К моему большому разочарованию, конопля, посеянная Эвелин, росла великолепно. Через пару недель семена дали прекрасные всходы, а купленная рассада прибавила по нескольку новых листочков.
      Вопреки ожиданиям жизнестойкость растений тронула меня. И я не могла представить себе, что смогу так просто вырвать это все из земли и бросить в компостную яму.
      – Здесь никому не дозволено ломать человеческие судьбы, – объявила я Эвелин. – Иначе все мы окажемся за решеткой, даже быстрее, чем успеем об этом подумать. Если господин Кабульке увидит эту рассаду…
      – Ты можешь сказать, что это помидоры, – предложила Эвелин.
      – Помидоры! Господин Кабульке, может быть, немного глуховат, но в помидорах он кое-что понимает. Кроме того, эти стебельки растут здесь так плотно, что окажется достаточно одного вдоха, чтобы почувствовать, что это такое!
      – Господин Какабульке – не предатель, – возразила Эвелин. – Я скорее стану опасаться Штефана.
      – Штефана? А что, он не знает, чем ты здесь занимаешься?
      – Ты с ума сошла? – спросила Эвелин. – Эти Гертнеры по сути своей консервативны дальше некуда. И к тому же набожны. Истинные католики. Они зарыдают от возмущения, если увидят то, что здесь растет.
      – Ох! – только и смогла произнести я.
      Да, наверное, Эвелин была права. Большинству людей незачем было знать, чем она здесь занимается. И мне тоже не следовало лезть в это дело. Это было незаконно. И аморально.
      – Относительно Штефана тебе не следует беспокоиться, – неожиданно произнесла я. – Емумы без опаски можем сказать, что здесь посажены помидоры – он за сотню лет не разберется, чем конопля отличается от томатов. Только что дальше? Будем скручивать косячки из листиков?
      – Нет-нет-нет, – запротестовала Эвелин. – Используются соцветия. И в первую очередь мне необходимо правильно выделить наиболее крепкие материнские цветки. Мужские должны быть беспощадно отсортированы. Вот видишь? Вот так и здесь с ними, с мужчинами. От них никакого толку. Они бесплодны. Цветут еще куда ни шло, но совершенно бесполезны. – Эвелин принялась выдергивать с грядки мужские стебли.
      – Несчастные, – сказала я.
      – Совершенно бесполезные ленивцы, – возразила Эвелин. – Но я могу их распознать. А затем – прочь! – Она снова склонилась над грядкой. – Вот ты здесь – девочка, не правда ли? Скоро зацветешь и сторицей вернешь мамочке ее труды. Смотри, они уже начинают формировать бутончики. Как быстро идет дело!
      – А разве у них не нужно пикировать боковые побеги, как у томатов?
      – Пикировать? А что это значит?
      – Смотри, – сказала я и взяла в руку один из побегов. – Берется вот здесь…
      Эвелин ударила меня по руке.
      – Убери руки! – закричала она. – Здесь мояклумба. О цветочках я сама буду заботиться! Я не знаю, что значит – пикировать, но немедленно проконсультируюсь в Интернете, следует ли делать нечто подобное с моими цветочками!
      – Мне кажется, то, что растет на этой клумбе, нельзя называть цветочками, – позволила я себе сделать замечание.
      – Называй это, как тебе нравится, только оставь их в покое, – сказала Эвелин. – Сейчас я должна уйти, у меня встреча с Оливером. Завтра у меня овуляция.
      – Что, снова? – с известной долей злорадства спросила я.
      Оливер был прав. Похоже, программа расчета благоприятных дней на компьютере Эвелин дала сбой.
      Я расстроенно смотрела вслед Эвелин, когда она усаживалась в свой «Z4» и выезжала на нем со двора, словно звезда шоу-бизнеса. Это было так несправедливо. Эта женщина запросто получала все: каждую неделю у нее случалась овуляция и секс со своим и моиммужем!
