто его вызывали на военный суд.

Он вздохнул и посмотрел на свои голые ноги. Потом взял носки с батареи, без всякого желания натянул их на себя и немного подвигал пальцами, перед тем как надеть сухие туфли.

А потом отправился в путь мимо секретарши.

- Что нужно Нэслюнду, случилось что-нибудь? - спросил он, взявшись за ручку двери.

- Разве ты не слышал? - сказала она совершенно беззвучно. - Убили Акселя Фолькессона, шефа "Бюро Б", ты его знал.

Он продолжал держать ручку двери.

- Убили Фолькессона? Он мертв? А кто, когда и где?

Она лишь покачала головой и, казалось, готова была заплакать. Он быстро поднялся на один этаж и застрял у входа - его код не сработал на этом этаже. Через минуту проходящий мимо коллега впустил его внутрь.

В зале заседаний у овального стола из карельской березы в креслах томатного цвета расположились шесть человек.

На одном конце сидел начальник отдела, а следовательно, и начальник "Бюро Б" Хенрик П. Нэслюнд, практически истинный шеф шведской полиции безопасности, поскольку "Бюро Б" занималось самой тяжелой работой - охотой за шпионами и террористами. Двух других Карл тоже узнал - коллеги по службе безопасности. Еще троих он вообще никогда не встречал, но они, без сомнения, были полицейскими.

Нэслюнд раздраженно отмахнулся от его попытки объяснить опоздание утренней кутерьмой с транспортом. Настроение в зале было подавленное.

- О'кей, - сказал Нэслюнд, - пошли дальше. Итак, нам необходимо создать две параллельные группы и координировать результаты работ здесь, в моем отделе. Если ты, Хамильтон, не знаешь всех присутствующих, то представлю их тебе: Юнгдаль, Перссон и Андерсон из "насилия", Фристедт из того же отдела, где работал Фолькессон, и Аппельтофт из комиссии по расследованиям.

Все пятеро хмуро кивнули Карлу.

- Для меня же, как вы понимаете, это дело приоритетное, - продолжал Нэслюнд, - и под словом "приоритетное" я имею в виду, что никакое другое дело не может заставить отложить его.

Эти пятеро (или шестеро, считая и Карла Хамильтона) полицейских, слушавшие шефа "Бюро Б", в нормальных условиях вряд ли сидели бы вместе даже за одним кофейным столом.

Трое из них - обычные полицейские, многие годы занимавшиеся раскрытием тяжких преступлений. Принимая во внимание сложность данного дела, можно было предположить, что они действительно лучшие специалисты. А полицейские такого ранга, конечно же, не очень высокого мнения о своих ближайших собратьях из отделов безопасности, особенно молодых спецов с высшим образованием, но с незначительным стажем работы в полиции, и Карл Хамильтон был самым блестящим образцом именно такого "недотепы".

Не лучше складывались его дела и в собственной "фирме", то есть в полиции безопасности.

Арне Фристедт и Эрик Аппельтофт - комиссары-криминалисты с большим стажем. Сначала десять - пятнадцать лет - обычные полицейские с обычной карьерой, а потом избранные по старой модели подбора лучших. Иными словами, они из старой школы, службисты-полицейские, а не какие-то там кандидаты наук с карьерой начальника бюро - выдумка прежде всего Нэслюнда, превратившего "фирму" в семинар для молодых "спецов-академиков". По крайней мере так это воспринималось пожилыми полицейскими.

А группа молодых специалистов, на общество которых с известным правом рассчитывал Карл, обычно принимала оборонительную позу, считая, что в силу более основательного образования, а возможно, и большей интеллигентности именно они, а не старые полицейские столпы, наилучшим образом отвечали требованиям современной службы безопасности.

Поэтому в обычных условиях этих шестерых едва ли можно было представить себе сидящими за одним кофейным столом.

Но независимо от карьеры, образования, происхождения для всех полицейских существуют ситуации, мгновенно перекидывающие мостик через все противоречия, - и убийство полицейского в этом отношении куда важнее, чем все другое.

Через полчаса Карл и оба его старших коллеги уже стояли перед дверью опечатанного служебного кабинета Фолькессона. Арне Фристедт, явно старший по службе комиссар, автоматически взял командование на себя. Кивком он разрешил Аппельтофту снять пломбу с замка на двери.

Они вошли в комнату, где надеялись найти первые важные следы убийц или убийцы.

Комната была в безупречном порядке. Два небольших окна расположены настолько высоко, что из них ничего не видно. Большинство остальных служебных кабинетов выглядели именно так, разница состояла лишь в количестве окон - одного или двух - и зависела от служебного положения ее владельца. Поскольку из окна ничего нельзя было видеть, предполагалось, что через такое окно нельзя и заглянуть в комнату, хотя поблизости вряд ли нашлось бы такое место, откуда можно было бы заглянуть в комнату, расположенную на самом верхнем этаже второго полицейского здания.

Письменный стол аккуратно убран. Чтобы удобнее было писать, часть стола была покрыта светлой кожей; здесь же стояла фотография двух девочек-подростков и женщины, вполне возможно, их матери. Рядом с ней безделушка - подставка с шестью стальными шариками на нитках. А с краю - конторская книга. Вообще кабинет выглядел более обжитым, чем многие служебные помещения отдела безопасности, в основном, наверное, из-за картин на стенах: Аксель Фолькессон был председателем клуба любителей искусства при полиции безопасности.

В комнате, кроме того, стояли два кресла с лампой для чтения и между ними небольшой столик. На столе - пепельница (пустая), радом с пепельницей подставка с четырьмя тщательно прочищенными трубками. Ни крошки просыпанного табака, ни щепотки пепла.

В противоположном конце комнаты позади письменного стола большой сейф, такой же, как и у остальных сотрудников службы безопасности. Перед сейфом небольшой лоскутный коврик синих тонов.

Трое мужчин немного постояли молча. Потом Эрик Аппельтофт оттянул один из стальных шариков и отпустил его, маятник пришел в движение, и вскоре в комнате был слышен лишь стук шариков друг о друга. Арне Фристедт достал из кармана небольшой черный диктофон.

- Итак, - сказал он и нажал кнопку диктофона, - начинаем. Домашний обыск, нет, не так, зачеркнем это. Скажем: осмотр служебной комнаты интенданта полиции Акселя Фолькессона. Присутствуют: комиссар криминальной полиции Эрик Аппельтофт и ассистент полиции, нет, какого черта, как тебя, вычеркни, директор бюро, Ка... итак, директор бюро Карл Хамильтон. Время - 10.16, дата - 9 декабря. Служебный кабинет в хорошем состоянии и обставлен традиционно. Мы начинаем со вскрытия сейфа. Согласно указаниям начальника отдела, сейф с кодом 365-365-389... открывает... как тебя... Хамильтон... и в сейфе порядок тоже, можно сказать, нормальный. На самой верхней стальной полке пустая кобура от обычного служебного оружия и ящик с патронами, 50 штук, калибра 7,65 мм. Больше ничего. На второй полке журнал-дневник и еще нечто, что, думается, представляет собой письменный набросок некоторых наблюдений о... хм... о террористических акциях, связанных с Ближним Востоком. Отчеты, которые мы в дальнейшем будем называть А-1, думается, иностранного происхождения, язык - английский. Рядом с отчетами лежит папка формата А4 под номером Б-16, которую в дальнейшем в протоколе мы называем А-2, и на большой полке двадцать три папки формата А4, которым мы даем нумерацию до А-16, затем пустое место, после него А-17 и т. д. В нижней части сейфа ящик с патронами калибра 7,65, пара туфель или тапок, а также два блокнота с записями. Блокноты в дальнейшем пойдут под номером А-3.

Продолжаем осмотр письменного стола. Помимо безделушек и портретов, которые, как мы предполагаем, являются портретами... а, ты уверен... о'кей... значит, которые являются семейными портретами, здесь лежит обычный конторский журнал с записями типа дневника. Назовем его Б-1. Теперь, если перейти к ящикам письменного стола, то сначала надо сказать, что они не заперты... В верхнем ящике следующее: связка из семи ключей различного вида, назовем их Б-2, несколько ручек, линейки, калькулятор фирмы "Sony", карманный календарь за прошлый год, назовем его Б-3...

Общий осмотр прошел быстро и профессионально. Специального осмотра технической группой не требовалось, так как он не дал бы никаких результатов, едва ли кто-либо из посторонних мог побывать здесь. Деятельность служб безопасности по регламенту строго разделена на секции. Короче говоря, это означает, что ни один сотрудник не знает и не может знать, над чем работает его сосед, а еще меньше им положено бегать по кабинетам.

Как только протокол был записан на пленку, все трое занялись отбором материалов для немедленного изучения; прежде всего это касалось конторской книги, лежавшей на столе, и журнала-дневника, находившегося в сейфе. Из них они надеялись понять, чем Аксель Фолькессон занимался в последнее время.

На этот день в журнале стояла единственная запись:

"Позвонить или проверить 631130".

И больше ничего.

Запись предыдущего дня могла истолковываться как "в обеденный перерыв - заседание у начальника "Бюро Б"". И далее:

"Связаться относительно "плана Далет"".

На соответствующих страницах в журнале-дневнике, лежавшем в сейфе, обе записи повторялись, но без пояснений. А двумя днями раньше более подробная запись, не соответствовавшая записи в конторской книге:

"Встреча с Шуламит Ханегби. Предупреждение о "плане Далет". Ближайшее будущее. Конф., никому не передавать".

Последние слова подчеркнуты.

- Вот, - сказал Фристедт и указательным пальцем провел под подчеркнутыми словами, - вот здесь первая мысль. Кто же этот, черт возьми, Шула... и так далее?

- Начальник израильской службы безопасности. В посольстве, - ответил Аппельтофт. Все трое наклонились над записями. Вероятно, на связь вышел начальник службы безопасности посольства Израиля, поскольку не было никаких свидетельств, что инициативу проявил Фолькессон. Причем это была личная встреча, ведь телефон исключен. Значит, он предупредил Фолькессона о каком-то "плане Далет", а через два дня Фолькессон был убит.

Фристедт немедленно принял решение.

Он и Аппельтофт начнут с проверки номера телефона, займутся чтением иностранных отчетов о терроризме и содержанием документов в папке Б-16, которые, очевидно, связаны с самыми последними делами Фолькессона. Необходимо также узнать у Нэслюнда о заседании в обеденный перерыв за день до убийства. А Карл Хамильтон пусть поговорит с израильским начальником службы безопасности. Это нетрудно, просто надо позвонить туда.

Пятью минутами позже Карл уже снял очередное напоминание о штрафе с лобового стекла, скомкал его и выбросил. А затем отправился в сторону Эстермальм, к израильскому посольству на Торстенссонсгатан.

К зданию самого посольства вело несколько ступенек, а входная дверь напоминала дверь в обычную квартиру. Изнутри же она была прочно укреплена бронированным железом, и, войдя, надо было сначала пройти через металлический детектор, а затем через небольшую закрытую переднюю. Вахтер в джинсах и пуловере жевал резинку. Над ним висела видеокамера.

- Документ, плииз, - поздоровался он и нажал кнопку. Затем, едва взглянув на пластиковую карточку с маленьким государственным гербом, большим и указательным пальцами перевернул ее в воздухе. Карл едва успел схватить ее на лету. В обычных случаях такое поведение могло бы спровоцировать его на ответные действия.

Охранник отдела безопасности нажал кнопку служебного телефона, что-то, сказал на иврите и затем большим пальцем через плечо указал на закрытые двери. Карл подошел к ним и остановился, полагая, что они заперты. Так оно и было.

Вскоре замок щелкнул, и по другую сторону двери стоял низкорослый мужчина лет тридцати пяти. И опять жвачка. Пригласив гостя кивком следовать за собой, мужчина сначала запер дверь, а потом спустился в короткий коридор, где, не стучась, открыл другую и указал Карлу пальцем внутрь комнаты, а сам пошел дальше по коридору, так и не сказав ни слова.

Значит, это комната Шуламит Ханегби. Карл настроился увидеть молодого офицера, но, войдя, удивился. За захламленным письменным столом сидела женщина. Карлу показалось, она была его ровесница или даже помоложе. В комнате больше никого не было. Па книжной полке за спиной женщины лежал автоматический пистолет "узи", калибра 9 мм, со вставленной обоймой, на предохранителе; ремень совсем изношенный - оружием явно пользовались достаточно долго.

Женщина была голубоглазая, черноволосая и очень красивая; волосы туго схвачены на затылке в своего рода "лошадиный хвост", засунутый под воротник зеленого пуловера, выжидательная улыбка. Конечно же, Карл Хамильтон был потрясен, и, конечно же, в свою очередь, и он был объектом ее пристального внимания.

- Я не думал, что ты[15] - женщина, - извиняющимся тоном сказал Карл и сел.

- Ну, что ж это за "приоритетное дело"? - спросила она, не обратив внимания на слова Карла.

Карл коротко объяснил. Итак, начальник "Бюро Б", ответственный за борьбу с терроризмом, связанным, между прочим, с Ближним Востоком, убит сегодня утром, что, очевидно, уже известно, не так ли? Хорошо. А позавчера, согласно записям, найденным в его сейфе, он имел контакт с Шуламит Ханегби, которая в какой-то форме о чем-то предостерегла его, и далее из записей следовало, что это предостережение касалось предстоящей в ближайшее время враждебной операции, обозначенной "план Далет". Итак, что такое "план Далет"?

Слушая Карла, Шуламит Ханегби вытащила "лошадиный хвост" и стала накручивать его на палец кольцо за кольцом. Лицо ее оставалось бесстрастным. Когда Карл кончил говорить, она только вздохнула, вытащила из кучи бумаг на письменном столе пачку сигарет и вопросительно взглянула на Карла, тот покачал головой. Она зажгла сигарету, подошла к окну и посмотрела на улицу. Карл отметил, что она встала не прямо перед окном, а у гардины, дабы не оказаться удобной мишенью. По-видимому, это вошло у нее в привычку. Она молча смотрела вдаль. Карл ждал. Вопросы были предельно ясными и не нуждались в уточнениях. Наконец она отошла от окна, села за письменный стол и, сделав сильную затяжку дурно пахнувшей сигаретой, посмотрела Карлу прямо в глаза и ответила:

- Мы, израильтяне, не слывем слишком большими бюрократами. Но, насколько я понимаю ситуацию, я просто не имею права отвечать на твои вопросы. Полагаю, ты, конечно, вправе как сотрудник шведской службы национальной безопасности задавать их, вправе спрашивать, кого хочешь и о чем хочешь. Но наши контакты должны поддерживаться по обычным каналам, то есть через начальника "Бюро Б". Sorry[16], но это так.

- Да, но тогда мой начальник должен отправиться к твоему начальнику и повторить все вопросы, потом мой начальник вернется от твоего начальника ко мне и моим коллегам, занимающимся расследованием дела, и 24 часа, черт возьми, уйдут только на формальности. Ты это имеешь в виду?

- Практически да. Согласна, это не очень оперативно.

- Ну? И что?

- Я в сложной ситуации. И ничего больше сказать не могу.

- Но это же правда?

- Что?

- Что ты его предостерегала?

- Возможно, я могу оказаться в таком положении, когда вынуждена буду все отрицать. Но и ты, и я, мы оба понимаем, что если Аксель, - я действительно огорчена тем, что с ним случилось, он был достойным мужчиной, - но если Аксель сделал такие записи, о чем я очень сожалею... то... с моей стороны было бы глупо отрицать это.

- От кого ты предостерегала его? От палестинцев?

- Это по меньшей мере ясно. Но я не могу отвечать на твои вопросы.

- А следовало бы. Представь себе обратную ситуацию. Разве ты не возмутилась бы поведением шведского полицейского, если бы он отказался тебе помочь?

- Мне трудно представить себе такую ситуацию по многим причинам.

- Что значит "Далет"? Это название местности или что?

- О'кей, я отвечу тебе. "Далет" на иврите значит буква Д. "План Далет" означает кратко "план Д".

- А кто разрабатывал "план Д"?

- Sorry. Так нельзя, я больше ничего не скажу.

Карл сидел молча и смотрел ей в глаза, ее внешность мешала ему сосредоточиться, и все же он пытался разглядеть хоть малейшую реакцию на свои слова. Положение становилось абсурдным.

- Мы пытаемся найти убийцу, - начал он снова.

- Я очень хорошо это понимаю, - ответила она с таким спокойным выражением лица, что оба они замолчали на некоторое время. Карлу вдруг захотелось сорвать эту бесстрастную маску.

- Не поужинать ли нам сегодня вечером? Домашняя свиная отбивная или что-нибудь еще?

Она улыбнулась, потом рассмеялась, посмотрела на стол, убрала волосы, и лицо ее вновь ожило.

- Именно сейчас это вдвойне неподходящее предложение.

- О'кей, пусть будет баранья отбивная.

Она чуть-чуть подумала, явно не о бараньей отбивной, а затем спросила его домашний адрес. Он положил перед ней свою визитную карточку и ушел.

Второй раз за день он выбросил квитанцию о нарушении правил парковки, сел в машину и влился в ряд V-8, направляясь в сторону Страндвэген.

Эта израильтянка знала что-то чрезвычайно важное, но не хотела рассказывать об этом. Она предостерегала Фолькессона от палестинской операции, называемой "план Далет", но вполне возможно, что так окрестили ее сами израильтяне. Хотя она и сообщила об этом шведской службе безопасности, дело оказалось столь секретным, что объяснить что-либо израильтянка отказалась. Что-то тут не стыковалось.

Конечно, можно использовать дипломатические каналы, но время идет, шансы убийц возрастают; "план Далет", не исключено, вот-вот будет осуществлен, а "фирма" так и не знает, когда, где и как это произойдет. Кстати, почему ему пришла в голову мысль об ужине? И что она имела в виду, прося его домашний адрес?

Карл Хамильтон вошел к Нэслюнду, даже не постучавшись. Нэслюнд, говоривший по телефону, сделал ему жест, означавший нечто среднее между "катись к черту" и "садись". Карл предпочел второе и сел. Телефонный разговор касался сегодняшних событий, но человек на другом конце провода явно был не из "фирмы", поскольку время от времени Нэслюнд повторял: "Я не это имел в виду", "Именно так и нельзя толковать это", "Да-да, примерно что-то в этом роде" и так далее. Значит, он говорил с журналистом. Карл демонстративно посмотрел на часы, и Нэслюнд, которому уже надоели объяснения, извинился: ему, мол, надо на очень важное совещание, но позже он позвонит.

- Ну, - сказал он и повернулся к Карлу. Нэслюнда можно было скорее принять за торговца автомобилями 50-х годов, раггара[17], чем за руководителя самой "деликатной" части государственной службы безопасности. Карлу этот человек почему-то не нравился. Какой-то ненадежный, хотя, может, это лишь так кажется.

Карл коротко доложил о результатах встречи в израильском посольстве. Нэслюнд пробурчал, что позвонит израильтянам, что-то записал и перевел разговор на другую тему.

- Ты, наверное, удивляешься, зачем я сунул тебя в эту группу? - начал он. - На то были особые причины. Вполне возможно, что понадобится дополнительный поиск в банке данных твоего компьютера различных террористов и поддерживающих их групп в стране, а возможно, кое-что еще. - Нэслюнд знал, о чем никто в "фирме" понятия не имел: чем, помимо получения высшего образования вообще и изучения программирования, в частности, занимался в Калифорнии молодой графский отпрыск.

Кто знает, ведь могло потребоваться и умение вести внешнюю разведку, а его старшие коллеги, Фристедт и Аппельтофт, были отменными знатоками во внутреннем шпионаже и анализе ситуации. И мысль о том, что незнакомые с внешней разведкой люди "фирмы" могут столкнуться с террористом, прострелившим голову полицейскому службы безопасности с расстояния двадцать сантиметров, была не из приятных.

- Но все это должно остаться между нами, - закончил Нэслюнд свои объяснения, хотя это были скорее намеки, чем что-то конкретное.

Карл молча ждал дальнейших разъяснений. Это раздражало Нэслюнда, но он все-таки продолжил:

- Короче говоря, в случае разногласий я бы предпочел, чтобы ты, а не твои старшие коллеги, оказался в такой ситуации. Понятно?

Карл утвердительно кивнул, хотя ничего не понял. Ему и в голову не приходило, что Аппельтофт и Фристедт плохо знакомы с торговлей оружием, поскольку он предполагал, что они, как и все службисты органов безопасности во всем мире, столь же компетентны в этом вопросе. Но, очевидно, это было не так.

- В таком случае остается одна небольшая практическая проблема, - сказал Карл.

- Ну конечно, - ответил Нэслюнд, - я узнал о ней сегодня. Никто из вас троих за последние три года не сдавал экзамена по стрельбе, так что вы не имеете права на ношение оружия. Но я обо всем договорился. После обеда вы поедете в Ульриксдаль, так что все в порядке.

- А-а, но я не это имел в виду, - возразил Карл. - Я говорю о типе оружия.

- Об этом я не подумал. Но ты же не боишься, что провалишь обязательный для шведского полицейского экзамен по стрельбе? - хмыкнул Нэслюнд.

- Нет, не думаю. Просто у меня есть собственное оружие, могу я пользоваться им, а не "вальтером"?

- Что за оружие?

- Итальянский пистолет и американский револьвер, в зависимости от поставленной задачи. Ты хочешь знать марку, номер лицензии и тому подобное?

- Нет, думаю, что все о'кей. Я боялся, что ты имел в виду более мощное оружие, чем это. Помни, что твое прошлое мы храним в секрете, я обещал это Старику, когда брал тебя. Правильно?

- Да, верно.

Карл зашел к себе в комнату и на письменном столе нашел записку, в которой Аппельтофт сообщал, что, как только он вернется, они прервут работу и займутся стрельбой. Карл открыл сейф и достал оттуда бордовый портфель, внешне ничем не примечательный, в котором могла поместиться кинокамера и оснащение к ней, но в котором на самом деле хранилась большая часть личного арсенала Карла.

На этот раз вопрос стоял так: пистолет или револьвер. Это зависело прежде всего от цели. Если цель - живой человек, то Карл, безусловно, предпочел бы свой револьвер "смит-и-вессон" 38-го калибра; он испробовал до пятидесяти различных марок и моделей, прежде чем пришел к заключению, что именно это оружие подходит ему больше всего.

Свобода выбора оружия в Сан-Диего была почти не ограничена, и новые курсанты первые месяцы могли посвятить подбору самого подходящего для себя - один револьвер и один пистолет, - ив дальнейшем каждый мог пользоваться собственным оружием. Этот револьвер был уже вторым личным экземпляром; оружие менялось после тридцати тысяч пробных выстрелов.

Он уже дважды направлял свой револьвер на живого человека. В первый раз он замешкался и чуть не был убит сам, а спустя два дня получил нагоняй. Это было одно из тех мгновений, воспоминания о которых мучительно сверлят мозг. Он отогнал от себя это неприятное воспоминание и положил револьвер обратно в сумку.

Сейчас надо было стрелять в цель, а не по мишени, а это совсем другое дело. У пистолета большая точность попадания, к тому же в револьвере всего лишь шесть патронов. А Карл не знал, как проходили пробы и экзамены в Швеции, знал лишь, что полицейские пользуются пистолетом калибра 7,65, с восемью пулями в обойме.

Его пистолет был марки "Беретта-92 S", калибра 9 мм, с 15 пулями в обойме. И получил он этот новый экземпляр в подарок при отъезде из Сан-Диего. Инструкторы по стрельбе специально заказали его и даже каким-то способом сумели достать его фамильный герб через американское посольство в Стокгольме. На белой перламутровой рукоятке - стандартная рукоятка изготавливается из темно-коричневого орехового дерева - черный герб с тремя красными розами и полумесяцем в серебре. Все венчала золотая остроконечная корона - так выглядел фамильный герб графского рода Хамильтонов.

Карл взял пистолет в руку. Заряженным он весил чуть больше килограмма, длина 217 мм, высота 137 мм. Время от времени посещая клуб стрельбы из пистолета в Дандеруде, Карл брал с собой только это оружие. Револьвер мог бы вызвать ненужную шумиху.

Он зарядил пару обойм, одну из них вставил в пистолет, снял пиджак и по привычке туго зашнуровал наплечную кобуру. В карман пиджака положил еще обойму и коробку патронов. Надел пиджак, поправил галстук и направился к двум комиссарам-криминалистам, мрачно ожидавшим его в кафетерии в конце коридора.

- А ты раньше сдавал у нас экзамен по стрельбе? - спросил Фристедт.

- Нет, - ответил Карл. Он не имел ни малейшего представления, как проходили шведские экзамены по стрельбе.

- А стрелять-то ты умеешь? - спросил Аппельтофт с улыбкой, которую Карл не мог не заметить.

- Да, - ответил он и отвернулся, чтобы не показать, что его задела их ироническая усмешка.

Оба пожилых полицейских обменялись взглядами, поскольку неправильно истолковали сдержанное поведение Карла, к тому же они задумали подшутить над молодым начальником бюро.

Спускаясь в гараж под полицейским зданием, они быстро обсудили состояние дел. Карл рассказал о том, что израильский офицер безопасности - женщина и что она, непонятно почему, отказалась объяснить сам факт или подтвердить содержание разговора с Фолькессоном, а лишь сообщила, что "план Далет" на иврите означает "план Д".

Разговор Фристедта с Нэслюндом тоже ничего не дал. Оказалось, что на совещании за день до убийства Нэслюнд и Фолькессон говорили о делах, никак не связанных с проблемами терроризма и Ближним Востоком. Но о чем они говорили, Нэслюнд рассказывать не захотел. Это показалось странным. Ведь если бы Фолькессон напал на след террористической группы, то он же должен был бы упомянуть об этом.

Аппельтофт в поисках владельца номера телефона 63-11-80 обнаружил, что это - магазин швейных принадлежностей на Сибиллагатан в районе Эстермальм. Ему показалось невероятным, что у Фолькессона были какие-то частные дела в таком магазине. Надо расспросить его жену, но встретиться с ней не удалось.

Последние дела Фолькессона, судя по размещению отчетов в его сейфе, в основном касались двух проблем: покушений палестинцев в Европе на дипломатов и других иностранных представителей или на своих соотечественников. Заграничные отчеты касались таких же дел и содержали в основном анализ modus operandi[18] террористических организации в Европе и их возможностей или желания найти моральную и материальную поддержку симпатизирующих им среди местного населения.

Таким образом, ни один документ не проливал света на то, чем интересовался Фолькессон в последние дни кроме палестинцев. Но это было его обычным занятием.

Аппельтофт вел "вольво", Фристедт сидел рядом, а Карл сзади. Полицейские садятся так: тот, кто руководит операцией, рядом с водителем, самый младший по рангу сидит сзади.

Оба комиссара-криминалиста были в плохом настроении. Им казалось идиотской затеей прерывать работу только затем, чтобы отправиться в тир. Но они знали, сколь педантичен Нэслюнд, когда речь идет о выполнении соответствующих параграфов или правил; сейчас вот он требует выполнения пункта FAP 104/2 положения "Об использовании оружия в служебных целях", в свою очередь, базирующегося на королевском указе 1969 года. Да, действительно, тренировки по стрельбе - обычное занятие сотрудников криминальной полиции, но на их "фирме" никто уже и не помнит, кто и когда воспользовался оружием в последний раз, и старшие по званию, например Аппельтофт и Фристедт, однажды положив свое оружие в сейф, так и не доставали его больше.

Раздражение Аппельтофта и Фристедта, кроме того, было направлено и против Карла. Ведь он - типичный "нэслюндовец", один из тех "академических" новобранцев, кто, вероятно, будет бегать к Нэслюнду и доносить, кто что сказал или сделал. И преднамеренно, то ли провокации ради, то ли по крайней мере из желания узнать реакцию Карла, оба старших по званию полицейских завели разговор, о распространявшихся по "фирме" слухах о Нэслюнде.

- Ты ведь слышал о его великом захвате парня из Юккасйерви? - спросил Фристедт.

Карл, имевший мало общих дел с Нэслюндом и, кроме того, плохо осведомленный о подобных вещах, отрицательно покачал головой, и Фристедт с явным удовольствием принялся за рассказ.

Это, пожалуй, самая дорогая и самая большая неудача "фирмы". В те времена Нэслюнд был областным прокурором где-то в лапландском аду (Фристедт - стокгольмец, и для него все, что севернее Йевле[19], - "лапландский ад"). Так вот, Нэслюнд отвечал там за вопросы безопасности, и ему втемяшилось в голову, что теперь-то он "протянет руки" до самого Стокгольма, поскольку он напал на след крупного шпиона. В Юккасйерви.

В течение шести лет местные контрразведчики подкрадывались, подслушивали, распускали слухи и даже добивались подкрепления в виде различных заместителей - и все только для того, чтобы изловить великого шпиона. Наконец, областной прокурор Нэслюнд принял решение, что настало время выложить окончательные доказательства, и организовал группу из двадцати человек, в том числе десяти специалистов из Стокгольма, взял вертолет для выполнения непонятного задания, бронежилеты и все остальное. Огромная сила была направлена против Юккасйерви. Окружили и схватили "преступника" в его собственном доме, вещи его засунули в черные пластиковые мешки, а его самого отправили к областному прокурору Нэслюнду. Как всегда, обо всем разболтали прессе, та протрубила в фанфары: "Схвачен и обезврежен опасный враг Родины".

А через четыре месяца его отпустили: он оказался "любителем смотреть в окно" - отсюда его странное поведение, давшее повод для "неконструктивных" слухов. Не так уж безопасно посматривать в окно в "лапландском аду". Кроме того, однажды он совершил на пароходе недельную поездку в Ленинград.

Но ни намека на шпионаж, ни одного покушения на безопасность страны. Словом, Нэслюнд не смог отличить любителя торчать у окна от Кима Филби. Благодаря такой "блестящей победе" он был вызван в Стокгольм и стал шефом "Бюро Б".

Говорят, в правительстве кто-то сознательно хотел навредить "фирме". А как иначе объяснишь идею дать "герою из Юккасйерви" возможность занять такой пост? Единственная его заслуга - ложь, распускаемая в прессе, начиная с Юккасйерви и до сегодняшнего дня. Карл сам убедится в этом.

- Так что, если ты прочтешь в газетах о том, чем мы занимаемся, и не совсем узнаешь самого себя, не беспокойся. Тут ни я, ни Фристедт, ни криминалисты полиции ни при чем, куда уж нам. Только Нэслюнд, так и знай, - сказал Аппельтофт.

- Это чтобы между нами не было недопонимания, - добавил Фристедт.

Карл пожал плечами. Он не понимал их подчеркнуто агрессивного отношения к Нэслюнду, он еще слишком мало знал "фирму".

Так они добрались до полицейской школы Ульриксдаль. Специально вызванный инструктор должен был принять экзамен. Вот тут-то Аппельтофт и Фристедт и собирались сыграть с Карлом шутку, которая, вообще говоря, была больше направлена против Нэслюнда, чем против Карла. И они кое о чем уже договорились с инструктором.

В тире их ожидали пятнадцать мишеней, расположенных в один ряд. В самом конце продольной стены, покрытой деревянной панелью, инструктор прикрепил мишень типа "1/3 фигуры" размером 52 на 48 см (голова в шлеме, лицо и верхняя часть туловища). Инструктор выложил защитные наушники, коробку с патронами перед местом стрелка в двадцати метрах от цели.

По полицейскому регламенту таково расположение цели для упражнения № 8 - пять выстрелов не более чем за двадцать секунд, и из пяти три должны попасть в цель.

Но цель при этом должна быть неподвижной. По предварительному соглашению именно здесь все и должно было случиться. Инструктор прикрепил мишень на одну из стальных подставок, которые могли поворачиваться в определенные периоды.

- Ты раньше тут стрелял? - с веселой улыбкой спросил инструктор Карла.

- Нет, - ответил тот, - не в такую мишень и не с такого расстояния.

Расстояние казалось слишком малым для столь большой цели.

- Твое оружие в порядке? - продолжал инструктор, подмигивая Аппельтофту, вероятно, надеясь, что Карл не заметит этого.

- Да, - ответил Карл, даже не намереваясь доказывать это.

- О'кей. Вот эта фигура будет по моему приказу появляться на семь секунд, на три исчезать и так далее. Сделаешь пять выстрелов, понятно?

- Да, - сказал Карл, - семь секунд, на семь секунд появляется, на три секунды исчезает, так?

- Так. Все ясно?

- Да.

- У каждого три попытки, тебе понятно?

Карл снял пиджак и надел наушники. Он раньше никогда не знакомился со шведским регламентом упражнений по стрельбе, и в этом состояла часть шутки, но он не знал также и исходного положения, из которого стреляли в Швеции, то есть когда оружие готово к стрельбе и направлено на цель.

Он чувствовал, что что-то против него затевается. Будь он на десять лет старше, не позволил бы себя провоцировать. Но Фристедт и Аппельтофт, снявшие уже свои пиджаки, стояли неподвижно и как-то ехидно улыбались.

- Не принимай все так всерьез, парень, - утешал его Аппельтофт, разыгрывая сочувствие.

Карл стоял, широко расставив ноги и повернувшись спиной к мишени. Это была его привычная, отработанная поза для скоростной стрельбы. Упражнение, которое по его опыту походило на это, выполнялось обычно с большого расстояния и против черной фигуры в рост с красным сердцем размером в кулак на левой стороне грудной клетки. Фигура, поворачиваясь, как на дуэль-мишени, возникала на три секунды, исчезала в любой момент на время от одной до десяти секунд и вновь появлялась. Надо было сделать пять выстрелов - правда, за три секунды - и всадить три из них в сердце (равное 1/5 фигуры в 1/3). Карл отрабатывал это упражнение несколько тысяч раз и разным оружием.

Карл кивнул: он готов. Трое полицейских озадаченно смотрели друг на друга, удивляясь выбранной Карлом позе. Аппельтофт пожал плечами.

- Товьс! - крикнул инструктор.

Карл стоял спиной к мишени, держа руки по швам.

Аппельтофт оказался одним из трех, кто четче всего помнил, что произошло дальше.

В тот момент, когда машина подняла вверх мишень, Карл, поворачиваясь, вытащил оружие и снял предохранитель. Продолжая движение, он, по выражению шведского инструктора, "занял приседающее положение с опорой на руку" и сделал два выстрела один за другим, а потом, после короткой паузы, еще три и вернулся в исходное положение; только потом, казалось, продолжавшиеся целую вечность, закончились те самые семь секунд и мишень опустилась.

Дважды повторилась та же процедура перед изумленными полицейскими. Когда Карл в последний раз опускал свой иностранный пистолет в наплечную кобуру, две гильзы, все еще находясь в воздухе, завершали свое падение на пол. В абсолютной тишине было слышно лишь, как они зазвенели, упав на пол.

"Хлоп", - донеслось от разворачивавшейся продырявленной мишени.

Никто не вымолвил ни слова. Инструктор сам спустился за мишенью. Одна пуля попала в шлем. Остальные четырнадцать плотно собрались на лице фигуры.

- Да-а-м, - процедил инструктор, поднимая мишень перед Аппельтофтом и Фристедтом и обращая на них взгляд, который, казалось, говорил: "Вот чертов молокосос", - пожалуй, для новичка довольно хорошо. А каким оружием ты пользуешься, парень?

- "Беретта-92 S", калибр 9 мм, скорострельные патроны типа "парабеллум", у меня есть разрешение начальника бюро использовать его вместо "вальтера". Но я могу попробовать и "вальтером", хотя его придется перезаряжать.

Карл изо всех сил старался отвечать спокойно. И тут же раскаялся.

- А где ты научился этому? - тихонько спросил Фристедт.

Карл покачал головой.

- No comments[20], - сказал он.

- Ну что ж, после "начинающих" перейдем, пожалуй, к старым экспертам "сэка"[21], - угрюмо заметил инструктор. - Но теперь, полагаю, будет "вальтер" и пять пуль вместо пятнадцати в каждой серии.

Аппельтофт вздохнул, достал свое оружие, расстегнул кобуру и занял позу готовности, как предписывал шведский регламент.

Полчаса они стреляли в разные, значительно более легкие цели. Аппельтофт справился с заданием довольно хорошо, а Фристедт, явно презиравший пистолет, - не очень, если не сказать больше. Карл, успокоившись, стрелял согласно инструкциям. И ни разу не промазал.

Весь обратный путь ехали молча, каждый думал о своем. Уже совсем стемнело, и шел дождь. Но после Норртулль по дороге к Кунгсхольмен кричащие рекламы вечерних газет привлекли их внимание.

- Лучше не читай, все равно только обозлишься, - сказал Фристедт.

- Да, ты, наверное, удивляешься, кто проводит расследование - мы или пресса, - заметил Аппельтофт.

Оба комиссара-криминалиста перешли с Карлом на более дружеский и менее покровительственный тон.

Они направлялись на встречу с коллегами из "открытой службы" - так их " фирма" называла криминальную полицию. Юнгдаль, начальник отдела по борьбе с насилием, ждал их с заключением технической экспертизы и другими результатами работы, которой "открытая служба" занималась в течение дня.

Юнгдаль пришел в отдел с тоненькой папкой отчетов технической группы в руке, в другой он держал пистолет в пластиковом пакете. В их распоряжении была общая рабочая комната с сейфом, кофеваркой и двумя окнами (признак начальственного положения), тремя креслами и маленьким столом для заседаний из карельской березы. Кто-то из секретарей уже сварил кофе, последние капли шипя падали из аппарата.

Юнгдаль, огромный мужчина с коротко подстриженными седыми волосами и толстыми сильными руками, был известен своим вспыльчивым характером и неоспоримыми способностями. Он был из тех полицейских, которым практически всегда сопутствует удача, на них никогда не поступают жалобы (если не считать случаев, когда Юнгдаль, будучи еще патрульным полицейским и наблюдая за порядком, сталкивался с тем, что на полицейском языке называется "иной точкой зрения того или иного хулигана", а руки у него были размером с хорошую сковороду).

- Summa summarum[22], - сказал Юнгдаль, - техники дали примерно то, что мы и могли ожидать. Вот орудие убийства. - Он поднял пакет и опустил его на стол с легким стуком, улыбнулся молодому директору бюро, вздрогнувшему как будто от страха. - На его поверхности нет ни единого отпечатка пальцев. Хорошо натренированный преступник не оставляет следов. Возможно, он пользовался перчатками или, вероятнее всего, протер оружие после выстрела.

- Почему "вероятнее всего"? - спросил Фристедт.

- Потому что так легче представить себе все это, - ответил Юнгдаль. - Ведь вам, коллега, было бы трудно представить, что человек этот сидел в перчатках. Мы же предполагаем, что их встреча была добровольной, а не связана с похищением. Кроме того, в машине Фолькессона все вокруг места пассажира тщательно протерто.

Фристедт и Аппельтофт кивнули, соглашаясь с ходом рассуждений.

- Можно посмотреть оружие? - спросил Карл.

- Конечно, - ответил Юнгдаль, - мы это уже сделали, и технические результаты готовы.

Карл открыл пакет и положил пистолет перед собой, потом порылся в кармане и достал связку ключей. Среди ключей висел предмет, напоминавший хорошо оснащенный перочинный нож. Из него он выдвинул небольшой инструмент, похожий на отвертку.

На ручке пистолета была пятиугольная звезда, а вокруг нее буквы - СССР. Таким образом, место изготовления оружия было очевидно даже для любителя.

- "Токарев", 7,62, очень необычный калибр, - сказал Карл, затем сделал быстрое движение, и патрон, сидевший в стволе, выпрыгнул на стол.

- Вот почему мне было немного не по себе, когда ты вот так опустил оружие на стол, - продолжал Карл, обращаясь к Юйгдалю, - у него нет обычного предохранителя. Это облегченный вариант "кольт-браунинга" модели 38, а именно модификация 1959 года или позже. Модель эта применяется и в военно-морских силах, но это армейский вариант, который, наверное, используется не очень часто.

Фристедт и Аппельтофт обменялись восхищенными взглядами и скосились потом на удивленного коллегу из "открытой службы", а Карл тем временем продолжал свои рассуждения.

- Восемь пуль в обойме, как и в базовой модели. - Карл вытащил магазин и положил его на стол. - Оружие с низкой точностью стрельбы, военное. Можно найти его в русском реестре?

- Мы не знаем, на нем даже нет заводского номера, - ответили пораженные криминалисты.

- Это потому, что серийный номер по какой-то причине находится внутри, - сказал Карл и снял чехол, потом взял свой чудо-ножик со стола и разобрал все оружие менее чем за десять секунд.

- Вот здесь, - продолжал Карл, повертев освобожденным стволом, и протянул его Фристедту.

Фристедт взял пистолет и обнаружил серийный номер, четко выгравированный именно там, где, по мнению Карла, он и должен был находиться, потом вернул пистолет Карлу. Тот снова быстро собрал его.

- Ну вот, что касается нас, то мы ничего больше не успели сделать, - заговорил наконец Юнгдаль, придя в себя от удивления. - У нас был контакт с тремя или четырьмя лицами, позвонившими по телефону после выхода газет. Двое из них, скорее всего, обычные дурни, один уже давно известен своими странными заявлениями. Но была еще одна пожилая дама, сказавшая, что она гуляла с собакой и видела, как какой-то человек вылез из машины. Она запомнила марку машины и место, где все произошло.

- Значит, она видела убийцу, - констатировал Фристедт.

Юнгдаль кивнул и продолжил:

- Мы послушаем ее сегодня вечером и, думаю, завтра сообщим вам все детали. А что касается следов ног и тому подобного, то случилось так, что вокруг машины оказалось большое количество туристов, но... пожалуй, мы ничего существенного не упустили, если учесть поведение преступника.

- А что было после того, как оружие выстрелило, у вас есть какие-нибудь соображения на этот счет? - спросил Фристедт, не отрывая взгляда от советского пистолета, уже уложенного Карлом обратно в пластиковый пакет.

- М-да. Фолькессон сидит за рулем, он только что остановил машину. Пока они разговаривают, убийца достает оружие, если, конечно, Фолькессон не приехал сюда уже под дулом пистолета, и держит его на расстоянии примерно десяти сантиметров от лица жертвы, которая, во всяком случае в момент выстрела, повернулась к убийце. Когда жертва смотрит в лицо убийцы, тот стреляет ей прямо в глаз. Примерно так. Так что мы имеем дело с самим дьяволом. Да, вот и весь наш материал. А вы что нашли, это не государственная тайна? Фристедт заметил иронию и подумал, прежде чем ответить.

- Да, ты ведь знаешь, это все болтовня, что нужен Шерлок Холмс в качестве фильтра между нашими "фирмами". Ты же понимаешь, что это не наша идея. Но мы точно не знаем, кто и зачем охотился за Фолькессоном. У нас есть сведения, что он был предупрежден одним иностранным посольством о готовящейся террористической акции, и, бесспорно, между этими событиями существует связь, но точно мы этого не знаем.

- Понятно, - вздохнул Юнгдаль. - Так что же, черт возьми, нам делать?

- Начнем с кофе, - предложил Аппельтофт и отправился к стопке пластмассовых стаканчиков с красными и синими подстаканниками, стоявших у кофеварки. Наполнил четыре стаканчика и поставил их на стол вместе с пакетом сахара. Кроме Карла, сахар никто не взял.

- Да, вот еще, по-моему, надо о чем сказать, - добавил Аппельтофт, почему-то размешивая кофе без сахара. - О номере телефона, выведшего нас на магазин швейных принадлежностей на Сибиллагатан. Что нам с ним делать?

- Я беру это на себя, - сказал Карл. - Возьму данные о владельце, его родственниках и кое о ком из его окружения и пропущу их через наш компьютер.

- А сколько на это уйдет времени? - спросил Фристедт.

- Не знаю, может, это ничего и не даст, но займет по крайней мере несколько часов.

Распределение обязанностей на следующее утро закончилось быстро: Юнгдаль лично отправится домой к даме с собачкой, Фристедт попробует связаться с русскими коллегами. При этом предложении все прочие запротестовали: "русские коллеги" - не очень-то привычный термин, поскольку КГБ и его военный собрат - ГРУ - считались лагерем противника. Но почему бы и не спросить? Им, наверное, не очень хочется быть в числе подозреваемых? Хотя, с другой стороны, никогда не знаешь, как отреагируют русские. Вдруг они сочтут это за провокацию. Может, Фристедту следует посовещаться с самим Шерлоком Холмсом, то есть с Нэслюндом, еще до налаживания контакта с ними?

- Нет, - заявил Фристедт, - у меня просто нет времени, чтобы беспокоить Нэслюнда в такой поздний час.

Так этот вопрос отпал.

Аппельтофт взял домой отчеты, дабы продолжить их изучение и посмотреть, что из этого может получиться. На том и разошлись.

Поручение Юнгдаля оказалось самым легким и самым приятным. Насвистывая что-то веселенькое, он сел в машину и отправился к пожилой даме на Йердет. Ему предстояло всего лишь допросить свидетеля - работа, которую он делал тысячу раз, прежде чем стал начальником отдела. Он сам говорил с дамой по телефону, когда та позвонила, и интуиция почти сразу подсказала ему, что она ничего не выдумывает и действительно могла видеть нечто имевшее важное значение.

И он не разочаровался. Как он и предполагал, дама жила одна среди фотографий умерших родственников, детей и внуков. Хрустальная люстра и пудель - вот непосредственные виновники того, что она стала свидетелем убийства. Юнгдаль с удовольствием отметил, что даже угадал породу собаки. Пожилая дама предложила ему чашечку кофе с маленькими бисквитами и называла его "констебль". Юнгдаль обхаживал ее, как кот.

По утрам она плохо спит и поэтому прогуливается с собакой, даже в ненастную погоду, как сегодня утром. Она вышла из квартиры в двадцать минут восьмого, она уверена в этом, потому что как раз принесли утренние газеты, а почтальон всегда приходит в четверть восьмого.

Она спустилась вниз к гостинице "Юргордсбруннс Вэрдсхюс" - это ее постоянный маршрут, но, перейдя мост, она обычно решает, куда идти дальше в зависимости от погоды и настроения. На этот раз она прошла несколько сот метров по Маниллагатан, а потом решила пойти обратно.

Повернув, она оказалась как раз перед остановившейся машиной. Свет был включен, и она заметила на переднем сиденье двоих мужчин. Ей показалось это странным - ведь вблизи никого не было: ни машин, ни людей. Когда она подошла совсем близко, свет в машине погас, мужчина, сидевший рядом с водителем, вышел и направился ее сторону, а другой остался на месте.

"Боже милостивый, хорошо, что эта тетушка осталась в живых", - подумал Юнгдаль. Он был совершенно убежден, что она говорила правду. Все рассказанное ею о месте и внешнем виде машины совпадало точно, не по газетным описаниям, а по фактам.

- А как выглядел этот мужчина? - спросил Юнгдаль.

- Чего-то определенного, к сожалению, сказать не могу. Какая-то зеленая куртка с капюшоном, он его поднял сразу же, как только вышел из машины.

- На каком расстоянии вы тогда находились?

- Констебль, наверное, понимает, что я не очень хорошо определяю расстояние... ну, примерно, если бы между нами стояло пять-шесть таких машин.

- Так. Мужчина вышел из машины, поднял капюшон, а потом?

- Я продолжала стоять. Как раз в это время Майя занималась... да, констебль понимает чем.

- Да, понимаю. Значит, мужчина прошел мимо вас, пока вы стояли.

- Да, всего на расстоянии нескольких метров, и я спросила его: может быть, что-то случилось - ведь второй остался в машине.

- И что же тот ответил?

- Ничего. Он только смотрел вниз и прошел мимо меня. Мне показалось это странным. Но, может быть, он иностранец, подумала я.

- А почему вы так подумали? Он выглядел как иностранец?

- Этого я сказать не могу, я его фактически не разглядела из-за капюшона. Да и голову он опустил, словно рассматривал что-то на земле.

- А он был высоким, большим или маленьким?

- Довольно крепким, не таким уж высоким, чуть выше меня.

- А ваш рост?

- Метр семьдесят. Он шел, наклонясь вперед. Что-то между 175 и 180 сантиметрами.

- А лица вы совсем не видели?

- Кое-что видела. Бороды у него не было, но были вроде бы усы. Потом, глаза такие умные, но, может быть, так показалось, ведь было еще темно.

- А как вы думаете, сколько ему могло быть лет? Хотя бы приблизительно. Он был старым или молодым?

- Не очень старым, правда, может быть, мы с констеблем по-разному смотрим на это. Мне кажется, он был мужчиной в раннем среднем возрасте. Ведь он был в таких... джинсах.

- Вы убеждены в этом?

- Когда он не ответил, я подумала, что это типично для невоспитанных персон в джинсах. Может, это и глупо, но я подумала именно так.

- Значит, вы убеждены, что он был одет в зеленую куртку с капюшоном, который был поднят, и в джинсы?

- Абсолютно, могу поклясться!

- Нет, не надо. Главное, вы убеждены в этом. А что у него было на ногах, вы не видели?

- Нет, на это я не обратила внимания.

- И вы убеждены, что он ничего не ответил, когда вы обратились к нему?

- Да, совсем ничего.

- Но вы же не знаете, понял он вас или нет?

- Нет, но он ведь должен был услышать, что я ему что-то сказала, а он даже не посмотрел на меня, просто прошел мимо.

- Вам показалось, что он спешил?

- Совсем нет. Он шел уверенным шагом, не бежал.

- А выстрела до этого вы не слышали? Или какого-нибудь странного звука?

- Нет, нет. Я бы тогда испугалась, а так мне не было страшно.

Юнгдаль два-три раза пробежал глазами по записям.

Сомнений не было: она видела убийцу, и, значит, у них есть хоть один козырь. И, кроме того, дополнительные сведения о поведении убийцы, причем довольно интересные. Напуганный, случайный убийца в панике побежит с места преступления, толкнет даму, обругает ее, в худшем случае застрелит и унесет ноги. А этот, в джинсах и зеленой куртке, точно знал, что делает. То, что он не ответил, могло означать, что он либо был иностранцем, либо не хотел выдать себя, либо просто не расслышал. Но даже швед, поступающий с таким холодным расчетом, не решился бы подать свой голос.

Юнгдаль захлопнул записную книжку, он предпочитал делать записи от руки, хотя одновременно записывал допрос на пленку. И возвращался он обычно к личным записям, а не к протоколу, сделанному по пленке. Он раскланялся и поблагодарил за кофе, а потом вернулся на Кунгсхольмен, швырнул кассету в ящик письменного стола и уехал домой.

Фристедт отправился в свою комнату и набрал номер телефона посольства Советского Союза. Делая это, он улыбался - ситуация была абсурдной.

Ему ответили по-шведски с акцентом. Он попросил Михаила Субарова и тут же был соединен с ним.

"Значит, добраться до КГБ можно и по телефону", - подумал он в ожидании, когда "самый из самых" резидентов, то есть шеф КГБ в Швеции, ответит ему. Разговор был коротким и по-английски.

Представившись комиссаром отдела безопасности при Управлении госполиции, он попросил о встрече, причем как можно скорее и по очень важному делу. Последовала длительная пауза.

- Вы звоните по официальному поручению? - удивился резидент.

Фристедт подумал немного. Что значит "по официальному"? Ведь нельзя же назвать этот телефонный разговор секретным, и, кроме того, он записывается сейчас по меньшей мере двумя, возможно, тремя организациями безопасности и разведки.

- Да, - ответил он, - это официальное поручение, и я хотел бы лично сообщить о нем. Это очень важно.

Опять длительное молчание.

- Тогда предлагаю вам прийти сейчас же в посольство, - ответил наконец шеф КГБ.

Менее чем через четверть часа Фристедт сидел в его кабинете, точнее - в комнате для посетителей. Стены увешаны картинами с изображением различных сцен из жизни Ленина. Над письменным столом Субарова большая фотография Горбачева. Фристедт мимоходом отметил про себя, что раньше на этом месте висел другой портрет, вероятно, Брежнева, портрет был больших размеров, и контуры его все еще можно было видеть на дубовой панели.

Молодой дипломат, а возможно, и просто матрос или солдат, как и в посольстве США, предложил по рюмке армянского коньяка и тут же удалился.

- Признаюсь, - сказал резидент, - что это - неожиданный визит, но тем не менее, господин комиссар, я прежде всего хотел бы приветствовать вас и выразить большое уважение нашего посольства к шведской службе безопасности, которую вы представляете.

При этом Фристедту показалось, что резидент улыбнулся, но все же он слегка поклонился в знак благодарности, и оба быстро опустошили свои рюмки, больше следуя этикету, как показалось Фристедту. Да так оно и было на самом деле.

- А теперь, - со стуком поставив пустую рюмку на письменный стол, продолжил Субаров, - к делу. Что мы можем сделать для вас? "Это очень важно", - сказали вы, не так ли?

К разговору Фристедт подготовился основательно. Начал с того, что сам он не дипломат, но все же надеется, что сумеет объяснить дело правильно, не запутавшись ни в каких дипломатических премудростях. Дело в том, что убит один из полицейских. И есть повод полагать, что убийца - иностранец... нет, нет, никакого повода подозревать советских граждан или кого-либо из коммунист... - Фристедт поправился, - из социалистических стран. Однако орудие убийства - армейский пистолет советского производства.

Но тут вежливое выражение исчезло с лица Субарова, и он резко, словно щелкнув хлыстом, прервал рассуждения Фристедта:

- Посольство Союза Советских Социалистических Республик сожалеет о случившемся и выражает надежду, что вы выследите убийцу и накажете его. Однако наша страна не имеет к этому делу никакого отношения.

- Конечно, мы понимаем это, - упрямился Фристедт, мечтая быть сейчас подальше отсюда, - но вы можете помочь нам в одном деле, об этом мы вас и просим.

- В чем именно? - холодно спросил Субаров.

- У меня есть заводской номер оружия, и мы надеялись, что с учетом этого вы сможете помочь найти исходную страну, я имею в виду не страну производства оружия, а страну, в которую оно попало... э-э-э... до того, как оказалось здесь.

- Я отлично понимаю, что вы имеете в виду. И как вы, очевидно, знаете, наша страна, к несчастью, находится сейчас в ситуации, когда во имя борьбы за мир мы вынуждены производить оружие в значительных количествах. Мы хотели бы, чтобы это было не так, но таковы обстоятельства. Оружие, о котором идет речь, мы продаем, и оно могло оказаться у кого угодно из наших союзников, с которыми мы не намерены ссориться, или у кого угодно из наших врагов или их врагов. Сожалею, но мы не хотим быть даже случайно втянутыми в это дело.

- Значит ли это, что вы не хотите помочь нам?

- Если вы недовольны моими разъяснениями, шведский МИД может сделать официальный запрос. Но, между нами, дорогой коллега, если вы сделаете официальный запрос, то, скорее всего, получите такой же ответ, какой я дал вам сейчас. Было очень приятно встретиться с вами столь неофициально.

При этих словах шеф КГБ поднялся и протянул руку на прощание.

Фристедт ругался про себя всю обратную дорогу домой. Но сдаваться не собирался. На помощь шведского департамента иностранных дел рассчитывать не приходилось. А все, что он мог бы предпринять, находилось на грани "должностного проступка". Если же расследование о происхождении оружия не даст результатов, продолжения ожидать трудно - так, во всяком случае, кажется сейчас. А полицейский убит. Нет, придется совершить "должностной проступок".

Карл вошел в комнату, снял чехол с клавиатуры, включил дисплей и соединился с компьютерным центром. На экране появился вопрос: "Кто, когда и почему включился?" Он набрал опознавательный код и начал работу, на выполнение которой понадобилось всего около часа, а десять лет назад, в совсем иной технологический век, она потребовала бы многих дней и людей.

- Магазин швейных принадлежностей на Сибиллагатан № ... Кто владелец? - спросил он, обратившись к базе данных "недвижимости и адресов".

Владелицей оказалась одинокая женщина чуть старше пятидесяти лет.

- Ближайшие родственники? - обратился он к базе данных "населения".

На экране вспыхнуло шестнадцать имен, среди них дочь двадцати лет.

Он получил список имен и их адреса. Некоторые из них - пожилые дальние родственники, жившие в сельской местности.

"Нет, дочь, кажется, интереснее всего", - подумал он, но записал и всех остальных.

- Кто работает в магазине? - обратился он к данным по налогам.

Три имени: две пожилые женщины и одна молодая, ровесница дочери. Они тоже были включены в "текущую память".

Он набрал имена двух молодых женщин и обратился к базе "недвижимости и адресов", спросил о людях, живущих по их адресам. Дочь жила со студентом в двухкомнатной квартире в Хэгерстене, работница магазина швейных принадлежностей жила одна.

Один этап пройден.

Следующий шаг оказался более сложным, потому что касался базы данных самой службы безопасности. Требовался особый запрос, и он вновь был вынужден набрать на клавиатуре свои данные и свой служебный код, определявший, как глубоко он имеет право копаться в государственных тайнах. Через несколько секунд он получил разрешение на доступ к информации.

Затем он запросил, не занесены ли в базу данных службы безопасности лица, которых он сохранил в "текущей памяти" программы своего поиска. Ответ пришел мгновенно. Пожилая работница, жившая в Вэнерсборге, коммунистка с 1946 года. Дочь владелицы магазина швейных принадлежностей сожительствовала со студентом двадцати семи лет по имени Нильс Ивар Густав Сунд, который семь лет назад был членом пропалестинской группы в Швеции. За два года до этого он был членом редакции газеты "Палестинский фронт". Трижды посещал Ближний Восток и каждый раз, кроме последнего, "многие другие страны". В последний, два года назад, речь шла лишь о Ливии. А дальше компьютер отсылал к отчетам о Сунде, которые явно находились уже в архивах.

Разглядывая тексты из мерцающих зеленых букв, Карл думал: если и есть какая-то связь между Фолькессоном и дочерью владелицы магазина швейных принадлежностей, то она должна была бы привести его к этому пропалестинскому активисту. Но почему же в базе нет данных о самой дочери? Молодые люди такого сорта неохотно ведут совместное хозяйство, если интересы их не совпадают; если двое двадцатилетних живут вместе, то невероятно, чтобы один из них был, например, клартеистом, а второй "соссом" (социал-демократом). Почему же ее нет в базе данных службы безопасности? Хотя так называемый "раздел инакомыслящих" не безупречен.

Речь идет о простых людях, простых служащих, и чтобы ввести их в безупречную ЭВМ, необходимо сначала собрать соответствующие сведения. Просто кто-то потерял информацию о дочери. Или все дело в простой формальности. В память ЭВМ парня засунули из-за его зарубежных поездок и из-за того, что он занимал некоторые известные должности, - вот и законное основание для этого. А девушка, вероятно, была просто-напросто рядовым членом организации, не занимала никакой важной должности и не ездила за границу. Возможно, в этом причина ее отсутствия в памяти ЭВМ.

Карл взял из "текущей памяти" дом в Хэгерстене и просмотрел список жильцов. Средний возраст, низкая квартплата - студенты, скорее всего, снято со вторых рук. У него появилась идея, и он прогнал всех квартиросъемщиков через базу данных службы безопасности. Еще двое живущих совместно в этом доме - активисты пропалестинского движения.

Итак, след магазина швейных принадлежностей навел на четырех пропалестинских активистов в Хэгерстене. Да, явная связь с телефонным номером, записанным Фолькессоном.

Карл выписал заказ в архив, чтобы уже на следующее утро получить основной материал обо всех четверых. Затем выключил дисплей, натянул чехол на клавиатуру и вышел на улицу.

Квитанции о штрафе почему-то не было. Шел дождь, и было темно. Он вдруг вспомнил, что целый день ничего не ел, и по дороге домой остановился у киоска, торговавшего гамбургерами.

Вернувшись домой, он битый час лихорадочно прибирал квартиру, сменил постельное белье. Потом сел в кресло, натянул стереонаушники и включил концерт Моцарта.

Настроение было плохое. Он охотился за пропалестинскими активистами, прежними его товарищами, такими же грешниками, как он: он ведь тоже однажды ездил в Бейрут, правда, много лет назад, еще до того, как Бейрут превратился в руины. В те времена он и его товарищи могли свободно ходить из одной конторы в другую и встречаться с различными представителями ООП. Он и сам этим занимался. А кто же он теперь?

Да, все это неприятно, но ему не улизнуть от ответа самому себе. Он был убежден, что между обычной законной солидарностью и терроризмом пролегает целый океан различий, что ни он сам, ни кто-либо из его товарищей по "Кларте" и не додумались бы до соучастия в убийствах шведских полицейских.

Да, положение действительно неприятное. Но это не вопрос морали. Товарищи, которые убили полицейского или помогли это сделать, - никакие ему не товарищи, общего с ними столько же, сколько у лиги "Баадер-Майнхоф" с социалистами. Да и вообще, существуют ли шведские террористы? Сейчас, через столько лет после отката "левой" волны? Или, быть может, именно поэтому? То, что было невозможным в период массовых движений 60 - 70-х годов, сейчас становится реальностью, когда левые силы разрознены, раскололись на маленькие незначительные группки. Хоть вой от отчаяния!

Но, как ни верти, Карл Густав Гильберт Хамильтон, двадцати девяти лет, бывший член "Кларте", в том числе за это и за поездки за границу "недостойного" свойства занесен службой безопасности в раздел, которым теперь сам и занимается. К тому же он лейтенант флота в резерве и директор бюро службы государственной безопасности, он стал совсем другим человеком, и только память хранит горы воспоминаний о пятилетней подготовке оперативника. И вот теперь он участвует в охоте за пропалестинскими активистами.

Он уснул с наушниками на голове. А Моцарт продолжал звучать.

Эрик Аппельтофт сидел на табуретке у себя на кухне. Он уже помыл посуду, вынес мусор и убрал со стола; после того как в прошлом году у его жены был сердечный приступ, он взял на себя всю домашнюю работу, по крайней мере после 17.00. Они были женаты уже тридцать один год, но последние восемнадцать лет, когда он стал работать в полиции безопасности, они никогда не говорили о его делах.

Формально это запрещено, никто из нанятых на работу в службу государственной безопасности не должен обсуждать дома то, на чем стоит гриф "Секретно". Но среди сотрудников СЭПО бытовало два мнения: одни поступали так, как Аппельтофт, другие, например Фристедт, посвящали в свои заботы жен (не детей, но жен). На "фирме" об этом не говорили, каждый решал собственные проблемы по-своему. Фристедт как-то мимоходом намекнул, что просто не представляет, как бы он смог все держать в себе.

А вот Аппельтофт все, что касалось "фирмы", держал при себе и дома. И все же он хорошо знал, что жена быстро разгадывала его настроение, когда он приходил домой. И сейчас тоже все было написано на его лице. Перед ней лежали вечерние газеты. Он вообще ничего не сказал об этом деле, но она поняла, что муж включен в расследование, поэтому все пошло по заведенному порядку. После обеда она взяла чашку с кофе и ушла к телевизору в гостиную. Он тщательно протер кухонный стол и разложил перед собой секретные документы.

Эти материалы лежали в сейфе Фолькессона так, что можно было сразу догадаться, чем именно он занимался в последнее время. Аппельтофт просматривал слабо подчеркнутые карандашом места; он знал, что именно Фолькессон подчеркивал строчки, они ведь работали вместе уже несколько лет, с тех пор как Аппельтофт по собственному желанию перешел из "Бюро Б" в "Бюро В", где он проводил "стратегический анализ", как это называлось. И занимались там тем, что анализировали международный опыт различных вариантов modus operandi, то есть типичного поведения шпионов и террористов. Обычно это была спокойная, даже скучная работа, но ушел он из "Бюро Б" из-за личной неприязни к Нэслюнду.

Шведский материал, над которым Фолькессон работал в последние дни перед смертью, был отлично знаком Аппельтофту. Это был меморандум под заголовком "Резюме относительно modus operandi современных террористов".

Аппельтофт положил перед собой служебный блокнот, куда стал заносить отрывки, явно интересовавшие Фолькессона, впрочем, ничего экстраординарного в них не было.

В первом предложении текста под заголовком "Косвенный терроризм" было подчеркнуто два слова: "Можно сказать, что косвенный терроризм направлен против людей или объектов, которые могут быть идентифицированы с государством или властямии против которых террористы хотят выступить". То есть против властей. На полях стоял маленький вопросительный знак. Следующая пометка была сделана в тексте под заголовком "Прямой терроризм - Персональный терроризм". В этой части рассматривались проблемы убийств, покушений, а также трудности для организации безопасности в том, чтобы противостоять подобным насильственным действиям, и, наконец, был подчеркнут целый абзац:

"...С точки зрения инициатора, объяснение удачных результатов находится, вероятно, главным образом в следующих обстоятельствах:

а) логистическая опора[23] в стране - объекте террора;

б) тщательное планирование;

в) быстрота проведения операции;

г) непосредственно импортированный убийца;

д) возможность быстрого бегства из страны;

е) отсутствие прямых пособников в стране - объекте террора".

Две строчки подчеркнуты дважды: "логистическая опора в стране - объекте террора" и "непосредственно импортированный убийца".

Только через несколько страниц он обнаружил следы особого интереса Фолькессона. Но когда он дошел до текста с подзаголовком "Логистическая опора", линии стали особенно жирными. Самыми интересными, с точки зрения Фолькессона, были следующие отрывки: "...В связи с проявлениями международного терроризма длительный период времени ушел на создание логистической опоры. Эта опора чрезвычайно важна для каждой международной террористической организации. Логистическая опора может выражаться в самых разных формах и способах. Большую роль в этом играют члены различных организаций или симпатизирующие им".

Слово "симпатизирующие" жирно подчеркнуто. И далее:

"Международный терроризм не мог бы существовать без логистической опоры. Из этого должно следовать: для того чтобы победить терроризм, необходимо подорвать логистическую опору.

Ниже приводится несколько примеров логистической опоры:

1) подготовительная пропаганда;

2) лица, которые способствуют и обеспечивают террористов необходимыми документами из базовой страны в страну - объект террора для совершения преступления;

3) лица, собирающие и передающие сведения о привычках жертвы в стране - объекте террора, например схему охраны жилища, место работы, схему передвижений, фотографии жертвы и т. д.;

4) лица, которые оказывают поддержку преступникам во время их передвижения к цели на местах или через другие государства;

5) лица, организовывающие связи в своей стране;

6) лица, приобретающие оружие либо в стране - объекте террора, либо за границей и в последнем случае транспортирующие его в страну - объект террора;

7) лица, обеспечивающие в стране - объекте террора транспортировку, наем средств передвижения и т. д.;

8) лица в стране - объекте террора, которые помогают в остальном, например в распространении пропагандистского материала до, после и во время акта террора, в наблюдении за предпринимаемыми шагами властей в стране в связи с акцией террора, в создании различных беспорядков;

9) лица, предоставляющие преступникам временное жилье, снабжающие их едой, приобретающие карты, расписание движения транспорта, проездные документы для местного транспорта и тому подобное.

Создание базовой организации, которая позднее может быть использована для оказания логистической помощи, в основном может происходить одним или двумя способами. Либо в стране - объекте террора используются уже имеющиеся кадры симпатизирующих,либо группа должна создаваться через своих отдельных представителей для организации в стране - объекте террора опоры для возможности внедрения собственных надежных, активных членов. Само собой разумеется, что первый путь быстрее ведет к цели - осуществлению убийства..."

В этом абзаце самым интересным, кажется, был пункт 9, то есть "лица, предоставляющие преступникам временное жилье, снабжающие их едой, приобретающие проездные документы и так далее".

Затем в тексте подчеркнуты слова "уже имеющиеся кадры симпатизирующих" и "быстрее ведет к цели".

Аппельтофт задумался.

Значит, Фолькессон думал о симпатизирующих в Швеции, которые каким-то образом могли создать логистическую опору в виде жилья и тому подобного. Но ведь террористы и сами могли ввезти оружие, достать проездные документы и оплатить проезд.

В таком случае это должны были быть хорошо организованные террористы. А поддержка симпатизирующих важна в том случае, если это имеет прямое отношение к самой организации.

Кроме того, на предыдущих страницах были подчеркнуты слова о "непосредственном импорте убийцы".

Итак, в основном операция проводилась извне, но с большими ресурсами, предоставленными в распоряжение террористов. Этим, конечно, и ограничивалась поддержка симпатизирующих в Швеции.

Фолькессон, без сомнения, натолкнулся на "непосредственно импортированного убийцу", ибо убийца явно был профессионалом.

Но вряд ли его целью был сам Фолькессон. А может, и был? Это вытекает из подчеркнутых слов "или властями?".

Служба безопасности - власть в высшей степени. Хотя сам Фолькессон поставил здесь вопросительный знак. Означает ли это, что он размышлял о возможной цели и полагал, что эта цель - власть? Или это означает, что властью могла быть сама их "фирма"?

Аппельтофт начисто переписал свои заметки, убрал материал, касавшийся проблем modus operandi, и, налив себе чашку кофе, продолжил чтение иностранных отчетов. Они были более чем десятилетней давности, их происхождение не указывалось, но Аппельтофту не было надобности читать долго, чтобы понять, что источник - израильский.

Это был список палестинских террористических операций, подразделенных на две основные категории. Первая касалась террористических актов, направленных против арабов, например:

Гассан Канафани, убит бомбой, подложенной в машину, в Бейруте 8 июня. Функция: редактор газеты "Аль-Хадаф" ("Цель") организации PFLP[24]. Вероятный исполнитель: DPFLP[25];

Бассам Шариф, тяжело ранен бомбой, подложенной в письмо. Преемник Канафани. Подтвержденный исполнитель: DPFLP;

д-р Анис Саиег, легко ранен бомбой, подложенной в письмо. Функция: шеф исследовательского центра ООП в Бейруте. Вероятный исполнитель: PFLP - GC[26];

палестинский книжный магазин в Париже уничтожен взрывом бомбы 4 сентября. Подтвержденный исполнитель: произраильская фракция ALF, отколовшаяся от ООП, под руководством Абу Нидаля;

Абу Халил, тяжело ранен бомбой, подложенной в письмо, 24 октября. Функция: представитель ООП в Алжире. Вероятный исполнитель: "Ас-Сайка" (отделение ООП, поддерживаемое сирийцами);

Ваил Цаетер, убит в лифте гостиницы. Функция: писатель-эмигрант, экстремист. Подтвержденный исполнитель: "Разед";

Омар Суфан, легко ранен бомбой, подложенной в письмо. Функция: представитель "Аль-Фатх" в Стокгольме. Вероятный исполнитель: PFLP;

Ахмед Абдалла, легко ранен бомбой, подложенной в письмо, 30 ноября. Функция: представитель палестинского студенческого союза в Копенгагене. Подтвержденный убийца: PFLP;

Махмуд Хамшари, убит бомбой, приводящейся в действие по радио, 8 декабря, функция: представитель ООП в Париже. Подтвержденный убийца: "Разед";

Хуссейн Абу Кхаир, убит бомбой, приводящейся в действие по радио. Функция: представитель ООП на Кипре. Вероятный убийца: "Черный сентябрь";

Циад Хелоу, легко ранен бомбой, подложенной в машину. Функция: член "Черного сентября". Вероятный исполнитель: "Разед";

Бассел Кубаисси, застрелен с близкого расстояния. Функция: представитель PFLP. Вероятный исполнитель:

"Разед".

Таким же образом продолжалось описание еще около двадцати акций. Более десятилетия назад целых два года буйствовала гражданская война между различными палестинскими организациями.

Но эта часть отчета резко контрастировала со следующей, касавшейся исключительно крупных палестинских организаций, направлявших свою борьбу против посольств, туристических контор, отдельных дипломатов и т. п. Большинство случаев было уже известно каждому работнику службы безопасности в Европе.

Список акций против отдельных граждан, в которых арабы явно приканчивали друг друга, заметно уменьшался сразу после 1973 года, потом наступил большой перерыв, а затем список опять увеличился, когда Хиссам был убит на встрече Социалистического интернационала в Португалии. PFLP, то есть Народный фронт освобождения Палестины, определялся как "подтвержденный исполнитель".

Отчеты, касавшиеся палестинских акций против иностранных граждан, начинались еще до 1973 года и продолжались по настоящее время.

Фолькессон не сделал ни единой пометки на полях и ничего не подчеркнул в израильском резюме. А что же его интересовало? Акции против отдельных граждан или акции против дипломатических и международных миссий? Трудно отгадать. Но можно было заметить, что последняя категория была более типичной и не ограничивалась периодом последних десяти лет.

Аппельтофт вдруг вздрогнул от хорошо известных ему звуков, доносившихся из гостиной. Он отправился туда и обнаружил, что жена спала с открытым ртом перед ворчавшим телевизором. Он осторожно взял ее на руки и отнес в спальню. В полудреме она начала раздеваться. Он помог ей, укутал в одеяло и поцеловал в лоб, потом опять вернулся на кухню.

Логистическая помощь со стороны шведских симпатизирующих, насколько он знал, имела место лишь в одном известном случае. Это было в 1977 году, когда некий западногерманский "халтурщик от терроризма" готовил или по крайней мере пытался убедить свое окружение в том, что он подготовил акцию - похищение тогдашнего министра по делам иммигрантов Анны-Греты Лейон. А западногерманский воришка по имени Руди Хехт, пожелавший получить меньшее наказание, пришел на "фирму", попал на Акселя Фолькессона и предложил продать ему террористическую лигу за то, чтобы его кража рассматривалась не по статье о кражах и чтобы ему разрешили остаться в Швеции и избавиться от некоторых налогов.

Фолькессон пошел на сделку, и все закончилось тем, что иностранцы, "более или менее" замешанные в этом деле, были высланы из страны как "более или менее" виновные террористы. Двое, угодившие в Западную Германию, Крёхер и Адомейт - так их звали - были, естественно, приняты там на "блюдечке с голубой каемочкой" и в обычном западногерманском стиле осуждены на двадцать - тридцать лет тюремного заключения. Иностранцы, высланные в Англию, в Грецию и на Кубу, даже не были вызваны в суд.

Но в Швеции оставалась примерно дюжина шведских симпатизирующих, которых нужно было судить за диверсии. Вместо того чтобы передать материалы обычному прокурору по делам о шпионаже, в Стокгольм пригласили некоего областного прокурора из провинции Норрланд и с помощью Фолькессона и других работников "фирмы" осудили эту молодежь. А доносчику статью за вооруженное ограбление заменили статьей за мелкую кражу.

"Так оно и было", - вспомнил Аппельтофт. Нэслюнд еще не стал шефом "Бюро Б" после своего блестящего вклада при захвате "грандиозного шпиона" в Юккасйерви. Он выиграл, кроме того, дело против, как утверждали, террористической молодежи и уже потом созрел для этого важного поста. Вот как все происходило.

Был ли это только один известный случай, когда шведские молодые люди действительно участвовали как "легальные террористы"? Да, это так.

Хотя сейчас речь, вероятно, пойдет о молодежи пропалестинского движения.

Аппельтофт размышлял. Ничего подобного не случалось вот уже более двадцати лет. Но Нэслюнд не придет в восторг от мысли, что и сейчас нет подозреваемых.

Аппельтофт собрал бумаги, засунул их в портфель, тщательно запер его и только потом погасил свет на кухне и пошел в ванную. Холодной водой умыл лицо. И поймал себя на мысли: хорошо, что на этот раз у Нэслюнда нет на примете каких-нибудь молодых шведов.

Он ведь не имел ни малейшего представления о том, что Карл Хамильтон, этот странный парень с Дикого Запада, нашел на своем зеленом экране.

Глава 4

Когда Карл вошел в комнату, было три минуты девятого. Двое его коллег уже сидели там, держа перед собой кофе в пластиковых стаканчиках. Все кивнули, приветствуя друг друга. Аппельтофт наполнил третью чашку и протянул Карлу пакет с сахаром.

- Так, поехали, - сказал Фристедт. - Результаты моих вчерашних усилий можно сформулировать очень коротко. Я встретился с КГБ и попросил их помочь нам, а они меня, одним словом, послали к черту.

Аппельтофт многозначительно присвистнул при словах "послали к черту".

- Ас кем ты встречался? - поинтересовался он.

- С самим Субаровым, - ответил Фристедт. - С этим вопросом пока что дело швах, но я попробую другой вариант. А как у тебя?

Вопрос был, конечно же, к Аппельтофту. В отличие от юристов, полицейские придерживаются внутреннего регламента - по рангу сверху вниз.

Аппельтофт достал свои заметки и изложил сначала факты в том порядке, как записал. Первая заметка касалась подчеркнутых слов "или власти?". Потом последовали: логистическая опора в стране, избранной целью терроризма; способ ввоза убийц; легальная опора на сочувствующих, выяснение вопроса, кто они - просто сочувствующие или, возможно, члены организации; люди, осуществляющие помощь жильем, питанием, схемами, картами и так далее; особенно - наличие кадров сочувствующих. Затем он перешел к израильскому меморандуму с устаревшими списками различных внутренних соглашений, а также убийств выдающихся функционеров ООП (для него осталось неясным, что это за организация "Разед") и, наконец, зачитал перечень различных палестинских акций, направленных против дипломатических представительств, в том числе и в Европе, и все это за пятнадцатилетний период. Последний отчет был написан, по-видимому, два-три года назад.

- Особое внимание следует уделить сочувствующим и логистической опоре в стране - объекте террора, впрочем, в данном случае ею будут шведские пропалестинские активисты. Вот примерно как обстоят дела, - закончил Аппельтофт. Подумал немного и добавил: - Хотя я прямо могу сказать: каких-либо явных претендентов среди них нет. Я просмотрел списки сегодня утром и нашел только одну шведскую девочку, семь лет назад помогавшую нескольким палестинцам в продаже контрабандного оружия в вагончике-прицепе, когда она ездила в Упсалу. Но это была, скорее всего, обычная девочка, влюбленная в гангстера, так что сравнивать не с чем.

Фристедт что-то отметил в своей записной книжке.

- А ты, - обратился он потом к Карлу, - нашел что-нибудь в своей машине?

- Да, и, кажется, совпадающее с тем, на что опирается Аппельтофт.

И Карл кратко изложил свои результаты: дочь владелицы магазина швейных принадлежностей на Сибиллагатан сожительствует с ветераном пропалестинского движения, в том же доме живут еще двое известных пропалестинских активистов. Так что номер телефона косвенно вывел на четверых сочувствующих.

- Да, взбодрим мы сегодня Нэслюнда, - печально сказал Аппельтофт.

Они немного порассуждали: девушка звонила на "фирму" и была соединена с Фолькессоном. Это легко можно проверить. Она стремилась предостеречь от чего-то, в чем сама участвовать не хотела, и поэтому оставила рабочий телефон матери, не желая, чтобы к ней домой звонили из СЭПО...

Вполне возможно, но это только теория.

- Ах, - вздохнул Фристедт, - не можем же мы сидеть и гадать. Нэслюнд хочет, чтобы ровно в 10.00 мы были на совещании. А теперь проследите, чтобы все было оформлено и распечатано в нескольких экземплярах.

Каждый отправился делать свое дело: Аппельтофт и Карл - писать письменные заключения, Фристедт - нечто более увлекательное.

Придя в свою рабочую комнату, он позвонил по внутреннему телефону в небольшой отдел "фирмы", занимавшийся вопросами охраны и кое-чем еще, и попросил список приемов в посольствах на ближайшие дни.

Через десять минут он получил необходимую информацию на неделю вперед и с большим интересом изучил, какие праздничные приемы состоятся и в каких посольствах. При этом очень быстро нашел нужное - прием в румынском посольстве, уже завтра: празднование 42-летия румынской Народной армии. Следующая подобная возможность представлялась только в конце будущей недели: в посольстве Ирана отмечали годовщину войны с Ираком. Это похуже.

Точно в 10.00 Нэслюнд начал совещание.

Сначала отчитался Юнгдаль, представив описание личности убийцы: мужчина в зеленой куртке и джинсах, куртка с капюшоном, возраст чуть моложе среднего, рост 175 - 180 сантиметров, вероятно, гладко выбритый, возможно, с усами и неизвестно какой национальности. Его поведение подкрепляет образ преступника, воссозданный техническими средствами.

Фристедт проинформировал об общем заключении, сделанном его отделом и размноженном для распространения. Пока он говорил, Нэслюнд, достав расческу, от висков зачесывал волосы назад. Видно было, что Нэслюнд готов к прыжку.

- Господа, все начинает затягиваться в один узел, не так уж мало сделано, и всего за одни сутки, - подвел он итог сказанному Фристедтом. Чувствовалось, что он предложит что-то особенно интересное, поскольку после этих слов он намеренно сделал паузу и обвел всех долгим взглядом.

- Я уверен: мы уже вышли на этого мужчину в зеленой куртке, - продолжил он. - Наши норвежские коллеги засекли вчера именно такого человека в гостинице, которая могла стать прекрасной целью для палестинских террористов. При этом проясняется и связь с такими личностями, каких вынюхал Хамильтон. Кстати, Хамильтон, ты хорошо поработал.

Затем он умолк в ожидании каких-нибудь "само собой разумеющихся" вопросов. Такова была его обычная игра.

- Ну хорошо, - сказал Юнгдаль, - а можно задать вопрос: идентифицирован ли этот мужчина или надо еще поработать над ним?

- Он полностью идентифицирован, - ответил Нэслюнд с триумфом, - это не кто иной, как сам Эрик Понти, шеф международного отдела радио "Дагенс эхо", если он известен вам.

Собравшиеся недоверчиво уставились на шефа бюро.

- Он - убийца? - удивился Фристедт.

- Во всяком случае, первоклассная "логистическая опора", - тихо пошутил Аппельтофт и в ответ получил пристальный взгляд Нэслюнда.

- Вот здесь, в папке, - продолжил Нэслюнд, - есть почти все об этом так называемом журналисте, что может представлять интерес; его связи с четырьмя активистами в Хэгерстене очевидны.

- То есть? - поинтересовался Фристедт.

- Сами увидите, когда познакомитесь с материалами. А теперь о наших следующих шагах. Сначала мы установим телефонный контроль за этими в Хэгерстене и за Понти. Даже если мы ничего нового не получим, хотя кто знает. И еще вопрос: кто будет устанавливать слежку в Хэгерстене - мы или "открытая служба"? Если мы, то я предложил бы это сделать тебе, Юнгдаль, своими силами или, возможно, совместно с отделом по борьбе с наркотиками, если они смогут выделить людей; я думаю, что они смогут, когда ознакомятся с делом. И еще я хотел бы, чтобы вы, - тут он повернулся к группе из трех человек своего бюро, - сначала ознакомились с норвежским материалом, а потом, черт возьми, уже сегодня отправили туда человека, чтобы посмотреть, нет ли еще чего-нибудь в Осло. А потом мы, конечно же, должны поискать еще в кругах, связанных с этими четырьмя из компьютера, и в других документах. Господа! Мы уже располагаем таким количеством материала, что можем начать подготовку захвата, а поэтому я хочу подчеркнуть важность соблюдения строжайшей секретности вокруг всего этого.

Нэслюнд выпрямился, объявил совещание законченным и, насвистывая, направился прямок самому шефу государственной полиции, если переходы по лабиринтам коридоров можно так охарактеризовать.

Десятью минутами позже он получил наихудшую в своей жизни отповедь. Краб почти впал в истерику, услышав предложение Нэслюнда, а Краб был известен умением всегда сохранять рассудительность и никогда не терять самообладания.

- Я не могу понять тебя! - орал шеф полиции голосом, переходящим в петушиный крик. - Поправь меня, если я ошибаюсь, и, кстати, садись! Нет, это уж слишком!

Шеф полиции откинулся на стуле и, переводя дыхание, снял очки и начал протирать их здоровой рукой.

- Итак, ты хочешь получить разрешение от прокуратуры и задержать одного из самых известных журналистов. Нет, я разделяю твои суждения об этом человеке, но и ты, и я сами были прокурорами. Поздравляю, прокурор, представь себе переговоры при задержании в присутствии сотни журналистов и этого дья... в этом "зловещем для террористов зале". Почему арестовывают редактора? А? Потому что он носит зеленую куртку и подозрительно разгуливает по Осло. С такими доказательствами выступать против чертова Шёстрема или Сиберского, или еще там какого знаменитого адвоката... нет, я не хочу даже думать об этом. Приходи с настоящими доказательствами, и я выпью с тобой шампанского, но пока, да будет Бог милостив, посвяти себя обычному ТК[27]. Вот так! И ни единого звука прессе обо всем этом, неужели мне надо повторять?

- Да-а, но есть же прямая связь... - попытался возразить Нэслюнд.

- Я сам вижу. Возможно, ты и прав, успеха тебе. Но займись лучше этой молодежью в Хэгерстене. Кстати, никаких наблюдений за Понти, кроме телефонного прослушивания.

- Но почему?

- Если гипотеза норвежцев подтвердится, то существуют фактически чисто... э-э... оперативные причины. Не буди лихо... ты же знаешь. Кроме того. Если выплывет наружу, что "СЭПО преследует Шведское радио", а выглядеть это будет именно так... Нет, пройдись по остальным и не трогай Понти, пока ты еще в добром здравии. Надеюсь, я выразился ясно?

