Посвящение

Благодаря тебе я легче переносил часы зноя и жажды, холода и голода, испытаний и сожалений, боли и одиночества.

Жаль тех, кто выбросил тебя из своей жизни.

Они не знают, что утратили.

Им неизвестно, что такое благородство.

Им неизвестно, что такое смирение.

Эта книга с благодарностью посвящается моему лучшему другу, шетландской овчарке Дж.Б.Саратоге Теди Бир

1

Все началось со случайности.

Вереница газа, молекул и пыли, возрастом и биллионы лет, пробралась на траекторию полностью автоматизированного грузового корабля GCI. Масса пыли была небольшой — едва достаточной, чтобы сработали системы предупреждения.

Мозг корабля начал падение из небытия сверхсветовых скоростей; гигантский транспортный корабль втиснулся во вселенную, которую люди считают реальной.

Мозг корабля за мгновение изучил облако впереди, зафиксировал его состав и рассчитал, что оно не представляет угрозы для сверхсветового полета. Масса была, но не такой, чтобы вызвать озабоченность за безопасность корабля.

Когда двигатели послали сверкающую полосу света сквозь черноту космоса, мозг уловил слабые сигналы, засомневался и заглушил адский огонь, ревущий в реакторах антивещества. Мозг настроил чувствительную антенну на слабый, с красным смещением, радиоисточник в клубящемся звездном тумане и вслушивался. Кибер-человеческие элементы выразили удивление, компьютеры бросились записывать все, что можно, от скудного сигнала.

Решив, что с него достаточно, мозг корабля снова запустил двигатель и усилил защиту, в то время как GCI ушел в безумие сверхсветовых скоростей.

Плохо освещенная комната, мерцающая небесно-голубым сиянием, окружала директора Скора Робинсона, легко плывущего над большим радужным пультом управления, который парил в воздухе. Директор был высок, худощав, с легким скелетом, характерным для родившихся на станции. Даже для его роста его выпуклая голова была гигантской и имела гротескные пропорции — как у большеголового эмбриона на недоразвитом, похожем на палку теле. Колпак — тускло-металлическое шлемообразное устройство для связи с компьютером — не мог скрыть шишковатый череп директора, он только подчеркивал его морфологическое отличие — человека-полумашины, — передавал его мысленные построения в Gi-сеть и физически охлаждал его мощный мозг, мозг в пять раз больше нормального человеческого. Только состояние невесомости в комнате управления позволяло хрупкой шее поддерживать такую голову.

Пуповина из трубок питала тело, удаляла выделения и следила за обменом веществ, составом крови и самочувствием. Эта информация постоянно возвращалась обратной связью в мощный мозг и Gi-сеть, обеспечивая оптимальное функционирование его физической персоны.

Не ощущая при нулевой гравитации тяжести головного устройства связи, Робинсон разбирал и анализировал информацию, поступающую из сети UBM Gi. Подготовленный еще до рождения, Робинсон был одним из горстки генетически перестроенных людей, которые могли взаимодействовать с гигантским компьютером… и с людским сообществом якобы тоже.

Ежесекундно тысячи данных требовали его внимания. Увеличить производство кофе в мире Займана? Да, и в то же время сократить выработку кристаллов на станции Хеврон. С тенденциями к росту населения это была бы необходимая предосторожность в ближайшие пять лет. Одновременно другая часть его способностей взвешивала соотношение производства торона и его потенциального использования, если Окраинный сектор будет открыт для торговли. Решения неслись с быстротой мысли.

