ГЛАВА 16

В штабной комнате было очень душно. Над головой крутился пропеллер вентилятора. Люди со слипающимися от недосыпания глазами бродили туда-сюда, что-то бормоча себе под нос. Кто-то перебирал клавиши компьютера, выполняя рутинную работу. Карты, рапорты, диаграммы испещряли стены.

Министр обороны Пэт Хиксон утопал в кресле возле заваленного бумагами стола, прикрыв усталые глаза.

Президент Атвуд с ожесточением потер виски.

— Кто мог подумать? До сих пор в каждом планируемом нами сценарии главная роль отводилась ядерному оружию и последующей радиации. Как идут дела на заводах?

— По подсчетам специалистов, надо еще семь месяцев. Физики, которых мы отрядили работать над этими статичными зеркалами, все еще не пришли ни к какому выводу. Если бы нам удалось сломать эти проклятые зеркальные шарики, мы могли бы освободить боеголовки и покончить со всем этим. — Помедлив, Хиксон добавил со вздохом: — Если они еще функциональны. Бог знает что натворили эти зеркальные штуковины.

— Есть новости из Филадельфии?

— Нет. Потеряли около тысячи двухсот человек. Кто мог подумать, что они растеряют мужество и отзовут воздушное прикрытие? Знаешь, если бы мы имели возможность не заниматься обычными видами оружия и все силы бросить на восстановление ядерного потенциала, мы бы ускорили…

— Естественно! Страна населена рыдающими гражданами, кричащими об обороне. Соединенные Штаты никогда раньше не подвергались бомбардировке. Все эти привыкшие к комфорту домохозяйки вдруг осознали, что их города стали мишенью: воронки на месте домов очень впечатляют. Им вовсе не улыбается оказаться на носилках “Скорой помощи”. Им не нравится быть бессильными, им не нравится, когда советские бомбы разрушают водопровод. Последний опрос показал, что мой рейтинг приблизился к пятнадцати процентам. Бирч заявляет, что требования о моей отставке имеют веские основания. — Атвуд поднял глаза. — Я и в самом деле не справляюсь?

Хиксон развел руками, качая головой.

— Нет, Джон. Просто мы не предвидели такого хода событий, И теперь воюем на ощупь. Мы не можем ничего поделать. Мы не можем обороняться, потому что наши силы рассеяны. Перекраивание границ в годы правления Горбачева, дефицит и депрессия — все это превратило мир в подобие лоскутного одеяла. Если мы потеряем спутниковую связь, мы даже не узнаем, что творится на фронтах!

— А что там в Крыму? Что-то известно?

— Генерал Мак сообщает, что в Одессе мы деремся за каждый дом. Большие трудности со снабжением. Мы ожидали, что Растиневский выведет войска из Пакистана, но он этого не сделал. Напротив, он продолжает формирование теневых дивизий, призывая стариков и вручая им посыпанные нафталином винтовки со складов. Мы устраиваем им настоящую мясорубку, их потери превышают наши в десять раз, но они все прибывают.

Атвуд вздохнул.

— Турки подходят к побережью. Может быть, это как-то облегчит положение.

— Если не вмешаются армяне. Все будет зависеть от того, кого они больше ненавидят: Москву или турок. И пока Москва будет снабжать их оружием, они будут воевать против турок. Как только турки начнут боевые действия, греки останутся в стороне, и я их не осуждаю: нейтралитет — их единственное спасение.

— А румыны?

— Все еще занимаются пустой болтовней. Но если консерваторы возьмут верх, они ударят по Крыму с запада. И если они сделают это…

— Это будет удар в спину. Пэт, мы даже не сможем эвакуировать оттуда войска.

Хиксон промолчал.

— А Польша?

— Тоже неважно. Черт побери, они обыкновенные люди. Русские ввели в Польшу десять армейских групп. Как ты думаешь, они могут противостоять этому?

— Но это спасло Германию?

— В данный момент. Польша спутала карты Советам, так что сейчас, вместе с Англией и Францией, нам удалось очистить большую часть германской территории. Но мы ничего не можем поделать с Бельгией. Если мы оттянем войска, чтобы ударить по Брюсселю, германский фронт развалится на куски. Или так, или Растиневский опять высадит пару дивизий. Нам нельзя снимать водушное прикрытие на севере, даже в том случае, если Растиневский будет продолжать укрепление бельгийского плацдарма.

Атвуд почувствовал рези в желудке.

— Весь мир спятил.

Хиксон хмыкнул и наклонился вперед.

— И я собираюсь сделать его еще более безумным.