- Вполне.

Для Нэслюнда это была неудача. Но он быстро стряхнул с себя мрачное настроение. Он понимал, что все будет пока держаться в секрете.

Фристедт и Аппельтофт в глухом молчании вернулись в общую рабочую комнату, за ними в нескольких шагах следовал Карл. Фристедт нес папку с документами о подозреваемом убийце.

Он бросил папку на стол.

- Так-так, значит, "непосредственно импортированный убийца" оказывается шефом Шведского радио. Хорошенькую работенку кто-то получит: подняться в здание Шведского радио и схватить одного из самых известных в стране журналистов как убийцу. Я бы очень не хотел быть там в тот момент.

Они немного помолчали. Все понимали, какие неслыханные последствия могли бы быть, если бы все это оказалось ошибкой. Нэслюнд с таким же успехом мог бы указать на члена риксдага или генерала.

- Хотя здесь есть одна очень печальная деталь, - сказал Аппельтофт после многозначительного молчания. - Фолькессон и этот Понти довольно хорошо знали друг друга уже много лет. И если кто может подтвердить все, так это Роффе Янссон.

- Значит, попросим Роффе Янссона зайти сюда, - ответил Фристедт и потянулся к телефону.

Роффе Янссон пришел через три минуты. Он работал с Фолькессоном еще в те давние времена, когда то, что сейчас превратилось в целый отдел борьбы с терроризмом при "Бюро Б", состояло всего лишь из него самого и Фолькессона. Это было в конце 60-х годов, когда терроризм начал входить в моду, палестинцы захватили самолет, а лига "Баадер-Майнхоф" внесла свой первый вклад в список террористических акций.

Что же до пропалестинского движения, то Фолькессон решил тогда, что лучше всего наладить открытый контакт, а не надеяться на тайное наблюдение.

Фолькессон и Янссон очень просто нашли стокгольмскую пропалестинскую группу, встречавшуюся в то время в одном подвальчике на Карлавэген. И прямо так и сказали: мол, здравствуйте, мы из СЭПО и хотели бы немного поговорить о риске терроризма и узнать, как вы, молодежь, смотрите на это дело.

Лучше всего контакт наладился у них с молодым студентом, будущим журналистом по имени Эрик Понти. Он пригласил их к себе домой, чтобы попытаться объяснить разницу между движением солидарности, то есть выпуском газеты, организацией демонстраций и так далее, и вооруженными акциями, которыми занималось само палестинское движение. Кроме того, он пытался убедить сотрудников безопасности в том, что риск вооруженных палестинских акций чрезвычайно мал, особенно в Швеции, поскольку элементом политической стратегии ООП была попытка заполучить от шведского социал-демократического правительства такую же поддержку, какую получили и вьетнамцы. А бомбами эту стратегию можно разрушить. Тогда Понти казался немного наивным, но он был прав, этого нельзя отрицать. Ведь если подумать, то именно с тех пор скоро уже двадцать лет, как в Швеции не было ни одного террористического акта. То есть до вчерашнего дня.

Так что этот Понти был "хорошим контактом". Фолькессон сохранял его, чтобы быть в курсе той или иной точки зрения, не "информации", а именно точки зрения. Иногда Понти звонил и потом, уже став журналистом, чтобы выяснить реакцию "фирмы" на различные события. Между прочим, однажды "фирме" даже пришлось "поднять паруса" и помешать одному израильскому шпиону (в то время Понти писал о шпионаже среди беженцев) убить Понти. Тогда он сам позвонил Фолькессону - небывалый случай для сегодняшней ситуации - и сказал что-то вроде того, что хотел бы сохранить лицензию на личное оружие, и предложил заняться этим израильтянином самой "фирме". А тот как раз ехал из Упсалы с заряженным револьвером. Да, и еще он добавил что-то вроде шутки: мол, если израильтянин "подстрижет" его, то виновата будет "фирма", так что пришлось вступиться. Объявили тревогу по всей стране, израильтянина схватили у Норртулль, вооруженного, через двадцать минут после телефонного звонка. В газеты дело так и не попало. Но Понти после этого был "приятным контактом". Правда, через несколько лет Янссон получил другое задание, но он знал, что Понти и Фолькессон встречались по крайней мере несколько раз. Вот примерно и все.

- Значит, если бы Понти однажды вечером позвонил и сказал, что должен встретиться с ним завтра рано утром и что это очень важно, согласился бы Фолькессон на встречу? - спросил Фристедт.

- Да, без сомнений, - ответил Роффе Янссон.

Ивар Матиесен сидел в своей комнате на четвертом этаже нового белого здания полиции на Грёнланд и изучал устав. Параграф 8 инструкции по наблюдению перечислял некоторые безусловные требования: "Каждый связанный со службой наблюдения должен быть вновь проинструктирован о своих обязанностях строго соблюдать неразглашение того, что узнал во время несения службы; обязанность неразглашения возлагается и на других полицейских, не находящихся в службе наблюдения".

В таком случае "обязанность неразглашения" возлагается и на шведского полицейского, находившегося сейчас на борту самолета. Правда, в параграфе 7 говорилось:

"Свидетелям и другим лицам нельзя давать сведения, связанные со службой наблюдения или наносящие ущерб государственной безопасности, кроме тех случаев и в той степени, в какой это необходимо для получения дополнительных сведений или помощи..."

Значит, проблему решить можно. Если рассматривать шведского коллегу в качестве "источника сведений" и "помощи", то нет никаких формальных препятствий для обмена любой информацией. Потом ее можно будет соединить, независимо от того, что надо узнать кроме той довольно пространной информации в отчете, уже полученном шведами сегодня утром. Он нажал кнопку прямого телефона и попросил секретаря прислать к нему Руара Хестенеса.

Часом позже Руар Хестенес стоял в аэропорту Форнебю и рассматривал пассажиров, спускавшихся с трапа стокгольмского самолета. Подойдя к выходу из таможни, он выбрал для себя трех мужчин среднего возраста, один из которых - его шведский коллега.

Для Карла Хамильтона все было проще. Он знал, что среди ожидавших должен был находиться мужчина его возраста в синей куртке со шведской маркой "Горный лис", в красном вязаном свитере, спортивных брюках и туфлях фирмы "Экко". Такой действительно стоял спиной к Карлу и рассматривал прибывших пассажиров. Тот сильно удивился, когда Карл подошел к нему и окликнул.

- Хэй, я Карл Хамильтон, - сказал он. - Из стокгольмского отдела безопасности.

Вереница машин двигалась по неширокой, постоянно перестраиваемой дороге между Форнебю и скоростным шоссе Драммен - Осло. Они сидели в "вольво" и больше молчали. Оба были новичками в службе безопасности, и оба чувствовали себя несколько неуверенно в присутствии друг друга.

"Типичный шведский сноб, - думал Хестенес. - Пояс из крокодила, кейс из бордовой кожи, серый костюм и галстук в полоску; этот швед похож больше на ассистента директора из фирмы "Электролюкс". И как только такой угодил в госбезопасность?"

"Пародия на норвежца, не хватает только шапочки с помпоном, - думал Карл. - Если такой будет преследовать, можно быть уверенным, что он не из "Черного сентября"".

- Если точно определить ситуацию, то я не очень представляю, о чем мы можем и о чем не можем говорить, - сказал Карл. - Но у меня, конечно же, масса вопросов; в самолете я прочел твои отчеты.

- Я тоже не знаю. Я новичок здесь, работаю в отделе наблюдений. Раньше я наблюдал за наркоманами, - ответил Хестенес.

Через полчаса они уже сидели у Матиесена на Грёнланде.

- Well[28], - сказал Матиесен, - ты просвети нас, а мы просветим тебя, насколько сможем. У меня только один вопрос: раз вас интересует "наш" человек из "Гранд-отеля", значит, вы знаете, чем он занимается, не так ли?

Прежде чем ответить. Карл немного подумал. Странная ситуация: вот он, швед, сидит в иностранной службе безопасности и должен обменяться информацией о шведе. Неужели все это так просто? В Стокгольме ему сказали лишь, что он должен ехать в Осло и попытаться уточнить некоторые неясные места в норвежском отчете. Но никто ничего не сказал, что же ему говорить в случае, если самому придется отвечать на какие-либо вопросы, даже если таковые будут касаться того, что рано или поздно все равно прояснится.

- Мы полагаем, что есть какая-то связь между Понти и убийством одного из наших коллег вчера утром. По крайней мере в одном или двух пунктах. Кроме того, существует связь между журналистом и некоторыми другими подозреваемыми.

- А что же не совпадает? - поинтересовался Хестенес.

- Усы, хотя и не точно, но прежде всего брюки. Мы почти уверены, что на убийце были обычные голубые джинсы, а ты писал о серо-голубых вельветовых брюках. Наш первый вопрос: нельзя ли было спутать серо-голубые вельветовые брюки с обычными джинсами?

- Абсолютно нет, - ответил Хестенес. - Это были вполне приличные брюки, в которых можно пойти в норвежский ресторанчик, в джинсах туда не ходят. И они были светлее, явно светлее всех джинсов.

- Но джинсы могут быть и очень светлыми после многих стирок, - возразил Матиесен.

- Конечно, - подумав, сказал Хестенес, - но тогда они явно переливаются разными оттенками, да и швы по бокам хорошо заметны. А эти были, без сомнения, гладко-серо-голубые, небесно-голубые, кажется, так называется этот цвет. Никаких швов, никакого перелива цвета. Нет, это были не джинсы и даже, если можно так сказать, не вельветовые джинсы.

- Та-ак, - сказал Матиесен, - значит, точно - не джинсы. А что тебя еще интересует?

- Я хотел бы знать, были ли у вас какие-нибудь данные, что норвежские пропалестинские активисты или сами палестинцы в Норвегии готовят какие-то вооруженные акции. Затем я хотел бы пройтись там, где Хестенес наблюдал за объектом, увидеть те места, где объект явно обнаружил его. И потом, у меня есть несколько вопросов о времени, когда объект не был под наблюдением. Вот в основном и все.

Матиесен разложил перед собой на столе кое-какие бумаги, в которых содержалась информация о потенциальной угрозе террора со стороны норвежских пропалестинских активистов.

Но ответ был простым и явно негативным. Норвежское пропалестинское движение с конца 60-х годов состояло в основном из "мл-овцев", то есть марксистско-ленинской партии АКП - МЛ. А "мл-овцы" строго целенаправленно посвятили себя политической деятельности, главным образом сосредоточенной вокруг своей газеты "Классекамп". В настоящее время эта газета в основном занимается вопросами борьбы за эмансипацию, против буржуазной семьи, против порнографии и так далее. И наблюдение в основном велось как раз за "мл-овцами", поскольку именно в их газете всегда можно было заранее прочесть о том, что они собираются предпринять. И только в одной "акции насилия" они были замешаны - в некоторых северонорвежских историях, явно далеких от терроризма, связанного с Ближним Востоком. Речь шла об экологии, строительстве электростанции на реке Алта-Эльвен, поддержке саамов, ругани с участковым полицейским и так далее. А что касается насилия, то оно было обычным при демонстрациях: отказ подчиниться приказу полиции разойтись, создание цепи из демонстрантов на том или ином участке дороги, где должны были пройти грейдеры, и так далее.

Настоящее "насилие" связано с политическими экстремистами в Норвегии, в основном это "правые ребята", то есть небольшие более или менее пронацистские группы, вот они-то и создают проблемы для наблюдений. Правые группы любят совершать налеты на склады, принадлежащие организациям гражданской обороны, и было даже несколько малоприятных примеров акций насилия. В 1977 году они взорвали книжный магазин "Октубер-букхандель" в Тромсё, в 1979 году бросили бомбы в первомайскую демонстрацию, а в 1981 году произошло убийство в одной из этих правых групп.

Левые же в основном ведут борьбу за эмансипацию женщин. Что касается пропалестинского движения, то оно находилось под контролем "мл-овцев", и в этом гарантия, что насилия там быть не могло. С точки зрения норвежской полиции, наблюдавшей за подобного рода делами, угроза могла исходить от шведов или палестинских террористов, прибывающих в Норвегию через Швецию. Как-то раз был намек на террористическую экспедицию через Швецию, но это случилось несколько лет назад. Однако даже если израильтяне навредили себе сами делом в Лиллехаммере, убив там явно невинного марокканского официанта Ахмеда Бухики, то у них все же были довольно веские улики, что там что-то такое готовилось. И неофициальные израильские заявления исходили из того, что несколько террористов проехали через Швецию. Карл может получить и взять с собой отдельный отчет об этой истории, если захочет.

- Ну а этот журналист, из-за которого вас подняли по тревоге, когда он появился здесь? - спросил Карл.

Матиесен удивленно посмотрел на Карла, явно смущенного своим бездарным вопросом.

- Well, - сказал Матиесен после некоторого молчания, - у нас никакого собственного материала на этого человека нет. Но, согласно отчету, полученному от вас из Стокгольма, именно ему следовало отдать предпочтение. Я лично так понял содержание шведского отчета, он, правда, двухлетней давности, но вполне четкий.

- Мог бы я получить его копию и взять домой или хотя бы дату и возможные номера, чтобы легче найти его в наших архивах? - поинтересовался Карл, почувствовав, что ступает на еще более зыбкую почву.

Матиесен подумал немного и пришел к выводу, что вряд ли существуют особые препятствия для выдачи шведского материала, полученного от шведской службы наблюдения, гостю именно из этой шведской службы наблюдения, а если это еще и ускорит расследование, то, конечно, можно.

Он вызвал секретаршу и попросил ее сделать копии документов. Ну а что касается вопросов о том, как проходило наблюдение, и особенно о тех моментах, когда отсутствовали сведения о месте нахождения объекта, то это, конечно же, можно узнать у Хестенеса.

На прощание Матиесен пожал гостю руку. Карл получил копии шведских и израильских отчетов в опечатанном конверте, а потом они с Хестенесом отправились в универмаг, который в этот поздний час был еще открыт из-за предрождественской торговли.

Хестенес чувствовал себя глупо. Швед пошел с ним в отдел стекла на нижнем этаже и начал воссоздавать ситуацию: движение объекта, его местоположение и различные позиции самого Хестенеса в начале наблюдения, которые явно привели к его раскрытию. Время от времени швед что-то записывал. На все ушло полчаса.

Когда они вышли к зеленому "вольво", Карл отметил для себя, что никакой квитанции о штрафе на машине не было. Кстати, это не играло никакой роли, поскольку машина была служебной.

- Надо поговорить, - сказал Хестенес. - Куда поедем - на "фирму" или в ресторан?

- Поедем в ресторан. В загородный, чтобы не столкнуться с теми, на кого не стоило бы напарываться.

Они сидели молча всю дорогу на Фрогнерсетерн. В это время года туристов там не бывает, да и вообще туда редко ездят, может, только на какое-нибудь торжество за счет фирмы. В ресторане действительно было мало посетителей, к тому же часа через полтора он закрывался. Они заняли столик с видом на город, мерцавший слабыми огоньками, пробивавшимися сквозь туман и дождь.

- Здесь начинаются широкие просторы Хардангервидда, - сказал Хестенес, чтобы прервать мучительное молчание. - Я из тех норвежцев, которые любят бродить, путешествовать пешком. Несколько дней протопаешь и попадешь, если захочешь, в глухомань. Ты ходишь на лыжах?

- Несколько лет я жил за границей, так что из этого ничего не получалось, но вообще-то это здорово. Я люблю охотиться, а ты?

- Да, осенью, когда бываю дома, в Вестландете.

- А на кого у вас охотятся, лосей-то у вас нет. На птицу и мелкую дичь?

- Да, а еще на оленей. У нас в Норвегии есть олени, хотя попадаются и лоси. Правда, только на границе со Швецией. А у вас в Швеции чертовски много лосей.

- Да, нам бы когда-нибудь сделать обмен. Ты в Швецию за лосем, а я к тебе за оленем. Но давай к делу...

Карл достал заметки, сделанные в самолете.

Значит, Хестенес обнаружил объект, когда тот входил в гостиницу в 10.30, а объект прибыл прямо из аэропорта. Это было уже известно? Точно.

Потом по радио Хестенес попросил подкрепление и занял новую позицию перед гостиницей, у телефона-автомата. Точно.

Подкрепление прибыло примерно через двадцать минут. Затем объект оставался в гостинице ровно три часа и сорок шесть минут? Да, пока все точно...

- Значит, здесь возникла первая дыра почти на четыре часа. А известно ли, кто именно заходил в гостиницу в это время? Ведь та или иная встреча уже могла состояться именно там, не так ли?

- Возможно, но никто из входивших не имел никакого отношения к терроризму. В основном это были дельцы, обычные посетители, обычные норвежцы.

- Теперь о том, как вы его потеряли. Значит, он либо поехал на Колсос, либо только спустился на станцию и снова поднялся?

Хестенес чувствовал себя все хуже и хуже. Этот швед не просто полицейский, это по всему чувствовалось. Он быстро схватывал ситуацию, задавал точные вопросы и обращал внимание как раз на слабые места в отчете. Нет, этот человек явно от письменного стола, а не собрат по полю боя. Хестенес раскаялся, что дал согласие обменяться приглашениями на охоту. Этого слишком изящного шведа вряд ли можно представить себе с ружьем в руке на охоте, еще неудачно выстрелит, а то и совершит что-нибудь похуже.

- Вот что меня удивляет, - сказал Карл, когда они уже сидели в "вольво" по пути обратно в Осло, - да и ты, наверное, тоже думал об этом. Представь себе, что это был "наш" человек. Он стреляет одному из наших сотрудников с близкого расстояния прямо в глаз, а затем успевает прямо на девятичасовой самолет, прибывает в Осло, и ты обнаруживаешь его и так далее. Что происходит дальше?

- Well, а он понимает, что его преследуют, отменяет возможные акции и возвращается в Стокгольм.

- Конечно. Но он и подмигивает тебе, и в аэропорту Форнебю говорит сотрудникам, ведущим наблюдение, что понимает, почему его преследуют. Он ведь отметил именно гостиницу "Нобель" в газетном тексте, да?

- Да, об этом я, конечно же, думал. Ты имеешь в виду, зачем он так пошутил, почему указал нам именно на гостиницу "Нобель" и на израильтян, намекая, что все уже в прошлом. Но это же мог быть и маневр только для того, чтобы навести нас на ложный след.

- Но зачем же приветствовать полицейского и говорить: "Добрый день, я террорист, но на этот раз вы меня не схватите"?

- Он же - хладнокровный дьявол. Он знает, что нам нужны доказательства. Он знает, что мы следим за ним. Собственно, он говорит не больше, чем мы уже знаем. И он знает, что мы знаем.

- Он, видимо, действительно хотел, чтобы было отмечено, что в тот день он находился в Осло, чтобы получить алиби?

- Но он его не получит. Он ведь понимает, что мы можем узнать, на каком самолете он прибыл, и что он, во всяком случае, мог все успеть.

Они прокручивали все возможные варианты, пока ехали по вившейся змейкой дороге до Осло, но так и не смогли найти логического объяснения. Перед гостиницей "Нобель" они остановили машину и вышли. Хестенес показал все свои позиции - у телефона-автомата и за столом в кафе гостиницы, - затем перед входом в гостиницу они распрощались. Служба наблюдений зарезервировала комнату объекта и рядом комнату для Карла.

Когда он зарегистрировался и спросил, где проходит конференция, ему сказали, что на том же этаже, где бар и столовая. Там было полно израильтян, проводивших пресс-конференцию. Как только Карл вышел из лифта, двое норвежских полицейских, как ястребы, набросились на него, но, увидев пластиковую карточку с тремя коронами, тут же извинились.

Оказалось, что пресс-конференция посвящена необходимости еще раз отвоевать зону безопасности в Южном Ливане, поскольку шиитские мусульмане начали выступать уж слишком угрожающе.

Карл поднялся в лифте на четвертый этаж и вошел в свою комнату, где менее сорока восьми часов назад проживал подозреваемый убийца. Сразу же у дверей справа ванная, там не было никаких отпечатков пальцев даже на стаканах для полоскания рта.

В самой комнате стояли белая двухспальная кровать с латунными шарами, письменный стол красного дерева и несколько кресел у окна. Казалось бессмысленным искать что-либо, норвежские спецы пытались уже найти то, чего не было.

Он положил ключ от комнаты на письменный стол, повесил пиджак и подошел к окну. Из окна был виден телефон-автомат, но свет из комнаты как в зеркале отражался в стекле. Он погасил свет и вернулся к окну.

До телефона-автомата было менее двадцати пяти метров. Значит, там он и засек полицейского Хестенеса, часами стоявшего на посту. Его можно было заметить даже случайно, если часто выглядывать в окно. На противоположной стороне улицы Карла Юхана световая реклама сообщала о температуре воздуха: плюс три градуса. Дождь хлестал по оконному стеклу.

Карл некоторое время с раскаянием думал о том, как хвастливо он стрелял накануне. Глупо. Бестактно и глупо, ведь любой мог понять, что для овладения скоростной стрельбой из пистолета требуется многолетняя тренировка. Первые полгода ушли только на то, чтобы добиться приемлемой точности попадания в неподвижную цель.

Основное правило заключается в том, что первые два выстрела попадают в цель. А в остальном - тренировка психологической уверенности. Важно в цель попасть быстро, с первого или второго выстрела, и никогда не сомневаться.

"Вы не какие-то там, не Богом проклятые сыщики, помните это. Вы не должны размышлять "если", или "когда", или "почему", или еще что-нибудь в этом роде, если вы когда-нибудь попадете в ситуацию с не поставленным на предохранитель оружием в руке. Ваши враги не какие-нибудь по уши напичканные наркотиками негры, враги ваши трезвы и смертельно опасны. Сыщики разъезжают с автоматами и подобным оружием, которое разбрасывает стреляные гильзы на много метров вокруг. Ничего такого в ваших руках я не желаю видеть, здесь не игра и не фейерверк. Так что два выстрела и оба в цель!"

День за днем, тысячи раз против силуэта с красным сердцем. И все же он заколебался на первой же рабочей тренировке.

Нечто подобное входило в программу сотрудничества парней из ФБР и обычных полицейских. После двух лет тренировки на полигоне их отправили в Лос-Анджелес по двое с обычными полицейскими на неделю или две. Хотя "обычный полицейский" - не совсем правильное определение, поскольку речь шла об определенной группе, занимавшейся быстрым реагированием на любые происшествия, включая и квартирные кражи в мрачном городском районе, где жили чернокожие. Принцип стандартного захвата прост: трое вперед к дверям - по одному с боков и один посредине. Если дверь открывается внутрь, толкаешь ее ногой и быстро вскакиваешь в комнату с револьвером перед собой. За тобой тут же следуют коллеги. И готов стрелять один вправо, другой влево.

В первый раз, когда Карл занимал срединную позицию, перед ним оказалась чернокожая женщина лет двадцати, она лежала на единственном предмете, стоявшем в комнате, - переносной кровати - и кормила грудью ребенка. Смутившись, он опустил оружие и уже собирался попросить у нее прощения, как женщина быстрым движением вытащила из-под подушек пистолет, но тут же свалилась замертво: один из полицейских, стоявших сзади Карла, дважды выстрелил ей в грудь. Но ребенка пуля не задела.

"Ты поступил, как плюгавый новичок", - отчитывал его главный инструктор в Сан-Диего в течение десяти минут за это "исключительное доказательство абсолютной некомпетентности". После этого случая Карл долго чувствовал себя не в своей тарелке.

А там внизу, у телефона-автомата, норвежец стоял много часов подряд совершенно на виду. То же самое было и в универмаге. Люди все время в движении, останавливающийся сразу виден, а если еще и много раз, да еще это и полицейский в застегнутой на все пуговицы форме с радио и служебным оружием, то нет необходимости обладать профессиональной подготовкой, чтобы заподозрить его. И если теперь представить себе обычного журналиста, за которым проводится наблюдение...

Но дальше вспоминать Карлу не пришлось, так как он почувствовал, что кто-то осторожно, очень осторожно вставлял ключ или отмычку в замочную скважину на расстоянии пяти метров от него. По пути к ванной комнате Карл снял с себя галстук, к счастью, дверь оставалась приоткрытой. Он успел проскользнуть в ванную и почти полностью закрыть дверь, но никакого звука еще не было слышно. И только теперь, за дверью, в темноте, он начал думать. Уборщица или же кто-нибудь из обслуживающего персонала не стал бы открывать дверь таким способом.

Послышался слабый щелчок, и дверной замок пошел вверх. На секунду-другую из коридора показалась полоска света, потом исчезла. Чья-то тень проскользнула в комнату, потом дверь закрылась, и этот кто-то стоял теперь в полуметре от Карла.

Карл скорее почувствовал, чем услышал, как этот кто-то осторожно пошел в глубь комнаты мимо двери в ванную. Он прижался к дверному косяку, чтобы защитить тело и одновременно, поскольку он стоял наклонившись, выглянуть, если этот кто-то пройдет мимо двери. Секундой позже он увидел тень, медленно вползавшую в комнату. В правой руке гость держал пистолет. И настал тот самый, единственный момент, ибо вошедший сразу же обнаружит, что комната пуста, а окно закрыто. Было бы ошибкой толчком открыть дверь, он мог бы не успеть схватить руку с пистолетом до того, как будет уже поздно.

Карл мягко толкнул дверь ванной комнаты левой ногой и одновременно вытянул руку с пистолетом, поднял ее к потолку, чтобы иметь пространство для одного из тех движений, которые он отрабатывал более десятка тысяч раз.

В следующее мгновение он уже сидел на вошедшем, который лежал теперь, уткнувшись лицом в ковер, на полу и чувствовал на своем затылке собственный револьвер. Это был револьвер калибра 38. Карл узнал его сразу.

- Do not move, - прошептал он, - whatever you do, just don't move[29].

Человек тихо стонал. Если за дверью и были его помощники, они все равно не слышали стона или даже шума от падения на ковер.

Карл встал сам и поднял незнакомца, поглаживающего поврежденное плечо. Он втянул его в комнату и бросил на кровать, затем заходил кругами по комнате, наблюдая за дверью и телефоном. Зажег свет и направил револьвер на лежавшего на кровати.

Того, что он увидел, он не ожидал. Это был обычный норвежец лет сорока в голубой спортивной куртке с маркой "Горный лис" и в светло-коричневых туфлях фирмы "Экко". На лице у него была гримаса от сильной боли.

- Ты из полиции? - спросил Карл по-шведски.

Норвежец простонал и утвердительно кивнул.

- А за дверью есть еще кто-нибудь?

Полицейский снова кивнул.

- О'кей, позови его, - сказал Карл и повертел револьвер, который он демонстративно держал за дуло.

Когда второй полицейский неуверенно открыл дверь, Карл револьвером пригласил его войти, а потом положил оружие на ночной столик.

- Извините, я никак не думал, что вы мои коллеги, - сказал он и из нагрудного кармана достал свое удостоверение; потом бросил его на кровать перед взъерошенным человеком, которого он в последующем отчете представит как полицейского следователя Кнута Хальворсена, шефа второго спецотдела, известного в Норвегии под названием "террор-полиция".

Они решили, что требуется немедленный оперативный захват, поскольку какой-то человек с улицы пробрался в комнату, опечатанную сотрудниками полиции наблюдения. Поскольку неизвестный погасил свет, можно было подумать, что он занимается подготовкой задуманного им преступления. Надо было очень спешить. Они не стали связываться с коллегами из службы наблюдения, боясь, что менее компетентные сотрудники безопасности могли бы все напортить. Отсюда и такая импровизация. Из гостиницы Кнут Хальворсен вышел бледный, со слезами на глазах, опираясь на плечо своего коллеги.

Фристедт и Юнгдаль сидели во взятом напрокат "фольксвагене" с заиндевевшими окнами на пустынной улице в Хэгерстене. Если бы кто-то через полицейский компьютер поинтересовался владельцем машины, то следы привели бы его к третьей по величине шведской фирме по прокату автомашин. А если бы этот настырный кто-то отправился к ее владельцу полюбопытствовать, кому она сдана, то узнал бы, что в настоящее время она сдана торговцу Эрику Свенссону, проживающему на Хурнсгатан в Стокгольме. Эрика Свенссона на улице Хурнсгатан, конечно же, не существовало, но для фирмы он был одним из самых обычных клиентов.

Днем Юнгдаль подготовил практически все. Оперативники были размещены у майора-пенсионера и у лектора напротив двух квартир на втором и четвертом этажах. Группа поддержки на случай неожиданных событий находилась в пяти минутах ходьбы, а оба конца улицы охранялись людьми розыскной службы. Все было под контролем. В обеих квартирах горел свет, большинство других окон дома были темными, и это наводило на определенные выводы.

Юнгдаль был не в духе. Он старался убедить себя, что должна быть связь между неизвестным убийцей, которого он упрямо не хотел так называть, и теми четырьмя молодыми людьми, которые сейчас привлекли такие огромные силы полиции, словно были опаснейшими государственными преступниками.

- Ты уверен? - спросил он уже в третий раз. - Ведь у нас только номер телефона, записанный в журнале Фолькессона.

- Да, это точно, - вздохнул Фристедт. - Может быть, и нет ничего, может быть, тут совсем другая связь, но проверка не повредит. Кстати, не включить ли обогрев?

- Так чертовски тянет от дверей в это время года, но бедняка ничто не уморит, - сказал Юнгдаль и включил вентилятор обогрева, направив его на лобовое стекло.

Постепенно дырка в инее стала разрастаться. Никто при этом не сказал ни слова.

- А какая связь между этими и Понти? О чем говорил Нэслюнд? Было ли что-нибудь или же это ваши обычные догадки? - спросил Юнгдаль. Он не питал никакого доверия к полицейским способностям шведской службы безопасности.

- Я лично непосредственной связи не заметил, просматривая бумаги. Но сегодня вечером Аппельтофт поработает с ними, и если есть что-нибудь - разрешаю чертыхнуться, - то он найдет. Я отвезу тебя домой или ты меня?

Юнгдаль жил рядом с площадью Вэстербрунплац, и туда они доехали молча. Оба полицейских доверяли друг другу, но Юнгдаль - человек из "открытой службы", на что сам иронически указывал несколько раз, - чувствовал, что в СЭПО его держали подальше от важной информации, и поэтому думал, что самому ему не получить ответа на "важные" вопросы и что именно это делает его "плохим полицейским". Но согласиться с этой мыслью ему было трудно.

Фристедт прекрасно понимал, о чем думал Юнгдаль, и поэтому у него тоже было плохое настроение.

Они расстались у дома Юнгдаля. Фристедт сел за руль и отправился к себе на Бромму. Жена еще не спала. Но в термосе был чай, а в холодильнике бутерброды, завернутые в фольгу.

Жена удивленно взглянула на кипу газет под мышкой у мужа.

- Все так плохо? Неужели тебе придется сейчас читать о себе в прессе?

- Тут не обо мне. Я просто хотел посмотреть, что Нэслюнд приказал своим парням написать. Все это какая-то чушь, но надо же знать, что пишут.

Наливая себе чаю, он рассказывал жене о грустных событиях дня. С различными бумагами ему пришлось мотаться от Нэслюнда к прокурору Тринадцатого отдела суда, чтобы урегулировать бюрократические процедуры на право прослушивания телефона. Прокурор не имел никаких возражений против четверых пропалестинских активистов, но пятый телефон принадлежал одному из самых известных в стране журналистов (Фристедт не назвал его имени жене, да она и не спрашивала), и тогда он зажал уши. Прокурор хорошо представлял себе, что следующим шагом Нэслюнда станет требование задержать его, а за это отвечать будет уже прокуратура. Его волновало, очевидно, именно это, а не подслушивание. Вот на такие глупости и ушли вся вторая половина дня и начало вечера.

Фристедт вздохнул и начал рыться в газетах. Он прекрасно знал, каким журналистам "фирма" доверяла, и, перескакивая через все остальное, искал их имена.

Вопрос заключался не в том, чтобы просветить самого себя, о чем его так и не проинформировали, ему просто хотелось узнать, какую картину нарисовал Нэслюнд и как он ее "разукрасил". У журналистов, работающих на "фирму", оказалась одна и та же версия и в "Экспрессен", и в "Свенска дагбладет". Шведское посольство получило по телефону угрозу от какой-то еще неизвестной палестинской террористической группы в Бейруте. Если Швеция не прекратит выдворение палестинских беженцев, то Швецию "потрясут акты возмездия". Указывалось также, что Аксель Фолькессон был в СЭПО именно тем человеком, который решал, каких арабов следует выдворять из страны, а каких нет.

Фристедт задумался. Жена сидела напротив него и вязала. Она знала, что еще пригодится ему.

- Поправь меня, если я ошибаюсь, - сказал он, - но не кажется ли странным, что палестинские организации в Бейруте хотели бы, чтобы палестинцы, бежавшие в Швецию, оставались здесь? Или, наоборот, они хотели бы получить обратно своих людей?

- Конечно, если только они не посылают их сюда, чтобы создать свое эмигрантское движение, - ответила жена, не отрываясь от вязания.

Фристедт продолжал читать.

- Не могла бы ты достать энциклопедию и открыть на арабском алфавите? - повеселел он.

Жена поднялась, не сказав ни слова, принесла энциклопедию и полистала ее.

- Вот, - сказала она. - Ну?

- Как называется буква "д" по арабски?

- "Даал", с долгим "а".

- Но это, конечно же, может быть всего-навсего перевод, - продолжал веселиться Фристедт, разглядывая аквариум с пираниями, всегда так восхищавшими их сына.

В "Экспрессен" человек из "фирмы" написал, что СЭПО располагает достоверными сведениями о том, что на ближайшее время намечена арабская террористическая операция под названием "план Даал". А "даал", объясняется далее, ничего особенно не говорит, поскольку это всего лишь арабское обозначение буквы "д".

Хотя этот Хамильтон сказал ведь, что там было "далет" и что это на иврите тоже буква "д".

- Значит ли это, что ты хочешь посмотреть букву "д" на иврите? "Д" на иврите называется "далет".

Фристедт почувствовал себя в ловушке, и настроение испортилось. Он ведь раскопал меньше всех в группе.

Аппельтофт сидел за кухонным столом и со смешанным чувством читал документы, помеченные зеленым штампом "Секретно". Это означало, что "пешки", к которым он причислял и себя, обычно не имеют права знакомиться с содержанием таких бумаг. Нэслюнд поставил свою подпись под милостивейшим разрешением группе следователей отдела по делу Фолькессона ознакомиться с ними и проследить связь между шефом международного отдела "Дагенс эхо" и четырьмя находившимися под особым наблюдением молодыми пропалестинскими активистами в Хэгерстене. Нэслюнд рассортировал материал в "педагогическом" порядке, и Аппельтофт как раз успел просмотреть первую папку. Он, честно говоря, даже не знал, чему и верить. Все казалось фантастичным. Но он чувствовал какую-то взаимосвязь.

Десять лет назад несколько "фальшивых" журналистов с левоэкстремистским прошлым проводили операцию в самых влиятельных средствах массовой информации в стране. Они систематически внедрялись на ключевые позиции, и самым пугающим, согласно отчету, было то, что они выступали как настоящие журналисты.

Внедрение началось сразу же после 1975 года, когда сильная "левая" волна накатила на Швецию, как и на западноевропейские страны. И одна очень небольшая группа с "подозрительными" связями - этого нельзя отрицать - в течение нескольких лет сумела занять такие посты прежде всего на Шведском радио. У большинства внедренных было общее прошлое - газета "левых" "Фолькет и бильд/Культурфронт", которой несколькими годами ранее удалось ударить по самой чувствительной части разведслужбы министерства обороны.

Прежний редактор газеты стал сейчас руководителем одной из крупнейших общественных программ телевидения 1-го канала. Другой, тогда член правления газеты "Фолькет и бильд/Культурфронт", возглавляет такую же программу 2-го канала. Журнальным приложением к программе новостей "Раппорт" руководит женщина, которая сейчас замужем за членом редакции этой газеты, в прошлом оба они были сотрудниками газеты "Норшенсфламман", получавшей поддержку из Советского Союза. А ее муж каким-то образом стал редактором отдела культуры газеты "Экспрессен".

Самый важный в этой цепочке, конечно же, Эрик Понти. Он был свободным журналистом в "Фолькет и бильд/Культурфронт" в тот период, когда газета ударила по военной разведке, а сейчас он - шеф международного отдела в "Дагенс эхо".

Статистическая подтасовка того, что все это случайно, очевидна. Ведь речь идет о круге друзей минимум в десять человек, которые, появившись в 1975 году из ниоткуда, через десять лет стали сильнейшей командой в средствах массовой информации в стране.

Никаких объяснений тому, как это могло случиться, не было. В отчете лишь констатировалось, что внедрение проводилось такими искусными средствами, что найти внутренние связи было невозможно. Например, бюрократическая машина найма сотрудников на 1-й и 2-й каналы телевидения совершенно различна, однако группа проникла на оба канала. А радио в том, что касается найма на работу, вообще не имело никаких организационных связей с телевидением. При этом коротко, но ясно отмечалось, что все проведено "необычайно умело" и внятных объяснений самого "метода внедрения" нет.

Автора отчета больше всего беспокоило то обстоятельство, что все это время членам группы удавалось маскироваться под "настоящих журналистов". Они просто-напросто выступали с такой поразительной компетентностью, что в последние годы укрепили свои профессиональные позиции и таким образом стали обычными журналистами, никогда не раскрывавшими своих истинных целей.

Последнее повергло Аппельтофта в уныние. Если эти люди, тесная связь которых между собой объективно подтверждается (и отбросить этого нельзя), выступали так убедительно, как настоящие журналисты, то не означает ли это, что они с самого начала и были журналистами?

Отчет был подписан Нэслюндом и самим Почтальоном, то есть главным шефом "фирмы", который очень редко занимался внутренними делами отделов. Но этот отчет направлялся правительству и касался "расплывчатых" предложений о мерах борьбы с "группой внедрения". И, конечно же, предложения были отвергнуты.

Но здесь же прилагалась вырезка из газеты "Экспрессен", в которой журналист, явно выполнявший заказ "фирмы", цитировал Почтальона в той части, где тот в нескольких туманных словах выражал свои опасения в связи с проникновением на Шведское радио подобных людей и указывал, что в данном случае самое опасное, что им удавалось выступать как настоящим журналистам. На копии сохранились пометки от руки, подтверждавшие, что эти меры не будут приняты, но что группа замечена и о внедрении известно. Затем стояло нечто маловразумительное: мол, на рынке труда создаются юридические препятствия для применения прямых мер против условий найма в группу.

Аппельтофт догадывался, что это, очевидно, означало: "фирма" действительно обращалась к правительству с просьбой уволить самых известных в стране журналистов радио и телевидения с мотивировкой, что они были тайно внедренной коммунистической группой.

Нетрудно было догадаться, что это предложение натолкнулось на сопротивление политиков, стоявших как утес.

О трех журналистах имелись особые отчеты и докладные записки, но очень уж куцые. Тот из них, кто был шефом редакции "Факт" на ТВ-1, имел контакты с различными западногерманскими террористами. Здесь имелись "доказательства", в том числе различные фотографии будущего работника телевидения на митингах солидарности в Стокгольме против жестокого обращения западногерманского государства с захваченными западногерманскими "террористами". Многие из людей, запечатленных на этих фотографиях, были осуждены как террористы или застрелены в момент захвата и т. п.

Два других журналиста, на которых были составлены специальные справки, - Эрик Понти и один из шефов международной программы новостей "Раппорт". В 60-е годы они выступали и как редакторы газеты "Палестинский фронт". Они хорошо знали друг друга и три или четыре раза вместе ездили на Ближний Восток. Так что двое из бывших активистов пропалестинского движения добились решающего влияния на внешнеполитические передачи по радио и телевидению. Человек из "Раппорта" был, кроме того, что особо подчеркивалось, евреем и бегло говорил на иврите.

Аппельтофт отложил все, кроме того, что касалось Эрика Понти.

Отчет о curriculum vitae[30] выглядел вроде бы совершенно нормально.

Студент Высшей торговой школы, в 1967 году перешедший в Высшую школу журналистов. В том же году он участвует в образовании пропалестинских групп и начинает издание газеты "Палестинский фронт". Затем обычные поездки в Ливан и Иорданию; наконец, сведения о получении спецподготовки в лагерях нерегулярных войск.

Аппельтофт усомнился в пункте о спецподготовке, который всегда почти автоматически приписывалась всем. Часть девушек в этих группах вынуждена была ползать под проволочными заграждениями и даже делать несколько выстрелов из пистолетов-автоматов во время посещения лагерей - это бесспорно входило в modus operandi раннего палестинского движения.

Но во время службы в армии Понти прошел курсы снайперов и младших офицеров. Учили этому довольно основательно. Понти получил лицензию на четыре охотничьих ружья - вот это куда интереснее! - два дробовика, один с опорой, калибр 12, и одна двустволка, калибр 16.

"Косули, зайцы и птицы, - подумал Аппельтофт. - А дальше?"

Одно на оленя - "Винчестер-308". При этом настойчиво подчеркивалось, что патроны к нему такие же, какие в шведской армии используются для автоматов-карабинов АК-4. Хорошо, но какое это имеет значение, если их свободно мог купить кто угодно? Хотя, возможно, последнее оружие в перечне интереснее. Револьвер, калибр 22, занесенный в лицензию как оружие, используемое для пристрела подбитого животного, попавшего в капкан.

Неплохой подбор оружия, как и у любого охотника, к тому же за плечами безупречная служба в армии. Но "левых экстремистов" на повторный курс в армию по возможности не призывали.

А дальше еще интереснее. Понти считали "шефом безопасности" в пропалестинском движении. В течение целого ряда лет, с 1969 по 1975 год, именно Понти разоблачал одного провокатора за другим в пропалестинском движении, и были основательные подозрения, что Понти приложил руку к атакам газеты "Фолькет и бильд/Культурфронт" на информаторов министерства обороны в различных левых организациях. Считалось также, что именно Понти нашел человека из IB в руководстве пропалестинских групп, но он почему-то предпочел остаться в тени.

Более того, были явные доказательства тому, что именно Понти вычислил одного шведа, которого израильтяне ввели в пропалестинские группы, чтобы начать какие-то вооруженные акции (надеясь, естественно, что в последний момент все будет разоблачено и это свяжет руки проарабским экстремистам, а, стало быть, это не только изолирует их и затруднит вербовку, но и сузит возможность для актов насилия).

Трудности захвата пропалестинских активистов в конце концов заставили израильскую разведслужбу заслать в одну из их групп профессионально обученного агента. Эта операция была превосходно подготовлена.

Сначала через нескольких шведских свободных фотографов израильтяне распространили сведения об одном американском солдате, отказавшемся воевать против Вьетнама и бежавшем из Сайгона, чтобы присоединиться к "Аль-Фатх" в Бейруте. Он был схвачен как единственный выживший участник палестинского рейда через границу между Ливаном и Израилем. По дальнейшей легенде этот американец должен был быть размещен в тюрьме Рамле в Израиле, но израильтяне не захотели отдать его под суд, поскольку он был американским гражданином. Вместо этого они намеревались отправить его в какую-нибудь европейскую страну, откуда его не могут выслать обратно в США, где вся эта история всплыла бы наружу.

Аппельтофт сидел с копией израильских проездных документов в руках - обычный израильский паспорт с текстом на французском и иврите, № 101375. Имя этого человека было Бен Тевел, а американское, как утверждалось, - Ричард Холмс, из небольшого городка в Индиане.

Израильтяне сумели распространить историю об американском палестинском герое среди датских пропалестинских активистов, и, следовательно, само внедрение прошло через Данию.

Израильскому агенту удалось сначала "бежать" в Данию и получить там защиту датчан. Но потом датчане, как и ожидалось, решили, что оставлять американского отказника, дезертира в стране, входящей в НАТО, слишком большой риск. Поэтому они обратились к своим товарищам в Стокгольме, уведомили о прибытии американца и попросили шведов позаботиться о нем. До этого момента операция прошла отлично.

А затем все лопнуло в несколько часов. На Центральном вокзале в Стокгольме этого человека встретил не кто иной, как Эрик Понти.

Продолжение истории было описано в извлечении из письменного отчета самых израильтян. Сначала Понти устроил израильтянину допрос, когда, где и почему, какая тюрьма и так далее. Это тоже было предусмотрено израильтянами, и их человек не был "любителем".

Не ясно, возникли ли у Понти подозрения уже тогда. Но через какой-то час он привел израильтянина в большую квартиру рядом с площадью Норра Банторьет, в своего рода "семью-общину" левого толка. Поначалу все как будто шло нормально. Но потом Понти попросил одного "неизвестного" палестинца продолжить допрос в комнате поменьше. Допрос касался почти исключительно условий в тюрьме Рамле, кто там сидел и в каком коридоре, как выглядел и так далее. По мнению израильтянина, пока в его рассказе все еще не было ошибок.

Затем палестинец и Понти пошептались о чем-то, и Понти заявил, что пора уходить, спустился с израильским агентом к стоянке такси, как раз под окнами квартиры. Пока они ждали такси, Понти спокойно, но не терпящим возражения тоном объяснил, что если попытка внедрения произошла в Бейруте, то путешествие на такси закончится смертью израильтянина. Понти попросил его передать привет своим хозяевам и сказать им, что следующий агент скорее исчезнет, чем вернется с дружескими приветами. Но перед тем как оставить израильтянина, Понти показал на оружие в кармане пиджака и потребовал, чтобы в течение десяти часов он исчез из Стокгольма. Иначе придется взять назад предложение о гарантии безопасности, что для последнего сводит на нет возможность живым отправиться в обратный путь.

Израильский разведчик принял угрозу всерьез и немедленно раскололся; он направился к ближайшему телефону-автомату и позвонил по номеру, которым имел право воспользоваться только в крайнем случае.

Израильтяне попросили шведскую полицию об охране своего человека до следующего утра, когда он улетит обратно в Израиль.

Три года спустя Понти оказался замешан в другом столь же запутанном деле. Израильтяне напали на след одного из курьеров "Черного сентября", Камаля Бенамане, который отправился в Стокгольм, чтобы вместе с одним из самых непримиримых палестинских террористов, Али Хассаном Саламом, подготовить убийство посла Израиля в Стокгольме Макса Барона.

Израильтяне сумели каким-то образом получить об этом превосходную информацию. Какого-либо повторного подтверждения не требовалось, поскольку они тут же отправили в Скандинавию группу специалистов, чтобы предупредить убийство.

След привел сначала к пропалестинским группам в Стокгольме, потом и к Понти. Затем два палестинца сделали некий маневр, заставивший израильтян через Осло пополнить свою группу и отправиться в Лиллехаммер, где израильтяне и застрелили не того человека; тем временем и Бенамане, и Салам сидели в Стокгольме и разговаривали с Понти у него на квартире. После убийства в Лиллехаммере оба палестинца бесследно исчезли.

Согласно приложенному комментарию, составленному шведами, израильская операция, во всяком случае, имела и положительную сторону, поскольку благодаря ей напуганные террористы убрались из Скандинавии. Помощь, которую палестинцы получили от Понти, не могла быть доказательством для суда. Контроль за телефоном и другие мероприятия не дали никаких результатов.

Общие выводы заключались в том, что Эрик Понти - человек, отвечавший за шведскую поддержку и советы палестинским террористам, готовившим операцию на шведской земле.

Уже пять-шесть лет Аппельтофт занимался анализом "модус операнди" - спокойной обработкой и систематизацией поступающих сведений о поведении террористических и других подпольных организаций. И до этого вот момента за кухонным столом он считал маловероятным, что ему еще удастся столкнуться с двумя совсем новыми проявлениями оперативной деятельности.

Группа журналистов, которые "вовсе не были журналистами, но обладали достаточной компетентностью, чтобы добиться в этой области самых влиятельных позиций". В чем же смысл, для чего все это? Если они даже умели "компетентно" скрывать свои подлинные намерения, комментировать события в мире так, что их мнение совпадало с мнением других настоящих журналистов?

А Понти принадлежал к этой тайной организации. Так почему же только он поддерживал оперативную связь с иностранными террористами?

К тому же Понти вышел из пропалестинского движения примерно в то время, когда стал репортером "Дагенс эхо". Такой же путь проделали и другие члены группы. И все это, согласно отчетам с грифом "Секретно", было связано с желанием группы оторваться от своего экстремистского прошлого. Это можно считать логичным.

Но это и не позволяло решиться на что-нибудь серьезное. Ведь связи Понти с четырьмя активистами в Хэгерстене неубедительны. Понти и старший из четырех, Нильс Густав Сунд, состояли в одном списке делегатов конгресса пропалестинского движения в 1975 году. А это, вероятно, доказывало, что они знали друг друга.

Ну и что дальше?

Аппельтофт почувствовал себя в дураках. Он подлил в чашку остывшего кофе и, взяв ручку, попытался нарисовать узор, который, по мнению Нэслюнда, явно присутствовал в отчетах с зеленой печатью.

Итак, тайная группа лжежурналистов пробирается на радио и телевидение и начинает работать, словно они настоящие журналисты. Связь между членами группы тоже несомненна, и тут невозможно говорить о случайности. И все же еще десять лет назад эта группа считалась элитарной в особом секторе левых организаций страны. Цель такой далеко идущей операции неясна.

Эрика Понти больше всех остальных можно связать с палестинским терроризмом, но в таком случае его функции прежде всего наводят на мысль о каком-то виде контрразведки левых сил.

Посещение Понти Осло тоже вроде бы ясно. Именно там он был через несколько часов после убийства Фолькессона.

Но что общего между Понти и четырьмя из Хэгерстена? Можно было лишь утверждать, что он их знал.

Понти умеет обращаться с оружием, и у него была возможность назначить тайную встречу с Фолькессоном.

А мотив?

Девушка из магазина швейных принадлежностей могла попытаться пойти на контакт с Фолькессоном, чтобы предупредить его о предстоящей операции. Понти узнает об этом и, вместо того чтобы отменить ее, убивает шведского полицейского, а затем спокойно улетает в Осло да еще подшучивает над норвежскими полицейскими.

Аппельтофт растерялся. Всю свою жизнь он был полицейским - призыв в армию, короткая учеба, назначение на должность деревенского полицейского. Уже более тридцати лет он тренировал себя отличать доказуемое от недоказуемых гипотез, но сейчас концы с концами не сходились. Он разглядывал папку с нэслюндскими отчетами на кухонном столе. Было что-то еще, что Нэслюнд скрывал. Все это выглядело неубедительно, а кое-что и странно.

Два человека - минимум два - знали обо всем. Но допрашивать Понти первым было бы невозможно. Положение Понти на Шведском радио делало его во многом неприкосновенным, его не вытащить на неприятный допрос просто так.

А девушка из Хэгерстена? О чем она пыталась предупредить Фолькессона? Да, она единственная, кто может помочь продвинуться дальше. Логический вывод, Аппельтофт понимал это, но альтернативы не видел. Он начал собирать кипы бумаг. Было уже поздно.

Руар Хестенес сначала не понял, отчего он проснулся посреди ночи. Завернувшись в простыню, жена спала возле него, может, она во сне толкнула его? Но тут он опять услышал телефонный звонок. Он повозился с лампой на ночном столике, потом взял трубку.

- Да, Хестенес.

- Это Матиесен, извини, что так поздно звоню. Какое у тебя осталось впечатление от этого шведа, Хамильтона?

Прежде чем ответить, Хестенес попробовал привести свои мозги в нормальное состояние.

- А-а. Немного сноб, писака какой-то. Довольно ловкий и обстоятельный, но не полицейский, если ты понимаешь, что я имею в виду. А что?

- Да так, случилось небольшое несчастье. Один из парней из полиции по борьбе с терроризмом пробрался к нему в номер вечером. Они подумали, что там что-то неладно, и говорят, что не успевали предупредить его. Он чуть не убил Кнута Хальворсена. Тот сейчас лежит в больнице. Мне просто было интересно, что ты о нем думаешь.

Руар Хестенес ничего не понимал.

- Н-да, - сказал он, - вот тебе и писака. А как Хальворсен?

- Не очень. Извини. Я просто думал, что у тебя есть какие-нибудь объяснения всему этому. И хотел понять, что он за человек. Спокойной ночи.

Хестенес лежал и размышлял: Хальворсена хорошо знали в полиции, он сам да и большинство коллег считали его одним из самых жестких в стране полицейских. Поэтому он и угодил в полицию по борьбе с терроризмом. Ну а эта фигура из высшего света с крокодиловым поясом? Нет, непонятно.

Матиесен же продолжал держать руку на телефонном аппарате, но потом решил, что не будет звонить в Стокгольм. Никаких причин жаловаться не было, просто любопытство. Матиесен улыбнулся.

В полиции по борьбе с терроризмом существовало распространенное мнение: они, и только они, крутые парни, а у службы наблюдения маловато стоящих людей. Хамильтон, правда, швед, однако и он всего лишь сотрудник службы безопасности, просто обычный "безопасник".

Но пройдет не так уж много времени, и у Матиесена появятся серьезные причины, чтобы изменить свое мнение. В следующий раз, когда он натолкнется на имя Карла Хамильтона в отчетах шведских коллег, речь будет идти о самом кровавом столкновении, в котором когда-либо приходилось участвовать скандинавской полиции безопасности.

Карл Хамильтон запер отчеты в бордовый портфель с кодовым замком и погасил свет в гостиничном номере. На этот раз никто из коллег не должен был его беспокоить. Самолет улетал рано утром, оставалось всего несколько часов.

Он попытался суммировать прочитанное, но это было нелегко. По крайней мере не очень ясно. Поводом интереса норвежцев к Понти как к террористу послужили всего лишь шведские отчеты, причислявшие Понти к таковому, причем его считали влиятельным террористом с массой подтвержденных связей, начиная от "Черного сентября" до Ливии. Понти прожил там полгода, не представив никаких журналистских репортажей или других доказательств, кроме встречи с Каддафи.

Было много веских доказательств его оперативной деятельности, обезвреживания различных провокаторов в антиимпериалистическом движении за последнее десятилетие. Кроме того, Карл Хамильтон был уверен, что встречался с ним. В то время в движении левых не было тайной, что и иностранные, и шведские службы безопасности всяческими способами пытались засылать своих людей в различные группировки левых. И Понти действительно играл значительную роль в защите против такого внедрения, это знал каждый клартеист.

Но выслеживание и разоблачение шпионов и информаторов - деятельность оборонительная. Совсем иное дело - осуществление наступательных операций. Ядро левых, владевшее антиимпериалистическими организациями и газетой "Фолькет и бильд/Культурфронт" (вот куда можно было бы причислить Понти), придерживалось очень ясной, продуманной политики, когда дело касалось "вопроса об индивидуальном терроре". Идеологической поддержкой этому была полемика Ленина с ранними русскими анархистами, чья линия осуждалась как реакционная. Но было ли это известно отделу безопасности? Тут что-то не состыковывалось.

Кроме того, данные, полученные в Осло, нисколько не подтверждали, что Понти - убийца. Улики явно не совпадали в одном, решающем и определенном: джинсы вместо небесно-голубых манчестерских брюк. А еще эта шутка с работниками отдела безопасности в аэропорту Форнебю.

Карл никак не мог заснуть. Он чувствовал себя глупо, поскольку был уверен, что явно что-то проморгал.

Глава 5

Карл приехал прямо из аэропорта Арланда через сорок пять минут после того, как Фристедт и Аппельтофт пришли к общему мнению о дальнейших шагах в расследовании дела. Если, конечно. Карл еще раз не вынырнет с какими-нибудь неожиданными сведениями. Оба старших полицейских не очень-то были в этом уверены, но все же решили заключить пари. Аппельтофт поставил десятку на то, что Карл ничего существенного из Осло не привезет; Фристедт спорил больше ради самого спора, он не очень-то был убежден в обратном.

- Мы поспорили, - сказал Аппельтофт, протягивая Карлу пластиковую чашку с кофе и пакет с сахаром, - так что давай покороче.

Карл не спеша размешал пластиковой ложечкой два кусочка быстрорастворимого сахара, а потом заговорил.

- Можно и очень коротко, - начал он. - Во-первых, наблюдение велось так, что любой мог обнаружить преследование. Все делалось по-дилетантски или слишком малым количеством людей, а может быть, и то и другое. Но факт остается фактом. Во-вторых, на нем были не джинсы, а совсем другие брюки, в этом по крайней мере твердо уверен полицейский, писавший отчет. И еще... выводы уже почти готовы. Если бы он сменил брюки, то сменил бы и куртку, ведь она гораздо больше бросается в глаза. В-третьих, они так и не знают, зачем он приезжал в Осло и что делал там, поскольку большую часть времени он оставался вне их поля зрения. А это, черт возьми, могло быть что угодно. В-четвертых, я так и не понял его шутки со своими преследователями. Она явно была проделана не ради приобретения алиби, ведь он летел по билету на собственное имя. Так убийца себя не ведет. По крайней мере, насколько я понимаю. Итак, в багаже у меня нет ничего, что могло бы подтвердить гипотезы Шер... Нэслюнда.

Фристедт достал десять крон и протянул Аппельтофту, а тот не без удовольствия засунул их в нагрудный карман пиджака.

- Мне кажется, выводы безупречны, - сказал Аппельтофт.

У коллеги при департаменте иностранных дел Фристедт уже проверил данные о телефонной угрозе палестинцев посольству в Бейруте и о существовании какой-либо связи между этой угрозой и тем, что Нэслюнд разрешил напечатать в газетах "Свенска дагбладет" и "Экспрессен". Но угрозы как таковой не было. Посольство каждую неделю регистрирует до двадцати разговоров, содержание которых можно охарактеризовать как угрозу. На прошлой неделе, например, собирая "урожай", наткнулись на такой звонок: если такой-то и такой-то палестинец не получит разрешения остаться в Швеции, то против самих же полицейских начнутся террористические акции. Однако в посольстве пришли к выводу, что это был нажим родственников названных палестинцев, которым эти родственники оказали медвежью услугу. У палестинского движения нет достаточных причин угрожать шведскому посольству, как и нет причин желать увеличения числа беженцев.

Потом, с этими "даал" или "далет" - на арабском это или на иврите? Что точно говорила эта израильтянка, офицер безопасности?

Карл задумался. Она сказала, что это на иврите. План назывался "план Далет". Она сказала об этом очень охотно, полагая, что рано или поздно Карл все равно узнал бы. Иными словами, на арабское происхождение термина не было ни единого намека.

- Звони ей, - сказал Фристедт, - звони ей сейчас же.

Карл сомневался.

- Да, но не очень-то вероятно, что она...

- Попробуй, во всяком случае. Звони сейчас и отсюда, - сказал Фристедт и протянул Карлу телефонный аппарат.

Телефонный разговор был очень коротким. Посольство сообщило, что Шуламит Ханегби уехала в Израиль по очень спешному личному делу и ее не ожидают в Стокгольме раньше чем через три месяца.

- Да-а, вот так-то, - вздохнул Фристедт. - Возникает вопрос: удастся ли Шерлоку Холмсу развить нам свой тезис об этих "даал" и "далет" и "угрозах" посольству? Откровенно говоря, сомневаюсь. Хочешь поставить новую десятку? А, Аппельтофт?

Аппельтофт буркнул что-то о "справедливости", учитывая результаты предшествующего пари.

- Хотя можешь сразу же забрать свою десятку, пока мы не забыли, - продолжил он и через стол протянул купюру Фристедту, а тот с удовольствием засунул ее в карман.

И все же оставалась масса подозрений, связанных с Понти и его товарищами, это понимали все. Хотя уцепиться было не за что и не на что было опереться, это тоже все понимали.

- Значит, у нас единое мнение о предложении, которое мы сделаем Шерлоку через десять минут, - сказал Фристедт Карлу. - Хорошо, что мы едины. Но все же скажи, что ты сам-то обо всем этом думаешь?

У Карла уже не было никаких сомнений.

- Предложение действительно умное. Девушку надо тактично спросить, зачем ей нужен был контакт с Фолькессоном. Если гипотеза правильна и она действительно хотела предупредить Фолькессона о чем-то, то она и сейчас расскажет об этом; а если гипотеза ошибочна, то хотя бы поймем в чем.

Но на встрече с Нэслюндом их предложение не прошло. Напротив, на большом совещании было принято решение увеличить следственную группу на пять или шесть специалистов по ведению допросов и на два человека - для расширения телефонного прослушивания.

Фристедт холодно сообщил о результатах работы своей группы. При этом, как и большинство присутствовавших, он не мог не отметить недовольства Нэслюнда, но заставил себя выложить все. Выводы: нет никаких улик о связи подозреваемого преступника и четырех левых активистов в Хэгерстене. Было бы, конечно, особенно интересно допросить подозреваемого преступника кое о чем, но какой-либо приемлемой юридической основы для его задержания, по мнению следственной группы, нет. Таким образом, надо подобраться к девушке, имевшей контакт с Фолькессоном, не брать ее, а поговорить с ней, инспирировать неформальный допрос - на этом Фристедт и закончил.

- И как вы представляете себе эту операцию? Кто поговорит с ней и как? - поинтересовался Нэслюнд, раздраженно зачесывая волосы от висков назад.

- Я, - сказал Карл и тут же раскаялся, увидев враждебный взгляд Нэслюнда и косые улыбки остальных.

- А-а, вот как? - демонстративно тихим голосом спросил Нэслюнд.

- Я моложе других, соответствующая одежда и так далее. Кроме того, все четверо у нас под колпаком, значит, удобный случай возможен, просто надо подождать.

- Н-да, - сказал Нэслюнд, засовывая расческу в карман, - возможно, предложение не так уж нелепо, но сейчас все зависит от результатов ТК. Подождем немного, не будем рисковать и хватать всех четверых.

- А каков результат прослушивания или это тайна для нас, полицейских? - с самым невинным видом спросил Юнгдаль.

Нэслюнд выдержал свою обычную драматическую паузу.

"Мрак", - подумали собравшиеся. Но никто не помог разрядить обстановку и не задал ни единого вопроса.

- Сегодня ночью мы получили явное доказательство их связи с палестинской группой в Упсале; мы еще раньше засекли это при расследовании дела, касающегося исполнения закона об иностранцах в особых параграфах, связанных с насильственной смертью, и так далее, и так далее. Сейчас мы обрабатываем материал, но вполне возможно, что нам удастся одним ударом убить нескольких зайцев и мы сможем решить этот вопрос одновременно с вопросом об их выдворении.

Карл обратил внимание на то, что Аппельтофт и Фристедт обменялись короткими многозначительными взглядами: дескать, значит, дьявол на свободе.

- Положение, таким образом, не так уж плохо, - с энтузиазмом продолжал Нэслюнд. - Мы одновременно наносим удар по террористам в Упсале и их поддержке в Хэгерстене, надо только получить достаточно материала через ТК. В наших руках вход в каналы двадцати телефонов, а разговорчики льются рекой. Так что мы сможем заполучить не только эту девушку, но и ее дружков. Если нам удастся их задержать и найти что-нибудь при домашнем обыске, то материала для разговора с ней будет более чем достаточно.

Нэслюнд никого не заразил своим энтузиазмом. Полицейские либо упрямо смотрели в стол, либо рисовали круги в чистых блокнотах.

- Разве прокуратура не потребует больших оснований для удара по Хэгерстену? - тихо спросил Аппельтофт, не глядя на Нэслюнда. - Я имею в виду отсутствие связи между теми, в Хэгерстене, и подозреваемым преступником. Значит, нет оснований для задержания, а отсюда и для домашнего обыска?

Подобное возражение с таким же успехом мог привести и адвокат. Аппельтофт в своих рассуждениях явно опирался на закон. Да, шведская полиция имеет право вызвать на допрос кого угодно. Но для применения так называемых "средств насилия", например домашнего обыска, необходимо, как правило, иметь разрешение на задержание, а для этого требуются доказательства совершения преступления.

Но Нэслюнд не смутился.

- Я сам пятнадцать лет был прокурором, - начал он. ("И это закончилось блестящим задержанием человека из Юккасйерви", - подумал Аппельтофт.)

- Я еще хорошо помню общие сведения раздела по судебному процессу из учебника для полицейских школ, извини меня, Аппельтофт, - продолжил Нэслюнд уже почему-то враждебным тоном. - А что касается оснований, то этим я как раз и занимаюсь сейчас. Не больше чем через час вы получите об этом мой отчет. Так что в ближайшее время следует начать практическую подготовку ударов по Хэгерстену и Упсале.

Обсуждать чисто практическую подготовку было легче, ей-то и посвятили оставшиеся двадцать минут заседания. Все "специальные силы" были учтены и поделены на две группы: одна - для Хэгерстена, вторая - для Упсалы (в общей сложности более пятидесяти полицейских плюс так называемое "охранное" снаряжение и "оружейное" подкрепление - бронежилеты, стальные шлемы и автоматы вместо пистолетов). Ради пресечения возможных беспорядков улицы решили перегородить сразу же после прохода группы захвата. Вопрос о временных рамках, естественно, был из самых существенных: все должно произойти точно в одно и то же время. И прочее, и прочее. Нэслюнд, казалось, готовил настоящую маленькую баталию.

- Я действительно кое-чего не улавливаю, - заявил Карл, уже когда он, Фристедт и Аппельтофт в угрюмом молчании пришли в свою крохотную штаб-квартиру.

Фристедт чуть заметно улыбнулся. Аппельтофт рассмеялся, но как-то горько.

- А-а-а, так-то ты заговорил, дружище! И ты полагаешь, что мы тут же введем тебя в курс дела? - сказал Аппельтофт.

- Во-первых, - не сдавался Карл, - нет никакой связи между упсальскими и здешними палестинцами, не так ли? Это же старое расследование, и речь шла совсем о другом?

- Точно, - заметил Фристедт.

- И, во-вторых, не слишком ли много - двадцать пять в бронежилетах против четверых спящих студентов?

- Тоже точно, - сказал Аппельтофт.

- На профессиональном жаргоне первое называется "Крёхер-лифтен" ("бесплатно проехаться с Крёхером"), - пояснил Фристедт. - Хочешь нанести удар посильнее - сделай это, руководствуясь немецким образцом. Нэслюнд не уступает своим немецким предшественникам. Когда "фирма" потащила Крёхера и других сумасшедших - или кто они там были, не знаю точно, - никогда не занимавшихся этим делом, она тут же втолкнула в поезд и пару палестинцев. Они, правда, ничего общего с лигой Крёхера не имели, но их тоже выдворили из страны. Так что сразу видно: "фирма" сама оплачивает свои расходы и пачками хватает террористов.

- Второе - для популярности Нэслюнда, - сказал Аппельтофт. - Мы втроем могли бы поехать в Хэгерстен двумя машинами и взять эту молодежь так, что даже соседи не заметили бы, и никаких проблем. Но вот, правда, в газетах ничего не будет.

- Не хватает аргументов - повышай голос и злись, так? - спросил Карл.

- Точно, - ответил Фристедт.

- Быстро усваиваешь, - добавил Аппельтофт.

- Но давайте успокоим себя вот чем, - продолжил Фристедт. - Ладно, пусть ему устроят шоу, а мы все же заполучим на допрос нашу девушку. Хоть узнаем побольше, нам ведь это действительно необходимо.

Они посидели молча, никому из них не хотелось снова начинать разговор. Им казалось, что их переиграли и, что тут ни выдумывай, ничего не изменишь. Энергичный Нэслюнд сделал свое дело.

- И все же интересно, - проговорил наконец Фристедт, обращаясь к Карлу, - значит, ты не человек Нэслюнда, а?

- О чем ты?

- Разве не он притащил тебя откуда-то на "фирму"?

- Формально за моим временным назначением сюда стоял Нэслюнд, но я не его ставленник, если ты это имеешь в виду.

- И ты даже не оканчивал полицейской школы?

- Нет, я сдавал экзамены в американском университете, и еще я в резерве флота.

- Х-м, - сказал Аппельтофт.

- У тебя специальное образование, да? - спросил Фристедт неожиданно прямо.

- Если ты продолжишь задавать вопросы, начнутся недомолвки. Вы мне нравитесь. Мы пытаемся делать общее дело, но я не могу отвечать, а ты, полагаю, не имеешь права спрашивать. Вы знаете много того, чего я не знаю, это очевидно, а я могу кое-что из того, чего вы не можете. Польза от этого может быть обоюдной, только не спрашивайте меня больше ни о чем, я не собираюсь вам лгать.

- Чепуха какая-то, - сказал Фристедт, - ты нас неправильно понял. Дело в том, что у нашего чертова Шерлока Холмса свой способ найма на "фирму": он набирает массу тявкающих "академиков", внешне похожих на тебя. А те все бегают к нему и доносят на всех и вся - СЭПО внутри СЭПО, можно так сказать. Аппельтофт и я сначала думали, что ты из них. В этом все дело.

- Теперь мы так не думаем, - заверил Аппельтофт. Вошла секретарша с конвертом и по всем служебным правилам протянула его старшему по чину полицейскому. В конверте была запись телефонного разговора между Нильсом Густавом Сундом (из дома) и Эриком Понти (со служебного номера Шведского радио). Три копии.

- Боже милостивый, - сказал Фристедт и раздал по экземпляру Аппельтофту и Карлу.

Во вводной фразе сообщалось, что разговор начался в 19.07 и был не очень долгим.

СУНД: Хэй, это Нильс Сунд, я звоню тебе по поручению пропалестинской группы в Стокгольме. Да ты, наверное, не знаешь меня, но мы встречались последний раз...

ПОНТИ (прерывает): Конечно, знаю. Ну, как там у вас дела?

СУНД: Не знаю, можно ли говорить вот так просто, может быть, они нас прослушивают.

ПОНТИ: А откуда ты звонишь, из дома?

СУНД: Да.

ПОНТИ: А, все равно, прослушивают или нет. Ближе к делу.

СУНД: Так мы считаем, что "Дагенс эхо" должна была бы разоблачить всю эту пропаганду. Ты понимаешь, почему я звоню тебе?

ПОНТИ: Конечно. А что бы вы хотели, чтобы я разоблачил?

СУНД: Пропагандистскую брехню, будто федаины убили этого комиссара из СЭПО. Газеты просто лгут.

ПОНТИ: Например.

СУНД: Ну, например, что ООП якобы угрожает шведским властям за то, что несколько палестинцев были выдворены из Швеции и отправлены обратно домой, я имею в виду - в Ливию. Ведь вся ложь только на этом и построена, не так ли?

ПОНТИ: Да, доказательств, что это палестинцы, у них нет, и это ясно, так что в этом будьте спокойны. Но сейчас я не могу что-либо сделать, надо просто ждать. Мяч в их руках.

СУНД: Но мы думали, что ты сможешь выступить по "Дагенс эхо" и сказать, что это всего лишь сэповская пропаганда, это же так?

ПОНТИ: Я уже сказал. Насколько я понимаю, у них вовсе нет никаких доказательств, а в этом случае так все и выглядит. Но вы должны понять мое положение.

СУНД: Что? Что ты такой хороший и больше не можешь поддерживать палестинское движение, потому что "Шведское радио объективно", или что оно за Израиль, или как?

ПОНТИ: Нет, все это не так. Просто положение сейчас таково, что инициативу должна взять сопротивляющаяся сторона; рано или поздно им придется выложить карты на стол, вот тогда можно будет и ударить. Я не могу сидеть здесь и гадать или критиковать болтовню Нэслюнда, распространяемую прессой, я должен опираться на факты.

СУНД: А что нам делать, как ты думаешь?

ПОНТИ: Решайте сами, у вас больше свободы, чем у меня. Я просто не могу выступить и высказать свое презрение к болтовне в прессе, даже если я уверен, что имею все основания для такого шага. Но, с моей точки зрения, они должны побольше наделать в штаны, совершить конкретные ошибки, вот тогда не я подставлю пальцы под удар, а они. Но пока что время мое не наступило.

СУНД: А если мы проведем несколько акций, вы сможете рассказать о них?

ПОНТИ: Вполне возможно, ведь "новостями" будут ваши взгляды, а не мои, я работаю только с фактами. Вот так-то. Успешных вам акций. А потом свяжитесь со мной. Посмотрим, как будут развиваться события и каким будет их следующий шаг.

СУНД: А мы, собственно, можем говорить об этом по телефону?

ПОНТИ: Мой телефон не прослушивается, по крайней мере рабочий. А ты в следующий раз звони с телефона-автомата, если так чувствуешь себя спокойнее, хотя какая разница, прослушивают они или нет. Никуда им с этим не выйти, просто пусть побольше думают.

СУНД: А как ты думаешь, кто убийца сэповского комиссара? Мог это быть палестинец?

ПОНТИ: Нет, я знаю об этом не больше, чем ты. Возможно, это так и не станет известным, но и смысла нет рассуждать на эту тему. Предпринимайте необходимые с вашей точки зрения акции, а потом звоните мне. На этом и кончим, ладно?

СУНД: Позвоню. Привет!

ПОНТИ: Привет!

После записи самого разговора дается примечание, и там приводятся некоторые возможные толкования.

Первый вопрос Понти - "Ну как у вас там дела?" - следует понимать так, что он знает о той или иной планируемой акции. Сунд не решается на прямой ответ, а интересуется, не прослушивается ли телефон, что настораживает Понти, когда тот затем интересуется, звонит ли Сунд с домашнего телефона. В последующем Понти дважды утверждает: "У них нет никаких доказательств" - значит, надо подождать, прежде чем представится возможность "ударить", но позднее. На беспокоящий активиста вопрос: "Не может ли полиция уже идти по следу убийцы?" - Понти спокойно заверяет, что "у них нет никаких доказательств" и что "убийца, очевидно, никогда не попадется". Затем он должен дать некий ясный для активистов сигнал, чтобы провести соответствующие мероприятия и выступить с какой-либо акцией. Вполне возможный вывод: события произойдут в самое ближайшее время.

- Последний вывод совершенно верен, - сказал Карл, увидев, что двое других закончили чтение. - Они проведут где-нибудь демонстрацию, например перед зданием газеты "Экспрессен", или акцию с листовками, или еще какой-нибудь спектакль - голодную забастовку палестинцев как протест против преследований, или что-то в этом роде: улягутся в спальных мешках на площади Сергеля, а потом позвонят Понти и предложат свои интервью.

- Почему ты так думаешь? - спросил Фристедт.

Карл заколебался. Он понимал, что не сможет в дальнейшем аргументировать свои выводы, если не объяснится.

- Потому что я сам участвовал в пропалестинском движении; дольше всего я участвовал в "Кларте", поддерживая палестинское дело, так что... во всяком случае, мы поступили бы так. Ничего странного - так мы всегда поступали, и это, вероятно, было само собой разумеющимся, как и для Понти.

- Ты был членом коммунистической организации? - спросил Аппельтофт слишком нейтральным тоном.

- Да. Но никаким шпионом я не был, если вы об этом думаете; я был обычным членом партии, и, кстати, это никакая не тайна для "фирмы", я фактически зарегистрирован в ее "картотеке неблагонадежных".

- Черт знает что, - сказал Аппельтофт.

- Давайте вернемся к делу, - предложил Фристедт. - Почему активист звонит именно Понти?

- Ничего странного. Понти - один из основателей пропалестинского движения в Швеции и, кроме того, шеф международного отдела "Дагенс эхо". Альфа и омега антиимпериалистического движения, с которым мы сейчас имеем дело. В ходе акций протеста против "Экспрессен" и других газет можно громко заявить о своих взглядах и проблемах, - раздраженно объяснил Карл. - Все элементарно.

- Ну а как расценить подозрительную уверенность Понти, что "никаких доказательств против убийцы нет"? Откуда ему это известно? - упрямился Фристедт.

- Думаю, что я могу ответить на этот вопрос, - вмешался Аппельтофт. - У Понти двадцатилетний опыт знакомства со способами работы служб безопасности; он ведь непосредственно знал, например, что произошло с Нэслюндом, я имею в виду, почему газеты писали всякую чепуху. Мы же никого не схватили, так что любой может рассчитывать на трудности при получении доказательств. Нам надо ясно понять: мы имеем дело с компетентным и очень умным человеком.

Их прервала секретарша с новым конвертом для Фристедта. Ни слова не говоря, он вскрыл его, несколько секунд читал, а потом бросил на груду бумаг, лежавших на столе.

- К черту, займитесь этим, а я в город совершать "должностной проступок", - сказал он и с явной неприязнью переправил бумаги через стол Карлу и Аппельтофту. Потом встал и ушел.

Карл бросил взгляд на бумаги. Это был отчет о планируемом рейде против шведского палестинского движения.

- From Sherlock Holmes with love[31], - сказал Аппельтофт. - Ты или я?

- Давай я возьму, нет, здесь ведь три экземпляра, возьмем каждый свой. Как ты думаешь, что теперь будет?

Аппельтофт вздохнул. Он слишком хорошо знал, что будет. И понимал, что это же знал и Фристедт, вот почему он так демонстративно покинул этот дом.

- Там пришли к выводу, что акции предстоят немедленно, и поэтому нацелились на палестинцев в Упсале. Считается, что удар произойдет в течение суток, полагаю, что примерно так, - сказал он устало.

- Но они же под наблюдением. Они ведь ничего не смогут предпринять без того, чтобы мы не заметили; они не смогут и шага ступить, чтобы мы не помешали им в этом; и, кроме того, получим доказательства, - возразил Карл.

- Ты так прав, так прав, - сказал Алпельтофт, потирая большим и указательным пальцами глаза. - Мне это нравится не больше, чем тебе, но, во всяком случае, одно хорошо. Мы сможем заполучить их, сможем допросить и узнаем немного конкретнее... У нас будут по крайней мере более точные сведения. Попробуй посмотреть на это так.

* * *

По дороге домой Фристедт слушал по радио в машине местные сплетни и пытался ни о чем не думать: "На мосту Вэстербрун перевернулся молоковоз. Частный центр вакцинации объявил забастовку. Движение за мир призывает на митинг протеста в стокгольмском Народном доме. За вчерашнюю ночь остановлены восемь пьяных водителей". Погода, как всегда, обычная.

Он вставил ключ в замок входной двери под звуки несшейся из гостиной рок-музыки; в прихожей ему показалось, что вся вилла вибрирует. Восемнадцатилетний сын лежал на софе прямо в ботинках, курил и смотрел в потолок - сам себе хозяин.

- БУДЬ ЛЮБЕЗЕН, ПРИГЛУШИ ЗВУК! - прокричал отец, проходя мимо гостиной и даже не притворяясь, что не замечает облаков дыма; ему не хотелось возобновлять старую, набившую оскомину дискуссию. Обе дочери уже выпорхнули из гнезда, одна стала стюардессой и вышла замуж за летчика, другая изучала медицину в Умео, и дом стал слишком большим. Они даже подумывали продать его: в старости лучше жить просто в квартире.

Он разделся, принял душ и решил побриться. "Старею, старею". Бреясь, он старался не разглядывать себя.

- Это правда, что ты охотишься на убийцу полицейского?

Сын стоял в дверях в ванную. На этот раз вопрос звучал не иронично, не как обычное: "Ну, сколько шпионов поймал сегодня, па?" - вопрос, на который он должен был получить отрицательный ответ.

- Пойди сядь, я приду, как только помоюсь, - ответил Фристедт, чтобы потянуть время. Ему не хотелось отказывать сыну, раз тот спросил серьезно, но он и не хотел раскрывать своему гимназисту государственные секреты. Он побрился, помылся, обвернулся полотенцем и вошел в гостиную. Сын стоял у аквариума.

- Садись, - сказал коротко отец.

Они сели друг напротив друга; он заметил синяк под левым глазом сына.

- Что с глазом?

- А-а, один идиот все время болтал: мол, стреляйте в сыщика, стреляйте в сыщика.

- Ты что, подрался в школе?

- Да, но это ничего. А все-таки это правда?

- Кто тебе рассказал?

- Мама.

- Значит, правда, но ей не нужно было говорить тебе об этом. Знаешь, я не имею права рассказывать о работе дома. Твои сестры одобряли такое положение и даже считали его преимуществом.

- Но это правда? Вы поймаете этого дьявола?

- Надеюсь, но точно не знаю. А почему тебе так хочется знать?

- Ведь на месте этого полицейского мог бы быть и ты, да?

Такая мысль Фристедту в голову не приходила. В "фирме" еще никто не был убит, пока он там работал; полицейских в Швеции вообще не убивали, в них стреляли, а перепуганные пьяные, мелкие хулиганы порой даже попадали. За целый год сын впервые выказал свою любовь к отцу. И тому не хотелось упускать этот момент.

- Сегодня вечером я совершу "должностной проступок". За него меня могут выгнать с работы либо передать дело в полицию нравственности или в криминальную полицию. Раньше я никогда так не поступал, всегда следовал нашим дурацким инструкциям. Вот почему ты никогда не знал, над чем я работаю.

- Это связано с поимкой убийцы?

- Да. По крайней мере с попыткой получить более серьезные улики, чем те, которые у нас есть, а есть у нас всякая ерунда, о которой пишут в газетах.

- Тогда о'кей!

- Что о'кей?

- Я имею в виду твой "должностной проступок".

- Спасибо за эти слова. Я напомню тебе о них, когда не смогу повысить тебе апанаж[32] из-за того, что по решению полиции нравственности потеряю надбавку за риск.

- Это так опасно?

- Нет, а что?

- Пистолет при тебе? Хотя раньше я его почти никогда не видел.

- Нет, во всяком случае, не сегодня вечером. Моя работа сегодня не стрелять, а попытаться понять всю эту историю, по крайней мере как она развивалась.

- Сумеешь?

- Нет. Но пока сдаваться не собираюсь. А как твои дела, в порядке?

- Даже очень.

- Хорошо. Скажи маме, что я не знаю, когда вернусь, но позвоню около десяти, если буду задерживаться.

Он поднялся и направился в спальню поискать костюм поприличнее и белую рубашку.

По дороге в румынское посольство он шел, насвистывая. "У наших юношей свои положительные качества. Парнишка - последний ребенок в семье, он не похож на старших сестер, которые вечно были недовольны тем, как СЭПО действовала против "зеленых" и сторонников мира". Для парня вот уже много лет он был то "старик-дьявол", то "дьявольский сыщик".

Фристедт охотно совершал бы по одному "должностному проступку" в неделю ради такой вот минуты, которую он пережил сегодня с сыном.

У выхода на улицу Эстермальмсгатан он узнал двух своих коллег, наблюдавших за посольскими гостями. Они незаметно кивнули друг другу.

Фристедт уже много лет не посещал посольских приемов, но ничего не изменилось. Специально приглашенный югославский персонал предлагал напитки на подносах, на этот раз половина из них были безалкогольными. Арабы, наверное, сильно повлияли на дипломатическую жизнь. Посреди самой большой комнаты стоял огромный стол с лососиной, икрой и различными румынскими закусками. Фристедт удовольствовался стаканом апельсинового сока, пробегая глазами по небольшим группкам военных. Праздник был посвящен юбилею румынской Народной армии, значит, большинство гостей должны были присутствовать в парадной форме, которая на обычных приемах выглядела бы опереточно.

Но Юрий Чиварцев, вернее, полковник Юрий Чиварцев, по всей видимости, должен прийти в гражданском, думал Фристедт.

И ошибся. Все было куда тоньше. Форма полковника Советской Армии даже среди большого блеска других мундиров сразу бросается в глаза присутствующим, следящим за "старшей наседкой" той или иной стороны.

Фристедт одиноко стоял у колонны и ждал удобного момента. Прошло уже довольно много времени, а вокруг советского полковника все еще вертелся хвост офицеров восточноевропейских стран. Фристедт почувствовал, что удачный случай вот-вот ускользнет от него, ему уже самому хотелось смеяться над собой. Но вдруг полковник поставил рюмку на поднос и решительным шагом направился к столу с закусками. Казалось, будто он решил отделаться от охраны, и она не последовала за ним. Удобный момент.

Когда шеф ГРУ - военной разведки Советского Союза - копался в вазочке с икрой у торцовой стороны стола, к нему неожиданно и незаметно обратился мужчина в штатском, которого он не знал.

- Меня зовут Арне Фристедт, я комиссар шведской службы безопасности, я хотел бы поговорить с вами и как можно скорее. Без свидетелей. Дело это законное, но нам нужна ваша помощь, - сказал Фристедт по-английски, еще раньше отрепетировав фразу несколько раз. Короче сказать было бы невозможно.

Полковник засиял и неожиданно повернулся к нему с улыбкой на лице, но без улыбки в глазах.

- Ой, как приятно, - сказал шеф ГРУ, пожимая ему руку, и одним выдохом добавил: - Юргордсбруннс Вэрдсхюс, ровно в 10 часов.

Повернулся и ушел.

Фристедт остался, притворяясь, будто выбирает еду. "Какого черта, что он имел в виду? Назначить свидание почти на месте убийства?" - думал он.

Фристедт оставался на приеме еще с четверть часа, а потом отправился домой. До назначенного времени было еще более трех часов.