Когда он отменил стимуляцию цен, которая открыла бы Окраину, его погруженное в транс лицо едва дернулось. Слишком большим был бы риск развития нестабильности, если бы он позволил людям такое далекое продвижение за границы Директората. Мир был чрезвычайно хрупким. Бразды правления человечеством так невероятно натянулись. Лишь небольшой дисбаланс в системе, и… катастрофа. Человечество тонкой паутиной ненадежно висело над хаосом. Контроль Робинсона был бы невозможен без огромных компьютеров UBM, заполнявших станцию вокруг него. Они обрабатывали массу информации, беспрерывно текущей в их банк данных. Они проводили в жизнь решения, принимавшиеся Скором Робинсоном и несколькими другими директорами. Контроль мог нарушиться в любую секунду.

Небольшая странность в информации вдруг отразилась в одной из мыслей Робинсона. Ничего особенного, просто слабые радиосигналы, случайно подхваченные грузовым кораблем за Окраиной. Важно? Скор колебался. Внутреннее чувство сработало, и он направил запрос в феноменальную память UBM.

Никаких колоний в этом направлении. Никаких исследовательских экспедиций туда тоже не посылали. Ничего. Чернота и звезды. И все же? Чувствуя странное беспокойство, Робинсон не мог больше раздумывать. Он направил доклад Семри Навтову в Управление населением, прежде чем зарыться в зерновой кризис Станции на Антенн-4.

А что происходило на Сириусе? Почему там менялась социальная структура? Он хотел было привести в готовность Патруль, но передумал. Радио по ту сторону границы? Ничего особенного!

Доктор Лита Добра закусила губу, уставилась на монитор и нахмурилась в ожидании. Производился анализ. Она закончила обработку последних образцов костей, прибывших в запечатанных контейнерах с одной из станций. Для того, чтобы заполучить какие-либо человеческие останки со станции, требовалось поистине божественное вмешательство.

Большинство станций относилось к своим мертвецам с религиозным пылом. Такое поведение восходило к тем дням, когда любой органический материал высоко ценился. Грунт можно было выработать из астероидов или поднять с Луны; органика же сначала шла только с Земли. В свое время такие молекулы обнаружили свободно летающими в космосе. Прошло еще некоторое время, пока их не научились экономно собирать. Тогда народ на станциях ужасался при мысли, что тело, кости или экскременты могут выбраться из своих запотевших гидропонических резервуаров.

Шестьсот лет — земного времени — прошлой тех пор, как была заселена первая орбитальная станция. Юлианский календарь продолжал давать народам вдали от родного мира точку отсчета, но, кроме этого, время было функцией массы и скорости.

Она прервала размышления, разглядывая фигуры на мониторе. Homo sapiens ушел так далеко — чтобы так измениться.

Человечество зачаровывало Литу. Этот биологический вид превращал себя в нечто другое. Люди жили на широко раскинувшихся станциях, разбросанных вокруг новых солнц, планет и астероидов. Они приспосабливались, подвергались воздействию новой среды и радиации, меняясь все больше с каждым поколением.

Только привязанные к планетам имели большое сходство с нормальными земными людьми, но даже там можно было проследить статистические отличия.

Она кивнула, когда появились результаты. Через головное устройство Лита сделала замечания и послала информацию в Gi-сеть, где она будет распространена — с одобрения Директората — заинтересованным сторонам. Она откинулась назад и потянулась, мышцы волнами перекатывались по ее рукам и ногам, принадлежащим женщине, рожденной на планете.

Добра глубоко вздохнула и зевнула, встряхнув своими густыми светлыми волосами, раскинувшимися по плечам. Она осторожно поднялась и вставила головное устройство обратно в гнездо. Взглянув на хронометр, она проворчала: «Иду, Джефри, иду».

Джефри Эстор уже ждет, и на его челе запечатлелось выражение раздражения и беспокойства. Как обычно, он будет сердиться на ее нерасторопность. Так много изменилось с того дня, как он получил вызов из отдела здоровья Директората. Исчезли его впечатлительность, его мечты, его желание расщепить галактику изобретениями в области субкосмической связи. Этот лихой, улыбчивый человек, каким был ее Джефри, вернулся таким… другим.