— Желаю удачи. Что ты задумал?

— Я разговаривал с Объединенным комитетом начальников штабов. Не нанося урона действующей армии, мы можем взять Владивосток и удержать его. Если получится, мы сможем открыть новый фронт.

Моше остановился и почесал заросший щетиной подбородок. Как всегда, он забыл побриться. Поколебавшись, он приложил ладонь к двери.

— Йелед? Это Моше.

Он подождал и опять окликнул:

— Йелед?

Наконец дверь открылась, и Моше ступил внутрь. Ничего необычного, комната такая же, как у всех.

Йелед полулежал на кровати, уставившись в голограмму, светящуюся перед его глазами, — Земля.

Дурные предчувствия охватили Моше. Ничего хорошего из этого не получится. Он подошел к автомату и заказал израильского кофе. С чашкой в руке он поднес стул к кровати и уселся напротив Йеледа. Откинулся назад и, закрыв глаза, вздохнул.

— Ты хочешь поговорить?

Молчание.

— Йелед, мне хочется услышать твой голос. — Моше нервно повертел в руках чашку и, нахмурившись, уставился в черную жидкость. — Поговори со мной. Скажи, что ты чувствуешь. Мы с тобой многое повидали. Ты меня помнишь? Помнишь парня, который вытащил тебя из танка, когда они облили его бензином в Дженине?

Молчание.

Моше содрогнулся. Йелед — первая ласточка. Неужели это произойдет с каждым из нас? Это шок или всего лишь тоска по дому? А может, это влияние космоса? Что, если бог запретил нам покидать свою планету? Что, если мы зачахнем и умрем — как птицы, выброшенные из гнезда ?

— Йелед, мне нужно знать, что тебя беспокоит, Я не только твой командир, но и человек, который жил с тобой, сражался с тобой и… плакал у тебя на плече.

Губы Йеледа зашевелились, глаза оставались прикованными голограмме.

— Я…

— Ну, скажи.

— Пять лет, Моше. Ты знаешь, как это долго? Моя дочь… ей будет десять. А моя жена… ну, многое может случиться за пять лет. Узнает ли меня сын? Он дитя, Моше. Крошечный младенец в пеленках.

Все-таки тоска по дому. Моше не отрывал взгляда от черной жидкости — в ней отражалась белым пятном светящаяся панель потолка.

— Эти пять лет они будут в безопасности.

Йелед обратил страдальческие глаза к Моше.

— Почему?

— Ахимса дал обещание.

Йелед зажмурился.

— Нам и раньше много обещали. Садат давал гарантии. Даже американцы. Сколько зла причинили нам эти обещания, Моше? Наша единственная гарантия — оружие за плечами, МОССАД и его скрытая деятельность. Это другое дело. Ахимса говорил, что Израиль будет в безопасности. Но касается ли это моей жены? Моей дочери? Сына? А, бомбы? А нападения террористов?

— Мы все очень стараемся…

— Мой сын растет без меня! — Йелед сжал кулаки. — Это самое ужасное. Я думал, что мы получим известия.

Чем ответишь на это? Что он мог сказать? — Пять долгих лет. Ей придется пять лет прожить в аду, Моше. Она даже не будет знать, что я жив. Пять лет волнений и… — Покрасневшие глаза Йеледа обратились к голограмме планеты — коричнево-голубому драгоценному шарику, закутанному в покрывало белых облаков.

— Она получит от тебя письмо. Американский президент позаботится об этом.

Пять долгих лет. Впервые мысль о том, что Анны нет в живых, принесла ему облегчение — ей не надо будет волноваться о его безопасности. Но как же другие? Йелед был первым.

— Но поверит ли она, что это я написал письмо? Мы знаем, что они рассказали людям. Неужели она поверит, что любимый ею человек унесен на небеса какими-то пришельцами из космоса? Если бы ты сам не был здесь, если бы не видел всего этого, разве ты поверил бы?

— Старина, не на все вопросы я могу ответить. Подумай о том, что мы люди практические. Мы не американцы, которые могут сидеть в безопасности, отделенные океаном от всех неприятностей. Мы привыкли к ужасной действительности. Мы здесь — пленники Ахимса. В нашем положении можно сделать две вещи. Или изо всех сил бороться за то, чтобы остаться в живых, или сдаться.

Йелед все смотрел на голограмму.

— Извини, Йелед, но космос небезопасен, как и Израиль. Пашти представляют такую же угрозу, как и арабы. Пока ты принимаешь решение, мы с Чеймом останемся на посту. Скажем, что ты болен.