Карл продал старую машину и купил новую поменьше и внешне поскромнее, но более скоростную и дорогую. Уплатил разницу наличными, хотя настроение у него было совсем не для покупок. Потом взял гамбургер и поехал домой. Войдя в квартиру, сразу же открыл обычно запертую комнату для тренировок. В последнее время он буквально заставлял себя не пользоваться ею, но сейчас точно так же заставил себя открыть ее, надеясь перебороть состояние, в котором находился вот уже целые сутки.

Он начал с отработки двадцати - двадцати пяти движений, характерных для стрельбы с близкого расстояния.

Он знал, что оперативник должен заниматься этим постоянно и постоянно держать в форме себя и свой арсенал. Все это не имело ничего общего с балетоподобными движениями, которые можно видеть в кинофильмах или в некоторых спортивных видах единоборств. Именно это последнее и стало основной предпосылкой для получения образования в Сан-Диего.

"Это не фильмы с пресловутым Брюсом Ли, мальчики, это нечто более серьезное. Когда какой-нибудь дьявол настолько глуп, что, наступая на вас, занимает спортивную позицию готовности, - стреляйте в него или бейте по голове лопатой. Если же при вас нет этих или других нужных предметов или если начинается шум, знайте: вы не на какой-то там треклятой Олимпиаде, и речь идет не о серебряных медалях. И если кто-нибудь из вас увлекается "пижамной борьбой" и тому подобным, то с Божьей помощью мы выбьем из вас это увлечение, даже если вы и будете сопротивляться, хе-хе".

При этом инструкторы по каратэ поясняли: "Тому, кто, например, неожиданно потерял глаз, не нужен уже даже самый красивый пояс".

После годичного курса основных тренировок - пожизненное повторение. Модель - всего несколько моментов, но отнюдь не спортивных.

После душа Карл сидел в банном халате, чувствуя начинающуюся послетренировочную боль и нытье в коленях - результат стократного удара по мешку с песком. Окажись вместо мешка человек, это означало бы два-три сломанных ребра и сильное кровотечение.

Отчет обо всех, как утверждалось в нем, планируемых насильственных акциях пропалестинских групп, не более чем блеф, и не только потому, что все эти "утвержденные планы" - сжигать еврейские детские сады, взрывать синагоги, убивать школьников и дипломатов и так далее - были неправдоподобными или оставались лишь "утвержденными планами". А главным образом потому, что Карл мог убедительно доказать, что отчет этот составлен оплачиваемым доносчиком. В отчете на это, конечно, нет и намека, но неоднократно подчеркивалось, что "источников много и при этом совершенно разных". От всего этого разило платным агентом, и с помощью ЭВМ это можно было доказать за какой-нибудь час.

В основе своей вопрос был чисто математическим. В отчете была ссылка на рапорты из шести стокгольмских политических группировок. Доносы пришли примерно в одно время. Следовательно, с помощью ЭВМ можно быстро и точно доказать, что один и тот же человек имел возможность получить эти данные одновременно.

И когда Карл запросил общий раздел базы данных службы безопасности об этом человеке, компьютер ответил, что информация защищена от несанкционированного доступа. А это означало, что один из "друзей мира" и пропалестинских активистов работает именно сейчас в Стокгольме и не является предметом так называемой "регистрации взглядов", хотя именно из-за "своей исключительной активности" тот человек, который, согласно соответствующему закону и комментариям к нему, "подлежит регистрации", и "не только потому, что придерживается определенных политических взглядов, но и потому, что своей активной деятельностью доказывает серьезность отношения к преступным взглядам" (революция запрещена, но не запрещено быть членом партии, призывающей к революции; однако это - причина серьезного отношения к делу, то есть к подозрению в преступной деятельности, если человек, о котором идет речь, играет руководящую роль или активно участвует во многих различных организациях).

Компьютер "защищал" доносчика, имя которого Карл уже получил из открытой информации о членах соответствующих организаций.

Последнее представляло собой чисто юридическую тонкость. Эти люди были "со стороны". На профессиональном языке это называлось хитроумной формулировкой - "сторонняя аккредитация". В те времена, когда компьютер не выполнял такую регистрацию, при подобном запросе шла отсылка к разделу "розыскной материал", который хранился в особой библиотеке и состоял из списков членов различных подозрительных организаций и других "разведданных", не подлежащих, согласно закону, "регистрации".

В сотую долю секунды компьютеры преодолели различие между одним и другим. Одно лишь мелькание кода в левом углу экрана дисплея сообщило о той классификации информации, которую многие назвали бы "регистрацией", и ничем иным.

Короче говоря, один и тот же оплачиваемый "негодяи" бегал по организациям и "находил фантастические угрозы насилием". Его подбадривали и давали новые задания, а те приводили к новым наблюдениям о "предстоящих акциях", так никогда и не осуществлявшихся, и опять деньги и новые задания.

Классическая ошибка разведывательных и контрразведывательных служб. В теоретической части образования в Сан-Диего таких примеров было множество, и на сленге спецшколы они назывались "синдромом поросячего залива". (Полностью неудавшееся вторжение президента Кеннеди в залив Кочинос объясняется так: информаторы пустословят, дабы получить деньги от своих инструкторов, инструкторы пустословие своих информаторов по более жесткому сценарию докладывают местному шефу, а местные шефы занимаются тем же. В результате президент полностью верит, что население Кубы как один поднимется против гнета, стоит лишь стягу США замелькать в океане; так и случилось в заливе Кочинос - 250 убитых на берегу, остальные взяты в плен взбешенным местным населением.)

"Поросятки заливные" - что доказывает опасность пропалестинских активистов.

Карл подавил неожиданное желание одеться, выйти выпить пива и поискать даму. Вместо этого он встал, пошел на кухню и приготовил себе чай. "Пока все это дело не кончится, я и дальше буду поступать лишь так", - решил он.

Он долго сидел над чашкой чая, пытаясь определить свою роль в охоте за бывшими товарищами. Взял протокол телефонного разговора между Сундом и Понти и снова прочел его с начала до корца. Часто бывает полезно переосмыслить все прочитанное в одиночестве. Кто-то из ответственных за пропаганду на встрече получил поручение связаться с нужными людьми в средствах массовой информации и попытаться застопорить волну враждебных выпадов против арабов, возможно, также и для того, чтобы передать отношение пропалестинского движения к этому делу. Естественно, этот кто-то позвонит Понти - ведь в их движении все знают Понти как ветерана и левого, и пропалестинского движений, кроме того, он важный сотрудник одного из этих средств информации. Верно? Тогда разговор звучит так, как он звучал между ними.

А может, не так?

Он попробовал прочесть разговор "по-нэслюдовски", не совсем понятно, но кое-что получилось.

И все же почему убийца именно Понти, а, например, не Ян Мюрдаль или Свен Линдквист[33]?

Потому что прошлое Понти несколько странное. Потому что в движении левых сил Понти был известен как "охотник за шпионами", слухи об этом доходили даже до той группы "Кларте", в которую входил и сам Карл, а у них не имели обыкновения шептаться, называя имена товарищей или симпатизирующих. Потому что Понти не был обыкновенным "левым" активистом и потому, наконец, что именно он находил то одного, то другого провокатора в этом движении.

Карл налил себе большой стакан двенадцатилетнего виски. Потом он попробует заснуть. Итак, оба пожилых полицейских - и Аппельтофт, и Фристедт - не позволят вдохновить себя всякими глупостями. Они явно честные ребята, их поведение профессионально. Ну а их растерянность?

В одном они, возможно, если не сказать абсолютно, правы. Если этих активистов и часть палестинцев удастся допросить, то и сам допрос, и домашний обыск дадут новый материал в изобилии, а он действительно необходим. Карл влил в себя виски, погасил свет и в темноте направился в спальню. Он нисколько не боялся темноты, наоборот, у него были все основания сознавать, что именно он сам и есть та опасность, которая могла подкарауливать кого-нибудь в темноте.

Фристедт носил недорогие японские электронные часы, но ходили они с точностью до секунды. Вежливее всего, решил он, прийти первым на место встречи - пусть возможные наблюдатели увидят, что он один. Был поздний зимний вечер начала декабря, ресторан, естественно, полупустой; до встречи оставалось всего тридцать секунд. Он выбрал столик в углу, куда невозможно заглянуть с улицы. За две секунды до 22 часов шеф ГРУ в сером костюме подошел к столику.

- Я сяду так, будто мы давние друзья, хорошо? - поприветствовал он, выдвинул стул, сел и потянулся к меню - и казалось, все это в одном движении.

Полистал, притворяясь, что ему интересно, а может, и действительно ему было интересно, Фристедт не мог определить, потом захлопнул меню и вновь обратился к Фристедту.

- Я решил. Я думаю взять икру, немного пива и водки. Ну, дорогой комиссар, теперь послушаем вас.

- Мне нужна ваша помощь. Точнее, служба безопасности нуждается в вашей помощи, я уже и раньше обращался к вашему гражданскому коллеге, но без успеха.

- Знаю, и знаю, о чем идет речь, - сказал Юрий Чиварцев. В этот момент подошел официант. Шеф ГРУ заказал себе икру, водку и пиво и после вопросительного взгляда на Фристедта - то же самое и для него.

- Это для нас очень важно, и я рад, что смог встретиться с вами, - продолжал Фристедт. - Но при этом не может быть и речи о чем-то таком, что было бы обременительно для Советского Союза. Мы - нейтральная страна, и мы обычно помогаем коллегам, когда это касается других стран. И я подумал, что так можно сделать и на этот раз.

- Очень симпатичная мысль, - прервал его шеф ГРУ, и только сейчас Фристедт с удивлением сообразил, что они говорят по-шведски и советский разведчик почти не делает ошибок.

- Я уже кое-что прощупал, об этом я не хочу говорить подробно, - продолжал Чиварцев, - но, во всяком случае, я разделяю ваше предположение, что это не та операция, которая могла бы заинтересовать кого-либо из наших сотрудников. Следовательно, мы желаем вам успехов в поиске убийцы, чтобы он был найден и понес наказание, а мы избежали всяких... скажем... неприятностей и подозрений.

Официант накрывал на стол, и поэтому некоторое время они сидели молча.

- Заверяю вас, что вы получите позитивный ответ в течение сорока восьми часов, - улыбнулся русский, - и думаю, что понимаю, как это важно для вас, лично для вас, учитывая, что вы повели себя... скажем так, пренебрегая условностями.

- Да, верно. Это можно сказать определенно, я имею в виду то, что это важно, и то, что я пренебрег условностями, - ответил Фристедт.

- Ну, увидимся через сорок восемь часов, нет, не здесь. Кстати, увидимся на месте преступления, и вы получите ответ. Подходит?

- В высшей степени.

- Ну что ж. Это означает, мой дорогой комиссар, что вы, как выражаются наши англо-американские друзья, you owe me one[34].

В глазах у Фристедта потемнело. Во взаимоотношениях с французскими, британскими, американскими, израильскими и западногерманскими коллегами на это даже и не требовалось указывать, это было профессионально само собой разумеющимся. Но быть должником военной разведки Советского Союза не очень приятно для шведского сотрудника службы безопасности.

- Да, конечно. Но в пределах закона и, в таком случае, с радостью, - ответил Фристедт и улыбнулся в восторге от того, как хитро вышел из затруднительного положения. Чиварщев тоже улыбнулся, хотя и по каким-то другим причинам.

- Только один маленький вопрос перед расставанием, - продолжил Фристедт. - Почему вы хотели встретиться именно здесь, вблизи места убийства?

- Потому что это укор моему юмористическому настроению, а еще потому, что никто не поверит своим глазам, увидев нас вместе именно здесь. Итак, через сорок восемь часов, товарищ комиссар?

Русский встал, вытер рот и протянул руку - и опять это было словно в одном движении. Слово "товарищ" он не очень подчеркивал, оно прозвучало лишь как обычный перевод русского вежливого обращения.

Аппельтофт сидел и рассматривал в носке дырку на большом пальце. "Раньше носки штопали", - думал он. Рядом стояла почти пустая бутылка "Маскет Карлово". Он был чуточку пьян. От болгарского вина чувствуешь себя почти "неблагонадежным", мелькало в мыслях. Вечерняя телевизионная программа подходила к концу, была последняя серия многосерийной любовной истории из жизни в Австралии: героиню сначала искусал крокодил, потом, после пластической операции, она сделалась фотомоделью и вернулась на большое ранчо, чтобы осуществить свои колоссальные планы отмщения, и тут влюбилась или что-то еще. Аппельтофт собрался выключить телевизор, но жена заупрямилась, хотела досмотреть.

Они немного поговорили о предстоящем Рождестве, о возможности провести его в Хельсингланде, в местечке, где прошло их детство: смогут ли они нагреть избу в разгар зимы, не простудится ли их самый младший внук и вообще удастся ли им взять с собой дочь и ее мужа - те еще не "подавали признаков жизни" и, похоже, хотели провести рождественские каникулы без родителей, хотя и не говорили об этом открыто.

Его дочери было уже двадцать семь лет, она работала провизором в аптеке и голосовала, вероятно, за левую партию коммунистов. Она считала полицию вообще, и СЭПО в особенности, репрессивным инструментом капитала, необходимым для того, чтобы держать рабочий класс в рабстве и так далее.

Даже на самой "фирме" появились теперь коммунисты. Аппельтофту трудно согласиться с мыслью, что этот Хамильтон, между прочим, выходец из высшего класса, - коммунист или по крайней мере был им. Итак, сейчас носки с дырками выбрасывают, а на "фирме" работают коммунисты.

Он опять подумал о дочери, ему стало еще тоскливее на душе, он даже пролил оставшееся вино. Он беспокойно покосился на жену, но та была поглощена фильмом. Для меланхолии была особая причина, тут все дело в его собственной дочери.

Документы о Понти он не стал брать с собой. И так хватало: не очень уж много времени оставалось гулять на свободе этим четверым из Хэгерстена, вот о ком надо изучать материалы. А их было маловато.

Главное, конечно же, разобраться с Аннелис Рюден. Она - связующее звено между Фолькессоном и другими пропалестинскими активистами. Ее надо бы прихватить для спокойного разговора, вместо того чтобы решаться на то, что должно было случиться.

Ей всего двадцать три года. Она, наверное, вступила в пропалестинскую группу два года назад, когда встретилась с Нильсом Густавом Сундом, который был на четыре года старше ее и к тому же как-то связан с Ближним Востоком. А она там и не бывала. Училась в гимназии и готовилась к уходу за больными. До этого она посещала школу медицинских сестер, но бросила ее и год работала у своей матери в магазине швейных принадлежностей на Сибиллагатан.

Двумя этажами выше ее жила Петра Хернберг двадцати шести лет, и именно она была причиной меланхолии Аппельтофта: она работала провизором в аптеке "Эльген" на перекрестке Энгельбрехтсгатан и Карлавэген. Хернберг уже два года является членом правления пропалестинской группы в Стокгольме; но самое сложное состояло в том, что она целый год "по непонятным причинам" жила в Бейруте. Раньше она состояла в молодежном движении КМ при ЛПК[35], но вышла из него и теперь симпатизировала, вероятно, какой-нибудь экстремистской группе, обозначаемой этой аббревиатурой.

Ее жених, или, можно сказать, ее муж, поскольку такого рода молодежь просто сходится, вместо того чтобы выходить замуж или жениться, был в группе самым интересным. Его звали Андерс Хедлюнд, и был ему тридцать один год, он ветеран пропалестинского движения, три месяца жил в Бейруте одновременно с Петрой Хернберг - может быть, там-то они и встретились, думал Аппельтофт, - и он тоже был там "по непонятным причинам". Кроме того, он принимал участие в некоем террористическом семинаре в Западной Германии, тайно оплаченном ливийским государством. Потом два месяца - в столице Ливии Триполи, и опять "по непонятным причинам". Резюме: он единственный из четверых, кто мог быть непосредственно связан с террористическими акциями. Но и здесь большой вопрос, ведь его жена (или сожительница) целый год находилась в Бейруте.

Существовала также возможность, что Аннелис Рюден как-то узнала, что затевал Андерс Хедлюнд, и анонимно хотела предупредить Акселя Фолькессона об этом.

Но сейчас, когда ее собираются схватить вместе с остальными, не станет ли она помогать своим "товарищам", не подумает ли, что если будет болтать при таких обстоятельствах, то куда это ее заведет?

Лучше, гораздо лучше было бы просто переговорить с ней. Но Нэслюнд - идиот. Печально, что такой сложной работой, какую проводит его "фирма", руководит идиот. Но так оно и есть. И с этим ничего не поделаешь.

Аппельтофту не было резона скрывать от себя, что ему хочется вернуться во времена, когда он был обычным полицейским. Но было уже поздно.

Глава 6

Было три минуты четвертого. На улице все еще черным-черно, но дождь прекратился. Карл посмотрел в окно и увидел только отблеск света уличного фонаря на углу. Дом напротив уже два с половиной часа как погрузился во мрак. Последнее окно погасло в квартире на четвертом этаже, именно оно и должно было зажечься первым.

В комнате кроме полицейских находился еще восторженный пенсионер в домашнем халате. Он обещал вести себя тихо, как мышь, и его никак нельзя было выгнать, поскольку квартира принадлежала ему.

Арнольд Юнгдаль услышал треск радиосообщения: захват в Упсале произойдет в назначенное время, кодом это звучало так: "Эбба Грен готова к отъезду по расписанию".

- Мне не нравится все это, так и знай, - прошептал Юнгдаль в темноте.

Карл не ответил. Юнгдаль был шефом всей операции, а Карл чувствовал себя скорее наблюдателем. Многого во всем этом он не понимал, поэтому лучше всего было молчать.

- Во всяком случае, обошлись без слезоточивого газа, - пробурчал Юнгдаль и потянулся к своему, переговорному устройству. - Ты знаешь, Нэслюнд хотел, чтобы мы сначала пустили слезоточивый газ, а? Я имею в виду, что если бы ваши террористы натянули противогазы и схватились за оружие, то все решилось бы само собой. Так, уж точно, лучше, поверь мне.

- Верю, - ответил Карл.

- Первому отделению начать "Эбба Грен", - сказал Юнгдаль в радиопередатчик. Потом наступила тишина - минута длиной в целую вечность.

Микроавтобус марки "Додж" заворчал перед воротами дома напротив, остановился и погасил фары. Пять фигур, напоминавших водолазов, вылезли через заднюю дверь и направились к воротам. Послышался легкий скрежет. Карл не верил своим глазам.

Вскоре суета перед воротами закончилась, пять "водолазов" вошли внутрь, и опять минута тишины длиной в вечность.

- Первая группа на месте, - прошипело в приемнике.

- Начать второму подразделению, - сказал Юнгдаль в передатчик.

Повторилась примерно та же процедура.

Когда вторая группа захвата отрапортовала, что она на месте, Юнгдаль отдал последний приказ. Через пять секунд черно-белые полицейские машины завыли включенными сиренами и, светя сигнальными голубыми огнями, понеслись вниз по улице.

Последующие сцены Карл Хамильтон не забудет никогда.

Аннелис Рюден спала чутко, накануне она перекурила.

Весь вечер они просидели на собрании, потом пили вино и никак не могли придумать, что же им делать. После убийства полицейского антиарабская пропаганда достигла апогея. Активисты тщетно пытались дозвониться в газеты, на радио и телевидение; сочинили несколько передач, которые, вероятно, никто не услышит.

Она не понимала, что ее разбудило. Но ей надолго запомнилось, что когда она приподнялась и попыталась сесть, то услышала грохот и треск двумя этажами выше (первая группа захвата в щепки разносила дверь у приятелей).

Она понимала, что свет зажжен, но ей казалось, что это сон, причем абсолютно невероятный: зеленые монстры в больших круглых стальных шлемах с узкой щелью для глаз окружили двухспальную кровать и направили свои автоматы прямо на нее.

- ПОЛИЦИЯ! НЕ ДВИГАТЬСЯ, ЛЕЖАТЬ И НЕ ДВИГАТЬСЯ! - ревел ближайший монстр, а в следующее мгновение еще двое набросились на нее и на Ниссе, тот как раз пробовал подняться, вдавили их в постель, вывернули руки за спину и защелкнули наручники.

Через пять секунд ее - голую, спиной вперед, закованную в наручники - поволокли через входную дверь, а там ее схватили новые руки и потащили вниз по лестнице.

Карл наблюдал весь этот "спектакль" с другой стороны улицы.

Четыре-пять полицейских машин подъехали с завывающими сиренами, а за ними последовали две "скорые" и несколько обычных. Выпрыгнули санитары, открыли задние двери "скорых", потом заняли оборону вдоль стены на другой стороне улицы. Непонятно зачем, но все делали одно и то же. Потом послышались ругань и отчаянные крики, громкие команды уже из дома, и в этот момент вся улица осветилась сильным светом.

- Зачем, черт возьми?.. - удивился Карл.

- Свет для телевидения, иначе не получится изображения, - процедил Юнгдаль, едва разжимая губы.

Первой из дома вытащили голую, кричащую и, казалось, очень маленькую девочку. Она была в истерике и тщетно отбивалась от четырех полицейских, не защищенных спецснаряжением. Они втолкнули ее в ближайшую полицейскую машину, потом туда впрыгнули двое полицейских и завернули ее в одеяло. Мотор заурчал, завыли сирены, и тогда из дома выпустили следующего. Он тоже был голым, но не сопротивлялся.

- Думаю, что первой была та, с которой ты хотел спокойно побеседовать, - заметил Юнгдаль.

Карл не ответил.

- Теперь это будет не так просто, - продолжил Юнгдаль в тот момент, когда под град фотовспышек через ворота пропустили еще одну девушку. - Еще и вечерние газеты, - констатировал Юнгдаль.

Сорок человек принимали участие в операции в Хэгерстене, если считать и тех, кто отвечал за ограждение улицы от "возможных кровавых неурядиц".

В Упсале, в студенческом квартале, где одновременно схватили семерых палестинцев, конечно же, силы были удвоены. Как подчеркивали газеты, радио и телевидение на следующий день, это был один из крупнейших и самых драматических захватов в истории шведской полиции. Однако операция прошла блестяще и в соответствии с планом.

Когда схваченных увезли, наступил следующий этап. Обе квартиры были сначала обследованы метр за метром и сфотографированы, а затем началась сортировка содержимого всех ящиков, гардеробов и книжных полок для конфискации и упаковки конфискованного в черные пластиковые мешки, которые пронумеровывались, что тщательно фиксировалось в протоколе. Согласно последнему протоколу конфискованного, эти пластиковые мешки того же типа, что и обычные мешки для сбора мусора, содержали 5163 больших и малых предмета.

Семерых палестинцев из Упсалы, в общем-то, не обязательно было "арестовывать": они - иностранные граждане, и их можно просто взять "под охрану" на неопределенное время согласно инструкции относительно лиц, подозреваемых в содействии организациям на территории страны, предположительно занимающимся насильственной и тому подобной преступной деятельностью, то есть на основании закона о борьбе с терроризмом. Так что пока еще не было надобности предъявлять палестинцам доказательства о совершенных или подготовляемых ими преступлениях, и у вновь образованной группы расследования при "Бюро Б", занимавшейся ими, времени было более чем достаточно. Палестинцев разместили в разных следственных тюрьмах и арестантских при полициях в Стрэнгнэсе, Эскильстуне, Упсале, Висбю и Норрчёпинге, что, конечно же, мотивировалось соображениями безопасности. Не стоило беспокоиться и о некоторых формальностях: подозреваемые едва ли могли встретиться со своими официальными адвокатами, поскольку нетрудно предположить, что корпус адвокатов вряд ли носится по стране в поисках клиентов вдали от Стокгольма.

В дальнейшем "палестинское" расследование должно было проводиться отдельно спецгруппой при "Бюро Б", и отчитываться эта группа будет непосредственно перед самим Нэслюндом. Лишь в случае прямой связи с четырьмя шведами или, возможно, с подозреваемым преступником группа Фристедта была бы проинформирована.

Ведь "дело" палестинцев - это, собственно, вопрос о "Крёхен-лифтен" - эффектный способ подчеркнуть для общественности, сколь серьезны основания для амбициозных и успешных шагов полиции в будущем.

Фристедт догадывался, что результаты "дела арабов" будут "тощими" как для него, так и для Аппельтофта и Хамильтона. Догадки эти оказались правильными, хотя в средствах массовой информации оно получит совсем иную окраску.

А вот что касалось задержанных шведов, то положение было критическим. По закону шведский гражданин не мог рассматриваться как террорист, он обладал определенными конституционными и гражданскими гарантиями, которых лишены иностранцы. В нормальных условиях задержанного шведа следовало сразу же отпустить или предъявить ему постановление об аресте в течение шести часов, при некоторых обстоятельствах - двенадцати.

Следовательно, полицейскому персоналу пришлось работать сверхурочно всю ночь, утро и сейчас уже за полночь, чтобы рассортировать конфискованное в двух квартирах в Хэгерстене имущество. Прокурор надеялся, что таким образом можно было добыть более реальное обоснование, чем подозрение в совершении убийства. Если удалось бы получить такой материал, можно было бы с указанием на некоторые исключительные правила, связанные с государственной безопасностью, удержать четырех шведов до двух недель, чтобы до суда выработать позицию при решении вопроса о дальнейшем лишении свободы, то есть для ареста. А за это время расследование значительно продвинулось бы.

Такова простая и часто применяемая стратегия. Если полиция действительно прочесывает квартиру подозреваемого комнату за комнатой, то обычно всегда всплывает что-нибудь, за что можно ухватиться. Люди удивились бы, если бы узнали, как пристально многие мелкие вещички, которые есть во всех домах, рассматриваются под сильным юридическим увеличительным стеклом.

Полученный результат был сверхнеожиданным. Было совершенно ясно: проблем с задержанием четырех не окажется.

Наверху, в отделе безопасности, конфискованное имущество было рассортировано на двух длинных столах в освобожденном для этого зале заседаний. Все вещи пронумеровывались, регистрировались и сортировались по трем категориям: предметы для обоснования подозрения в преступлении; протоколы собраний, книги, газеты, письма и другие документы; прочие предметы.

В "прочие предметы" входило все, начиная от связок ключей, предметов туалета и фотографий до экзотических сувениров типа тапок с хоботком и арабских пуфиков.

Самыми интересными были, конечно, предметы, подпадавшие под категорию 1, такие, которые могли оказаться основанием для задержания. А их было достаточно.

В квартире Нильса Густава Сунда и Аннелис Рюден были найдены вещественные доказательства, которые могли стать основанием для задержания по статье "скупка краденого и злоупотребление наркотиками".

Украденная стереоустановка марки "Маранц", по нынешним ценам примерно 7500 крон, сразу бросилась в глаза, а в ящиках письменного стола их общей спальни-гостиной был обнаружен спичечный коробок гашиша, но менее 11 граммов (вес столь незначительный, что не подпадал под закон о конфискации наркотических средств. Для этого необходимо более 25 граммов, однако, с другой стороны, даже наличие наркотиков само по себе в принципе наказуемый проступок).

В квартире Петры Хернберг и Андерса Хедлюнда конфискация дала более существенные результаты для решения о предварительном задержании, а именно "незаконное хранение оружия". Хотя в какой-то степени и это было притянуто за уши, поскольку речь шла лишь об охотничьем ружье фирмы "Хюскварна", выпуска примерно 1910 года, с курками (один, кстати, сломан), причем висевшем на стене. Лицензии на него не было, а таковая требовалась для любого огнестрельного оружия выпуска после 1890 года. Подобный недосмотр ничего не значил бы для суда, но не это интересовало полицию.

Другие вещи тоже представляли большой интерес. Магазин иностранного производства, по-видимому, от автоматического оружия. В магазине десять патронов неизвестной марки. Юридическое толкование этого неясно, но прокурор пока что приплюсовал и эту "амуницию" к куче доказательств для задержания за незаконное хранение оружия. Так по крайней мере все выглядело пристойнее, чем ссылка всего лишь на старое ружье "Хюскварна".

Кроме того, это лишь предварительные результаты, необходимые прокурору на первые шесть часов. А потом он с удовольствием передаст допросы и дальнейшее расследование отделу безопасности, куда Нэслюнд в помощь группе, занимавшейся самим задержанием, направил четырех человек для ведения допроса.

Трех задержанных Фристедт и Аппельтофт хотели взять на себя, в особенности Аннелис Рюден, ту, которая пыталась наладить контакт с Акселем Фолькессоном.

Фристедт, Аппельтофт и Карл сидели в своей рабочей комнате, роясь в протоколе конфискованного, все трое небритые и с красными глазами. Они уже, кажется, выпили ведро кофе, и вся комната пропахла дымом от трубки Фристедта. Обычно он старался не курить в компании некурящих коллег, но сейчас обстоятельства были из ряда вон выходящими. Он только что заказал неизвестную "амуницию", полагая, что Карл, возможно, кое-что знает о ней. Принесли немного помятый магазин. Карл тут же опознал его.

- Вот, - сказал он, открыв пластиковый корпус и выкладывая патроны на письменный стол быстрыми щелкающими движениями, - самое известное в мире оружие. Вы его должны были видеть на фотографиях, калибр 5,65, а у этих к тому же мягкий наконечник, так что это "Калашников" АК-47. Мягкий наконечник, думаю, означает, что оно русского или чешского производства, но на магазине китайские надписи, посмотрите.

Он показал на внутреннюю сторону магазина, а там имелись иероглифы, которые могли быть только китайскими.

Карл вытащил связку ключей с инструментом, похожим на перочинный нож, вынул оттуда маленькое шило и вскрыл магазин.

- Испорчена пружина, - заметил он, - пожалуй, магазин не в рабочем состоянии. Наверное, лежал очень долго, уж слишком стар. Вряд ли им можно пользоваться. Хотя с такими вещами ошибок не бывает. Высокая начальная скорость и Мягкий наконечник, между прочим, запрещены Женевской конвенцией, если это, конечно, сейчас имеет какое-нибудь значение. А не запрещен ли этот тип оружия?

- Не знаю, - сказал Фристедт, - но достаточно интересно. Оказывается, вот какое оружие типично для террориста.

- И все же мы должны прежде всего заняться Аннелис, - возразил Аппельтофт.

- Она уже получила адвоката?

- Да, все получили адвокатов. Вернее... Андерс Хедлюнд ругался и хотел иметь собственного адвоката, не знаю, добился ли он его, а остальным дали официальных защитников из обычного списка, - ответил Фристедт.

- Надо бы поговорить с ней побыстрее, она заперта уже скоро десять часов, и неизвестно, как это подействует на нее; все такие разные, - продолжал Аппельтофт.

Что до трех остальных, то их должны допрашивать другие. Было ясно, что им придется позагорать по крайней мере полтора суток до начала допросов. На лиц, не являющихся обычными преступниками, подобное содержание под стражей производит очень сильное впечатление.

- Мне нельзя с ней встречаться. Меня им нельзя показывать, но мне кажется, что вы должны попытаться поговорить с Аннелис как можно быстрее, - пробурчал Карл.

Нэслюнд распорядился, чтобы Карл не появлялся перед заключенными, и это было вполне естественно. Фристедт и Аппельтофт много лет отдали службе безопасности и прекрасно понимали, что лучше, если в протоколе окажутся их имена, а не Карла.

Фристедт и Аппельтофт спустились на лифте в подземный переход и потом на лифте же поднялись в тюрьму предварительного заключения. Охранник сидел перед раскрытыми вечерними газетами, несколько его коллег склонились над ним.

- Хэй, Фристедт из "сэка", - сказал Фристедт, показывая удостоверение. Он едва ли принадлежал к касте хорошо известных полицейских, ежедневно забегавших сюда за допрашиваемыми.

Один "контролер" проследовал с ними по коридору и открыл дверь в камеру. Аппельтофт и Фристедт обменялись беспокойными взглядами и вошли.

Аннелис Рюден лежала плашмя на койке, будто спала, но глаза были открыты. Она даже не шевельнулась. Фристедт и Аппельтофт остановились около нее. Аннелис продолжала лежать неподвижно. Дышала она спокойно и ровно.

- Подъем, девочка, время прогулки, - сказал Фристедт, осторожно дотронувшись до ее плеча. Она медленно поднялась, как лунатик, и натянула кроссовки с тремя полосками. Шнурки отсутствовали. Потом, не произнеся ни слова, она последовала за двумя полицейскими в комнату Аппельтофта, где на пустом столе стоял магнитофон и лежала папка с бумагой для допроса. Арестованные обычно предаются размышлениям, почему их схватили, когда они вернутся домой, получат ли они адвоката и так далее.

- Садись, - сказал Фристедт, занимая место за письменным столом. Девушка опустилась на стул для арестованных, в глубине комнаты.

- Ну, как ты себя чувствуешь? - спросил Фристедт мягко, но ответа не получил.

- Вот как вышло, - продолжал он. - Да, нам, наверное, сначала стоит представиться: меня зовут Арне Фристедт, а моего коллегу - Эрик Аппельтофт, мы работаем в отделе безопасности, в полиции, и у нас к тебе очень важные вопросы.

- Я в СЭПО? - спросила она и, впервые подняв глаза, оглядела всю комнату. Фристедт кивнул и, прежде чем продолжить, сделал глубокий вдох.

- Это не допрос. Пока еще нет, во всяком случае. Это не значит, что то, о чем мы говорим, неважно, но это не будет внесено в протокол. Понимаешь?

Она кивнула и опустила глаза. Фристедт оценил это как шоковое состояние, которое он видел у тысяч доставленных для допросов за годы работы полицейским в "открытой службе".

- Вот этот человек, - сказал он и протянул фото Акселя Фолькессона, - работал у нас и несколько дней назад был убит. Ты знаешь об этом?

Она быстро взглянула на фотографию, потом кивнула.

- Ты знала его?

- Нет, - ответила она, не поднимая глаз.

- Ты встречалась или разговаривала с ним когда-нибудь?

- Нет, никогда.

- Ты звонила ему или он тебе?

- Нет, я же сказала, - слегка повысив голос, повторила она.

"Ладно, - подумал Аппельтофт, - она, может быть, еще разговорится".

- Мы так по крайней мере думали, - продолжил Фристедт.

- Но это ошибка. Я не знала, кто это, пока не прочла в газетах. Почему я должна была знать кого-нибудь из СЭПО?

В ее голосе послышались воинственные нотки. Фристедт и Аппельтофт переглянулись. Аппельтофт кивнул.

- Он записал твой номер телефона в свой дневник за день до смерти. Ты можешь объяснить это?

- Нет.

- Это значит, что у вас был контакт, так?

- Нет, его у нас не было.

- Ты можешь объяснить, почему у него был твой номер телефона? Да, кстати, это был не твой телефон, а телефон магазина твоей матери. Почему?

- Этого я тоже не знаю.

- Не означает ли это, что ты хотела предостеречь нас от чего-то, что ты знала?

- Нет, я не из тех, кто бегает в СЭПО.

- Хотя и знаешь что-то, что тебе не нравится, но не хочешь, чтобы о связи с полицейским проведали твои друзья. То, что ты скажешь сейчас, останется между нами, поверь нам.

Последнее было, конечно же, ложью.

- Но я ничего не знаю. Если это был телефон моей мамы, может, она хотела что-нибудь сказать?

- Звучит не очень правдоподобно.

- Но это никак не относится ко мне.

- Это точно?

- Но я же сказала!

Фристедт и Аппельтофт снова переглянулись. Аппельтофт кивнул.

- Ну ладно, - вздохнул Фристедт, разыгрывая поражение, - тогда начнем обычный допрос. - Он включил магнитофон и усталым голосом сказал формальные фразы.

- Допрос Аннелис Рюден, проведен в отделе безопасности в Стокгольме 11 декабря 19.. года, время 14.35. Проводит допрос Арне Фристедт. Свидетель допроса - комиссар криминальной полиции Эрик Аппельтофт.

- Прежде всего разреши спросить тебя, как ты себя чувствуешь. Тебе что-нибудь надо передать в камеру на ближайшие часы?

- Что значит - "надо", туалетные принадлежности и все такое прочее?

- Ну да, и еще что-нибудь из личных вещей.

- Мне нужен мой несессер, зубная щетка и кое-что из одежды.

- Это мы организуем. Теперь я обязан сообщить тебе, что ты была задержана шеф-прокурором К. Г. Йонссоном по подозрению в продаже краденого и наркотиков. И я должен спросить тебя, как ты к этому относишься.

- На это я не хочу отвечать.

- Я должен понять так, что ты не хочешь сознаться в совершении преступления?

- Я не совершала никаких преступлений.

- Ты знаешь, на чем основаны обвинения?

- Нет.

Фристедт выключил магнитофон.

- Послушай, девочка. Так дело не пойдет, ты же можешь просидеть здесь слишком долго и совсем зря. В твоей квартире нашли 11 граммов гашиша. Ты ведь знаешь об этом?

- Но зачем же вы с сотней других в бронежилетах выгнали меня голой посреди ночи?

- Но я же о другом говорю. Это твой гашиш?

- Я не хочу отвечать на это.

- А стереоустановка? Она же краденая, это-то ты знаешь?

Она удивленно посмотрела на него. И реакция была абсолютно естественной.

- Нет, ни малейшего представления.

- Ты знаешь, откуда она?

- Не хочу отвечать на этот вопрос.

- Но должна. Кто купил ее?

- Не я.

- А у кого купил твой друг?

- Не буду отвечать.

- А откуда поступил гашиш, возможно, от того же поставщика?

- Не буду отвечать.

- Если ты будешь продолжать в том же духе, просидишь здесь несколько недель, а это не для тебя. Насколько я понимаю, тебя раньше не задерживали. Значит, получишь лишь условное наказание. Помоги нам, и мы постараемся освободить тебя как можно скорее.

Она ничего не ответила. Фристедт снова включил магнитофон и продолжил.

- Ты знаешь, откуда появился украденный магнитофон марки... прости, стереоустановка марки "Маранц"?

- На это я не буду отвечать, я ведь уже сказала.

- И ты также не хочешь объяснить появление спичечной коробки с гашишем в твоей квартире?

- Нет.

- Ну что ж, на этом допрос окончен. Время 14.41. Затем он быстро встал и сделал вид, что хочет ее стукнуть, хотя не дотронулся до нее и неожиданно, будто злясь, вышел из комнаты, кивнув Аппельтофту.

Перед тем как продолжить допрос, Аппельтофт немного подождал.

- Понимаешь, - сказал он, - мы сейчас проверяем все улики, как мелкие, так и крупные - все. Даже если это окажется чепухой, все равно придется выяснить все подробности, чтобы отпустить тебя домой, а нам перейти к более серьезным делам.

- А, собственно, что мы сделали, в чем вы нас подозреваете? - спросила она и впервые посмотрела Аппельтофту в глаза. - Не думаете же вы, что мы что-то сделали с полицейским в машине. Почему вы нас арестовали?

- Вполне возможно, что мы вышли на ложный след. А ты знаешь, какая может быть реакция на убийство полицейского в машине. Но если ты объяснишь то, о чем мы тебя спрашивали, я сделаю все, чтобы тебя отправили домой.

- Точно?

- Конечно, - привычно соврал Аппельтофт, хотя ему самому от этого стало не по себе. - Вот скинем мы эту чепуху, и я не вижу причин дольше задерживать тебя.

- Да, а если я тем самым посажу кого-нибудь...

- Никто не узнает, что это ты сделала. Сейчас мы просто разговариваем, допрос окончен.

- Да, но это чертовски неприятно.

- Послушай, не думай об этом. Ты сидишь сейчас в дерьме, как и твои дружки. Но помоги нам разобраться в этой ерунде, и мы сможем заняться более серьезными делами. Ты знаешь, откуда гашиш и стерео?

- Я не хотела, чтобы мы покупали их. Я была убеждена, что это краденое, потому что он такой тип, этот...

- Кто?

- Я не хочу говорить.

- Ты сама создаешь себе проблемы. А у нас есть еще твоя мать...

Бедные родители - это стандартная уловка. Но Аппельтофт знал, что она попадет прямо в цель, однако еще лучше он знал, что необходимы будут новые следы, новые идеи и придется приводить сюда ее плачущую мамочку.

- А мама знает?..

- Предполагаю. Но ты сегодня же сможешь быть у мамы и объяснить ей, что все не так уж опасно, помоги мне только немного. А я помогу тебе, обещаю.

- Точно, что никто не узнает обо мне?

- Да, точно, это останется между тобой и мной.

- Но это опасный тип, всегда при оружии. Нет, я не знаю...

- Не беспокойся, от "этого типа" мы сумеем защитить тебя. Он палестинец?

- Гм.

- А где он живет?

- В Сёдертелье.

- Живет один?

- Нет, в квартире живут еще два ливанца. Хотя с ними у нас ничего не было. У него брат в пропалестинской группе в Сёдертелье, хотя сам он не с нами. Мы не хотим иметь дело с такими.

- Что ты имеешь в виду под "с такими"?

- Преступников, а мы не преступники.

- А где он живет в Сёдертелье?

- Улица, кажется, называется Граневэген. Это район, где живет масса иностранцев.

- Как его зовут?

- Не знаю, могу ли я говорить об этом.

- Зачем нам переворачивать всю Граневэген, чтобы найти его квартиру? Будет лучше, если мы проведем это дело потише. А то ты же знаешь, как это бывает.

- Абделькадер Латиф Машраф... хотя его брат никак не связан с его аферами.

- Ага, и на двери значится фамилия Машраф?

- Да, думаю, что это его квартира, он живет там уже много лет. А ливанцы живут там совсем недолго.

- Они вооружены?

- Да, но не говорите, что я сказала.

- Нет, это обещание я сдержу совершенно точно.

- А теперь я смогу уйти отсюда?

- Я посмотрю, что смогу сделать, но решает прокурор. А сейчас отправимся в камеру.

Аппельтофт сам почувствовал себя преступником, увидев отчаяние в глазах девушки. Она была таким слабым существом, ростом около 155 см, маленькая, словно зверек, плохо одетая в то, что ей дали из конфискованного.

- Но ты же сказал, что...

- У тебя точно не было никаких контактов с Фолькессоном?

- Нет, я же сказала, нет! Нет, нет, нет и еще раз нет! Чертов сыщик! Чертов, проклятый сыщик!

В комнату вошел Фристедт, и они общими усилиями попытались вывести девушку из истерики. Затем они осторожно дотащили ее обратно в камеру и предупредили дежурившего врача полиции, чтобы он дал ей успокаивающее, а сами вернулись в зал заседаний, чтобы разобраться в новых фактах. Карл нетерпеливо поджидал их, но уже по выражению их лиц увидел, что результаты не оправдали надежд.

- Она отказывается признавать какие-либо контакты с Фолькессоном, - сказал Аппельтофт и потянулся за кофейником, но тут же поставил его обратно с гримасой отвращения.

- Хуже всего, что я верю ей, верю, что она говорит правду, - сказал Фристедт.

- Да, я ведь кое-что выудил у нее, но совсем другое, да простит меня Бог, и это заставило меня поверить, что она не стала бы скрывать контакта с Фолькессоном, - пояснил Аппельтофт и снова потянулся к кофейнику, налил себе кофе и вопросительно посмотрел на остальных.

Затем они прикинули последующие возможные шаги. Из задержанных самым интересным был явно Хедлюнд с магазином к АК-47. Но пока еще он оставался там, куда его поместили после задержания. И если существовала какая-нибудь связь с торговцами краденым или самими ворами в Сёдертелье, то надо было спешить.

Существовали два возможных варианта. Первый - поставить в известность Нэслюнда, который, вероятно, устроит цирк с бронежилетами и окружит весь квартал. Но это можно сделать только через 24 часа. Перспектива отнюдь не блестящая. Второй - самим отправиться туда и захватить этих парней, но они могли быть вооружены. Тоже не лучший способ.

- Позвольте мне взять их, - сказал Карл спокойным и уверенным тоном, не оставлявшим сомнений, что он так и сделает. Оба они на всю жизнь запомнили показательное выступление Карла с большим иностранным автоматическим пистолетом.

- Поедем втроем, - предложил Аппельтофт.

- Я не могу, точно в десять вечера я должен получить одно доказательство, полагаю, что другого шанса не будет, - возразил Фристедт.

- Неважно, - сказал Карл, - этих троих мы с Аппельтофтом возьмем безо всякого...

Они немного помолчали. Потом Фристедт откланялся.

Карл пошел в свою комнату, открыл сейф и надел кобуру с револьвером, затем засунул десяток дополнительных патронов в брючный ремень с целым рядом скрытых небольших отделений и одним большим как раз на уровне крестца. Это напомнило ему о патронных поясах, вшитых китайским портным в Сан-Диего во все брюки как выходных костюмов, так и спортивных.

Проверил предохранитель на пистолете и засунул его в большое отделение на спине. Потом надел пиджак, поправил галстук, в один из карманов пиджака положил запасную обойму для пистолета, запер сейф и отправился к Аппельтофту.

Аппельтофт уже нашел адрес и номер телефона, а также карту Сёдертелье.

- Едем сейчас же, - сказал он, - с каждым часом канонада в прессе будет нарастать, и наши клиенты могут исчезнуть, так что, думаю, надо спешить.

Карл вел свою новую машину в Сёдертелье со скоростью 180 километров в час. Это позволяли и состояние дороги, и закон.

Некоторое время они изучали жилой квартал. Он располагался на окраине города. Дома были низкие и под одной крышей. Трое арабов жили на верхнем, третьем, этаже в одном из дальних домов. В квартире горел свет и время от времени появлялись тени минимум двух человек. Чердака в доме не было. Значит, вход и выход, которым можно воспользоваться, только один.

- Хотя, наверное, в таких домах есть и подвал с прачечной и тому подобным? - поинтересовался Карл.

- Возможно, даже сообщающиеся с соседними, хотя у этих иностранцев двери обычно на замке.

- Неважно, - сказал Карл, - сейчас войдем, поднимемся и возьмем их.

Карл вошел в ворота между домами. Аппельтофт последовал за ним. Они подошли к первой двери, ведущей в подвал, но, когда Карл взялся за ручку, дверь оказалась запертой. Карл вздохнул, вытащил свою необычную связку ключей, подобрал инструмент и открыл дверь столь же быстро, как если бы действовал настоящим ключом.

Так они прошли через три запертые прачечные и наконец подошли к выходу на нужную лестницу. Как они пробрались на третий этаж, никто не видел. Перед дверью они какое-то время стояли и слушали. Внутри слышалась восточная музыка.

- Отлично, - шепнул Карл, - у них включен магнитофон. Иди за мной на расстоянии трех метров, внимательно смотри налево, я беру на себя правую сторону. О'кей?

Карл вытащил свой черный револьвер и встал спиной к стене у двери, револьвер он держал дулом вверх. Потом левой рукой засунул отмычку в патентованный замок. Щеколда заскользила вверх, они подождали несколько секунд, но изнутри доносилась лишь музыка.

Аппельтофт достал свой пистолет и затем вдруг сделал еще одно движение уже бессознательно: перевел оружие в то же положение, что и Карл.

- Еще одно, - прошептал Карл, - если по пути будет дверь в туалет, остановись там и проконтролируй, прежде чем идти дальше, о'кей?

Аппельтофт кивнул. И тут же почувствовал, как его начинает сковывать страх, а через несколько мгновений и ноги перестали слушаться.

- Через три секунды, - прошептал Карл. Аппельтофт отсчитал три секунды, показавшиеся ему мигом. Карл распахнул дверь и влетел в квартиру.

Фристедт полагал, что самым вежливым будет приблизиться к месту встречи с наиболее просматриваемой стороны. Он поставил машину на стоянке у самого "Юргордсбруннс Вэрдсхюс" и прошелся мимо ресторана, ярко освещенного уличным светом. Затем перешел через мост к месту встречи. Время было оговорено точно, а поблизости - ни единого человека. Подойдя к месту убийства, он остановился, и в этот момент какая-то фигура вышла из тенистой аллеи в десяти метрах от него и двинулась навстречу. Это был шеф ГРУ.

- Добрый вечер, господин комиссар, - приветствовал советский полковник, протягивая руку. - Полагаю, что у меня есть предложение, как нам прийти к соглашению. Прогуляемся?

Фристедт кивнул, и они направились в сторону Юргорден по небольшому ответвлению от основной дороги. Русский немного помолчал, а потом изложил свой вариант.

- Понимаете, господин комиссар, в нашей работе иногда возникают большие проблемы с разными одолжениями. И не важно, хочешь ли ты попросить кого-нибудь или сам обещаешь что-то сделать. У меня тоже есть сложности с одним делом, и надеюсь, что вы сможете мне в этом помочь.

- Я, конечно, обещать ничего не могу, - ответил Фристедт с подозрением, но одновременно и удивлением. Неужели русский действительно такой уж дурак, что тут же захотел попытаться бесцеремонно завербовать его, на второй-то встрече?

Но предложение было такого рода, что не ставило его в положение обязанного советской разведке: шеф ГРУ выдал одного шведского служащего из Управления по делам иммиграции в Норрчёпинге, утверждая, что тот регулярно передавал сведения об иранской студенческой оппозиции в Швеции. Шведу хорошо платили, а сама оплата производилась при встречах просто и старомодно - в конверте. Поэтому взять этого человека при удобном случае будет легко, не правда ли? У шведского связного, кроме того, нет дипломатического иммунитета, так что, ударив в нужный момент, можно схватить их обоих и при этом заполучить необходимые доказательства.

- Вы не знаете, когда и где происходят эти встречи? - спросил Фристедт.

- Я знаю, когда должна произойти следующая встреча и где. Если вы получите от меня время встречи и место, вы сможете взять этого человека?

- Да, безусловно, это возможно. Но я хотел бы знать почему.

- Я должен сделать одолжение одному другу, и вы можете помочь мне. Этот сотрудник из вашего Управления по делам иммигрантов навредил моим друзьям, и мы хотим убрать его. Вот и все. Вы можете это организовать?

- Ив этом все ответное одолжение - взять шведского преступника?

- Да.

- В таком случае я не вижу препятствий. Но будет неприятно, если это ошибочные данные.

- Вы можете быть уверены, что это не так. Договорились?

- Да. Для меня нет препятствий принять предупреждение о возможном преступлении от кого угодно. Если у вас будут подобные предупреждения, я буду рассматривать их с той же серьезностью, как если бы они исходили от какого-нибудь иного... э-э-э... квалифицированного источника.

- Хорошо, - сказал шеф ГРУ, вытащив небольшой коричневый конверт из внутреннего кармана, - вот все необходимые вам данные.

Фристедт колебался. Они стояли посреди дубового леса в Юргордене, был темный декабрьский вечер, и вокруг ни души. Но ничто не мешало в этот момент сфотографировать их. Фристедт слышал, что даже у русских теперь есть такого рода аппаратура.

- Не уверен, могу ли я принять конверт от вас, не зная его содержимого. Пройдемся еще немного вот в этом направлении, - ответил Фристедт.

Русский засмеялся.

- Охотно, господин комиссар, охотно. В каком направлении?

Фристедт свернул на дорогу, ведущую в сторону большого моста Юргорденсбрун и Скансена. Какое-то время они шли молча.

- А пока поговорим о пистолете, - прервал молчание шеф ГРУ. - Я могу рассказать об этом оружии следующее: оно выпущено в конце 60-х годов, но затем хранилось на складе и, таким образом, не использовалось до момента экспорта. В сентябре 1973 года это оружие оказалось среди большой партии, отправленной в Сирию. Наверное, вы помните начало войны на Ближнем Востоке вскоре после этого, в октябре. Оружие таким образом попало в сирийскую армию, и, вероятнее всего, - трудно сказать точно - оно было у кого-нибудь из армейских офицеров или, может быть, в танковых войсках. Ведь солдаты не имеют пистолетов. Но, чтобы проследить дальше его историю, нам необходимо запросить сирийскую военную службу безопасности, а этого не хотелось бы. Мы сможем, вероятно, выйти на цель, если вам особенно важно знать продолжение истории. Но в настоящее время подобный наш запрос привлек бы к себе внимание и, возможно, привел бы к ненужным последствиям, поскольку пришлось бы наказать кого-нибудь ни за что. Понимаете?

- Нет. Не понимаю, как это - "наказать ни за что"?

- Именно так, если быть принципиальным, господин комиссар... Убийца - вряд ли офицер регулярной сирийской армии, взявший - это надо признать - собственное оружие и отправившийся в Швецию убивать офицера шведской службы безопасности. Не так ли?

- Нет, с этим я согласиться не могу.

- Ну ладно, пусть будет так. Владелец оружия продал пистолет на черном рынке, или его обокрали. И если мы сейчас начнем допрашивать его или что-то в этом роде, то это приведет лишь к трагическим последствиям для самого офицера, что привлечет ненужное внимание. Понимаете меня?

- Нет.

- Это зависит от ситуации на Ближнем Востоке. Понимаете?

- Нет.

- Все станет известно. Ничто нельзя скрыть на густонаселенном Востоке. Если мы сделаем подобный запрос, то о нем узнают в пяти столицах Ближнего Востока в течение недели: советская разведслужба хочет проследить судьбу оружия, использованного в Стокгольме для убийства. Понимаете?

- Да.

- Хорошо. Если вам очень будет нужно, можете связаться со мной снова. Но пока я могу лишь сообщить вам, что оружие было поставлено в сирийскую армию в сентябре 1973 года. Что это военное оружие имеют только офицеры Сирии и что, вероятно, оно попало в танковые войска или в пехоту. Ясно?

- Да, ясно.

Они продолжили прогулку вдоль Юргорденсканален и остановились у фонарного столба. Фристедт внимательно рассматривал худощавого русского офицера разведки. Вся ситуация была похожа на сон.

- Я подумаю об этом. Спасибо за информацию. А что касается служащего Управления по делам иммигрантов, то мы попробуем взять его. Если бы я смог получить необходимые сведения.

- До свидания, господин комиссар, - сказал русский и протянул руку, затем повернулся на каблуках и ушел в темноту. Фристедт остался стоять и внимательно смотрел ему в след. Не случится ли чего-нибудь с этим торговцем данными о беженцах?

Фристедт продолжил путь в сторону моста Юргорденсбрун. Было зябко, он потер замерзшие пальцы и засунул руки в карманы.

В правом лежал конверт.

Абделькадер Машраф, зажав подбородок коленями, сидел на зеленой скамейке и пристально смотрел на стальную дверь в трех метрах от себя. Он все еще никак не мог осознать, что это для него катастрофа. Настроение его менялось с регулярностью движения маятника: от жалости к самому себе - впереди ведь неизбежная отсидка в тюрьме, а в худшем случае высылка в сектор Газа, то есть практически в Израиль, - к чувству унижения, он ведь знал, что все так и кончится, и много фантазировал о том, как именно все будет. А когда это случилось, то случилось совсем не так, как он представлял себе.

Он всегда говорил, что он из тех, кто живым не сдастся. Он, Абделькадер Латиф Машраф, не какой-нибудь жалкий трус, как его младшие братишки, бегавшие с листовками и верившие, что пропаганда и дискуссии о демократии могут к чему-то привести. Этот вонючий сионистский агент, привязавшийся к Абделькадеру Машрафу, нарвался не на того палестинца. Он всегда хвастался (теперь, уже задним числом, это могло всем показаться пустой болтовней) и нисколько не сомневался: наступит час, когда он докажет, сколь он опасен с оружием, и лучше с ним не сталкиваться.

И сам он был абсолютно уверен в этом. Просто все случилось слишком быстро. Его револьвер находился на расстоянии менее полутора метров, и хотя он, услышав звуки в передней, бросился к софе и уже сунул было руку под ближайшую подушку, именно в момент, когда успел схватиться за кобуру, понял, что опоздал.

Над ним стоял этот израильский - так он подумал вначале - агент, направляя дуло револьвера в лицо, именно револьвера, а не пистолета, которыми пользуются шведские полицейские.

Кроме того, человек этот говорил по-английски. Абделькадер не понимал всех слов, но общее содержание ему было совершенно ясно: "Одно неосторожное движение руки под подушкой - и ты умрешь, парень. Понимаешь?

Осторожно. Очень осторожно вынимаем руки и смотрим, что же у нас там..."

В следующий момент он был каким-то образом сбит и лежал уже на спине с собственным револьвером, на него же направленным. А второй незнакомец издевательски посмеивался над оружием:

- Да-а, парень, ты думаешь, что ты Клинт Иствуд и у тебя "Магнум-44", да? И как же ты собирался удержаться на ногах, когда началась бы канонада? О'кей, где вещички? В твоем распоряжении всего пять секунд, где вещи? Нам нужен не ты, дерьмо, а вещи; расскажешь - останешься жить, иначе будешь сосать собственный дьявольский, богом проклятый "магнум"!

И, ощутив громадное дуло револьвера у рта, он истерично закричал: "Все в софе, зашито в софе, с задней стороны, черт возьми, только не стреляйте!.."

Затем Машраф и двое его приятелей оказались перед стеной. Упираясь в нее руками и расставив ноги в стороны, они простояли так с четверть часа, пока не пришел полицейский в форме и не забрал их.

И тут он, Машраф, обнаружил, что захватили их всего двое и что, кроме того, между собой они говорили по-шведски, то есть были всего-навсего шведскими полицейскими.

Из его внутреннего кармана они вытащили его же нож, вскрыли им софу с задней стороны и нашли там оружие.

Абделькадер Машраф не питал никаких иллюзий и в отношении других потайных мест в своем доме. Конечно же, они найдут все.

Аппельтофт и Карл вернулись в свою общую рабочую комнату. Они привезли с собой конфискованное оружие, а остальное оставили в распоряжении команды Юнгдаля. Теперь на столе перед ними лежал значительный арсенал.

- Черт ты этакий, - сказал Аппельтофт, - отчего тебе так весело, не могу понять.

Карл поднял огромный револьвер и, улыбаясь, повертел его перед собой.

- Попробуй постреляй из такого, узнаешь тогда. Отдача от него - как у ружья, с которым на слона можно охотиться, а точность - примерно как у пушки на королевском судне "Ваза", - язвил Карл. - Но крупнее, бесспорно, не бывает. Когда Клинт начал пользоваться им в своих фильмах, то, говорят, в США его стали раскупать.

- Клинт? - удивился Аппельтофт, но позволил вопросу повиснуть в воздухе. - Есть вещи поважнее, над которыми стоит поразмышлять. Например, кто перед нами - террористы или вооруженные преступники?

Карл склонялся к определению "преступники". Это оружие Клинта Иствуда - всего лишь игрушка, которую невозможно использовать против человека. Другое, поменьше, значительно интереснее - автоматический браунинг, калибр 32, с семью патронами в обойме.

У украденного АК-47 не хватало патронов, но их можно купить без лицензии в любом охотничьем магазине, поскольку "Винчестер-308" - один из самых распространенных калибров для охоты на оленей. То обстоятельство, что в квартире отсутствовали патроны, во всяком случае, свидетельствовало, что владелец оружия - один из трех воров - не имел каких-либо определенных планов его использования.

Большое количество наличных денег - 246 345 крон в картонных коробках из-под туфель - свидетельствовало, скорее всего, о том, что они занимались продажей краденого и наркотиков. Это Юнгдаль и его люди скоро поймут.

- Наше заключение: они не террористы, а обычные преступники, - заявил Аппельтофт.

- Согласен, - поддержал Карл. - И я не думаю, что их оружие можно найти у террористов.

Аппельтофт с сомнением смотрел на него некоторое время, потом возразил:

- Да, но ведь этот парень держал руку на оружии, когда ты брал его.

- Я, во всяком случае, не такими представляю себе террористов. У тех револьвер был бы наготове, они-то успели бы направить его на меня. А их автоматические карабины не зашиты в спинку софы под подушками с бегущими оленями.

- А если бы он попытался выстрелить?..

Аппельтофт не закончил вопроса. Напуганный рассуждениями Карла, он не хотел, просто отказывался слушать то, что вынуждены были слышать его "служебные" уши. Профессионально им, Карлом, была допущена служебная ошибка. И если бы кто-нибудь из этих дурацких воришек обратился в суд, Аппельтофту пришлось бы играть роль блюстителя порядка, ехавшего в автобусе: мол, ничего не слышал и ничего не видел из того, что "якобы" происходило на его глазах.

Отвечая, Карл стоял к нему спиной и разглядывал оружие, которое уже трижды изучил.

- Если бы этот дьявол достал свой "Магнум-44", он умер бы. При этом случилось бы самое ужасное: Нэслюнд "получил" бы своего убийцу. Не так ли?

Карл повернулся и посмотрел на Аппельтофта. Очень неприятный вопрос. Нет, не потому, что он намекал на отсутствие угрызения совести у шефа шведской полиции безопасности, а по той простой причине, что такое заключение означало: теперь у них фактически не оставалось реальных следов для поиска настоящего убийцы.

- Понимаю, что ты имеешь в виду, - тихо ответил Аппельтофт, - и самое ужасное, что я должен согласиться с тобой. Черт возьми, как же ты быстро учишься!

- Но мы же, все трое, хотим найти убийцу?

- Да, хотим. Но можем ли?

- Где теперь его искать? Среди палестинцев, которых они засекли в Упсале? Есть ли в этом смысл?

- Думаю, что нет. Все это просто театр, хотя никогда ни в чем нельзя быть уверенным до конца.

- Но если они, хоть по ошибке, все-таки найдут что-нибудь, нам будет об этом известно?

- Вероятно.

- Тогда плюнем на них. А что остается?

Аннелис Рюден пришлось уже отнести в разряд исчерпанных возможностей. Правда, оставалось непонятным, почему Фолькессон записал ее номер телефона. Но, может, кто-то просто "капнул" на них: они, то есть она или ее парень, что-то знают, - хотя это была и неправда.

Из остальных трех шведов лишь один представлял интерес - Хедлюнд, формально подозреваемый в "незаконном хранении оружия". Особенно найденная у него обойма с патронами к АК-47, настоящему оружию террористов. Не осталась ли она от более крупной партии?

Такую возможность нельзя исключать. Надо бы заняться конфискованным у Хедлюнда. Получить новые данные, но на результаты допросов с этой точки зрения рассчитывать явно не стоит, ведь Хедлюнд - единственный из четверых, кто высоко держит хвост. Он коротко и ясно заявил своим следователям, что вообще не собирается отвечать на вопросы и что не хочет адвоката, предложенного ему, а потребовал собственного адвоката и сам связался с одним из самых известных в стране. И "звезда" адвокатуры примчался стрелой, взял на себя защиту и сообщил, что его клиент не должен отвечать на вопросы в отсутствие адвоката. Но он, то есть адвокат, из-за очень важного судебного процесса не сможет уделить время этому делу ранее чем через полтора суток.

- Итак, - сказал Аппельтофт, - нам надо сконцентрировать все свое внимание в первую очередь на Хедлюнде. У тебя есть какое-нибудь предложение?

- Да, - сказал Карл, - я хочу пройтись по его литературе, хочу понять, кто он такой. А ты возьми на себя письма и остальное. Потом вместе все обсудим, ладно?

- Но только завтра утром? - спросил устало Аппельтофт. Он чувствовал себя очень старым полицейским безопасности.

- Конечно, - ответил его более молодой коллега, если он и был его коллегой. Но сейчас-то он был им. - Конечно, я не прочь. Я уже ничего не соображаю. Значит, надо идти спать.

Зазвонил телефон. Аппельтофт ответил коротким хрюканьем, потом всего лишь словом "конечно" и положил трубку.

- Это Нэслюнд, - сказал он. - Шерлок Холмс хочет видеть тебя сейчас же. Он тоже еще работает. Встретимся завтра?

Они кивнули друг другу и разошлись.

Шеф бюро Хенрик П. Нэслюнд был в блестящем настроении. Все, почти все прошло как по маслу. Даже сверх ожидания. Четверо левых экстремистов задержаны на вполне приемлемых основаниях. По его расчетам, захват семерых палестинцев закончится выдворением троих или четверых из них согласно закону о терроризме - достаточное оправдание перед прессой, даже если в оставшейся части намеченной операции и возникнет какой-нибудь прокол. Кроме того, этот Хамильтон мгновенно сориентировался и нашел тайное логово палестинских террористов и торговцев наркотиками в Сёдертелье. Так что пока операция проходит вполне успешно. Если же при этом рассчитывать, что расследование в ближайшую неделю даст хотя бы минимальный результат, то можно надеяться, что допросы, проработка материалов домашнего обыска и анализ нескольких сотен интересных телефонных разговоров явно приведут к реальным доказательствам (задержка была связана с трудностями перевода записей разговоров на арабских диалектах). Но для Нэслюнда самым главным было то, что все шло по плану, тогда он чувствовал себя в своей тарелке. Однако оставалось еще довольно трудное дело - позвонить подозреваемому преступнику, этому хитрому дьяволу, но его не так-то просто будет заставить расколоться. Нэслюнд все же унюхал одну возможность и тщательно обсудил ее кое с кем из "открытой службы". Те хорошо были осведомлены об операции по захвату в Сёдертелье. Хамильтон - вот человек, который сможет решить проблему до конца.

С напряженным интересом смотрел Нэслюнд на Карла, когда тот, небритый, с незатянутым узлом галстука, в пиджаке, наброшенном на одно плечо, еле волоча ноги, вошел и плюхнулся на стул напротив него.

В комнате было почти темно, горела лишь маленькая зеленая лампа на письменном столе. Нэслюнд какое-то время рассматривал кобуру, а потом заговорил. Он еще точно не решил, как надо говорить, жестко или мягко. Как получится.

- Быстро сработано там, в Сёдертелье, - осторожно начал он.

- Да, нам казалось, что надо было спешить.

- А не лучше ли было сначала посоветоваться, чем сразу лететь?

- Я уже сказал, что надо было спешить, мы все прикинули и тут же помчались, как только получили информацию. Самое важное было - не упустить его.

- Но, мне кажется, вы рисковали. Это опасные личности, и мы могли бы подключить доступные резервы. Откровенно говоря, я не в особом восторге от вашего способа действий, хотя все прошло гладко.

- Их было всего трое, это мы знали.

- И ты, конечно же, был уверен, что один справишься?

- Да, без сомнений. Так оно и было - четко и быстро.

Нэслюнду не понравился уверенный тон Карла. Он не привык, чтобы с ним разговаривали так. Но на этот раз он снисходительно отнесся к поведению Карла, поскольку вынашивал одну идею, которую хотел осуществить с его помощью.

- Ну а если террористу удалось бы вытащить свое оружие, что было бы тогда?

- У него не было шансов, его оружие уж слишком топорное. Но ты имеешь в виду проблемы, связанные с последующим расследованием, да?

Карл скорее лежал, чем сидел. Он устал. Ему явно не нравился Нэслюнд. И было неинтересно обсуждать с ним этот случай.

- А что было бы, если бы он успел прицелиться?

Карл колебался. Уж не ожидал ли тот хитрого ответа по установившемуся правилу: мол, тогда я выбил бы револьвер из его руки, не повредив меблировки, или что-то в этом роде? Но зачем притворяться в таком деле? Карл решил не лгать, несмотря на возможный выговор.

- Если бы он успел схватить револьвер, то я сделал бы два выстрела прямо в него, чтобы наверняка. Пули попали бы в область сердца, в легкие. Возможно, он и выжил бы, но кто знает. Он явно хотел любыми способами уйти от нас, и в этом случае ничего другого не осталось бы, как стрелять.

- Понимаю, - спокойно сказал Нэслюнд, - думаю, что понимаю.

Карл с некоторым подозрением ждал, что будет дальше. Он был уверен в себе, да и все, кажется, прошло вполне нормально. Мало кто успел бы вытащить оружие и подготовиться к выстрелу в такой неожиданной ситуации. Статистику американской полиции на этот счет абсолютно невозможно толковать иначе.

Но Нэслюнд решил мягко пробиваться дальше. Нет, конечно же, ни о какой формальной взбучке речи не идет, наоборот, он доволен услышанным. Он оченьдоволен.

- Насколько я понимаю, подозреваемый преступник - крайне опасная личность, - продолжал Нэслюнд после одной из своих искусных пауз. Карл бессознательно выпрямился, а Нэслюнд продолжил:

- Он у нас под наблюдением, мы хотим знать, что у него сейчас на уме.

Нэслюнд сделал еще одну паузу.

- А что думаешь ты, Хамильтон? Что он предпримет?

- Если мы говорим об одном и том же человеке, то он вообще ничего не предпримет. Он пойдет на работу и будет вести себя совершенно нормально, - ответил Карл тоном, который прозвучал бы иронически для более чувствительного уха, чем у Нэслюнда.

- Мое мнение такое же, - продолжил Нэслюнд, - и при этом, вероятно, пройдет время, пока мы обработаем объемный материал на него. А когда обработаем, возможно, станет "горячо". Надеюсь, ты понимаешь, о чем я?

- И что? - подозрительно спросил Карл.

- Возможно, встанет вопрос о захвате этого дьявола. Я хотел бы, чтобы и ты был там, если ты понимаешь меня.

- Ты хочешь, чтобы я убил его?

- А ты боишься?

- Нет. Значит, ты хочешь, чтобы я его убил?

Нэслюнд не ответил прямо, и в этом была его ошибка, если он хотел скрыть свои намерения, уходя от ответа. Но то, что он сказал, стало основой постоянной ненависти между ними.

- Понимаешь, Хамильтон, я хотел бы закончить операцию спокойно и красиво. Я имею в виду этого дьявола. Но я не хочу, чтобы это легло, например, на твоих старших коллег. Так что, если, и я подчеркиваю если, узел затянется, я говорю о подозреваемом преступнике, я хотел бы, чтобы сделал это дело ты. Понятно?

- Да, понимаю, что ты имеешь в виду. Значит, его прослушивают дома, но не на работе, кроме того, за ним посменно наблюдают по двое, так?

- Точно. Нам надо придумать что-то и принять решение раньше, чем он догадается.

Карл собрался было спросить о возможном альтернативном преступнике, но в последнее мгновение удержался и интуитивно отказался от такого вопроса. Он неожиданно почувствовал сильное презрение к этому маленькому педанту, "торгашу автомашинами", сидевшему по другую сторону письменного стола. Лучше уж промолчать о том, какие чувства испытывал он к этому Шерлоку Холмсу.

Карл кивнул, встал, натянул пиджак на плечи и вышел. Нэслюнд же какое-то время смотрел на закрывшуюся дверь и радовался: "Да, черт возьми! Ну, ты же просто дьявол!"

Глава 7

Поскольку Фристедт пришел на работу первым, его день начался с сомнений, попросить ли секретаршу включить кофеварку или заняться этим самому. Ведь до этого он уже дважды ошибался: один раз кофе вылился мимо чашки, а второй раз кипяток стал идти и через фильтр с кофе, и мимо. И поскольку Аппельтофт мог прийти в любую минуту, он не рискнул быть застигнутым на месте "преступления" (Аппельтофт был самым домовитым, по крайней мере по стандарту "фирмы"). Но сейчас, когда появились оба коллеги, один за другим, положение было под контролем, и Фристедт с напускной беспечностью, подал наконец чашку сначала удивленному Аппельтофту, а потом и Карлу, вообще не наблюдавшему за этим историческим событием.

- Я должен кое-что рассказать вам по секрету, но не хочу, чтобы это стало кому-нибудь известно от вас. И если в будущем это всплывет, лучше, чтобы вы узнали обо всем сейчас и от меня, - начал Фристедт. Его коллеги сели и приготовились внимательно, не задавая вопросов, слушать.

- Я определил происхождение пистолета, по крайней мере получил квалифицированную информацию, - продолжал Фристедт. - Итак, пистолет был в сентябре 1973 года поставлен из Советского Союза в Сирию, как раз перед началом одной из двух войн. Оружие попало кому-то из офицеров - то ли танкисту, то ли пехотинцу. На этом след обрывается.

- Как ты это узнал? - удивился Аппельтофт.

- В этом-то и проблема. Я связался с шефом ГРУ. Мы с ним тайком бродили по Юргордену. Просто цирк. Во всяком случае, он рассказал мне все. Но проблема не в этом, а в том, что он попросил меня об одной услуге.

Аппельтофт чуть не поперхнулся кофе, но замахал рукой: мол, продолжай.

- Да, сначала я думал, как и ты, Аппельтофт, но оказалось все не так просто. Он сообщил мне данные об одном типе из Управления по делам иммигрантов, который передает сведения об иранских беженцах в иранское посольство. Явный случай шпионажа за беженцами, иными словами - "незаконная разведдеятельность". Имя, время, место. "Взять при передаче сведений", - сказал русский. Так что у меня проблема, как вы понимаете.

- Что ты? Какая проблема? Если это правда, надо идти и брать этого подонка. Какая разница, - возразил Карл.

- М-да, не знаю. Еще не бывало, чтобы русские делились с нами бесплатно, - продолжал размышлять Фристедт.

- Нет, но мы их и не просили, - улыбнулся Аппельтофт. - Мне кажется, что проблем нет. Если это правда, "фирма" должна взять этого типа.

- Хотя зачем русскому нужно, чтобы мы схватили его? - поинтересовался Фристедт. - В чем загадка?

- Может, и нет никакой загадки. Например, тот выпрыгнул из их платежных ведомостей к тем, кто лучше платит; вот они и отдают его, - спокойно заметил Аппельтофт. Его опасения словно ветром сдуло.

- Или, возможно, это связано с политической игрой Иран - Ирак - Советы, о которой мы ничего не знаем и никогда не узнаем, - предположил Карл.

- Кстати, это лишь дебют русских в нашем клубе, - сказал Аппельтофт. - Веннерстрёма предложили США, Берлинга на нашей "фирме" мы получили от израильтян, и, насколько я помню, американцы выдали нам того дьявола, сыщика из отдела по иностранцам, что продавал беженцев Ираку. Между прочим, смешно: американцы выдают нам наглеца, продающего беженцев в Ирак, а русские отвечают выдачей нового наглеца, торгующего с Ираном. Во всяком случае, нам не стоит беспокоиться, пока не окажется, что информация ошибочна, тогда и посмотрим.

Им пришлось прокрутить еще немало вариантов. Русский, быть может, хотел показать, что его сведения о пистолете совершенно достоверны, и поэтому вложил их в один пакет с другими сведениями, которые тоже должны быть истинными. Каков сценарий, а? Или это действительно начало отношений купли-продажи? А может, крючок на того комиссара из СЭПО, что плюнул на условности этикета и сам пошел на риск?

Время покажет. Фристедт решил поговорить с "нужными" людьми, чтобы парень из Управления по делам иммигрантов был схвачен. А о том, как он узнал историю пистолета Токарева, кстати, вполне правдоподобную, надо молчать.

- Ну и насколько же мы поумнели, исходя из "правдоподобности" русской истории о пистолете? - спросил Фристедт.

- Ненамного, - разочарованно пробурчал Карл; он уже мысленно поработал с этой проблемой, но результат не вдохновлял его. - Ведь мы возвращаемся к 1975 году, когда сирийская армия входит в Ливан и пистолет каким-то образом попадает в Бейрут, а там любая палестинская организация приобретает его, и мы опять на исходных позициях.

Оба полицейских беспомощно смотрели на Карла. Им казалось, что тот даже слишком прав.

- "Много крика - мало шерсти", - сказала старуха, подстригая поросенка, - попытался пошутить Фристедт в надежде на овации. - Ну, что нам теперь делать?

- Карл и я пришли к выводу, что нам следует сосредоточиться на допросах двух активистов пропалестинского движения, о которых мы знаем меньше всего, я имею в виду тебя и себя. А Карл пройдется по библиотеке Хедлюнда; может быть, он найдет там какую-нибудь путеводную ниточку. А я займусь его корреспонденцией и кое-чем еще.

- Да, конечно, мы вчера не говорили об этом, но по утреннему "Эхо" я слышал, что в Сёдертелье все прошло хорошо. Значит, просто обычные воры? - спросил Фристедт.

- Да, мы пришли к такому выводу. Торговцы гашишем, краденым, мелкие воришки, мы ведь поймали след в таком же точно источнике, так что никуда он нас не приведет, - пояснил Аппельтофт. - Вот мы и решили заняться Хедлюндом и материалом допросов.

Карл спустился на один этаж, прошел несколько шагов по коридору и заглянул в комнату заседаний, где стояли два длинных стола; там шла сортировка, нумерация и предварительная классификация конфискованного материала. Работа была в самом разгаре. Ведь закон требовал тщательного занесения в протокол конфискованных вещей.

Один длинный стол был отдан под сортировку вещей пары Хернберг - Хедлюнд. Пронумерованные предметы раскладывались в три кучки здесь же на столе: одна кучка - для Хедлюнда, одна, в середине, для "или - или" и третья - для Хернберг.

Карл взял несколько ксерокопий и отправился в поход вдоль стола, время от времени листая или просто переворачивая книги, исписанные листки, фотографии, протоколы собраний и другие бумаги. Делал он это без особого любопытства, да ему и как-то неловко было влезать в частную жизнь людей, всего несколькими годами моложе его самого. От вчерашней встречи с Нэслюндом остался какой-то неприятный осадок, это его мучило; спал он плохо.

То, что взяли из их общей библиотеки, особого интереса не вызвало. "Подозрительной" литературой оказались Ленин и Сара Лидман. Но Карл почувствовал, что литературу отбирала совсем неопытная рука. Для полной картины стоило бы еще раз просмотреть книжные полки и то, что еще оставалось в доме. Он отметил кое-что любопытное, решил пока не морочить себе голову корреспонденцией - ею должен был заняться Аппельтофт - и добился разрешения поехать домой к Хернберг и Хедлюнду изучить неконфискованное.

И Фристедт, и Аппельтофт были едины в том, что прежде всего надо заглянуть к Петре Хернберг, поскольку там можно было бы узнать что-нибудь о Хедлюнде. Сам он на вопросы отвечать решительно отказался.

Накануне вечером Петра Хернберг была на коротком, преднамеренно запутанном и грубом допросе (закон предписывает: задержанный или арестованный должен без промедления получить письменное обвинение и имеет право воспользоваться помощью адвоката). Имелась краткая запись этого допроса, из коей, как и ожидалось, явствовало, что девушка отказалась признать себя виновной в незаконном хранении оружия и в участии в убийстве. Последнее несколько озадачивало.

- Вы действительно спрашивали ее об участии в убийстве? - удивился Аппельтофт, когда он и Фристедт встретились с двумя лучшими следователями на "фирме".

- Да, спрашивали. Ведь утверждалось, что именно в этом дело, не правда ли? - Они заполучили девушку, а потом бросили жребий, кто будет играть "хулигана", а кто - доброго "спасителя". Хулиган и начал накручивать. А сейчас она сидела в комнате для допросов совсем одна.

- Ну и как она? - спросил Фристедт.

Оба следователя считали, что она все еще находилась в шоковом состоянии, но уже начала приходить в себя. Петра производит впечатление интеллигентной девушки и, конечно же, начнет рассуждать, если не спешить и не прибегать к провокациям.

Фристедт и Аппельтофт получили разрешение на беседу с Петрой Хернберг максимум на два часа. Когда они вошли в комнату для допросов, она сидела с отсутствующим взглядом.

- Привет, меня зовут Арне, а коллегу Эриком, - приветствовал ее Фристедт и сел. - Мы ведем другое расследование, здесь же, в этом здании. Но оно связано с твоим арестом, вот почему мы хотели бы поговорить с тобой, о'кей?

Тон у Фристедта был корректным, дружеским и убедительным. Он обладал способностью спрашивать о тяжкой вине так, что казалось, он просит разрешения зажечь трубку.

Она кивнула, поднялась со своего места и села напротив письменного стола, за которым устроился Фристедт. Петра была мила, следила за собой, и ее легко было представить в белом халате за аптечным прилавком. Она была именно такой. Вполне возможно, что она действительно просто девушка из аптеки, подумал Аппельтофт. Он сидел чуть поодаль и, стараясь не привлекать к себе внимания, изучал ее.

- Зачем вы это сделали с нами? - спокойно спросила она.

Фристедт полистал бумаги, лежавшие перед ним на столе, делая вид, что ушел в них с головой.

- Была большая облава во многих местах, хотя ты, конечно, об этом и не знаешь, - сказал Фристедт.

Девушка покачала головой.

- Тебя подозревают в незаконном хранении оружия и в заговоре с целью убийства? Но ты, я вижу, отрицаешь это, - продолжил Фристедт невозмутимо.

- Какое незаконное хранение оружия, я в это не верю, и что такое заговор? Вы что, думаете, что я убила кого-то?

Полицейские молча пристально разглядывали девушку, потом Фристедт продолжил игру.

- Что касается незаконного хранения оружия, то речь идет о двух вещах. Охотничье ружье, не очень-то примечательное, но ты знаешь об этом?

- Это - что висит на стене? Но это же антикварная вещь, что-то наподобие пищали, и вы считаете, что мы сидим за...

- Это не так уж важно. Ну а патроны к китайскому автомату, что ты скажешь об этом? - прервал ее Фристедт. Следующий момент был очень важен, и оба комиссара бессознательно затаили дыхание.

Девушка погрузилась в себя, то ли не совсем поняв, о чем речь, то ли прекрасно разыгрывая спектакль.

- Что-то я не понимаю, о чем вы говорите, - ответила она наконец.

- Магазин к китайскому АК-47... Знаешь такой автоматический карабин с крутящимся магазином? - бесстрастно продолжал Фристедт.

В глазах девушки появился огонек.

- А-а, - сказала она, - только это. Он уже годы валялся в каком-то ящике; это же сувенир, возможно, ребячество, но, в общем-то, ненужная вещь. Эту безделушку я привезла с собой из Бейрута давным-давно.

- Зачем? - коротко и уверенно спросил Фристедт.

- Ребячество... Но... э-э... там обычно делали ожерелья из гильз к этому "Калашникову" или "клашникову", как они называли. Брали гильзы, делали в них дырки и вешали на шею. "Революционно", говорили они, вместо всяких там наград, понятно?

- А от кого ты получила его?

- От одного палестинца, в которого была влюблена и имя которого не собираюсь называть.

- Ладно, ладно. Но ожерелья-то не получилось?

- Нет, не вышло. Вкусы меняются. Да и Андерс, мой парень, не решался дырявить их, там что-то с шапочками или как их называют. А потом я о них забыла, только вот сейчас и вспомнила.

- Но был еще и магазин?

- Да, но, мне кажется, он был разбит или сломан. К тому же в него можно что-нибудь положить.

- А почему ты не выбросила это дерьмо?

- Собиралась как-то, а потом подумала, что нехорошо выбрасывать взрывоопасные предметы в мусор. Ведь мусор сжигают в Лёвста, и могло бы... Потом собиралась выбросить его в воду, но посчитала, что это глупо. Так он и остался лежать.

Фристедт и Аппельтофт переглянулись. Аппельтофт кивнул. Это означало, что они поверили в историю.

- Ну а что с этим, как его, убийством... человека из СЭПО? - спросила она.

- Понимаешь, - просто ответил Фристедт, - все выглядит так, словно есть связь между вами четырьмя и некоторыми другими, которые тоже уже находятся здесь, в этом здании. Что ты скажешь на это, кроме того, что ты невиновна и так далее?

- Ничего.

- Почему же?

- Потому что я не понимаю обвинения.

- У-гу, - сказал Фристедт и вышел, а разговор повел Аппельтофт.

Он объяснил ей, что улики есть улики и всегда возможно такое, чего сначала не видишь, в чем сам непосредственно не замешан. А потом они немного поговорили об убийствах по политическим причинам. Она прочла ему лекцию о том, что если движение, формирующее общественное мнение в стране, переходит к прямым акциям подобного типа, то оно совершает политическую ошибку. Его не интересовало, что она говорила, интересовало, как она говорила это.

Потом он спросил Петру, что она делала целый год в Бейруте, и она рассказала, что работала в небольшом диспансере в одном из самых крупных лагерей для беженцев, Бурж-эль-Баражна. Это была обычная добровольная работа для скандинавов, сочувствующих палестинскому движению, и много десятков девушек из Швеции, Норвегии и Дании делали то же самое. Именно тогда, между прочим, она и встретилась со своим парнем. Он приехал туда с миссией солидарности.

- А к какому политическому движению ты принадлежишь, кроме пропалестинского? - спросил Аппельтофт неожиданно прямо.

- А вы и этим занимаетесь?

- Нет, у нас в Швеции, как ты знаешь, тайное голосование, но я спрашиваю только для того, чтобы посмотреть, ответишь ли ты.

Она вздохнула и задумалась. Что-то в ее реакции настораживало Аппельтофта: уж слишком она шла ему навстречу и слишком равнодушно относилась к обвинению в убийстве.

- Я принадлежала к двум партиям, но из обеих вышла, - наконец ответила она. - А если ты хочешь знать к каким, то скажу: сначала - к ЛПК, а потом - к КПШ.

- КПШ - это Коммунистическая партия Швеции, да?

- Да, я так и думала, что вам известно это.

- Да, но, во всяком случае, не в нашем отделе. А те партии, в которых ты была, не могли заниматься политическими убийствами?