Он был красивым, бледным блондином, почти альбиносом, с худощавым для родившегося на планете телосложением. У нее промелькнула язвительная мысль, что рождение в гравитации было тем единственным, что у них было по-настоящему общего. В его светло-голубых глазах читалась несамостоятельность, и, хотя он дулся, под ее пристальным взглядом он, как правило, таял и смирялся. В то же время он был чувствительным и часто добрым. Блестящий ум, во всем что касалось трансдукционной коммуникации, он отстранялся от остального университетского общества. Он был не очень общительным, замыкался в себе. Он был стеснителен, отстранен и часто подавлен.

Только… он не всегда был таким… во всяком случае до отдела здоровья.

Она быстро оглядела комнату, проверяя, все ли на месте. Стеллажи с оборудованием в порядке. Счетчики сверкают. Она запечатала образцы костей в вакуумные камеры и расставила их. Не дай бог, доктор Чэм, руководитель отдела, обнаружит что-то неладное! Она уже достаточно натерпелась от него. Несмотря на то, что он был антропологом, это не мешало ему оставаться узколобым во многих других аспектах, к тому же он никогда не давал ей забыть о ее рождении на планете, и следовательно о ее, по меркам корабля, неряшливости.

Жители станции дотошно следили за порядком во всем — еще один сдвиг, по мнению Литы. В прежние времена им не хватало места. Набитые в переполненные многоместные помещения, они придавали значение каждому лишнему дюйму — еще одна часть их догматического культурного багажа.

Она закрыла и опечатала дверь, поставив свои отпечатки пальцев как ушедшая последней. Коридор, по которому она шла, имел тот постоянный уклон вверх, к которому привыкаешь на станциях.

Спеша больше, чем она рассчитывала, наблюдая, как проносятся мимо освещенные двери, она перешла со своей пружинистой энергичной походки на пожирающий расстояние бег вприпрыжку. Она чуть не споткнулась, пытаясь затормозить перед транспортером. Инерция никуда не исчезала — какой бы ни была гравитация.

По тому, как Лита понимала действительность, эту штуку следовало называть лифтом, а не транспортером. Он доставлял людей вверх или вниз или, может быть, внутрь и наружу, смотря как поглядеть. Она заказала нужный уровень и подождала одну из кабин. Когда дверь открылась, она чуть не налетела на выходившего человека, которого не успела разглядеть. Удержавшись, она засмеялась и отступила назад.

— Торопимся? — спросил доктор Эммануэль Чэм, нахмурив брови.

— Я опаздываю на свидание. Джефри уже ждет меня в…

— Боюсь, что вам придется немного опоздать, — рассеянно сказал Чэм.

Лита замолчала, рассматривая его. Его заросшее бородой лицо было напряженным и сосредоточенным. Она увидела нечто важное, скрывающееся за этими темно-карими глазами. Густые брови были сдвинуты и как бы напирали на длинный мясистый нос. Она видела крохотные сосуды под стареющей кожей.

— Что-нибудь с образцами, которые я обрабатывала? — У Литы внутри все перевернулось. Она сделала все правильно! Анализ был превосходным — даже до субатомарного уровня. — Не могу представить…

— Ладно. Это важнее, чем пара костей, голубушка.

Чэм уже направился по коридору, раскачиваясь взад и вперед, пружинистой походкой, свойственной, кажется, всем людям станции.

— Господи! — взорвалась Лита. — Мы проработали… годы, чтобы достать эти образцы! Станция Чанг невероятно далеко. Вы знаете, чего стоили эти образцы Директорату?

— Пустяки, — пробормотал он через плечо. — Пожалуйста, я все объясню в своем кабинете.

— Кофе! — прорычал Чэм, прочистив горло.

Машина и углу выдвинула две чашки, когда они проходили мимо нее в огромный кабинет Чэма.