      – Но ты же не можешь утверждать это наверняка, – сказала Элизабет, когда я вновь заговорила об этом (что случалось теперь каждый раз, когда мы с ней виделись).
      Но я почему-то была в этом уверена.
      – Предположим, ты на часок оставишь Каспара с блоком жевательной резинки наедине. И ты думаешь, он не залезет и не перепробует ее всю? – спросила я Элизабет.
      – Конечно, перепробует.
      – Вот видишь, – сказала я. – Точно также со Штефаном и Эвелин.
      – Но Каспару только четыре года, – принялась успокаивать меня Элизабет. – А Штефану тридцать семь. Тебе не кажется, что он несколько более разумное существо, чем четырехлетний ребенок?
      – В отношении жвачки – пожалуй, – ответила я. – Но не следует забывать, что Эвелин – не жвачка.
      – Тем не менее оснований подозревать их у тебя нет, – заявила Элизабет. – Кроме того, ты же его все равно простила заранее.
      – Да, я его простила заранее, – сквозь зубы произнесла я. – Я только не собираюсь прощать ни одну из этих дамочек, которые, едва заметив, что на них обратили внимание, начинают думать, что им все дозволено, даже в отношении чужих мужей.
      – Нет, – сухо ответила Элизабет. – Ты все это забудешь.
      Я не буду теперь стараться установить, когда овуляция произойдет у меня. Зачем думать об этом? Штефан стал по отношению ко мне совершенно безразличен. Он представлял собой этакую смесь равнодушия, нетерпимости и плохого понимания моего состояния, которая является типичной для мужчин, изменяющих свои женам. Мысли о том, что Эвелин забрала себе все его внимание и шарм, бесили меня. Почему все в этом мире так несправедливо? У Эвелин было все: представительный муж и внешность голливудской звезды. Кроме того, она нашла себе противозаконное занятие: выращивание наркотиков. Да еще где! В нашей со Штефаном оранжерее. (К тому же она привлекла на свою сторону господина Кабульке. Он словно стал ее личным слугой. Держу пари, госпожа Кабульке в это время страдала от очередной овуляции.)
      Почему, помимо этого, Эвелин нацелилась и на моего мужа?
      Я глубоко вздохнула. Работа – вот единственное, что мне оставалось.
      – Ты выглядишь отвратительно, – сказала Петра, когда я вошла в магазин с несколькими декоративными подсолнухами.
      – Да ты, на мой взгляд, тоже, – не задумываясь над тем, что говорю, ответила я и принялась устраивать подсолнухи в специальные вазы.
      Эти цветы не пользовались особым спросом, но я на всякий случай высадила в одной оранжерее сотню штук. Оформив каждый подсолнух в приемлемый для продажи вид, я сказал Петре, чтобы она продавала их, если будут спрашивать, по три пятьдесят за штуку.
      – Это что, замена бегониям? – спросила Петра. – Сейчас все больше людей приходит совсем за другими растениями. Твои самшиты ушли все.
      – Что? – Я остолбенела.
      Несколько дней назад я принесла из второй оранжереи в магазин два самшита, чтобы украсить витрину и вход в магазин. Чтобы отбить у покупателей всякое желание их приобрести, велела поставить рядом ценники с совершенно запредельной суммой. Но похоже, это не помогло: ни единого самшита не осталось. Это были мои любимые! Все ушли! Я была готова разразиться рыданиями.
      – Я совершенно не понимаю людей, – сказала Петра. – Тратить такие огромные деньги. Они ведь ужасно скучные, эти самшиты. Господин Гертнер тоже так считает.
      – Ну да, – угрюмо сказала я. – Зато в этом месяце мы будем более чем на несколько сотен евро в прибыли.
      Вот только свои деревья я больше никогда не увижу.
      Петра собрала сумочку и просунула голову в кабинет Штефана.
      – Господин Ге-е-ертнер, пока-а-а-це-е-елую!
      – Пока-а-а-це-е-елую, – в тон ей ответил Штефан.