Наконец-то она отреагировала. Она сцепила руки и постаралась овладеть собой, чтобы не сорваться, - так это выглядело. Потом ответила сдавленным голосом:

- Я вышла из них и не хочу больше говорить о политике. Сейчас у меня к вам вопрос: если человек не виновен в убийстве, вы все равно сможете найти доказательства? Я имею в виду, вы схватили нас вот таким образом для того, чтобы конфисковать охотничье ружье?

Аппельтофт выжидал и изучал ее. Она теряла самообладание. Она боялась! Впервые она показала, что ей страшно.

- Нет, мы взяли вас не для того, чтобы получить охотничье ружье, в этом ты можешь быть уверена. Но следы от вас в Хэгерстене привели прямой дорогой в другое место, и там забрали оружие куда поинтереснее. Тебе это говорит что-нибудь?

- Я хочу получить адвоката. А ты, кстати, не ответил на мой вопрос. Ну?

- Если ты не виновна, то тебя не могут осудить, и мы не придумываем доказательств, если их нет. Поверь мне.

- Поверю, но я все же хочу иметь адвоката.

- И все же поверь. Мы можем перебрать массу нитей и связей для начала, но в конце концов получим нечто совсем иное. Если ты не виновата, то ты можешь помочь и нам, чтобы мы побыстрее напали на правильный след, и самой себе, чтобы выйти отсюда побыстрее.

- Как это?

- Отвечай на все наши вопросы. Если мы ошибаемся, то это станет ясно. А если мы не ошибаемся, можешь требовать адвоката, и опять все будет ясно. Но нужны доказательства. Мы не придумываем доказательств. Если это было бы так, то ни" я, ни большинство из нас здесь бы не работали.

- А что будет со мной?

- Думаю, тебя будут допрашивать максимум неделю. А потом - арест. Знаешь, что это такое?

- Да, за закрытыми дверями суд определяет, подходят ли тайные доказательства для того, чтобы подольше подержать меня взаперти.

- Примерно так. Возможно, и "за закрытыми дверями". Но прокурору все равно придется изложить свои мотивы суду. Незаконного хранения оружия твоим парнем и твоего магазина с десятью патронами не хватит.

- А разве вы не обязаны записывать на магнитофон все допросы?

- Это не настоящий допрос, и тебе придется ответить на все вопросы еще раз нашим коллегам.

- А почему же мы сейчас вот так разговариваем?

- Потому что я и мой коллега занимаемся другими вопросами, связанными непосредственно с самим убийством. А те, с кем ты потом встретишься, обычные, так сказать, следователи.

- А сколько человек вы еще забрали?

- Кроме вас, в Хэгерстене, еще с десяток.

Ей как-то сразу стало легче, она сделала громкий и ясный выдох. Для Аппельтофта это было очень важно, потому что до сих пор он винил себя за то, что так долго шел ей навстречу и случайно мог повредить будущим допросам своих коллег. Ее последняя реакция интуитивно убедила его в том, что он прав. У него появилось искушение потрепать девушку по щеке, но он остановил себя, ведь ей было двадцать шесть лет.

Он поднялся и скупо улыбнулся ей.

- Ты надолго запомнишь наш разговор. Если ты не виновата, как ты говоришь, через неделю ты уйдешь отсюда, поверь мне. Только отвечай на все вопросы следователей, и все будет проще.

Потом он вышел и рассказал Фристедту о своих впечатлениях. Нет, он не верил и по многим причинам, что эта двадцатишестилетняя приемщица рецептов в аптеке вообще участвовала в каком-либо убийстве. От этого он почувствовал явное облегчение.

После различных переговоров Карл добрался до опечатанной квартиры в Хэгерстене. В ней все выглядело словно после взлома, что, строго говоря, на самом деле и было. Но Карла интересовала книжная полка. В разных местах ее зияли дыры после обыска, организованного патрулем, забравшим все подозрительное, бросающееся в глаза нормальному работнику государственной службы безопасности. Но Карл не был в этом смысле нормальным, и даже больше чем в этом смысле.

Просматривая ряды книг, он то одобряюще кивал, то язвительно похмыкивал. Сначала он увидел то, что и ожидал, то есть Фэнона, Жана Поля Сартра, Стаффана Бекмана и Йорана Пальма - "памятные знаки" того, что называлось в Швеции "60-е годы".

Но было и кое-что другое. Особенно странными выглядели два небольших отдела книжной полки. Первый из семи-восьми книг касался Кропоткина.

Подобная литература не задерживалась на полках представителей "левых сил"; классическая теория бомбометания попадала в разряд случайных уже даже в русскую революцию. Вряд ли у учителя средней ступени с основным предметом "история и шведский язык" был повод преподавать классический анархизм.

На полке осталась и почти вся литература на немецком языке. В группе захвата никто не владел немецким; Карл не только вспомнил это, но и проверил по списку. Вся конфискованная немецкая литература была уже помечена чем-то вроде красных звездочек: мол, "политически неблагонадежная". Но десяток книг с гладкими обложками, изданных неким Freie Universitet in Bremen[36], остался стоять на полке. Это были материалы, с идеологических позиций оправдывающие лигу "Баадер-Майнхоф" и подобные ей организации. Такое нельзя было достать в Швеции даже в книжных лавках-кафе "левых сил". Наверное, все посчитали бы их "грязной литературой".

Карл просмотрел также и годы издания отдельных книг. И получалась примерная картина того, как традиционно "левый" интеллектуал модели 1968 года в конце 70-х годов начал не только сползать к нетрадиционным идеям, к терроризму как идеологической конструкции, но и уходить в психологию, толкование снов и экстрасенсорику.

Над большой модной двухспальной кроватью из IKEA[37] висела газетная вырезка без текста - фотография молодого человека в наручниках. Что-то привлекло Карла на снимке, он стал пристально разглядывать его, обнаружив, что наручники были американского производства. И тут он вспомнил. Был один такой шведский активист борьбы за мир, осужденный где-то в США за то, что он и другие "борцы" забрались на территорию завода и забрызгали кровью какое-то оборудование для производства ядерного оружия.

"Перейти к непосредственным акциям, - подумал Карл. - Бить по капиталистическому государству, чтобы было видно и слышно, бить по слабым местам, вызывать у капиталистического государства его репрессивные тенденции, заставить его сбросить маску и показать свое истинное кровавое лицо, работать небольшими группами, никому не доверять, прятаться в толпе, не изолироваться от нее, приобретая необычные профессии или странные нормы поведения... - Он иронически улыбнулся и продолжал вспоминать: - Обходить контроль буржуазного государства над средствами массовой информации, заставляя их время от времени информировать общественность о ваших собственных "театральных" акциях и о результатах преследований и отмщения".

Примерно так размышляют подобные типы. Андерс Хедлюнд отнюдь не обычный левый активист и, вероятно, очень нетипичный активист пропалестинского движения. И очень правильно, что он оказался в группе четырех из Хэгерстена. За ним потянется куча хвостов. К тому же у него был и магазин к АК-47. Наконец, кажется, все сходится.

Аппельтофту не пришлось долго уговаривать Фристедта, чтобы доказать правомерность своих выводов. Если бы эта девушка, Петра, входила в какую-нибудь конспиративную группу, то ей не стало бы легче, когда она узнала, что схвачены еще десять человек. Единственно возможное объяснение этому - ее вывод, что она сама и, наверное, ее парень просто попались вместе с другими. Кроме того, она заявила, что магазин, конечно же, был испорченным. К такому же выводу сразу пришел и Хамильтон. Так что все очень логично.

- Твоя дочь работает в аптеке, да? - улыбнулся Фристедт.

- Да, и я не отрицаю, в какой-то степени это повлияло на мое решение, - ответил смущенно Аппельтофт. - Но она не обманывает.

- Конечно, нет, я об этом и не думаю, - быстро ответил Фристедт. - Зайдем еще раз в комнату для допросов?

У них были два варианта беседы, но они отказались от них, поднявшись в следующий отдел, где проходил допрос. У Аннелис Рюден была депрессия, она стала апатичной и не отвечала, когда к ней обращались. К тому же полицейский врач напичкал ее успокаивающими таблетками, так что на нее едва ли можно было рассчитывать. На все вопросы она лишь улыбалась.

Андерс Хедлюнд, парень с "большим хвостом", тоже сидел в своей камере. Он продолжал бычиться и отказывался иметь дело со своими следователями. Даже не захотел принять необходимые ему вещи - бритвенный прибор и все такое. Оставался лишь друг Аннелис - Нильс Ивар Густав Сунд двадцати семи лет, ветеран пропалестинского движения.

Сотрудники, проводившие его допрос, пожали плечами, когда Фристедт и Аппельтофт спросили о положении дел. Парень, скотина, плачет, зовет родителей, свою девчонку и ругается. Трудно выудить у него хотя бы одно разумное слово.

Вид Нильса Ивара Густава Сунда точно соответствовал этому описанию: небритый, лохматый, с красными глазами и в рваной одежде. Говорил он фальцетом. Фристедт представил себя и Аппельтофта и объяснил, что именно они занимаются расследованием дела об убийстве.

Мальчишка, вернее, мужчина, выглядевший как мальчишка, не был накачан полицейским врачом лекарствами, но вел он себя так, будто наглотался таблеток. Говорил несвязно, путано, слова выскакивали из него как-то беспорядочно, даже когда его ни о чем не спрашивали, кричал, что боится камеры и не хочет, чтобы его запирали.

На этот раз разговор должен был начать Аппельтофт, а Фристедту предстояло сидеть в сторонке и наблюдать. Аппельтофт объяснил, что вообще-то возможно избежать изоляции, надо только помочь следствию. Но это не прошло, и Аппельтофт стал "злым" и "дерзким", а потом в "гневе" вышел из комнаты. Наступила очередь Фристедта. Он разыграл доброго, всепонимающего следователя, забравшего дело у "хулигана", и начал со стандартных ходов, но и у него ничего не получилось.

Фристедт вышел из комнаты и поговорил со следователями; те еще не знали о подозрении в скупке краденого, в продаже наркотиков и о стереоустановке. Фристедту удалось уговорить коллег попробовать еще разок. Потом он снова зашел в камеру, притворившись милым, но из этого опять ничего не вышло. Тогда они поменялись ролями: пошел Аппельтофт и разыграл "хулигана". (Предпосылкой для такой элементарной техники является то, что допрашиваемый - новичок; на опытных преступников такая психологическая атака не действует, поскольку подобные приемы им хорошо известны.)

- Попробуем еще раз. Ты знаешь парня, поставлявшего тебе гашиш? А магнитофон? Его зовут Абделькадер, живет он в Сёдертелье, а теперь посидит несколько лет, знаешь об этом?

Сунд умолк. Выстрел попал в цель.

- Почему вы с ним в команде? Ты знаешь, какое оружие он хранил дома? Не гримасничай, отвечай, чтобы нам покончить с этим! У меня не так много свободного времени, как у моих коллег, ну!

- Абделькадер сидит? - спросил Сунд уже совсем другим тоном. Он казался совершенно растерянным.

- Да, и не только он. Мы схватили примерно дюжину арабов после вас, но у этого дьявола было оружие, с которым можно начать настоящую войну. Что ты об этом знаешь?

Но ответа Аппельтофт не получил. Сунд вновь закатил истерику и попытался броситься на бронированное окно в комнате для допросов. И вообще стал неуправляем.

- Извини, - сказал Аппельтофт, разводя руками и выходя из комнаты. А Сунда ему пришлось оставить своим коллегам, которые не пришли от этого в восторг.

Они встретились в кафе у бассейна в другом здании полиции, чтобы немного передохнуть и съесть по марципану. У Карла быстро прошел охотничий зуд, когда он услышал о реакции Петры Хернберг, узнавшей, что задержано много других. Ей стало, наверное, легче, потому что "убийца" явно должен был оказаться среди тех, кто ее даже не интересовал, судя по ее поведению. Ее рассказ о том, что она - а не этот волосатый и явно антипатичный ей Андерс Хедлюнд - притащила домой магазин с десятью патронами к АК-47, вполне правдоподобен. Она даже сказала, что у этого магазина какой-то дефект, но не знала какой. Все очень похоже на правду. Так что это нельзя свалить на Хедлюнда.

- Жаль, - сказал Карл, - хотелось бы верить, что мы на правильном пути. Он ведь симпатизирует террористам, это ясно.

- Конечно, - промычал Аппельтофт, пережевывая марципан, - но из известного нам нельзя делать окончательные выводы. У людей может быть всякая белиберда на книжных полках. У меня, например, масса книг по паровым машинам, но, черт возьми, не очень-то я ими интересуюсь.

- Но у левых активистов все по-другому, - объяснил Карл. - У них на полках просто-напросто нет ненужной литературы в таком количестве. Марксист-ленинист не будет держать полутораметровую полку с томами Троцкого, а троцкист - собрание сочинений Мао Цзэдуна, а член Коммунистической партии марксистов-ленинцев держит все сочинения Сталина, черт возьми, но ни одного - Альтюссера[38].

- А почему нет? Разве не надо изучать противника? Я думал, что так делают все, - удивился Фристедт.

- Нет, у каждого человека библиотека - часть его индивидуальности, как в религиозной секте, дома не держат символов сатаны. Дома держат то, что идентифицируется с хозяином, чтобы, придя в гости, друзья смотрели на книги, ели салат и пили вино. Так мне кажется.

- Склоним головы перед знающим свое дело. Во всяком случае, коммунизм - не моя область, - пробурчал Аппельтофт, хотя и подумал почему-то о своей дочери в белом аптечном халате.

- Значит, ты думаешь, что он симпатизирует террористам?

- Да, я так думаю. Знаю по себе, что картина прояснится, когда мы изучим его корреспонденцию, протоколы собраний и тому подобное.

- Тогда займемся этим, - сказал Фристедт. - А сейчас расстанемся до утра. Продолжай изучать этого Хедлюнда, Эрик. Ты, Карл, пройдись по материалам "фирмы" на Хедлюнда и Понти, а я попробую нарисовать, что мы знаем и чего не знаем.

- А почему Понти, у меня и так чертовски много всего, - простонал Карл.

- Потому что никто из нас еще ничего не доделал до конца, надо же когда-нибудь покончить с этой тягомотиной. Мы просто обязаны это сделать.

Чуть позже Фристедт одиноко сидел в их общей рабочей комнате и пытался начертить своего рода логическую схему всех сведений, начиная от пистолета и заметок, оставленных Фолькессоном, схваченных активистов пропалестинского движения и их связей с торговцами наркотиками и мелкими преступниками из Сёдертелье, - и так вплоть до недавно арестованных палестинцев в Упсале, подозреваемых в терроризме.

Начертив схему, он вдруг четко представил то, что чувствовал довольно давно. Не очень-то много они знали наверняка. Были большие логические дыры, например, в связях между Фолькессоном и этой маленькой Аннелис, лежавшей сейчас в камере наверху в следственной тюрьме. Из девчонки не удалось вытянуть ни малейшего намека, хотя именно она косвенно была причиной захвата четырех в Хэгерстене и потом навела их на Сёдертелье.

А из четверых шведских молодых ребят в настоящее время интересен только Хедлюнд. Но если этот след ведет в никуда, то все предстает отнюдь не в розовом свете. Оставался один теоретический шанс, что удар по палестинцам (если и был чистой ошибкой, ну да ладно, чистой удачей, поправил себя Фристедт), может, случайно и даст что-нибудь. Оставалось только ждать.

Фристедт безропотно согласился, что отнюдь не он был центром расследования, проводимого "фирмой". Дирижировал Нэслюнд, с одной стороны, группой анализа телефонных разговоров, конфискацией и, возможно, перехватом новых телефонных разговоров, с другой - совершенно отдельной группой, занимавшейся палестинцами, которые, судя по известным фактам, не имели никакого отношения к этому делу. И, кроме того, на "фирме" могло произойти что угодно, о чем Фристедт узнал бы позже и лишь те крохи, которые выделит ему Нэслюнд.

Был и другой способ выяснить, какие, собственно, теории вынашивал Нэслюнд, чтобы спланировать свои дальнейшие действия. В принципе Фристедту не нравился этот обходной путь, но тут в игру включились совершенно иррациональные вещи или, вернее сказать, его сильная неприязнь к средствам массовой информации.

Он собрал весь материал и запер его в сейф, по старой привычке проверил, не забыл ли чего, потом взял пальто, кепку и вышел.

Через двадцать минут в газетном киоске на Центральном вокзале он купил все интересующие его газеты за последние два дня: "Дагенс нюхетер", "Свенска дагбладет" и "Экспрессен". Потом поехал домой на свою виллу в Бромме, пообедал в рассеянном молчании, затем, как обычно, убрал посуду и все остальное и ушел в свой кабинет. Достал бумагу и ручку и разложил перед собой газеты.

Естественно, его интересовали "фирменные" журналисты, особенно когда кто-нибудь из них комментировал события либо открыто, либо между строчками так, как, например, это делает обычный рупор Нэслюнда - интендант полиции Карл Альфредссон под известным псевдонимом Карл-Альфред.

Что касалось захваченных четверых пропалестинских активистов, то картина во всех трех газетах рисовалась одна и та же. Все четверо были необходимой группой поддержки палестинских террористов. Затем следовали "профессиональные" комментарии о том, что имелось в виду под "логистической опорой", и комментарий, конечно, написал Карл-Альфред.

У всех четверых было "конфисковано большое количество оружия и наркотиков", и одно найденное оружие имело "косвенную связь с убийством интенданта полиции Фолькессона". Говорилось и о наказании за пособничество в совершении убийства. Карл-Альфред объяснял, что такие вот люди обладают достаточными юридическими знаниями и поэтому их почти невозможно подцепить. Свою преступную деятельность они так тщательно дробят между собой, и каждый отвечает за такие маленькие участки, что прокурору придется возиться с каждым в отдельности, когда они предстанут перед судом. Но это не проблемы полиции безопасности; полиция безопасности довольствуется лишь выслеживанием виновных, а потом передает их в руки демократического правосудия.

Облава против четверых шведских террористов, в свою очередь, вывела СЭПО на след "вооруженной лиги", которая, кроме того, занималась контрабандой наркотиков для "финансирования террористов", то есть это не обычные торговцы наркотиками. Известно также, что финансировался палестинский терроризм контрабандой гашиша из Ливана, объяснял Карл-Альфред в "Дагенс нюхетер".

Что же касалось семи палестинцев, схваченных в Упсале, то подтверждалось, что, вероятно, именно эта группа осуществляла сам террористический акт. Прослеживалась явная связь между ними и четырьмя шведами. Таким образом, в один узел стягивались торговцы гашишем, четыре шведа и семь палестинских террористов.

Пока все было примерно так, как Фристедт и ожидал, и вообще-то именно так он представлял себе планы Нэслюнда. Может, конечно, это и чепуха, что убийца находится среди семи палестинцев, сгруппировавшихся в Упсале, или среди накрытой "нарколиги" в Сёдертелье либо ему все же удалось выскользнуть из сети. Но об этом СЭПО "умалчивает", и человек Карла-Альфреда в "Свенска дагбладет" заверял, что у СЭПО в руках некоторые важные нити, о чем по причинам безопасности не хотелось бы говорить, что, в общем-то, понятно. Да уж, действительно "понятно", поскольку нет таких нитей. Фристедт некоторое время сидел, уставившись на статью на первой странице под заголовком: СЭПО ВЗОРВАЛА НОВУЮ АРАБСКУЮ ТЕРРОРИСТИЧЕСКУЮ ЛИГУ.

Потом он перешел к изучению мнения хорошо информированного израильского источника в газете "Экспрессен". Это был журналист, который постоянно разоблачал шведские сделки в арабском мире. Он один знает не меньше всей израильской разведслужбы. У него действительно были свои аргументы, которых журналистам "фирмы" не сообщали.

Арабская террористическая операция "план Даал" была, собственно, частью постоянно ведущейся гражданской войны между различными соперничающими палестинскими организациями в ООП и самой ООП против "предателей" в арабском мире, выступающих за переговоры. Далее следовало перечисление большого количества случаев, когда палестинцы убивали друг друга или арабских политиков (Фристедту показался знакомым этот список). И если сейчас - а на это указывает все - окажется, что СЭПО предотвратила именно такую операцию, то есть риск, что палестинские террористы пришлют в страну новый "патруль смерти", чтобы либо осуществить ранее задуманные планы, либо ударить по СЭПО в качестве возмездия. В Швеции такой предполагаемой целью может стать египетское посольство, которое в настоящее время получило усиленную охрану от СЭПО.

В заключение статьи израильского "рупора" стояло несколько строк, которые заставили Фристедта даже поискать красный карандаш, чтобы подчеркнуть их.

"Даже если палестинские террористические организации и избрали почти исключительно палестинцев жертвами своих террористических акций, именно в этом клубке просматриваются известные тенденции к тому, что фактически осуществлять свои деяния они предполагают через шведских преступников или через одного шведского преступника", - заявляет газете "Экспрессен" высокопоставленный источник из СЭПО.

Фристедт надолго задумался. Кроме ожидаемой очевидной болтовни, когда наугад выхватывались различные группы и объединялись в общую армию, были еще две странные новости. Во-первых, не единого слова о том, как убийство Фолькессона связывалось с этим "планом Даал". Во-вторых, намеки на шведского убийцу как бы приписывались "фирме", а не традиционному источнику газеты "Экспрессен".

Все это выглядело скверно. Кто-то упрямо настаивал на шведском убийце, и кто-то поднимал флаг нового террористического акта.

От мрачных мыслей Фристедта оторвал сын, который на этот раз вошел, предварительно постучав. Сын тоже, конечно же, прочел газеты, но он обратил внимание на другой абзац, где был представлен "список смертников" из конфискованных материалов, и на общее обычное вранье.

- Твоя группа взяла этих, в Сёдертелье, вчера вечером, когда тебя не было дома? - спросил мальчик.

- Да, это были мы. Но никаких бронежилетов, ни другого дерьма на этот раз не было.

- Но здесь же говорится, что они нашли целый склад русских автоматов, ручных гранат и массу еще чего-то.

- Это, во-первых, не вся правда, я же тебе говорил, чтобы ты верил не всему, что пишут о моей работе в газетах, - улыбнулся Фристедт. - Во-вторых, у этих "ястребов" не было ни единого шанса, черт возьми, даже если ты и не веришь. На "фирме" есть оченькомпетентный в этих делах народ.

Фристедт задумался над словами, только что им самим сказанными, но ни к какому определенному выводу не пришел. Ему нравился этот Хамильтон, но было что-то странное, что-то явно отталкивающее в его отполированной, порядочной внешности.

Недовольный и измотанный Аппельтофт сидел за письменным столом. Корреспонденция в средней стадии расследования состояла из сотен писем. Преимущество, однако, заключалось в том, что они были систематизированы в хронологическом порядке в двух папках, но для Аппельтофта представляли значительную сложность, так как основная их часть была написана по-немецки.

Сначала он битый час сидел со словарем, безуспешно пытаясь понять содержание. Хотя в конце концов ему и удалось уловить чисто формальное значение слов, но смысла и связи их он не понимал. Тогда он круто изменил методику. Уже через пару часов он составил список встречавшихся в корреспонденции имен и сделал отметки, в каком письме они встречаются. Пусть Хамильтон пропустит их через компьютер и, если необходимо, обратится к немцам в Verfassungsschutz[39] и проверит, интересует ли их что-нибудь. Кстати, Хамильтон, видимо, знает немецкий язык.

Когда же Аппельтофт перешел к пачке конфискованных шведских протоколов собраний, он почувствовал себя Сизифом, толкающим камень на гору, прежде всего потому, что все еще не видел в них смысла.

Например, чисто объективные причины вооруженных акций имелись, но отсутствовали необходимые субъективные предпосылки, в какой-то степени связанные и с дипломатической стратегией ООП, и с еще не устраненными противоречиями между мелкобуржуазными элементами движения и теми, кто выступал за революционно-пролетарскую линию.

"Смогла бы моя дочь понять это?"

Карл сначала пытался основательно заняться информацией, собранной "фирмой" почти за двадцать лет о журналисте Эрике Понти. Он быстро прошелся по тем частям, в которых либо сообщалось мало неожиданного, либо была одна болтовня.

Многое логично. Эрик Понти принадлежал к той же ветви шведского движения левых сил, что и он сам, хотя более раннего периода. Основное, таким образом, известно. И педантично просчитанные доводы в ту и другую сторону базировались, очевидно, на совершенно обоснованных фактах. Понти встречался с Арафатом, Каддафи, Георгием Хабашем, Насером, Камалем Джумблатом, черт знает еще с кем на Арабском Востоке. Но очевиден и факт, что большое число этих встреч явно вылилось в обычные газетные статьи или радиоинтервью, а это с раздражающей последовательностью игнорировалось в материалах.

Был и раздел с копиями различных отчетов о Понти и его связях с иностранными спецслужбами. То, что писалось в заключениях, было приблизительно точным в отдельных деталях, но в конце концов вводило в заблуждение. Западногерманская полиция безопасности, например, узнала однажды, что Понти был шведским левым активистом и имел наибольшее количество контактов с известными террористами на Ближнем Востоке и что его посещали два затем осужденных западногерманских террориста, а вот всего пару месяцев назад он по "неизвестному поводу" находился в Ливии.

Если бы Понти в начале 70-х годов оказался за западногерманским шлагбаумом и не испугался, когда местный персонал службы безопасности запросил бы компьютеры, что бы это значило и что это за швед, то эта служба безопасности через секунду была бы на ногах, готовая застрелить его "при попытке к бегству".

А "норвежец", явившийся причиной активности "фирмы" на этой неделе, узнал, что Понти возглавляет список известных шведских организаций пропалестинской деятельности в стране и, кроме того, имеет тесные отношения с международным терроризмом и, вероятно, именно он дирижировал "патрулем убийц".

И так далее.

И еще о журналистском заговоре. Его можно было бы объяснить совсем по-иному: в то время, в счастливые 60-е годы, все были более или менее "журналистами".

На годы службы Понти в армии ссылались как на самые темные в его биографии. Но тогда само шведское государство делало этих людей такими еще задолго до появления понятия "логистический террорист".

Карл бросил чтение и отправился в запертую комнату, сделал там несколько тренировочных ударов, чтобы снять агрессивность, а затем сел за документы на Хедлюнда. Хедлюнд был ему несимпатичен, если принять во внимание только его политический облик.

Но материалы "фирмы" оказались скудными. Всего несколько поездок туда-сюда, немного "руководящих должностей", но ничего существенного, за что можно было бы ухватиться.

Убийственный результат. Карл почувствовал азарт охотника, бросив первый взгляд на книжную полку Хедлюнда. Хедлюнд был единственным, кого можно было "разрабатывать", остальные сразу исчезали, казалось, в никуда. Торговля наркотиками и крадеными вещами в данном случае ерунда. Схваченные палестинцы, судя по полному безразличию Фристедта и Аппельтофта в сложившейся ситуации, тоже ничто. Насколько можно было понять, и Аннелис Рюден оказалась ложным следом. "Девушка, жившая одним домом с Хедлюндом, была "зеленой"", - решили Аппельтофт и Фристедт. Для этого у них были основания, и, кроме того, они опытны и умны. А этот Сунд вообще тряпка, и он пока еще под вопросом.

Теперь опять к Понти. Вероятнее всего, Нэслюнд готовил следующий удар именно против него, недаром же он поручил Карлу заняться этим делом и даже намекал, чтобы Карл был готов стрелять.

И тут все застопорилось.

Карл сам не понимал, почему не рассказал ни Аппельтофту, ни Фристедту, что вертелось в мыслях Нэслюнда. Нет, не из-за отсутствия доверия к ним, просто, может быть, эта мысль показалась ему слишком невероятной.

Карл почувствовал, что зашел в тупик. Резким движением он схватил было телефонную трубку, но раздумал и посмотрел на часы. Было еще только полдесятого.

Он принял решение.

Быстро оделся, побрился и вышел. Переулок в Старом городе был совсем пуст, и он, не оглядываясь, прямым ходом направился в кафе "Опера".

Очереди перед кафе еще не было. Это обрадовало его: не надо было предъявлять удостоверение личности, чтобы войти, и не надо было стоять в очереди, если бы он решил, что слишком часто пользуется своим положением.

Самая мощная волна ночной жизни Стокгольма еще не накатила. Он прошелся по бару, заказал себе пива и встал у длинной стойки так, чтобы единственный вход в зал постоянно оставался в поле зрения. Ошибиться было невозможно: никто не увязался за ним. Через четверть часа он вышел в вестибюль, бросил пятикроновую монету в небольшой красный телефонный аппарат и набрал один из пяти-шести нужных номеров, которые помнил наизусть.

Человека, которого он искал, дома не было. Но жена сообщила, что он в Стокгольме, в своей квартире.

Как и требовала профессиональная осторожность, Карл, не оглядываясь, медленно пошел к станции метро у Центрального вокзала и там смешался с людским потоком. Он сел в первый же поезд и примерно полчаса ездил, проверяя, нет ли хвоста. Спецслужбам потребовалось бы привлечь кучу народа, чтобы вести его, хотя он ни разу и не обернулся.

Наконец он добрался до станции "Площадь Карлаплан" и вышел.

Моросил дождь, на улицах в районе Эстермальма было довольно пусто. Он прошел Карлавэген и свернул перед Гревгатан, потом пересек улицу и опять пошел по Гревгатан вниз до Страндвэген. В окнах нужной ему квартиры горел свет, как и однажды, когда там располагался оперативный отдел IB разведслужбы. Сейчас это была квартира Старика, а сам Старик в те времена был шефом этого оперативного отдела. Значит, Старик был дома. Улица совершенно пуста с обеих сторон.

По домофону в подъезде Карл позвонил условными сигналами: три коротких и один длинный. Никто не ответил, но замок открылся.

Старик выглядел свежо, несмотря на разговоры о его болезни в последние годы, даже моложе, чем в первый раз, когда они встретились в Кивике. Старик сердечно встретил Карла и сразу же предложил стаканчик домашнего яблочного сидра, которым гордился, "это знали все", то есть не все на "фирме", а все в "компании"[40], а это совсем другое дело.

Старик с энтузиазмом принялся расспрашивать Карла о том о сем, вспомнил о Сан-Диего и учебе там - туда как раз собирались отправить двух новых шведов. Потом сам стал рассказывать о всяких сложностях между руководством департамента обороны и правительством. Короче говоря, вопрос о новом типе оперативного работника висел в воздухе, и вполне возможно, что положение "компании" изменится в зависимости от того, какое будет правительство. Но пока политики плюют на нее.

- Ну а как у тебя в полиции? - спросил наконец Старик.

Когда Старик сказал "в полиции", он использовал внутренний жаргон разведки. Никогда и ни при каких условиях ничего, кроме "полиции безопасности" (здесь о полиции как таковой никогда не рассуждали и если говорили, то столь же мало, как и о социальной помощи или о губернаторах).

Карл коротко рассказал об общей ситуации, но особо остановился на расследовании, зашедшем в тупик. Но не только в этом была проблема и причина его прихода сюда. Одно дело - тупиковая ситуация, а другое заключалось в том, что мяч так часто перепасовывается, что без конца возникают препятствия. Нет никакой возможности разглядеть все поле, просто ничего не видишь.

- Точно, - сказал Старик и поднялся, чтобы принести новую порцию сидра, но остановился, вопросительно глядя на бутылку виски. Карл кивнул, и Старик исчез в поисках льда.

- Кухню с тех пор обновляли, - возвратившись, сказал он. - Но именно в этом сила и слабость полиции, вот эффект строгого раздела на секции.

- То есть? - спросил Карл.

Старик стал объяснять. В шведской "полиции", то есть в полиции безопасности, все строго разбито на секции, никто не знает, чем занимается коллега в соседней комнате. В чисто профессиональном плане - это преимущество. Если сюда попадал диверсант - ну, например, как Берглинг, арестованный несколько лет назад, - то он мог нанести лишь ограниченный вред, поскольку у него не было возможности знать обо всем.

А недостатки - чисто оперативного свойства, что Карл обрисовал сейчас очень эффектно. Различные группы расследования, работающие одновременно в полиции, возможно, могли бы найти решение намного быстрее. Но об этом решении никто не знал, поскольку оно появилось не раньше, чем были собраны различные кусочки всей картины, а отсюда и такая затянувшаяся неуверенность. А у руководства, то есть у Нэслюнда, общий взгляд, конечно же, есть.

- Вот это-то меня и печалит, - сказал Карл, - потому что я не доверяю ему...

- Э! Он такой же идиот, как и его предшественник, этот влюбленный в Израиль Фронлюнд или как его там, черт возьми, зовут...

- И потому что он довольно откровенно предложил мне убить шведского журналиста во время предстоящего его захвата, - продолжил Карл.

- Кого это? - спросил Старик тихо.

- Эрика Понти из "Дагенс эхо", если ты знаешь, кто это.

- Бог мой! Значит, Понти должен быть убийцей?

- Нэслюнд делает вид, что верит в это, но в наших материалах таких доказательств нет.

- А как выглядит ваш материал? Не бойся потерять время, расскажи самое важное, ибо мы рискуем не только тобой как оперативником, но и гораздо большим. Ну?

Карл подробно рассказал о пребывании Эрика Понти в Осло и о единственном телефонном разговоре, связывающем Понти с остальными схваченными, о расплывчатом материале, хранящемся в архиве "фирмы", на Понти.

Сидя в полумраке под картиной, на которой был изображен большой французский петух. Старик походил на филина. Его брови как-то по-птичьи устремились вперед, словно Старик зачесывал их таким образом либо специально ухаживал за ними. Наконец Карл закончил, но Старик продолжал молча сидеть и смотреть в свой стакан.

- Нэслюнд - идиот, - сказал он наконец. - Этот дурак не понимает последствий такой операции. Это будет самым большим скандалом и для нас, и для полиции. Твоя фотография и имя попадут во все газеты. Дело будет разбираться во всех инстанциях: инспектором и канцлером юстиции, дисциплинарным бюро полиции, провинциальными судами, судом всего королевства, высшим конституционным комитетом риксдага. Европейском судом и самим чертом. Какой идиот!

Карл впервые видел Старика возмущенным. Тот налил себе еще виски, не предложив гостю.

- И если не считать, что эта операция - просто идиотизм, то Понти, конечно же, не имеет к этому делу никакого отношения. Не так ли? - спросил Старик, словно проверяя себя. Но, не дождавшись ответа, продолжил: - К тому же наши планы о новых оперативных работниках на "фирме" полетят к черту: ведь всплывет вся твоя подноготная, и все мы останемся с носом. Так, на чем мы остановились? Ах да... и, кроме того, Понти не имеет никакого отношения к этому, да?

- Конечно же, нет, - ответил Карл. - Я не верю, что Нэслюнд знает больше, чем мы, о том, кто мог застрелить полицейского. Но я думаю, что Нэслюнд надеется одним ударом убить двух зайцев. Он хочет, чтобы внешне все выглядело так, будто убийца выслежен и убит, и еще он хочет подобрать "старого гуся".

- Знаешь, я тоже так подумал, - протянул Старик. - Но noch ist Polen nicht verloren[41]. А мы его остановим!

- То есть как?

- Слабость конструкции Нэслюнда в том, что Понти, вероятнее всего, не имеет отношения к этому делу. А сила его позиции в том, что в материале расследования существуют странности именно с Понти, и прежде всего его норвежская поездка, не правда ли?

- Да, насколько я понимаю.

- Ну тогда мы узнаем, зачем Понти был в Осло, и этот след для вас в полиции исчезнет.

- Как?

- Спроси его. Это бывает полезно. Спроси его, зачем его носило в Осло?

Карл задумался над этим хотя и совершенно логичным, но все же вздорным предложением. Попытался даже сказать, что это означает нарушить любое мыслимое правило службы безопасности. Старик спокойно ответил, что полиция могла бы взять свои правила и засунуть их в задницу. Существует разница между божьим законом и человеческим предписанием.

- Кроме того, - объяснил далее Старик, - мы же окажем полиции услугу. Ведь тем самым мы спасаем полицию от паскуднейшей ситуации, в которую эти идиоты могли бы вляпаться. Ну ладно, у нас есть и собственные интересы. Налоговое управление или куда ты там попадешь после этой истории? В мореходство в Норрчёпинге, я думаю. Так вот, один из наших информаторов попал туда, после того как "прокололся". Итак, к делу. Спланируем нашу операцию.

Тут Старик вспомнил, что стакан Карла пуст. Когда он наполнял его, рука слегка дрожала - он то ли чувствовал себя неважно, то ли был слишком возбужден.

Старик дотошно расспросил о деталях, связанных с Понти. Значит, они держат его под колпаком, наблюдают за ним, прослушивают его домашний телефон, вероятно, просматривают его почту. Может, добрались и до корреспонденции, поступающей на Шведское радио. Но по некоторым техническим и юридическим причинам они не могли прослушивать его разговоры по коммутатору Шведского радио. Вот где осталась возможность связаться с ним. Однако самому Старику налаживать такой контакт было бы рискованно. При одной мысли о тех недоразумениях, к которым мог привести записанный на пленку разговор, становится не по себе. Этот риск необходимо принять во внимание: у журналистов часто включен магнитофон. Итак, Карл получил разрешение наладить контакт способом, предложенным Стариком.

Значит, надо связаться с Понти без свидетелей, это можно устроить. Затем надо убедить Понти согласиться на встречу для объяснения причин его странной поездки в Осло. А потом Карлу следует рассказать о своих действиях коллегам в полиции. Возможно, они будут настроены критически, но если по радио ничего не будет сказано, а в необходимости этого надо убедить Понти, они согласятся, если это действительно обычные честные полицейские.

- И я, конечно же, пришел к этой идее совершенно самостоятельно? - спросил Карл.

- Не хочешь же ты втянуть в это дело "компанию" и меня?

- Хорошо. Я встречусь с Понти на пустом перроне метро около полуночи. Значит, мы считаем, что у него есть приемлемое объяснение и того и другого?

- Да, мы так считаем.

- А если у него нет такого объяснения, если он действительно, вопреки ожиданию, убийца?

- Мне не хотелось бы так думать. И давай не будем об этом говорить. Но можешь принять обычные меры предосторожности, ты же обучен этому.

- Но если дойдет до... "конфронтации" между нами, что мне тогда делать? Выбросить потом оружие в Стрёммен? А?

- Я не слышал последнего вопроса, - холодно ответил Старик. - Думаю, ты встретишь определенное понимание у Нэслюнда в таком случае. Но, как говорится, I don't hear that[42].

Карл откинулся на спинку дивана и зажмурился.

- Уже поздно. Я дам о себе знать так или иначе, как только проведу операцию. Ты еще будешь в городе?

- Да, - в тон коротко ответил Старик. - Пару недель с перерывом на рождественские каникулы, а потом ты знаешь, где искать меня.

У дверей они немного постояли, пока Карл рассматривал настенные украшения - различное оружие, в том числе традиционные охотничьи ружья и старый "маузер".

- Ты ведь знаешь, что запрещено развешивать на стене оружие, имеющее затвор, - заметил Карл, желая разрядить обстановку.

- Знаю, - ответил Старик, - но эти закончики для полиции, а не для нас. Чувствую, что операция пройдет хорошо. Не беспокойся и дай о себе знать, как только сможешь.

Карл спустился на три этажа, не зажигая свет. Выйдя на улицу, он хорошенько огляделся, но вокруг было пусто. Он медленно пошел пешком домой в Старый город. А дождь все лил.

Старик еще долго сидел на диване в комнате, которая когда-то была оперативным отделом IB, неторопливо курил сигару, нарушая строгий запрет врачей, но сейчас у него было больше оснований беспокоиться отнюдь не о здоровье.

Старик - офицер, он был им всегда, с тех самых пор, когда студентом из рабочей семьи попал на военную службу в конце мировой войны, и не покинул ее после пяти лет, когда стал фенриком. А потом так и остался. Раньше было мало офицеров-социал-демократов, и это одна из причин, по которой сам Таге Эрландер[43] именно Старику поручил создать новую службу военной разведки; и Старик служит здесь вот уже 30 лет. Для него Карл был тем "военным оружием", в котором Швеция нуждалась. На Карла он смотрел с теми же чувствами, с какими посещаешь военный аэродром, стоишь там и наблюдаешь, как два самолета-штурмовика, ревя стартовыми двигателями, устремляются строго вверх. Мы можем защитить себя, мы не сдадимся!

Но один-единственный "вигген" AJ-37 стоит 40 - 50 миллионов. На эти деньги можно было бы содержать десяток оперативных работников калибра Хамильтона, а именно этого вида оружия Швеции не хватало больше, чем какого-либо другого. Вся территория Швеции настежь открыта для разведывательной деятельности иностранных государств - и друзей, и врагов, прежде всего врагов. И в этой борьбе ее "полиция" службы безопасности - ничто. "Полиция" состоит из комиссаров среднего поколения и молодых "академиков", главным образом занимающихся распространением пропагандистских материалов в прессе о своей собственной эффективности и, как, например, сейчас, в этой запутанной операции, время от времени раздобывающих некоторое количество "сомнительных" арабов или курдов, или армян, или других темноволосых. "Полиция" - разве это защита для Швеции, разве оружие?

Служба безопасности сейчас состоит из людей, сидящих в конторах или перед радарными установками. Нормально ли это? А территория остается незащищенной, побережье открыто, и Стокгольм - всего лишь игрушка для иностранных государств. Так и будет, пока в службе безопасности нет таких людей, которые могли бы выйти на поле боя, выследить врага, проконтролировать его маневры и разрушить все планы.

Вот Старик и смотрел на Карла Хамильтона как шеф авиации на первый экземпляр нового боевого самолета, который не уступает вражескому ни в скорости, ни в высоте полета. Да, типичная американская машина, но с тремя коронами на голубом фоне крыльев.

Если этот идиот Нэсквист - или как там бишь его, этого "полицейского" - вводит Карла в операцию, которая обречена обернуться ужасным официальным скандалом, то появляется риск для всего "нового типа оружия", еще не до конца доведенного.

Старик взвесил возможность контакта с несколькими иностранными друзьями, чтобы выяснить, нельзя ли быстро найти убийцу, но отбросил эту мысль, поскольку проблема безопасности все же существовала. Был риск нарваться на того, кто замешан в этом деле или кто имел тесные отношения с организацией, стоящей за ним, а это одно и то же.

Жизнь научила Старика не спешить, и он решил подождать результатов операции, наносящей удар планам Нэслюнда, которую должен был провести Хамильтон, то есть встречи с этим известным журналистом.

Глава 8

Карл плодотворно провел первую половину дня за компьютером. В списке из сорока шести имен, найденных Аппельтофтом в письмах Хедлюнда, более двадцати входили в ассортимент служебных интересов шведской разведслужбы. Круг его контактных связей стал достаточно определенным. Симпатии Хедлюнда распространялись как на среднее, так и на новое поколение западногерманских террористов, в этом не оставалось никакого сомнения. А имена, не попавшие в базу данных шведского компьютера, телексом были отправлены западногерманским коллегам с просьбой о скорейшем ответе. И уже через несколько часов - какая-то гротескная эффективность - был получен ответ: минимум пятеро из числа запрошенных разыскивались соответствующими службами в связи с совершением различных террористических акций, а остальные, по общей оценке, оказались так называемыми "симпатизирующими".

Немцы, в свою очередь, просили данные о том, когда, откуда и в какой форме разыскиваемые лица давали о себе знать. Еще до ленча Карлу удалось отправить длинную серию справок, которые, насколько он понимал, в некоторых случаях могли привести к захвату определенных лиц или по крайней мере к появлению интересных оперативных планов их розыска.

Затем он перешел к изучению документации, занимаясь которой Аппельтофт понял, что он ничего не понял, то есть к протоколам шведских собраний, митингов, дискуссий и к письмам.

Заглянул Фристедт и сообщил, что весь материал для допросов Хедлюнда о его террористических контактах или хотя бы намеках на них должен быть готов к двум часам дня. Именно в это время прибудет адвокат Хедлюнда, чтобы присутствовать на первом допросе. Чем больше оба следователя получат информации, тем лучше.

Карл составил довольно длинный список возможных предложений для предстоящего допроса, когда запищал сигнал его наручных часов - напоминание о необходимости послушать "Дагенс эхо" и узнать, что будет Понти или, на худой конец, кто-нибудь из сотрудников его редакции говорить об истории, связанной с этим террористическим актом.

Началась третья или четвертая часть передачи, где в обтекаемых выражениях говорилось об очень хорошо завуалированном проколе в ведении этого дела, воспринятом остальными средствами массовой информации без каких-либо оговорок. Основное время было отведено двум перекрестным интервью, в которых попеременно то министр по делам иммиграции, формально отвечавший за предстоящее выдворение подозреваемых палестинских террористов из страны, то "рупор" полиции Карл Альфредссон, долбивший в одну точку - какова, собственно, связь между группой подозреваемых четверых шведов и группой семерых палестинцев, - отвечали на вопросы корреспондентов.

И министр по делам иммиграции, и Карл Альфредссон сначала объясняли, что все это "секретно". Они, как попугаи, талдычили одно и то же. Но тут в эфир вышел Понти - всю передачу делал-то он сам - и задал вопрос: "Не эти ли секретные доказательства придется представить четверым шведам на предстоящих допросах? Арестовать их по секретным доказательствам не могли, они ведь шведы?"

Конечно, нет. Но дело можно рассматривать и при закрытых дверях. Ну а если бы их не арестовали? Можно же было рассказывать о них, не так ли? Значит, это всего лишь вопрос времени, когда все узнают, что никакой связи между этими группами и не было?

Представители правительства и полиции безопасности только и твердили: секретно, секретно, секретно. Комичная и безнадежная ситуация. Главное в том, что Понти с такой точностью бил в самый слабый пункт следствия. Создавалось впечатление: сам-то он знал, что все именно так, знал, что, конечно же, выплывет наружу - арест четырех шведов не будет выглядеть такой уж очевидной для всех необходимостью, и не подтвердятся "неоспоримые" связи с семью палестинцами.

"Здорово, очень здорово, - подумал Карл. - А может быть, Понти действительно блестяще знает и подоплеку, и суть дела?"

Когда пошли другие новости, Карл выключил радио и возвратился к заметкам по допросу Хедлюнда, а потом отправился к Фристедту, где его уже поджидали оба следователя, и рассказал им и о собственной точке зрения, и о западногерманских коллегах, и о том, что еще утром получены данные о возможности произвести аресты в Западной Германии.

И только после этого ему наконец удалось выбраться в город и позвонить по телефону-автомату, который, уж точно, не прослушивался. Он не доверял собственному телефону или, во всяком случае, хотел избежать ненужного риска. Спустился к винному магазину "Сюстембулагет" на площади Кунгсхольмсторг, дабы соединить приятное с полезным. Положив покупки в фирменный пакет, он зашел в телефонную будку рядом с пресс-бюро на другой стороне улицы и набрал номер телефона Шведского радио. Он уже тщательно обдумал, что и как будет говорить.

- Привет, - начал он. - Я работаю в отделе безопасности при Управлении государственной полиции и не хочу называть себя. Мне нужно встретиться с тобой как можно скорее, лучше всего сегодня же вечером.

- А как я узнаю, что ты тот, за кого себя выдаешь? - спросил Понти уверенно, как Карл и предполагал.

- Речь идет о твоей поездке в Осло, ты летел девятичасовым рейсом, а возвращался на следующий день в 16.30, подшутив над нашими норвежскими коллегами, что привело к определенным подозрениям. Дальше продолжать?

Понти вздохнул прямо в телефонную трубку.

- Нет, не надо, - ответил он. - Но в таком случае есть одна проблема.

- Какая именно?

- За мной слежка. Это говорит о чем-нибудь?

- Да, вот этого нам не надо. Отделайся от них как-нибудь. Знаешь как?

- Да, попробую. Отдает сентиментальностью, но напоминает старое доброе время. Я возьму машину, потом поеду в метро, примерно так.

- Хорошо. От Слюссен в сторону Вэллингбю идет поезд в 21.43. Успеешь на него?

- Первый или последний вагон?

- Скажем, первый, встречу тебя где-нибудь в пути.

- Ты будешь один, надеюсь?

- Да, и ты тоже.

- Как я узнаю, что это не идиотская шутка?

- Этого ты не узнаешь. Исходи из того, что я не стал бы искать тебя, если бы это не было так важно.

Наступило короткое молчание.

- О'кей! Первый вагон, поезд от Слюссен в 21.43. Если почему-либо не успею, буду одним из двух следующих поездов.

И, не попрощавшись, положил трубку.

Допрос симпатизировавшего террористам Андерса Хедлюнда кончился быстро и безрезультатно. Крупнейшая "звезда" шведской адвокатуры разговаривал с двумя следователями в комнате предварительного следствия, как со школьниками. Сначала он потребовал уточнить законность обвинений, это он получил. Потом потребовал сообщить обстоятельства, отягчающие вину его клиента, на что ответа не получил. Настало время самого допроса. И тогда следователи выложили записи и, словно торопясь взять инициативу в свои руки, начали расспрашивать о лицах, имена которых они нашли в переписке Хедлюнда.

Адвокат тут же прервал их и сказал своему клиенту, что отвечать на вопрос о его политических симпатиях или о знакомых, не имеющих никакого отношения к самому преступлению, в котором его подозревают, а именно к незаконному хранению оружия, не следует.

Сам его клиент вообще так и не проронил ни слова.

Следователи предприняли обходной маневр, спросив, как могло случиться, что у Хедлюнда были обширные контакты с террористами, разыскиваемыми в Западной Германии. Адвокат прервал их замечанием: это не касается подозрений в предполагаемом преступлении, поскольку Хедлюнд - шведский гражданин, его нельзя считать преступником из-за того или иного знакомства, и, значит, нет повода отвечать на такие вопросы.

- Но речь идет о подозрениях, связанных с лицами, которые здесь, у нас в стране, возможно, поддерживают уголовных преступников, - попытался вставить один из следователей, несколько однобоко толкуя закон о терроризме.

- Ни в коем случае, - сказал адвокат и поставил на стол небольшой черный магнитофон, - на этот тип подозрений нельзя ссылаться в отношении шведских граждан. Сейчас надо либо заняться конкретными подозрениями в преступлении, либо начать общий политический разговор, для которого нет никаких оснований.

Следователи запротестовали против использования адвокатом магнитофона. То, о чем говорится в комнате предварительного следствия, пока еще секретно и поэтому не может быть записано на пленку.

Перепалка, хотя и проходила мучительно, закончилась быстро. Адвокат попросил разрешения поговорить с клиентом в отдельной комнате. Разговор длился всего пять минут, и после этого следователи узнали, что допрос не может быть возобновлен до тех пор, пока прокурор лично письменно не сообщит о запрете пользоваться магнитофоном вместо карандаша и покане будут представлены доказательства совершенного преступления. Если речь идет лишь о хранении старого охотничьего ружья фирмы "Хюскварна", то оно действительно существовало, но это еще не говорит о преступных намерениях.

С этими словами адвокат выплыл из комнаты, в которой все еще оставался сидеть издевательски улыбавшийся поклонник западногерманского терроризма.

Быстрая развязка привела ко многим внутриведомственным скандалам. Следователи доложили Нэслюнду о положении дел и свои суждения: мол, трудно будет задержать Хедлюнда до выяснения правомерности его задержания. Нэслюнд отправился к прокурору К. Г. Йонссону и попросил его продлить время задержания, пытаясь объяснить это некоторыми положениями, касающимися безопасности государства, и так далее. Но прокурор посчитал, что не кому-нибудь, а именно ему придется отвечать за то, что впоследствии Европейский суд получит новый пример недозволенных сроков задержания в Швеции, и пришел в бешенство. Нэслюнд же обещал, что сразу после задержания и домашнего обыска он тут же представит доказательства. Но так и было сделано, упрямился Нэслюнд, ведь в результате домашнего обыска у Хедлюнда появились мотивы для задержания одного или даже многих террористов в Западной Германии. А это, в свою очередь, могло дать начало новым оперативным версиям; в противном случае есть реальная опасность исчезновения преступников.

Тут прокурора охватил новый приступ бешенства, и он закричал: "Существовала опасность исчезновения преступников или нет - вопрос второй, сначала надо убедить суд в том, что хранение непригодного для охоты ружья выпуска 1910 года чисто формально может стать основанием для задержания!"

Таким образом, Нэслюнду давалось не более трех суток для добычи новых улик. После этого шведы должны быть выпущены без переговоров о праве на дальнейшее задержание.

День был ясный, холодный и необычайно светлый для этого времени года, так по крайней мере казалось. Красное послеобеденное солнце било прямо в лицо, когда Карл, Фристедт и Аппельтофт встретились снова. Карл с видимым удовольствием рассказывал о находках в частных письмах Хедлюнда и в протоколах.

Копии протоколов многих организаций Хедлюнд собирал в течение ряда лет. На первый взгляд делал он это бессистемно. Однако в них во всех обнаруживалось нечто общее, а именно: при голосовании были забаллотированы либо он сам, либо хорошо обоснованные им предложения о "прямых акциях". Контраргументы на жаргоне левых сил сводились к тому, что эти предложения аморфны, но по сути речь шла о более или менее решительном отказе от таких акций.

Главный недостаток в папке немецких писем - это отсутствие копий писем самого Хедлюнда, были лишь ответы на них. Таким образом, только из писем немцев и аргументов в них можно было попытаться понять, о чем сам Хедлюнд писал в своих посланиях. Картина выходила примерно следующая.

Сам Хедлюнд - за "прямые акции", но "мелкобуржуазные элементы" из его окружения - против; Хедлюнд имел в виду, что во все сокращающемся прогрессивном движении - последнее, видимо, означало "левое" - нет вкуса к "прямым акциям" и поэтому сделать что-либо в этом направлении не удастся. По крайней мере невозможно открыть глаза товарищам.

Таким образом, по его мнению, товарищи больше всего страдали от иллюзий в отношении буржуазной демократии и лишь когда эти иллюзии исчезнут, можно будет думать о дальнейших шагах.

Последнее его рассуждение представляло особый интерес. Фактически так оно сейчас и происходило, например, с Аннелис и Сундом - они получили основательный урок "буржуазной демократии", не так ли?

Странным показалось и отсутствие взаимопонимания между Хедлюндом и его подружкой Петрой. Ведь они жили вместе, и вроде бы надо было исходить именно из этого. Но фактических доказательств не было, поскольку Петра Хернберг тоже оказалась одним из "мелкобуржуазных элементов", не желающих идти на "прямые акции".

- Так что, если среди этих четверых и есть наш клиент, то это, без сомнения, Хедлюнд, - сделал вывод Карл.

Во второй половине дня он почувствовал, что начинает испытывать чуть ли не презрение к Хедлюнду. Насколько Карл помнил, именно таких дурней им удавалось раньше вышвыривать из "Кларте" и других организаций. Такие хедлюнды всегда попадались, но никому из них не удавалось добиться ни влияния, ни доверия в левом движении. А этот - явное исключение.

- Вполне приемлемая мысль, - поддержал Фристедт. Но проблема заключалась в том, что допросить Хедлюнда не удавалось. Он сумел даже обзавестись настоящим адвокатом, а тот с убийственной эффективностью разрушил все старания следователей хоть что-то выдавить из подозреваемого.

Нэслюнд прислал несколько отчетов о различного вида связях между семью палестинцами и четырьмя шведами, но уже после беглого ознакомления с ними Фристедт понял, что все это - барахло. Несколько телефонных разговоров, свидетельствовавших о том, что какие-то палестинцы звонили каким-то шведам и выражали беспокойство в связи с публикациями в газетах. Ничего странного в этом не было. И в целом материал не содержал чего-нибудь неожиданного и был по сути сродни чисто математическим выкладкам.

Может быть. Карлу стоило посидеть над материалами еще и вечером? А Фристедт и Аппельтофт продолжили бы работу над "графической" моделью ситуации; когда все станет вырисовываться, они могли бы вновь встретиться и подумать вместе.

Они надеялись, что за ночь немцам тоже удастся что-то откопать. Если все потянет к немецким делам, то об этом удастся узнать довольно быстро - ведь, как известно, немецкие коллеги не любят долго держать палец на курке, узнай они, что подозреваемый террорист находится в их собственной стране. Но рано или поздно они увидят, что из Швеции повлиять на это не удастся.

Карл забрал с собой папки с отчетами о задержанных палестинцах и их связях с задержанными шведами и ушел к себе в комнату. Он начал "пропускать" палестинцев через компьютер, и тот безо всяких сантиментов разделил их на трех сторонников "Аль-Фатх", двух - НФОП и двух - НФОП - ГК. По непонятной причине последняя организация классифицировалась как террористическая, в то время как НФОП - "возможно террористическая", а "Аль-Фатх" считалась организацией, не способствующей актам насилия на международной арене. Из этого можно было сразу сделать вывод: двое палестинцев явно должны быть выдворены из страны, еще двое - высланы, а трое могут остаться.

Выборочный материал, разосланный Нэслюндом, о каждом из более или менее подозреваемых не прибавил ничего нового.

В указанный день и час один из сторонников НФОП звонил Нильсу Густаву Сунду. Прилагаемая запись разговора свидетельствовала о тривиальности вопросов: действительно ли были основания писать в газетах о том, что какая-то палестинская организация убила "шефа террористов" в СЭПО. А прилагаемый при этом старомодный меморандум утверждал, что палестинец, звонивший Сунду, знал всех остальных палестинцев.

Ожидать чего-либо иного и не следовало: все они жили в двух студенческих квартирах в Упсале метрах в двухстах друг от друга.

Далее доказывалось, что Сунд знал остальных трех задержанных шведов, что также было очевидно: все они были в одной пропалестинской группе и, кроме того, жили в одном доме.

Но, таким образом, есть доказательство, что все эти семь палестинцев связываются со всеми четырьмя шведами, и, значит, подтверждаются их "интенсивные внутренние контакты".

Последняя формулировка уже появилась на страницах утренних газет, но Карл их не читал. Последовав совету своих старших коллег, он решил газет не читать.

Домой он ушел сразу же после шести и занялся тренировкой в своей закрытой комнате. Потом спустился в югославский ресторан в Старом городе и за столиком, откуда беспрепятственно мог наблюдать за входом и выходом из ресторана, съел жаркое на вертеле. Около половины девятого спокойно пошел к входу в метро там же, в Старом городе, и начал операцию по своему исчезновению. Времени было достаточно, и он был в хорошем настроении, явно ощущая приближение прорыва в расследовании. Под мышкой левой руки чувствовалась успокаивающая тяжесть его пистолета "смит-и-вессон комбат магнум".

В первый вагон поезда, отходившего в 21.43, он вошел в последнюю дверь и остановился около нее. Это давало возможность просматривать весь вагон. И тут же он увидел Понти, стоявшего у передней двери. "Превосходно, - подумал Карл, - просто отлично, все верно сделано".

Когда поезд заскрежетал у Сант-Эриксплан, вагон был уже полупустой. Но Понти ни единым мускулом лица не показал, опознал он Карла или нет.

У Турильдсплац Карл вышел и быстро прошел до передней двери, подав Понти знак на выход в момент, когда дверь уже начала закрываться. Теперь они стояли, глядя друг другу в глаза, на почти пустом перроне метро. Оба автоматически оглянулись назад, но там не было никого, кроме пожилой дамы, вышедшей из вагона и направившейся к выходу из метро. Они наконец поклонились друг другу.

- Меня зовут Карл, и работаю я в "сэке", - представился Карл.

- Мне кажется, что мы вроде бы где-то уже виделись, - ответил Понти. Прежде чем продолжить, он оглянулся по сторонам. - Теперь моя очередь, если не возражаешь. Выйдем не здесь, а подождем следующего поезда, или я один пойду в город. Подходит?

Карл кивнул. И они медленно пошли к середине перрона, где Понти остановился. Карл украдкой наблюдал за ним, пытался представить себе, как можно угадать профессию Понти, не знай он ее заранее, и пришел к мысли, что, пожалуй, полицейский. Что-то спортивное и осторожное чувствовалось в его поведении, и это нравилось Карлу. В прежнем "левом" движении большинство выглядели "интеллектуалами" в очках и прочих атрибутах...

- Назови цифру от одного до трех, - улыбнулся Понти, когда наконец к перрону, скрежеща, подошел следующий поезд.

- Один, - ответил Карл, и Понти кивнул.

Они вошли в вагон и огляделись по сторонам, но ничто не вызвало их подозрений. Понти взглядом попросил Карла остаться у двери; через минуту они вышли на станции "Кристинеберг", как раз когда дверь закрывалась.

- Ты сказал "один", это и есть одна остановка. Я - один, меня не преследуют, ты знаешь это, - заключил Понти.

Карл кивнул.

- Где ты научился всему этому? - поинтересовался он, направляясь к выходу из метро.

- Ты моложе меня на несколько лет и не помнишь. Но в конце 60-х - начале 70-х годов СЭПО постоянно висела у нас на пятках. Нас научил the hard way[44]. А в пропалестинском движении нас к тому же мучил поток иного сорта информаторов. Ну, чего ты хочешь? Зайдем в дворцовый парк?

- Пойдем в другую сторону, - с улыбкой ответил Карл на ироническую улыбку Понти, подразумевавшую "ну что ж, поиграем".

- Зачем ты ездил в Осло, зачем подшутил над нашими сотрудниками? Не буду перебивать тебя, но хочу знать об этом в мельчайших подробностях, чтобы поверить тебе и все понять.

- Это допрос?

- Нет. Но мне важно знать. Потом, возможно, я расскажу почему. Все зависит от...

Понти молча продолжал идти рядом с Карлом, потом жестом спросил, куда идти дальше. Карл кивком показал вперед, и они растворились в темноте.

Рассказ Понти был абсолютно логичен. Он ездил в Осло на переговоры с НРК[45], хотел продать им телерепортаж из Афганистана как свободный журналист. Шведское радио и телевидение не соглашались на служебную командировку в Афганистан из-за споров о дополнительной оплате за риск (возможный профессиональный ущерб) и других шведских штучках. Описывать эту войну можно лишь в условиях, принятых для свободных журналистов. А они делали исключение только для рассказа о латиноамериканских войнах.

Такой репортаж будет стоить денег, необходимо иметь задаток, а задаток выплачивается небольшими порциями уже из-за других профсоюзных правил. Поэтому Понти и связался с сотрудниками Норвежского радио, ездил в Осло и даже заключил договор с ними. Они приходили к нему в гостиницу как раз перед ленчем, так что просидели и проговорили там несколько часов подряд. Потом Понти договорился встретиться со своим хорошим другом из норвежской газеты "Дагбладет", редактором международного отдела. Нет, он звонил ему еще до отъезда в Осло из Стокгольма. Да, а еще о такси - его уже и тогда преследовали? - так вот, когда такси подошло к улице Карла Юхана, Понти вспомнил, что от станции "Колсос" всего несколько коротких остановок до "Монтебелло", а там лишь подняться наверх. Он пожалел, что взял такси, и вышел из него.

И весь вечер он просидел у редактора международного отдела газеты "Дагбладет", они хорошие друзья.

На следующий день он ждал встречи со знакомым писателем, его звали Ион Михелет, тот должен был позвонить в гостиницу, чтобы вместе пообедать, если у его дочери перестанет болеть горло. Но друг не позвонил, и тогда Понти решил купить несколько рождественских подарков жене. Тут он обнаружил, что его преследует некто, над головой которого большими буквами было написано: НОРВЕЖСКАЯ ПОЛИЦИЯ БЕЗОПАСНОСТИ НЕСЕТ СЛУЖБУ.

- Я почти обрадовался, так давно они этим не занимались, - хохотал Понти. - Ну, когда я увидел их, то решил отработать всю стандартную программу и начал с большого универмага.

- С секции стекла, - смеялся Карл.

- Вот именно. Я выполнил все: и примерку перчаток, и женское белье, и все такое. Но когда мне показалось, что второго выудить не удастся, я заказал билет на следующий самолет и отправился в аэропорт со своими наблюдателями, наступавшими мне на пятки.

- А зачем ты подшутил над ними?

Очень просто. Решив отыскать объяснение интереса к нему полиции, если таковой имелся, он купил свежие газеты и узнал, что в той же гостинице, где останавливался он, должны были разместить израильскую делегацию, и все стало ясно. Его приняли за террориста.

- Ладно, а зачем понадобился прощальный привет? - упрямился Карл.

- Хотел показать им, что все понял и что все это лишь дурацкое недоразумение. Примите, мол, это за шуточное выражение дружелюбия. Если бы я действительно был террористом, не стал бы шутить, мне это казалось очевидным.

Они некоторое время шли молча.

- Верю тебе, - сказал наконец Карл. - Но хочу прокрутить всю эту историю до того, как ты теоретически мог что-нибудь подстроить. Как нам поступить?

- Это не мое дело. Ты можешь поставить меня в неловкое положение, но в неловком же положении окажется и "фирма".

Карл оторопел, услышав, сколь легко Понти пользовался внутренним сленгом государственной службы безопасности. Они стояли рядом с телефонной будкой.

- У тебя есть монеты по одной кроне? - спросил Карл. Оба полезли в карманы и набрали десяток монет. Карл извинился и вошел в будку, а Понти вежливо отошел на расстояние, где его было хорошо видно, но он ничего не слышал. Карл позвонил Хестенесу в Осло и попросил его взять лист бумаги и ручку.

Разговор занял не более пяти минут.

- Теперь моя очередь задавать вопросы? - спросил Понти.

Карл молча кивнул.

- Зачем все это? - спросил Понти.

- Потому что я должен был знать, что у тебя есть естественное объяснение поездки в Осло, объяснение, которое можно проверить и оставить тебя в покое, а заняться кем-нибудь другим.

- А это зачем? - снова спросил Понти.

Они близко подошли к воде. Было холодно и звездно, на мосту пусто. Ни единого человека поблизости. Карл молчал довольно долго, взвешивая все плюсы и минусы своей профессии. Он еще ни одному человеку не рассказывал, чем он занимался в парке у моря, к северу от Сан-Диего, а там он часто ощущал, что одна очень близкая ему женщина в конце концов убедилась, что он изменил ей и обманул ее.

Он считал, что не обязан подробно информировать Понти, а кроме того, это было бы опасно, ведь Понти - журналист. Но Понти знал много полезного. И было бы интересно задать ему и другие вопросы. И тут Карл решил усугубить свою "служебную ошибку". Понти стоял чуть поодаль и ждал, не повторяя вопроса.

- Вот как обстоят дела, - начал Карл и сделал глубокий вдох. - Описание личности убийцы очень схоже с твоим. Убийца вполне успевал на девятичасовой рейс в Осло. Есть повод полагать, что Фолькессон вышел на след террористической акции. Возможная мишень - израильская делегация в Осло.

Карл остановился, начиная сомневаться. Он не мог видеть выражение лица Понти, заметил лишь, как тот тряс головой.

- Вы, черт меня дери, с ума сошли; сначала я должен был застрелить Акселя Фолькессона, которого, кстати, знал довольно хорошо. Вы должны были считать меня чертовски жестоким террористом, чтобы свести концы с концами. А когда я - surprise-surprise[46] - к своему удивлению, обнаружил, что норвежская полиция действительно охраняет израильтян, на что, конечно, можно было рассчитывать, то мне следовало бы собрать свои вещички и отправиться обратно в серые будни Стокгольма. Нет, способности "фирмы" вновь сдали. И как вам все это удается, как вы еще существуете?

- Я один из тех, кто занимается расследованием этого дела, мы все время сомневались в этой версии. И я решил встретиться с тобой вот так, наедине, рискуя при этом многим. Если это станет известно, меня выгонят. Надеюсь, ты понимаешь?

Понти медленно пошел вдоль берега, мимо купальни и детского парка с качелями, поскрипывавшими от слабого ветра. Карл следовал за ним, продолжая объяснять.

- Занимаясь этим делом, мы не думали об этом, и я сам делал все, что мог, чтобы найти объяснение, какого черта ты помчался в Осло, но помешали наши норвежские коллеги.

- Каким образом?

- Они не обращали внимания на простых норвежцев, входивших в гостиницу. Они исходили из того, что связываться ты будешь с кем-нибудь из арабских террористов и не в гостинице, а в городе. Они и не заметили этих двоих из Норвежского радио, все так просто. Кроме того, остались формальные подозрения против тебя. Нет, не у тех, кто занимается расследованием, а у... да, в другом месте на "фирме".

- Нэслюнд, - фыркнул Понти. - Существуют две вещи, из-за которых я презираю вашу "фирму". Одна чисто личная - охота на нас начиная еще с 60-х годов. А вторая - откровенное презрение обычного шведского налогоплательщика, который просто обязан потребовать, чтобы такой деятельностью руководил не идиот. А у вас кто? Герой Юккасйерви! И на это мы должны еще выкладывать наши денежки?

Понти сел на маленькую скамеечку детской карусели, оттолкнулся, и она, заскрипев, начала двигаться.

- Ты собираешься задержать меня минимум на час, да? - спросил он. - Я имею в виду - пока ваши норвежские коллеги выставят себя дураками, связываясь с "Дагбладет"?

- А это не помешает поездке в Афганистан? - спросил Карл, чтобы не отвечать на совершенно точный вывод, сделанный Понти.

- Она состоится, думаю, летом. Зимой невозможно, трудно пробираться по горным тропам. Выезд назначен на середину лета. Если меня не посадят за убийство полицейского.

- Нет, такой опасности нет. А у тебя есть какие-нибудь идеи по поводу убийства Фолькессона?

- Могу исключить русских, но это все. Чем, собственно, занимался Фолькессон, ты знал?

- Только приблизительно. Он отвечал за Ближний Восток.

- Садись, я расскажу тебе немного о Фолькессоне, знал-то я его более двадцати лет.

Карл сел напротив него на скамейку карусели, продолжавшей крутиться.

Начало истории Карл знал. Фолькессон и Роффе Янссон пришли к ним в один прекрасный день и наладили контакт с тогдашней пропалестинской группой в Стокгольме. Идиллическое это было время, а "террор-отдел" "фирмы" состоял в сущности из двух человек. Но с годами отдел разросся и стал одним из крупнейших на "фирме", к тому же различные иностранные службы безопасности начали поставлять свои идеи и заказы, требовать услуги за услуги, да в таком объеме, что заграница стала решающим фактором влияния на деятельность "фирмы". Обычные методы работы уже не подходили. Кроме того, каждый въезжающий в Швецию политический беженец обязан был представлять полное описание своей жизни в полицию, а значит, и Управлению по делам иммиграции, то есть Фолькессону. А он, в свою очередь, заставлял этих беженцев становиться информаторами; у него была власть, он определял, останутся они или не останутся в Швеции, смогут они привезти сюда жену или дядю и так далее.

- И самое неприятное во всем этом то, что если оставить в стороне моральные аспекты и постараться посмотреть на это чисто практически, кто угодно из этих информаторов мог стать убийцей. Насколько я понимаю, убийство могло быть актом личной мести, превратившейся в политический террор. Вы проверяли конюшню информаторов Фолькессона?

- На это я не хочу отвечать, - сказал Карл, при этом подумав, что на "фирме" такая идея никому не приходила в голову. - А что ты думаешь о гипотезе, связанной с палестинской организацией?

Понти пожал плечами.

- Она мне кажется невероятной, но и ее исключать нельзя. Среди палестинцев существует чертовски много одержимых, это надо четко уяснить.

- А почему она кажется тебе невероятной?

- Чисто статистически и исторически. Ни одна палестинская организация не должна заниматься террором в Швеции - такова их стратегия. Это, конечно, не исключает возможности, что какая-нибудь небольшая секта, того или иного рода, решила, что их стратегия устарела и ее надо менять, вот и взрыв. Но я не знаю. Если бы знал, узнал бы и ты, услышал бы об этом в "Дагенс эхо".

- Несмотря на то что ты поддерживаешь палестинцев?

- Да, я поддерживаю палестинцев, и мне не нравились методы работы Фолькессона в последнее время, но я не за убийство шведских полицейских, если ты об этом. Кстати, именно поэтому я и поддерживаю палестинское движение против такого вот.

- Потому что было бы больше вреда, чем пользы?

- Да, хотя и не собираюсь вступать в дискуссию с людьми из "фирмы". Ты еще что-нибудь хочешь узнать?

- Да, правда, это не связано непосредственно с данным расследованием, но две вещи меня интересуют.

Карл знал, что ныряет еще глубже. То, о чем он хотел спросить, раскрывало и содержание их общей оценки самого Понти. Но любопытство заставляло его спрашивать, а интуиция с неожиданно удивительной силой подсказывала, что ему удастся раздобыть очень важные сведения.

- В начале 70-х годов израильтяне прислали в Швецию своего секретного агента, прекрасного эксперта по хитроумному планированию акций. А тебе удалось разоблачить его всего за несколько часов.

- Да, помню этот случай. Он, кстати, оказался великим событием всей моей жизни. Ну?

- Как тебе это удалось?

Понти тихонько рассмеялся. (Карл проклинал темноту, она не давала ему возможности видеть лицо собеседника.)

- Пойдем пройдемся. Меня радует, что эта история все еще остается в анналах и перемалывается. Но в твоей работе, как и в моей, объяснение лежит на поверхности, и поэтому его не найти. Да, это действительно превосходная и поучительная история.

Они медленно зашагали вдоль берега и подошли к лестнице, ведущей в город. Был поздний вечер. Народу мало, и их никто не видел.

У израильтянина была прекрасно разработанная легенда. Когда Понти встретил его на Центральном вокзале и впервые услышал его историю, он пришел к выводу, что проконтролировать ее никогда не удастся, что все детали, которые и можно было бы проверить, точны, а значит, надо не проверять, а просто поверить в истинность самой истории. Но пропалестинское движение в течение многих лет было уже мишенью для провокаторов, для "фирмы" и IB, для произраильских частных шпионов и самих израильтян.

Как раз в тот вечер в Стокгольме находился Гассан Канафани по чисто личному делу, связанному с одной журналисткой из "Дагенс нюхетер", но повода идти к нему не было. Поскольку, однако, палестинец был гостем в шведской большой семье "левых", его можно было выдать за кого угодно и сказать, что он случайно оказался в квартире недалеко от Центрального вокзала.

Взяв с собой человека, которого вскоре разоблачат как израильского агента, Эрик Понти и отправился на эту квартиру. Вскоре как бы между прочим он объяснит положение дел палестинскому руководителю НФОП, и они договорятся, что Канафани в отдельной комнате задаст несколько вопросов возможному "другу" и "американскому солдату", отказавшемуся воевать против Вьетнама.

Канафани быстро убедился в том, что история этого человека была очень, очень хорошо отработана. Тот даже точно описывал коридоры тюрьмы Рамле, правильно называл имена узников и номера камер, где те сидели, и все остальное. Да и сам он просидел полгода в камере № 14. А те, кого он перечислял как товарищей по камере, действительно сидели там. Прежде всего - Абдул Хассан Латиф. Только Абдул Хассан Латиф, несмотря на пытки, так никогда и не раскололся и ни в чем не признался; его даже осудили лишь на том основании, что он принадлежал к этой организации. Израильский же агент "знал" точно историю Абдула Хассана Латифа как оперативника "Аль-Фатх", так же как и об оперработнике "Аль-Фатх" и о других, то есть версию израильтян. Кроме того, он слышал ее от самого Абдула Хассана Латифа в камере № 14 - так сказал он Канафани.

Абдул Хассан Латиф действительно принадлежал к НФОП, но только к совсем другой группе и к совсем другому объединению, нежели считали израильтяне. Кроме того, Латиф был одним из старых друзей детства Гассана Канафани, который был уверен, что Латиф по многим причинам никогда не рассказал бы эту израильскую версию американскому соседу по камере. Никогда.

- А потом я все время удивлялся: может быть, агент узнал самого Канафани и понял, что произошло, - закончил Понти свой рассказ. - Ну а теперь я слышу от тебя, что история эта стала популярной даже на международном уровне. Да, черт возьми, как же были израильтяне удивлены!

Они поднялись на улицу Аттербума и остановились, опершись о стену и разглядывая темную поверхность воды, свет на островах Эссинге и движение транспорта по мосту Эссингеледен. Сама же улица по обе стороны была пуста.

- А что ты потом сделал с этим парнем? - спросил Карл, стараясь не показать, как важно ему знать это.

- Я пошел с ним на стоянку такси на площади Норра Банторьет и сказал, чтобы он благодарил свою счастливую звезду за то, что все это он пережил не в Бейруте, а в Стокгольме. Потому что здесь нам достаточно лишь выгнать израильского агента. "Надеюсь, мы никогда не увидимся", - сказал я.

- Ты угрожал ему?

Понти рассмеялся.

- А-а, значит, в отчете он так написал? Та-ак, не понравилась ему ситуация. Чертовы провокаторы, потерпев неудачу, они всегда норовят дать объяснения. Но не будь Канафани случайно в городе в тот вечер, я никогда не схватил бы этого дьявола. Он настоящий профессионал. И операция была подготовлена отлично. А предыстория тебе известна?

Карл кивнул. С языка готовы были сорваться вопросы: "Как звали девушку из "Дагенс нюхетер"? Может ли она подтвердить, что Канафани был там? Знает ли еще кто-нибудь эту историю? Через какое время после этой истории был убит Канафани, его ведь взорвали в его же машине в Бейруте? Сделали ли это израильтяне? Есть ли тут какая-нибудь взаимосвязь?"

Но Карл решил отказаться от этих вопросов. История, должно быть, правдива, она настолько логична и практически объясняла то, чего не смог сделать ни один аналитик службы безопасности. Именно так все и произошло, когда был разоблачен израильский секретный агент Бен Тевел?

- Так вот, черт возьми, как это было, - помолчав, сказал наконец Карл. - История эта так и оставалась крепким орешком, никакого объяснения ей так и не нашли.

- Что доказывает, сколь я опасен и так далее.

- Да, примерно так.

Они молча продолжали прогулку.

Карл никак не мог сосредоточиться на чем-то одном, самые противоречивые мысли одолевали его. Ведь при всех обстоятельствах ситуация была абсурдна. Если многие годы на Понти смотрели как на врага, не найдя объяснения истории Бена Тевела, то почему больше полагались на тайное телефонное прослушивание, а не воспользовались возможностью просто пойти к человеку и поговорить с ним? А может быть, Карл просто наивен и, как прежде, продолжает считать, что люди говорят правду, поскольку лгать отвратительно?

Нет, благоразумие многое может объяснить, да и рассказ Понти о поездке в Норвегию тоже можно проверить до мельчайших подробностей. И Карл решил продолжить разговор о том, что еще больше отягчало его "служебную ошибку", косвенно разоблачавшую подозрения "фирмы". Сказал "а" - скажи и "б".

- Как ты знаешь, очень небольшая группа журналистов, связанная с историей "Фолькет и бильд/Культурфронт", занимает сейчас, как и ты, влиятельные...

- Да, знаю, - прервал его Понти, - я знаю вашу интеллигентскую теорию об этом, ведь Письмоносец был в "Экспрессен" и вертел ею в доказательство нашей якобы конспирации. Ему повезло, что никто так и не понял, о чем и о ком он говорил.

- Ну а как было на самом деле?

Понти вздохнул.

По его мнению, объяснение тут довольно простое. Студенты конца 60-х годов, до или после политически бурного десятилетия, рассчитывали на карьеру в промышленности, науке или на биржах, но не в журналистике. Вернее, так: в то время все "левые" студенты были журналистами, у всех был какой-нибудь журнальчик, куда они писали, ведь написание статей было самой естественной и самой простой формой борьбы. Именно так и начинают многие журналисты - пишут, чтобы изменить мир, чтобы "пробудить массовое сознание" или по крайней мере отменить несправедливые законы.

И поскольку в те годы практически все стали журналистами, талантливых среди них оказалось больше, чем в обычные времена. Возьмем, например, тех, кого касается "конспирационная" идея Письмоносца, ну, скажем, руководителя программы "Студия С". Были бы это 70-е годы, он стал бы доцентом уголовного права; бывший корреспондент в США, а затем шеф международного отдела в программе "Раппорт" стал бы профессором национальной экономики или чем-то в этом роде, а тот, что работает в журнале "Мальмё-Магазин", прошел бы тот же путь, что и его коллега в "Студии С", если бы стал студентом в 80-е годы, и так далее.

Журнал "Фолькет и бильд/Культурфронт" многие годы был естественным местом встреч всех журналистов, ставших журналистами ради самого дела. Среди них и была та группа, которая утвердила себя, выдержав политическую конкуренцию в журналистике.

Именно в те годы журналистика так обогатилась талантами, которые в другие политические времена пошли бы совсем иным путем. Сам Понти, например, в "нормальное" время стал бы руководителем какого-нибудь предприятия. И совсем не странно, что эта группа выдержала и конкуренцию последующих лет, когда борьба поутихла, а идея революции отодвинулась в будущее; они с чистыми руками уже были специалистами в совсем других областях, но не в тех, о которых мечтали, будучи лучшими учениками в своих классах.

На телевидение и радио их брали поодиночке, независимо друг от друга, в силу сильной конкурентной борьбы в этой области или, в отдельных случаях, необычайно высокого образовательного ценза в журналистике.

Просто комично прозвучала "конспирационная" идея Письмоносца в "Экспрессен" о том, что все они, собственно говоря,не настоящие журналисты, а лишь переодетые. Тот, кто держался такого мнения, ничего не понял в сущности журналистики или в конкуренции в этой отрасли, ничего не понял в "левом" движении 60-х годов, вообще ничего, кроме чисто технической взаимосвязи, кто есть кто и т. д.

Они подошли к улице Йервелльгатан и остановились так, что их взорам открылось здание газет "Дагенс нюхетер" и "Экспрессен".

- Хотя туда, - взглядом показав наверх, сказал Понти, - "левые" 60-х годов попали лишь в последние годы; но уже существовала наша "команда Б", и, насколько я знаю, те быстренько превратились в репортеров скандальных происшествий. Там сейчас всего три-четыре клартеиста и социал-демократа, они используют слово "террорист", как только им надо написать "араб". Собственно, в этом куда большая загадка, чем в мистерии Письмоносца обо мне и руководителях телевизионных программ.

- А как же получилось, что ты так много знаешь о "фирме"? - удивился Карл, почувствовав, что должен увести Понти от журналистской темы и не продолжать обсуждать ее в оставшееся время свидания. Хотя Понти говорил спокойно, в его голосе слышалась какая-то странная озлобленность.

- "Фирма"? - спросил Понти так, словно его насильно вывели из глубоких размышлении. - Да-да, "фирма". Так вот, я уже говорил и о нашей суровой юности, или, как это сказать, когда по всей стране за нами гонялись как за преступниками и предателями родины, тогда у меня там и завязались хорошие связи.

- Не странно ли это?

- Нет, не особенно. Все зависит, мне кажется, от противоречий на самой "фирме", между старшими, которые чувствуют, что Нэслюнд выталкивает их и несправедливо относится к ним, и его новой гвардией. Но и те и другие чувствуют, что летят в тартарары, и хотят, чтобы все вылезло наружу.

- И они с тобой сплетничают?

- Да, иногда. Существует разница между тобой и мной, подумай об этом. Я ни на секунду не могу быть уверен, что то, о чем я говорю тебе, останется между нами, ждать от тебя такого обещания бессмысленно. Но если я дам такое обещание - это совсем иное дело.

- Почему же?

- Не по личным причинам, а по юридическим. Если ты хочешь сообщить мне что-нибудь как "анонимный авторитетный источник", то твоя анонимность защищена законом. Я совершил бы преступление, раскрыв тебя как источник, не говоря уж о том, что пришлось бы тем самым совершить еще большее профессионально-этическое преступление. В один прекрасный день и ты, быть может, воспользуешься этим, и тогда мы, конечно же, договоримся.

Они прошли уже здание, где разместились газеты "Дагенс нюхетер" и "Экспрессен", советское посольство, газету "Свенска дагбладет" и спустились к мосту Вэстербрун. Маршрут не ахти какой заманчивый, а погода и позднее время по-прежнему не привлекали прохожих. Но пора было прощаться, ведь оставался всего километр до здания полиции на острове Кунгсхольмен.

Карл обдумывал сразу несколько вопросов. Он был доволен: ему удастся отвести подозрения от Эрика Понти - тот нравился ему, - а самому сконцентрировать внимание на этом дьяволе Хедлюнде. Его он все больше и больше недолюбливал. А не мог ли Понти чем-нибудь помочь?

- Я хотел бы услышать твою точку зрения на одну проблему, - сказал Карл и, не ожидая ответа, продолжил: - Если палестинцы не заинтересованы в проведении террористических актов в Швеции и если в таком случае речь идет лишь о небольшой фракционной группе, которая, так сказать, саботирует руководство ООП, можно было бы получить доказательства этому?

- Спроси их сам, - ответил Понти коротко и ясно, словно для этого надо было лишь отправиться на ближайшую улицу и спросить соседку.

- Как это, черт возьми?