— Доктор Чэм, я не…

Он рассеянно отмахнулся от нее. Расстроенная, Лита отвлеклась. Кабинет Чэма был набит пленками, папками, катушками и рисунками. Он также питал склонность к антикварным книгам. Настоящим, из бумаги. На одной стене висел набор из десяти расчлененных скелетов, один с доисторической Земли, остальные были примерами различных остеологии современного человечества.

Чэм возился с кофе, а Лита злилась на непредвиденную задержку и посматривала на скелеты. На верхних полках располагалась коллекция из примерно трехсот человеческих черепов, а также еще сотни две слепков с доисторических образцов, запрещенных к вывозу за пределы Земли: протогоминиды, предки человечества.

Вид этих расчлененных костей — давно умерших мужчин и женщин — вначале задевал Литу. Теперь они успокаивали ее. В бытность свою любопытной студенткой она была ошеломлена этой комнатой. Кости увлекли ее в антропологию. Работа со скелетами была волшебной. Когда ее пальцы прикасались к костям, это затрагивало что-то у нее глубоко внутри — связывало прошлое с настоящим и давало надежды на будущее, в свете масштаба происшедших перемен и времени, которое человечеству уже удалось просуществовать.

Волшебство никогда не исчезало. Через все студенческие годы, через жестокую враждебную среду аспирантуры и, наконец, научную работу она пронесла чувство благоговения перед костями. Не в пример сухим словам в специальных журналах, она могла вглядываться в пустые глазницы черепа, и это давало ей больше, чем сухие статьи в специальных журналах. Она раздумывала о том, что этот человек видел, чувствовал, любил, чего боялся. Какие чудеса составляли его мир? Что бы он подумал о ее мире? Холод, боль, горести и радости были настоящими нитями, связывающими их через века и расстояние.

Чэм прервал течение ее мыслей, подав ей чашку кофе и устроившись на одном-из кабинетных диванов. Он показал на устройства связи и надел свое. Лита укрепила другое себе на лоб и вошла в систему. Прерывистый радиосигнал, казалось, был эхом глухих человеческих голосов.

— За Окраиной — дальше любых известных человеческих поселений.

Голос Чэма был сух.

Когда все закончилось, она стянула с головы устройство связи и посмотрела на Чэма, шокированная, взволнованная, чувствующая свой учащенный пульс.

— О Боже! Что… то есть кто они? — прошептала она ошарашенно. Ее взгляд упал на скелеты на стене.

Приподняв бровь, Чэм гневно посмотрел на нее, как он всегда делал, когда она вела себя непрофессиональна. Он присовокупил к этому пронзительный взгляд, говоривший: «Я не верю, что вы могли такое сказать», — и добавил:

— Я у вас хотел спросить об этом.

Лита опустила глаза, она понимала, что Чэм ждет холодной научной проницательности. В конце концов, он был руководителем отдела.

— Как раз эту работу и поручил нам помощник директора Навтов, — сухо продолжал Чэм, — я бы предложил вам порыться в исторической документации. Поищите все, что касается ранних экспедиций. Помощник директора информирует нас, что они проконсультировались в Отделах записей, архивов и истории. Ни астронавигация, ни торговля не зафиксировали ничего, посланного в том направлении.

— Вы понимаете, — она сохраняла спокойствие в голосе, — что это может привести нас обратно к древней Земле.

Ее пульс учащался. Возможно, эти неизвестные обладали теми же свойствами, что и мужчины старой Земли, например мужеством. Она пробежалась глазами по грубым чертам мужского черепа индейца пуэбло.

Чэм кивнул.

— Точно. Мы просто пс знаем, не так ли? Но я думаю, что мы ничего так и не узнаем, пока вы не приметесь за работу. Вы проверяете исторические данные. Я привлеку литературу по примитивным обществам.

Лита грызла свой большой палец, глаза были прикованы к черепам наверху.

— Думаете, они такие примитивные? У них есть радио.

Доктор Чэм пожал плечами.