      В последнее время он подозрительно много сидел за компьютером. Так много, что иногда не понимал, что и кому он говорил. Пока-а-а-це-е-елую!
      – Необходимы калькуляции, – произнес он, когда я спросила его, почему он совсем не уделяет времени практическим делам в нашем хозяйстве.
      В это время года работы у нас на территории было выше головы, да и удовольствия эта работа доставляла куда больше. Но коммерческим директором здесь был он, а не я, и когда требовалось сделать необходимые расчеты, приходилось соглашаться с его доводами.
      Петра собралась выходить из магазина.
      – Мне надо забрать младшего. Сегодня в кружке «Умелые руки» состоится какое-то особое занятие, и Тимо рассчитывает собрать там не меньше чем ракету для полета на Луну. Я полагаю, что на моих руках будет не меньше клея, чем у тебя земли под ногтями. Кошмар!
      – Чем только не приходится жертвовать ради собственных детей, – совершенно равнодушно произнесла я.
      – Я бы решила этот вопрос проще, – продолжала разглагольствовать Петра. – Купила бы конструктор. Но эти воспитательницы в садике такие гиены, не хотят, чтобы мы приносили туда что-то подобное.
      – В твоих глазах все женщины гиены, – сказала я. – Или бестолковые козы, или глупые коровы.
      – Да, за исключением тебя, – заметила она, уже почти скрывшись за дверью. – Тебя я называю только трубкозубкой. Ха-ха-ха!
      – Ха-ха-ха, – повторила я.
      Когда-нибудь я все-таки надену этой особе на голову цветочный горшок. И едва ли с особым сожалением.
      Я заперла дверь в магазин и направилась к Штефану в кабинет. Даже в обеденный перерыв он не хотел оставить свой компьютер.
      Я нежно погладила его по волосам.
      – Нет, – сказал он. – Ты испортишь мне прическу.
      – Но отчего же, – ответила я. – Это очень помогает от головной боли и снимает напряжение.
      – У меня нет ни напряжения, ни головной боли, – сказал Штефан. – Я работаю, разве ты не видишь?
      – Только цифры и факты, – вздохнула я. – Это не может постоянно доставлять удовольствие. Ты не хочешь услышать приятную новость? На этой неделе я заработала на продаже своих самшитов больше тысячи евро.
      – Да, – сказал Штефан. – Но ты годами вкладывала в них время и деньги, и заметь, куда больше, чем заработала за эту неделю.
      – Это доставляло мне удовольствие.
      – Скажи, Олли, ты в самом деле никак не можешь понять, что то, чем мы занимаемся, стоит того, чтобы этим заниматься, только тогда, когда это приносит несколько больше, чем вкладываешь? Это же простая арифметика, можешь ты наконец понять?
      Я слушала, продолжая машинально гладить его волосы. Они стали намного жестче от изобилия лака и геля.
      – Не говори так, словно я совершенно непроходимая дура, – сказала я. – Я между делом заметила, что мои растения и цветы приносят куда больший доход, чем твои бегонии. И это сильно тебя раздражает.
      – Меня раздражает только микроскопическая прибыль, – произнес Штефан.
      – Которая, впрочем, больше, чем от бегоний, – жестко парировала я.
      – Но все еще микроскопическая, – продолжал твердить Штефан. – У этого дела просто кет никакой перспективы.
      – Какое дело ты имеешь в виду?
      – Это «озеленительство», – презрительно произнес Штефан. – Все только суета. Мой отец прав, это для меня не заработок. Я дипломированный экономист. Эксперт по маркетингу! Я был очень неплох. Я был одним из лучших в своем выпуске. А теперь посмотри на меня: я завис в разваливающемся питомнике и занимаюсь перепродажей цветочков с прибылью четырнадцать с половиной центов.
      – Питомник не разваливается, – жестко сказала я. – Он станет процветать, если мы будем продолжать делать дело так же настойчиво.
      – Это убогое дело. Все мои друзья, даже куда более глупые, те, которых я всегда обгонял в учебе, имеют куда более прибыльный бизнес, чем я.