- Если ООП что-нибудь не одобряет или если они не имеют к этому никакого отношения, то они, возможно, и расскажут тебе. Если же это дело рук палестинцев, то они, во всяком случае, знаютэто. Скажут они тебе что-нибудь или нет, ты не узнаешь, пока не спросишь их сам.

- Спрошу кого?

- Палестинскую службу безопасности и разведки.

- А такая существует?

- Окстись, она по меньшей мере лучшая на Ближнем Востоке.

- Здрасьте, я из шведской полиции безопасности и хочу знать, не имеете ли вы привычки убивать наших офицеров?

- Да, а почему бы и нет. Тебе надо найти Абу аль-Хула.

- А кто это?

- Шеф палестинской разведслужбы. Мало кто знал его. Абу аль-Хул означает, между прочим, Сфинкс.

- А где я найду его?

- Вероятно, в Бейруте. Или в Тунисе, но думаю, скорее всего, в Бейруте.

- Ты можешь помочь выйти на него?

Они остановились под опорой моста Вэстербрун и смотрели на пустынный подтаявший, полу замерзший травяной ковер набережной, тянущейся к Норра Мэлярстранд. Понти раздумывал. Наконец он решился.

Это будет не так уж просто. Карл должен сначала поехать в Бейрут и там найти одного шведского врача в скандинавском диспансере палестинской группы в лагере для беженцев Бурж эль-Баражна. Понти мог бы написать ему письмо. Если Карлу удастся убедить его в своих благих намерениях, тот, в свою очередь, свяжет Карла с "Джихаз ар-Разед" - так называлась сама организация. Она отвечает за безопасность скандинавских друзей в Бейруте. А затем следующий шаг - тут все зависит от умения Карла вести переговоры.

- Это опасно? - спросил Карл.

- Да, в высшей степени, если попробуешь обманывать их. Если же нет, то в худшем случае, думаю, все может кончиться лишь тем, что они пошлют тебя ко всем чертям, но ты, во всяком случае, будешь знать: они не хотят обсуждать варианты ухода Фолькессона к праотцам.

- Значит, ты напишешь письмо шведскому врачу и расскажешь суть дела, да?

- Да, можешь получить его завтра. Правда, мне опять придется отделываться от твоих коллег и от их новой идеи, что я очень "темный тип" - так это, кажется, звучит?

- Пошли письмо на адрес отдела безопасности при Управлении госполиции - найдешь его в телефонном каталоге - и пиши на имя Арне Фристедта, комиссара криминальной полиции.

- Это ты?

- Нет.

- Хорошо, пусть так. Значит, за мной следят, чтобы посмотреть, не выдам ли я себя.

- Да.

- Тогда они странно ведут себя. Они делают все, чтобы я видел: за мной следят. Почему?

- Ты уверен?

- Никаких сомнений. Они хотят, чтобы я видел: за мной следят.

- Не знаю почему, похоже, пытаются напугать тебя. Кстати, я должен дать тебе один совет. Доказательств против тебя нет - надеюсь, ты понял это. Но если тебя схватят, Бога ради, не сопротивляйся и никакого оружия.

- Спасибо за предостережение, это я действительно запомню, - сказал Понти, повернулся на каблуках и ушел.

Карл еще долго не двигался с места, так и не поняв реакции Понти - был ли это гнев или что-то другое? Потом вспомнил, что еще он должен был спросить, но уже слишком поздно. И еще о "Джихаз ар-Разед".

И вдруг его осенило: "Разед" - "неизвестная палестинская организация" среди других палестинских террористических организаций в Европе.

Он подождал, пока Понти исчез из виду, пошел к Вэстербрун и остановил такси.

Карл ехал домой очень довольный собой. Смешно, и Понти, и Старик дали один и тот же ясный совет: ищи и спрашивай.

В Бурж эль-Баражна работала ведь Петра Хернберг, одна из задержанных шведок. Она могла бы посоветовать что-нибудь путное.

Вернувшись домой, Карл сел к письменному столу, которым редко пользовался, и тщательно записал разговор с Эриком Понти. Он был убежден, что из Осло от Руара Хестенеса получит однозначно положительный результат.

Утром и в первую половину следующего дня сотрудники "фирмы" отрабатывали материалы западногерманской службы безопасности. Начиная с 7 утра и до 12 дня беспрестанно трещал телекс, передавая сообщения в центр Управления госбезопасности. Вскоре материал стал необъятным.

По какой-то причине то ли арестовали, то ли вызвали на допрос пятнадцать молодых людей в самой Западной Германии, а потом новые аресты в Бремене и Гамбурге.

Быстро оценить эффект активности немцев оказалось невозможным. Единственным конкретным результатом был захват какого-то разыскиваемого террориста.

Уже утром Нэслюнд сформировал еще одну рабочую группу.

Для образования сверхплановой группы "немецких" экспертов существовала некая историческая причина: в последние годы этим специалистам делать было нечего, так как западногерманский терроризм был почти уничтожен. Почти тридцать "благородных" террористов сидели под замком в тюрьме Крефелд уже многие годы, а специально построенный бункер при суде в Дюссельдорфе вообще пустовал.

Помимо этих драматических сообщений из Западной Германии сюда поступил и один короткий тривиальный отчет из норвежской полиции наблюдения, от младшего полицейского Руара Хестенеса.

В мельчайших подробностях Хестенес сумел объяснить, что делал Эрик Понти все то время, когда его не удавалось эффективно контролировать. Понти в первой половине дня просидел несколько часов на переговорах с двумя шефами из Норвежской радиокомпании в самой гостинице. Речь шла о возможности сделать телерепортаж из Афганистана. Договор подписан, НРК будет финансировать репортаж. Оба норвежских шефа подтвердили все. Кроме того, НРК впоследствии оплатила Понти билет на самолет, и номер в гостинице от имени своего шефа заказала секретарша НРК, она же выбрала и гостиницу.

Вечером первого дня Понти ездил к своему другу, редактору иностранного отдела газеты "Дагбладет", который живет рядом со станцией метро "Монтебелло". Понти оставался у него до середины ночи.

На следующий день Понти намеревался встретиться со знакомым писателем по имени Ион Михелет, между прочим, одним из наиболее известных "левых" писателей в стране. Но встреча не состоялась из-за болезни его дочери. Но оба - и Михелет, и редактор иностранного отдела газеты "Дагбладет" - подтвердили обстоятельства дела. У норвежской полиции не осталось больше никаких неясных пунктов.

- Да, - сказал Фристедт, - вот и намылили нам шею. Вообще-то прекрасно, что норвежцы убрались с нашего пути. Можно будет прекратить разработку линии Понти. Теперь мы теряем работу и с Хедлюндом, и с немцами, чем же нам заняться?

- Я собираюсь ехать в Бейрут, - с невинным видом сказал Карл. И, увидев удивленные лица обоих коллег, решил объяснить им все: и как сам встречался с Понти, и как звонил Хестенесу.

После того как он закончил свой рассказ, Аппельтофт и Фристедт некоторое время сидели молча.

- Мне нечего, собственно, возразить, - сказал Фристедт. - Если уж за спиной Нэслюнда можно встречаться с русскими шпионами, то почему нельзя просто поговорить с обычным журналистом из Шведского радио?

- К тому же разговор дал результат, - тихо добавил Аппельтофт и отвел глаза. Он, собственно, не одобрял такого рода методы. Инструкции и правила, по мнению Аппельтофта, пишутся не для того, чтобы их нарушать.

Не так-то просто будет объяснить поездку Карла в Бейрут. Трудно ожидать, что Нэслюнд с энтузиазмом воспримет мысль о братании с врагом, - это во-первых. А во-вторых, будет трудно точно сказать, кто сделал такое предложение и кто поможет наладить контакт.

Но Фристедту идея понравилась. Только представить себе: палестинцам удается проследить путь оружия убийства! А кто еще мог бы найти следы пистолета, исчезнувшего в Бейруте? Как, черт возьми, объяснить это предложение Шерлоку Холмсу?

- У меня есть идея, - мрачно сказал Аппельтофт. Мысли его скакали, как мяч, между неодобрением новых пасов и убеждением в необходимости использовать малейшую возможность получить дополнительные данные. Ведь они фактически ни на йоту не продвинулись к раскрытию убийцы Акселя Фолькессона.

Идея Аппельтофта проста. Он начал с того, что Петра Хернберг работала в той же больнице в Бейруте. Она должна знать и других шведских врачей. Она, кроме того, жила вместе со своим немецким дружком, и, как сейчас выясняется, все "немецкое" в ближайшие дни станет приоритетным. Можно поговорить с ней о ее пребывании в Бейруте, попытаться изучить действия шведских добровольцев и их возможные связи с другими левыми организациями, особенно с немецкими. Ведь Хедлюнд был в Бейруте одновременно с Петрой Хернберг. Хотя, может быть, версия эта и слишком уязвима.

- И все же давай попробуем, - сказал Фристедт. - Пошли, Эрик, начнем допрос с вопросов к Петре. А ты займись прививками и билетом на самолет и чем там еще нужно.

- А Нэслюнд согласится? - спросил Карл.

- Не беспокойся. Стоит нам сказать, что мы получим побольше от немцев, и он обрадуется. Заработает плюс от "Киловатт-группы" - он ведь помог немцам схватить настоящего террориста, а это "золотая звездочка" в книжку. Только сказать: Германия - и он тут же клюнет "Deutschland, Deutschland liber alles"[47]. Пошли, Эрик, к Петре.

- А что такое "Киловатт-группа"? - спросил Карл.

- Об этом в другой раз. Это международное "Ротари"[48] всех шефов.

Глава 9

Пролетев Гамбург, Карл вытащил из пластикового пакета тарелку с кусочками холодной индейки и вальдорфским салатом и выглянул в иллюминатор. Там, на земле, западногерманская спецполиция "выбивала" сведения из заблудших студентов. А из единственного террориста им, вероятно, так ничего и не удалось вытянуть. Хотя Карл никогда не верил ксерокопийным сведениям немецких левых о современных пытках.

В дело замешаны один террорист, схваченный случайно, да к тому же в Западной Германии, два ливанца и палестинский торгаш гашишем и крадеными вещами, два шведских активиста пропалестинского движения с пустяковой порцией наркотиков и краденой стереоустановкой, шведка-провизорша, хранившая десять небольших "военных" сувениров, еще один шведский "поклонник терроризма" и владелец охотничьего ружья модели 1910 года и вдобавок ко всему политические беженцы, не имевшие отношения к данному делу. Но расследование дела - террористической акции под кодовым названием "план Далет" и взаимосвязь между этим планом и убийством шведского полицейского безопасности - так и не сдвинулось с мертвой точки.

Причина в том, что все эти "захваты" бесполезны. Можно, конечно, "покопать" связи Хедлюнда с Западной Германией, но на это не стоит возлагать слишком большие надежды.

Карл почувствовал сильное облегчение, избавившись от этого переливания из пустого в порожнее, неуверенности и хождения по кругу. Самолет нырнул в облака, и Карл нехотя принялся за индейку, запивая ее шампанским марки "Поммери", которое выдавалось бесплатно в небольшой бутылочке. Он летел бизнес-классом, как молодой бизнесмен, да и выглядел он подходяще: добротный, по фигуре костюм, галстук, атташе-кейс бордового цвета. Ни внешность, ни багаж не позволяли заподозрить Карла Хамильтона в том, что он вовсе не молодой специалист по компьютерной технике. Тщательно взвесив все "за" и "против", оружие он оставил дома, в Швеции. Ведь впереди два самых излюбленных террористами и самых контролируемых аэропорта в мире - Афины и Бейрут, а потом город, где идет война и где статус гражданского лица - куда более надежная защита, нежели оружие.

Карл попытался отвлечься от всего того, чем была забита его голова последнюю неделю, которая показалась ему месяцем. Он откинулся на спинку кресла и мысленно перенесся в Калифорнию, землю обетованную. И увидел Тесси: загорелая, она выходит из воды, держа в руке гарпун, на котором поблескивают несколько рыбок.

Тесси О'Коннер, студентка Университета Южной Калифорнии, с обворожительной американской улыбкой; дорога, вьющаяся вдоль побережья Тихого океана, по которой медленно, мягко покачиваясь, катит машина; пальмовые аллеи, серые военные корабли в бухте, соленый ветер, волны, серфинг, до смешного трудное привыкание к требующему большой выносливости американскому футболу, этакой смеси ручного и ножного мяча; правда, на последнем семестре Карлу удалось справиться со всем этим и стать хорошим игроком университетской команды. Калифорния...

Тесси О'Коннер с открытой улыбкой среди девочек-болельщиц перед матчем.

Он никогда не говорил ей о своем втором образовании. Об этом - никогда ни единым словом и ни единым намеком ни одному человеку, и никогда не позволял спровоцировать себя на драку. В конце концов отношения с Тесси стали невыносимыми, он постоянно спешил куда-то, исчезал, не имея возможности объяснить, куда и зачем. И каков результат? Будучи "на поле боя", он действительно выдал чрезмерно пространную информацию о личности, формально "подозреваемой" службой безопасности. Если бы он знал, что когда-нибудь поступит таким образом, он еще тогда объяснил бы все Тесси. И ему вдруг невыносимо захотелось увидеть ее.

Как он ни пытался заставить себя не думать о ней, у него ничего не получалось. Но тогда выхода не было. Ему все равно надо было возвращаться на родину. А она изучала юриспруденцию, кому это нужно в Швеции? А не остаться ли ему в США? Стал бы программистом. Или профессиональным футболистом. Нет, тоже ничего не вышло бы.

Он попытался взглянуть на себя со стороны. Молодой человек с прекрасным образованием, деньгами и "левым" прошлым, пожалуй, так никем и не замеченным. По существу все верно. И сейчас у него опять деловая поездка на Ближний Восток.

Молодой офицер запаса со специальным образованием, пророчившим ему карьеру военного разведчика, на самом деле угодил в параноидальную полицию безопасности и участвует в охоте на своих же товарищей. Его мать, должно быть, улыбнулась бы этому, так же, как и его желчный отец, которого он так и не видел после разрыва ("Никаких большевистских выродков в моем доме!"), наверное, впервые за много лет рассмеялся.

Нет, неправда. Люди типа Хедлюнда - никакие не товарищи и не друзья. А цель операции - не охота на друзей, а розыск убийцы и нейтрализация готовящейся террористической акции.

Нэслюнд все равно вышвырнет этих четверых палестинцев в любой момент. Карлу не удастся повлиять на ситуацию.

Он попросил еще одну бесплатную бутылочку шампанского, откинулся на спинку кресла, плотно прикрыл глаза и вернулся на Калифорнийское побережье, к солнцу, спускавшемуся в воду.

В Афинах, выйдя из самолета Скандинавской авиакомпании, он увяз в толпе, осаждавшей в зале для транзитных пассажиров билетные кассы фирмы "Middle East Airline"[49]. MEA была в то время единственной авиакомпанией, самолеты которой летали в Бейрут. Билетов на ближайший рейс уже не было, но у стойки толпились люди, минимум на трех языках доказывавшие, что именно им надо попасть именно на этот рейс. Карл встал в очередь и решил покориться судьбе и не устраивать скандала. Когда наконец он подошел к билетной стойке, случилось то, чего он и опасался: служащая авиакомпании бросила на него и на его билет беглый взгляд и заявила, что сожалеет, но бронь заказана слишком поздно и если его устраивает, то можно попробовать приобрести билет - правда, это почти невероятно - через двадцать четыре часа".

Не повышая голоса, Карл попросил разрешения поговорить с ответственным дежурным смены. Когда же тот, раздраженный уже минимум двадцатью чрезвычайными просьбами, оказался перед ним, Карл осторожно отвел его в сторонку и сообщил: он - шведский полицейский в служебной командировке, именно этим рейсом в Бейруте его ожидает ливанская полиция, он убежден, что ответственный по смене сможет легко устроить все без особого шума. Он отдал свой билет и добавил, что будет ждать результата в баре. Что-то бормоча себе под нос, дежурный исчез, а Карл отправился в бар, впервые почувствовав, что он - это он, что ему не нужно никого изображать, что он один "на поле боя" и ему предоставлена возможность импровизировать: лгать, когда нужно, а правду говорить, когда эта правда и должна быть сказана. Не успел он опустошить бутылку греческого вина, напоминавшего "Перно", как служащая MEA подошла к нему с его билетом и сказала, что все в полном порядке.

Когда "Боинг-707" пролетал над Кипром, небо было совершенно чисто. Но потом он долго кружил над Ливаном и Средиземным морем - очевидно, какие-то сложности с посадкой, но командир ничего не сообщал по внутреннему радио. Пора было за работу, и Карл погрузился в чтение допроса, проведенного Аппельтофтом, отмечая практические советы, которые давала Петра Хернберг. По большей части они были банальны, но все же полезны. Это касалось охраны лагеря беженцев Бурж эль-Баражна, диспансера, дороги до него и рассказа о том, чем обычно занимаются врачи в этой стране, находящейся в состоянии войны. Что, в частности, делают хирурги, как они живут. Кто в шведском посольстве поддерживает контакты с "не очень верноподданными шведами", находящимися в Ливане, ведь, кажется, к этой группе шведов относятся сочувствующие пропалестинскому движению. Еще важно было знать, что надо говорить на дорожных пропускных пунктах, кто за и кто против этих сочувствующих в лагерях беженцев.

Самолет, снижаясь, наконец выпустил шасси и пошел на посадку над красными песками и нагромождением белых домов и жестяных сараев; то там, то здесь мелькали выровненные бульдозерами площадки - лагеря для беженцев Сабра и Шатала. Карл вспомнил о кровавой резне и шестистах убитых. А сейчас ему предстоит встреча с охраной лагерей, ее надо будет просить о помощи - узнать всего лишь об одном, но особо важном убийстве, поскольку оно касалось шведа. Сомнение волной накатило на Карла, но удар этой волны был так же короток, как удар шасси о взлетную полосу. Теплый воздух был пропитан запахами авиационного топлива. Балаган в зале прибытия аэропорта в Афинах был какой-то пародией на немецкую восхитительную организованность и порядок. Вливаясь и выливаясь из параллельных очередей, каждый прилетевший сюда, казалось, являл собой особо сложную проблему, для решения которой необходимо привлекать различные "власти" и "не-власти", иногда облаченные в униформу, иногда без нее, но созданные для того, чтобы "контролировать контроль предыдущего контроля".

В хаотическом беспорядке люди в гражданском носились туда и сюда между контрольными инстанциями. Многие были вооружены, как правило, автоматическими кольтами, между прочим отметил для себя Карл. Эти люди служили в военно-милицейских организациях и отказывались признавать остатки униформированной государственности, все еще сохранявшейся в единственном действовавшем аэропорту Ливана.

Конечно же, виза Карла была в порядке, и, конечно же, предъявлять таможенным властям было нечего, но именно это и показалось подозрительным, и времени на объяснения ушло много. Контролерам в форме Карлу пришлось прямо заявить, что он сам полицейский, а контролерам в гражданском - нечто туманное: он-де "направляется в шведское посольство". Трижды открывали и перетряхивали его багаж. Через час, пройдя наконец паспортный контроль, он вышел из аэропорта и тут же был атакован поджидавшими пассажиров таксистами; свою сумку он отдал тому, кто подскочил первым.

Перед главным входом в аэропорт стояли два джипа, набитых до отказа модными бородатыми черноглазыми мужчинами с автоматическими карабинами, легкими пулеметами и даже противотанковым оружием. Это был отряд мусульманской милиции.

Переднее стекло такси - темно-зеленого старомодного "Мерседеса-190" - испещрено дырами от пластиковых пуль. Личная карточка водителя сообщала о том, что звали его Ахмед такой-то и такой-то, то есть мусульманин.

- Мистер, куда нам, я поеду только в Западный Бейрут. Вы бывали раньше в Бейруте?

- Да, хотя давным-давно, в 1976 году. В шведское посольство. Насколько я помню, оно как раз в западной части Бейрута.

Таксист не ответил, именно в этот момент они проезжали первый из трех контрольно-пропускных пунктов на пути в Бейрут. Два молодых человека с автоматическими карабинами приказали открыть багажник и спросили Карла, кто он, откуда и куда направляется, попросили показать паспорт, будто действительно хотели посмотреть его.

- Скажите сейчас же, что вы швед, они сами спросили. Так будет быстрее, - объяснил таксист.

- Почему? Значит, шведом быть хорошо?

- Это единственная страна, которая не пыталась влезть в Ливан, а это хорошо. В 1976 году, когда вы были здесь, все было иначе, не так много войны, а сейчас very bad[50].

У следующего контрольно-пропускного пункта стояла милиция, оснащенная американским оружием, отметил про себя Карл. Значит, другая группа.

- Швед, - сказал Карл и тут же получил разрешение продолжить путь.

Когда они въехали в город, все выглядело куда хуже, чем Карл мог представить себе, наблюдая за десятилетней войной по телевизионным новостям. Некоторые кварталы напоминали картины времен второй мировой войны. Они были разбиты американской, израильской или, возможно, друзской артиллерией. Но цементные фасады домов даже в тех немногих кварталах, которые, казалось, война более или менее пощадила, были испещрены мелкими пробоинами, словно все дома Бейрута болели заразной болезнью, дававшей сыпь.

Подъезжая к главной улице Бейрута, Хамра-стрит, они влились в бесконечный поток машин, пробивавшихся через толпы торговцев и покупателей.

- Сегодня хороший день, войны не так уж много, - пояснил таксист.

Когда они подъехали к месту назначения, таксист затребовал сумму, равную нескольким сотням шведских крон, и сам испугался своего нахальства, но, к его удивлению, Карл не стал торговаться, а тут же выложил ее в долларах.

- Не расстраивайся, что не потребовал больше. Спорить я не стал бы, просто заплатил бы половину, - устало пошутил Карл.

Перед воротами посольства Карл увидел изображенный на плакате шведский герб с желтым крестом на голубом фоне и королевской короной. Посольство разместилось в одном из помещений, встроенном между этажами довольно современного и неповрежденного здания. Поднимаясь по лестнице, Карл угодил в очередь из ливанцев и палестинцев, всовывавших ему деньги на покупку визы. По-видимому, цена черного рынка составляла тысячу крон, а кое-кто готов был удвоить сумму. Но, насколько Карл знал, шведская виза выдавалась бесплатно. Неужели кто-то из посольских занимается частным предпринимательством и торгует визами?

Посольство получило телекс из министерства иностранных дел о приезде Карла, и один из младших дипломатов остался после рабочего дня, чтобы встретить его. Это был молодой человек, в меру холеный и в меру высокомерный второй секретарь. Он сразу дал почувствовать, что дела Карла его не интересовали. Но именно в его обязанности входило наблюдение за шведами из "класса Б", находившимися только в Бейруте и помогавшими лагерям беженцев.

Над письменным столом молодого дипломата висел большой плакат с летним пейзажем провинции Даларна и майским шестом[51]. К тому же, обращаясь к Карлу, дипломат говорил ему "вы".

- Особы, которых вы ищете, их что, подозревают в убийстве? - спросил дипломат с легким презрительным ударением на слове особы.

- Нет, но для нас очень важно, чтобы я смог поговорить с ними. Прежде всего мне хотелось бы знать, где они живут, - резко ответил Карл.

- Разрешите спросить вас, в чем суть дела, это может упростить проблему.

- Нет. Это дело касается государственной безопасности. Могу лишь сказать, что их никоим образом и ни в чем не подозревают. Ты знаешь, где они живут, могу я встретиться с ними, так сказать, лично, не посещая Бурж эль-Баражна? Я по возможности не хотел бы привлекать к себе внимание.

Карл уже понял, что посольство Швеции едва ли воспримет его просьбу с энтузиазмом.

- У нас нет точных адресов этих особ, связь с ними налажена не очень хорошо. Да, мы знаем, кто они, сколько их, несмотря ни на что, они ведь шведы.

- Значит, их личных адресов у тебя нет?

- Фактически нет.

- Значит, мне придется искать их в лагере для беженцев?

- Да, думается, что так.

- А если вам по каким-либо причинам придется заняться эвакуацией всех шведов, находящихся в районе Бейрута, вы, значит, не сможете добраться до этих добровольных помощников?

- Это своего рода допрос?

- Вовсе нет. Просто мне любопытно. Несмотря ни на что, они ведь шведы. Разве вы не отвечаете за их безопасность?

- Здесь в Ливане каждый сам, как умеет, отвечает за собственную безопасность. Но если вопрос об эвакуации станет актуальным, мы рассчитываем, что они сами дадут о себе знать, если будут в этом заинтересованы.

Карл решил махнуть на это рукой. Он, собственно, уже был готов уйти, но по формальной инструкции ему предстояло сообщить еще об одном.

- Поручение, которое я должен выполнить, таково, что я могу попасть в беду. Я хочу иметь номер телефона, по которому смогу связаться с вами в любое время суток.

- Здесь все, в том числе и полиция, работают только в регламентированное время, - ответил молодой дипломат высокомерно, и Карл с удивлением почувствовал, что начинает звереть, что ему хочется в буквальном смысле заткнуть глотку этому паршивцу. Но он взял себя в руки, его хорошо обучили делать это.

- Думаю, ты не понял, что я имею в виду, - мягко заметил он, - но я здесь по поручению службы безопасности государства свеев, йотов и венделей[52], а это поручение может поставить под угрозу не только меня, оно может и вас всех привести на порог ада, если со мной случится какая-нибудь неприятность. Так что давай сюда номер телефона и имя человека, с которым я буду связываться. И потом, скажи мне, в какой гостинице я буду жить.

Через полчаса Карл был уже в гостинице среднего класса. Она называлась "Плаза" и располагалась на улице, пересекавшей Хамра-стрит; в ней, как и в других еще открытых гостиницах Бейрута, было достаточно свободных номеров.

Какое-то время Карл посвятил изучению третьего этажа, чтобы выяснить, есть ли здесь запасной выход, какие балконы соединены друг с другом, как работает дверной замок и все, что может оказаться необходимым при любой случайности.

Потом в последний раз он почти час проверял, насколько хорошо запомнил все свои записи, перечитывал их, сжигая по листочку и спуская пепел в туалет. Наконец он разложил по всей комнате привезенный с собой материал в виде брошюр о компьютерной технике и другие деловые документы, тщательно запоминая их места, прикрепил к двери свой волосок в десяти сантиметрах от пола и вышел. Ресторан, где его угостили столь же блестящим ливанско-французским обедом, что и перед войной, Карл нашел очень быстро. Здесь подавали даже особый сорт розового ливанского вина, вкус которого он вспомнил, как только увидел бутылку.

Пока он сидел за столом, в темноте время от времени раздавались выстрелы. Но поскольку никто из посетителей ресторана не обращал на них внимания, он сделал вывод, что так и должно быть.

Шофер такси отказался подъехать к лагерю Бурж эль-Баражна ближе двухсот метров. Там был контрольный пункт милиции, который почему-то не устраивал его. Карл вышел из такси, расплатился и без особых сложностей прошел милицейский пункт, объяснив, что он шведский врач и хочет встретиться со своими знакомыми. Расспрашивая встречных, быстро нашел место расположения скандинавского приемного пункта.

Лагерь состоял из маленьких кубообразных бетонных сараев, покрытых белой штукатуркой. Навстречу попадались по большей части женщины, одетые в черное, почти все они что-нибудь несли: воду в больших консервных банках, фрукты или еще что-то в корзинах, детей в узлах; в пластиковых сумках могло быть все что угодно - от туфель до кирпичей. Встречались и молодые люди, но ни один из них не был вооружен. Всего на нескольких сотнях метров, пройденных им, он насчитал много тысяч жилищ.

Приемная диспансера состояла из трех кубообразных белых домов, стоявших в один ряд. В первой комнате сидели лишь женщины в черном, на шее и груди некоторых из них цветастое палестинское шитье. Кто с детьми, кто без них, но все ждали с невозмутимым, типичным для Ближнего Востока терпением. Какая-то женщина приняла его за врача и тут же обрушила на него лавину слов, протягивая к нему спеленутого ребенка с влажными больными глазами. Он едва успел сказать ей по-английски, что она ошиблась, никакой он не врач, как тут же к нему навстречу из-за единственного в комнате стола - остальная мебель в комнате состояла лишь из скамеек вдоль стен для ожидавших пациентов - поднялась палестинская девочка в платье медсестры. Он не стал представляться, сказал лишь, что он швед и ищет доктора Гуннара Бергстрёма.

Она попросила его подождать и отправилась в соседний дом, а он продолжал стоять, не зная, куда приткнуться. Все места были заняты. Отказавшись от предложений многих женщин, уступавших ему место, он встал у двери.

Худощавый темноволосый мужчина в коротком белом халате, лет на десять старше Карла, вошел в комнату, на ходу снимая резиновые перчатки.

- Я только что принял роды, очень сложные, - сказал он вместо приветствия.

Они пожали друг другу руки. Карл окинул взором комнату и решил, что никто из окружающих не понимает по-шведски.

- Я из шведской полиции безопасности, мне нужна твоя помощь. Хочу поговорить с тобой, как только у тебя окажется немного свободного времени, - заявил Карл без обиняков.

- Через четверть часа у меня операция, я не знаю... а чем я могу помочь?

Врач недоверчиво разглядывал Карла.

- Ни ты, никто другой из вас не подозреваются в каком-либо преступлении, позволь мне пока ограничиться лишь этим объяснением. Мы действительно нуждаемся в помощи. Когда ты заканчиваешь работу?

- Смогу часа через три, если это так важно. А это, правда, важно?

- Да. Мы можем встретиться где-нибудь? Например, в "Вимпи" на Хамра-стрит через три с половиной часа?

- Я слышу, что ты швед. Но, как ты понимаешь, предложение звучит немного странно. Как тебя зовут и как я узнаю, что ты из СЭПО?

- У меня к тебе письмо от человека, которого ты знаешь. Ты можешь также позвонить одному идиоту в шведское посольство и получить подтверждение, что сотрудник службы безопасности разыскивает тебя, но я не хочу называть своего имени. Подходит?

- Можно посмотреть письмо?

Их разговор проходил в спокойном, будничном тоне, и сидящие вокруг полагали, что это два врача, немного чем-то озабоченные, советуются друг с другом. Но не более того.

Письмо от Эрика Понти было очень коротким, написанным от руки на фирменной бумаге Шведского радио. Карл получил его вложенным в другой конверт на имя Фристедта, как и было оговорено. Привет, Гуннар.

У меня есть основания полагать, что наш соотечественник из СЭПО, который в Бейруте обратится к тебе с этим письмом, действительно нуждается в твоей помощи. Сделай все, что можешь. Это важно и, может быть, как в твоих, так и моих интересах.

Эрик Понти.

- О'кей, - сказал врач, - это мой старый знакомый, я верю ему. "Вимпи" на Хамра-стрит, так?

Они пожали друг другу руки и разошлись.

Погода напоминала шведский майский день. Перебросив через плечо пиджак, Карл устроил себе длительную прогулку по засаженной кукурузой набережной, в прежние времена служившей местом для парадов и напоминавшей ему Французскую Ривьеру. Сейчас она была застроена сараями, где обитали беженцы из других лагерей или из разбомбленных городских кварталов - палестинцы и мусульмане-ливанцы. Бывшие частные купальни тоже превратились в "город жестяных сараев".

Одну из них он вроде бы узнал: здесь однажды он и его товарищи ожидали встречи с шефом информации ООП. Они ели тогда морских ежей и лангустов в гриле "а-ля провансаль". Здесь все еще висела старая вывеска.

Через полчаса он вошел в город и направился к тому месту, где раньше находилась гостиница "Сант-Джордж". Тогда они прыгали в море прямо с одной из ее террас. Сейчас почти ничего - одни обгоревшие руины, остатки стен без окон и без дверей. Но трамплин для прыжков в воду сохранился. Он был своего рода ироническим и упрямым вопросительным знаком, поставленным над голубой поверхностью воды.

Средиземное море по-прежнему было таким же сине-зеленым, хотя с тех пор, как он впервые побывал в Бейруте, в этом районе дважды высаживалась американская морская пехота; израильтяне приходили сюда трижды, один раз они дошли чуть ли не до Бейрута, в другой - даже вошли в него. В военном отношении ООП настолько ослабла, что была не в состоянии защищать лагеря беженцев, и последовала многолетняя резня - сначала со стороны христианской милиции, потом израильтян, а затем шиитской милиции. С тех пор, как Карл и его друзья навещали Бейрут, в общей сложности было убито десять тысяч палестинцев. Тогда ООП была одним из сильнейших военных факторов в разрушительной борьбе за Бейрут. Сегодня ООП оказалась слабейшей в военном отношении, к тому же с самым многочисленным и наиболее незащищенным гражданским населением.

Организация, в которой работал Карл, приехав в Бейрут во второй раз, бесспорно и бескомпромиссно поддерживала Израиль. Так почему бы сейчас, когда он старался наладить контакт с ООП, им не рассматривать его как израильского агента?

Ему приходилось все время идти: как только он останавливался, он оказывался в кругу клянчащих детей. Наконец он вернулся в гостиницу и, убедившись, что в комнате никто не побывал, поменял брюки на джинсы, лег на кровать и долго смотрел в потолок, ни о чем не думая, но и не засыпая.

В "Вимпи" шведский врач пришел с опозданием на семнадцать минут. Карл, не привыкший к восточному обычаю не придерживаться оговоренного времени, уже начал подумывать, не уйти ли ему. Но врач, нисколько не смущенный своим опозданием, был задумчив, его тревожило само существо дела.

- Как я узнаю, кто ты на самом деле и не затем ли ты здесь, чтобы устроить что-нибудь эдакое мне и моим товарищам? А может, письмо Понти - подлог, - не поздоровавшись, сказал он Карлу, выдвигая пластиковый стул и садясь.

Карл оценил его прямоту. Он был убежден, что первый шаг - не проблема, проблемы начнутся потом.

Он рассказал об убийстве Фолькессона и о первоначальной рабочей гипотезе отдела безопасности: подозревается какая-то палестинская организация (при этом он ничего не стал говорить о возне вокруг Эрика Понти). Сейчас появился повод для розыска по новому кругу. Если действительно виновата какая-то отколовшаяся палестинская группа, то это не в интересах руководства ООП (может быть, именно так она и хотела отмежеваться). Но почему бы ООП не поучаствовать в поиске убийцы? Во всяком случае, это могло что-то дать. Четверо товарищей - Карл спокойно употребил это слово - из пропалестинского движения в настоящее время задержаны, хотя причин для этого нет. Как только будет обнаружен истинный след, их могут отпустить. Службы безопасности и разведки ООП могли бы, кроме того, помочь и в другом, но об этом Карл не хотел бы сейчас говорить. Он хотел бы вступить в контакт с ООП. Только это и больше ничего. Ну, а если необходимо проверить, действительно ли он сотрудник шведской службы безопасности, то, как он уже говорил, следует позвонить некоему строптивому второму секретарю шведского посольства и тот наверняка сможет подтвердить это.

Врач помолчал. Заказал бутылку бельгийского пива и фисташки, потом начал говорить. Но не о деле, а о шведах, вот уже десяток лет оказывающих медицинскую помощь в Бейруте. Строго говоря, к делу это не относилось, но Карл не перебивал.

В своей работе пропалестинское движение всегда руководствовалось миролюбивыми, законными и демократическими методами. Так поступали те, кто предпочитал участвовать лишь в дебатах и пропаганде, а те, кто хотел чего-нибудь поконкретнее, всегда мог оказывать активную помощь. Потребность в ней ведь беспредельна, несмотря на военное положение. И тут начиналась какая-то чертовщина - ощущение, что СЭПО постоянно за твоей спиной. Сколько раз можно было прочесть в "Экспрессен", что СЭПО "знала" о поездках шведов в "тренировочные лагеря" "Черного сентября". Такие сведения хранились в СЭПО, и в будущем товарищи не могли получить работу на так называемых "оборонных" предприятиях, а таких в Швеции на удивление много. И молодые студенты, всегда душой откликавшиеся на просьбу о помощи, на всю жизнь попадали в разряд неблагонадежных и потенциальных террористов. Горькая ирония в том, что именно медсестры и санитары чаще всего встречаются с настоящим терроризмом: осколочные раны, ожоговые раны, пулевые раны, ампутации, фосфор, напалм, мины, бомбы, замаскированные под детские игрушки, осколочные бомбы как американского, так и израильского происхождения, ракеты из легированной латуни, разрывающиеся на миллионы частиц, которые почти невозможно выковырять из ран, пластиковые осколки, которые не видны и под рентгеном.

А в благодарность от шведского государства за эту благотворительную помощь - ярлык: террорист. Само же шведское государство вместо этого посылает свою помощь коррумпированным режимам в Африке или дает миллиарды диктаторским режимам и оккупантам, например Северному Вьетнаму.

Карл допил пиво и заказал еще.

- Я три года был в одной пропалестинской группе, - сказал он наконец. - Согласен с тобой во всем. Но сейчас я охочусь за убийцей и за террористической группой, которую надо остановить, даже если она палестинская. Вполне возможно, что охотимся мы за какой-нибудь западногерманской лигой, как знать. Чем раньше мы поймем это, тем лучше.

- В какой группе ты был?

- Не хочу об этом говорить, поскольку не хочу называть своего имени. Но, во всяком случае, это никак не связано с моей нынешней работой, если ты об этом думаешь.

- А как я смогу в этом убедиться?

- Разумеется, никак. Но что, собственно, тебя беспокоит, я ведь прошу тебя только об одной услуге - наладить мне контакт. Вот и все. А потом мы никогда, возможно, и не увидимся.

Врач вопросительно посмотрел на него. Чувствовалось, что он колеблется.

- Вы хотите доказательств, что шведы здесь имеют связи с "Разед"? Но это же не удивительно, они ведь отвечают за нашу безопасность, они заранее знают, нужно ли нас эвакуировать, не планируются ли диверсии против нас и так далее. Это совершенно нормально, и вы это должны понимать.

- Да, - ответил Карл. - Это я понимаю. Вот почему и обратился к тебе с просьбой помочь наладить первый контакт, и ничего больше. Кроме того, я спешу, и ты, вероятно, тоже. Каждый день, проведенный здесь, продлевает пребывание твоих товарищей в тюрьме, они изолированы, и их допрашивает отнюдь не дружелюбный и всепонимающий персонал "сэка".

- О'кей, с кем ты хочешь встретиться?

- С самим Абу аль-Хулом.

Врач рассмеялся и восторженно закивал самому себе, словно говоря: только этого и не хватало.

- Вот это да! Я ведь не знаю даже, существует ли он. Я еще не встречал ни одного шведа, который видел бы его. Вполне вероятно, что он всего лишь миф, имя или обозначение руководства в "Разед". А если он и существует, то, кстати, может быть, в какой-нибудь другой части мира.

- Тогда попробуем спуститься на несколько ступеней. Я ведь никого в "Разед" не знаю. Свяжи меня с кем угодно из местных шефов, а я выскажу ему свое пожелание. Так подойдет?

- А где ты остановился?

- Я предпочел бы встречу где-нибудь в городе.

- Не думаю, что получится. Они должны прийти к тебе, а не наоборот.

- О'кей. Отель "Плаза", комната 414. Когда ты сумеешь организовать встречу?

- Может, через полчаса, а может, через две недели, не знаю.

Карл собрался было пригласить врача отобедать вместе, но отказался от этой мысли. Ему хотелось узнать немного побольше, из чисто личного любопытства, об условиях медицинской помощи, оказываемой шведами, но для этого потребуется время, да и самому пришлось бы отвечать на вопросы, а значит, это может дать повод его чувствительному собеседнику все время думать, что на самом деле он ведет скрытый допрос.

- О'кей, - сказал он и положил одну купюру на стол, - тогда мы сейчас расстаемся. Надеюсь, что все получится, и ты, конечно же, узнаешь о результатах так или иначе. Если в течение двух дней я не услышу ничего, то буду вынужден найти тебя снова. Договорились?

Карл уже растворился в толчее на Хамра-стрит, а врач продолжал неподвижно сидеть, уставившись в свой стакан с пивом. А Карла, шагавшего среди толпы, не оставляло чувство, что встреча обязательно состоится.

Он выбрал небольшой восточный ресторан и съел там шаурму в тесте с салатом, запив все пивом. Потом бесцельно побродил по улицам вокруг Хамры и дошел до кинотеатра, где показывали "Амадея", фильм был дублирован на арабский, но музыка оставалась той же. Он уже видел этот фильм и испытал настоящий восторг - видеть и слышать Моцарта, говорящего по-арабски.

Когда он уже собирался вставить ключ в замочную скважину своего номера, то заметил, что кто-то уже открыл дверь. Он насторожился, и рука его сама потянулась к тому месту, где он обычно носил револьвер. Потом сделал глубокий вдох и вошел в темную комнату. Он почувствовал слабый чужой запах еще до того, как зажег свет и притворился удивленным.

В комнате сидели двое: мужчина лет тридцати пяти в дымчатых очках и черноволосая женщина в европейской одежде лет на десять моложе, направившая дуло автоматического кольта Карлу в живот. "Популярная марка", - подумал он и остановился посреди комнаты, медленно и спокойно расстегивая свою замшевую куртку.

- Я не вооружен, - пояснил он.

- Меня зовут Мишель, а это Муна, - сказал мужчина в дымчатых очках. - Ты хотел встретиться с нами, вот мы и здесь.

Карл показал на кровать, и мужчина одобрительно кивнул.

Сбросив с себя куртку и туфли, Карл сел.

- А как мне узнать, кто вы? - спросил он.

Мужчина, назвавший себя Мишелем, показал небольшой белый конверт с эмблемой Шведского радио в лучах радуги - письмо от Эрика Понти.

- Хорошо, - сказал Карл, - меня зовут Карл Хамильтон, я сотрудник шведской службы безопасности, я здесь официально или, лучше сказать, полуофициально, чтобы попросить вашей помощи.

Мужчина, назвавший себя Мишелем, кивнул спутнице, и та спрятала пистолет в дамскую сумочку.

- Слушаем тебя, - сказал Мишель, - но позволь нам на всякий случай попросить тебя не пытаться внезапно покинуть эту комнату, лучше оставайся сидеть на кровати. Просто во избежание недоразумений.

Карл кивнул. Их поведение показалось ему вполне пристойным и корректным. Он был доволен, контакт начинался профессионально.

- Я хочу встретиться с Абу аль-Хулом, - сказал он прямо. Девушка широко открыла глаза, но ту же овладела собой. Мужчина, назвавший себя Мишелем, и бровью не повел.

- Зачем? - только и спросил он.

- Можно предложить вам что-нибудь из холодильника? - спросил Карл и тут же добавил: - Там нет ничего, кроме напитков.

- Мы знаем. Нет, спасибо. К делу, - ответил мужчина резко, но достаточно дружелюбно.

Карл рассказал всю историю от начала до конца. Затем изложил заключение шведской полиции безопасности: конечно же, это должна быть операция ООП, но разъясняющего ответа разведслужбы ООП не дают. Если же это не так, то, скорее всего, положение облегчается. Кроме того, шведская сторона не имеет возможности проследить историю пистолета советского производства, попавшего в сирийскую армию. Все это заняло у Карла примерно десять минут. И только теперь мужчина, назвавший себя Мишелем, задал первый вопрос:

- А почемувы рассчитывали, что мы захотим помочь вам, что, кстати, не так уж невероятно? Ну с какой стати мы стали бы помогать вам?

- А вот почему: если дело не прояснится, то все будет выглядеть так, будто именно палестинцы убили одного из нас. Это повлечет за собой неприятные последствия для палестинского движения в шведском общественном мнении. И облегчит положение тем шведским властям, которые хотят преследовать палестинцев в нашей стране.

- Вы обычно всегда сотрудничаете с Израилем, - вставила девушка. Она впервые раскрыла рот. Она говорила по-английски с небольшим, вроде бы с французским акцентом. Она была бы просто красивой, если бы не левая щека. Лицо портил сильный ожог у рта, казалось, она все время сардонически улыбалась.

- Точно, - ответил Карл. - Могу лишь добавить: сам я никогда ни с кем не сотрудничал, а сейчас вот ищу вас. Когда-нибудь, между прочим, нужно делать первый шаг.

- Номер пистолета у тебя с собой? - спросил мужчина, назвавшийся Мишелем. - Я могу получить его?

Карл демонстративно потянулся к бумажнику - девушка с пистолетом не пошевелилась - и достал небольшой машинописный листок с номером пистолета Токарева, протянул его мужчине, а тот, даже не взглянув, сунул его во внутренний карман.

- Почему ты хочешь встретиться с Абу аль-Хулом? Разве не достаточно сведений от нас? - спросила девушка.

- Нет, - ответил Карл. - Вы легко можете солгать мне; кроме того, мое начальство мне не поверит, что ваши сведения, скажем помягче, относятся к "палестинскому делу".

- А что изменится, если ты встретишься с Абу аль-Хулом? - спросила девушка.

- Он входит в руководство ООП. Когда шведская служба безопасности ищет контакт с руководством ООП - это, во-первых, своего рода дипломатический акт. Можно сказать, установление сотрудничества. А данные, которые он представит, вероятно, будут более правдивы, ведь речь идет о престиже. Мы впервые сотрудничаем не с израильтянами, а с вами. Это политическое изменение курса, и это столь же политический вопрос, сколь и вопрос безопасности.

Палестинцы посмотрели друг на друга и, улыбнувшись, кивнули. Они тут же согласились.

- Звучит вполне логично, но, надеюсь, ты понимаешь, что мы можем натолкнуться на препятствия, возможно, непреодолимые препятствия. Проблемы безопасности тоже могут выглядеть в несколько ином свете, как ты понимаешь, - сказал мужчина.

- Да, согласен, мне важен результат, - легко согласился Карл, поскольку почувствовал, что разговор идет в нужном направлении.

- Ты соглашаешься на опасную операцию, - сказала девушка, подчеркивая каждое слово, - потому что если ты от Моссада, то кончится все тем, что именно ты, а не Абу аль-Хул или кто-нибудь из нас, будешь убит.

- И ты все еще хочешь встретиться с Абу аль-Хулом? - переспросил мужчина.

Карл кивнул.

Мужчина быстро и неразборчиво сказал что-то по-арабски, женщина встала и вышла. Сумочку с пистолетом она забрала с собой; в тот же момент мужчина вынул собственное оружие и положил его рядом с собой на подлокотник кресла.

- Сейчас мы совершим небольшое путешествие, - объяснил он, - в этой комнате я больше ничего не скажу о деле. Когда мы выйдем на улицу, ты пойдешь один направо. Примерно через двадцать метров ты увидишь синий "пежо", там ждет тебя Муна. Если машину с тобой и Муной будут преследовать, ты умрешь. А так... увидимся вечером. Договорились?

Карл кивнул, надел куртку, туфли и спустился на улицу, не ожидая, что мужчина последует за ним.

Синяя машина стояла на указанном месте; он сел впереди рядом с Муной, протянувшей ему черные очки с темной боковой защитой, какие носят слепые. Натянув на себя очки, он почувствовал, что почти ничего не видит. Очки закреплялись пружинами вокруг глаз и плотно прилегали к лицу.

- Чтобы не завязывать глаза - это выглядело бы странным для контрольных пунктов, - сказала девушка, сидевшая возле него, мягко и спокойно заводя мотор.

Машина постоянно поворачивала то вправо, то влево, по уличному шуму он догадывался, что они колесили по центру города. Через пять минут включился радиотелефон, и девушка, назвавшаяся Муной, что-то ответила. Скорее всего, машина не преследуется.

Прошло около получаса, и Карл начал тревожиться: а вдруг какой-нибудь полицейский или милиционер решит, что машина со слепым пассажиром ведет себя странно, и начнется преследование. Расстреляет ли она его тогда прямо на месте? Нет, это невозможно. Он попытался вспомнить, не видел ли он, куда она положила сумочку; нет, он не вспомнил, видел или нет, да и вряд ли это играло какую-нибудь роль, она вполне могла потом переложить оружие. Если они что-то и заметили, то должно поступить кодовое сообщение по радио, только после этого они отгонят куда-нибудь машину, какое-то время подождут, потом она должна будет выйти из машины и быстро отбежать, и только после этого в багажнике может сработать взрывное устройство. Разве не так?

Нет, подумал Карл. Ненужный риск: гонять по городу заминированную машину со взрывным устройством, которое может сработать внезапно, особенно если оно управляется радиоволной (от любого радиопередатчика в такси, в полицейской машине...), когда так много контрольно-пропускных пунктов. Карл почувствовал себя неуютно. Но снять очки и обезвредить девушку означало дать повод подозрениям и стать предметом невеселой охоты.

Машина остановилась.

- Я зайду с другой стороны и помогу тебе выйти, а потом проведу тебя в дом, - сказала девушка.

Карл отметил, что они находились в тихом квартале. Шум машин доносился издалека, откуда-то сверху... Они вряд ли переехали через границу, где жили христиане. Он заставил себя не думать и позволил как слепого провести через ворота, потом они поднялись на третий этаж и вошли в квартиру. Кто-то мягко подтолкнул его, посадив на софу. Затем кто-то другой быстро и довольно резко снял с него очки.

Он сидел в комнате с заколоченными окнами. Пол белокаменный, стены из коричневого крашеного кирпича безо всяких украшений. Перед софой маленький столик. Кроме того, в комнате стояли коричневый письменный стол из бакелита в стиле 40-х годов и несколько стульев. У одной двери сидел молодой человек с длинными курчавыми волосами, в зеленой форме, на коленях он держал АК-47. За письменным столом, глядя в лицо Карла, сидел человек, назвавший себя Мишелем. Остальные вышли из комнаты и закрыли дверь.

- Мы поставили софу для твоего удобства, какое-то время тебе нельзя покидать эту комнату, - сказал Мишель, как только Карл, щурясь, разглядел его.

- А что будет потом? - спросил Карл.

- Нас не преследовали, но на сто процентов нельзя быть в этом уверенным. Следующий шаг будет, к сожалению, мучительным для тебя, но, я надеюсь, ты понимаешь нас. Ты требуешь немалого.

Карл не ответил, он ждал продолжения.

- Мы попросим у тебя разрешения заняться твоей одеждой, а пока ты получишь от нас новую. Но до того, как ты переоденешься, мы попросим врача освидетельствовать тебя, хочешь ты того или не хочешь, просто для нашего спокойствия. Надеюсь, что все закончится очень быстро.

Карл предчувствовал, что должно случиться, и кивнул. Достал бумажник, положил удостоверение личности с маленьким государственным гербом рядом с ним, потом, не проронив ни звука, разделся и сложил одежду в кучу на столе перед софой.

- Хорошо, - сказал мужчина, назвавшийся Мишелем, подошел к двери и легонько постучал. Вошли двое мужчин - молодой и постарше, голова второго была скрыта под черным капюшоном. В руках у молодого был пластиковый мешок, в него он сунул все вещи Карла, кроме бумажника и удостоверения, и исчез, закрыв за собой дверь.

Пожилой человек в черном капюшоне подошел к столу и достал какой-то инструмент из небольшой сумки. Затем надел пластиковую перчатку, смазанную вазелином, и повернулся к Карлу.

- Я - доктор Махмуд, прошу прощения за мой странный внешний вид, - сказал он. - Сначала я предложу самое неприятное. Будьте любезны, подойдите сюда и наклонитесь вперед, расставив ноги.

Карл нерешительно вздохнул, потом выполнил то, что просили. Это был первый (к его более позднему разочарованию в жизни), но не последний раз, когда его подвергали подобной проверке, которая (о чем он не имел ни малейшего представления) была фактически довольно обычной при контроле на границе в его собственной стране, и прежде всего в тюрьме Крунуберг, где сейчас четыре шведских активиста пропалестинского движения сидели по подозрению в терроризме, хотя для их задержания и не было никаких формальных поводов.

Следующим этапом было обследование полости рта. Держа зеркальце зубного врача в одной руке, замаскированный врач, который, без сомнения, был похож на самого настоящего врача, потыкал каким-то инструментом по каждому зубу и каждой найденной пломбе.

Затем были осмотрены ногти ног и рук, каждый отдельно, потом руки и ноги - явно в поисках каких-нибудь переломов. На вопрос, были ли у него таковые. Карл ответил: "Нет, никогда ничего не ломал".

После этого врач вытащил металлический детектор, собрал его, превратив в довольно увесистый инструмент, и прошелся им по каждому участку тела. Наконец обследование закончилось, врач собрал свои инструменты в сумку, остановился у двери рядом с охраной и вежливо поклонился.

- Кажется, все в порядке, благодарю вас за вежливое сотрудничество, надеюсь, что все у вас обойдется. Что сейчас будет происходить, я, к сожалению, не знаю, но расстреливать вас не станут, поскольку вы прошли все это. Ну, до свидания, уважаемый, - сказал врач. Все это производило абсурдно-комическое впечатление, поскольку его речь никак не вязалась с черным капюшоном террориста. Он постучал в дверь, и его выпустили из комнаты.

Вошел человек, назвавшийся Мишелем, и как-то смущенно посмотрел на Карла.

- Надеюсь, ты понимаешь нас, - сказал он.

Карл кивнул, и в этот момент палестинец с автоматическим карабином сообразил, что Карл все еще стоит абсолютно голый. Он быстро вышел и тут же вернулся с охапкой какой-то одежды. Американское военное обмундирование, знаки различия и рода войск сняты, но, скорее всего, это было обмундирование военно-морского пехотинца. Посредине спины зеленой рубашки несколько заштопанных дыр - видимо, от пуль - и бледно-коричневые пятна, не поддавшиеся стирке. Карлу показалось невероятным, что обмундирование убитых солдат могло вновь использоваться. Указательным пальцем он показал на дыры и штопку, и человек, назвавшийся Мишелем, явно прочел его мысли.

- Тут нет никакой преднамеренной символики, просто именно это попалось под руку. Форма принадлежала одному американскому солдату, погибшему в этом городе, - объяснил он с доброжелательностью, примерно столь же комичной, что и доброжелательность врача в капюшоне террориста.

- Вы застрелили его? - удивленно спросил Карл, натягивая на себя зеленую форму.

- Да, раз мы унаследовали его одежду, во всяком случае, мы не получили ее по американской программе помощи. Ну вот, сейчас, когда первый этап закончен, давай поговорим о твоих функциях в шведской разведывательной службе. Ты довольно молод. Начнем с этого.

- Мой возраст указан в удостоверении личности.

- Чем ты занимаешься в службе безопасности, чему ты обучен и какой специальности?

- Но на эти вопросы я не собираюсь отвечать.

- Я могу заставить тебя.

- Не верю. То, что ты спрашиваешь, - секретная информация Королевства Швеции.

- Надо ли нам превращать наш разговор в нечто неприятное?

Карл молча взвешивал ситуацию. Значит, этот человек хочет подвергнуть его пыткам. То, что Карл не хотел выдавать, было связано с его образованием, поскольку оно было военной тайной. Он никому не собирался сообщать шведские военные тайны.

Это - с одной стороны. Но, с другой, если они начнут пытать его, то сотрудничество, мягко говоря, будет затруднено, а если при этом они зайдут слишком далеко, то они неохотно позволят ему вернуться в Швецию живым.

- Даже шведам, находящимся здесь, я не сообщал своего имени, а вам сообщил. В официальных документах в Швеции вы можете узнать, что я сотрудник службы безопасности. Но эти сведения трудно получить, а вы, кстати, это уже знаете. Кроме того, я лейтенант шведского флота. У меня образование примерно такое, которое коммандос получают во всем мире. Я приехал в Бейрут невооруженным, сам искал встречи с вами, чтобы попросить о сотрудничестве, и больше говорить не собираюсь.

- Ты убежден в этом?

- Уверен настолько, насколько это вообще возможно. Мне не нравится твоя угроза пытками, и не потому, что это больно, а потому, что наше сотрудничество станет абсолютно невозможным.

- Ты считаешь, что мы можем убить тебя просто так?

- Да, само собой разумеется. Но этого вы не сделаете.

- Почему нет?

- Если моя теория правильна, что этот план есть "план Далет", а не "план Даал", то у нас интересы общие. Если вы убили шведского полицейского, то положение ваше неважное. А если вы убьете меня в Бейруте, оно будет еще хуже. Цена, которую вам придется заплатить, будет слишком высока. Кроме того, вы поставите ваших шведских "поклонников", способствовавших контакту, в невыносимую ситуацию. Они будут обвинены в преступлении. Ты должен это понимать, в этом я уверен. Итак, пора прекратить театр ужасов.

- Хорошо, - сказал человек, назвавшийся Мишелем, - очень хорошо! Ты начинаешь мне нравиться. Плевать на пытки.

Последние слова он произнес, неожиданно расплывшись в улыбке. Потом опять посерьезнел.

- Давай порассуждаем здраво, - продолжил он. - Хочешь ты или нет, но пока тебе придется остаться здесь. Какие при этом могут возникнуть проблемы, которых мы не можем предусмотреть, с посольством, например?

- Нет, я действую независимо от посольства, они не станут искать меня. Наоборот, я могу позвонить им, если возникнут проблемы, но ты, наверное, не об этом говоришь.

- Нет, с посольством мы уже связывались. Они подтвердили одному звонившему шведу, что ты, так сказать, существуешь, но в остальном говорить о деле они не хотели. Что-нибудь еще?

- Да, гостиница. Они могут начать беспокоиться и в худшем случае вызовут полицию, если таковая еще существует в Бейруте.

- С этим все в порядке. Мы оплатили твой счет, твои вещи скоро прибудут сюда, ты, так сказать, выписался из гостиницы.

- Тогда я не вижу никаких проблем, пока что.

- То есть?

- Не могу же я просто так вот исчезнуть.

- И даже на три-четыре дня?

- Но меня могут начать разыскивать, если я не дам о себе знать довольно долго.

- Конечно. Но давай поговорим о другом. Какова твоя точка зрения на нас и израильтян?

- У них наилучшая и у вас почти такая же служба безопасности и разведки. То, что я до сих пор видел у вас, производит очень хорошее впечатление.

- Я, собственно, имею в виду, на чьей стороне ты сам, лично?

- На это я не хочу отвечать!

- Почему?

- Потому что я в несколько необычном положении и мое мнение практически изменилось.

Человек, назвавшийся Мишелем, снова улыбнулся.

- Давай плюнем на все это, а?

Карл одобрительно кивнул.

- А сделаем мы теперь вот что, - продолжил палестинский офицер-разведчик. - Мы проверим твою одежду, и завтра, наверное, ты получишь ее обратно. Мы также начали розыск, связанный с оружием; что касается встречи с Абу аль-Хулом, то еще не известно, заинтересован ли он во встрече с тобой. В любом случае он должен сначала проконсультироваться с Абу Амаром (Ясиром Арафатом), а Абу Амар сейчас в Кувейте. Твой первый завтрак будет подан завтра утром часов в девять. Дом хорошо охраняется, охранники не заснут, а из комнаты сбежать абсолютно невозможно. Что ты хотел бы почитать?

- Местные газеты, лучше на английском.

- Хорошо, я все сделаю. Надеюсь, скоро увидимся.

Человек, назвавшийся Мишелем, вышел, забрав с собой молодого вооруженного охранника; дверь заперли с внешней стороны, при этом стоял такой грохот, словно дверь подпирали стальной балкой.

Карл не стал исследовать ни окна, ни дверь. Пока что у него не было намерений пытаться сбежать из своей тюрьмы.

На следующее утро комиссар-криминалист Арне Фристедт долго разглядывал большую схему, занимавшую целую стену их общей рабочей комнаты. Он поджидал коллегу, который вот-вот должен был подвезти развод-материал той группы, которая занималась семью палестинцами.

Он никак не мог схватить логику ни самих событий, ни хода расследования. Это было как-то очень неприятно. Начиная с пистолета Токарева, попавшего сюда из Сирии, события шли "слева направо" - через магазин швейных принадлежностей на Эстермальм к четырем шведским активистам пропалестинского движения. Все четверо фактически связаны друг с другом. От последнего в этом ряду линия тянулась вниз к серии немецких имен - террористам, сидевшим сейчас под охраной в Бремене и Гамбурге. Но эта цепочка событий еще не получила своего завершения, известно лишь, что схваченного немца, до того разыскивавшегося немецкой полицией, пока еще нет повода непосредственно связывать с убийством или пистолетом Токарева.

Вверх от пропалестинских активистов поднимались три сплошные красные линии, связывавшие шведов с двумя ливанскими и одним палестинским преступниками, и дальше никакого логического продолжения. Справа от четырех шведов протянуты две синие линии к группе из семи арабских имен с указанием в скобках названий организаций. Четыре из семи арабских имен отмечены маленькой звездочкой - этих должны были выслать из страны как террористов.

На графике четверо шведов находились в центре. Но тут нет никакой логики, поскольку не было никакой связи между ними, пистолетом Токарева и убийством, с одной стороны, и палестинцами - с другой.

Фристедт отложил в сторону бумаги по делу журналиста Эрика Понти. Эта связь обозначена синей линией. Материал, поступивший от норвежцев, был "плотным" - без пробелов. Кроме того, он абсолютно совпадал со сказанным самим Понти, о чем, однако, Фристедт не сообщил Нэслюнду.

Судя по уже известным данным и связям, отображенным в схеме на стене, существовали, строго говоря, две возможности: либо немецкий розыск даст новые, конкретные сведения, либо, что тоже возможно, хотя и чисто теоретически - и это Фристедт понимал, - найдутся данные в материале о семи палестинцах.

Кроме этих небольших, очень небольших шансов надеяться можно было лишь на попытку Карла Хамильтона найти иголку в стоге сена в Бейруте. Попытка, конечно, достойная, но вряд ли всерьез можно на нее рассчитывать.

- Это не очень-то прояснит дело, - сказал Аппельтофт, войдя в комнату, и недовольно швырнул на пустую середину стола заседаний связку протоколов розыска и допросов сантиметров в тридцать толщиной.

- К сожалению, наверное, это так, но все же пройдемся по ним, - ответил Фристедт и с деланной уверенностью потянулся к кофе. Наконец-то он изучил эту "адскую машину".

Они провели большую часть дня с "семью палестинцами". Проверяли одного за другим по допросам, протоколам домашнего обыска и личным политическим заявлениям, которые каждый из них представлял шведскому Управлению по делам иммиграции и местной полиции, когда они добивались разрешения остаться в Швеции. Для того чтобы предстать в качестве политических беженцев, они, естественно, изображали себя прежде всего дезертирами из палестинских организаций. Поэтому они опасались, что их вернут на Ближний Восток. Вполне вероятно, что они могли переоценить свою деятельность или значимость для различных организаций, к которым причисляли себя, так как сейчас именно эта принадлежность давала возможность рассматривать их как террористов.

Как и можно было ожидать, все семеро имели "внутренние связи", то есть, на обычном шведском, "знали друг друга". А если посмотреть внимательнее, то они знали друг друга гораздо лучше, ведь жили-то они рядом друг с другом, симпатии к указанным ими же организациям тут роли не играли. Например, двое более других подозреваемых в терроризме "друзей" НФОП - ГК общались с менее подозреваемыми приверженцами идеологически близкой организации НФОП и с приверженцами "Аль-Фатх", поскольку жили в одном коридоре, в одном студенческом общежитии.

Члены группы расследования пришли к выводу, что особенно тяжелое положение у приверженцев "Аль-Фатх". Их также следовало бы выслать, хотя сама по себе "Аль-Фатх" правительством не классифицировалась как организация террористическая.

Всех семерых было рекомендовано выслать из страны при удобном случае. Вообще-то их можно было много месяцев продержать в заключении в полицейской тюрьме, поскольку закон предусматривал, что служба безопасности могла выступать и прокурором, и судьей во время переговоров о защите, которую задержанные могли потребовать совершенно законно. Но Нэслюнд пока еще не сделал никакого запроса в Управление по делам иммиграции.

Связи между семью палестинцами и четырьмя задержанными шведами были слабыми. Все сводилось лишь к телефонным разговорам, что совершенно естественно. (Известно ли что-нибудь? Слышали ли они, что говорилось в "Раппорт" о НФОП как о "подозреваемой" в совершенном преступлении? Ах, вот как, они ничего не сказали о НФОП? Будут какие-нибудь демонстрации? И так далее.)

После этого потерянного, как они впоследствии посчитали, но честно отработанного рабочего дня Фристедт и Аппельтофт убедились в том, о чем они с самого начала уже догадывались: семерых палестинцев Нэслюнд может использовать когда угодно, они никакого отношения к делу не имели. Просто хотелось, чтобы это выглядело так. Это его дело, его шоу для средств массовой информации и рекламного аппарата, в это не следовало вмешиваться. Так "фирма" часто поступала с так называемым "Крёхен-лифтен".

- А как все это выглядит теперь? - спросил Фристедт, подойдя к стене и снимая карточки семерых палестинцев.

- Остается розыск немцев. И, конечно же, Карл там, в Бейруте. Но это всего лишь шанс, - ответил Аппельтофт.

- Он, кажется, хороший парень, этот Хамильтон, - то ли сказал, то ли спросил Фристедт и впервые за весь день зажег трубку.

- Да, только я, наверное, старомоден, но мне трудно понять это: коммунист на "фирме", - пробурчал Аппельтофт.

- Пожалуй, но мы уже довольно стары - и ты, и я, - по крайней мере, для работы. Да и у премьер-министра есть люди с таким же прошлым. Он-то уж, наверное, не из мальчиков Нэслюнда.

- Нет, - сказал Аппельтофт, - нет, Карл абсолютно не его человек. Хотя я и не понимаю, как он попал сюда, он ведь и не настоящий полицейский. Его манера обращения с оружием заставляет задуматься. Они что, собираются начать здесь новую деятельность?

Этот вопрос остался без ответа. Для них было важно, что Карл не из тех юных "полуакадемиков", которых набирает Нэслюнд в свою новую гвардию, тех, что сделали быструю карьеру и тянут одеяло на себя. Именно сейчас двое таких наряду с Карлом Альфредом ведут себя словно шефы в отсутствие Нэслюнда. Тот как раз улетел в Гамбург, чтобы "информировать о положении дел", то есть чтобы погреться в лучах славы, которую, как ни смешно, принесла ему находка Карла Хамильтона, пришедшаяся так по вкусу немецким коллегам.

Нэслюнд действительно провел очень приятный день в Гамбурге. Даже если удар, нанесенный здесь и в Бремене, и не приведет к поимке полутора террористов (так как еще один человек был задержан за незаконное хранение оружия), то гора документов и записей явно говорила о том, что удалось нащупать солидную группу поклонников терроризма, о которых до того имелись лишь самые расплывчатые сведения. И если группа хотела стать потенциальной базой для третьего поколения немецких террористов, то это ее горячее желание удалось остудить. И еще важнее: теперь-то "доказано", что их имена известны отделу по борьбе с терроризмом при службе безопасности, и, значит, те, кто намеревался вербовать их для создания структур новой организации, вряд ли захотят с ними связываться. С этой точки зрения западногерманские коллеги остались очень довольны помощью, полученной от Швеции, и Нэслюнду оказали более чем сердечный прием. Но они не нашли никаких доказательств подготовки какой-либо акции в самой Швеции. Правда, это не означало, что можно отказаться от такой версии - отсутствие квалифицированных террористов среди захваченных как раз и можно было истолковать как их умение вовремя выпрыгивать из сетей, - но каких-либо конкретных данных нет, и с учетом того, что для скорейшего проведения операции по захвату было мобилизовано так много людей, трудно представить себе, что кто-то из них мог бы всплыть на поверхность несколько позже. Но если это случится, то об этом, конечно, сразу же станет известно.

И все же Хенрик П. Нэслюнд чувствовал себя не особенно разочарованным, когда вместе с двумя своими немецкими коллегами, тоже "шефами", отправился в Париж. Ведь именно ради встречи в Париже он полетел через Гамбург, иначе вся поездка была бы не очень оправданна. Но парижская встреча важна; на эту двухдневную ежегодную общую встречу группы "Киловатт" в Версале у Нэслюнда были большие надежды.

Группа "Киловатт" была неофициальным объединением, возникшим по инициативе Израиля, и состояла из служб безопасности Норвегии, Дании и Швеции, спецсекторов голландской, итальянской и бельгийской служб безопасности, занимавшихся борьбой с терроризмом, и "второго бюро" французской разведслужбы DGSE, которое, как на международном профессиональном сленге в этой среде говорили, занималось "спецоперациями" или, если откровеннее, dirty tricks[53].

Великобритания обычно посылала сотрудников из МИ-6 и МИ-5, Израиль был представлен Моссадом и Шин-Бетом, а Западная Германия - BND и Verfassungsschutz, то есть службами и разведки, и безопасности. Великобритания и Израиль не могли позволить себе охотиться на террористов силами лишь одной организации. Контроль за деятельностью IRA в Лондоне, таким образом, осуществляла МИ-5, а за связи IRA с Ливией и другие виды деятельности в Европе ответственность брала на себя МИ-б. Таким же образом дело обстояло и в Израиле: борьба с терроризмом находилась в сфере интересов службы безопасности Шин-Бет, а разведслужба - у Моссада.

Цель группы "Киловатт" - не столько налаживать связи между европейскими и израильскими службами по борьбе с терроризмом, ибо такие связи уже наладились благодаря ежедневному тесному сотрудничеству, сколько, встречаясь несколько раз в году на уровне руководителей ведомств в Париже, проводить тактические и стратегические переговоры, не протоколируя их и не вводя их в компьютеры (чтобы не докладывать о них своим политикам). Координация связей, таким образом, превращалась в обычное, но довольно хорошо отрегулированное сотрудничество.

Шеф "Бюро Б" шведской полиции безопасности является постоянным шведским представителем в группе "Киловатт". Так было начиная со вступления в эту должность предшественника Нэслюнда, человека, который вместе с бывшим шефом шведской государственной полиции вышел на мировой рынок шпионажа: тогда они сумели продать шведскую технику для прослушивания и компьютеры, приспособленные для служб безопасности.

Шведская полиция безопасности, конечно же, не имеет весомого представительства в группе, где большинство организаций более чем вдвое крупнее и обладают во много раз большим практическим опытом, хотя и имеют дело с большим числом проблем, связанных с терроризмом. У шведов свои выгоды от присутствия в этой группе, если не считать, что кое-кто тешит свое тщеславие возможностью посидеть рядом с рослыми, широкоплечими парнями, и состоят они, скорее всего, в том, что им удается постоянно следить за тем, как вводятся в работу технические новинки, а также знать, какие сейчас преобладают тенденции в террористическом движении, действующем на европейском "поле боя". Для более влиятельных членов - а к ним в первую очередь относится израильский Моссад - сотрудничество в рамках группы "Киловатт" означает возможность передавать коллегам во всей Европе свои секретные сведения и информацию. Естественное правило обмена информацией между различными организациями безопасности и разведки: тому, у кого больше сведений, легче получить в обмен новую информацию в благодарность за помощь. Шведы в этом отношении постоянно пребывают в роли должника, прежде всего по отношению к немцам и израильтянам.

На этой встрече группы "Киловатт" рассматривались два главных вопроса. Первый касался новой волны покушений на британские гостиницы и британских туристов, предпринятых IRA в последние две недели. Второй - тенденций, вызывавших все больше опасений: связи между тем, что в Западной Германии называлось "третьим поколением террористов", и двумя или тремя группами во Франции и Бельгии, которые начали пропагандировать нечто вроде "террористического интернационала" и войны против НАТО во Франции, Бельгии и Западной Германии. Совсем недавно на парижской улице был убит американский полковник, а организация "Прямые акции" гордо заявила о своей причастности. Французский полковник, представлявший на встрече французскую разведку, а по существу шеф "второго бюро", почти полностью состоящего из корсиканцев, намекнул, что его люди внедрены к террористам и вскоре можно рассчитывать на широкомасштабный удар. Он надеется, что это выведет на след бельгийской террористической группы.

Вопрос Нэслюнда, касавшийся убийства шведского офицера безопасности, и работа по выслеживанию предполагаемых палестинских убийц стояли в конце повестки дня.

Но за два приятно проведенных в Версале дня - французы взяли на себя заботы о еде и напитках - Нэслюнд, как и надеялся, провел массу неформальных и доверительных встреч со своими израильскими коллегами.

Израильтяне убедили его в том, что убийство связано с операцией, которой еще не было, то есть с тем самым "планом Даал"; и поскольку еще не найдено никаких следов операций, хорошо продуманных группировками Ясира Арафата в рамках ООП, следует начать поиски в другом месте, направив усилия против возможных акций, планируемых какой-нибудь оппозиционной группой палестинцев, поддерживаемых Ираном или Ливией. Речь, скорее всего, идет о Ливии.

Примерно то же самое думали и подчиненные Нэслюнда, так что они не узнали ничего нового, когда тот вернулся из Парижа: фактов слишком мало. И в окружении Нэслюнда пришли поэтому к совершенно верному выводу, что израильтяне рассказали ему гораздо больше, хотя Нэслюнд по какой-то причине о деталях сообщать не захотел.

Карл уже провел в своей тюрьме почти сорок восемь часов, когда человек, назвавшийся Мишелем, пришел к нему в сопровождении молодых, хорошо вооруженных мужчин.

Они спешили и нервничали. Отправляться в путь следовало немедленно. Карл попросил было разрешение побриться, поменять одежду и принять душ, но из этого ничего не вышло. На него тут же надели темные очки и спустили на два этажа, а потом поместили в нечто, что должно было быть кузовом небольшого пикапа. Затем уже знакомое петляние по улицам. По шуму Карл догадывался, что они проехали центральную часть Западного Бейрута, потом снова вернулись на окраину города. Когда машина остановилась, его провели через двор и, вероятно, какую-то строительную площадку, поскольку он спотыкался о доски и груды камней.

Двое шли по бокам и вели его под руки. Они миновали ворота или арку, затем оказались на узкой открытой лестнице. Эхо от шагов и голосов подсказывало Карлу, что они поднимаются по лестнице недостроенного высотного дома.

Затем вошли в дверь, судя по коротким возгласам множества людей, хорошо охранявшуюся. Карл подумал, что охранники проверяют друг друга. Он, кроме того, слышал шелест бумаги, которую, вероятно, кто-то читал.

В коридоре с него сняли очки. Он действительно был в недостроенном высотном доме. Они прошли много будущих квартир без дверей и без напольного настила. Но все окна коридора и выходящих в него квартир были заколочены на случай воздушных налетов. Карл разглядел, что свет извне сюда не проникал, а освещение в коридоре было минимальным.

- Место мы выбрали специально для этой встречи, - прошептал за его спиной человек, назвавшийся Мишелем.

В другом конце коридора вдоль стен были навалены мешки с песком для защиты от возможного огня гранатометов. Через проход в высокой двойной стене из мешков с песком они вошли в комнату. За одним из обычных на Ближнем Востоке письменных столов из коричневого пластика под дерево сидел Абу аль-Хул. В комнате были два охранника, каждый на своем стуле у своей стены, примерно в четырех метрах друг от друга. Абу аль-Хул сидел у торцовой, узкой стены, а перед его столом стояли два стула.

Даже если бы комната и была забита народом, подумал Карл, все равно трудно было бы не угадать, кто тут носил кличку Сфинкс и был шефом одной из лучших на Ближнем Востоке служб безопасности и разведки.

Абу аль-Хул не поздоровался, он лишь жестом показал на один из стульев перед собой. Карл сел, также не протягивая руки. Абу аль-Хул был седой, коротко остриженный, крепко сбитый человек лет шестидесяти. Глаза скрыты за темными очками, на жестком лице выделялись по-восточному изогнутый нос и большой рот, не привыкший улыбаться.

Человек, назвавшийся Мишелем, сел рядом с Карлом и некоторое время сидел молча. Потом Абу аль-Хул медленным движением снял с себя очки. Он оказался синеглазым.

- Я - Абу аль-Хул, - сказал он низким и меланхоличным баритоном.

- Я - Карл Хамильтон, офицер шведской службы безопасности, и я рад, что получил возможность встретиться с вами, - ответил Карл.

Абу аль-Хул какое-то время изучал его твердым синим взглядом, не отвечая, затем через стол протянул ему, небольшой листок бумаги.

- У нас есть определенные косвенные сведения, что наш самый компетентный враг - вы же знаете, у нас много врагов - планирует покушение на кого-то из нашего руководства здесь, в Бейруте. Лично я, без сомнений, мог бы быть такой целью. Согласно нашей информации, эти планы могут иметь скандинавскую связку. Как вы это расцениваете, господин Хамильтон? - монотонно, едва шевеля губами, спросил Абу аль-Хул.

- Я не знаю об этом ничего, и у нас нет никаких сведений на сей счет, - осторожно ответил Карл.

- Подумайте, может быть, вы сами входите в эту группу? Ваша связь со Скандинавией бесспорна. И, как вы понимаете, эти два дня, когда вы были нашим гостем, мы посвятили проведению некоторой проверки, - продолжил Абу аль-Хул тем же ровным тоном.

Карл задумался. Он почувствовал какое-то облегчение, потому что это, действительно и без всякого сомнения, была именно та встреча, которую он ждал, а не путешествие во мрак неизвестности - такая мысль не раз приходила ему в голову. Но если теперь они почему-то решили, что он участвует в какой-то операции, направленной против руководства ООП, то положение Карла по меньшей мере тревожно. Однажды такая операция имела место, о ней Карл хорошо знал, поскольку был в Бейруте как раз тогда, когда израильская группа коммандос ворвалась в квартиру к трем высшим руководителям ООП и расстреляла их там.

- Я, конечно, не могу знать, какую проверку вы осуществляли, но у меня нет причин беспокоиться по этому поводу, - ответил Карл медленно, стараясь не нервничать.

- Вы можете каким-нибудь образом доказать, мистер Хамильтон, что вы не участвуете в подобной операции? В таком случае мы сможем договориться и в дальнейшем.

- А что, собственно, вы хотите, чтобы я доказал?

- Что вы не подосланный убийца, например.

Абу аль-Хул оставался спокойным, но четверо мужчин, находившихся в комнате, напряженно всматривались в Карла.

Карл лихорадочно искал выход. Разговор принял более неприятный оборот, чем он даже мог себе представить. Возможно, это всего лишь стандартный прием на допросе - пытаться уговорить допрашиваемого, что "это знают все" и так далее, но, с другой стороны, если палестинцы почему-либо не поверили ему, то время начнет бежать, как в песочных часах. Карл принял решение и сразу же начал атаку, хотя потом он так и не смог объяснить себе, почему поступил именно так.

- Вы желаете слишком многого, - сказал он, потягиваясь и зевая, словно очень устал, потом улыбнулся, и когда руки его вытягивались в стороны и все еще находились на середине пути, он выдернул из-под себя стул и схватился за дуло автоматического карабина ближайшего охранника, дернул его к себе одной рукой, а сам метнулся в противоположном направлении и в полную силу стукнул локтем в диафрагму застигнутого врасплох телохранителя. Затем мгновенно разрядил оружие, знакомое по тренировкам, и направил его против второго охранника, находившегося по другую сторону, но в том же направлении, где сидел человек, который назвался Мишелем, и издал звуки, имитирующие стрельбу: "так-так-так".

Второй охранник застыл от неожиданности. А тот, которого он ударил, лежал на полу и слабо постанывал.

- Вот так, - сказал Карл и направил свой АК-47 на Абу аль-Хула, который так и не изменил выражения лица, не двинул ни головой, ни рукой и вообще никак не отреагировал на быстрый выпад Карла. - Может быть, так я докажу вам. Вы все еще живы.

И осторожно положил АК-47 на письменный стол перед Абу аль-Хулом, наклонился над лежавшим, помог ему подняться и попросил прощения. Затем вновь сел на свой стул. Человек, назвавшийся Мишелем, поднялся с пола и спокойно сел возле Карла.

Абу аль-Хул слабо улыбнулся. На любом другом лице эту улыбку вряд ли можно было бы заметить, но на лице человека, названного Сфинксом, она была несомненной.

- Хорошо, - сказал Абу аль-Хул, - вы умеете брать инициативу в свои руки, мистер Хамильтон, и я это одобряю. Но не из-за недоверия, а просто из чистой предосторожности именно это оружие было не заряжено. Как я и говорил, мы провели кое-какое расследование, и оно привело нас в Калифорнию, если вы понимаете, о чем я говорю...

- Нет, не понимаю, - ответил Карл и потянулся к автоматическому карабину на письменном столе, но никто из находившихся в комнате не остановил его. Он вытащил магазин. Тот оказался пустым. Он положил карабин обратно на письменный стол.

Абу аль-Хул даже не улыбнулся.

- Я хочу, чтобы вы сначала услышали несколько моих версий, мистер Хамильтон, но это не только мое частное мнение, а мнение всей ООП. Полагаю, вы готовы выслушать меня?

Карл кивнул.

"Джихаз ар-Разед" не слышал даже намеков на то, что в Стокгольме должна была произойти какая-нибудь операция. А сенсационное убийство шведского полицейского безопасности вызвало бы слухи и переполох в палестинских кругах, и в таком случае они действительно были бы ответственны за него. А сейчас уже прошло более недели после этого события...

Невозможно исключить, что то или иное арабское государство тайно что-нибудь и готовило, например Сирия, но даже и в этом случае кое-что дошло бы до нас.

Это была всего-навсего информация. А если перейти к политической стороне дела, то ни у сумасшедшего полковника в Ливии, ни еще меньше у ООП не было повода устраивать шумиху в Швеции. Это была бы и стратегическая, и политическая ошибка, поскольку каждая операция, как хорошо ее ни планируй, все равно большой риск. Если бы было совершено убийство полицейского службы безопасности и убийцу схватили, то все равно цена убийства полицейского несоизмерима с тем, что они хотели сделать.

Однако вполне вероятно, что израильтяне могли задумать такую операцию по двум причинам. Во-первых, мишень самой операции тактически и стратегически достаточно важная, и не так уж трудно было представить себе, кого в таком случае это могло бы касаться. Во-вторых, они почти уверены, что палестинцы могли бы взять на себя ответственность за это, шведская служба безопасности невольно сможет прикрыть их отход.

Это не только теоретические или пропагандистские рассуждения врага Израиля. Над этим действительно стоит подумать.

- Вот как, - сказал Карл со смешанным чувством любопытства и раздражения той искусственной паузой, которая очень напоминала Нэслюнда дома, в Стокгольме, - а почему, позволю себе спросить?

Абу аль-Хул все еще держал руку на папке и смотрел Карлу прямо в глаза.

- Потому что пистолет, о котором вы спрашивали, прибыл к вам из Израиля, - ответил он тем же спокойным тоном.

- Как вы можете это доказать, русские ведь не поставляют оружие Израилю, - недоверчиво заметил Карл. - Хорошее объяснение, если бы оно было правдоподобным. Как его можно проверить?

Пистолет Токарева № АРР-4576543 принадлежал майору 23-й моторизованной пехотной бригады Рашиду Абделю Хаму аль-Холейли. Он был ранен и взят в плен в боях на Голанских высотах в октябре 1973 года. В январе 1974 года этот майор вошел в группу сирийцев, обмененных на израильских пленных под наблюдением Красного Креста на границе перемирия в Кунейтре. Как и другие пленные, он был передан безоружным, это естественно. У сирийских офицеров служебное оружие прикрепляется к форме кожаным ремнем или латунной цепочкой, так что можно уверенно сделать вывод, что он не мог потерять пистолет, когда его ранили. Значит, он попал в руки израильтян, и, значит, в случае со шведским сотрудником безопасности убийца мог быть израильтянином.

- Проблема, само собой разумеется, в том, что эти данные находятся, как бы это выразиться, в сфере палестинских интересов, - сказал Карл.

Абу аль-Хул кивнул почти незаметно, ожидая, что Карл будет продолжать.

- Я бы хотел знать, могу ли я каким-либо образом проверить достоверность этих данных?

- Мы, конечно же, размышляли над этим вопросом, - ответил Абу аль-Хул задумчиво, - это нелегкая проблема. Вы, мистер Хамильтон, насколько я знаю, достаточно хорошо ориентируетесь в политической ситуации на Ближнем Востоке и в нашей борьбе против сионистских и других врагов, не правда ли? В таком случае начнем с того, что вы знаете: Сирия не совсем то государство или, точнее, тот режим, который любит и поддерживает нас. И если вы обратитесь за этими сведениями к сирийскому режиму, то я хочу лишь попросить вас в таком случае не намекать им, что источник вашей информации - мы. Ибо тогда нет никакой уверенности, что они подтвердят все это, не так ли? У Сирии нет повода защищать Израиль во имя Всевышнего и Милосердного. Есть возможность таким путем получить позитивный результат, но это мы предоставим вам. А сейчас пойдем дальше и посмотрим, можем ли мы сделать наше сотрудничество еще более плодотворным. Вы слышали что-нибудь о "Божьей мести"?

Карл отрицательно покачал головой.

Абу аль-Хул прервал свой рассказ и заказал турецкий кофе. Меньше чем через тридцать секунд один из охранников возвратился с латунным кофейником классической формы и тремя маленькими чашечками, которые он подал поочередно сначала Абу аль-Хулу, потом Карлу и затем уже человеку, назвавшемуся Мишелем.