— Это мы знаем. Мы также знаем, что никто другой их раньше не слышал. Они находятся в той области космоса, которая никогда не была заселена — или, по крайней мере, никогда не регистрировалась как заселенная.

Чэм уставился в чашку, скривив губы на бородатом лице.

— Патруль считает, что это солнечный фон… радиозвезда.

Лита кивнула, сделала глоток кофе и взялась за изучение исторической литературы.

Гудок был настойчивым. У Литы перехватило дыхание.

— Джефри! — простонала она, и расстройство погасило ее взволнованность. Сделав нейтральное лицо, она вышла на связь.

— Остались без ланча, — просто сказал он, глядя на нес из монитора. Его подбородок неуверенно подрагивал. Она отметила его высокую, ширококостную планетарную фигуру. Это во многом их сближало. Мужчины со станции испытывали отвращение к женщинам, которые могли нагнуться, не обливаясь потом.

Она кивнула, чувствуя себя неуютно от рыбьего взгляда его светло-голубых глаз. Его образ был нескладным. Бледный человек на белом фоне. Возможно, и их отношения были такими же выцветшими, как и бесцветная комната, в которой они жили.

Она перешла в наступление.

— Послушай, Джефри, появилось нечто важное. Я не знаю, когда я вернусь. Может быть, даже придется провести ночь здесь, наверху. Я расскажу тебе об этом, когда мы разберемся с некоторыми подробностями. Тебе будет безумно интересно услышать…

— Да. — Он кивнул, как будто понял, но она видела пустоту в его глазах. — Ты всегда так поступаешь со мной, Лита. Ты всегда заставляешь меня чувствовать себя… Я… Увидимся, когда придешь, — запнулся он, опустив глаза.

— Поговорим об этом потом, — пообещала она, вдруг отягощенная виной. Она чуть было не добавила: «Я люблю тебя», — но прикусила язык.

Стерильно. Все, что они делали, было стерильно.

Ее глаза блуждали, пока монитор переключался опять на каталог. Черепа мерцали в мягком свете, хитро поглядывая на нее.

— Если бы только еще существовали такие мужчины, как вы, — прошептала она глухо и едва слышно.

А Джефри? Что с ним? Занудный, но умный, Джефри имел большое будущее в разработке субкосмической трансдукции. Почему он был так чертовски снисходителен — ворчливо терпя все ее выходки? Он не раз пытался понять ее работу и, по правде говоря, зря так утруждался.

— Господи! — вздохнула Лита, разминая руки и уперевшись в пульт управления. — Где же вы, старые добрые деньки, когда Мид, Андерхилл и остальные могли видеть и разговаривать с предметами своего исследования, где моя «ежевичная зима»?[1]

О первых леди антропологии рассказывали всякое. История, далекое прошлое, а сплетни остались. Истории о связях с туземцами, о сильных телах, сверкающих в лунном свете, о любви, о первобытных браках, о разбитых сердцах после окончания полевого сезона.

История о Маргарет Мид и всех ее мужьях вызнала улыбку на лице Литы. Грегори Бейтсон сменил Рео Форчуна, и Мид с Бейтсоном расстались большими друзьями, а также любовниками — история, которая по силе чувств может поспорить с Элоизой и Абеляром, Симоной де Бовуар и Сартром.

— Так что, возвращайся к Джефри, — пробормотала она, чувствуя, как мускулы на ее лице напряглись. — Возвращайся, когда уже так устанешь, что не увидишь монитора.

Мысль безвкусная, как этот кофе.

Сколько часов прошло с тех пор, как она отправила компьютер прочесывать документацию почти за шестьсот лет? Лита уставилась на слова, пылающие на мониторе.

— Чэм?

— Да? — Чэм, лежавший на кабинетном диване, поднял глаза от стимулирующего средства, которое пил. Она подождала, пока он разделается с компьютером.