Моше встал.

— Мне кажется, очень хорошо быть евреем. Никогда нет такой роскоши, как выбор. Или жертвуешь тем, что любишь, или… умираешь.

Не оглянувшись, Моше вышел из комнаты и зашагал по коридору. Я не могу его винить. Кто на очереди? Что там Пашти? Нас доведет до ада проклятая реальность!

Сэм провел рукой по лицу. Кожа была как неживая. Он заставил себя вспомнить все свои познания в физике и астрономии, позабытые за годы сражений и тренировок. Учебный процесс помогал справиться с тревогой: он понимал, что его люди здорово влипли. Ведь до сих пор неизвестны истинные намерения пришельцев, а люди находятся в их власти.

Сэм вошел в столовую. На часах полвторого ночи. Столовая, однако, не пустовала — за столом в одиночестве сидела женщина, перед ней стоял поднос с едой.

Сэм заказал ветчину и бутерброд с сыром. И много колы. Стоя около автомата, он уже отчетливо видел женщину. Это была Светлана Детова. Он подошел к ней с тарелкой в руке.

— Простите, это место не занято?

Она подняла на него глаза — такие же усталые, как у него.

— Садись, капитан. Составь компанию. Я слишком долго не разговаривала с людьми. У компьютеров, которыми я занималась, своя логика.

— И как идут дела?

Она размешала кофе и пожала плечами.

— Так, потихоньку, но я никогда не могла предположить, что буду так быстро обучаться. Любопытно, в критической ситуации, когда у тебя нет выбора, твои способности к учению растут с невероятной скоростью.

— Но дела двигаются?

Она пожала плечами, многозначительно взглянув на него своими голубыми глазами.

— Если Толстяк наблюдает за мной, его, наверное, забавляют мои неловкие попытки. Мне кажется, нам здорово повезло, что он не вернул нас на Землю, как законченных идиотов.

Сэм кивнул:

— Угу.

Она криво усмехнулась.

— Судя по выражению твоего лица, тебя вовсе не интересуют мои компьютерные глупости.

— Ты выглядишь не лучшим образом.

Она подперла рукой голову, и в самом деле, силы покинули ее.

— Ты тоже.

Он зевнул.

— Да, знаешь, я заметил, что ребята стали увлекаться выпивкой. Мне уже дважды жаловались. Они начинают нервничать. Когда такое случается, я делаю стойку — мне вовсе не хочется неприятностей. Я знаю своих ослов. Когда бывали затишья, чтобы удержать свою бравую банду от смертоубийства, я немного занимался с ней астрофизикой и галактической географией.

— Ослы? Убийства? — Она рассмеялась. — Но ведь ты их любишь.

Он кивнул, немного расслабившись.

— Да, я их люблю. Не знаю, я служил со многими. Иногда мне давали уже готовое подразделение. Знаешь, так учителя говорят о своем классе. Или тренеры о своей команде. Если тебе попадутся хорошие люди — все будет в порядке. У меня ребята что надо.

— Но они нервничают?

Сэм отпил глоток воды.

— Мы с Виктором загрузили их работой по уши. Подразделение усердно тренируется, но важно знать меру. Это все равно что вытаскивать на арену не готового к состязанию атлета. Мы с Виктором должны немного ослабить вожжи, или мы их озлобим. Но любое послабление даст им возможность задуматься. Нам покажется, что мы здесь всего год — ну и что? На самом деле мы будем отсутствовать пять лет, не имея никаких известий. Может быть, у кого-то занемог отец. Или сердечные дела. Все ли будут живы, когда мы наконец вернемся назад? Знаешь, мы покидали Землю в такой спешке, осталась масса недоделанных вещей. А кроме того, в их маленькие мозги начала просачиваться мысль, что, если мы даже вернемся, мир к тому времени сильно изменится.

— Так думают военнопленные.

Сэм кивнул:

— Ну, что-то вроде того. А если ты начинаешь думать, что пропал без вести в открытом космосе, тут есть от чего свихнуться.

— А твоя семья, капитан?

Он на мгновение задумался и пожал плечами, медленно пережевывая бутерброд.

— Я никогда не знал своего отца. Моя мать, видишь ли, она в доме престарелых в Детройте. Сестра… скажем, я потерял с ней связь. Так было проще. Младшего брата убили во Вьетнаме. Бабушка и дед умерли. За моими плечами остались только воспоминания.

Она вскинула брови.

— Спасибо тебе, капитан. До сих пор у меня не было времени подумать о таких вещах.