- "Божья месть" - это спецотдел в Моссаде, который создан в период, когда Голда Меир была премьер-министром Израиля. Расцвет его деятельности пришелся на начало 70-х годов, а его стратегия включала два направления. Первое - убийства палестинских интеллектуалов в Европе. Прежде всего не тех, кто так или иначе связан с военными операциями, а интеллектуалов, которые занимались пропагандой, журналистикой, поэзией, литературой. Длинный ряд убийств, последовавших вслед за этим, показал, что это дело рук очень опытной команды. Второе - стремление изобразить дело таким образом, будто убийства совершаются соперничающими палестинскими группами и, следовательно, якобы сами палестинцы убивают друг друга.

Один израильский генерал, близкий друг Голды Меир - Арон Замир, руководил этой деятельностью до 1973 года, вплоть до своей первой большой неудачи. Это было связано с историей в городе Лиллехаммер в Норвегии. То, что был убит не тот человек, как говорится, не так уж и страшно. Но то, что полдюжины оперативных работников попали в тюрьму, было катастрофой, поскольку для их освобождения требовалось решение норвежского суда. Все кончилось тем, что Арона Замира, который, между прочим, сам был на месте преступления в Норвегии, уволили, а отдел прекратил свою деятельность.

Но, как считал Абу аль-Хул, эта деятельность сейчас возобновилась. По почерку убийство палестинского представителя в Социалистическом интернационале Хиссама Сартави, без сомнения, очень напоминает работу "Божьей мести", причем два обстоятельства указывают на это: технически операция проведена превосходно, и все было представлено так (это говорится и в исторических работах), будто стреляли друг в друга сами палестинцы и что якобы палестинцев, стоявших за переговоры, убивала кровожадная фаланга, которая всегда хотела иметь решающее влияние на них.

Но была и существенная разница. Ошибка в Лиллехаммере состояла в том, что в операцию втянули слишком много любителей. Убийцы сбежали, они ведь были настоящими профессионалами, поступавшими в таких вот ситуациях уверенно, а те, кому надо было обеспечить операцию, попались.

Фиаско в Лиллехаммере стало очень чувствительным ударом для Израиля. Но убийство Хиссама Сартави они осуществили уже без помощи любителей. А во времена Бегина, несколько лет назад, Арон Замир был прощен и вновь стал шефом в Моссаде.

- Поэтому, - закончил свои рассуждения Абу аль-Хул, - я приложил часть материалов о "Божьей мести" и Ароне Замире к данным об истории с пистолетом Токарева. Мне было приятно начать сотрудничество со шведской службой безопасности. Если вы захотите новых контактов с нами, мы всегда пойдем на них, а если мы узнаем еще что-нибудь связанное с убийством в Стокгольме, мы сообщим вам лично, мистер Хамильтон.

Абу аль-Хул поднялся, протянул руку, похожую на медвежью лапу, и крепко пожал руку Карла.

Человек, назвавшийся Мишелем, осторожно вывел Карла из комнаты вниз по длинному коридору в темноте. Наконец они подошли к двери с новыми мешками песка и новыми вахтерами.

"Мишель" коротко сказал что-то охране по-арабски, и потом они сами спустились по лестнице. Казалось, что в темных очках уже надобности не было. Они осторожно пробрались через строительные завалы перед почти готовым высотным домом, где проходила встреча, подошли к единственной ожидавшей их машине, каждый со своей стороны, и сели на заднее сиденье. Шофер завел мотор, не ожидая команды "Мишеля". Они вновь направились к центру города.

- Меня зовут Хуссейни, Рашид Хуссейни, - сказал человек, называвший себя до этого Мишелем, и протянул руку. - Твои вещи и все остальное в твоем номере, мы высадим тебя за квартал от гостиницы. Я взял на себя смелость приобрести для тебя билет на самолет, вылетающий завтра после обеда. Ты найдешь билет на самолет и подтверждение об оплате гостиницы у себя в номере. Мы сможем пообедать вместе до твоего отлета?

- С большим удовольствием, - ответил Карл.

- Муна или я заедем за тобой около часу дня. Захвати тогда и нашу одежду, ладно? Что ты предпочитаешь: мясо, рыбу или раков?

- Лучше рыбу и раков.

Через четверть часа Карл вошел в гостиницу, взял ключ от своего старого номера так уверенно, будто он вернулся после небольшой прогулки. Ведь номер был тот же.

Он принял душ, вымыл голову и побрился. На ночном столике все еще стояла неоткрытая бутылка виски, купленная в самолете; она стояла на том же самом месте, повернутая этикеткой внутрь - так, как он и поставил ее сначала. В дорожной сумке лежали нижнее белье и чистые рубашки, а брошюры по компьютерной технике остались на тех местах, где он их положил. В гардеробе висели костюм и пальто. Ничего не исчезло. Он бродил по комнате с полотенцем на бедрах и пытался понять, как им удалось точно восстановить порядок в комнате, после того как все было куда-то вывезено. Неужели перед тем, как забирать вещи, они засняли все полароидной камерой?

Он откупорил бутылку виски, взял стакан для чистки зубов из ванной комнаты, наполнил его и лег на кровать с папкой бумаг, полученных от Абу аль-Хула. Данные о сирийской истории пистолета Токарева, начиная с пленения сирийского майора, были краткими и заняли меньше страницы машинописного текста.

Остальное составляли выжимки длинного оперативного анализа израильской акции в Лиллехаммере в 1973 году, явно из какого-то архива. Были и приложения с различными выводами, однако не особенно интересными и новыми. Но Карлу показалось несколько странным, что эта акция, словно призрак, вновь напомнила о себе, хотя все материалы о ней были и дома, в их собственных архивах. Ну конечно, интересно прочесть и то, что другая сторона говорит о ней. Анализ палестинской разведывательной службы начинался с краткого воспроизведения хода событий.

21 июля 1973 года в 22.40 марокканский гражданин Ахмед Бухики с женой вышел из автобуса у Фурубаккен, недалеко от Лиллехаммера. Когда он с женой, которая, между прочим, была на девятом месяце, направились к дому, их обогнала взятая напрокат светлая машина марки "мазда" с поддельными номерами. Машина остановилась, из нее вышли двое мужчин и подошли к паре. Оба вытащили по пистолету, заставили жену отойти и несколько раз выстрелили в Бухики. Тот упал. Затем они стали стрелять в лежавшего и сделали в общей сложности четырнадцать выстрелов с близкого расстояния. Все ранения, кроме одного, были серьезными или смертельными.

Затем мужчины сели в свою машину и уехали. Так произошло это убийство.

Поскольку оба израильских агента были опытными офицерами Моссада, из отдела по спецоперациям, а точнее, из отдела, называемого "Божья месть", то способ их действий вызывает удивление. Количество выстрелов свидетельствует о том, что оба опустошили свои пистолеты калибра 7,62 прямо на месте.

Тут сразу несколько вопросов. Зачем надо было делать четырнадцать выстрелов, зачем оставаться на месте и, вымещая злобу, затягивать операцию, рискуя, что много людей потом смогут опознать их?

И зачем было засыпать место преступления патронными гильзами? И почему пистолеты, а не револьверы?

Палестинский аналитик приходит к таким выводам, пытаясь ответить на собственные вопросы. Способ действия, при котором делается выстрел за выстрелом в уже убитого человека, нельзя расценить как поступок профессионала, поскольку тут явно верх взяли чувства ненависти или личной мести.

Иными словами, убийство совершено так, что оно должно было походить на "акт арабской мести", и чтобы усилить впечатление, использовалось не израильское оружие.

В течение нескольких последующих дней оперативным отделом было схвачено несколько второстепенных лиц. Шесть человек различных национальностей, в том числе и еврейской: Мариан Гладникофф, 1943 года рождения, шведка; Сильвия Рафаэль, родилась в 1957 году в Южной Африке; Абрахам Гемер, родился в 1937 году, вероятно, в Австрии; Дан Аэрбель, родился в 1937 году в Дании; Цви Стейнберг, родился в 1943 году, вероятно, в Израиле; и Микаэль Дорф, родился в 1947 году в Голландии.

Все они были осуждены и получили не более чем символическую меру наказания за убийство, квалифицированное как "непреднамеренное". Через год-полтора всех их выпустили из норвежских тюрем.

Из схваченных никто не играл в этой операции какой-либо значительной роли, все они были любителями. Когда взяли шведку и датчанина, которые, кстати, ехали вернуть взятые напрокат машины, они тут же стали от всего отпираться, пытаясь выгородить себя.

Таким образом, Моссад воспользовался смешанной командой из любителей ездить на машинах, взятых напрокат, разносить газеты, звонить по телефону и выполнять некоторые простые задания по наблюдению. И именно такие любители и попались, а хорошо обученная часть команды смылась в Швецию, чтобы оттуда добраться до Израиля.

Если бы схваченные были профессионалами, они вообще ничего не сказали бы на допросах, и тогда их не смогли бы осудить, а скандал, очевидно, удалось бы замолчать.

С чисто оперативной точки зрения интересно то, что убитый вообще не имел никакого отношения к палестинскому движению. Он работал официантом в Лиллехаммере с тех самых пор, как переехал в Норвегию. Израильтяне же посчитали его серьезной целью лишь потому, что некоторые "любители" видели, как один арабский турист, приехавший из Осло в Лиллехаммер, пару раз беседовал с Бухики; и этого оказалось достаточно.

Анализ операции показался Карлу весьма легкомысленным из-за странного смешения "любителей" и "профессионалов".

Оперативным шефом этой акции был известный офицер Моссада по имени Густав Пистауэр. Его ближайших помощников называли "Майк" и "Франсуа", их распознать не удалось. А руководителем операции был и, вероятно, давал указания относительно способа расстрела сам Арон Замир, шеф "Божьей мести".

И для израильтян, и для других урок из случившегося прежде всего в том, что вмешивать любителей в операцию такого объема и такого направления глупо.

Палестинский аналитик продолжал расследовать все дело с той же последовательностью.

Карлу незачем было читать дальше. Жирной чертой он подчеркнул несколько слов, а в одном месте поставил на полях восклицательный знак. Речь шла о калибре оружия убийства - 7,62 мм. Это необычный калибр для пистолета, более типичный 7,65 мм, например у "вальтера", которым оснащена шведская полиция.

Но 7,62 - это же калибр пистолета Токарева. Другие виды оружия можно практически исключить. Убийцы воспользовались "Токаревым". И это доказывает, что они были израильтянами.

Палестинский анализ, который Карл держал сейчас в руках, был сделан много лет назад, задолго до того, как интерес к оружию Токарева всплыл вновь в связи со скандинавским убийством.

Карл почувствовал легкий озноб. Он заказал телефонный разговор с Фристедтом в Стокгольме, которого ему пришлось ждать всего четверть часа.

Разговор был коротким, но не только из-за желания сократить государственные расходы.

- Привет, - начал Карл. - У меня возникли некоторые проблемы с первыми деловыми контактами. Но все образовалось и даже сверх ожидания. Мы можем продать больше, чем рассчитывали. Я приеду домой завтра вечером, самолет вылетает в 16.30 по местному времени.

Фристедт лишь что-то прохрюкал в ответ, вроде того: мол, хорошо. И оба положили трубки.

Карл залез под одеяло и, положив руки под голову, стал глядеть в темноту. С Хамра-стрит доносилась бесконечная симфония автомобильных гудков.

Зачем они разрядили свои магазины в уже мертвого человека?

Он заснул, так ничего и не додумав до конца, и спал скверно, без снов.

Несколько утренних часов он бродил по большим книжным магазинам в центре города, которые очень хорошо помнил еще по первой поездке в Бейрут. В те времена бейрутские книжные магазины были самыми лучшими на Ближнем Востоке. Сейчас выбор книг, конечно же, был не тот, но все же и не так беден, как можно было бы ожидать. Непонятно, как книготорговцам это удавалось. Фрахтовались ли для этого пароходы, которые заходили в "христианские" гавани? А как потом это переправлялось в Западный Бейрут? Грузовиками до Дамаска или самолетами?

Карлу показалось, что доля религиозной литературы по крайней мере удвоилась. А свежих американских, английских и французских изданий о последних войнах на Ближнем Востоке было столько, что Карл не верил собственным глазам. Он купил несколько книг на английском языке о палестинских либо влиятельных военных и политических мусульманских организациях в Ливане.

Его везде принимали за американца, и это было естественно, поскольку он говорил на том же английском, что и другие студенты в Сан-Диего. Но никто не относился к нему с опаской, по крайней мере заметить это было нельзя. Он решил, что люди просто думали так: он - журналист, притом американский журналист в Бейруте, и поэтому едва ли приверженец американской и израильской политики на Ближнем Востоке. По крайней мере, Карл догадывался, что именно поэтому продавцы книжных магазинов или уличные торговцы напитками не относились к нему враждебно.

Когда он вернулся в гостиничный номер, там его поджидала Муна, на этот раз без пистолета. Она попросила его оставить багаж в номере и спуститься в темно-зеленый "фиат", который она оставила за квартал от гостиницы. Они поехали по Корнишен вдоль берега, мимо больших одиноких скал в глубине моря, напоминавших древние замки крестоносцев. День был тихий, ласковый, легкая дымка над морем.

- Обними меня, но сначала покажи паспорт, меня зовут, как ты знаешь, Муна, и я медицинская сестра, - сказала она быстро, когда они приближались к первому контрольно-пропускному пункту по дороге на юг. Над головой проревел "Боинг-707" авиакомпании МЕА, низко пролетевший над ними; полеты возобновились.

Карл протянул через Муну свой паспорт милиции Амаля, он играючи поцеловал ее в щеку. ("Не переигрывай", - прошептала Муна с притворным раздражением.)

Через полчаса они въехали в небольшую деревушку у моря и свернули в какой-то проулок. Вылезли из машины и, пройдя несколько безлюдных дворов, оказались в довольно просторном доме из желтого кирпича, очевидно брошенном, вышли на большую, защищенную стеной террасу, за которой начинался пологий спуск к морю. Тут их ждал роскошный ливанский обед - красные маленькие рыбешки-фри ("Султан Ибрагим"), оливки, пита-хлебцы, лябне (ливанский йогурт), нарезанная зелень, хумус (крем из турецкого горошка), гриль из хвостов лангустов, средиземноморские раки, крупные рыбины, похожие на окуней, запотевшие бутылки минеральной воды и ливанское розовое вино.

За столом сидели Рашид Хуссейни и два молодых человека, вернее, охранники лет двадцати, оставившие свои автоматические карабины в четырех-пяти метрах от стола у стены террасы.

Рашид встал им навстречу, сердечно пожал руки и представил молодых людей - Мусу и Али.

- Мне показалось, что тут будет приятнее и менее опасно, чем в каком-нибудь ресторане, в Бейруте так много глаз и ушей, - сказал Рашид, когда они сели за стол.

- Но это же, собственно, не ваша территория? - удивился Карл.

- Нет, - ответила Муна, - это территория Амаля, но здесь они не ищут "Джихаз ар-Разед", так как заняты поисками нас в самом городе.

- Хотя трудно быть полностью уверенным, - улыбнулся Рашид, пряча глаза за дымчатыми очками. - Ну а если они все-таки явятся сюда, то мы одолжим тебе какое-нибудь оружие. Но они этого не сделают, очко в нашу пользу. Когда все-таки ты уехал из Калифорнии?

Казалось, Рашида не очень-то это и занимало, спросил вроде бы просто так, элегантно и ловко водружая горку хумусового крема на кусочек хлеба.

- А почему ты думаешь, что я приехал из Калифорнии? - отпив немного вина, вопросом на вопрос ответил Карл, стараясь казаться безразличным.

- Ванг Ли, - коротко бросила Муна.

- А кто этот Ванг Ли, черт возьми? - удивился Карл, накладывая на свою тарелку жареных рыбешек.

- Твой портной в Сан-Диего, - улыбнулась Муна. - Мы изучили твою одежду миллиметр за миллиметром. В подкладке твоих брюк есть кое-что интересное: и кармашки для патронов калибра 38, насколько мы поняли, и небольшой карман, куда ты имеешь обыкновение засовывать пистолет неизвестной нам марки.

- Расскажите, что все это значит, - пробурчал Карл, - какой Ванг Ли?

Ванг Ли был владельцем китайской прачечной, в которой одежду Карла приспосабливали к его нуждам. Но он, кроме того, вшил в нее и короткий китайский стишок на счастье. По всей вероятности, просто ради фирмы. На листке со стихами стоял - Ванг Ли ведь был не только китайцем, но и американцем - и небольшой знак фирмы, носящей его имя. Вот так они и добрались до Сан-Диего. Остальное не очень-то и трудно.

По методам работы палестинская разведывательная служба очень во многом напоминает своего главного врага - Моссад. Израильтяне могут пользоваться услугами людей многих национальностей, симпатизирующие им люди и информаторы у них есть в большинстве стран мира, и это понятно. Положение палестинцев после 1948 года, после победы израильтян, когда половина населения оказалась в лагерях беженцев, с годами все более стало походить на положение в Израиле; историческая ирония заключается в том, что одновременно с основанием Израиля началась новая значительная национальная эмиграция из него.

Было и преимущество, единственное, но очень важное преимущество, - лагеря для беженцев под эгидой ООН, разбросанные по всему Ближнему Востоку. Все дети там ходили в школу. После окончания общеобразовательных школ они получали стипендии в любой гимназии Арабского Ближнего Востока, а оттуда продолжалась интеллектуальная эмиграция во все университеты мира. В результате спустя двадцать - тридцать лет во всем мире, на Востоке и на Западе, не осталось ни одного уважающего себя университета, в котором не было бы маленькой палестинской колонии. Кроме того, сейчас, через сорок лет после первой войны, на Ближнем Востоке самые образованные после израильтян люди - палестинцы. В некоторых профессиях, например среди врачей и физиков-атомщиков, палестинцев оказалось даже больше, чем израильтян.

Короче говоря, палестинская разведывательная служба имела в Сан-Диего минимум пятьдесят своих информаторов. Досье на шведского стипендиата Карла Хамильтона было готово в течение двадцати четырех часов. И все это благодаря палестинской эмиграции и стихам, зашитым Ванг Ли в его брюки на счастье.

- Я выпорола их, они в твоем ручном багаже, ты можешь прочесть, если знаешь китайский, - весело сказала Муна, - а если захочешь оставить, зашьешь их обратно сам.

- Вы искали в моей одежде металлические предметы или еще что-то. Почему же вы сделали это именно таким способом и откуда эта чудовищная подозрительность к обычному шведу? - удивился Карл. Он попробовал есть хумус так же, как и Рашид.

- Потому что мы эксперты по выживанию. Например, мы были здесь, в Бейруте, в течение всей израильской оккупации. Они находили наши библиотеки, наши информационные центры, исследовательские и образовательные отделы, но они не могли найти "Джихаз ар-Разед". Мы не хотели уходить отсюда кружным путем в Тунис, как это сделала большая часть наших вооруженных сил. Потребовалось бы очень много времени, чтобы вернуться сюда, кроме того, мы лучше защищены от посторонних глаз, чем военные соединения. Между прочим, что касается твоей тщательной проверки, то она уже закончена, да и куда приятнее болтать с тобой, когда уверен, что душе время от времени незачем уходить в пятки!

Карл улыбнулся этому бесхитростному объяснению. Он и сам испытывал такое пару раз.

- В Сан-Диего ты ведь изучал не только компьютер, государственное устройство и американскую литературу. Почему ты оказался в шведской службе безопасности? - спросила Муна.

Карл, решив показать, что ему не по вкусу такие вопросы, промолчал. Он положил на свою тарелку лангуста и тоже задал неделикатный вопрос.

- А какие у вас двоих функции в "Джихаз ар-Разед"? - спросил он.

- Я занимаюсь оперативным анализом. Муна - офицер одного из наших оперативных отделов. Али и Муса - охранники и будущие оперативники, они в отделе Муны. А какова твоя функция? - быстро прибавил Рашид.

Карл вздохнул. Он надеялся, что не получит ответа на свой вопрос.

- В основном я оперативник, но моя работа главным образом состоит из анализа результатов разведки и их компьютерной обработки. Но, к сожалению, мы не будем продолжать в таком духе, я не могу сидеть здесь и отвечать на подобные вопросы. Скажите лучше, сможете ли вы выжить здесь, в Ливане? Восстановили ли вы в достаточной мере средства военной самообороны?

Рашид и Муна считали, что самый критический этап уже пройден. Много лет ушло на то, чтобы тайно вернуть шесть тысяч человек из разных военных соединений, эвакуированных американцами и израильтянами в 1973 году. Тяжелый период, когда различные группы набрасывались на лагеря беженцев, прошел, и сейчас баланс сил в основном восстановлен. Они достигли почти достаточной обороноспособности, у них хватает людей для обороны лагерей беженцев. Недоставало главным образом тяжелых орудий. Нужно время, чтобы исправить это положение, и тогда их вооруженные силы будут в состоянии проводить операции против Израиля. Но, конечно же, защита собственного гражданского населения нужна была в первую очередь во время передислокации военных частей освободительного движения.

- Вы действительно верите, что сможете победить Израиль, или вас толкают на такие действия религиозные мотивы? - спросил Карл.

- Мы не сможем победить Израиль оружием, если ты это имеешь в виду, но мы можем победить Израиль, продолжая существовать, и евреи очень хорошо это понимают. Поэтому они время от времени пытаются уничтожить нас или заставляют других делать это. Если мы выживем, Израиль погибнет, и не наши военные мускулы будут тут причиной, а противоречия в самом израильском обществе. Нам важно выиграть время, выжить и выиграть время, - ответил Рашид неожиданно веско и очень серьезно.

- У них, в границах самого Израиля, полтора миллиона палестинцев, и у них еще "есть" мы - полтора миллиона палестинцев вне их границ, - продолжила Муна. - Здесь, за границей, они могут пытаться нас бомбить, а что им делать с теми, кто находится внутри страны? Они что, будут возводить газовые печи? Этого они по многим причинам не сделают никогда. Может, они хотят построить еврейское государство с арабским большинством, на манер Южной Африки? И одновременно отгрохать такую военную машину, которая могла бы держать на коленях не только нас, но и всех мыслимых врагов, я имею в виду арабские государства? Нет, друг мой, время на нашей стороне, как верно заметил Рашид. Если так, мы сможем выжить, а у нас пока что все было хорошо. Рождаемость палестинцев постоянно превышает смертность, да и внешний мир делает все, чтобы поддерживать наш боевой дух. А на чьей стороне ты?

- Вы это уже знаете, поскольку изучили мое прошлое, - сказал Карл. Он чувствовал уязвимость своих позиций, в этой начавшейся дискуссии перевес - моральный, тактический, с точки зрения осведомленности - был на их стороне.

- Да, мы знаем, что ты был с левыми, но это давным-давно. Тогда ты не работал в самой враждебной для Палестины службе безопасности. Таким образом, вопрос этот очень интересен, - осторожно добавил Рашид.

- Вы хотите дипломатичный или честный ответ? - поинтересовался Карл.

- Сперва дипломатичный, а потом посмотрим, - сказала Муна.

Карл немного подумал. Ему было важно и самому понять то, что он должен сформулировать для других. Они же ждали с заметным нетерпением.

- С моей точки зрения, необходимо, чтобы существовала Палестина с равными правами для евреев и арабов. Чисто морально это, пожалуй, пока единственно возможный ответ.

- Это был дипломатичный ответ? - удивилась Муна.

Карл кивнул.

- А теперь ответь честно, - сказал Рашид.

- Я думаю, что и практически, и психологически нелепо желать, чтобы израильтяне, так сказать, ликвидировали сами себя. Тогда их пропаганда представит все это как требование физического уничтожения еврейского населения Израиля. Кроме того, половина всех израильтян родилась в Израиле. Таким образом, мое личное мнение состоит в том, что палестинское государство необходимо наряду с Израилем.

- Я не согласен с тобой, по-моему, все это ханжество, поскольку Израиль не сможет пережить такой раздел. Но давай сменим тему. Будет ли польза от нашего материала, как ты думаешь?

Рашид, казалось, раскаивался, что начал политическую дискуссию. Муна притворилась, что занимается своими ногтями и больше ничего ее не интересует. Она очень походила на обычную медсестру, и было почти невозможно представить ее себе оперативным работником "на поле боя", особенно когда это "поле" - одно из самых кровавых в мире.

Карл облегченно вздохнул, когда дискуссия перескочила на дела практические.

- Если ваши данные точны, они полностью опровергают нашу рабочую гипотезу. Но, с другой стороны, я и сам сомневался в версии, с которой приехал сюда. И даже не мог предположить, что вам удастся в моих брюках обнаружить привет от Ванг Ли. Поэтому очень важен вопрос: вы дали мне точные сведения или это обычная пропаганда?

- Мы дали тебе самые точные сведения, - серьезно ответил Рашид, - и мы сделали бы то же самое, даже если бы эта операция была осуществлена палестинцами. И не обязательно симпатизировать нам или нашему делу, чтобы понять это. Мы практичны. Появилась первая возможность сотрудничества со шведской службой безопасности, что до сих пор было привилегией Израиля. Мы видим в этом шанс выхода на новый "рынок" и поэтому поставляем лучшее, что можем. Доволен?

- Ответ логичен, - сказал Карл, - и, надеюсь, он соответствует действительности, ведь мне будет довольно трудно дома объяснить руководству, как я получил все эти сведения. И если я приеду домой с пропалестинской фальшивой информацией, то мне придется искать новую работу.

- Не беспокойся. Во всем этом меня волнует одна деталь, не так уж она и важна, но ведь, адвокат, речь о том... гм, о том, что убийцы в Норвегии получили такое мягкое наказание. В Швеции тоже так?

- Не знаю. Но как ты сам считаешь, что в этом деле теснее всего связано с нашей сегодняшней проблемой?

- То, что они пытались представить убийство как дело рук сумасшедших, и мне кажется, что в дальнейшем они надеялись вдолбить всем, будто психически неуравновешенные арабы убивают друг друга, жаждут крови и так далее. Мне думается, есть известная параллель с вашим случаем. Ну скажи, почему вы так уверены, что это арабы, когда на самом деле это явно были израильтяне? Очень интересный аспект, мне кажется.

- Вы знали, каким оружием они пользовались в Лиллехаммере? - спросил Карл с таким видом, будто это было для него не менее важно, и налил себе минеральной воды. Только он и Муна пили вино, остальные ограничивались минеральной водой.

- Нет, их оружие не было обнаружено, так как убийцы сбежали, - недовольно ответил Рашид.

"Интересно, - подумал Карл. - Или они действительно не обнаружили те три сотых миллиметра разницы между калибром пистолета Токарева и их обычным калибром, или они притворяются, чтобы сделать мою находку на самом деле моей собственной и поэтому более значимой".

- Как я понимаю, они использовали то же оружие та же марка и тот же калибр, - скороговоркой бросил Карл, чтобы попытаться сбить их.

Рашид удивленно посмотрел на него.

- Насколько я помню, это не утверждалось в тех старых материалах, которые я читал; так оно и было. Но это лишь подтверждает ваш тезис, не правда ли?

- В высшей степени. Кстати, каким оружием пользуются ваши оперативные работники?

- Спроси об этом Муну, это ее сфера, - пошутил Рашид.

Муна задумалась.

- Наши оперработники пользуются тем оружием, к которому привыкли. Если речь идет о личном оружии, то мы избегаем "Токарева". У меня его никогда не было. Уверяют, что у него есть недостатки, и, кроме того, это редкое оружие. Оно не рекомендуется, поскольку его использует сирийская армия. Мы пользуемся более крупным калибром, и самое обычное оружие, распространенное у нас в Бейруте, - это автоматический кольт, но некоторые предпочитают браунинг меньшего калибра, а другие еще что-то. Наш самый обычный калибр - 38 и 9 мм, и это по чисто практическим причинам, поскольку весь Ближний Восток наводнен им, если речь идет о пистолетах.

- У тебя у самой кольт, насколько я вижу. Можно посмотреть?

Муна вынула из сумочки оружие, протянула его Карлу рукояткой вперед. Он вытащил обойму и высыпал на ладонь несколько патронов. Заводское клеймо на них отсутствовало.

- Откуда они? - спросил Карл, поигрывая патронами, как шариками.

- Наше собственное производство, - улыбнулась Муна, - мы думали написать "Made in Palestina"[54], но рано или поздно это стало бы невыгодным.

- А если Амаль возьмет тебя с этим, не возникнут ли тогда проблемы?

- Если бы Амаль взял меня, то проблем не возникло бы, меня бы просто убили, - спокойно ответила она, глядя в море.

Они продолжали сидеть за столом, но теперь предпочитали говорить на нейтральные темы, вспоминать детство. Рашид получил юридическое образование в Американском университете в Бейруте. Он успел открыть частную практику в 1975 году, но началась гражданская война. С тех пор спрос на юридическую защиту законных прав и порядка в Бейруте заметно вырос. Сейчас у Рашида адвокатская контора, правда, теперь это лишь прикрытие для аналитика и стратега "Джихаз ар-Разед". Отец Рашида - выходец из очень известной палестинской семьи, он женат на ливийской христианке. Нет, его мать не поддерживала фалангистов - она из довольно богатой семьи. Так что Рашид и адвокат, и полуливиец.

Муна родилась в секторе Газа и одно время входила в группу сопротивления. Но группа была окружена израильтянами, убившими ее братьев и взорвавшими оба дома семьи, и Муна бежала в Иорданию. Позднее ее стал опекать "Аль-Фатх", и она оказалась в группе саботажа в Южном Ливане и пробыла в ней до тех пор, пока Абу аль-Хул не обратил на нее внимания и не послал на двухгодичные курсы в Северную Корею. Последние пять лет она занималась оперативной работой и в Европе, и на Ближнем Востоке; здесь, в Бейруте, она окончила краткосрочные курсы медсестер, это и стало ее "крышей", иногда даже в Бурж эль-Баражна. Именно через нее шли связи "Разед" со скандинавским медицинским персоналом.

Али и Муса, молчавшие в обществе двух офицеров, были солдатами с пятнадцатилетнего возраста и вошли в ту "элиту", которую "Разед" время от времени формировал для охраны или проведения военных операций.

Еще один молодой человек с автоматическим карабином в руках вышел на террасу и, прошептав несколько коротких фраз Рашиду по-арабски, удалился.

- М-да, - сказал Рашид, - пора расходиться. Твой багаж зарегистрирован, никакого обмана, ничего неожиданного, естественно, в твоем багаже, но это был наилучший способ контрабандой передать с тобой несколько отчетов. Они лежат в дорожной сумке в потайном кармане. Билет и ручной багаж в машине, Муна поедет с тобой, чтобы нежно попрощаться в аэропорту. Остается только договориться о дальнейших контактах.

Найти Карла было нетрудно, у него ведь очень высокое официальное положение в цивилизованной стране. Но если Карл захочет связаться с "Разед", он может позвонить в адвокатскую контору и говорить о делах или о чем-то подобном. Цифра 16 будет означать "приехал в Бейрут", цифра 15 - что он хотел бы встретиться в Стокгольме, и цифра 21 - что операция в Стокгольме прошла хорошо.

В аэропорту он потянулся за портфелем, лежавшим на заднем сиденье. Муна опустила голову, и он расцеловал ее в обе щеки.

- Если ты встретишься с израильскими оперативниками, передай им, что я их нежно люблю, - прошептала она.

- Обещаю, - ответил Карл, - обещаю передать им от тебя привет.

Самолет компании МЕА взлетел почти вовремя. Вечернее солнце бросало длинные косые тени на Кипр. Карл уснул.

Глава 10

Арне Фристедт с семи утра сидел в своей рабочей комнате и планировал операцию по захвату преступников. Место встречи - кафе на Центральном вокзале, второй этаж; время встречи - 12 часов дня. Да, скорее всего, в 12. Основных проблем несколько: в самом здании вокзала два входа и два выхода, необходимо учесть и возможное большое скопление народа вблизи места предстоявшего захвата. А захватить предстояло двоих: шведа, высокопоставленного чиновника Управления по делам иммиграции, и иранца, шпиона, не обладавшего дипломатическим иммунитетом и работавшего шофером в иранском посольстве. Звали его Марек Кхорасс, в Швеции он уже был занесен в полицейские списки за незаконное хранение оружия, к тому же, по описаниям, характера он не просто неуравновешенного, но даже и буйного.

А это было некстати, учитывая, что место людное. Если все произойдет как обычно, то выглядеть это будет так: один из двух приходит первым, берет чашку кофе, занимает столик и садится читать газету. По классическому образцу второй появляется через некоторое время, устраивается напротив и тоже вытаскивает газету; им даже не нужно слов. Они просто свернут свои газеты, положат их на стол, а уходя, каждый возьмет газету другого; в них-то и будут лежать документы, а в обмен на них - деньги.

Место встречи было очень удобным: весь ход событий можно заснять на видеопленку - одной из телекамер на Центральном вокзале просматривалась вся территория кафе, поэтому туда не надо было сажать много наблюдателей.

Если все произойдет именно так, обоих можно будет захватить с поличным при выходе из кафе. Швед, конечно, не станет скандалить. А иранец?

Два оперативника должны находиться в кафе и держать радиосвязь с Фристедтом, а он будет во временном полицейском участке Центрального вокзала, там же будет производиться и видеозапись. Изучая план помещения, легче всего было представить, что те двое выберут каждый свой вход и свой выход. Одного из них легко можно будет взять у автобусной остановки, то есть на виадуке Клараберг. А второй, очевидно, постарается затеряться в самом Центральном вокзале, возможно, по дороге в метро. Следует заблокировать лестницу из кафе и взять этого второго уже на пути к ней. Если же он останется в кафе, надо будет предпринять что-нибудь на месте; все зависит от того, где они сядут, тут могут возникнуть дополнительные проблемы.

Итак, если иранец спустится по лестнице, то есть уйдет из кафе первым, его можно будет брать сразу. А дальше просто ждать шведа.

А если они поступят наоборот? Ведь для получения серьезных улик решающий аргумент - захват их обоих: одного - с деньгами, другого - с документами. Самое важное - документы, следовательно, необходимо при всех обстоятельствах не упустить иранца.

Карл и Аппельтофт пришли почти одновременно, в восемь с минутами. Карла распирало от новостей и идей, он не закрывал рта более четверти часа.

Убийца - израильтянин; он воспользовался захваченным оружием уже опробованного образца. Достаточно вспомнить израильского офицера безопасности. Она ведь предостерегала именно от "плана Далет", а не арабского "плана Даал". То, что она сообщила Фолькессону кое-какие сведения, но явно уклонилась от уточнений, не так уж странно, если принять во внимание последующие события.

Таким образом, есть две проблемы. Прежде всего, главный вопрос: продолжается ли сама операция? Израильтяне ведь вряд ли отказались от нее из-за неожиданных осложнений в связи с убийством шведского полицейского. Не исключено, однако, что и убийца, и его сообщники сейчас уже в Израиле. В таком случае...

И вторая проблема, более неприятная: как, черт возьми, четыре "пропалестинских активиста" угодили в эту заваруху? Можно представить, конечно, что один из них замешан в чем-то, но он никак не заодно с израильтянами.

- Все же можно, наверное, предположить, что и палестинцы не были совсем откровенны с тобой, - кисло заметил Аппельтофт. - Думаю, что не так уж неожиданно было их желание внушить старому стороннику их движения, что они и их друзья не виноваты. Ищи, так сказать, преступников у другой стороны.

- Надо проверить две вещи, - продолжал Карл, не дав себя сбить явным отсутствием энтузиазма у Аппельтофта. - У норвежцев мы узнаем, какое оружие они применили в Лиллехаммере. А через министерство иностранных дел можем обратиться к Сирии и запросить данные о пистолете их майора. Если наши сведения подтвердятся, значит, все так и есть.

- М-да, - протянул Фристедт, - узнать у норвежцев не так уж сложно, это ты сам можешь сделать: просто позвони и спроси. Но с министерством иностранных дел и Сирией дело посложнее. Надо ставить в известность Нэслюнда. Тебе придется самому пойти к нему, вряд ли он будет плясать от восторга, это ты должен предусмотреть.

- Ты полагаешь, он предпочитает иметь убийцу-араба?

- Я этого не сказал. Кстати, сегодня в середине дня мы должны кое-кого взять. Сначала мне казалось, это не связано с нашим расследованием, но теперь я не так в этом уверен.

Есть тут одна загвоздка, и дело не только в происхождении самой информации о продажности шведского шефа бюро и его связях с иранцами. Этот тип из Управления по делам иммиграции так часто выныривал во время предварительного следствия, связанного с семью подозреваемыми в терроризме палестинцами, что только диву даешься.

К тому же он отослал своего рода представление в правительство и в риксдаг, обвиняя четверых подозреваемых в терроризме и мотивируя это пространным доказательством уже известного или предполагаемого пребывания организации НФОП - ГК в Европе и анализом ее политических целей и средств.

Далее, он направил правительству меморандум о возможности выдворения всех семерых в случае, если бы даже имелись законные препятствия этому - серьезные гонения, смертный приговор или пытки. Он пришел к выводу, что в данном случае им ничего не угрожает ни в миролюбивом Ливане, ни на территориях, контролируемых Израилем, Сирией или Иорданией.

Фристедт признался, что он не очень большой знаток условий жизни в этих странах, но он не был уверен в том, о чем писал человек, которого им предстояло захватить в 12 часов дня.

- Я все еще не понимаю, какое это имеет отношение к делу, - пробурчал Аппельтофт. - Ведь то обстоятельство, что наш "иммигрантский шпион" в высшей степени осел, не опровергает прямых подозрений против него.

- Да-да, конечно, - протянул Фристедт, - но мы-то знаем, откуда я получил эту конфиденциальную информацию. На "фирме" об этом не знает никто, по крайней мере пока еще. Не странно ли, что на серебряном блюде советский шпион прямо-таки подносит нам парня, явно замешанного в нашей истории?

- Возьмем его и тогда все узнаем. Если он действительно "иммигрантский шпион", то в любом случае ему не уйти от возмездия, - сказал Аппельтофт.

- Сделаем дело, а потом посмотрим. Ты можешь присоединиться, если хочешь, Хамильтон, но сначала позвони в Норвегию, а после обеда, когда мы будем заниматься арестованными, отправляйся к Шерлоку Холмсу за своей порцией оваций.

Фристедт руководил операцией из небольшой комнаты полицейского участка, заставленной мониторами. Вся эта техника предназначалась в основном для борьбы против хулиганов на Центральном вокзале. Сейчас все мониторы были выключены, кроме двух, которые не без труда удалось подключить к видеомагнитофонам.

Опергруппа прибыла на вокзал в одиннадцать часов, но, как и ожидалось, ни один из подозреваемых не появился ранее обусловленного времени. Первым пришел швед со стороны улицы Клараберг; группа наблюдения по радио доложила о его приходе всего за минуту до того, как он вошел в зал и встал в очередь у стойки.

Директор бюро взял себе чашку кофе и пошел к столику у окна, выходившего на перрон для поездов, отправляющихся на север. Чтобы наблюдать за его столиком без помех, потребовалось лишь чуть-чуть отрегулировать одну из камер.

- Хорошо, - пробормотал Фристедт, обращаясь к Карлу. - Правда, не видно лица, оно заслонено. Но сядь он по другую сторону, он не видел бы помещения.

- Хотя потом они, вероятно, поменяются местами. Иранец войдет с другой стороны, снизу. Но если он знает свое дело, то уйдет он через виадук на Клараберг и в худшем случае сядет сразу же в машину и исчезнет. Тогда мы останемся лишь с директором бюро и его денежками, - прошептал Карл, будто наблюдаемые могли услышать его.

- Сколько наших людей около виадука? - спросил Фристедт по радио.

Оказалось, двое и еще двое в непосредственной близости. Если не случится ничего чрезвычайного, этого более чем достаточно.

Как и ожидалось, иранец пришел без одной минуты двенадцать. Взял чашку чая и бутерброд, изобразил, что ищет свободное место, потом сел напротив шведского директора бюро, а тот, в свою очередь, притворился, что не замечает его. В кафе было довольно много свободных мест. Все было практически ясно, информация оказалась верной. Без всяких сомнений, это были именно они.

Потом словно по заказу для съемок на видеокамеру начался номер с газетами: сначала швед свернул газету всего один раз - вероятно, передаваемые документы были большого формата; через несколько минут на стол газету положил иранец, свернув ее дважды.

- Чтобы деньги не высыпались, - прошептал Карл. Швед встал и пошел к выходу, взяв с собой, естественно, газету иранца. Он выбрал путь вниз по лестнице в большой зал вокзала, как Карл и предсказывал.

- О'кей, - сказал Фристедт в радиопередатчик, - возьмите его сразу, как только спустится с лестницы. Осторожно с товаром. Результат сообщите немедленно.

Иранец остался сидеть и спокойно доедал бутерброд, попивая чай.

- Как ты думаешь, когда он уйдет? - прошептал Фристедт, обращаясь к Карлу.

Но Карла в комнате уже не было.

Иранец поднялся, взял газету шведа и, как и ожидалось, пошел к выходу на виадук.

- Взять объект, как только он выйдет из двери, - сказал Фристедт по рации.

Когда Марек Кхорасс шел с документами под мышкой, он молился Аллаху, прося его помочь выследить всех его же врагов. Но у Милосердного и Доброжелательного именно в этот шведский декабрьский день не оказалось времени для религиозного убийцы-фанатика и торгаша политическими беженцами.

Марек Кхорасс, делавший то, что он делал не за деньги, а по убеждению, обещал Милосердному и Доброжелательному, что живым не сдастся, он охотнее присоединится в раю ко всем другим мученикам, погибшим за его дело.

Выйдя из кафе, иранец - до этого полицейский службы безопасности - мгновенно понял, что двое идущих ему навстречу, в спортивных ботинках для бега, в голубых брюках и спортивных куртках, тоже полицейские; ни минуты не колеблясь и не прекращая молиться Аллаху, он вытащил из кармана куртки револьвер в надежде либо сразу попасть в рай, либо отбиться и остаться на свободе.

Но он не успел сделать ни единого выстрела по идущим ему навстречу без оружия в руках полицейским группы наблюдения, их "вальтеры" преспокойно лежали в наплечных кобурах. Но свет действительно погас для него, а когда снова зажегся, то это было не в раю, а в кабинете врача кунгсбергской тюрьмы.

Ведь из кафе всего в полуметре от него вышел Карл Хамильтон.

Спустя несколько часов Хенрик П. Нэслюнд сидел в своем кабинете, а напротив него на одном из стульев для посетителей расположился Карл. Шеф бюро слушал не очень вразумительное объяснение Карла о причинах его, мягко сказать, ненужной вылазки в Бейрут, то и дело поглядывая на лежавший перед ним отчет о захвате "иранского полицейского службы безопасности". Он не мог решить, как вести себя с этим "петушком", подсунутым ему Стариком. Так, перемывая за рюмкой косточки шведской службе безопасности, израильтяне отечески называли ее сотрудников. Когда же Нэслюнд похвастался, что, мол, один из них служит и у него и что именно он раздобыл связи западногерманских террористов, а кроме того, чуть ли не в одиночку разгромил логово террористов в самом Стокгольме, один израильтянин рассмеялся и добавил:

- Назовем его тогда петухом.

- Ну что ж, неглупо, - согласился Нэслюнд, - этот дьявол довольно-таки высокомерен, да еще и из студентов-коммунистов.

- Назови его тогда Coq Rouge - Красный Петух - кстати, по цвету этого вина, - продолжал смеяться израильский полковник; а пили они вино марки "Божоле" с красным петушком на этикетке. Нэслюнд весело согласился.

- Прекрасное предложение, - и они выпили за Coq Rouge.

Если бы они были более дальновидны, ни один из них не предложил бы этот тост. И все же Карл получил кличку - она станет преследовать его всю жизнь и будет предметом различных домыслов и обсуждений среди коллег во всем мире, друзей и врагов.

Красный Петух - высокомерный коммунист? Или испанский боевой петух со шпорами, красными от крови? По многим причинам Нэслюнд никогда не расскажет, что причастен к рождению клички Кок Руж. А Карл так никогда и не узнает, что именно Нэслюнд имел к этому отношение, да никогда и не догадается об этом.

Но сейчас Нэслюнд сидел с этим скучным Кок Руж и не знал, с чего начинать - с нагоняя или похвалы. И избрал нейтральный путь, во всяком случае, мягкий старт.

- Насколько я понимаю, Хамильтон, наши парни из отдела наблюдения были бы либо убиты, либо ранены, не вмешайся ты в это дело. Чья это импровизация - твоя или Фристедта?

- Моя. Мне не понравилась ситуация. Швед не опасен, это было ясно всем. Но этот религиозный фанатик из Ирана... А парней из наблюдения я не понимаю. Почему они шли так, словно собирались подобрать пьяного?

- Они не хотели хвататься за оружие в толпе; они привыкли брать черноголовых - те не сопротивляются. Да разве поймешь почему? Однако хорошо, что ты появился вовремя.

- Значит, информация подтвердилась?

- Не то слово, они уже сидят. Списки имен, адреса, место работы и т. д. и т. п. за деньги, пятнадцать тысяч, между прочим. А как вы получили информацию?

- Это дело Фристедта, я не могу ответить на этот вопрос.

Карл задумался, солгал он или нет. Все зависело от толкования слов "не могу ответить". Но он же действительно не мог ответить, ведь он обещал Фристедту держать язык за зубами. Значит, так и должен поступать.

- Сначала о хорошем, теперь о плохом. Мне не нравится твоя вылазка в Бейрут, Хамильтон. Был бы я дома, ты бы не сбежал или как это назвать? Ты понимаешь меня.

- Почему? Результаты-то получились интересными. Норвежцы подтверждают: гильзы те же. Значит, и оружие то же.

- Э-э, гильзы не так уж много говорят.

- Нет, это очень необычный калибр. Он встречается только в русском пистолете, все остальное относится к немецкому оружию начала века, такого сейчас больше не производят. У нацистской Германии был тот же калибр, но, как известно, такого оружия там больше нет.

- История о сирийце и прочем пахнет блефом.

- Надо проверить через МИД и их посольство. Если сирийцы подтвердят...

- Арабы есть арабы, они держатся друг друга. Понимаешь, я случайно узнал: ты напал не на тот след. Амбициозно сработано, даже слишком амбициозно. И, кстати, в дальнейшем никаких служебных поездок без моего одобрения, понятно?

- Да.

- Все внимание на Хедлюнда, чего-то там не хватает, как думаешь?

- Да.

- А чего?

- Так как он собирал и складывал в папки письма от немцев, значит, и свои не выбрасывал. То есть прятал. А может, прятал и еще что-нибудь, чего мы не нашли во время обыска. Это похоже на него. Он - подозрительный тип.

- Good thinking[55], Хамильтон. Действительно хорошая мысль. А как нам найти спрятанное?

- Не знаю.

- Вот и займись этим. Понятно?

- Ладно.

- И второе. Понти. Вы как-то легкомысленно списали его. Он и брюки мог сменить, и поездку свою обставить, и создать прикрытие. Скорее, надо было бы удивляться тому, если бы он этого не сделал. Конечно же, он все продумал на случай неудачи с операцией.

- С какой операцией?

- Если бы случилось то, что он готовил.

- Но это уже не актуально.

- Возможно. В наш сачок попались многие, а вот убийцы - нет.

- Номер в гостинице заказывала для него секретарша Норвежской радиокомпании, а не он сам.

- Но она могла спросить его, где он хотел бы жить. Спрашивала ли она этого Хестлюнда... или как его... не проверено?

- Не думаю. Во всяком случае, мне это неизвестно.

- Ну вот видишь. Никаких глупостей больше, займись Хедлюндом, его тайниками, помощь тебе будет оказана. Что предлагаешь?

- Еще раз пройтись по квартире. При обыске обращали внимание на то, что лежало сверху. При более тщательном осмотре можно найти и то, чего мы не углядели.

- Good thinking, Хамильтон. Завтра возьми парочку спецов и займись делом, и никакой самодеятельности. Я ясно выражаюсь?

- Да.

- Больше никаких виражей! Держись ковра, черт возьми, Петушок, я выразился ясно?

- Да.

- Хорошо. Dismissed[56]!

Карла задела англо-американская формула, использованная Нэслюндом. Шведский перевод ее имел двоякий смысл: "исчезни" или "катись".

Он постоял около Фристедта и Аппельтофта. Те продолжали разбор удачно проведенного захвата. В Норрчёпинге в результате домашнего обыска найдены огромные суммы наличных денег и часть рабочих материалов Управления по делам иммиграции, что не очень соответствовало роду занятий шефа бюро; у иранца на Лидингё - списки и записи, как раз подтверждавшие его род занятии. Сейчас их отдали на перевод. Во всяком случае, теперь уже ясно: результатом операции должны быть два приговора за шпионаж.

- И что они получат? - поинтересовался Карл.

- Примерно по три года, - радовался Аппельтофт. - Потом выгонят с работы, во всяком случае, шведа, а денежки конфискуют. Так ему и надо, черт подери. Их бы судить по-ирански.

- С одним из них, наверное, так и поступят после отбывания срока и выдворения, - пошутил Фристедт.

Чувствовалось, что оба они в хорошем настроении. День оказался результативным: полиция взяла пару "хулиганов", а и Фристедт, и Аппельтофт по натуре все-таки были полицейскими.

- Нэслюнд спрашивал меня, откуда у нас информация, - сказал Карл, охладив тем самым веселье, царившее в комнате.

- И что же ты ответил? - поинтересовался Фристедт с наигранным безразличием.

- Сказал, что не могу отвечать, не мое это дело.

- Спасибо, - сказал Фристедт и принялся за свои бумаги.

Карл ушел, не сказав больше ничего. Иранская история - чисто полицейское дело, они сами лучше без него справятся.

Он даже в служебных бланках не разбирается.

Фристедт и Аппельтофт впервые заспорили. Фристедт был уверен, что Карл не проболтался о русском источнике информации. Значит, полагал он, Карл - "белый" человек, а не один из молодых ненадежных нэслюндовских шпионов. Аппельтофт согласился, но его все же смущало, что Карл - какой-то коммунистик: видите ли, отправился в Бейрут получить заверения палестинцев, что они не виновны. Таким заявлениям трудно верить.

Фристедт тоже согласился с этим. И они молча зарылись в историю, уже вечером прогремевшую в "Вечернем эхо": "Арестован один из шефов Управления по делам иммиграции. Он оказался иранским шпионом".

Карл брезгливо отшвырнул два уведомления о штрафе за парковку машины на несколько суток в недозволенном месте - у здания полиции на Кунгсхольме.

Он остановился у "Макдональдса" на Свеавэген и купил чипсы, яблочный пирог и черный кофе, потом отправился прямо домой в Старый город, недовольный тем, что теперь ему придется разыскивать доказательства террористических мыслей Хедлюнда. Хотя, конечно же, они где-то действительно есть.

Отбросив ногой газеты, накопившиеся за несколько дней. Карл вдруг увидел открытку. Он тут же понял, что это самое важное событие последнего времени.

С открыткой в руке, не зажигая свет в остальной части квартиры, он направился прямо к телефону и набрал один из заученных наизусть номеров.

- Приду через четверть часа, - сказал он и положил трубку, словно подтверждая, что ничего важнее этого быть не может.

Двадцатью минутами позже Старик надел очки для чтения. Но до этого, как и обычно, угостил домашним сидром. Текст был написан по-английски, рисунок на открытке - экзотические рыбы в Красном море. Старик прочел открытку медленно и всего один раз:

Дорогой Карл!

Я все время думала о тебе и чуть не сошла с ума. Я решилась, мы должны встретиться. Сделай все, что можешь, но освободись на Рождество. Давай проведем каникулы любви на Эйлат, покупаемся, половим рыбку. Я заказываю комнату. Звони, как только прилетишь в Израиль, по № 067/37290 (дом.). Ты обещал приехать. Теперь я знаю, что ты мне нужен больше всего на свете, я не могу жить без тебя.

Под текстом отчетливая подпись: Шуламит Ханегби.

Старик задумчиво отложил открытку, поднялся и поискал запрятанную сигару. Раз-другой выпустил дым изо рта и проговорил:

- Пожалуй, нельзя толковать это "не могу жить" и так далее буквально. Израильтяне никогда не убивают своих. Она имеет в виду что-то очень важное, - сказал Старик и отправил к потолку облачко дыма.

- А это не западня? - спросил Карл.

- Не думаю. Шведский полицейский не может так просто исчезнуть в Израиле; возможен большой скандал.

А если бы они хотели знать о твоих намерениях, обратились бы к Нэслюнду, от него они получили бы все.

- Но ведь это они убили Акселя Фолькессона.

Карл тут же сообразил, что не успел еще ни единым словом обмолвиться о своих открытиях в Бейруте. Старик вопросительно поднял кустистые брови: ждал объяснении.

Минут десять Карл рассказывал о своей гипотезе: убийство совершено спецгруппой Моссада, ранее называвшей себя "Божья месть". Не прерывая и не удивляясь, Старик спокойно курил сигару.

- Хорошая работа, - сказал он, когда Карл закончил, - и интересная теория. Между прочим, возможно, ты и прав. Этому дьяволу Арону Замиру нельзя доверять. Но проблемы с открыткой это не меняет. Значит, девушка о чем-то предупреждала нашего полицейского и теперь хочет рассказать что-то тебе?

Карл кивнул.

- Очевидно, хочет повторить свое предупреждение, пояснить его, так сказать. А что ты думаешь по этому поводу?

- Да, она, очевидно, знала содержание "плана Далет". Кроме того, она знала, что израильские убийцы начали действовать. Но зачем ей выдавать своих? Это меня удивляет. Я, например, не верю Нэслюнду.

Прежде чем ответить. Старик поднял открытку и посмотрел на почтовый штемпель.

- Открытка отправлена из Израиля в тот же день, когда ты уехал. Ни Нэслюнд, ни израильтянка не могли еще знать, что ты так внезапно окажешься в Бейруте. Если, конечно, Абу аль-Хул сам не израильтянин.

- Это нелогично, не говоря уж о том, что я в это не верю. Ну как израильтяне могли бы сначала снабдить меня информацией о самих себе, устроив мне театральное представление в Бейруте, а потом мне же отомстить за свою информацию, причем понимая, что я могу рассказать о ней половине шведской службы госбезопасности? Почему я могу исчезнуть в Израиле?

- Да, - согласился Старик, - это невозможно. Открытка настоящая. Ты должен ехать и спросить ее лично.

- Но почему же она хочет выдать своих?

- Она - офицер службы госбезопасности и работает в "Шин-Бет" или "Аман". У израильтян, как и у других, существует соперничество между различными организациями. Что-то в этом роде. И она не одобряет Моссад или грязные трюки департамента Моссада.

- А если они там схватят нас обоих?

- Это никому не выгодно!

- Что ты имеешь в виду?

- Даже и говорить не хочу. Она не заинтересована в каких-либо признаниях, да и ты тоже. Давай о себе знать каждые двенадцать часов. Если от тебя ничего не будет, я отправлюсь к старым знакомым и буду угрожать им местью Одина[57] и большим скандалом. Думаю, они не станут подвергать тебя пыткам. Хорошо, что ты не араб.

- А как быть с Нэслюндом?

Нэслюнд только что вернулся из Парижа - об этом с иронией и мимоходом намекал Фристедт, - и Нэслюнд сказал, что "знает": операция все еще арабская. Он отказался проверять сирийскую историю пистолета Токарева и, кроме того, запретил Карлу предпринимать какие-либо поездки.

Старик даже вдохновился нагромождением оперативных осложнений и начал методично вгрызаться в них, в одно за другим. Проблему пистолета он собирался изучать через личных друзей во французской разведслужбе SDECE (он употребил ее старое название) - у них самые лучшие отношения с сирийцами, и запрос от них будет воспринят с должным вниманием. Кроме того, это вызовет меньше подозрений, чем запрос от шведского МИД, к тому же со ссылкой на расследование дела об убийстве.

Это в отношении пистолета.

То, что "полицейский" (то есть Нэслюнд) после пребывания в Париже сказал, что он "что-то знает", дело естественное. Кроме того, Нэслюнд идиот. Конечно, израильтяне напичкали его какой-то "хорошо отутюженной" информацией о предстоящей арабской операции - эти сведения важны, скорее всего, тем, что такая операция все еще возможна, кстати, на это намекает и открытка.

Вот такие дела.

Теперь о запрете на поездки. Старик вновь оживился и заявил, что с таким типом бюрократических препон необходимо бороться тем же оружием. Как и все другие шведы, Карл мог - и этим шведская служба безопасности явно отличалась от соответствующих организаций во всем мире - объявить себя больным и, как все другие шведы, имел право на недельный насморк без врачебного подтверждения в любое время года. Что же касалось самой поездки, то хорошо, что наступает Рождество и в связи с этим есть нужный канал: Карл мог поехать в составе группы "Ансгар тур" вместе с пилигримами и пенсионерами. У Старика сохранились хорошие связи.

- Здорово будет, - резюмировал Старик, - если нам удастся помочь сместить этого старого Арона Замира. Немало моих израильских коллег оценят это. Кстати, я составлю инструкцию для тебя. Ты, насколько я понимаю, еще никогда не бывал в Израиле?

- Ни как пилигрим, ни как шпион.

Весело напевая, Старик пошел за виски. Возвратившись с бутылкой, он поднял ее, как бы приглашая петуха на большой картине присоединиться к нему.

- А как дела у "пропалестинских активистов", которых вы арестовали? Рано или поздно их придется освобождать. Любопытно будет посмотреть, как Нэслюнд станет вылезать из этой пропасти. Со льдом или безо льда?

- Без. Трое из них не причастны - обычные "активисты". А один - просто дьявол, для него "Баадер-Майнхоф" - истина и свет. Но он, как и другие, мало связан с "планом Далет".

- А чисто формально есть за что его посадить?

- Нет, не думаю. Шведам, черт возьми, разрешено исповедовать любые взгляды, а вот арабы за это могут быть объявлены террористами. Ты со своим оружием на стене в прихожей, кстати, куда больше, чем он, нарушаешь закон. Не вижу повода, за что его можно было бы осудить. Хотя Нэслюнд и хочет, чтобы я покопался в его дерьме.

- Думаешь, найдешь что-нибудь?

- Возможно, найду дополнительные документы, подтверждающие, что он симпатизирует террористам. Работа на архив, так сказать. Но в его преступление я не верю, и прежде всего не верю в его сотрудничество с израильтянами.

- Да, это действительно маловероятно. Хорошо представляю себе трудности Нэслюнда через неделю. Если все раскроется, газеты "Свенска дагбладет" и "Экспрессен" будут вынуждены "сыграть отбой". Очень весело.

- Вы имели в виду таких, как Хедлюнд, когда занимались в свое время инфильтрацией левых сил?

Старик помрачнел. Вопрос для него был больной. Он подумал и о самом Карле; он ни на миг не мог поверить, что тот таким вот образом просит прощения за прошлое.

И Старик не пожалел времени на объяснения.

- Во-первых, тот период истории шведской службы безопасности уже миновал. Во многом он был не очень удачным, но в некоторых оперативных отношениях - вполне успешным. Например, ведь именно IB организовала КСМЛ - Коммунистический союз марксистов-ленинцев, временами в его правлении было так много своих, что им можно было полностью управлять. Такой же классический трюк был в свое время проделан охранкой в 1906 году в России. Наша полиция никогда не смогла бы пойти на это. Для нее, кроме того, все социалисты одинаковы, словно Коминтерн все еще существует. Но, организовав КСМЛ, очень удобно было собирать самых ярых экстремистов в одном и том же месте (можно сказать, КСМЛ был нашей липкой бумажкой для ловли мух). При ограниченности человеческих ресурсов это было необходимо; традиционное наблюдение за всеми "левыми" никаким разумным способом не наладишь, и нам никогда не удавалось отделить зерна от плевел.

С оперативной точки зрения эта история была интересной. Прекрасное классическое решение классической проблемы. Однако для разведывательной службы вредно пускать в дело ресурсы, когда речь идет о сфере деятельности полиции. И это тожеклассическая проблема. Однако от правительства поступали директивы, сначала от Tare Эрландера, потом и от Улофа Пальме; у правительства не было доверия к полиции, а у нас именно в те годы - в конце 60-х - начале 70-х годов - накопился материал о левом движении, и куда более значительный, чем о каком-либо другом. И все это еще задолго до того, как советский шпионаж приобрел такую агрессивность. В тот период о русских почти забыли, правительству была важнее охота за своими левыми. Да и иностранные коллеги жаждали свежего товара на нашем рынке, и в этом тоже было оперативное преимущество.

Слушая Старика, Карл все больше мрачнел, и Старик это заметил.

- Я просто рассказываю о том, что было, я не морализирую. В дальнейшем у нас будет все по-иному. Ты избежишь участи КСМЛ, уверяю тебя; они, кстати, "самонастраивающееся пианино". Думаю, мы убрали наших людей оттуда именно потому, что они сами расправятся с собой.

- Но именно сейчас я и занимаюсь охотой на пропалестинских активистов. А потом я приду к тебе и должен буду следить за КСМЛ?

- Чепуха какая-то. Когда ты перейдешь к нам, мы направим тебя на борьбу с врагами нашей страны, а не на охоту на левых. Кстати, ты все еще коммунист?

- А ты все еще социалист или социал-демократ?

- Думаю, в старческом возрасте я еще больше соскользнул к левым. Ну а ты - коммунист?

- Не знаю. Я за все, что связано с правопорядком и экономическим равенством; но мне не нравятся коммунистические традиции с тайной полицией и с содержанием оппозиции в домах для сумасшедших и уколами серной кислоты в зад. Однако я и не социал-демократ. Я, собственно, не знаю, кто я.

- Тебя это огорчает?

- Нет. В "Кларте" было интересно. Там мы себя чувствовали во всем знатоками. Но сейчас я не тот, во мне нет этого "марксистско-ленинско-маоцзэдуновского мышления", как это было в те времена. Но я и не хочу быть политическим полицейским, так и запиши себе, черт возьми.

- Хорошо. Когда ты перейдешь ко мне, займешься русскими. Any objections?[58]

- None whatsoever[59].

- Ты хочешь уйти из полиции?

- Да, и как можно скорее.

- Расколи этот орешек, и ты станешь неудобным для полиции, а у меня появятся солидные аргументы, и я смогу взять тебя к себе непосредственно.

- Обещаешь?

- Я сделаю все, что смогу, обещаю тебе. Но у тебя есть еще должок. Вернуться живым из Израиля, например.

- А если не сумею?

- Это тоже решение проблемы, хотя и не лучшее. Еще виски?

Первую половину следующего дня Карл провел в квартире Хедлюнда - Хернберг. Но не один. С ним были двое из технического отдела, двое, способных найти спрятанное где угодно. На улице стоял неприметный автобус "фольксваген", напичканный оборудованием, о функциях которого Карл лишь догадывался. Там что-то было связано с ультразвуком, поиском металла и с тепловыми волнами.

"Ага, - оглядевшись, сказали они, - и что нам надо тебе найти?" Карл пояснил: очевидно, бумаги обычного формата, очевидно, машинописные листы, возможно, белые. Во всяком случае, в первую очередь именно это. Затем возникал чисто теоретический вопрос об оружии. Но здесь уже дважды побывала полиция, так что это маловероятно.

Оба эксперта начали с установки оборудования. Провели сначала общий обзор, потом перешли на кухню. Карл вернулся в большую комнату и пробежался по книжной полке, повертел в руках вещички на письменном столе, он их уже рассматривал в прошлый раз, потыкал рукой в постельное белье, снял с софы фирмы ИКЕА подушки и почувствовал, что он тут не нужен. По доносившимся звукам он понял, что ребята-спецы занимались демонтажем кухни, предмет за предметом.

Он бросил взгляд на корзинку для бумаг. Насколько он помнил, раньше она была пустой. Но сейчас на дне лежала груда разорванных книжных страниц. Он осторожно поднял ее, страницы наверняка резали острым ножом. Текст оказался английским. Прежде чем поинтересоваться названием книги, Карл прочел наугад несколько страничек, потом подошел к книжному шкафу и легко нашел старое английское издание "Путешествий Гулливера" на самой нижней полке рядом со Стриндбергом.

Он раскрыл книгу и остолбенел. Странички были вырезаны из нее, на их месте покоились шестнадцать патронов, достаточно было бегло осмотреть один из них, который он достал ножницами, чтобы понять: "Токарев", 7,62 мм.

"Невероятно, - подумал он. - Невозможно. Нет, это неправда". Он ощутил внезапное искушение засунуть патроны в карман и спрятать саму книгу, но посчитал, что его разочарование не должно перерасти в глупость. Он положил книгу с шестнадцатью патронами на письменный стол, растопырив руки и ноги, сел на одно из кресел, пытаясь понять все.

Но не успел, услышав, что эксперты зовут его на кухню. Он вошел туда, когда они как раз отодвинули холодильник.

- Холодильник почти всегда одно из лучших мест, - объяснил один из экспертов. - Они прячут вещи если не в холодильнике, то в пыли за ним.

Они достали папку с копиями писем и от руки написанным дневником.

- Нужен пластиковый мешок для отпечатков пальцев? - спросил второй.

- Нет, - сказал Карл, - но в комнате, в разрезанной книге, лежат патроны для пистолета. Там пластиковый мешок нужен.

О результатах повторного обыска Карл немедленно отрапортовал Нэслюнду, а тот принял рапорт как дорогой рождественский подарок. Затем он отправил вырезанную книгу с патронами на экспертизу для снятия отпечатков пальцев, а сам занялся изучением конфискованного текста и вновь превратился в политического полицейского.

Копии писем не содержали ничего неожиданного, поражал лишь их язык - удивительно хороший немецкий язык. А так они представляли собой зеркальное отражение ответов, уже читанных им. По обязанности он составил список имен, упоминавшихся в текстах, пропустил их через компьютер и распечатал копии справок. Затем несколько часов изучал дневник.

Хедлюнд оказался просто террористом-романтиком. Его тянуло к акциям против Европы, против НАТО, против "фашизма в так называемой Западной Германии", против монополистического капитала и против полиции в капиталистических странах, то есть всюду - от Швеции до США.

То здесь то там Хедлюнд жаловался на "одиночество" и не в прямом смысле. Он был "одинок" духовно среди своих мелкобуржуазных товарищей, одинок в мыслях о создании организации сопротивления шведских горожан. И поскольку он был столь чертовски одинок, он чувствовал себя не в состоянии поднять людей на борьбу и так далее.

"К сожалению, - думал Карл, - в записи на 97-й странице, сделанной несколько лет назад, встретилось что-то вроде названия, очевидно, какой-то рок-песни типа "Застрели сыщика"". Хедлюнд тут же сделал пометку: "Присоединяюсь!"

По долгу службы Карл выписал номер страницы и саму формулировку.

Написал отчет и приложил обнаруженный текст. Они не меняли уже создавшегося образа: Хедлюнд - романтик насилия с тягой к западногерманскому терроризму. Однако в его размышлениях не было ничего, что связывало бы его с проектом осуществления при помощи палестинцев крупной террористической операции на территории Швеции. Выражение "застрели сыщика", употребленное им в дневнике, взято из рок-песни многолетней давности в исполнении шведской рок-группы. (Карл консультировался с магазином грамзаписей по телефону, чувствуя при этом явное смущение.)

Он попытался еще раз продумать все. Нетерпеливо позвонил по конфиденциальному номеру техникам, занимавшимся отпечатками пальцев, но оказалось, что, по предварительным результатам, отпечатков пальцев Хедлюнда на патронах не найдено, во всяком случае, их нет на оставшихся в книге страницах, близких к вырезанной середине.

Он попытался вспомнить, действительно ли заглядывал в корзину для бумаг, когда был в квартире первый раз. Да, он почти уверен, заглядывал. Кроме того, не один же он проводил обыск, другие тоже осматривали корзину.

Хедлюнд - убийца? В арабской операции под кодовым названием "план Даал"? Никогда в жизни.

Карл вызвал на дисплей данные о Хедлюнде, поискал все, что относилось к его воинской обязанности, и выяснил, что он был пацифистом и от воинской службы отказался.

Неужели за три месяца его пребывания в Бейруте палестинцам удалось превратить этого болтуна в убийцу? Выполнить эту миссию вместо Муны и ее парней? Нет, никогда в жизни.

Неужели Хедлюнд сам мог это сделать, чтобы доказать правильность своих тезисов, чтобы ему поверили, чтобы приобрести новых сторонников, чтобы запустить "машину репрессий"?

Зачем Акселю Фолькессону надо было встречаться с ним в такую рань? А знал ли вообще Фолькессон Хедлюнда?

Карл сделал для себя пометку: необходим ответ на последний вопрос.

А что, собственно, значило его нежелание,чтобы Хедлюнд был замешан в убийстве? Неужели он, как и Нэслюнд, в самом деле желал,чтобы убийца был палестинцем, а не израильтянином?

Шуламит Ханегби, возможно, могла бы ответить на эти вопросы. Ее он должен встретить при всех обстоятельствах.

Он закончил писать отчеты, положил их в конверт для внутреннего пользования с копиями Нэслюнду и Фристедту. Было уже поздно, рабочий день окончился несколько часов назад, большинство сотрудников разошлись по домам.

Карл спустился к месту, где оставил свой автомобиль, ожидая найти квитанции о штрафе за длительную парковку машины, и обычным путем, мимо магазинчика гамбургеров, поехал домой, в Старый город. Но уже поджидавшая почта во второй раз сегодня продлила его рабочий день. Старик прислал билет на "Ансгар тур" с отлетом на следующее утро и список приказов, начинавшихся специально подчеркнутым: "Не брать с собой никакого оружия".

Да, правильнее, пожалуй, так и поступить. В его специальной сумке для оружия был особый карман из пластика с металлическим вкладышем; в специальный аппарат в обычных аэропортах там видно несколько фотоаппаратов и объективов, а в потайном отделении за "аппаратами" находится его револьвер; открывая сумку, там действительно видишь фотоаппарат и телеобъектив, почти просвечивающийся, однако внутри, с другой стороны пластиковой пластинки, и находится это потайное отделение. Большинство контрольных пунктов в мире клюют на эту пластинку (ею американская разведслужба пользуется обычно внутри своей страны, чтобы не заполнять специальные формуляры на разрешение носить оружие при себе). Но израильтян, конечно, не проведешь. Кроме того, в Израиль он летит не выигрывать войну. Но если в этой войне ему и удастся выиграть, то лишь одно сражение.

Остальные инструкции Старика были еще более неожиданными. Но он отложил чтение письма и позвонил Фристедту. Ответил сын и сказал, что отец с матерью ушли на какую-то вечеринку. Тогда он позвонил Аппельтофту, тот оказался дома.

- Я сейчас заеду, - сказал он и положил трубку.

Через полчаса Карл уже сидел у Аппельтофта за кухонным столом. Сначала ему трудно было собраться с мыслями и сказать то, что он хотел сказать. Дело в том, что он не имел никакого представления, как должен выглядеть дом офицера безопасности, а в загородной квартире Аппельтофта он увидел нечто абсурдно-народно-шведское, о чем по крайней мере его друзья по "Кларте" и думать не могли бы.

Он заглянул в большую комнату и поздоровался с женой Аппельтофта, сидевшей перед телевизором. На верхней книжной полке стояли ряды различных туристских сувениров: ракушки, спичечные коробки, статуэтки испанских боевых быков, миниатюрный винный бурдюк, фотографии Аппельтофта и фру Греты в купальных костюмах с бумажками на носу, свадебный портрет в сельской церкви, фотография дочери в студенческой шапочке.

На книжных полках ряды дешевых изданий классиков мировой литературы и старая серия журнала "Фолькет и бильд" со шведской "рабочей" литературой. А на кухне, где они сидели, висел тканый ковер с изображением красной избы и небольшого озера, лодкой с веслами и так далее, и здесь же текст: "Свой очаг - дороже золота".

Аппельтофт сидел, далеко вытянув ноги. На его носке была дырка. Человек в носках во всех случаях выглядит не так солидно, более беззащитно и менее официально.

Аппельтофт чувствовал себя утомленным, старым и нерешительным человеком. Конечно, важно, что Карл наконец-то узнал что-то об израильтянке. Конечно же, невозможно заставить Нэслюнда отменить свой запрет на выезд из страны ради этого. Конечно же, у Карла было право объявить о своей болезни и все же уехать. Конечно же, самое важное - продолжить поиск следов убийцы Акселя Фолькессона. Конечно же, никакой это не след, а задержанные пропалестинские активисты и арабы, которым грозит выдворение из Швеции.

Но все же фундаментальная ошибка состоит в том, что вот уже в третий раз кто-нибудь из троих получивших задание расследовать дело об убийстве пользуется методом, противоречащим служебному регламенту. И особенно трудно как раз сейчас, когда в доме Хедлюнда найдены патроны к пистолету. По мнению же самого Карла, в профессионализме которого у Аппельтофта нет никакого сомнения, именно этим чрезвычайно нетипичным оружием воспользовался убийца. Ситуация ужасно неприятная, от этого никуда не уйти.

- Нет, - сказал Аппельтофт после минуты молчания, - из работников "фирмы" никто не мог подложить туда эти патроны.

- А почему нет? - коротко и резко спросил Карл.

- Потому что мы этим не занимаемся. Стало бы известно, пошли бы слухи, кроме того, это преступно. Даже никто из собственной гвардии Нэслюнда не решился бы на такое. Ничего и никогда не получилось бы, он не смог бы приказать, а то, что сам он мог бы сделать такое, исключено. Кстати, их и достать-то нелегко. Кто из наших смог бы приобрести эти советские армейские патроны?

- А израильтяне?

- Зачем им такой риск, зачем им вмешиваться в наше предварительное следствие? Чтобы толкнуть нас на ложный след, да?

- Да, именно так.

- Теоретически, во всяком случае, это возможно. Но вероятнее всего, эти игрушки были у парня, как и дневник, и письма. Я имею в виду, что и они тоже найдены лишь с третьего захода.

- Да, после того, как Нэслюнд с таким энтузиазмом настаивал, чтобы я еще раз поискал, да. И еще, черт возьми, что "знал" Нэслюнд после возвращения из Парижа?

- М-да, но дневник и письма не фальшивки же. Они действительно принадлежат Хедлюнду, не так ли? А их тоже не нашли в первые два обыска. Возможно, то же самое произошло и с патронами.

- В корзине для бумаг! Неужели спецы дважды не видели корзину?

- Да, это невероятно. Ты, конечно, прав, есть некоторая разница между корзиной для бумаг и тайником за холодильником.

- Некотораяразница?

- Ну да, довольно большая. Я просмотрю все, обещаю, во всяком случае. Если их кто-нибудь подложил, то это так не пройдет. Пусть Фристедт продолжает заниматься этой вшой из Управления по делам иммиграции, а я вернусь к Хедлюнду. Посмотрю, как и что там. Но зачем тебе лететь в Израиль? Не много ли ты ставишь на карту?

- Я должен знать правду. Не хочу, чтобы, если через некоторое время нас отстранят от этого расследования, мы так и не узнали всей правды. Кроме того, я чувствую себя до известной степени обманутым.

- Да, думаю, ты прав. Действительно, чертовски неприятно, но я не могу избавиться от мысли, что нас кто-то обманывает.

- Конечно, Нэслюнд.

- Ну а если кто-то обманывает Нэслюнда? Да, он дерьмо, он многое натворил на "фирме", с этим я согласен. Но мне трудно поверить, что он преступник. Нет, хорошо, что ты полетишь. Я верю тебе; здорово, что это можно сказать, вот я и пользуюсь этим сейчас.

- Но раньше ты так не думал?

- Нет.

- Почему нет?

- Трудно сказать определенно. Все новенькие, как и ты, - люди Нэслюнда, они разрушают "фирму" и, кроме того, шпионят за нами. Скажи что-нибудь, что нельзя говорить вслух, Нэслюнд будет знать об этом в тот же день. Я думал, что ты тоже из них, "директор бюро", вот и все. Пожалуй, можно сказать так: мы, старые сыщики, слишком сложны для "директоров бюро".

- Особенно если они коммунисты?

- А ты?

- М-да, честно, не могу утверждать это. Но, во всяком случае, я занесен в "фирменный" реестр неблагонадежных.

- Да, знаю, но не мог поверить в это. В первые годы службы на "фирме" я работал в местной конторе в Люлео и занимался там коммунистами. Читал "Норршенсфламман" ежедневно, особенно семейные страницы. Сначала анонсы о смерти, умерших вычеркивал из реестра, а новые имена - тех, кто выражал соболезнование, - заносил туда. В те времена мир был проще. Нет, Хамильтон, ты мне нравишься, и я прошу у тебя прощения. Мы - старые ищейки, понимаешь?

Аппельтофт извинился и пошел укладывать жену спать. Укутал ее и вскоре вернулся с бутылкой дешевого вина.

- Она всегда засыпает у телевизора, но все равно все вечера проводит перед ним. А я сижу в основном здесь, за кухонным столом, со своими делами. Ты женат?

- Нет, все рассыпалось из-за работы. Я был влюблен, но не решался рассказывать ей о своих делах, и возникло непонимание.

- Я никогда не рассказывал жене о работе, - проговорил Аппельтофт печально, откупоривая бутылку.

Глава 11

Странное впечатление остается от дня, проведенного у Стены плача накануне христианского Сочельника. Большинство посетителей остаются за огражденной священной половиной. Здесь в 1967 году перед самой стеной сделали площадь. Те, кто заходит внутрь ограждения, должны иметь на голове ермолку, но многие туристы-христиане отказываются надевать ее по причине, которую не могут объяснить ни они сами, ни кто-либо иной. Вот почему празднично убранная площадь перед Стеной плача - одно из немногих мест в Израиле, где, в общем-то, можно определить, кто еврей и кто нееврей.

Но и это еще не показательно. В этот день накануне Сочельника сюда прибыла еще и скандинавская группа, во главе которой был, к тому же, пастор. Хихикая и язвя, туристы взяли напрокат все необходимое, дабы охранники в зеленой форме пограничной полиции разрешили им подойти непосредственно к самой стене. На этот раз охрана была не очень большой и группу пропустили без контроля - все уже прошли досмотр до входа в эту зону, а время года да и средний возраст дам гарантировали пристойность одежды.

Перед самой стеной руководитель группы шепотом сделал короткий доклад и закончил его указанием: на листочках бумаги они могли написать короткие просьбы и засунуть их в щели стены. Обычно евреи всего мира так и поступают. Однако никто из группы не сделал этого. Ведь эта стена была стеной не их бога. Они, между прочим, сразу же после посещения Стены плача должны были подняться к мечети Омара, к самому, как утверждается, красивому зданию магометан, а там не надо на голову надевать ермолки, но надо снимать обувь. Плата за оба посещения входила в стоимость поездки на Священную землю.

Была вторая половина дня, и шел дождь. Евреи-хассиды, в длинных темных кафтанах, в шляпах и высоких ботинках, отороченных мехом, не придавая значения тому, что их вид может доставить развлечение туристам, раскачивались в молитве перед стеной. Со всех возвышенных мест в округе глаза службы безопасности беспокойно следили за происходящим: одни - так, что их не было видно, другие - так, что лишь один из посетителей в последнем ряду мог разглядеть их. В Израиле в среднем взрывают одну бомбу в день, но это в менее охраняемых местах, в таких как автобусные станции, универмаги и кафе. Подобное вот уже несколько десятков лет не привлекает здесь к себе особого внимания. Но у самого Святого места ничто не должно произойти, даже наверху, в районе мусульманского храма. Однажды одному американскому студенту удалось все же поджечь мечеть Аль-Акса, чтобы, очистив место от старого храма, построить там новый - так он впоследствии объяснял, - что вызвало волну демонстраций, кровопролитие и поток обвинений и недостойных публикаций против арабов.

Когда скандинавская тургруппа с трудом добралась до мусульманского святилища, их всех еще раз досмотрели и проверили, скорее ради божеской справедливости, чем ради заботы о безопасности. Конечно же, никто из службы безопасности и не ожидал, что террористы могли прикинуться туристами, к тому же здесь привыкли видеть христиан-пенсионеров, да и остальные члены группы ничем особым не выделялись. Даже молодой человек, поддерживавший под руку пожилую родственницу, когда они входили в мечеть Омара, чтобы повосхищаться, хотя и не без христианского превосходства, эллинскими и другими немусульманскими художественными мотивами. Пастор, он же руководитель группы, нашел их и в характере самого здания, поскольку никакого собственно "магометанского" искусства не существовало. Затем они спустились в пещеру в середине оголенной скалы прямо под куполом. Здесь Авраам собирался принести в жертву своего сына (и это та же скала, откуда Магомет начал свое путешествие по Небесному своду и тем самым дал повод именно здесь построить мечеть Омара, но на это пастор забыл указать, как и на то, что Авраам - один из праотцев Корана, а потому Ибрагим - расхожее арабское имя).

Гостиница "Джордан хаус" находилась всего в пяти - десяти минутах ходьбы от Старого города, и после посещения храма им предоставили возможность часок побродить самостоятельно и сделать покупки на базарах у виа Долороза, где они уже утром были.

Фру Эйвур Берггрен, семидесятитрехлетняя вдова торговца одеждой в Йончёпинге, впервые была в заграничной поездке, если не считать поездку в Данию. Она безгранично благодарна этому молодому, хорошо воспитанному человеку, взявшему ее под свою опеку еще в аэропорту Бен Гурион, а сейчас еще и предложившему ей вместе посетить базары. Правда, она очень огорчилась, заметив, что он не пел с ними псалом о путешествии в Израиль накануне вечером, когда группа, устроившись в гостинице, собралась в небольшой столовой. Но, во всяком случае, он был тут, да и не один он не пел.

Кроме того, хорошо иметь защитника, когда блуждаешь по арабским переулкам. Ей не хотелось бы, чтобы ее обманули или обворовали, поэтому она серьезно относилась ко всякого рода предостережениям на этот счет. И потом, она не очень-то сильна в иностранных языках. А ее спутник, рассказывала она позже, без труда договаривался с торговцами.

Он помог ей в магазине, где арабы продавали прекраснейшие вышивки, попросил присесть и предложил ей чай в маленьком стаканчике с листом мяты и очень сладкий. Но в последние годы она не выносила сахара вообще, и молодой человек тут же принес новый стакан чая, уже без сахара. На вкус чай напоминал ей жевательную резинку, но молодой человек заверил, что это от зеленого листа мяты, она поверила ему и почувствовала себя в его обществе совершенно уверенно и даже начала немножко ревновать, когда он чуть позже попросил разрешения у хозяина лавки воспользоваться его телефоном.

Карл стоял в забитой кожаными пуфиками, играми "трик-трак", покрытыми пылью вышитыми платьями тесной кладовой со старомодным телефонным аппаратом в руках и проводом, наполовину скрытым в стружке, и готовился к телефонному разговору, почти непрерывно занимавшему его мысли последние двое суток. Он знал, что номер телефона приведет его в кибуц, расположенный недалеко от Киннерета, в нескольких часах езды отсюда. Кто-то ответил на иврите. По интонации он понял, что его попросили подождать, после того как он по-английски попросил Шуламит Ханегби. Прошло уже несколько минут, и разговор в лавке замер из-за незнания языка. Наконец она подошла к телефону и сразу же ответила по-английски.

- Привет, любимая! Я чувствовал, что должен был приехать к тебе. Ты не можешь себе представить, как я хочу тебя видеть. Да, и спасибо за открытку, - начал Карл.

Две-три секунды молчания, потом она ответила.

- О, любимый, ты тоже не представляешь себе, как я скучаю по тебе. Я даже не смела надеяться, что из-за меня ты сможешь все бросить и приехать. Сколько времени в нашем распоряжении? - спросила она таким тоном, будто все, что она говорила, было чистейшей правдой.

- У меня пять дней. Поедем, куда ты говорила, я готов. Когда ты сможешь?

- Мне надо сначала кое-что сделать, но, может быть, послезавтра... А где ты, в Иерусалиме?

- Да.

- Послезавтра первым автобусом. Не опоздай, обещай мне.

- Обещаю.

- Как здорово будет! У меня кое-какие дела, да и у тебя тоже, но мы все же увидимся.

- Конечно, я об этом мечтаю, как и ты.

- А теперь до свидания, скоро увидимся, - сказала она и внезапно положила трубку.

Карл еще немного постоял с трубкой в руке, потом бережно положил ее на место. Он помнил каждое сказанное слово, но, насколько он понимал, немногое поддавалось толкованию. Она имела в виду первый автобус, первыйавтобус из Иерусалима в Эйлат на Рождество. В этом не было никакого сомнения. Он не называл никакого другого места, кроме Иерусалима. А в открытке она писала об Эйлат.