— Даю фрагмент, — сообщила она ему, посылая изображения документов, которые читала. — Советский корабль-тюрьма «Николай Романан», запущен в 2095 году, считается пропавшим в секторе Гулаг.

Чэм кивал головой, как будто сам себе.

— Понятно, полный набор заключенных, американские и мексиканские либералы, все контрреволюционеры. Мало того, у них было большое число коренных американцев, гм, арапахо и сиу. Несколько шайенн.

— Я помню, — добавила Лита удовлетворенно, — исследование Грошина! Он заметил, что коренные американцы остались нейтральными после того, как пришли Советы. Когда в резервациях ничего не менялось, они вполне успешно мстили. Грошин слишком хорошо зафиксировал недовольство, чтобы это понравилось партии. Они бросили его за это в тюрьму, прежде чем отправить в ссылку в Московский сектор.

— Инакомыслящие, — пробормотал Чэм. — Превосходно. Для целей выживания не может быть ничего лучше. Инакомыслящие всегда новаторы. Подумай о…

— Интересно, что произошло? — нахмурилась Лита. — Они направлялись на Сириус. Как они попали так далеко? Я не…

— Давным-давно! Они потеряли много кораблей в самом начале. — Чэм остановился. — А почему вы так уверены, что это группа с «Николая Романана»?

— Больше всего подходит, — пожала плечами она. — Подсчитайте максимальную способность воспроизводства этого народа. Официально там было пять тысяч транспортируемых. Предположим, что пленки и записи корабля уцелели. Предположим пять-шесть детей на одну женщину. Предположим неограниченные ресурсы и получаем население, готовое к экспансии в космос не позже, чем через пятьсот лет.

Она остановилась.

— Эммануэль, это были люди из технологически развитых стран, а не ссыльные из Индии или Африки. Они должны были унаследовать технологию.

— Если ваши предположения верны, — возразил он. — Есть ли другие варианты?

— Один, — ее голос напрягся. Она послала ему данные.

— Хм! — буркнул Чэм. — «Потемкин-9». Считается уничтоженным во время революции конфедератов. В последний раз его видели уходившим в сторону Окраины, сильно поврежденным. Боже!

Чэм колебался. Голос его снизился до шепота.

— Посмотрите на голографию! Надо думать, он сильно пострадал.

Уже знакомая с развороченным остовом корабля, Лита стянула устройство связи и протерла глаза. Так устала. Прошло почти двенадцать часов после того, как Чэм поймал ее у лифта, а она пришла в лабораторию рано в тот день, чтобы обработать образцы костей.

Лита зевнула.

— Я думаю, больше смысла в том, что это «Николай Романан», если только это не одна из независимых станций, затерявшаяся там. Это возможно. Если только. Нет никаких свидетельств о всех, столь давних расколах. Почти бесполезно…

— Пока достаточно, — зевнул Чэм в ответ. — Может быть, мы уж слишком хотим, чтобы это была затерявшаяся колония. Патруль думает, что это радиозвезда. Потерянная станция… кто знает?

— Может, это и так, — согласилась Лита. Она встала и потянулась, зная, что Чэм смотрит на ее аккуратное тело. Ее мышцы всегда вызывали у него изумление. Бедняга, он всю свою жизнь провел на станции. Его кости были тонкими, с изящной мускулатурой — этого было достаточно при легкой гравитации углового ускорения. Она попрощалась с ним и толкнула дверь.

Она медленно шла по коридору, впав в задумчивость. Возможно, Чэм был прав. Очередная потерянная станция. Она пошлет двух или трех аспирантов проделать предварительную работу по сбору материалов. Они выучат язык, войдут в культуру, создадут сеть связи с UBM Gi-сетью. Рутина. Это случалось уже четыре или пять раз за время ее пребывания в университете.

Даже если так, то все равно необычным было то, что станция забралась так далеко. Они не могли превышать скорость света. Потерянный звездолет! Она заскрипела зубами:

— Только бы это было так!