Сэм потер глаза.

— Ну что ж, это значит, я очень устал. Обычно я сначала думаю, потом говорю.

Она рассмеялась.

— Моя интуиция подсказывает, что ты никогда не разговариваешь, если устал. Боишься проболтаться?

Он тряхнул головой:

— Угу, но знаешь, каково это? Хуже нет, чем жить постоянно на взводе. И смогу ли я когда-нибудь стать самим собой?

— А может быть, станешь таким, как я. Майор Светлана Детова — знающая, способная и живая.

— Живая? Возможно, но ты несвободна.

Он пристально всматривался в изящные черты ее лица. В ее голубых глазах сейчас не таился расчет, не было замкнутости, к которой он привык.

Она освободила волосы, и они тяжелой массой рассыпались по плечам.

— Свобода, капитан, вещь относительная. А ты? Разве грубость, хитрость не помогают тебе уцелеть? Подожди, выслушай меня до конца! Если тебе дают задание, на твои плечи в будущем ложится двойная ответственность, не так ли? Да, я знаю, как это бывает. Ты чернокожий в Америке. Я женщина в Советском Союзе. В любом случае там, где белый может ошибиться несколько раз, у тебя есть право на единственный промах.

Он встретился с ее упрямым взглядом и медленно кивнул:

— Да, быть может, и так. Но меня еще не захомутали. — Что ты можешь знать об этом, женщина? Разве ты можешь понять?

— Именно поэтому ты бодрствуешь, когда другие спят. — Она кивнула самой себе. — Да, капитан, я понимаю тебя лучше, чем ты думаешь.

— Почему?

— Потому что, как ты заметил, я тоже не сплю.

Он усмехнулся.

— Значит, ты бодрствуешь, горя желанием завербовать меня в КГБ?

Она вскинула бровь.

— Ну и каковы мои шансы на успех?

— Не самые лучшие.

Светлана допила остатки колы.

— Знаешь, мы могли бы предложить тебе…

— Меня это ни капли не интересует.

— Ты даже не выслушал меня.

Он наклонился вперед и поднял палец.

— Майор, в Америке доктор Кинг все-таки добился возможности промаршировать по улице с демонстрантами. Теперь ты можешь сидеть здесь и рассуждать о братстве между народами, любовь к которому твоя вшивая коммунистическая партия демонстрирует на лозунгах. Но мы, сестрица, многое повидали, и оба мы знаем что-то другое.

— Но доктор Кинг был убит психом не в моей стране, капитан.

— Конечно, черт побери! Потому что в твоей стране его послали бы на такой далекий север, что он стал бы первой черной сосулькой в истории человечества. Твоя партия построила бы для него лично новый ГУЛАГ на самом краю Таймырского полуострова.

Постукивая ногтями по столу, она откинулась на спинку стула.

— Ну ладно, с идеологией все ясно, а как насчет денег?

— Теперь ты заговорила на моем языке. Ну, для начала… как ты посмотришь на сто миллионов? — Он подмигнул ей. — Торговля будет долгой и нудной. Я собираюсь стать бонзой. Тебе что-нибудь принести?

— Принеси виски. Мы могли бы платить десять баксов в месяц.

— Ну ладно, пятьдесят миллионов… я не уступлю ни цента. — Они вместе пошли к автомату. — Скажи, как такая замечательная девушка могла попасть в лапы КГБ?

Она бросила на него короткий испытующий взгляд. Потом заговорила, подавив циничный смешок:

— Знаешь, это больше не имеет никакого значения. Здесь нет никого, кроме нас и Ахимса. Забавно, правда? Я так долго жила во лжи. Малейшая возможность быть откровенной заставляет меня нервничать.

— Я не хочу, чтобы ты волновалась, брось это и расслабься. Лги мне. Меня это не волнует.

Она взглянула на него подозрительно.

— Тогда почему ты проверял меня?

Пожав плечами, он протянул ей виски.

— Я уже много узнал о тебе: кто ты, откуда, что тебя сделало такой. Не из шпионских целей, просто ты меня интересуешь как личность.

Она отпила виски и подняла бровь.

— Я уже слышала подобное.

— Как хочешь, можешь верить, можешь не верить. Послушай, меня и в самом деле не заботит, что ты делала в Гонконге, кого ты там изображала и какое у тебя было задание. Мы здесь одни, майор. И я не знаю, что будет дальше. В скором времени моя жизнь может оказаться в твоих руках. Мы работаем так же, как все. Чтобы сплотить команду, надо начать с самого начала — с приветствия и рукопожатия.