Он вернулся в лавку, где уже сгорала от нетерпения старая дама и мучился хозяин-палестинец, не говоривший по-йончёпингски - возможно, на единственном в мире языке, на котором он не мог предлагать свой товар. Карл купил себе вышитую сирийскую скатерть, примерно такую же, какую купила старая дама, а затем они медленно пошли по выложенной камнями виа Долороза мимо бесчисленных кафе, скромных фруктовых давок и сувенирных магазинов, куда их настойчиво пытались заманить владельцы. Почти у самых Дамасских ворот расположился магазин для нумизматов, где продавались еще и глиняные черепки, и даже почти целые амфоры, как утверждалось, финикийских времен (если туристы выглядели неевреями, черепки превращались в "финикийские", а так были просто еврейскими). Фру Эйвур Берггрен, правда, было неловко, но ей все же хотелось посмотреть на эти черепки, если бы они были христианских времен. Карл посоветовал ей ничего не покупать.

Дождь усилился. Когда они прошли через Дамасские ворота, скользкая тысячелетняя каменная кладка сменилась асфальтом. Фру Берггрен заговорила о своих впечатлениях: Иерусалим не такой большой, как она ожидала, да, кстати. Старый город действительно выглядел арабским, чего явно не было во времена Иисуса. Сейчас, когда евреи вернулись в свою страну, поразительно, что арабы остались жить в Священном городе.

Карл все время кивал, будто слушал ее, а сам погрузился совсем в другие проблемы. Через полтора часа он должен звонить по другому телефону с секретным номером на Эстермальм в Стокгольме, где никто ему не ответит, но где дежурный офицер тщательно просчитает число сигналов и число минут до следующего звонка с определенным числом сигналов. На этот раз он должен прозвонить семь сигналов, подождать шесть минут и повторить звонок с восемью сигналами. Затем дежурный офицер позвонит Старику и сообщит ему цифровой код неизвестно откуда, а для Старика это сообщение будет означать то же, что телеграфное сообщение:

"Никаких признаков беспокойства. Новое сообщение через двадцать четыре часа. Контакт установлен".

Ни один компьютер на свете не сможет расшифровать этот код, его конструкция известна лишь Старику и Карлу. Кроме того, статистически незначителен риск, что компьютер смог бы связать один из двадцати тысяч телефонных разговоров между Европой и Израилем за эти сутки с Карлом Хамильтоном и с секретным номером в Стокгольме. А секретным номером телефона может владеть любой.

- Я вполне понимаю, что ты звонил подружке, на то и молодость, - сказала фру Берггрен, внезапно изменив и тему разговора, и его тон. Теперь она казалась немного обиженной.

- Да, - скромно улыбнулся Карл, - должен признаться, я разоблачен.

Он проводил ее до гостиницы и отправился в город, чтобы разузнать, где расположена центральная автобусная станция у Рехов Яфо. Там он купил расписание, автобусные карты и узнал несколько телефонных номеров. Но звонить не стал и не стал оглядываться, поскольку, во-первых, уже убедился, что за ним нет хвоста, это он понял, когда звонил по телефону, а, во-вторых, те, кто мог выслеживать его, были дома, в своем городе, и им вряд ли стоило выдавать себя. Современные европейские районы Иерусалима создают трудности тому, кто хочет избавиться от слежки: кривые улочки между низкими домами, из которых не исчезнуть ни на машине, ни в метро, вновь быстро отыскиваются, даже если в них случайно заплутаешь. Петляющие переулки арабских частей города за его стенами предлагают, естественно, иные возможности. Но и они не очень надежны, рано или поздно объект все равно должен выйти за кольцевую стену через одни из больших ворот, и тут его можно схватить.

Зачем ей время на подготовку и на подготовку чего? Если все это было организованной западней, они могли бы засечь его уже по прибытии, уже при проходе через контроль израильской службы безопасности пассажиров или при досмотре багажа на Каструпе и тем самым завершить операцию. Но если это ее личная инициатива, вполне возможно предположить, что ей действительно требуются сутки или двое на подготовку к дороге. Она внимательно следила за тем, чтобы не назвать по телефону Эйлат. Да и повода к тому не было, поскольку и она, и он, и "Шин-Бет" знали, о чем шла речь. Но, с другой стороны, они могли исходить из того, что ему следовало сделать именно такой вывод.

Она подчеркнула, чтобы он не опоздал на первый автобус на Эйлат, чтобы он находился в нем.Так что совсем не обязательно, что сама она сядет в него в Иерусалиме, или это намек, что она сядет на какой-то остановке. Варианты пока что просты и ясны. Ему нечего больше сомневаться, надо просто составить план действий, сначала - как исчезнуть, а потом - как сесть в автобус.

Менее одного рабочего дня потребовалось Эрику Аппельтофту, чтобы убедиться, что "амуниция к оружию убийства" (так Нэслюнд называл шестнадцать патронов калибра 7,62 мм) была подложена в квартиру после первого домашнего обыска. А тот, кто подложил "материальные улики", явно не представляет себе, как проходит домашний обыск по-шведски.

Протокол конфискованного в квартире Хедлюнда - Хернберг был собран в толстой папке с описью нескольких тысяч предметов по различным подотделам.

Предметы под номерами 537 - 589 - в протоколе 37-Б под рубрикой "Корзина для бумаг у письменного стола".

Таким образом, корзина для бумаг была тщательно опустошена, а ее содержимое переложено в особый пронумерованный пластиковый мешок, который затем был открыт персоналом, изучавшим конфискованное, и им же описан. Там содержалось столько-то и столько-то скомканных страниц текста такого-то и такого-то содержания, четыре скомканные пачки от сигарет такой-то и такой-то марки, остатки заточенных карандашей, обертки от шоколада марки "Баунти", два яблочных огрызка, старая цветная лента от пишущей машинки фирмы "Фасит" и так далее от номера 537 до 589.

Так что совершенно немыслимо, чтобы персонал, опустошая корзину, упустил из виду какую-нибудь малость, которая лежала бы на дне. Кроме того, Аппельтофт поговорил с двумя сотрудниками, которые занимались самой корзиной и упаковкой материалов в мешки. Они очень хорошо помнили, как один держал, а другой перекладывал из одного в другой - так они поступали всегда, и это "само собой разумелось". Ничто не могло застрять на дне.

Хедлюнда не очень удивило, когда на допросе его обвинили в соучастии в убийстве. Он просто, как и обычно, отказался отвечать на вопросы в отсутствие адвоката.

Аппельтофт долго колебался, прежде чем позвонить "звезде" адвокатуры и попросить его прибыть в тюрьму предварительного следствия, чтобы можно было провести краткий допрос с включенным магнитофоном или без, все равно. Правда, дело было накануне Сочельника, но зато это было важно да и времени заняло бы немного, и, вероятнее всего, это пойдет на благо подозреваемого. Имелись некоторые признаки того, что "русская амуниция" попала в его квартиру последомашнего обыска и его задержания.

Аппельтофт испытывал чувство отвращения, когда ему пришлось рассказывать об этом адвокату. Но справедливость должна восторжествовать, если даже она и горька на вкус. Сказанное адвокату произвело нужный эффект, и уже через двадцать минут он был на месте, и теперь они все трое сидели в зале для заседаний, окна которого не выходили на тюрьму Крунуберг. В своем портфеле Аппельтофт принес книгу и два маленьких пластиковых мешочка с шестнадцатью патронами и фрагментами разрезанных листов "Путешествия Гулливера".

Аппельтофт разложил предметы на пустом столе. Он сидел напротив неприятного ему молодого поклонника терроризма и столь же неприятного знатока-адвоката. Адвокат демонстративно выложил на стол магнитофон, включил его, кивнул своему клиенту и откинулся назад, а руки сложил крест-накрест.

- М-м, - сказал Аппельтофт скованно и нервно, - Хедлюнд, я предполагаю, что у тебя уже есть определенный ответ вот на это, - и показал на патроны. - Значит, ты отрицаешь, что это твои патроны, так, да?!

- Это вы подложили их туда. Наверное, именно так все делается при этой "прекрасной буржуазной демократии", - ответил поклонник терроризма.

- Нет, это не о нас. Но вопрос в другом: как это попало на твою книжную полку?

- Не я должен отвечать на этот вопрос.

- Вполне возможно, что не ты. Но я просто хочу знать, может быть, у тебя есть какая-нибудь идея или предположение, как это все туда попало.

- Вряд ли моему клиенту стоит заниматься расследованием для полиции безопасности, - прервал адвокат.

Аппельтофт решил сначала взять себя в руки, а потом уже отвечать.

- Конечно, нет, - сказал он спокойно, полностью контролируя себя. - Но у нас есть повод думать, что этот товар попал туда уже после первого домашнего обыска. Вопрос в таком случае в следующем: не можете ли вы подсказать нам, что могло произойти?

- Да, - сказал поклонник терроризма. - У меня есть точка зрения на это. Если не принимать во внимание то, что у меня нет русского пистолета, что я вообще не умею обращаться с подобным оружием, то речь может идти о книге.

- А что с книгой? - нетерпеливо спросил Аппельтофт.

- Если бы я стал резать одну из своих книг, чтобы спрятать патроны, то я бы, черт возьми, не стал резать библиографический раритет. Эта книга стоит от 200 до 250 фунтов. Но ваши павианы, конечно же, не знали, что они резали. Я потребую возмещения ущерба, вот так и знайте, черт возьми!

Аппельтофт задумался, ему было не по себе оттого, что эти двое, напротив, напряженно смотрят на него, а магнитофон адвоката продолжает крутиться.

- Да, - сказал он наконец, - это, наверное, не глупая идея. Вопрос, от кого вы будете требовать возмещения.

- Это не такой уж сложный вопрос, - сказал адвокат, - поскольку полиция несет ответственность за опечатывание после обыска. Но я хочу спросить: что заставило вас полагать, что мой клиент не несет ответственности за это?

Аппельтофт был в нерешительности. Потом, не сказав ни слова, показал на магнитофон. Адвокат удивился, но решительно выключил магнитофон, демонстративно вытащил кассету и с шумом положил ее на стол.

- В протоколе 37-Б описано содержимое корзины для бумаг во время домашнего обыска. В нем есть полный список предметов, но нет никаких указаний на вырезанные из книги страницы. Значит, они появились после обыска, - сказал Аппельтофт тихо и горько, отводя при этом взгляд в сторону.

Не его это работа - выступать адвокатом или защищать сочувствующего террористам, и прокурор, возможно, был бы не в восторге от сказанного. Но справедливость должна восторжествовать, и Аппельтофт не из тех, кто подложил фальшивый материал для доказательств. А он был полностью убежден, что случилось неслыханное.

В рождественскую полуночную мессу в Бетлехеме тысячи христиан толпились перед церковью Рождества Христова. Бетлехем - невзрачный палестинский городок, в основном христианский, естественно, "совсем христианским" становится в Сочельник, как и та часть населения, которая продает по несколько пластиковых фигурок маленького Иисуса в яслях, окруженного пастухами или без них.

Было сыро и холодно, но без дождя. Небольшая группа туристов из "Ансгар тур" не вместилась в саму церковь, им удалось получить место лишь под крышей уличного кафе с двумя экранами прямой трансляции, откуда можно было наблюдать за службой, слушая перевод руководителя группы. Они уже побывали на "Лугу Пастухов", где, по преданию, на последних снизошла благая весть. Там туристы видели настоящих палестинских пастухов с посохами, овцами и сфотографировали их за небольшую плату.

Фру Эйвур Бергтрен оставалась с небольшой группой в гостинице и смотрела все это по телевидению, дабы не проводить полночи на улице. Туристы были крайне разочарованы, узнав, что им не найдется места в церкви, все было отдано христианским знаменитостям.

Когда Карл почувствовал, что осталось около получаса до окончания службы, он с невозмутимым видом поднялся со своего места в глубине кафе и отправился в туалет, чтобы с этого начать свое исчезновение. Из захваченной с собой сумки он вытащил джинсы, свитер и большую зеленую куртку полувоенного образца, которую все мужчины и большинство женщин до пенсионного возраста носят в Израиле почти весь год, и быстро переоделся. Потом через кухню, где несколько палестинцев играли в карты, вышел на параллельную улицу. С площади по другую сторону квартала из громкоговорителей слышалось пение псалмов. Он спустился по улице и свернул в холмистый район с узкими переулками; Карл тщательно изучил карту Бетлехема и был уверен, что сможет тут ориентироваться.

Карл почувствовал, что его забирает азарт, улучшается настроение. Сейчас, когда он был один "на поле боя" и мог действовать по хорошо усвоенным правилам, его противником были не какие-то там чекисты, а лучшая в мире служба безопасности, да еще у себя дома, и он либо попадет в западню, либо раздобудет действительно важную информацию.

Наконец-то начались настоящие действия в реальных условиях, где можно проверить работу всей системы.

Улицы и закоулки в этой части Бетлехема были тихие и пустынные, и народу встречалось так мало, что он довольно быстро понял: слежки за ним нет.

Он пересек эту часть города, обогнул большую площадь и направился на место стоянки туристических автобусов, маршрутных и обычных такси. Оставалось не менее двадцати минут до того, как поток туристов хлынет сюда после окончания службы в церкви. Он быстро нашел автобус с табличкой "Ансгар тур" на переднем стекле.

Шофер сидел рядом с местом водителя, читал и слушал восточную музыку. Карл постучал в окно и передал ему письмо для руководителя группы, где объяснял, что отделяется от группы, чтобы побыть в одиночестве и подумать несколько дней, но перед отъездом домой он даст о себе знать (совершенно не нужно, чтобы о нем заявляли в полицию как о пропавшем пилигриме). Шоферу же он несколькими жестами объяснил, что Иисус Христос не может быть из пластмассы и что он не предмет торговли. Затем уверенно зашагал прочь. Шофер пожал плечами, засунул письмо во внутренний карман пиджака и вновь включил музыку.

Карл взял такси и отправился в Иерусалим. В это время суток горная дорога была почти пуста. Навстречу попалось всего несколько машин, так они и доехали в одиночестве. Он назвал адрес в центре еврейской части города.

В двух кварталах от места, где он вышел из такси, было ночное кафе - так сообщалось в брошюре для туристов, в него Карл и зашел. Он купил себе несколько английских газет, заказал некрепкий кофе с молоком, патокой и хумус с небольшим кусочком хлеба, нашел укромный уголок и просидел там несколько часов, читая газеты; в конце концов он почувствовал, что слишком засиделся. Но им никто особенно не интересовался. В кафе расположились группками главным образом молодые израильтяне, похоже, толковавшие о политике. Если кто и бросал беглый взгляд в его сторону, то газеты на английском языке сразу позволяли распознать в нем иностранца, а это отбивало охоту говорить с ним о политике или футболе.

Он вышел из кафе почти затемно, но вот-вот должно было рассвести. Он спустился через еврейскую часть города, продолжил путь вниз с холма к освещенной старой городской стене и вошел через ворота Яффа. Переулки были мокрыми от дождя и совершенно безлюдными, жалюзи магазинов из гофрированной жести опущены. Сейчас казалось, что это вымерший город, хотя днем здесь шум и толчея.

Минут десять потребовалось ему, чтобы пройти через весь город и выйти из него с другой стороны, поблизости от храма. Здесь он пошел вниз к Гефсиманскому саду. Там в долине, в небольшом домике, как утверждалось, находилась могила Марии Магдалины. От нее он стал подниматься по Масличной горе. Пройдя с четверть часа среди кустов и деревьев, он подошел к месту, которое и было оливковой рощей.

Он открыл сумку и достал из нее плащ, расстелил его и сел, прислонившись спиной к оливковому дереву. Никто не мог пройти вблизи незамеченным, но рядом не было ни души, а вид был великолепен.

Под ним расстилался классический Иерусалим. Большой золотистый купол мечети Омара, меньший серебряный купол мечети Аль-Акса, ротонда "Гроба Господня", городская стена и часть построек, которые ему не удалось определить, выделялись лишь световыми пятнами. Именно этот пейзаж был целью почти семидесятилетней войны, именно этот вид был ядром раздоров, державших Ближний Восток в постоянной напряженности. Иерусалим - город, который, как евреи сейчас утверждали, они завоевали навсегда. Аль-Куц - столь же священный город, который мусульмане клялись отобрать. Отсюда война мириадами грубых и тонких нитей расползалась по миру, и одна из этих нитей перехлестнула некоего интенданта полиции Фолькессона в Стокгольме, что привело к убийству. Мечеть Омара там, внизу, была построена примерно через шестьсот лет после того, как римляне разрушили еврейский храм и сослали несколько десятков тысяч восставших в другие римские провинции, чтобы наконец-то прекратить скандалы в еврейских колониях. Эти десятки тысяч сосланных, которые, согласно легендам, постоянно повторяли молитву и приветствие "на следующий год в Иерусалиме", впоследствии завоевали страну и изгнали еще большее количество палестинцев, а они, в свою очередь, должны посвятить ближайшие сотни лет повторению победы Салах ад-Дина над городом крестоносцев.

Где-то там, внизу, в слабо освещенной еврейской части города или в темноте под куполами его арабской части, возможно, находился убийца, которого искал Карл Густав Гильберт Хамильтон, лейтенант запаса шведского флота.

Причудливое стечение обстоятельств, нелепая миссия. Он поплотнее закутался в толстую военную куртку и забылся, сидел, просто разглядывая огни и прислушиваясь к тишине, у того места на Масличной горе, где, как ему внезапно пришло в голову, некогда Иисус, возможно, провел свою последнюю ночь, перед тем как спуститься в город, чтобы умереть. Время тянулось медленно, как на охоте.

Вскоре после восхода солнца он поднялся, достал бритву и занялся утренним туалетом. Потом быстро спустился с горы и всего за четверть часа прошел новые городские районы, которыми израильтяне окружили арабский центр города. Строительство все еще продолжалось, везде валялись груды арматуры, остатки стройматериалов, блоки из пористого бетона, доски, ржавые машины или части к ним, разбитые плиты, которые используются для фундамента домов.

Он вошел в новую часть арабского городского квартала, отыскал кафе на улице Салах ад-Дина, выпил кофе и съел парочку арабских пирожных. Потом попросил мальчика-подростка поймать такси, сунув ему долларовую бумажку. У него оставалось сорок шесть минут до отправления автобуса на Беэр-Шева и Эйлат. Он вошел в туалет, почистил зубы и посмотрел на себя в зеркало. Карл ничем особым не отличался от остальных мужчин своего возраста в Иерусалиме, может быть, был чуть выше и светлее, так что мог сойти за американца, еврея или кого угодно.

Когда такси медленно поднималось на холм по дороге из Иерусалима на главную магистраль к Тель-Авиву, ему хорошо было видно, что делалось сзади. Нет, он все еще был уверен, что за ним никто не увязался. Если намерения Шуламит действовать за спиной службы безопасности собственной страны были искренни, если ее не держали под колпаком и не прослушивали телефоны, не ходили за ней по пятам, если все это она по непонятной причине сделала с помощью какой-нибудь израильской организации и если все это хорошо продумано, то тогда... Во всяком случае, на встречу он ехал один, без хвоста.

Когда они подкатили к автобусной станции у поворота на юго-запад к Кирият-Гат, он попросил таксиста проехать немного дальше, а сам быстро оглядел тех немногих, кто ждал автобуса. Он остановил машину через километр, расплатился, подождал, пока такси развернулось и исчезло из виду. Потом пошел назад к остановке; когда из такси выходят на автобусной остановке, это только привлекает внимание.

Он ждал с четверть часа, за это время прошли два автобуса, оба на Тель-Авив. Только он и пожилая женщина с двумя детьми оставались на остановке, когда подошел нужный автобус. И тут он весь подобрался, почувствовав, что начинает нервничать.

Войдя в автобус, он не оглянулся, решив, что инициативу должна взять на себя Шуламит. Это позволит ему быстро сориентироваться. Как он мог быть уверенным, что она все еще считает его "любовью своей жизни"? Уплатив за поездку и пройдя на две трети заполненный автобус, он понял, что в салоне ее не было. Он не очень расстроился. Шуламит по многим причинам могла сделать именно так. Единственно возможное решение - продолжить путь до Эйлат и, если там ничего не случится, попытаться позвонить ей вновь. Он сел на одно из двух пустых мест сзади рядом с пожилым палестинцем, державшим две клетки с живыми курами, откинулся на спинку и спокойно заснул, ибо сделал все, как нужно, и пока еще не мог влиять на происходящее. Он проспал, очевидно, часа два, по крайней мере так ему показалось, когда он проснулся на остановке, где было шумнее обычного. Его сосед - палестинец - под ругань окружающих и кудахтанье кур выбрался из автобуса, как и большинство арабов. Посмотрев в окно, Карл увидел вывеску на трех языках, сообщавшую, что они приехали в Беэр-Шева. И тут среди пассажиров, входивших в автобус, он заметил Шуламит Ханегби. На ней была зеленая куртка, через левое плечо висел автомат "узи", в руке большая зеленая военная сумка.

Карл закрыл глаза и притворился спящим, так что ей пришлось "разбудить его" и самой начать разговор, который не потребовал от него ни слишком большого оживления, ни нарочитого равнодушия.

С закрытыми глазами он попытался, хотя слишком поздно для оценки ситуации, представить, как выглядели остальные вошедшие в автобус. Но решил, что не успел заметить чего-либо необычного, и не стал открывать глаза.

Он почувствовал, как она подошла и медленно поставила свою сумку рядом с ним. Но вместо того, чтобы засунуть свой и его багаж на верхнюю полку, она крепко обняла его, потрясла и поцеловала с наигранной страстью как раз в тот момент, когда он открыл глаза. Он подумал: так это должно выглядеть в фильмах - поцелуй, казавшийся совершенно искренним, на самом деле был лишь игрой.

Когда их губы медленно разомкнулись, он вопросительно посмотрел на нее, а она молча приложила палец к его губам.

- О, наконец-то, Чарли, - сказала она по-английски, не громко, но и не тихо. - Я с ума сходила без тебя. Как твои родственники?

- Well, нормально. А твои?

- Семейные проблемы, понимаешь, Чарли? Папа не хотел, чтобы мы встречались, вот так-то.

Она развернула небольшой листок бумаги и незаметно положила ему на колени. Там было написано: "Влюбленная пара едет в Эйлат. Разговор потом".

- Наконец-то мы вместе, так что забудем все остальное, - сказал Карл и кивнул в сторону записки. Автобус тронулся. По радио в салоне началась трансляция новостей. Сообщалось о событиях последних суток, в которых Карл ничего не понял, кроме того, что слово "террористы" повторялось без конца.

- Случилось что-нибудь? - спросил он, жестом указывая на громкоговоритель.

- Да, а ты не слышал? - ответила она. - В Бетлехеме была большая террористическая акция ночью, сразу же после рождественской мессы.

- А что произошло? - спросил он, похолодев.

- Бомбы. Взорвались две бомбы, когда народ выходил с мессы. У христиан в это время года рождественская месса. Четыре-пять убитых и дюжина раненых.

- Вот это нехорошо, - сказал Карл, искренне обеспокоенный различными предположениями в связи с его собственным "исчезновением" и возможными недоразумениями из-за этого, - действительно нехорошо. Виновных задержали? Палестинцы, конечно?

- А-а, обычная история, несколько арестованных, но сразу не скажут, подробности будут известны через какое-то время, хотя радио Бейрута уже сообщило, кто виноват или кто ответствен за эту акцию.

Карл искоса разглядывал ее, а в голове вертелись вопросы. Основной - причина их встречи, а потом - почему она взяла с собой автомат и означают ли три толстые латунные полоски на плечах, что она капитан, а не сержант - ему, как лейтенанту и любовнику, право же, следовало бы знать. И если они действительно на пути в Эйлат, почему она ведет себя так, будто их могут подслушивать, хотя как это технически и практически осуществимо? Она ему явно нравилась. Надо найти нейтральную тему для разговора, чтобы оставшиеся часы провести с пользой и удовольствием.

- Я, собственно, слишком мало знаю о твоей семье. Когда мы вместе, мы думаем лишь друг о друге. Не расскажешь ли немного о них, чтобы я понял их лучше? - попросил он.

Она улыбнулась: это прекрасная идея, а то она действительно не успела ничего толком рассказать, а ему следовало бы побольше знать о них, чтобы лучше понять все.

Ландшафт начал меняться. Они, без сомнения, приближались к пустыне, становилось теплее, и им захотелось снять с себя зеленые военные куртки.

Шуламит Ханегби была сабра, урожденная израильтянка во втором поколении. Ее дед приехал сюда из польского, а тогда еще российского, города Пинска до первой мировой войны. Он принадлежал к поколению пионеров - создателей кибуцев, к первым идеалистам, собиравшимся построить еврейское социалистическое общество в Палестине. Его звали Ледерман, но потом он взял себе еврейское имя Хаим Ханегби, что значило "жизнь в пустыне" - именно то, чего он и хотел.

Ханегби женился на русской, которая приехала сюда в 1924 году, у них было три сына. Но уже юношей старший ушел, стал правым, бросив социал-демократическое движение "Мапай" за кибуцы в Галилее, переехал в Тель-Авив, ударился в бизнес и попал в одну политическую группу вместе с Менахемом Бегином. Годы второй мировой войны, вплоть до освободительной войны 1947 - 1948 годов, сделали братьев чуть ли не смертельными врагами, два младших были в Хаганах, а старший - в террористической лиге Бегина "Иргун цвай леуми". Младший дядя Шуламит остался в Хаганах ставшей "Захал" - регулярной армией Израиля. Последние десять лет он был главным шефом военной разведки.

Ее отец женился в 1946 году на полячке, приехавшей с семьей из лагеря для интернированных на Кипре на развалившемся судне, которое сионисты использовали для прорыва британской блокады против еврейской иммиграции в Палестину.

Один из двух братьев Шуламит был убит во время палестинской атаки в секторе Газа девять лет назад, его только сделали офицером и ему оставалось служить в армии всего два дня. Палестинская молодежь забросала его танк с крыши дома ручными гранатами. Потом был взорван весь квартал, буквально стерт с лица земли, взяли лишь одного виновного - и то это была девочка-подросток. Полагали, кстати, что ее единомышленниками тоже были девочки, но она никого не выдала во время допросов, хотя эти допросы были отнюдь не из приятных. Ее осудили на восемьдесят лет тюремного заключения.

Карл подумал о Муне, которую он встретил в Бейруте. Теоретически она могла быть одной из этих сбежавших федаинок. Но трагедия в семье Шуламит этим не кончилась. Она сама стала вдовой - кстати, она просит прощения, что не рассказала ему об этом раньше. Муж ее умер сразу после того, как они поженились. Во время похода на Ливан в 1973 году. Сейчас ее сын как раз пошел в школу, вот почему ей было трудно приехать.

Родственники ее разделились на две политические фракции. И все ашкенази и сефарды в первом или втором поколении, как и она сама, и, кроме того, с этническим началом и тем историко-политическим фоном, который повлиял на судьбы Израиля. У нее были родственники и в политическом истэблишменте, и в профсоюзном движении "Хистрадрут", имевшем больший вес, чем политические партии, и, конечно же, в руководстве министерства обороны страны. Но противоречия между ними были очень жесткими. Крайне правые среди родственников (у дяди из лиги "Иргун" семеро детей от двух браков) предпочитали, как и сама Шуламит, линию традиционалистов: пока арабы не исчезнут, по крайней мере в ближайших районах, - война, война и еще раз война, ни пяди "освобожденной" земли ценой предательства и так далее.

И все же эта линия была чревата экономической катастрофой, постоянно усиливающейся эмиграцией и уменьшающейся иммиграцией и даже потерей в полутора проигранных войнах с Ливаном многих тысяч израильтян и только одним-единственным выигрышем - приобретением новых фанатичных врагов Израиля в Ливане. Фактически лига Бегина достигла почти невозможного - ей удалось отступить к Ливану и, кроме того, войти в альянс или по крайней мере установить вооруженный нейтралитет с бывшими смертельными врагами из числа правых ливанских христиан. Если сторонники Бегина и продолжали эту отчаянную политику в международных отношениях, в экономике и в некоторых отделах службы безопасности - она незаметно подчеркнула последнее, - все равно это тянуло Израиль в тартарары.

Таковы были противоречия в ее семье в то время. Это давало Карлу возможность лучше понять, как тесно она связана с Израилем и как ей было бы трудно выйти замуж и покинуть эту страну.

- Это неважно. Ведь мы, во всяком случае сейчас, здесь вместе, - наигранно утешал ее Карл, намекая на трудности супружеской жизни, хотя и не совсем понимал смысл их "игры".

Автобус катил между полуразрушившимися горами к равнине у Красного моря. Она рассказывала долго и подробно, а он старался выудить из ее монолога мотивы предостережения Акселя Фолькессона от, возможно, планируемой операции "правых сил" в израильской службе безопасности. Неужели все так просто? Но не передавать же военную информацию иностранной державе лишь потому, что не согласен с причинами ее возникновения?

- Я не совсем уверен, что понимаю все то, о чем ты рассказываешь, я имею в виду нас двоих. Ну ладно, рассказывай дальше, - сказал он, взял ее за руку и по-дружески несколько раз пожал ее. Она улыбнулась и убрала руку.

Эйлат - небольшое и еще плохо обжитое селение, примерно такое, как Карл и предполагал. Масса недостроенных домов, строительные площадки, груды цемента и арматурного железа и тут же симпатичные гостиницы, как на цветных картинках, но с дверными ручками, отваливающимися при прикосновении к ним, и с нерегулярно поступающей в номера водой.

Было около 25 градусов тепла - настоящий шведский купальный сезон. Выйдя из автобуса и собрав вещи, они сняли с себя свитеры и пошли к воде. Как и везде в Израиле, здесь было много молодежи.

Шуламит объяснила, что их гостиница в полутора километрах от египетской границы и что им стоило бы "поймать" машину. Но Карл остановил такси, хотя она и заверяла, что в Израиле всегда подвозят, когда "голосуют". Раньше, служа на флоте, Карл тоже поступал так, но в Калифорнии он убедился, что "голосующий" напрасно пытается решить свои проблемы.

Они ехали мимо Старой гавани, совсем рядом с зелено-голубым металлического оттенка Красным морем, всего в нескольких километрах от берега Саудовской Аравии.

Гостиница была белой, в лифте играли "муцак", словом, ничего необычного. Поднявшись в номер, Шуламит приложила к губам указательный палец: мол, не говори лишнего - и затем громко спросила, займутся ли они "любовью" сразу или сначала поедят и, вообще, что они будут делать потом. Карл колебался и предоставил ей право выбора, а она предложила "заняться любовью" на берегу. А потом они могли бы взять напрокат акваланги, если, конечно, он знает, что с ними делать, или просто поплавать. На берегу хорошо было бы и поесть.

В гостинице можно взять напрокат машину. И вот они уже в небольшой золотистой японской машине с израильской рекламой на приспущенной шторке направляются в сторону Египта. Пограничная станция Таба в километре от гостиницы, их паспорта даже не раскрывали, ленивым жестом разрешив проезд.

Место, куда они направлялись, называлось Коралловый остров. Это купальня с рестораном обычного израильского типа посреди небольшого острова с довольно хорошо сохранившимися руинами замка времен крестоносцев.

Они зашли в симпатичную хижину с соломенной крышей, заказали рыбу-гриль и кока-колу, которую против своей воли Карл все же научился пить в США. Во время еды они все еще продолжали болтать ни о чем, листая брошюру, чтобы найти там Коралловый остров, и, к своей радости, нашли его, а к нему текст: "Коралловый остров, выступающий из залива, почти полностью покрыт хорошо сохранившимися руинами крепости крестоносцев, разрушенной магометанами, но заново отстроенной мамлюками и арабами". Карл иронично прочел этот текст вслух, а потом сказал Шуламит:

- Ax, какие ужасные магометане! Разрушили крепость крестоносцев, но это не так уж странно, ведь они захватчики. А потом, позднее, вновь восстановили ее, и это тоже не так уж странно, ведь израильское государство в этом тексте дружески называет их мамлюками и арабами. Не так ли вы вообще поступаете здесь, в этих краях, вы все?

Она оставила его шутку без внимания, уперлась взглядом своих синих глаз в его глаза и задала вопрос, за возможность не отвечать на который Карл отдал бы очень много:

- Ты за нас или против нас, Карл?

Он вспомнил Муну из Бейрута, Муну, которая могла быть одной из тех, кто убил молодого офицера - брата Шуламит, и он интуитивно понял, что надо поступить так же, как и в разговоре с Муной.

- Ты хочешь дипломатичный или честный ответ?

- Сначала дипломатичный, потом посмотрим.

- У тебя и твоей семьи есть один шанс на будущее. Ты и подобные тебе здесь - дома, это знают даже палестинцы, но это и их страна, они здесь тоже дома.

- Этот ответ не очень впечатляющий, с этим я и сама согласна. Ну а если мы послушаем честный ответ?

- А не можем мы послушать его чуть позже... после разговора о наших личных отношениях?

- Нет.

- Тогда у меня будет искушение солгать, поскольку я хочу тебя.

- Попробуй обмануть меня, тогда посмотрим. Итак, честный ответ?

- Я поддерживаю палестинцев. Я был в движении солидарности с Палестиной, когда был студентом, и не раскаиваюсь.

- Хорошо.

- А что хорошо?

- Не все хорошо, я думаю. Но хорошо, что ты действительно дал мне честный ответ. Уединимся, дорогой?

Они переоделись в купальные костюмы, взяли напрокат несколько полотенец и тонкие матрацы из рогожки, купили немного крема для загара и нашли место у воды вдали от остальных. Они легли лицом друг к другу и стали целоваться.

- Черт возьми, - пробормотал Карл, - ты действительно верила, что нас могли прослушивать, и почему ты села в автобус только в Беэр-Шева?

- Конечно, не очень-то вероятно, чтобы нас прослушивали. Но я не хотела рисковать, и скоро ты поймешь почему. А поводом к тому, что я села в автобус только в Беэр-Шева, послужило подозрение, что телефон все же прослушивался. На этот случай и был первый автобус куда-то из Иерусалима. А где ты сел в автобус?

- Пару остановок за Иерусалимом, у поворота на Кирият-Гат. Я откололся от группы, с которой прилетел накануне, вернулся в гостиницу и убедился, что меня не преследуют.

- Ты это умеешь?

- Да.

- Во всяком случае, я помоталась по стране, навестила друзей и многих других за сутки до того, как отправиться в Беэр-Шева. Я надеялась, что ты останешься в автобусе, поскольку я просила не пропустить его.

- Но вот мы и здесь. Что такое "план Далет" и от чего ты предостерегала Акселя Фолькессона?

- Вероятно, по крайней мере, чисто теоретически, я совершаю преступление, рассказывая тебе об этом.

- Знаю. Но нас никто не слышит, и ты не признаёшься, а я не допрашиваю тебя. Ради Бога, не говори, что я прилетел в Эйлат в наш Сочельник, чтобы еще раз откушать бараньих котлет.

- Бараньих котлет?

- Да, ведь именно для этого ты получила визитку с моим личным адресом, я ведь сказал, что приглашу тебя на бараньи котлеты.

- Ты сказал сначала "свиные отбивные", - рассмеялась она. Затем наклонилась и, слегка прикоснувшись к нему губами, села, надела темные очки и принялась натирать тело кремом для загара. Одновременно она огляделась по сторонам. Подслушать их не было никакой технической возможности.

- Ты знаешь, что такое "Сайерет Маткал"? - спросила она и легла, сделав ему знак, чтобы он продолжил натирать ей спину кремом, что он и начал делать. Он к тому же получил прекрасную возможность видеть все, что делается вокруг.

- Нет, - сказал он, - не знаю.

- Это спецотдел в парашютных войсках, которым доверяет Моссад, мы называем их на сленге "парни".

- "Мокрые" дела и тому подобное?

- Вот именно. Не только "мокрые" дела, между прочим, превосходно описываемые твоими коллегами на Западе, вот в чем дело. Эти парни делают и много хорошего, это надо признать. А на этот раз в Стокгольм прибыли четыре таких парня одновременно, среди них один из старых друзей моего правоэкстремистского дядюшки, которого зовут Арон Замир. Ты слышал о нем что-нибудь?

- Да, отделение "Божья месть", специалисты по убийству арабов в Европе. Они-то и ставят в трудное положение палестинцев-интеллектуалов.

- Ты читал или уже знаешь?

- Нет, просто имею некоторое представление. Мы засадили четырех невинных, я больше не верю в их причастность к этому делу, но они рискуют сесть надолго. Кроме того, руководство нашей организации собирается выдворить целую группу палестинских беженцев, которые, очевидно, не имеют никакого отношения к "плану Далет". Но вернемся к делу.

- Я знаю, кое-что писалось в газетах о том, что пропалестинские экстремисты и террористы схвачены за убийство Акселя.

- Ты знала его?

- Да так, немного.

- О чем ты его предупреждала?

- О дяде Ароне и его "плане Далет". За несколько дней до нашей встречи я получила два сообщения. Одно касалось оплаты дядей Ароном тяжелой дипломатической посылки. Судя по всему, речь шла об оружии. Одновременно мне сообщили, что в Стокгольм направлена группа четырех из "Сайерет Маткал" и что они снабжены паспортами различных стран и национальностей. В случае непредвиденных обстоятельств я должна была помочь им скрыться.

- А "план Далет"?

- Я встретилась с дядей Ароном. Он давным-давно - я еще была девчонкой - начал уговаривать меня согласиться с его мнением, что мы в семье - хнычущие либералы и наивные "мапайники". Однажды за ленчем он сказал мне, что разработал крупную операцию под названием "план Далет" и что "Божья месть" вновь активизируется. Операция касается именно Скандинавии, ведь в "ад" они попали именно там в последний раз.

- Лиллехаммер в Норвегии. И все потому, что они впутали в эту операцию слишком много любителей.

- Да, это так; и если сейчас все четверо "парней" собрались вместе, значит, они не хотели повторить ошибку.

- А какова была цель на этот раз?

- Этого я не знаю.

- Глупости. Если бы ты не знала цели, то ты бы не чувствовала себя "политически возмущенной". Они, наверное, думали, что нашли законспирированную террористическую группу или что-то в этом роде.

- Тогда я бы знала. Ведь я являюсь, или была по крайней мере, офицером безопасности. Если бы в Стокгольме и была такая группа, мы бы знали об этом.

- Вот ты и отправилась к Акселю Фолькессону и предупредила его о том, чего сама не знала? Что-то не сходится.

Карл перестал растирать ее и лег рядом, чтобы видеть ее глаза. Он осторожно приподнял ее очки, и она не протестовала. Но все же решила потянуть время способом, обычно раздражающим некурящих: достала пачку сигарет, потом поискала зажигалку и, наконец, закурила, сделала несколько затяжек, и только потом продолжила рассказ.

Итак, она была офицером безопасности. Значит, знала, что никаких неожиданных тактических целен у только что прибывшей в Стокгольм террористической группы не было. Следовательно, вопрос стоял о стратегической цели, то есть цели, существовавшей в Стокгольме перманентно.

А всякая стратегическая арабская цель в Стокгольме была для нее политически неприемлема. Важно было, что Карл это действительно понял. Дело не в том, что у нее были моральные возражения против самой военной операции - среди выросших в Израиле таких не было. Но одно дело - убить, например, в Бейруте: если операция не удастся, это еще не значит, что будет нанесен непоправимый удар по Израилю, его дипломатическим связям и положению в мире. Но неудачная операция в Стокгольме обернулась бы настоящей катастрофой.

Сколь бы ни был благоприятен климат для оперативной работы в Стокгольме - шведская служба безопасности не относится к врагам Израиля, - все равно всегда существует риск просчета. Политический ущерб от подобного провала мог быть в сотни раз большим, чем частный триумф для всех в "Божьей мести" от удачной операции.

Карл сел и начал рассматривать руины крепости крестоносцев в двухстах метрах от них. Он попытался представить себе, как младший офицер западной службы безопасности мог бы по собственной инициативе предостеречь противника. По нему, должно быть, было заметно, что он сомневался и не очень верил в то, что слышал. Шуламит погасила сигарету о песок и ждала его следующего вопроса.

- Когда ты говоришь "должна быть перманентная стратегическая цель", что это значит конкретно? - спросил он и, протянув ей крем, лег на живот, повернув голову в сторону замка крестоносцев.

- Например, арабское посольство, - сказала она и выдавила холодную струю крема на его спину. - Это могло выглядеть вполне арабской работой, вероятнее всего, палестинской, такой метод был обычным в предшествующие годы. Итак, та или иная фракция бьет, например, по посольству Ливана. Между прочим, цель эта легкая. Один охранник за пределами посольства, молодые студенты университета без какого-либо военного или политического образования - "представители народа", ты же знаешь. Затем где-нибудь мифический палестинский бюллетень о том, что "предатель Каддафи должен быть наказан", и на неделю ад с трескотней, ведь и Каддафи прислал свои более или менее топорные "патрули мести". Но могла бы быть и контора ООП: одна палестинская фракция нападает на другую и так далее. Или, если хочешь более изощренно, посольство Египта и его туристическое бюро, поскольку именно Египет вышел из борьбы против сионизма. Что-то в этом роде.

- Значит, цель должна быть арабской?

- Да.

- Почему? Почему бы, например, этим палестинским террористам не ударить по США, тоже было бы логично?

- Да, но если бы это вышло наружу - такое бывало, по крайней мере внутри семьи разведорганизаций, а значит, дошло бы и до американцев и стало бы известно "Вашингтон пост" или "Ньюсуик", - разразился бы жуткий скандал, который ударил бы и по военным властям Израиля.

- А можно предположить шведскую цель?

- Да, если она имеет явную связь с палестинским терроризмом, но в таком случае не настолько шикарную, как данное убийство, Арон не задумал бы такого.

- Убить шведского офицера безопасности - цель вполне шведская и достаточно интересная. Кроме того, так и случилось.

- Это не входило в планы, я этого не могу себе представить.

- Почему не можешь?

- Потому что, так или иначе, моя ошибка, что Аксель Фолькессон умер.

Она зажгла новую сигарету. Карл не мог понять, как она могла лежать и курить в эту изнуряющую жару.

Они лежали перед замком крестоносцев, и струйка дыма от ее сигареты без всяких препятствий поднималась прямо вверх и лишь потом расщеплялась незаметным бризом. Карл обливался потом и не только от жары, но и от нервного возбуждения.

Шуламит рассказывала спокойно и методично, как, по ее мнению, все складывалось. Она предупредила Акселя Фолькессона об Ароне Замире и о некоем "плане Далет", содержания которого не знала. Они обсуждали вопрос у нее дома, да, они встречались охотнее там, чем просто в городе, где их могли увидеть, - в их обязанности входило встречаться время от времени. Они рассуждали так же, как сейчас она и Карл, и она намекнула ему, как встретиться с Ароном Замиром и под каким именем он обычно ездит (бизнесмен с австрийским паспортом на имя Абрахама Мендельсона). Идея заключалась в том, что Фолькессон просто поговорит с ним и скажет все как есть: шведский офицер службы безопасности знает о предстоящей операции, но не желает больше знать об этих глупостях. Так что лучше уж упаковать вещички и незаметно уехать домой, на этом можно было бы и расстаться друзьями.

- Нет, - возразил Карл, - что-то не сходится. Как, черт возьми, он мог прознать об этом, да и если бы наша организация согласилась на такую встречу и он рассказал бы об этомтвоему дядюшке, то вряд ли тот стал бы убивать его.

- Это-то и печально. Я взяла с него слово, что он скажет: он один знает обо всем и гарантирует, что ничего и никому не станет известно. Понимаешь, что это означало?

- Думаю, да, - сказал Карл, начиная понимать.

Он попытался представить себе такую картину. Интендант полиции Аксель Фолькессон условливается о встрече и говорит, что это очень важно, возможно, прямо называет "план Далет", потом встречает шефа израильской операции. Они немного болтают о том о сем, а машина идет в сторону Юргордена. Возможно, Фолькессон направил туда машину случайно, но возможно, что израильтянин просил его ехать куда-нибудь, где они могли бы поговорить спокойно и где никто не видел бы их. В Юргордене Фолькессон останавливает машину и начинает рассуждать. Он говорит, что знает о готовящейся операции. Он говорит, что здесь, в Швеции, никто не желает о ней знать, но что, если группа тайно вернется туда, откуда приехала, ничего не будет.

Израильтянин должен был бы выжать из Фолькессона следующие сведения:

1) откуда, черт возьми, Фолькессон знает об этом?

2) какие у Израиля гарантии, что не будет никакого шума?

3) сколько человек в шведской полиции знают об этом и действует ли Фолькессон самостоятельно или по приказу Нэслюнда?

Фолькессон делает следующую роковую ошибку. Сначала он, понятно, говорит, что не хочет лишиться доверия своего "источника", но что "источник", естественно, израильский, как же иначе он мог быть уверен в нем?

Затем он дает слово чести или что-то в этом роде: мол, ничего "не просочится", - а затем, чтобы действительно убедить в этом, добавляет, что он один во всем отделе безопасности знает все и что никто не имеет об этом ни малейшего представления.

Он - швед. Кроме того, шведский полицейский, к тому же начальник. Он и представить себе не может, на какой риск идет, сообщая израильскому "патрулю смерти", что он один-единственный, знающий об их планах. Вот почему он и умирает.

Карл машинально кивнул.

- Значит, Фолькессон рассказал, что был единственным во всем нашем отделе, кто знал об этом деле?

- Да, так, должно быть, и было, - согласилась она и, глядя куда-то в сторону, быстро начертила указательным пальцем на песке несколько кругов.

- Воинственный же у тебя дядя!

- Я не верю, что это сделал он сам.

- Почему не веришь?

- Он генерал, израильский генерал. Думаю, что это дело рук шефа самой операции. Во всяком случае, кого-то, кто имеет право принимать решение и самостоятельно проводить его.

- Кто этот шеф операции?

- Его зовут Элазар, но это не настоящее имя. Он очень известный человек в Израиле, по крайней мере в наших кругах. Один из лучших у нас.

- Один из лучших убийц, из тех, кто стреляет невооруженным шведам прямо в глаз?

- В том числе. Но и во многом другом.

- Ты знаешь еще что-нибудь о нем: звание, внешний вид, возраст и так далее?

- Ему около сорока, он необычайно высокий для израильтянина, крепко сложенный, похож на араба - усы и все остальное, но все же ашкенази. Вероятно, он подполковник или что-то в этом роде. Я встречалась с ним, но это было давно.

- Ты не знаешь других его имен, под которыми он разъезжает?

- Нет.

- Все же я не понимаю двух вещей.

- Ну говори.

- Во-первых, я не понимаю, почему тебя не отдали под военный трибунал, если у вас есть такой. Во-вторых, я не понимаю, зачем ты предпринимаешь такие рискованные шаги.

- Это легко объяснить. Но, может, сначала выкупаемся?

- Лучше не надо.

Она пыталась выиграть время, села, подтянула колени под подбородок, а потом, глядя на воду, стала рассказывать - и оба они больше не озирались по сторонам. Она вновь попыталась объяснить ему политическую структуру Израиля. Ее семья принадлежала к прослойке, которую называют высшим классом. Уже по этой причине невозможно предпринимать официальные репрессии против нее, ибо стало бы известно, что она предупредила шведского полицейского и тем самым превысила свои полномочия. Шведское управление полиции делало ведь даже официальный запрос в связи с оставленными Фолькессоном записями в дневнике.

Кроме того, была и чисто практическая причина. Суд над евреями в Израиле не может быть тайным. Если бы ее отдали под суд за то, что она сделала, то она, конечно же, стала бы защищаться и взорвалось бы все, урон был бы не только внутриполитическим, не поздоровилось бы всем партиям, но и международным.

И потом, она уже сказала "а". И была причина сказать "б": операция продолжается.

Это не только догадка. Если Элазар или кто-либо другой из команды Арона Замира зашел уже так далеко, что убил шведского полицейского, то уже одно это говорило о том, что они настроены продолжать операцию. Но и это не все. Методы израильской пропаганды против схваченных активистов и палестинцев свидетельствуют о том, что готовится почва для дальнейших шагов.

Но и это тоже не все. Случившееся вызвало жуткий скандал в высших кругах израильской разведки. Короче говоря, ее дядюшка в разведке "Аман" знал, что операция еще не окончена. Еще два отдела Моссада оказали им оперативную поддержку, хотя ей и не известно какую. Но логично предположить, что предусматривалась новая "арабская" операция, связанная с убийством Фолькессона, с тем чтобы покончить с этим неприятным случаем, то есть одним ударом убить несколько зайцев. Иными словами, представлялось, что в ближайшее время должна возникнуть необходимость (для тех, кто мыслит как военный, а не как политик) провести все это.

Карл поднялся на ноги. Он весь взмок, в глазах потемнело, но он попытался уговорить себя, что это просто от жары.

- Давай купаться, - сказал он. - Посмотрим на живых рыб с открытки, которую ты мне прислала?

Песок жег ступни, когда они шли к круглой соломенной хижине, где напрокат выдавались принадлежности для подводного плавания. Оба надеялись насладиться обычным купанием, но один из работников пункта проката явно хотел убедить их взять баллоны со сжатым воздухом, и оба они, казалось, одинаково удивились, когда Карл уверенно заявил, что умеет обращаться с водолазным оснащением.

Карл получил акваланг потяжелее и постарее, модель, которую он не знал, но, по видимости, рассчитанную на рабочее давление примерно тридцать атмосфер. Более новая модель, которая досталась Шуламит, имела манометр, показывавший двадцать атмосфер. В его акваланге воздуха хватило бы на более длительное время, чем в ее, но они не собирались находиться под водой более часа. Карл отказался от костюма, услышав, что температура воды была двадцать четыре градуса, но прикрепил к ноге нож, узнав от Шуламит, что у южного выступа острова есть углубление, а в нем грот, в котором водились лангусты. Она взяла сетку для охотничьих трофеев.

Надевая на себя акваланг, он внимательно наблюдал за ней, действительно ли она знала, что делала. Перед самым спуском под воду они проверили, как работает кран резервного баллона и открывается ли вентиль.

Он представил себе, что все это будет похоже на Калифорнию, но, хотя он и узнавал большинство видов рыб, здешнее море было бесконечно богаче. Первые пятьдесят метров в сторону Кораллового острова под самой поверхностью воды он насчитал их более сорока. Видимость была отличная - минимум двадцать метров. Он держался за ней, поскольку она знала место. Они плыли на глубине всего нескольких метров, и так как море было совершенно спокойным, солнечные лучи легко пробивали толщу воды.

Она плыла ритмично, руки слегка двигались по сторонам тела. Глядя сквозь стекло маски, он мимоходом отметил, что ноги у нее сильные и натренированные. Он увеличил скорость и поплыл рядом с ней, знаками спросил ее о направлении и расстоянии, а она ответила тоже знаками, что осталось не более ста метров и потом они опустятся на десять метров глубже. Неопасная глубина, она не требовала декомпрессии при подъеме. Они встретили косяк тунца, десятки тысяч рыб. Карл оглянулся, не шла ли там случайная хищница (такой запас еды мог бы привлечь и акулу, и барракуду; он уже встречал акул много раз и не особенно их боялся). Но им попадались лишь коралловые рыбы. Кораллы мерцали, актинии покачивались от слабого течения, рыбки-ангелы носились стрелой. Он взял ее руку, показал вниз на небольшой вход в грот, где виднелась качающаяся голова мурены. Она улыбнулась и сильно схватила его руку, имитируя укус рыбы.

Коралловые рифы внезапно кончились, и перед ними открылись темно-синяя бездна и склон, теряющийся в глубине. Она показала вниз, и они поплыли вдоль склона к основанию рифов. Морских животных и света стало меньше. Наверное, они нырнули глубже, чем на десять метров.

Шуламит показала налево и время от времени объясняла, что примерно здесь она уже бывала, здесь будет грот, метрах в двадцати. Они свернули и поплыли рядом, разыскивая грот; она первая заметила его.

Она показала, что лангусты обычно собирались у потолка. Два-три метра вглубь - и они начали охоту. Шуламит нашла первого, но тот вывернулся и сбежал, хотя и застрял через несколько метров. Карл вытащил нож и отправился за ним, убил, вернулся назад и положил в ее сумку. Она показала еще на двух, и они взяли каждый своего; она быстро отламывала животным хвосты, это тоже способ лишить их жизни. Они нашли еще двух, которых она прикончила тем же способом.

А потом, сколько они ни "лазали" по потолку грота, больше ничего не нашли, и она дала знак плыть к выходу.

Как раз когда они были уже у выхода из грота, Карл почувствовал, что воздух в его акваланге кончился. Сначала он не поверил, поскольку баллон был рассчитан на 30 атмосфер, которых должно было хватить еще на три такие прогулки. Но поскольку терять время было нельзя, он автоматически схватился за ручку резервного баллона.

Никакого эффекта.

Карл уже видел поверхность воды, а Шуламит плыла от него на расстоянии трех метров. В такой ситуации неопытного пловца охватила бы смертельная паника.

Ему предстояло выбрать одно из двух. Естественным было сбросить с себя акваланг и рвануться вверх, но это привело бы к новым проблемам. Он выпустил загубник и быстро поплыл к Шуламит. Она взяла его мягко за руку, обернулась и посмотрела на него. Но тут же оттолкнула его руку и ударила ластом, чтобы оторваться. Через пару метров она остановилась, глядя на него. Ему не удавалось ясно видеть ее глаза за стеклом маски. Он показал, что воздух кончился, лишь маленькие пузырьки поднимались к поверхности, и понял, что очень скоро должен будет либо заставить ее поделиться с ним воздухом из ее акваланга, либо сбросить свой и подняться на поверхность. Видит ли она его лицо, он не знал, но продолжал смотреть на нее, даже когда начал снимать баллоны и пояс. И тогда она подплыла к нему и дала ему загубник.

Карл вновь застегнул ремни акваланга. Они поднимались к поверхности, но на полпути она изменила свое намерение и показала, что они поплывут к берегу под водой. Он взял ее манометр и посмотрели на него. Стрелка показывала, что воздуха оставалось еще много. Он кивнул, и они поплыли к берегу, попеременно пользуясь одним аквалангом. На глубине полутора метров они вынырнули, сняли маски и посмотрели в сторону берега, оба одновременно.

- Каким образом мог кончиться воздух? - спросила она, задыхаясь.

- Не только в основном баллоне, что-то не то и с резервным. Кран работает нормально, вентиль вроде тоже, а воздуха нет.

На берегу они кратко обсудили положение. Шуламит была напугана, у нее появились самые различные предположения о том, что было бы, останься они там, в глубине, без воздуха. Посмотрев на пустой баллон, она подумала, что бы случилось, если бы он достался ей.

Работники пункта проката, а их было двое, сначала уговорили их взять подводное оснащение. Это они предлагали всем. Но они же преднамеренно дали Карлу наполовину пустой баллон, нет, даже на две трети. Может, потому что он был самым большим. Но по весу определить было невозможно, он так и оставался тяжелым, хотя и пустым.

- Что будем делать? - спросила она.

- Абсолютно ничего. Просто скажем, что мой баллон пустой, и отдадим им все. И еще скажем, что не работает вентиль резервного запаса воздуха. И больше ничего. Или позовем "Шин-Бет"?

- Ты думаешь, это было сделано преднамеренно?

- Да, ведь не было запаса воздуха. И к тому же вентиль.

- Значит, нас обнаружили.

- Давай попросим политического убежища у египетских властей.

- Нечего шутить.

- Извини. А твое предложение?

- Мы едем в гостиницу и предаемся любви по-настоящему. Чтобы нас слышали и записали на пленку.

Когда они сдавали свое снаряжение, в хижине был лишь один приемщик. Он разыграл возмущение несправедливыми, как он говорил, обвинениями в халтуре. Но они не стали спорить, просто уплатили и ушли на то же место на берегу. Лежали на солнце и пытались говорить о чем угодно, только не о непонятном инциденте, который в худшем случае мог окончиться несчастьем. Она спросила, женат он или помолвлен. Он ответил, что его "странная" работа всему препятствие. Теперь их разговор перешел на личные темы, словно они были обычной влюбленной парой. Когда по пути домой они целовались, это было уже по-настоящему, по крайней мере они хотели, чтобы это было так.

Когда они ехали в лифте, где играла все та же музыка, Карл вдруг начал все больше нервничать. Но это не имело ничего общего с тем фактом, что всего полтора часа назад его пытались убить. Его мучил страх заняться любовью перед "воображаемой публикой".

Она во многих отношениях была самой соблазнительной женщиной, какую он когда-либо встречал. Офицер в его же сфере деятельности и, кроме того, старше его по званию и уж явно более опытна, чем он сам. Она рисковала жизнью за свои убеждения: во второй раз предать тайную операцию, планируемую израильской военщиной! Все ее поведение говорило о мужестве и идеологической принципиальности, а в добавок ко всему она была очень красива.

Последний факт Карл решительно попытался отбросить; он постарался смотреть на нее как на офицера, союзника, как на "источник информации" или что угодно еще, только не как на безумно привлекательную женщину. Но именно такой она и была.

До сих пор Карлу было легко заниматься любовью с полузнакомыми женщинами. Он смотрел на них как на потребительский продукт, они были для него "десертом", времяпрепровождением, тренировкой или чем угодно, но он еще никогда не называл это любовью. Либо серьезные отношения с женщиной, которая тоже любит, либо секс с официанткой из кафе "Опера" перед его закрытием. Но Шуламит Ханегби - ни то, ни другое. Или и то и другое? Но он не любил ее, поскольку едва знал. Мысли эти добивали его, он испытывал какое-то неприятное ощущение, предчувствуя, что просто-напросто не сможет быть с ней мужчиной.

В гостиничном номере двухспальная кровать с розовым покрывалом занимала почти всю комнату. Кто-то уже побывал у них и разложил все вещи, очевидно, персонал или, во всяком случае, тот, кто явно хотел, чтобы они знали об этом. Шуламит бросила приклад автомата в сумку, где она хранила оружие (необходимая мера предосторожности, когда оставляешь его в гостинице), хотя Карлу все еще было трудно привыкнуть или считать естественным, что влюбленная пара таскает с собой автоматы или что в гостиницу поселяются люди с оружием, торчащим из багажа. Он так и не смог понять, почему она приехала вооруженной, а спросить ее об этом не успел.

Шуламит сбросила с себя одежду прямо на пол, безо всякого стеснения прошла голой мимо него в ванную и включила душ. Он же нерешительно остался стоять посреди комнаты, потом, все еще сомневаясь, разделся и последовал за ней. Она уже стояла под душем. Он проглотил застрявший в горле комок и подошел к ней. Она бросила хвосты лангуст в тазик с водой.

Спина горела от солнца, теплая вода, промывавшая волосы и лицо, была соленой. Сначала он стоял несколько поодаль от нее, потом придвинулся вплотную; она подняла голову навстречу струе и зажмурилась. Здесь, под душем, их никто не мог слышать или даже записать на пленку, и она сказала, что понимает его. Он наклонился и приложил губы к ее уху.

- Мне кажется, что я не смогу ничего, мне ты очень нравишься, но я слишком уважаю тебя, - прошептал он.

Она открыла глаза и ответила ему колючим, почти раздраженным взглядом.

- Ты справился с аквалангом, в котором не было воздуха, многие не смогли бы, - ответила она, не обращая внимания на его странное извинение.

- Я профессиональный боевой пловец, так что не так уж это и странно, - ответил он хмуро.

- Знаю, - шепнула она, внезапно вытянувшись и приложив свои губы к его уху, - ты никакой не офицер безопасности, ты разведчик, и наши дали тебе кодовую кличку, о которой ты ничего не знаешь, - Coq Rouge.

Он взял ее за плечи и чуть-чуть отодвинул. Но она осталась стоять лицом вверх под водяными струями с совершенно невозмутимым видом. Когда он пришел в себя от удивления, он опять наклонился к ее уху.

- Ты делала вид, будто и не подозревала, что я боевой пловец, когда мы брали оснащение? А как ты узнала об остальном?

- Мне дядя рассказывал, где-то в Европе была встреча, там наши встречались с вашими и рассказали им об "ожидаемом арабском терроризме" в Стокгольме. Ты был одной из тем разговора, хотя я ничего больше и не знаю об этом. А теперь поговорим о другом, милый.

- Зачем ты притворялась, что ничего не знаешь, и зачем ты в таком случае рассказываешь мне об этом сейчас? - упрямился он.

- Я решила совсем не лгать тебе, даже в мелочах. Я ведь слишком уважаю тебя.

Последнее она сказала громко и со смехом и, перекрывая шум воды, так же громко добавила, что в постели у них не будет никаких проблем. Она взяла шампунь и стала медленно растирать его по телу Карла. Когда Карл растер шампунь по ее загорелому телу и когда вода полностью смыла с них пену, они продолжали стоять под струёй и целоваться. Карл обеими руками обнял ее маленькое, ловкое тело и сказал себе, что под магнитофон или без него он отдаст службе безопасности то, что этой службе принадлежит, а любви отдаст то, что принадлежит любви.

Ее волосы все еще были мокрыми, когда они вышли из ванной, и каждый со своей стороны отбросил розовое покрывало. И она не торопясь повела его к вершине блаженства.

Два дня спустя в Тринадцатом отделении стокгольмского суда проходило обсуждение правомочности задержания подозреваемых. Оно проводилось в большом, так называемом террористском зале. В тот же день четыре палестинца, подозреваемые в совершении преступления, были выдворены из страны: трое - в Ливан и один - в Ливию.

Оказалось, что один из них был без гражданства, последним его адресом был Рамаллах на оккупированном или аннексированном Израилем левом берегу Иордана. Возник юридический казус, а именно: если палестинца объявить террористом, прикрепить наручниками к руке шведского полицейского и выдворить в Израиль, то еще неизвестно, каковы будут для него последствия в Израиле. С одной стороны, разрешат ли израильтяне "меченому" палестинскому террористу оставаться на свободе? С другой - не смогут ли они отдать его под суд без предъявления какого-либо обвинения? Ведь по израильскому закону требовалось наличие такого обвинения для ареста, даже по очень широко практикуемым израильским чрезвычайным законам для палестинских террористов - вот почему израильское посольство скромно отказалось от подобной "поставки".

Сам же подозреваемый не знал этого, ведь разъяснение Израиля шведским властям было засекречено со ссылкой на интересы иностранной державы. А подозреваемый в терроризме, защищаясь, наоборот, пытался убедить всех, будто выдворение в Израиль означало бы для него пожизненное заключение и пытки, что противоречило бы шведскому закону о его высылке из Швеции.

Однако, согласно шведскому закону, он все же террорист. То есть шведский закон не требует, чтобы террорист действительно являлся террористом. Чтобы быть террористом, достаточно быть подозреваемым в терроризме. Дефиниция "подозреваемый" - свидетельство того, что человека подозревают, следовательно, он террорист.

По сравнению с любым другим шведское законодательство, если можно так сказать, в этом отношении гораздо строже. Чтобы осудить кого-либо как террориста, требуются обычно доказательства. Даже в Израиле.

В Швеции же подозреваемый уже террорист, так как его подозревает в этом шведская служба безопасности. А это значит, что его надлежит выдворить. Кроме того, это требование "справедливо" еще и потому, что его товарищи ужевыдворены. И в его распоряжении остается лишь право выбрать, куда, в какую страну он будет отправлен. Он предпочел Англию, уверенный, что свободен в выборе. Однако выбирать он мог лишь такую страну, откуда его не выдворили бы обратно в Швецию или в Израиль, что и случилось бы, если бы его, прикованного наручниками к полицейскому, доставили в аэропорт Хитроу.

Практически ему оставалось выбирать между двумя, возможно, тремя странами. Он выбрал Ливию, и поэтому в паре с полицейским улетел в Триполи (а там под свое крылышко его, вероятно, возьмет ливийская служба безопасности Мухабарат и сделает из него настоящего террориста).

Намерение осуществить выдворение палестинцев одновременно с получением права на арест учителя средней школы Хедлюнда, окрещенного газетами "Экспрессен" и "Свенска дагбладет" "шведским главой лиги", состояло в том, чтобы вызвать волну самых положительных публикаций об успехах борьбы с терроризмом и тем самым утопить неудачный исход переговоров - ведь подозреваемый Хедлюнд был отпущен на свободу из-за полного отсутствия каких-либо доказательств в причастности к убийству, - в море фотографий закованных в наручники палестинских террористов, а также оцепления на случай уличных беспорядков, служебных собак, пуленепробиваемых жилетов и тому подобного с мотивировкой уменьшения риска попыток к бегству; неясно лишь было, кто стал бы их предпринимать, хотя, по заявлению Карла Альфреда - "рупора" службы безопасности, прессе об этом сообщили сторонники осужденных.

Таким образом, результаты судебного заседания по поводу получения права на арест были неясными. К явному негодованию прокурора и служб безопасности, у адвоката тоже не было сложностей с публикациями в средствах массовой информации. Он назвал ситуацию скандальной и заявил, что, когда в службе безопасности правят "конспираторы", безопасность равна нулю и что, будь его клиент иностранцем, он, без сомнений, был бы заклеймен как "террорист", но что сейчас суду предстоит убедиться, увидев доказательства, записанные черным по белому, что для подозрений нет ни малейших оснований.

Главный прокурор К. Г. Йонссон, конечно же, потребовал провести заседание за закрытыми дверями. Но защита решительно возразила, ведь это означало бы нежелание суда раскрывать перед общественностью всю правду.

Как и ожидалось, суд со ссылкой на государственную безопасность действительно потребовал закрытого обсуждения.

Само обсуждение дела оказалось длительным. А после его окончания прошло еще целых три часа, прежде чем были объявлены результаты: Хедлюнда арестовать по подозрению в незаконном хранении оружия и в покушении или в содействии (альтернативно) в убийстве.

Адвокат разозлился, но ему тут же заткнули рот. И все же он сообщил прессе об этом беспрецедентном скандале в его тридцатипятилетней практике. И немедленно передал дело в Королевский суд, попросив вызвать нового свидетеля, а именно комиссара полиции Эрика Аппельтофта.

Ко всеобщему удивлению, Королевский суд пошел навстречу защите по многим пунктам еще до решения дела. Во-первых, согласился на немедленное рассмотрение дела с учетом того, что слишком уж надолго задержанный был лишен свободы.

Монарший суд, кроме того, согласился большую часть слушаний сделать открытыми. Уже это сбивало с толку, поскольку такое решение шло вразрез со всякими ожиданиями, но объясняло причину подобного поведения самого Королевского суда, а именно его недоверие ко всему, что утверждалось Тринадцатым отделением городского суда и так называемым "шпионским прокурором", однако об этом общественность так никогда и не узнала. В своем же кругу юристы говорили, что довольно хорошо представляли себе слабую сторону доказательств в проходившем деле о терроризме. Вдобавок при рассмотрении вопроса о задержании председательствовала сама председатель Королевского суда. Юридически это означало, что Верховный суд должен был вынести демонстративно суровый приговор.

Этот день был, таким образом, триумфальным для "звезды"-адвоката и печальным для главного прокурора, то есть для "шпионского прокурора" К. Г. Йонссона.

Зал был набит журналистами до отказа. А когда председатель суда дала слово чрезвычайно озабоченному и красному как рак Йонссону, зал закипел от разного рода предположений и радостного ожидания сенсаций.

Представление дела Йонссоном было удивительно коротким. Вначале он согласился с тем, что хранение охотничьего ружья марки "Хюскварна", калибра 12 мм, старой модели с "наружными курками", из которых к тому же один не работал, едва ли дает существенное основание для задержания, хотя его хранение бесспорно должно рассматриваться как преступление и, естественно, в связи с остальными уликами. А вот хранение патронов к оружию убийства - отягчающее обстоятельство, и оно является достаточным основанием для подозрений в содействии убийству. Такие патроны чрезвычайно редки, и приобрести их в Швеции трудно. Но именно этот тип патронов подходит к оружию убийства, а оно тоже очень редкое. Вероятность того, что Хедлюнд хранил их без связи с убийством, а лишь по чистой случайности, очень мала. К этому следует добавить, что Хедлюнд по вине своего адвоката отказывался помочь следствию, что, в свою очередь, учитывая бесспорную серьезность дела, должно считаться отягчающим обстоятельством.

Вот и все. Правда, к протоколу прилагался некий материал технической экспертизы, подтверждавший правильность описания типа патронов, отсутствие отпечатков пальцев на них и тому подобное.

Нервный шумок пронесся по залу, когда слово получил "звезда"-адвокат. Он обещал "обрезать когти этому дьяволу Йонссону". (Такое выражение обычно сопровождается пожеланием говорящего: "Конечно же, я прошу это не записывать, поскольку это сказано конфиденциально", и репортеры по уголовным делам почти всегда уважают эту просьбу, по крайней мере если она исходит от прокурора.)

Адвокат был в отличном настроении, он говорил мягко и сознательно затягивал паузы, прежде чем начал накидывать первую удавку на все еще красные уши "шпионского обвинителя".

- Если я понял прокурора правильно, в чем нельзя быть уверенным, когда это касается господина Йонссона, - начал адвокат и при этом сделал паузу в ожидании, когда закончатся смешки публики над такой дерзостью, - то, таким образом, мой клиент должен бы быть одним из четверых задержанных "пропалестинских активистов", которые теперь могут быть арестованы как террористы. Так ли это, господин прокурор?

Последнее он внезапно прокричал. Прокурор продолжал безразлично собирать свои бумаги и притворяться, что не слышал вопроса. Тактика, оказавшаяся не очень удачной.

- Я спрашиваю: это так, прокурор?! - улыбаясь, повторил адвокат, уверенный, что поймал противника в сети.

- Предварительное следствие все еще продолжается, и у меня нет пока никакого повода высказываться о содержании или направлении, в котором оно ведется, - пробурчал наконец К. Г. Йонссон, упорно глядя в свои бумаги.

- Несмотря на комментарии, данные вами по делу в средствах массовой информации, мой клиент должен быть единственным, против кого есть доказательства.

И эти доказательства состоят прежде всего из старого сломанного ружья, которое, вероятно, не сделало ни одного выстрела за последние шестьдесят лет и которое опасно скорее для охотника, чем для случайной дичи. Разрешите тогда спросить прокурора, имея в виду, что он считает преступление доказанным: какое же он предусматривает наказание за такой проступок?

- Госпожа председатель, - возразил уже спровоцированный прокурор, - это "улики на право задержания", и обвинение не имеет никакого повода развивать тему следствия.

Все пять членов суда упрямо посмотрели на прокурора. Председатель суда ответила коротко и ясно:

- Интересно было бы знать, считает ли обвинение, что предполагаемое преступление может привести подозреваемого к лишению свободы? Ведь обвинение хочет, чтобы мы лишили подозреваемого свободы еще до суда.

Один прокол. Таким образом, обвинитель был вынужден ответить на явно демагогический вопрос адвоката.

- Нет, - сказал он, - хранение охотничьего ружья не может привести к лишению свободы. Однако существует принципиальная разница между ружьем и патронами к русскому пистолету, и я хотел бы обратить внимание суда, что, во-первых, хранение такого типа "амуниции" - криминал и, во-вторых, что гораздо серьезнее, само хранение патронов дает основание к подозрению в преступлении, за которое полагается минимум четыре года тюремного заключения.

Адвокат плел сеть, как паук.

- Если я правильно понял обвинителя, этот тип "амуниции", то есть патроны, невозможно раздобыть. Это так?

Прокурор занервничал. Он не хотел опять настраивать против себя уже явно враждебно настроенного председателя Верховного суда. Так что лучше было отвечать.

- Да, этот тип "амуниции" не просто раздобыть вне пределов Советского Союза, - ответил он, не предчувствуя ничего скверного.

- Очень интересно, - сказал "звезда"-адвокат и медленно направился к столу обвинения по другую сторону зала суда, вытаскивая из кармана нечто поскрипывавшее. За метр до стола обвинения он остановился, демонстративно скрежеща чем-то в кармане. Зал замер в напряжении.

- Вот здесь, - сказал он, - такие же патроны, и куплены они вчера моим коллегой в Гамбурге.

И он достал шесть пистолетных патронов, бросив их на стол перед обвинителем. Двое из публики начали аплодировать. Председатель суда стукнула молоточком по столу и указала, что никаких комментариев со стороны публики не допускается.

Адвокат передал патроны суду и при этом выложил свою "козырную карту".

- Что же касается патронов, то они, как оказалось, не очень надежная "валюта". Ведь это патроны к немецкому маузеру калибра 7,63. Разница, таким образом, всего в одну сотую миллиметра с русскими оригинальными патронами. Даже если бы эти патроны и могли использоваться в пистолете Токарева.

Но решающим стал совершенно другой пункт. Адвокат констатировал, что единственным основанием для задержания было утверждение о наличии (что оспаривалось защитой) русской "амуниции". Но, во-первых, квартира Хедлюнда подверглась обыску во время захвата, а потом, насколько защите известно, еще один раз. И только во время третьего посещения дома Хедлюнда полиция сумела найти эти вещественные доказательства. И даже если теперь можно было поставить под большой вопрос эффективность шведской службы безопасности, то не были же они, во всяком случае, такими чудаками, что дважды, раз за разом, пропускали такую интересную находку. Есть, таким образом, основания полагать, что данные патроны подложены в квартиру Хедлюнда после его ареста кем-то, кто по неизвестным причинам хотел иметь "основание для задержания", кроме ружья "Хюскварна", которого - с чем обвинение любезно согласилось - оказалось недостаточно для обвинений.

Чтобы усилить этот пункт, что было не так уж и необходимо, защита пригласила свидетеля - комиссара-криминалиста Эрика Аппельтофта.

- Хорошо, - сказала председатель, - тогда я предлагаю перейти к заслушиванию свидетеля.

Она дала знак нотариусу позвать свидетеля; нотариус включил громкоговоритель и выкрикнул имя несчастного Эрика Аппельтофта.

Аппельтофт подошел, встал на место свидетеля и сообщил свое полное имя и адрес. Но здесь запротестовал прокурор, поскольку Аппельтофт дал адрес Управления государственной полиции в Стокгольме. Затем председатель Верховного суда торжественно зачитала клятву, в которой Эрик Густав Себастьян Аппельтофт обещал говорить всю правду и ничего не умалчивать, не добавлять или не извращать. Потом он получил разрешение сесть, а председатель суда напомнила свидетелю об ответственности за данные им показания.

Обвинение пожелало проводить допрос свидетеля за закрытыми дверями, с чем суд немедленно согласился.

- Так, - сказал "звезда" адвокатуры, когда опустел зал суда и осталось лишь шесть человек из службы безопасности. - Разрешите начать с вопроса к комиссару: какое отношение вы имеете к проводимому расследованию?

- Я вхожу в группу, занимающуюся расследованием самого убийства.

- Таким образом, вы, без сомнения, были знакомы с вещественными доказательствами или как их еще назвать - я имею в виду патроны, найденные дома у Хедлюнда.

- Да.

- Когда их нашли?

- Во время домашнего обыска, уже после задержания подозреваемого. Полагаю, что адвокат имеет это в виду.

- Здесь не место полагать что-либо, вы должны отвечать на вопросы, понятно?

- Да.

- Это обычно, что такие находки делаются после домашнего обыска?

- Нет.

- Обычно такое находят сразу же?

- Да.

- Ваша группа расследования сделала вывод, что мой клиент связан с убийством вашего комиссара, простите, интенданта полиции?

- Мы еще не сделали никаких определенных выводов.

- Будьте любезны, ответьте на мой вопрос. Считали ли вы эту находку важным следом в поиске убийцы?

- Нет.

- Вы можете объяснить, как патроны попали туда?

- Нет.

- Могли они попасть туда после того, как мой клиент был задержан?

- Да.

- Не является ли это выводом, к которому вы сами пришли?

Начались возмущенные споры. Обвинение возразило, что нет, мол, никакого повода для службы безопасности официально сообщать о выводах, сделанных отдельной группой расследования. Это неприемлемо из чисто оперативно-технических соображений. Защита имела право задавать лишь вопросы, непосредственно относящиеся к правомерности задержания.

Суд удалился на специальное совещание, продолжавшееся десять минут, в течение которых адвокат ходил среди журналистов, сияя, как солнышко. Когда все вновь собрались в зале заседаний. Верховный суд сообщил, что без необходимости нельзя задавать вопросы, касающиеся данных об оперативной работе службы безопасности. Получив это расплывчатое указание, адвокат продолжил допрос несчастного Аппельтофта.

- Тогда будем строго придерживаться наших взаимоотношений, связанных с моим клиентом. Вы, конечно, помните последний допрос, который вы лично проводили накануне Сочельника?

- Да.

- Какова была мотивация для допроса, вы помните?

- Да.

- Ну, давайте послушаем.

- Мотивация была... - Аппельтофт вздохнул, а затем продолжил: - Мы хотели посмотреть, мог ли Хедлюнд дать какое-нибудь объяснение тому, как патроны попали туда, где их нашли.

- Вы хотите сказать, что не верили, что это была его "амуниция"?

- Нет, мы в это не верили.

- А почему не верили?

- Потому что протокол конфискации велся очень тщательно. Все найденное в тот раз в корзине для бумаг было зарегистрировано. Казалось невероятным, что группа, проводившая обыск, не заметила вырванных книжных страниц.

- Ага. Очень интересно. Как, по-вашему, этот допрос моего клиента дал какие-нибудь важные сведения?

- Да.

- А какие? Не будьте таким уж скрытным, комиссар. Мы же здесь лишь для того, чтобы выяснить истину и чтобы освободить невинного человека. Ну, какие?!

- Нас смутила книга, дорогая книга, из которой вырезали страницы, чтобы превратить ее в тайник. И было маловероятным, что подозреваемый мог выбрать именно такую книгу.

- Да, именно это говорил и мой клиент. И вы поверили ему, хотя он и был подозреваемым в убийстве?

- Да. Но затем я проверил эти данные.

- Ах вот как, проверили. И как?

- Я обзвонил несколько антикваров. Эта книга стоит более трех тысяч крон. У подозреваемого было еще несколько других подобных биб... как они там называются, эти дорогие книги. Думается, что он был своего рода коллекционером книг.

- Что вы имеете в виду под "был"? Его что, уже казнили?

- Нет, извините. Я по крайней мере проверил его данные. Мы в своей группе отказались от мысли, что он сам мог положить патроны туда, где они были найдены.

Именно такие высказывания на газетном языке называются "разорвавшейся бомбой" в зале суда. Аппельтофт продолжал смотреть в стол. Он чувствовал себя униженным и растерянным. Нет, лгать он не хотел. У него и мыслей таких не было. Он считал, что справедливость должна восторжествовать. Таково было убеждение Аппельтофта, единственное сохранившееся после трех десятилетий работы в службе безопасности. Но мучило другое: он, полицейский, сейчас свидетель защиты, но потом там, наверху, перед Нэслюндом и коллегами, ему тоже будет невесело.

- Большое спасибо. У меня вопросов больше нет, - сказал адвокат, уверенный, что выиграл дело.

- Так, - сказала председатель суда, - а у обвинения есть вопросы к свидетелю?

- Нет, благодарю, господин председатель, - сказал Йонссон и покраснел до ушей: он вдруг понял, как обратился к председателю-женщине.

Но тут случилось то, что и должно было случиться: суд попросил время для совещания. Но, оказавшись среди журналистов, адвокат не успел зажечь сигарету, как стороны (так это называется) вновь были приглашены в зал заседаний.

Пятеро судей приняли решение, даже не поднимаясь со своих мест. Вечером несколько журналистов писали, что они "на профессионально бесстрастных лицах судей вдруг увидели издевку..."

- Решение Верховного суда о предоставлении права на задержание. Верховный суд отменяет решение городского суда о задержании и постановляет немедленно освободить Хедлюнда из-под стражи.

Объявив это, суд немедленно удалился. Пара же удивленных полицейских-криминалистов подошла к Хедлюнду и начала снимать с него наручники и "наножники".

Поскольку Хедлюнд считался особо опасным преступником, кандалы были надеты на руки и на ноги. А перед зданием суда наготове стояло около сотни полицейских, из которых на пятнадцати были бронежилеты, каски и в руках гранаты со слезоточивым газом, дабы воспрепятствовать возможным попыткам его несанкционированного освобождения.

По "дороге тяжелых вздохов" - так часто называли переход под зданием Стокгольмского суда, соединявший залы суда с тюрьмой и самой полицией, - Аппельтофт шел с опущенной головой, его одолевали мрачные мысли. Нет, он не сожалел, что этот гаденыш - сторонник террористов - выпущен на свободу. Что бы там прокурор ни говорил прессе, вынести обвинение против него было бы невозможно. Решение справедливо. Гаденыш этот действительно не виноват.

Аппельтофта страшило неизбежное: сейчас он шел по вызову Нэслюнда, шефа бюро. А до этого, когда он зашел в их общую рабочую комнату, было достаточно лишь беглого взгляда, чтобы понять происходившее в его душе.

- Его, конечно, освободили? - спросил Фристедт.

Аппельтофт вяло пробурчал нечто, что должно было означать положительный ответ, и тяжело опустился на один из стульев для посетителей. Он чувствовал себя идиотом еще и потому, что испорчены рождественские каникулы, которые он собирался провести с дочерью и ее семьей.

Душевное состояние Фристедта было совсем иным. Пристально изучив схему расследования, все это время висевшую на стене, он наконец-то увидел то, что следовало бы увидеть сразу. Он просто сгорал от нетерпения и переполнявшей его энергии.

- Что ты делал 30 ноября 1963 года? - спросил он Аппельтофта тоном, требовавшим, несмотря на всю абсурдность, серьезного ответа.

Аппельтофт потер указательным и большим пальцами переносицу и зажмурился, пытаясь вспомнить время более четверти столетия назад.

- Я был ассистентом полиции, меня только что перевели из Люлео сюда, в этот город. Это был первый год моей службы в "сэке", в "Бюро А", и занимался я русскими вопросами. Двухкомнатная квартира, дочери два года, было немного трудновато, но так, ничего, - однотонно ответил он.

- 30 ноября 1963 года родился наш убийца, - сказал Фристедт.

Аппельтофт поднял глаза. Фристедт встал, подошел к схеме расследования, висевшей на стене, и пальцем показал на номер телефона, который привел их сначала к молодой женщине, сейчас уже, вероятно, выпущенной на свободу, правда, в шоковом состоянии и сначала на лечение в психиатрическую клинику в Дандеруде; затем этот же номер телефона привел их к дому четверых пропалестинских активистов, и один из них - их "немецкий дружок" - не имел никакого отношения к убийству.

- Понимаешь, - продолжал Фристедт, - как дьявольски просто? Посмотри вот тут, в журнале Фолькессона, что, собственно, здесь написано?

Фристедт держал журнал, открытый на нужной странице.

- Позвонить или проверить 631130, - прочел Аппельтофт.

- Вот именно. Звонят по номеру телефона, ну а зачем проверять номер телефона, если он уже известен? Он должен был проверить, кто этот человек, или позвонить ему, - продолжал Фристедт, едва сдерживая свой энтузиазм.

- Это не номер телефона? А ты проверял, кто это? Здесь ведь не хватает лишь четырех последних цифр дня рождения, но компьютер может выдать их[60], - ответил Аппельтофт, неожиданно почувствовав прилив сил.

- В этом-то и состоит некая странность. Я запросил компьютер, но получил неожиданный ответ: по какой-то причине этот человек занесен в разведреестр или в определенный вид документации, по которому классифицировались данные.

- Хамильтон, - сказал Аппельтофт, - Хамильтон нашел номер телефона и всю эту галиматью по своему компьютеру, пусть теперь вытаскивает и этого плута.

- Я так же думаю. Хамильтон уже возвращается, он звонил из Афин, прибудет сегодня вечером.

- Сказал что-нибудь?

- Да. Он сказал, что везет имя убийцы и описание его личности, не совсем полное, но все же кое-что.

- Ты знаешь, когда он прибывает? Поедем, встретим его?

- В 20.05 из Копенгагена. Именно это я и хотел предложить, ведь сейчас все начинает проясняться, тебе не кажется?

Аппельтофт кивнул. Действительно все начинало проясняться. Значит, все, что было сделано до этого, - ошибка: выдворенных не должны были выдворять, а четверых задержанных молодых шведов не следовало задерживать. И казалось, что уже не было причин для уныния, но тут вдруг еще большая беда подкатила к порогу: одна из секретарш отдела заглянула в комнату, и, хотя она еще ничего не сказала, Аппельтофт все уже понял по ее лицу.

- Нэслюнд ищет тебя. Он в своем кабинете. "Это спешно", - сказал он, - сообщила она низким голосом, намекавшим на пламя, вылетавшее из телефонной трубки, когда Нэслюнд призывал к себе виновного.

- Увидимся сразу же, как только я вернусь оттуда, - сказал Аппельтофт, поднялся и пошел к двери.

Шеф бюро Нэслюнд был возмущен и даже не пытался скрывать это. Когда этот "торгаш автомашинами" говорил, волосы падали на его лицо, а виски пульсировали. Рядом с ним сидел главный прокурор К. Г. Йонссон с "зашнурованным" ртом.