Открыв дверь в свою комнату, она обрадовалась тому, что Джефри спал. Она прыгнула к стенке, избегая его теплого тела. Пока она уплывала в сон, ее сознание заполнялось образом человека. Дикий, сильный, с развевающимися по ветру волосами, он стоял перед ней и улыбался, протягивая ей мозолистую руку.

Джон Смит Железный Глаз склонился в седле, чтобы рассмотреть серую пыльную землю. Во рту у него пересохло. Лошадь, его любимая вороная кобыла, нервно перебирала ногами под ним.

— Хоша, мы в безопасности, — прошептал он, видя, что размер следов, отпечатавшихся на почве, опровергает его слова.

Чувствуя, как волосы на затылке встают дыбом, Железный Глаз осторожно слез и ощутил землю своими ногами, обутыми в сапоги с тонкой подошвой.

У него было плоское широкое лицо, с черными проницательными глазами, широко расставленными по обе стороны его тонкого изогнутого носа. Его твердая безбородая челюсть переходила в длинный широкогубый рот. Он двигался с почти кошачьей грацией, играя мощными мускулами под одеждой из мягкой, прокопченной кожи.

Он упрямо стоял на тропе, две черные косы свешивались на спину. Он был одет в рыжевато-коричневую кожу, на плотно подпоясанной у тонкой талии охотничьей рубашке был изображен восьминогий паук. Рукава снизу были отделаны бахромой, а по верху шел цветастый геометрический и звериный орнамент, символизирующий его род и Великий Дух. Его кожаные штаны были так же украшены и отделаны бахромой.

В одной руке он держал длинное однозарядное ружье с бронзовыми патронами, торчащими вдоль ствола, чтобы ружье можно было быстро перезарядить.

К поясу были прикреплены патронная сумка, длинный боевой нож и черные блестящие трофеи — скальпы человеческих врагов Железного Глаза, врагов, убитых им на войне. Трофеи — знак истинного воина Паука — были гордостью Джона Смита Железный Глаз. Трофеи с голов еретиков сантос. Ни один воин на Мире — паук или сантос — не имел их столько, привязанных к своему поясу или охотничьей рубашке. Устрашающие трофеи отличали Джона Смита Железный Глаз — отмечали его как самого беспощадного среди народа Паука.

Железный Глаз тщательно осмотрел склоны по обеим сторонам пыльной тропы. В тусклом свете все было неподвижным. Прикосновение приклада ружья к толстым пальцам придавало ему уверенность.

Мало кто уходил так далеко от поселений Мира. Он должен снова стать могущественным. Выбора не было. Исследование было свойственно народу. Людям было свойственно испытывать себя. Он хотел большего, нуждался в большем. Уже четыре раза он ходил к горе молиться Великому Духу. Каждый раз он получал искомое предсказание. В этот раз он пойдет дальше большинства людей. Он излечит себя от яда в сердце. Он пойдет даже дальше воспоминаний о ней.

Пра-пра-прадедушка его отца, Луис Смит Андохар видел огромное восточное море. Он вернулся с многоцветной раковиной из того моря и поместил ее в Зал предков. Ее почитали так же, как имя рода и Луиса Смита Андохара. И так же будут почитать и его: Джона Смита Железный Глаз!

Позади остались только Дженни и боль. Здесь, глубоко в Медвежьих горах, была смерть. Следы на тропе доказывали это. Медведь был здесь. Кобыла позади него вздрогнула.

Медведь не был похож на тех существ, которые были на картинках со старой Земли. Коренное животное Мира, медведь охотился на людей. Большое, чешуйчатое, с присосками на двух длинных щупальцах, росших из двух его хребтов, чтобы кормить брюзгливый слюнявый рот, который мог захватить взрослую лошадь, существо это было свирепым двухвостым хищником. Медведи нападали на стада лошадей и скота. Чтобы не подпускать их близко, было выделено много людей с радио. Большие орудия могли убивать их на расстоянии. Во времена дедов медведи были по-настоящему опасны… тогда, в те времена, когда народ еще не сделал большое орудие. Тогда людям приходилось рассчитывать только на ружья и мужество… и на пророков. Многие погибали. Только радио и пророки давали им какое-то преимущество.

Теперь медведи не приближались к лошадям и скоту. Они были умные убийцы и быстро научились остерегаться больших орудий. Они оставались здесь, в Медвежьих Горах, вдалеке от поселений, питаясь зелеными хавестерами, трехрогими жабами и еще меньшими существами.

Железный Глаз отвел кобылу в относительно безопасное место на вершине скалистой гряды. Медведь, следы которого он видел в долине, не придет сюда. Он был далеко впереди, по крайней мере Железный Глаз на это надеялся.

Привязав поводья лошади к своему поясу, он стянул накидку и закутался в нее, держа нож и ружье под рукой. Третья луна едва пересекла черные гряды, отмечающие горизонт Мира. Вглядываясь в восходящий диск, Железный Глаз пытался заглушить свои воспоминания.

Дженни Гарсиа Смит осталась в поселении. Этой ночью она мирно спала в доме своего отца. Железный Глаз зажмурился. Нахлынувшее чувство пылало в груди. Нужно было уйти далеко, так далеко, чтобы излечиться от пагубной запретной любви.

Она принадлежала к роду Смит. Формально — его сестра. Дочь сестры его отца. Она была табу — кровосмешение. Смит не мог жениться на другой Смит. Предки сказали, что это так. Закон рода установил это. А самое главное — таково было пророчество Паука людям. Закон Паука! Закон Бога! Бог принял форму паука и умер на кресте, чтобы люди были свободными. Паук дал им правила, по которым люди должны жить, чтобы оставаться свободными. Каждый год род Гарсиа брал молодого человека, который заранее готовил себя. Его одевали как паука и пригвождали к кресту на холме, и роды Паука танцевали перед солнцем, обновляющим Мир, четыре дня в священной палатке.

Путь Паука, путь Бога… а Джон Смит Железный Глаз чуть не совершил самое страшное преступление. Он влюбился в женщину, которая была его сестрой. Если бы он взял тогда Дженни… Нет, и думать нечего! Несмываемый позор. Паук заповедал!

У него все сжалось внутри от горя. Она никогда не будет его — что бы ни случилось. Он подумывал о том, чтобы тайно бежать. Он мог это сделать — так как им никогда не был нужен никто другой. Наказанием, если бы их поймали, была бы смерть.

А за пределами поселений были только медведи… и бандиты сантос.

Воспоминания нахлынули на него. Сдерживая слезы, он перебирал свое прошлое, жестокость, с какой он обрушивал свой гнев на банды сантос, пыл, с каким он искал Паука и Великого Духа. В чем он согрешил, что должен так сильно любить Дженни? Он сделал что-то не то, за что злой дух-хранитель наградил его такой неблагодатной любовью. Что? В который раз Железный Глаз думал о всех предпринятых предосторожностях. Тем не менее сердце подвело его, несмотря на всю его доблесть в войне.

Он праздно перебирал волосы скальпов, свешивавшихся с его пояса.

Он посмотрел вверх и увидел, как третья луна поднимается все выше на небе. Она была красноватого цвета. Первая луна была с желтым оттенком, вторая — почти белой. Все вместе они так ярко освещали ночное небо, что все было видно почти как днем.

В этом было преимущество Мира. В старом мире, на Земле, была только одна луна. Здесь духи были ближе из-за трех лун. Так говорили предки, те, кто пришел с неба, спасаясь от собетов, захвативших старый мир и отрезавших от него по кусочку, чтобы насыщать свою Красную Звезду, — они говорили, что Паук ближе к людям здесь.