- Мне интересно, - начал Нэслюнд, хотя Аппельтофт еще не успел пройти в комнату и найти себе стул, - мне интересно, черт возьми, чем, по-твоему, мы тут занимаемся? Ты, например?

- Я лично, дав клятву, отвечаю на вопросы, если речь об этом, - тихо ответил Аппельтофт, садясь, хотя ему и не "приказали" это сделать.

- Я не просил тебя садиться! - закричал шеф бюро. Аппельтофт медленно встал, не отвечая на оскорбления. - Пожалуйста, садись! - все еще кричал Нэслюнд, медленно отбрасывая раггарский клок волос, свалившийся на лоб. - Ну, ты что, записался в адвокаты или в чем дело?

Чувствуя себя сбитым с толку бешенством шефа, Аппельтофт не находил ответа. Он молча сел.

- Я повторяю вопрос, - продолжал Нэслюнд еще более низким, холодным голосом, - что за идейку ты подал этому "любимчику"-адвокату и почему?

- Когда я допрашивал Хедлюнда, после изучения протокола конфискованного... я не мог по-другому. Я хотел получить от него подтверждение. Я имею в виду, что он сам думал об этих патронах. И потом, с этой книгой...

- Я спрашиваю не об этом. Я спрашиваю, что ты сказал этому дьяволу-адвокату? Мало того, что террористы должны иметь адвокатов, они еще и получают помощь от певчих сыщиков-петухов! Итак, что ты сказал ему?

- Я показал ему то, что написано в протоколе конфискованного... да, но он и сам имел доступ к нему, я сказал лишь о том, что значилось и в его собственных бумагах.

- Адвокаты никогда не смотрят в бумаги! Особенно перед Рождеством. Значит, это ты подкинул ему идейку.

- Да, но это же правда.

- Итак, наша птичка улетела. Понимаешь, что это значит?

- Да. Но ведь никаких веских причин для задержания и не было.

- Без дерзостей! Понимаешь, что все это значит, я тебя спрашиваю?

- Нет. Во всяком случае, его не в чем обвинять.

- Это твое мнение?

- Да.

- Тогда я скажу тебе: ты здесь не для того, чтобы давать оперативные или юридические оценки, ты здесь для того, чтобы вести расследование. Понятно?

- Не-ет. Мы должны расследовать о подозреваемом все: и положительное, и отрицательное. А это своего рода юридическая оценка.

- Не болтай чепухи.

- Так, во всяком случае, записано в служебной инструкции, а эту чепуху, которой мы занимаемся, я не понимаю.

- Мы никакие не сыщики! Это государственная служба безопасности, и - о, проклятье на мою голову! - совершенно удивительно, что мне нужно объяснять тебе это. Будет обвинение или нет - это одно. Но то, что мы должны стремиться держать террористов взаперти, - совсем другое.

- Но нет никаких доказательств, что он хоть как-то связан с этой террористической акцией. Во всяком случае, с арабской.

- И ты знаешьэто наверняка?

- Я знаю, что против него доказательств нет. И если я должен свидетельствовать под присягой...

- А я случайно знаю,что это палестинская террористическая операция. Вероятно, с ливийским заводом часов. Шикуют парни Каддафи, а тут появляется такое вот дерьмо, как ты.

Нэслюнд внезапно овладел собой и не столько из-за оскорблений, сколько из-за того, что сказал несколько больше, чем хотел. Аппельтофт тут же заметил это, чуть подскочил на стуле и задал свой простой, но в этой связи очень неподходящий вопрос:

- Откуда ты знаешь, что эта операция палестинская? Для нас, ведущих расследование, это новость.

- Мы не должны докладывать тебе об этом, - тут же вставил главный прокурор, - это под грифом "Секретно".

- Да, - возразил Аппельтофт с подчеркнутой агрессивностью, - но для нас, ведущих расследование, было бы, наверное, неплохо знать, какие сейчас проходят террористические операции.

- Ты больше не занят ни в каком расследовании, - сказал Нэслюнд, беря инициативу на себя. - Ты и Фристедт можете заняться исключительно сбором побочных сведений, связанных с этим "шпионом по беженцам" при Управлении по делам иммиграции. С сегодняшнего дня другие займутся террористическими операциями. И мы обязаны спешить; я не хочу, чтобы хоть слово просочилось об этом, понимаешь меня?

- Нет, - ответил Аппельтофт, - будь я проклят, ничего не понимаю. В наших материалах нет ни единого следа чего-либо ливийского...

- Я не говорю о ваших материалах. А еще, будь любезен, исчезни и держись подальше от телефона. Никаких слез прессе ни от тебя, ни от какого-либо "анонимного рупора" из СЭПО, понятно?

- Конечно. Но это не мы болтаем по телефону... - сказал Аппельтофт и ушел, почти удовлетворенный; по крайней мере последний удар был за ним, даже если и сам он не очень хорошо обошелся с желтым крестом на голубом поле[61].

Но теперь все уже кончилось. Все уплыло в небытие, и вечерние газеты, и беспокойство сына и жены из-за выдуманных ливийских террористов.

Так или иначе, но все прошло, по крайней мере для него, думал он. И абсолютно ошибался. Именно сейчас все только и начиналось.

Глава 12

Карл летел над Смоландом[62] регулярным рейсом авиакомпании SAS Копенгаген - Арланда. Сидя в самолете над Смоландом, он все еще как бы оставался в Эйлате.

Карл пробыл там два дня. И за это время Шуламит убедила его, что операция если и состоится, то только после Хануки - еврейского праздника, чем-то напоминающего христианское Рождество, - все израильтяне, даже генералы Моссада и оперативники "Сайерет-Маткал" на Хануку всегда бывают дома в семейном кругу. В Израиле осуждают войны во время больших религиозных празднеств; такое отношение стало результатом очень дорого стоившей войны "Йом Киппур".

Карлу поначалу удавалось сдерживаться. Но в первый же вечер, когда они встали с постели и отправились в небольшой ресторан у старой гавани - они захватили с собой хвосты лангуст и, немного поторговавшись, попросили поджарить их на гриле, - а потом добрались и до второй бутылки "Carmel Rose", его потянуло к ней по-настоящему, неотвратимо.

Они купались, валялись на песке и рассказывали друг другу о своей жизни. Он больше не пытался бороться со своим влечением. Теперь ему пришлось бороться лишь с сильным желанием рассказать ей о Старике, о том, как его завербовали, чем он, собственно, занимался в Сан-Диего - обо всем том, о чем никогда не рассказывал Тесси.

Ведь с Шулой - теперь, думая о ней, он называл ее ласковым коротким именем Шула - все было иначе. Она уже и так знала многое и поэтому не могла обижаться на него за то, что он недостаточно откровенен с ней.

На другой день на пляже они уже не говорили о службе, нет, они говорили о том, что, не будучи евреем, он никогда не смог бы переехать в Израиль, а она, "кибуцница" в третьем поколении, никогда не смогла бы покинуть свою страну. Все это было совершенно ясно, логично и невозможно отбросить. Они могли лишь на короткое время позволить себе с головой окунуться в страсть, но и только, - ничего другого никогда не могло бы быть. Им не надо было даже долго говорить об этом, довольно скоро они смогли шутить над выдуманным "прикрытием" в форме нелепой влюбленности в "гойского" шведского офицера безопасности, поскольку она уже превратилась в истинную.

Они долго фантазировали, как и когда встретятся вновь, как она сможет вернуться на свою работу в Стокгольм - что более чем сомнительно: она даже лишилась "заграничного" звания майора и вновь стала капитаном, когда ее отозвали в Израиль; но в Израиле могли произойти политические изменения и все прочее, тогда они могли бы продолжить заниматься "прикрытием".

Одно только мучило его: он не мог рассказать ей о встречах с палестинцами в Бейруте. Муна - ее он мог себе представить младшей сестрой Шулы, но одновременно она могла бы быть и убийцей ее младшего брата в секторе Газа; Рашид Хуссейни - человек, называвший себя Мишелем, - поступал и рассуждал так, что мог бы быть ее близким родственником, одним из воинственного ее клана; все эти военные трофеи омрачали радость и восторг их влюбленности.

Расставаясь на автобусной станции Беэр-Шева, она обещала приехать в Стокгольм - "в следующем году в Стокгольме", шутила она, переиначивая вечную молитву "в следующем году в Иерусалиме", - а он обещал не вступать в конфронтацию с Элазаром, если тот действительно окажется в Стокгольме через пару дней.

Но ни одному из них не суждено было сдержать свое обещание.

Последнее, что он видел за закрывающейся автобусной дверью, были ее "лошадиный хвост" и переброшенный через плечо "узи".

Он вздрогнул в полудреме от смены давления в кабине и автоматически компенсировал его, словно находился под водой. И тут же взял себя в руки. С этого момента им овладело строгое, холодное, расчетливое бешенство: мечты о Шуле сменились светящимся табло, призывавшим пассажиров занять свои места при заходе самолета на посадку.

К своему удивлению, несмотря на предновогодний вечер, он увидел у паспортного контроля поджидавшего его Аппельтофта.

- Идем, надо, черт возьми, срочно поговорить, Фристедт сидит в машине у входа в аэропорт, - выпалил Аппельтофт. Казалось, он был чем-то расстроен, но вскоре Карл понял, что неправильно истолковал состояние Аппельтофта. Как истый северянин, тот просто сдерживал бешенство.

По дороге в город они то и дело перебивали друг друга. Но о фактическом отстранении их от расследования заговорили лишь в пустом коридоре, подходя к служебному кабинету Карла.

Было уже около девяти вечера, а вечер, как говорилось, был предновогодний. В такие дни даже охота на шпионов в государственной службе безопасности замирала, что объяснимо и с профсоюзной, и с личной точки зрения.

- Итак, - сказал Карл, срывая защитный чехол с клавиатуры своего дисплея и отбивая личный код, - у нас есть человек, родившийся 30 ноября 1963 года, но отсутствуют четыре последние цифры его личного кода. Посмотрим.

Оба пожилых комиссара в восторге наблюдали за работой Карла, напоминавшей игру со сменяющимися зелеными буквенными и цифровыми комбинациями на экране компьютера. Для них все это было из области научной фантастики, будущего общества кошмаров, где тайная полиция знает все.

Но не совсем все, как вскоре оказалось.

- Так вот, - объяснял Карл, - на этот день рождения выпадают двое. Одна из них - девица из Питео, кажется, по уши влюбленная в товарища Горбачева. Но она - не та особа, которая может быть нашим убийцей. Есть еще один человек, но он входит в список тех, о ком я не имею права спрашивать. Они закодированы особым способом, и я обязан получить разрешение Нэслюнда вторгнуться в ту часть банка данных.

- Тогда все пропало, - бросил Аппельтофт. - Он ни за что не пойдет на это.

- А что это за лица, о которых ты не имеешь права спрашивать? - поинтересовался Фристедт.

- Не знаю, - ответил Карл, - отсюда это неясно, да и ни к чему знать; они все идут под определенным кодом, который мне все же удалось выяснить, и там таких двадцать три человека.

- Значит, все пропало, - повторил Аппельтофт.

- Нет, не уверен, - задумчиво ответил Карл. - Но в этом случае я должен задать вопрос вашей совести. Мне кажется, что я смогу обойти защиту. Это, конечно, запрещено. Но я получу то, что мы ищем. Разрешаете?

Они посмотрели друг на друга. В комнате стояла тишина, и слышалось лишь потрескивание и попискивание дисплея. Все трое уже в большей или меньшей степени совершили "служебную ошибку", причем самую остроумную - Аппельтофт: освободил невиновного.

- Начинай! - сказал Фристедт. - Черт возьми, делай что хочешь, нам бы только заполучить этого дьявола.

Аппельтофт только молча кивнул.

Карл немного подумал. Среди специалистов по компьютерам в Калифорнии самой захватывающей игрой было отгадывание кода системы защиты банковских, фирменных, а в некоторых случаях и пентагоновских компьютеров. Устраивались даже небольшие соревнования. По-настоящему Карл так никогда и не увлекся этим спортом, но все равно подобная тема для разговоров доминировала среди всех, кто в университете занимался программированием, а потом увлечение этих юных "дятлов" превратилось в национальное бедствие для всех штатов. Никому не удалось избежать необходимости хорошо ориентироваться в этом виде спорта.

Карл поиграл немного на клавиатуре, вытаскивая то одно, то другое из памяти компьютера, и начал медленно продвигаться вперед, словно пианист, вспоминающий тему произведения.

- Да, пожалуй, получится. Если интересно, могу показать, как это делается. Хотите?

- Лучше не надо, - сказал Аппельтофт.

- А почему бы и нет? - возразил Фристедт.

Карл провел вариант, называемый "Троянский конь".

Говоря коротко: компьютеру дается инструкция дополнить информацию обо всех недоступных лицах новыми данными.

Это был первый шаг, он еще не содержал какой-либо программы. Карл был отличным программистом.

При этом он снабдил все двадцать три недоступных ему лица дополнительным идентификатором - Coq Rouge.

Затем он сообщил компьютеру, какие лица получают обозначение Coq Rouge, и попросил распечатать список. А потом дал команду уничтожить каждого Coq Rouge и убрать из протокола работы все задание.

- А теперь посмотрим, - сказал Карл, - либо начнется жуткая паника, либо все получится. Фристедт, пожалуйста, нажми эту клавишу, только эту.

Фристедт решительно протянул указательный палец и нажал указанную клавишу. В следующее мгновение в другом конце комнаты принтер начал бешено выбивать буквы.

- Работает, - сказал Карл, - идет наш мужчина или наша женщина.

Он подошел к принтеру и, как только распечатка закончилась, оторвал исписанную часть бумаги. Получился список из двадцати трех человек, для которых общей была та или иная связь с израильскими организациями служб безопасности и разведки, к их адресам прилагались данные о принадлежности к той или иной политической организации; за некоторым исключением, это были шведы или натурализованные шведские граждане.

- Вот наш мужчина, - сказал Карл, - Алоис Моргенстерн, родился 30 ноября 1963 года в Вене, иммигрировал в Швецию в 1969 году, живет на Флеминггатан, в пятистах метрах от места, где мы сейчас находимся, симпатизирует, м-да, массе израильских организаций, кажется, религиозных или что-то в этом роде, и JDL, что должно означать Jewish Defence League[63]. Подозревается в связях с логистическими операциями. Так и написано.

- Вот сатана! Все время торчал под нашим носом, - сказал Фристедт.

- Что же мы теперь будем делать? Пойдем к Нэслюнду с радостной новостью и расскажем, что нашли его ливийского террориста, - захихикал Аппельтофт.

Пришлось обдумывать создавшуюся ситуацию. Нэслюнд запретил им заниматься этим вопросом. Но полицейский обязан немедленно, как только получит новые данные, вмешаться в раскрытие преступления (таков вольный краткий пересказ соответствующего раздела полицейской инструкции).

Они приняли два простых решения. Фристедт садится на телефон и обзванивает гостиницы в поисках Арона Замира, или бизнесмена Абрахама Мендельсона с австрийским паспортом. Но казалось маловероятным, что таким образом удастся найти и Элазара.

А Аппельтофт и Карл отправятся на квартиру Алоиса Моргенстерна на Флеминггатан. Карл открыл свой сейф, вытащил оттуда револьвер, заполнил кармашки в поясе патронами, а универсальный перочинный нож - дополнительным комбинированным инструментом.

Дом на Флеминггатан находился совсем рядом.

С улицы они понаблюдали за неосвещенными окнами квартиры. Казалось, она была пуста. Потом поднялись и позвонили в дверь, почти убежденные, что никто ее не откроет. На лестнице тоже никого не было, а из соседней квартиры слышались громкие звуки телевизора.

- Войдем, пожалуй? - шепнул Карл и, прежде чем Аппельтофт успел занять позицию для ответа на вопрос о еще одной "служебной ошибке", достал свой инструмент, вытащил необходимую отмычку и вскрыл замок.

Квартира была со вкусом меблирована в современном стиле - по профессии Моргенстерн был архитектором-дизайнером, - даже очень хорошо меблирована; две комнаты и кухня выходили на улицу, а анфилада из трех комнат - во двор. Последнее оказалось очень удобным, поскольку с улицы нельзя было заметить свет в большей части квартиры.

Чисто юридически они сейчас занимались тем, что называется "домашним обыском" и что по уголовному кодексу очень близко к "незаконному посягательству на частную собственность".

Карл направился прямо к письменному столу, а Аппельтофт "рыскал" по комнатам и гардеробам. Они тут же обнаружили, что у Моргенстерна гостят или гостили люди, курившие израильские сигареты. В одной из комнат были две неубранные постели.

Карл стоял у письменного стола, проклиная себя: как же он не захватил свои фотокамеры и теперь не может сфотографировать эти интересные улики: чеки на продукты более чем на одного человека, карты метро и ближайших окрестностей Стокгольма - и еще массу других вроде бы невинных, но одновременно преступных улик, имей он лишь время для их анализа. Он так и стоял, погруженный в размышления над небольшим списком пансионатов, когда его окликнул Аппельтофт.

Карл пошел в спальню, выходившую окнами во двор. Здесь, в глубине комнаты, в настолько огромном гардеробе, что в него можно было свободно войти, он нашел три солидных пустых деревянных ящика; но не размерами они были интересны. Даже Аппельтофт мог сразу догадаться, что опись, наклеенная на ящиках, была сделана на иврите.

- Вот оно, - шепнул Карл, наклонившись над ящиками. - Вот этот запломбированный груз прибыл самолетом из Израиля на адрес израильского посольства, ведь посылался он с курьером. Нетрудно догадаться, что содержалось в этих ящиках, не правда ли?

- Оружие, - зашептал Аппельтофт, - черт возьми, сколько оружия! Вот что оплачивал Арон Замир.

Карл кивнул. Они переписали, сколько успели, не особенно вдумываясь в смысл слов. Своего рода бег с препятствиями между страхом быть обнаруженными и нараставшим сумасшедшим желанием найти доказательства.

Час спустя все трое в последний раз собрались в своей общей рабочей комнате уже затихшего и темного отдела безопасности.

Фристедт нашел координаты некоего Мендельсона, тот проживал в гостинице "Парк-отель", сегодня он продлил свое пребывание еще на одну ночь. Значит, очевидно, собирался оставить и гостиницу, и страну до двенадцати часов последнего дня года. А это вело к очень простой догадке.

- Если они и предпримут какую-нибудь акцию, то этой ночью, - констатировал Фристедт. - Это легко будет заметить; а потом, конечно же, можно поджидать гостей нашего друга Моргенстерна. Но к чему нам все эти сведения?

- Однако он не примет участия в самой операции, - сказал Карл. - И домой вернется сегодня заблаговременно. Кое-что ему ведь надо убрать.

Ну а если при нем провести домашний обыск - ведь служба безопасности, правда, неизвестно как, но знает, какие неопровержимые доказательства находятся в его доме, - не возникнет ли паника, которая приведет к приостановке самой операции?

Потом придется, вероятно, отпустить этого типа. Ох и разозлится же Нэслюнд! Да, но есть и еще риск: а что если сегодня вечером уже и не должно быть никакой связи между Моргенстерном и его "командой", тогда операция все равно состоится.

- У меня, кажется, есть лучшее предложение, - сказал Карл. - Мы едем к нему, он возвращается, а мы уже там. Вот и спросим его, где и когда должна произойти операция.

Оба полицейских недоверчиво смотрели на Карла. Меньше всего он мог ожидать, что такое предложение будет встречено ими уж очень дружелюбно. Но у Аппельтофта были на то свои объяснения.

- И, поджидая его, если он, конечно, еще не дома, мы сфотографируем весь материал на его письменном столе, - продолжал Карл.

- Да, но он ведь не захочет сотрудничать с нами, - возразил Фристедт.

- Все зависит от того, как его спрашивать. Мне кажется, что в этой ситуации нам нет надобности быть уж слишком вежливыми, - закончил Карл, пошел к сумке в углу комнаты и достал оттуда зеленую "военную" куртку.

Они отправились в путь на двух радиофицированных машинах. Фристедт вызвал на связь Арнольда Юнгдаля и попросил его отправиться к дежурному юристу и оттуда в ближайшие часы держать с ними постоянную связь. В кабинете Карл переоделся в джинсы, надел зеленый пуловер и зеленую вязаную шапочку. Захватил с собой и кое-что из сейфа, но старшим коллегам этого не показал.

Через двадцать минут Фристедт и Карл находились во все еще безлюдной квартире Алоиса Моргенстерна. Тщательно сфотографировали каждую запись и весь другой письменный материал, не восстанавливая никакого порядка, наоборот, все сфотографированное собрали в кучу на большом столе из дымчатого стекла, стоявшем перед камином в другом конце комнаты. Рядом с этими бумагами на письменном столе лежало их переговорное устройство. Аппельтофт сидел на улице в машине, готовый предупредить их, как только Моргенстерн появится у дома.

Когда Алоис Моргенстерн вставлял ключ в дверь своей квартиры, он был безмерно счастлив. Ему оказали огромное доверие: наконец-то исполнилось то, о чем он так долго мечтал, - он обедал с одним из тех, кем больше всего восхищался, другой платы он бы не принял.

Он испытывал глубокое доверие к израильскому генералу. А те два специалиста, что пару дней жили у него дома, казалось ему, принадлежали именно к тому типу израильтян, который он ценил больше всего: железная рука Израиля - гарантия того, что меткое выражение never again[64] не только красивый лозунг, но и реальность.

Он и мысли не допускал, что этим людям не повезет и что нечто банальное, вроде шведской полиции, сможет стать препятствием на их пути. Кроме того, Арон Замир заверил его, что некие шведы оказывают поддержку операции.

Он зажег бра в прихожей и направился в гостиную, но вдруг замер. Кто-то был здесь. Кто-то рылся в его квартире. Везде разбросаны бумаги. Он подошел к стеклянному столу, где груды бумаг с его письменного стола лежали небольшими пачками, именно их он должен был сжечь сразу же, как только придет домой. Он вдруг понял, что не один в квартире, и страх пополз по его телу. И тут за спиной кто-то произнес американскую фразу:

- Now. Turn around real slow. And keep your hands where I can see them[65].

Повернувшись, он увидел загорелого мужчину в зеленой одежде и зеленой шапочке, направлявшего американский револьвер ему в живот. Окаменев, он ждал, что будет дальше.

- Мы можем поступить по-хорошему и по-плохому, - продолжал с американским акцентом одетый в зеленое. - Мы хотим знать, когда и где проходит операция, и в этом твой шанс остаться живым, парень. Когда и где? Если мы не узнаем, ты умрешь.

Алоис Моргенстерн заметил еще одного человека у двери в спальню. Но ни тот, ни другой не походили на палестинцев. Однако и на шведов тоже.

Он отчаянно затряс головой. "Что угодно, - думал он, - только не стать предателем".

- Как я уже сказал, - продолжал мужчина с револьвером в руке ("Может, они из ЦРУ? Или ливийские наемники?"), - мы сохраним тебе жизнь, если ответишь. И мы поступим по-хорошему или по-плохому в зависимости от результатов разговора. Выбор за тобой.

Продолжая держать черный револьвер направленным на Моргенстерна, человек в зеленой куртке опустил свободную руку к щиколотке и поднял штанину; там парой ремней к ноге был прикреплен специальный нож - "коммандос".

С ножом в руке этот человек медленно подошел к нему, и Алоис внезапно почувствовал боль в грудной клетке, а в следующее мгновение уже лежал на полу, полагая вначале, что его зарезали. Тут он понял, что второй человек набросился на него, вывернул ему руки за спину и каким-то образом прижал их своим коленом. А затем первый приставил нож уже к шее Моргенстерна.

- О'кей, выбор остается все еще за тобой, - продолжал человек с ножом. - Когда и где? Сегодня вечером, не так ли?

При последнем вопросе он сначала почувствовал лезвие ножа на своем горле, а потом резкую боль на шее у аорты и струйку крови из раны.

- Я не имею к этому никакого отношения... - пробормотал Моргенстерн.

- Сегодня вечером, где и когда? - настойчиво продолжал второй.

Моргенстерн быстро прикинул. Его, без сомнений, убьют, если он ничего не скажет, а если скажет, то его, возможно, все равно убьют. Разум должен был посоветовать ему: "Ты умрешь за это дело, ведь ты же готов был рисковать жизнью". Но в жизни бывает множество ситуаций, когда разум отказывает. Это была одна из таких ситуаций.

- Резиденция ООП на Виггбюхольме, сегодня вечером, - простонал он, чувствуя, как волны стыда накатывались на него с каждым произнесенным словом.

И тут в жизни Алоиса Моргенстерна случилась одновременно самая приятная и самая неприятная неожиданность: он почувствовал сначала, как на спине руки сцеплялись наручниками, а потом он обнаружил, что уже стоит.

Человек, скрывавшийся у двери спальни (то есть комиссар-криминалист из "Бюро Б" шведской службы безопасности Фристедт), подошел и подержал удостоверение личности перед глазами онемевшего, уже захваченного и, в какой-то степени с нарушением правил этикета, допрошенного Моргенстерна.

- Мы - сотрудники службы безопасности. Ты арестован и пойдешь с нами.

В это время второй человек в зеленой одежде тихонько хмыкнул, закрепляя при этом нож на щиколотке и убирая американский пистолет в наплечный чехол.

- Вы шведка, швед... шведы? - заикался Моргенстерн.

- Да, черт тебя побери, но скажи мы об этом сразу, ты не был бы столь услужлив, - ответил человек в зеленом.

Попросив Аппельтофта подогнать машину к воротам, они вывели Моргенстерна в наручниках, втолкнули его на заднее сиденье и накоротке посовещались. Они спешили.

Где размещалась резиденция ООП, Аппельтофт знал. Он предложил позвонить туда и предупредить, но Карл определенно не советовал делать это. Если операция уже началась, что более чем вероятно, на телефонной линии ООП уже сидели израильтяне. Предостережение могло бы только ускорить саму акцию. Ему и Аппельтофту следовало бы немедленно отправиться туда. А Фристедту было поручено доставить Моргенстерна к дежурному прокурору, ведь при таких обстоятельствах проблем с правом на арест не возникало. Налицо все доказательства: Моргенстерн - предатель. Прибыв на место, они тут же свяжутся с Фристедтом.

Карл повел машину в направлении Тэбю, сначала с бешеной скоростью, но, приблизившись к белой вилле на Виггбюхольме, скорость сбросил. Он убедил Аппельтофта, что им не стоило входить на виллу вместе. Лучше поддерживать радиосвязь, только Аппельтофт не должен вызывать Карла. Карл сам вызовет его, когда проникнет внутрь.

Дом одиноко высился на холме. Было темно. Проехав чуть-чуть дальше, они не заметили в доме никакого движения и никакого света. Карл остановил машину в незаметном месте метрах в двухстах от виллы.

- О'кей, - сказал он, - держи радио включенным, я дам о себе знать, как только все возьму под контроль.

Потом вытащил из машины куртку и растворился в темноте.

Фристедт доставил подопечного, но не стал больше изводить его, передав дежурному криминалисту; он просто втолкнул его за загородку, а Арнольда Юнгдаля отвел в сторону и объяснил ситуацию. В ожидании прихода дежурного прокурора они напустили на арестованного "девочек", и тот начал им громко жаловаться на грубость полицейских и их "незаконную угрозу убить его". Потом попросили двух мужчин помочь отвести арестованного в камеру предварительного заключения и заперли там.

Юнгдаль посчитал, что необходимо объявить тревогу и вызвать дополнительные силы. Они прекрасно понимали: на это необходимо время, - но ситуация подсказывала, что все это неизбежно. Сами они, отдав необходимые распоряжения и захватив еще двух дежурных, отправились к вилле в Тэбю, чтобы иметь несколько лишних минут для оценки обстановки.

Карл приблизился к вилле с задней стороны. Кто-то зажег свет на нижнем этаже. На верхнем одно окно распахнуто. Странно. На земле тонкий слой снега, на улице градуса два мороза. При такой погоде никто из жителей Ближнего Востока не стал бы спать с открытым окном.

Под окном крыша немного выдвинута, и у этой пристройки короткая водосточная труба. Карл внимательно приглядывался: именно там он мог проникнуть внутрь дома и именно с той стороны мог продвигаться к вилле и оставаться незамеченным, если бы кто-либо случайно оказался у темного окна. Он подобрался к углу дома, остановился и прислушался. Ему показалось, что из дома доносятся слабые крики. Его пульс участился от предчувствия неизбежного. Операция уже в разгаре. Они там, внутри.

Он подумал, не попросить ли Аппельтофта вызвать помощь, окружить дом и так далее, но пришел к выводу: нет, слишком поздно. При таких обстоятельствах никто не сможет обвинить его в том, что он избрал нападение. В чем же тогда смысл всего того, чему он столько лет учился?

Сколько времени он провел так, взвешивая различные варианты? Впоследствии он едва ли вспомнит эти короткие леденящие мгновения сомнений.

Быстро и без особого шума он взобрался на выступающую часть крыши и замер у открытого окна, успев вытащить револьвер и взвести курок.

В комнате с открытым окном абсолютная тишина. Крики и шум доносились с нижнего этажа. Сделав глубокий вдох, он вскочил в окно, готовый к тому, что это его последний в жизни прыжок.

Комната была пуста. Спальня с несколькими незастеленными постелями и перевернутыми стульями. Дверь, вероятно, в коридор, приоткрыта. Яснее слышны крики и плач снизу. Слышны и голоса команд на языке, с которым он совсем недавно ознакомился. Никаких сомнений больше не оставалось.

На нем были спортивные туфли, и он начал медленно и бесшумно пробираться к двери. Когда он толкнул дверь, она не заскрипела. Он быстро вошел в темноту коридора, в одном его конце было множество полуоткрытых дверей, а в другом - лестница вниз. Карл медленно направился к лестнице. Ему показалось, что он уж слишком сильно сжимает ручку револьвера, и тут же он напомнил себе, как надо держать оружие.

Внимательно оглядел пространство у лестницы. У одного из окон промелькнула фигура метрах в трех от полуоткрытой двери. Свет шел оттуда, а из комнаты рядом слышались непонятный шум и голоса большого количества людей. До человека, вероятно, караулившего у окна, метра четыре. Добраться до него незамеченным казалось невозможно. Карл медленно поднял револьвер и прицелился. Но раздумал.

Тут из большой гостиной на нижнем этаже он услышал очередь из автомата, истерические крики и визг. Страж отвернулся от окна и направился к двери посмотреть, что там происходит. И в тот момент, когда он заглянул в полуоткрытую дверь, свет погас.

Отложив радиопередатчик и пробравшись к часовому, забывшему о несении службы, Карл оглушил его, а потом мягко подхватил потерявшего сознание солдата спецкоманды и тихо уложил на пол у двери. Потом заглянул в широкую щель двери. Четыре человека сидели лицом к стене с руками над головой. Все были залиты кровью. Рядом лежал застреленный - жертва только что прогремевшей очереди.

Через дверь в другом конце комнаты вошел человек средних лет или чуть моложе, он тащил за собой молодую женщину, судя по виду, арабку, изуродованную, в обморочном состоянии. Бросил ее к остальным у стены. Послышались голоса, говорили на иврите.

Карл быстро сориентировался. В комнате стояли два или три человека с автоматами. Собрав всех, кто находился в доме, они расстреливали их, но вдруг почему-то остановились, возможно, кто-то из них нашел прятавшуюся девчушку. Так вот откуда возмущенные голоса. Теперь, если Карл распахнет дверь и откроет огонь, они тут же расстреляют его, а он, быть может, успеет попасть лишь в одного. Простая математика, и ничего больше. Люди "Сайерет-Маткала" - профессионалы, они не позволят перехитрить себя.

Один из мужчин вышел в дверь, в которую только что входил с последней жертвой, и отдал какой-то приказ. В следующее мгновение один или двое одновременно дали залп по людям у стены.

Карл начал действовать, не размышляя. По звукам выстрелов он определил свои мишени. Ногой открыв дверь и обеими руками держа револьвер перед собой, он сделал два выстрела в голову первого и два в лицо второго.

Обоих отбросило на спину, и внезапно наступила тишина. И тут он понял, что одного застрелил сбоку, а второго - прямо в лицо, тот все же успел повернуться к нему. Но его выстрелы полностью совпали с их автоматными очередями.

Последствия случившегося были легко предсказуемы.

Он направил револьвер на полуоткрытую дверь в другом конце комнаты, ни на десятую долю секунды не отрывая глаз от прицела и не обращая особого внимания на перфорированную стенку с расстрелянными, хотя и слышал звуки, говорившие о том, что один или двое все еще живы. Он не отрывал взгляда от полуоткрытой двери.

Сначала услышал голос, что-то раздраженно спрашивавший на иврите, но ответа не последовало; в следующее мгновение человек, который явно должен был быть Элазаром, вошел с другой стороны, держа АК-47 обеими руками, одной обхватив переднюю часть автомата, а второй - у спускового механизма, но дулом в пол.

- Шалом, Элазар! - окликнул его Карл с другого конца комнаты, направляя свой револьвер в грудь крепко сложенного израильтянина с усами и внешностью араба.

Элазар стоял абсолютно спокойно. Хотя в груди у него все клокотало от гнева, лицо не выдавало его чувств.

- Шведская полиция! Бросай оружие! Получишь два года тюрьмы, - продолжал Карл по-английски, одновременно следя за тем, чтобы человек с автоматом не успел убить его, воспользовавшись долей секунды.

Элазар продолжал стоять на месте.

Уголком глаза Карл заметил пульсирующую струйку крови, ритмично выливающуюся на пол: у кого-то из расстрелянных оказалась перебитой артерия, и еще живое сердце опустошало тело, разливая жизнь по полу. Карл заставил себя не смотреть на стену с убитыми.

- Я же сказал, Элазар, брось оружие на пол, - еще раз произнес Карл.

Элазар шумно дышал. Но лицо его застыло, и он не отводил взгляда от своего противника, хотя краешком глаза, вероятно, тоже видел, что происходило на полу. Кто-то из раненых начал стонать и выть, возможно, та невысокая девушка, которую Элазар приволок последней.

Карл, казалось, "видел", как из песочных часов вытекал песок. Он часто проигрывал подобные ситуации, но сейчас все было на самом деле. Он услышал голос инструктора из Сан-Диего:

"У тебя лишь две возможности. Выстрелит первым этот дьявол - у него 75 процентов смести тебя огнем своего автомата, а у тебя всего 25. Значит, если не сдается, считай до пяти и нажимай на курок".

Карл сосчитал более чем до пяти.

Целясь прямо в место, где ребро срастается с грудной клеткой, он мягко нажал на курок.

Элазара отбросило назад метра на два.

Что-то прозвенело в ушах Карла, ему потребовалось лишь короткое мгновение, чтобы понять: он слышал не только свой выстрел. Второй тоже держал палец на курке, и удар из автомата был настолько сильным, что один или два выстрела попали в пол.

Элазар упал навзничь, автомат - чуть поодаль от него.

Карл переложил револьвер в левую руку и правой тут же вытащил пистолет из кармана у крестца. Из револьвера он, видимо, сделал уже пять выстрелов, так что остался лишь один патрон. А чувство опасности сохранялось, потому что он мгновенно ощутил, что стоял уже спиной к двери, в которую вошел. Мог бы убить часового, когда тот появился, но не стал.

Быстро отодвинулся чуть в сторону и остановился у двери. Держа револьвер в левой руке прямо перед собой, заглянул в угол, в темноту, но тут же убрал голову. Почему повел себя так, он не знал ни тогда, ни позже, он никогда даже и не вспомнил, видел ли что-нибудь, перед тем как отвернуться.

Три-четыре выстрела из автомата ударили по двери, а может быть, и мимо нее, прямо в комнату. Он направил револьвер на дверь и выстрелил. Послышался один взрыв и один сильный удар, почему-то куда громче взрыва. Он перепрыгнул через пространство, оголенное открытой дверью, к середине комнаты, где стоял большой обеденный стол; бросился под него и резко развернулся к двери, где обязательно должен был появиться тот, другой, поскольку он слышал звук щелчка и видел Карла, метнувшегося в открытую дверь.

Израильтянин был в состоянии "грогги"[66], но быстро очнулся, ввалился в комнату и открыл огонь в сторону, где, как он догадывался, находился Карл.

Карл лежал под столом с "береттой" перед собой, он дважды выстрелил в израильтянина, убежденный, что оба раза попал: он целился в область под сердце-легкие, поскольку не хотел убивать его.

Обе девятимиллиметровые пули пробили часового насквозь и вошли в стену, а сам он перевернулся, застонал и опустился у открытой двери. Быстрыми шагами Карл подошел к нему и отбросил автомат подальше. Возможно, и излишняя мера предосторожности. Тот был явно без сознания, в шоке: одна пуля прошла прямо через живот, а вторая - чуть в стороне, через печень.

Карл неподвижно стоял посреди комнаты. Здесь должны быть четыре человека. Но если их было больше, то они находились где-то в доме, а быть может, даже вне его. В таком случае либо они появятся через тридцать секунд, либо они уже здесь.

В темноте он быстро пробежал через прихожую и поднялся на лестницу, по которой спускался. Взял переговорное устройство и нажал кнопку передатчика.

- Карл на проводе. Ты видишь кого-нибудь перед домом? Прием.

- Что там у тебя случилось? Нет, никого не вижу. Прием, - ответил Аппельтофт хрипло.

- Вызывай "скорые". Пятеро убиты и пять-шесть тяжело ранены. Сейчас уже все кончено. Прием.

- Понятно. Вызываю "скорые". А ты сам не ранен? Прием.

- Нет, не ранен. Попытаюсь сделать что-нибудь до прихода "скорых". Как только вызовешь, приходи. Конец.

Карл поднял с пола револьвер и вложил его в наплечную кобуру, пистолет поставил на предохранитель и засунул за пояс. Затем отложил в сторону рацию, вытащил нож и вошел в комнату.

Только сейчас он смог оценить всю ситуацию.

Последний израильтянин, в которого он стрелял, был жив. Остальные не выказывали признаков жизни. Вдоль короткой стены лежали семь человек. Стена за ними и пол перед ними залиты и вымазаны кровью, будто кто-то специально вылил пару ведер.

Карл прошел справа налево вдоль стены. Так, как проходил и сам расстрел. Трое первых были изуродованы автоматным огнем. Израильтяне стреляли сверху вниз по средней линии тела.

С краю лежала, кажется, шведка. Да и вообще это была смешанная компания - палестинцы и шведы. Девушка еще дышала. Рядом с ней - последняя жертва, палестинка, живая. Она была в сознании и смотрела на Карла, но, казалось, ничего не соображала.

Карл опустился на колени перед девушками. У шведки пуля оторвала одну щеку, и полскулы застыло в кровавой улыбке смерти. Одна рука была оторвана, кровь все еще капала из почти опустошенной артерии.

Карл стащил с нее кожаный пояс и туго стянул им обрубок ее руки. Поток крови почти мгновенно прекратился, но не из-за понижения давления в теле до смертельной границы. Не поднимаясь с пола, он подтянул ее к стене, потом бегом поднялся в спальню, через которую проник в дом, схватил там несколько толстых одеял, снова спустился и укутал ее, чтобы не дать телу охладиться до такой степени, когда наступает шок. Остальные пули, насколько Карл мог судить, либо попали в мягкие ткани, либо повредили внутренние органы, тут он уже ничего не мог поделать.

Когда он принялся помогать палестинской девушке, все еще находившейся в сознании, в комнату ввалился Аппельтофт.

Ввалился и застыл, дойдя только до середины. Такого он не видел даже в кошмарных снах. Это была кровавая бойня.

- Быстро, помоги мне оказать помощь этой девочке, - прошипел Карл. Аппельтофт стащил с себя пиджак и с опаской приблизился к стене, где лежали убитые.

- Кто-нибудь еще жив? - спросил он.

- Да, эти две девушки и один израильтянин, он вон там, у двери, - ответил Карл, отрывая от скатерти несколько длинных полос, чтобы перебинтовать ими палестинскую девушку. Пули попали ей в грудь, через левое легкое, в живот и в левое бедро. Карл начал бинтовать бедро, затем разрезал блузу, обнажил клокочущую дыру у левой груди, повернул девушку на бок и хотел полосками скатерти наложить временную тугую повязку. Но увидел выходное отверстие в спине.

- Дьяволы, - прошептал он, - они используют мягкий наконечник вместо цельной оболочки.

Выходные отверстия на спине были похожи на кратеры, причем величиной с кулак. Девушка лежала в луже собственной крови по меньшей мере в литра полутора. Карл отодрал кусок кожи от обивки стула и приложил его к выходным отверстиям на спине, затем туго, в несколько слоев, перебинтовал рану. Потом положил девушку на одно одеяло, укутав другим.

Аппельтофт стоял рядом совсем без сил, его тошнило, он едва не упал в обморок.

Странно, но девушка все еще была в сознании. Она что-то шептала, но Карл не слышал что. Он приложил палец к ее губам и улыбнулся ей.

- Ш-ш, не разговаривай. Если будешь умницей, справишься, - сказал он, низко наклонившись к ней, чтобы увидеть, насколько расширились ее зрачки. Она еще не умирала.

- Вы... шведы?.. - слабо шепнула она.

- Да, - ответил Карл, - мы шведы. А стреляли израильтяне. Ну, теперь уже все. Не говори больше.

Он нежно дотронулся до ее лба и почувствовал, что нервы его на пределе.

Он быстро встал. Перед глазами пошли темные круги.

- Что же нам теперь делать? - спросил Аппельтофт едва слышно - во рту у него пересохло.

Карл плотно закрыл глаза и постарался хоть немного собраться, чтобы не потерять над собой контроль.

- Проверь тех двух израильтян - того, что подальше, и того, с простреленным лицом, посмотри, живы ли они, - сказал он, а сам направился к тому, в кого стрелял в последнюю очередь. Тот сидел или полулежал, навалившись на дверь. Лицо белое, обе руки поддерживали живот. Он был в сознании, слабо и прерывисто дышал.

Карл присел перед ним на корточки и посмотрел в лицо.

- Шалом, привет от Муны, - сказал он, не понимая зачем; казалось, будто он на какое-то мгновение потерял рассудок.

Израильтянин слабо улыбнулся.

- Кто ты, черт возьми? - спросил израильтянин слабым голосом, лицо его оставалось безжизненным. Он говорил по-английски с сильным акцентом.

- "Сайерет-Маткал", но шведский, - ответил Карл и, вытащив пистолет, демонстративно поиграл перед лицом израильского солдата из спецкоманды. И, перед тем как задать вопрос, приложил дуло пистолета к его лбу.

- Где Арон Замир и остальные?

Израильтянин устало улыбнулся, но не ответил. Карл повторил свой вопрос.

- Не будь идиотом... Ничего не скажу... стреляй, если хочешь, - ответил израильтянин, теряя сознание.

Карл поставил пистолет на предохранитель, спрятал его на место, оттащил израильтянина, чтобы тот растянулся на полу, и начал обследовать его карманы. Там были и патроны, и пара тысяч крон стокроновыми купюрами, и арабский паспорт. Карл взял паспорт и поднялся.

Аппельтофт наклонился над другим израильтянином, чтобы узнать, жив он или мертв, но так и не понял этого.

- Вот тот, подальше, и вот этот, кажется, мертвы.

Не знаю, что с тем, что лежит посредине, - сказал он почти беззвучно.

Карл подошел к израильтянину, на которого указал Аппельтофт. В него он попал дважды. Одна пуля прошла через нижнюю челюсть, вероятно, это второй выстрел. Первая застряла у основания носа и разворотила один глаз. Обе пули вышли через затылок. Но человек еще слабо дышал.

Лежавший рядом казался, однако, мертвым. Он был первым, в кого стрелял Карл, и во время выстрела стоял совершенно спокойно. Первая пуля прошла прямо у правого уха и, вероятно, уже в голове перевернулась. Ведь выходное отверстие было величиной с теннисный мячик.

- Да, он мертв, - сказал Карл и отправился к Элазару в другой конец комнаты. Тот лежал с распростертыми руками, застывшим взглядом уставившись прямо в потолок. Карл видел, что входное отверстие было точно посредине груди. Он с трудом перевернул Элазара - пуля не вышла из тела, наверное, уткнулась в позвоночник и застряла в нем. Карл, казалось, все еще слышал хруст раздробленных костей убитого.

Он поднялся на ноги и взглянул на Аппельтофта. Какое-то мгновение они не сводили друг с друга глаз. Вдали послышались сирены "скорых".

- Это подполковник Элазар, - тихо сказал Карл, - это наш человек. Именно он убил Акселя Фолькессона. Шеф спецкоманды, "отъявленный" герой Израиля.

Оба посмотрели на мертвого убийцу.

- А что у тебя в руке? - спросил Аппельтофт и в тот же момент почувствовал, что должен выйти из комнаты и выпить глоток воды, иначе его начнет тошнить.

- Паспорт, - ответил Карл, когда они оба направились, как им казалось, в сторону кухни или ванной комнаты. - А паспорт только на арабском, никаких записей на европейских языках, и, насколько я понимаю, это ливийский.

- Ливийский?

- Да, но я слышал, как они говорили на иврите, они израильтяне, и давай оставим это.

На кухне они выпили по стакану воды и отправились к входной двери, чтобы открыть ее санитарам и полиции, уже подходившим к вилле.

Было четыре часа утра, когда Карл вошел в кабинет Нэслюнда. Слабый свет в кабинете и кромешная тьма на улице. В кабинете кроме Нэслюнда сидели его основной "рупор" Карл Альфред и сам Письмоносец, то есть главный шеф всего отдела безопасности, которому, вероятно, предстояло либо отвечать, либо не отвечать за то, что произошло.

Всех троих вызвали на службу всего лишь час назад, и они приехали на Кунгсхольм небрежно одетыми и небритыми. Проснулись они мгновенно и все же не совсем поняли содержание короткого сообщения дежурного по уголовной полиции. Вилла Виггбюхольм уже была окружена спецсилами человек в пятьдесят, они так и не поняли своей тактической задачи, они знали только, что необходимо держать кучку фоторепортеров и журналистов подальше от происшедшего.

Все, как завороженные, с ужасом смотрели на Карла, вошедшего в кабинет. Брюки и пуловер замазаны кровью, руки тоже в крови, а волосы прилипли ко лбу, после того как он провел по ним руками. Он был небрит, но загорелое лицо казалось не таким измученным, вообще он выглядел более собранным, более владеющим собой, чем это было на самом деле, когда, войдя в кабинет, он молча придвинул к себе один из стульев для посетителей перед столом Нэслюнда.

В комнате стояла мертвая тишина. Никто из троих его шефов не испытывал желания первым задать вопрос, уж слишком мало они знали, что, собственно, произошло. Наконец, откашлявшись, неуверенно начал сам Письмоносец.

- Ты можешь коротко ввести нас в курс дела, Хамильтон?

- Да, - сказал Карл. - Аппельтофт и я прибыли на место преступления слишком поздно, операция была уже в разгаре. Я вошел в дом, когда израильтяне начали расстреливать всех, кто находился в доме. Я вступил с ними в бой и убил троих, а одного ранил, он сейчас лежит на операционном столе в Каролинке[67]. Двое из расстрелянных полчаса назад были еще живы, их тоже, полагаю, оперируют. Пять остальных жертв - насколько мы поняли, трое палестинцев и двое шведов - мертвы и все еще находятся на месте преступления. Техники занимаются ими, Аппельтофт следит за всем.

В кабинете опять наступила тишина, но о причине ее Карл не знал. Ведь всего за четверть часа до этого Нэслюнд сообщил им об ожидаемой ливийско-палестинской операции, о которой он получил точные сведения.

- Ты застрелил четверыхизраильтян? - недоверчиво и с опаской переспросил Нэслюнд.

Карл неправильно понял его вопрос.

- Да, выбора не было. Я был один, и ситуация не очень-то подходила для переговоров. Цель их операции была очевидна - свидетели не предусматривались.

- Насколько мы наслышаны, у них ливийские паспорта, - возразил Карл Альфред. - Почему ты был так уверен, что они израильтяне?

- Их шеф, подполковник Элазар, один из известнейших спецов в этом деле. Между собой они говорили на иврите, в этом у меня не было сомнений.

- Ты не знаешь иврита, - возразил Нэслюнд.

- Я знаю, как звучит иврит, и знаю, как звучит арабский. Кроме того, у нас есть улики и нет никаких сомнений, а кроме того, один из их пособников жив и арестован.

Последнее было новостью для всех троих. Переполох, связанный с кровавой бойней в Виггбюхольме, заставил позабыть об аресте Алоиса Моргенстерна.

- Вы даже схватили одного живым? - прошептал Нэслюнд, сам не понимая, почему он шепчет.

- Да, - сказал Карл, - его зовут Алоис Моргенстерн, он живет на Флеминггатан, он шведский гражданин, но помогал этой спецкоманде. Это он рассказал, когда и где должна была проходить операция, мы были у него вечером чуть раньше. Именно его персональный номер записал себе Фолькессон, и именно его он должен был проверить, так что это был совсем не номер телефона.

Перебивая друг друга, заговорили все трое. Письмоносец не понимал, о каком номере телефона идет речь (его даже не посвятили в расследование, и он так и не слышал о столь малой, но решающей детали). Нэслюнд удивлялся тому, как это Карлу удалось узнать имя шефа спецкоманды, а Карл Альфред хотел знать, как этот Алоис Моргенстерн рассказал о самой операции.

- Начну с последнего, - сказал Карл. - Вечером я и Фристедт были у Моргенстерна дома и спросили его, когда и где. Потом Аппельтофт и я поехали в Виггбюхольм, а Фристедт вернулся опять сюда, чтобы сдать Моргенстерна. Дежурный прокурор задержал его за покушение на убийство, но, насколько я понимаю, он пособник убийц. Во всяком случае, он сидит сейчас там, гдеположено.

- Как все это произошло, черт возьми! - ревел Нэслюнд. - Мне кажется, я приказывал вам не вмешиваться больше в расследование, а вы опять за свое.

Карл пожал плечами. Учитывая конкретное развитие событий и результат этого случайного неповиновения, возражения все равно не были бы восприняты.

- Почему он все это рассказал вам? - удивился Карл Альфред.

- Он испугался. Он думал, мы палестинцы или кто-то в этом роде, я допрашивал его по-английски, - внимательно наблюдая за реакцией, ответил Карл. Он прекрасно понимал, что совсем не "по-шведски" допрашивать с острым, как лезвие бритвы, спецножом у горла. Но повода рассказывать или признаваться в этом он не видел.

Нэслюнд обеими руками поправлял взмокшие волосы. Ведь до прихода Карла он был убежден: речь идет о ливийско-палестинской операции. А теперь вот, несмотря на ливийские паспорта преступников, ясно, что все трое мертвых - израильтяне, один раненый - тоже израильтянин, а один задержанный - их шведский сподвижник, и не учитывать это невозможно. Нэслюнд молча уставился на испачканного кровью Хамильтона, теперь он уже и сам не понимал, какие неприятности накликал на себя, хотя и чувствовал, что в ближайшие дни сотрудничество с израильтянами может прерваться, а это, в свою очередь, приведет к непредвиденным результатам "шведскую" охоту на террористов. Один из его же людей убил троих, а может быть, и четверых их коллег. Этого ему никогда не простят.

- Пока что мы сделаем следующее, Хамильтон, - покорно сказал Нэслюнд. - Ты немедленно сядешь и все напишешь. Потом, я подчеркиваю, ты обязан строжайше сохранять все в секрете. Ни звука прессе, понятно?

- Да, конечно. Но что мы будем делать с их шефом и другими случайными оперативниками?

- Какой шеф, какие другие оперативники?

- Их шеф - генерал-лейтенант Арон Замир, он живет сейчас в гостинице "Парк-отель" под именем Абрахам Мендельсон с австрийским паспортом. У них, вероятно, кроме того, несколько человек в резерве, и, таким образом, они на свободе. Замир уже, возможно, знает, что операция захлебнулась, его надо спешно схватить. А у Моргенстерна должны находиться еще двое. Если удастся, мы можем схватить и их. Я охотнее сделаю сейчас это, чем буду заниматься писаниной.

- Исключено! - взревел Нэслюнд. - Оставишь свое оружие у меня, оно все равно потребуется для экспертизы, ведь ты разрядил его в людей. Потом ты сядешь и напишешь первый отчет, и как можно скорее. Мы должны информировать и прессу, и правительство. Надеюсь, ты в состоянии сейчас писать? Это просто необходимо.

Карл уставился в пол. Он был категорически несогласен с Нэслюндом.

- Тогда позаботитесь, чтобы кого-нибудь послали за остальными? - спросил он явно недовольным и подозрительным тоном.

- Это не твое дело. Клади оружие, иди и пиши, - сказал Письмоносец.

Карл колебался. Потом вытащил револьвер из кобуры и положил его на письменный стол перед Нэслюндом. Он все еще продолжал колебаться, но потом заложил руку за спину и, к изумлению всех троих, показал им второе оружие и положил его рядом с револьвером. Потом поднялся и ушел, не сказав больше ни слова.

Трое мужчин продолжали сидеть и завороженно смотреть на оружие, из которого всего час назад была расстреляна целая израильская спецкоманда. В барабане черного револьвера все шесть гильз были пусты. Значит, сами пули застряли в телах израильских солдат. На прикладе револьвера, как и на белой ручке тяжелого итальянского пистолета, они видели герб с золотой короной, три красные розы и серебряный полумесяц.

- Боже милостивый, - сказал Письмоносец, до этого часа не имевший ни малейшего представления о существовании Карла Хамильтона и еще меньше знавший о его прошлом, - и где ты только выудил такого?

- Это не мой человек, он один из парней Старика. Нам дали его на время, так сказать, обкатать, - натянуто ответил Нэслюнд, не отрывая глаз от оружия. На белой ручке пистолета все еще оставалась кровь.

Потом между ними началась длительная перепалка. Уж очень разное у них было мнение о случившемся и о том, что им следовало или не следовало делать.

Карл спустился на лифте, прошел через переход в следующее здание и на лифте же поднялся на свой этаж. При слабом ночном освещении там еще было и совершенно тихо. Он зашел в один из туалетов, стянул с себя пуловер и начал мыться. Вода в умывальнике стала розовой.

Затем он прошел в их старую общую комнату заседаний, чтобы поставить кофе, но там не оказалось стеклянной колбы. Карл дотронулся до нагревателя, тот был теплым. Аппельтофт оставался на месте преступления вместе с экспертами. Значит, это Фристедт.

Действительно, Фристедт сидел в комнате Карла с кофе, пакетом сахара и двумя пластиковыми чашками.

- Что они сказали? - спросил Фристедт, не поднимаясь и не вдаваясь в подробности, почему он здесь и зачем ему нужен Карл.

- Коротко: мы должны наплевать на Арона Замира и не искать остальных оперативников, если я правильно понял. Мне-то казалось, что надо бы воспользоваться шансом, который дают нам две кровати у Моргенстерна. Но чертов Нэслюнд запретил, - ответил Карл и подтянул к себе чашку с кофе.

- Как ты себя чувствуешь? - тихо спросил Фристедт.

- Не знаю. Такого я никогда еще не испытывал, хотя и должен был бы. Я стрелял в одного, не дав ему никакого шанса. Он стоял передо мной с опущенным АК-47 в руках, словно не желая расставаться с ним. Я не мог иначе, я ведь знал, кто он.

- Сам Элазар?

Карл кивнул. Только сейчас он задумался над этим. Элазар стоял абсолютно спокойно, ничем не выказывая намерения стрелять, и вообще не сделал попытки пошевелиться. Что вертелось в его голове в последнее мгновение его жизни?

Не ждал ли он, что Карл хоть чуть-чуть дрогнет и он сможет, отпрыгнув в сторону, поднять оружие и дать автоматную очередь? Или взвешивал последствия захвата на месте преступления?

- Он сделал всего один выстрел. Это было, когда он вздрогнул при моем попадании в него, так что минимум один выстрел был произведен из его АК. Что мне писать, черт возьми, об этом в отчете? - спросил Карл.

- Напиши, что он пытался застрелить тебя и тогда ты открыл огонь. Иначе Нэслюнд отомстит тебе. Это будет в худшем случае служебная ошибка, приведшая к смерти. А К. Г. Йонссон привлечет тебя к ответственности. Ты не должен давать ему такой возможности.

- Так как я стрелял первым, это, возможно, и было убийством. Но если бы он хоть чуть-чуть двинулся с места, все было бы о'кей, да?

- Примерно.

Карл подошел и сел к своей пишущей машинке. На письменном столе рядом с машинкой лежала небольшая пачка бланков, явно положенная туда Фристедтом.

- Я думал, что смог бы помочь тебе с этим отчетом. Как бы не вышло чего, - дружески объяснил Фристедт. - Мы нарушили довольно много инструкций, чтобы добраться до того, кого искали. Мне казалось, что я лучше всех мог бы помочь тебе, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Карл понимал все очень хорошо. Он должен лгать или обходить истину минимум по четырем пунктам.

Главную информацию он получил в Израиле по личной инициативе, нарушив приказ да еще сказавшись больным, и, кроме того, не имел разрешения на выдачу "источника" данных.

Он обошел систему защиты компьютера службы безопасности.

Он угрожал жизни захваченного и жестоко обращался с ним.

Он убивал, не будучи сам атакован.

- Это глупо, - сказал он. - Собственно, я сам своего рода преступник. Полагаю, что меня следует отдать под суд.

- Ну конечно. А Нэслюнд отпустит Арона Замира на все четыре стороны. Тошно даже и думать об этом. Но не это важно, не можешь ли ты хоть так успокоить себя?

- То есть? Что не важно? Это же ужасно, что самый главный виновник сбежит, пока мы сидим сложа руки!

- Да, все это так может и произойти. Но представь себе: ты и я идем в "Парк-отель", хватаем его и тащим в тюрьму.

- Да, а почему бы и нет?

- Кто станет арестовывать его и за что? Как мы докажем, что он главный шеф этой спецкоманды? Не думаешь же ты, что он при себе носит улики против самого себя. Кстати, у него может быть и дипломатический иммунитет, на наших глазах может развалиться все дело. Нет, сейчас забудь его и подумай о себе самом.

- Я правильно поступил?

По состоянию Карла видно было, что его больше всего тревожило. И Фристедт ответил спокойно и без сомнений:

- Да, ты поступил правильно. Этот убийца получил по заслугам, во-первых.

- Но так нельзя рассуждать.

- Да, так рассуждать нельзя. Но, во-вторых, ты бы лежал там вместо него, если бы не сделал того, что ты сделал. Ведь мы же кое-что знали о поведении этого человека. Не мучайся больше, попытайся хотя бы плюнуть на это. Придется немножко приврать.

- Собственно, почему мы должны лгать, почему мы все время должны скрываться за спинами наших шефов? Если хорошенько задуматься, то можно и сдуреть.

- Да, пожалуй, гадко все это. Хотя мы и поступали правильно. Иначе они могли бы сбежать. Нэслюнд все последние шесть месяцев валил все на Ливию, в городе уже сплошной ад, все больше и больше гибнет людей. Наконец убийц удалось найти. Нет, Карл, мы правы. Думай так и в дальнейшем. Мы поступили правильно.

- Хотя и неправильно. Почти до самого конца мы охотились не за теми да и в финале фактически опоздали, всего на десять минут, но опоздали. Ты подумал об этом?

Чтобы выиграть время, Фристедт тщательно набивал свою трубку и очень, очень тщательно разжигал ее.

- Черт возьми, как все они одинаковы, - сказал он наконец. - Израильтяне или палестинцы - та же логика, то же поведение. Разница такая маленькая, как номер телефона. А теперь пиши, Карл. Я останусь и подожду тебя.

Проведение операции "план Далет" в ночь с 30 на 31 декабря было связано с особыми обстоятельствами - с возможностью управлять средствами массовой информации и важнейшими сопроводительными публикациями.

Все утренние газеты, которые должны были выйти в свет 31 декабря, были бы полностью отпечатаны уже за два часа до начала последней стадии операции. 31 декабря - свободный день, а в первый день нового года в Швеции газеты вообще не выходят.

На 30 декабря график выпуска вечерних газет в Стокгольме такой же, как и по обычным субботам. Это значит, что 31 декабря после восьми или девяти часов утра возможности получения дополнительного материала за последние два дня года чрезвычайно малы.

Утром 31 декабря, когда начинают работать радио и телевидение страны, редакции новостей полупусты. Все это играло огромную роль при планировании операции. На следующий день после ее завершения спецкомандой единственными значительными публикациями должны были стать публикации двух вечерних газет, которые смогли бы выйти в короткие ночные часы, и еще официальные коммюнике, которые бюро новостей радио и телевидения получили бы от шведских властей, точнее, от "Бюро Б" шведского отдела безопасности.

Обе вечерние газеты имели уже ясное или почти ясное мнение об очень уж затянувшейся борьбе с терроризмом в стране. Но тут вдруг посреди ночи началась тревога: довольно много места в газетах потребовалось на неожиданное обсуждение в Королевском суде вопроса о праве на арест и утверждение о том, что "главное лицо" шведской террористической группы отпущено на свободу необоснованно.

Газета "Экспрессен" придерживалась той точки зрения, что освобождению "главы террористов" способствовала дешевая хитрость адвоката и что "любимчик"-адвокат просто-напросто обманул суд, ссылаясь на "иррелевантный тип амуниции" (ведь никто из репортеров газеты так и не слышал, как Аппельтофт давал показания об этом, а официальные и неофициальные источники службы безопасности на этот раз были необычно скупы). Специалист газеты по арабскому терроризму, кроме того, ссылался на якобы интересные улики, одна из которых заставила его даже сесть за основательную статью о Ливии и "патрулях смерти при ливийском диктаторе". А именно из "хорошо информированных источников" он знал о подготовке и проведении чего-то, что имело связь с Ливией и терроризмом.

Как только по полицейскому радио начали передавать ночную музыку, обе вечерние газеты поняли: случилось нечто неслыханное, - и уже через двадцать минут с первыми "скорыми" и полицией на месте происшествия в Виггбюхольме были и репортеры.

Поначалу им удалось узнать очень немногое - лишь то, что две "скорые" увезли раненых и что в доме полно убитых.

Но в последующие часы газеты засуетились, подключили большие силы. Картина если не вырисовывалась - на это требовалось куда больше времени, - то по крайней мере стала намного яснее. Газета сумеет заполнить материалом шесть-семь полос, но главным образом фотографиями: полицейские в бронежилетах, следы крови на снегу, где несли носилки, целая вереница "скорых" без раненых и так далее. И к ним свидетельское показание:

"Была такая кровавая бойня, какую я не видел, работая в полиции более тридцати лет".

Карл спал без сновидений, словно в забытьи. Телефон он отключил.

Проснулся во второй половине дня. Подошел к окну и выглянул. Как и обычно. Святой Йоран и Дракон были на своем месте. Вода в Стрёммене чернела, тоже как обычно. Стокгольм оставался таким, будто ничего не произошло.

Он стоял в нерешительности, то ли ехать на Кунгсхольмен, то ли держаться в стороне. Выпил чашку слабого кофе, побрился и вышел в город искать свою машину (он почему-то не очень хорошо помнил, где оставил ее). Когда он проходил мимо табачного ларька недалеко от своей квартиры, его словно хватило ударом.

"АРАБСКАЯ РЕЗНЯ:

11 УБИТЫХ",

- кричала "Афтонбладет".

"РЕЗНЯ ЛИВИЙСКОЙ ТЕРРОРИСТИЧЕСКОЙ КОМАНДЫ,

УБИТО 12 ЧЕЛОВЕК В ПРЕДМЕСТЬЯХ СТОКГОЛЬМА",

- ревела "Экспрессен".

Он подошел к ларьку, купил газеты и бегом бросился домой. Обе газеты начинали почти одинаково. "Арабская террористическая группа ударила в Стокгольме по ООП. Среди убитых четверо молодых шведов, очевидно, случайно ночевавших в резиденции на Виггбюхольме. Насколько известно, это добровольные медработники, то ли собравшиеся в Ливию, то ли вернувшиеся оттуда; они были приглашены на торжества либо перед отъездом, либо в связи с возвращением. Полиция еще не раскрыла их имена.

Среди убитых двое или трое связаны с отделением ООП в Стокгольме, в том числе "посол" (кавычки "Экспрессен") ООП и его ближайшие сотрудницы. Но и ливийские террористы убиты спецкомандой шведской полиции безопасности".

Шеф СЭПО отказался от заявлений, но сослался на последующие коммюнике. Обычный "рупор" СЭПО - интендант полиции Карл Альфредссон был очень сдержан, когда с ним заговорили об убийцах, он лишь процитировал один пункт:

- Террористы, осуществившие нападение, использовали арабское оружие и ливийские паспорта. Но у нас нет повода полагать, что паспорта фальшивые, и поэтому мы не можем давать какие-либо комментарии в настоящее время.

До этого все примерно было одинаково в обеих газетах. Но в "Экспрессен" специалист по арабскому терроризму располагал основательным материалом - подробным описанием самой ливийской операции под кодовым названием "план Далет" и знанием того, что ливийский диктатор Муаммар Каддафи вел войну против умеренных сил в ООП, готовых предать "священную войну", возглавляемую ливийским диктатором, а именно стереть с лица земли Израиль или сбросить евреев в море.

Согласно "Экспрессен", СЭПО давно чувствовала, что акция уже в разгаре, вот почему персонал особого отдела СЭПО по борьбе с арабским терроризмом все время наступал на пятки убийцам. Во время боя никто из шведов не пострадал, вероятно, арабские убийцы не готовы к встрече с равносильным сопротивлением. Шведы же убили троих и одного арабского террориста тяжело ранили. Состояние раненого критическое, и пока неизвестно, выживет он или нет (на момент выхода газеты в свет).

Были преступники ливийцами или палестинцами, пока неизвестно. Но известен факт, что ливийский диктатор поддерживал собственные группы раскольников (в палестинских террористических организациях), поэтому, вероятнее всего, речь идет о палестинцах, снабженных фальшивыми паспортами ливийским диктатором.

И так далее.

Но ни одной строчки о задержании натурализованного шведа по имени Алоис Моргенстерн.

Карл сидел некоторое время с газетами на коленях, не будучи в состоянии заставить себя думать. Скорее всего, это был своего рода "ответ" на вопросы, как все замышлялось и как хотел это изобразить Нэслюнд.

Затем в бешенстве он отбросил газеты и подошел к телефону, включил его и набрал один из номеров, которые помнил и во сне.

- Я буду через десять минут. Это дьявольски важно! - сказал он.

Спустился к Шеппсбрун и остановил такси.

Старик в прихожей упаковывал дорожную сумку. Он собирался ехать к семье в Кивик, чтобы там встретить Новый год, но уже перенес вылет на более поздний рейс.

Карл быстро рассказал о самом важном. На столе перед ними лежали смятые вечерние газеты. Старик молчал и думал, голос Карла почти дрожал от нетерпения.

- Да, кстати, я тебе говорил, - сказал Старик, - один из моих французских друзей узнал имя сирийца, владевшего пистолетом. Он был взят в плен израильтянами в 1973 году. У меня записано его имя на бумажке, где-то здесь, но сейчас это, кажется, не играет уже никакой роли.

Старик вновь погрузился в свои мысли.

- Все это нехорошо, - сказал он наконец. - Этот идиот в верхах полиции так никогда и не спустится на землю с небес, куда его заносят фантазии. Но если дезинформация проживет еще сутки, все закончится черт-те каким разбирательством и горячими дебатами, и твое имя засветится, а это совершенно ни к чему, откровенно говоря.

Вдруг Старик широко улыбнулся. Он совершенно ясно представил себе выход из этой ситуации. Ничего не объясняя, он встал, прошел в соседнюю комнату, когда-то служебный кабинет бывшего оперативного шефа старого IB, и взял телефонную трубку. Набрал номер, который знали очень немногие.

Он звонил в Старый город, на квартиру, владельцем которой был один шведский дипломат, но искал он не его и не американку, снимавшую эту квартиру у него, а премьер-министра, который официально отправился в кратковременное путешествие, но на самом деле находился именно там, в Старом городе. Карл слышал почти весь разговор.

- Привет, старик. Извини, что мешаю, но речь идет об операции против ООП... да, это была израильская операция, нет, не палестинцы или кто-то там еще... да, я знаю точно, один из моих парней участвовал в самой перестрелке... одного сегодня ночью прооперировали, но они взяли одного живым, мы не знаем, кто стоит за этой операцией... Что? Его зовут Карл Хамильтон... да, вот именно... да, так можно сказать, хи-хи... нет, мне кажется, что они заставят замолчать этого идиота как можно скорее. Ты ведь можешь вызвать этого поганца, Нэсберга или как его там... вызвать и заломить ему руки за спину... да, мы точно знаем, никаких сомнений. Руководителем группы был подполковник по имени Элазар, но не говори этому идиоту, что все узнал от меня, а то он напустится на мой источник... нет, не за что. Я позвоню попозже.

Возвращаясь в комнату. Старик ухмылялся и насвистывал. Он испытывал почти детский восторг, пытаясь представить себе сцену с "этим Нэсбергом" который окажется у премьер-министра через несколько часов. Мысль о том, как с живого шефа полиции сдирают кожу, бодрила его.

- Вот так-то, - сказал он, - пусть этот Нэсберг повоет на луну после версии своих дружков. Кстати, возникнут дипломатические осложнения. Но сейчас важнее избежать официального расследования, так что лучше всего на дирекции выдвинуть историю, близкую к истине. Кстати, у меня есть интересная идейка.

Ничего не понимая. Карл уставился на старого шефа разведчиков. Его профессиональная радость казалась ему психологически неоправданной. Но он не стал ни комментировать, ни расспрашивать.

- Попробуем-ка сегодня же вечером собрать на Кунгсхольме наших друзей из "Экспрессен", согласен?

- Конечно, - пробурчал Карл, - возможно, так будет лучше. Но не достаточно ли просто проинформировать премьер-министра?

- О нет, еще неизвестно, что он засекретит с учетом "интересов державы", а если не засекретит, то потянет время. Нет, не потому, что я не питаю каких-либо симпатии к этим израильским патрулям - думаю, и он не питает их, - нам просто надо попытаться создать легенду для необычного поведения нашего статного премьера, не так ли?

- Наверное... - неуверенно пробормотал Карл.

- Иди к телефону, его не прослушивают. Позвони этому Понти и расскажи все, кроме того, что израильтян со всеми их пожитками расстрелял ты. А потом дай ему мой телефон, он же должен проверить "свою версию" - так, кажется, говорят эти соколы. Вот он и получит два "компетентных источника", хи-хи.

Вся история без обиняков была представлена в первом вечернем выпуске "Дагенс эхо". Шеф иностранного отдела явно оказался хорошо информированным.

Позднее, вечером, премьер-министр дал пресс-конференцию и коротко сообщил, что может подтвердить сведения, переданные по "Дагенс эхо".

Тела четверых израильских офицеров были уже запрошены Израилем, выразившим шведскому правительству глубокое сожаление. Швеция отозвала своего посла из Тель-Авива для консультаций, а двух израильских дипломатов, в том числе уже успевшего уехать шефа безопасности посольства, объявила persona поп grata. Второму дипломату предложили покинуть страну в 24 часа. Шведское правительство чрезвычайно серьезно отнеслось к случившемуся. Оно - прежде всего выразило соболезнование и глубокое сожаление руководству ООП. Происшедшее означало глубочайший кризис в шведско-израильских отношениях.

На многие вопросы о том, как проходила сама резня, кто и сколько работников шведской полиции безопасности были втянуты в саму акцию, премьер-министр отвечал коротко и уклончиво. В течение дня он держал связь с соответствующим персоналом указанной службы безопасности. Персонал компетентно и достойным восхищения образом выполнил свой тяжкий долг. Вот и все, что мог об этом сообщить премьер.

Внутренний материал расследования службой безопасности был засекречен, нет никаких ссылок на иностранную державу, это было бы уже явно в интересах личной безопасности персонала шведского СЭПО.

Карл стоял у окна в своей квартире и смотрел на заснеженный Стрёммен. Он только что закончил телефонный разговор с человеком, назвавшим себя Мишелем. Человек этот целый день просидел в своей конторе, поджидая именно этой короткой весточки, которую и получил. Карл сначала написал текст на листке бумаги, а потом стоял с этим смятым листком, в руке зажатым. Текст гласил:

"Контракт заключен. Как ты, вероятно, знаешь, при таком положении вещей все проходило не очень гладко, и я не думаю, что мы сможем подписать его 15-го или 16-го этого месяца. Передай привет Муне и скажи, что я лично посылаю ей 21 розу, будь так любезен. Я передал от нее привет при заключении контракта".

После расшифровки сообщение гласило: в ближайшее время встретиться они не смогут, израильтяне провели операцию, но Карл уничтожил их и при этом передал привет от Муны.

Через несколько часов после операции в хирургическом отделении Каролинской больницы последний израильтянин был переведен в отделение реанимации, но там умер. Палестинская девушка все еще находилась между жизнью и смертью. А шведка умерла из-за большой потери крови, которую быстро не удалось восполнить.

Карл подошел к стереоустановке и поставил струнный квартет Брамса. Налил себе виски и вернулся к окну. В этот момент прозвенел колокол, возвестивший о наступлении Нового года, над Стрёммен начался фейерверк. Карл медленно потягивал виски.

Вдруг какой-то жуткий холод пронзил его, и он заметил, как в руке задрожал стакан. Да, он и до этого плакал, но плакал без слез, а сейчас фейерверк над Стрёммен добил его, и горячие слезы потекли по щекам. Он не понимал своих чувств и не понимал, что с ним происходило.

- За тебя, Шула, "в следующем году увидимся в Иерусалиме", - произнес он и поднял дрожащую руку к окну.

Но он чувствовал, что это неправда. Они больше никогда не увидятся.

Старик стоял на веранде и всматривался в темные мягкие контуры эстерландского ландшафта, окружавшего его яблоневый сад. В руке он держал бокал шампанского, он пребывал в изумительном настроении.

Да, он оказался прав. Двое молодых людей сейчас как раз находятся на обучении в Сан-Диего. Их прототип уже опробован в бою в реальных обстоятельствах и против самых известных своей жестокостью врагов.

Для Старика Карл - новый тип оружия, гораздо более дешевый и более эффективный, чем, например, аппаратура для радиоперехвата, которая стоит куда дороже. В будущем Старик видел целую плеяду новых оперативников с силой и эффективностью юного Хамильтона. Это необходимо для будущего, это главное, в этом Старик твердо убежден. Будущий враг - отнюдь не несколько израильских охотников на арабов. Настоящий враг, вероятно, не менее силен и опасен. Согласно стратегическим суждениям Старика, речь шла о неизбежной конфронтации на шведской территории между его людьми и сотрудниками советской разведки.

Жизненно важно поэтому было помешать раскрытию имени Карла Хамильтона перед общественностью. Это поставило бы под вопрос само существование нового оружия, и в этом ему удалось убедить премьера без особых уговоров.

Но в одном уговоры все же потребовались. Еще в 1949 году было отчеканено несколько экземпляров именной медали, но только Его Королевское Величество мог принять решение о ее присуждении. Для Старика это было важно политически, он хотел выиграть очко у старых клеветников в военном руководстве, и премьер уже дал свое согласие.

Карл Хамильтон должен получить медаль Густава III за храбрость, причем это будет первый шведский офицер более чем за восемьдесят лет.

Старик уже представлял себе удивление других офицеров при виде молодого Хамильтона, проходящего мимо них с небольшой сине-желтой планкой на униформе, нет, не со старым, обычным "За славные деяния", ее может получить любой генерал и именно из тех, кто в последние годы так противится проекту Старика.

У него, кроме того, состоялся разговор с Верховным главнокомандующим. Правда, Старик ни единым словом не обмолвился о предстоящем награждении своего подопечного. Ему удалось уговорить ВГ как можно скорее зачислить Карла на курсы будущих капитанов при Высшем морском училище. Так Карл смог бы, хоть на время, выбраться из этого сумасшедшего дома на Кунгсхольмен и еще больше походить на тот тип офицера, который военное руководство и хотело бы, собственно, иметь в разведслужбе. Следующий шаг - капитан I ранга - куда достойнее, чем лейтенант. Да и условия там гораздо лучше, и, таким образом, Карл не так бы страдал от неизвестности, да и поближе будет к департаменту обороны, а от полиции подальше.

Итак, один из его парней все же отличился "храбростью на поле боя". Старик почувствовал почти восторженный озноб; нечто похожее он ощутил однажды в тесном офицерском обществе, наблюдая, как первый экземпляр J 35 Praken взвился с твердотопливной камерой сгорания на учениях под Линчёпингом.

Таким же новым оружием был и Хамильтон. А сейчас он выполнил свое первое боевое задание. "All Swedish aircraft returned safely to base"[68], - шепнул Старик, улыбаясь самому себе. Именно эта фраза всегда была стандартной в Израиле после введения нового летного оружия.

Стоя в темноте, он поднял бокал шампанского. Затем вернулся к семье.

Но часы пробили полночь, когда он еще был на веранде.

Эпилог

В Швеции развязка событий в правовом отношении была не слишком драматичной. Алоиса Моргенстерна осудили на два года тюрьмы за недозволенную разведдеятельность, но он был освобожден от обвинения в пособничестве убийству с мотивировкой, что не был посвящен в истинные цели израильской операции. В этом Верховный суд не был единым. Двое присяжных и один судья были за освобождение, и результат голосования показал три к двум. Через восемь месяцев Моргенстерн был вообще освобожден и вскоре эмигрировал в Израиль.

Шеф бюро при Управлении по делам иммиграции был осужден на четыре года тюремного заключения и уволен с работы за так называемый "шпионаж за беженцами", квалифицированный решением суда как "недозволенная разведдеятельность". Связь между его арестом и израильской операцией многие годы оставалась в неизвестности.

Четверым шведским пропалестинским активистам примерно через год выдали компенсацию в размере 4500 крон за нанесение ущерба во время лишения свободы без основательных причин для подозрений в различного рода серьезных преступлениях.

Четверо палестинцев, выдворенные из страны как террористы, права вернуться в Швецию не получили, поскольку шеф "Бюро Б" при полиции безопасности продолжал настаивать на своем решении.

Лишь один человек из переживших израильскую операцию остался физически невредимым. Но его имя так и не стало известно общественности. Однако в международном разведывательном сообществе вскоре только и разговоров было, что о сенсационном развитии стокгольмского дела. Западногерманская BND первая раскрыла истинную картину самого хода операции. От нее узнали остальные западные разведорганизации, и вскоре все стало известно и советской разведке - всего один шведский офицер военно-морских сил противостоял израильской спецкоманде. В Швеции, казалось, начал создаваться новый оперативный рисунок, он имел или по крайней мере мог иметь значение для всех партнеров в самых неожиданных обстоятельствах. Шведский офицер носил кодовое имя Coq Rouge.

Впервые специалисты всего мира получили повод обратить особое внимание на это кодовое обозначение.

Еще один человек пережил израильскую операцию - ближайшая сотрудница представителя ООП в Швеции Рашида Ашраф. После шести месяцев пребывания в больнице она вернулась на виллу в Виггбюхольм и стала новым представителем ООП в Стокгольме.

Она никогда не встречалась с человеком, называвшимся Coq Rouge, и у нее не осталось никаких впечатлений о нем, кроме одной маленькой детали. Острое, как лезвие ножа, воспоминание, что на ручке его пистолета изображен странный герб с золотой короной, не покидало ее.

"План Далет" мог обозначать "план Д" или "план четырех", поскольку "далет" - четвертая буква древнееврейского алфавита. Последнее толкование и являлось содержанием "плана", однако Арон Замир назвал четверых участников "четыре мудреца". Название операции стало - более или менее иронично - использоваться в Израиле после того, как туда докатились сведения о стокгольмском финале этого политического скандала.

Одним из многих офицеров разведки, получивших отставку, был и генерал-лейтенант Арон Замир. Отдел оперативной службы Моссада "Божья месть" был на время отстранен от дел, но затем его возглавили совершенно новые люди и перед ним поставили новую оперативную цель. Каких-либо спецзаданий типа приведшего в Стокгольме к фиаско поставить в ближайшее время в Европе было бы невозможно - уж слишком высока была для Израиля и дипломатическая, и политическая цена. Кроме того, особый почерк отдела при проведении акций - мол, речь идет о внутриарабских распрях - стал слишком хорошо известен, и никто уже не хотел его подделывать. По крайней мере в ближайшем будущем.

Человеку, которого называли Элазаром по имени библейского героя, пожертвовавшего своей жизнью в борьбе с врагом необыкновенной силы посмертно присвоили звание полковника. Начались распри и скандалы либо потому, что ему присвоили-таки следующее звание, либо потому, что только полковника. Ни у одного офицера Израиля не было столько наград, но похоронили его не на военном кладбище под Иерусалимом, а в родном ему кибуце в Галилее, у города Киннерет. Около пятисот человек пришло на погребение и поминальную службу.

Среди ближайших родственников была и его сестра Шуламит.

Настоящее имя Элазар получил от своего деда в пионерские времена. Он был Хаим Ханегби, что означает "жизнь в пустыне" - именно за это жил и умер в Палестине его дед.

1

Служба безопасности Швеции.

2

Организация освобождения Палестины.

3

Зеленый сигнал светофора.

4

Тринитротолуол.

5

Норвежский парламент.

6

Кристиан Крог (1852 - 1925) - норвежский живописец.

7

Пока (фр.).

8

Намек на известный американский фильм "Officer and gentleman".

9

"Золотой штат" (англ.).

10

Соответствует капитану II ранга.

11

Informalionen Byra - отдел информации.

12

Партия модератов - партия шведских предпринимателей.

13

Женщины-полицейские, следящие за порядком на стоянках машин.

14

"Дом, родной, милый дом" (англ.).

15

В Швеции основное обращение даже к незнакомым людям - "ты".

16

Извини (англ.).

17

Раггары - небрежно одетые, лохматые юнцы, ездящие на старых, ободранных автомобилях.

18

Здесь - детальное описание новых и необходимых приемов деятельности международных преступников.

19

Игра слов: Йевле - город, "йевель" - по-шведски дьявол.

20

Никаких комментариев (англ.).

21

Разговорное название СЭПО.

22

Окончательный итог (лат.).

23

Обычно под логистикой понимается формальное использование математической логики. В данном контексте под логистикой понимаются:

1) логическое обоснование необходимости террористической деятельности;

2) социальная структура, поддерживающая терроризм и как бы логически необходимая: снабжение соответствующими документами, информацией и т. д.

Поэтому борьба с терроризмом также может базироваться на структурно-политических рассуждениях, истинных на уровне математических построений.

24

Народный фронт освобождения Палестины.

25

Демократический фронт освобождения Палестины.

26

Народный фронт освобождения Палестины - Главное командование.

27

Так на сленге в Швеции называется телефонное прослушивание.

28

Итак (англ.).

29

Не двигайся. Только не двигайся (англ.).

30

Краткое жизнеописание (лат.).

31

От Шерлока Холмса с любовью (англ.).

32

Здесь - содержание (фр.).

33

Оба писатели, участники левого движения в 60 - 70-е годы.

34

Вы мой должник (англ.).

35

КМ - Коммунистическая молодежь, ЛПК - Левая партия - Коммунисты.

36

Бременский свободный университет.

37

Название фирмы, производящей мебель.

38

Луи Альтюссер - французский философ-марксист.

39

Западногерманская служба безопасности.

40

Имеется в виду разведка в целом.

41

Здесь: не все еще потеряно (нем.).

42

Я этого не слышал (англ.).

43

Премьер-министр Швеции в 40 - 50-х годах.

44

Трудный путь (англ.).

45

Норвежская радиокомпания.

46

Сюрприз-сюрприз (англ.).

47

"Германия, Германия превыше всего" (нем.).

48

Клуб деловых людей.

49

"Ближневосточные авиалинии" (англ.).

50

Очень плохо (англ.).

51

Так называется шест для венков на празднике в Янов день.

52

Народы, населявшие Швецию в древности.

53

Грязные трюки (англ.).

54

"Сделано в Палестине" (англ.).

55

Правильно мыслишь (англ.).

56

Свободен (англ.).

57

Один - главный бог в скандинавской мифологии.

58

Есть возражения? (англ.).

59

Нет, никаких (англ.).

60

Четыре последние цифры персонального номера каждого шведа в досье службы безопасности состоят из порядкового номера даты рождения, предпоследняя цифра "нечетная" - мальчик, "четная" - девочка.

61

Имеется в виду шведский флаг.

62

Одна из шведских провинции.

63

Лига защиты евреев.

64

Больше никогда (англ.).

65

- А теперь медленно повернись и держи руки так, чтобы я их видел (англ.).

66

Спортивный термин - головокружение после удара по голове.

67

Больница в Стокгольме.

68

"Все боевые самолеты Швеции благополучно вернулись на базу" (англ.).