      Боже, что за новый тон! Я стала опасаться, что у бедного мальчика начался кризис среднего возраста. Довольно рано, впрочем, но все шло одно к одному. И еще., эта новая прическа и афера с Эвелин.
      На меня накатила волна жалости.
      – Ты переработал, – ласково сказала я. – Отвлечься – вот что тебе необходимо.
      Я посмотрела в сторону окна. Возле него с некоторых пор стоял наш старый диван из гостевой комнаты. Штефан не захотел отправить его на блошиный рынок или к Эберхарду. Он счел, что в кабинете диван еще неплохо послужит.
      Я не могла с ним не согласиться.
      Я обольстительно прилегла на диван.
      – Побудь немного со мной, Штефан? Только полчасика.
      Штефан нерешительно смотрел на меня. Я улыбнулась ему.
      Наконец он улыбнулся в ответ и опустился на диван рядом со мной.
      – Ну хорошо, маленькая Олли-Молли. Полчасика.
      Затаив дыхание, я расстегнула его рубашку и провела рукой по рельефной мускулатуре на груди.
      Штефан дернулся.
      – Осторожнее! – вскрикнул он.
      – Я же ничего не сделала.
      – Это больно!
      – Прости, – растерянно сказала я.
      Может быть, от долгого воздержания я слишком сильно царапнула его? Но в конце концов, я так долго его не обнимала.
      Осторожно, словно это было сырое яйцо, я прижалась к нему. Но Штефан отстранил меня.
      – У меня там синяк, – сказал он. – Неприятная штука. Пожалуйста, посмотри.
      Он распахнул рубашку и показал на маленькое, размером с булавочную головку, пятнышко на грудине. Мне показалось, что ничего опасного в этом нет.
      – Но он не такой большой, – сказала я. – Может быть, ты где-то поцарапался.
      – Не было такого, – вздохнул Штефан.
      – Может быть, ты просто забыл. – Я снова попыталась погладить его.
      Но Штефан продолжал смотреть только на этот синяк, и всякое романтическое настроение у меня прошло.
      – Сегодня после обеда, пожалуй, схожу к врачу. Это странно, меня где-то угораздило получить нечто подобное. Лучше я позвоню прямо сейчас и спрошу, не сможет ли он принять меня без записи. Это же, в конце концов, крайний случай.
      – Ну, понятно, – саркастически произнесла я и поднялась с дивана. – Я все равно, так или иначе, договорилась о пробежке.
      Это была правда. Далее учитывая то, что я не обещала Элизабет, что непременно приду. Конечно, секс был не менее важен для здоровья, чем бег трусцой. Но бегать в крайнем случае можно и в одиночку.
      – Наконец-то ты пришла, – сказала Элизабет, когда я примчалась к светофору, где мы договорились встретиться.
      – Застоялись, – произнесла я и с самого начала взяла такой темп, чтобы через ноги выбросить из себя обуревавшую меня злость. Штефан посчитал свой дурацкий синяк важнее меня. – Только честно, Элизабет, ты не находишь, что я стала еще толще?
      – Нет, – сказала Элизабет. – Ты выглядишь так же, как и прежде.
      – Это не смешно! – всхлипнула я.
      – Ах, Оливия, это была лишь шутка. Ты вообще не толстая. У тебя только грудь полная, но мужчинам это нравится.
      – Моя грудь – нет, – сказала я. – Больше не нравится. Я сойду с ума, Элизабет. Я уже больше месяца не имею ты-сама-знаешь-что.
      – Да-да, – выразительно произнесла Элизабет. – Под этим своим «ты-сама-знаешь-что» ты подразумеваешь то, чем я не занимаюсь уже более трех лет, да?
      – Что? Так долго? – Я остекленевшим взглядом посмотрела на нее. – Но как же ты выходишь из положения?
      – Я бегаю, – ответила Элизабет и засмеялась. – Брось, Оливия, это совсем не так ужасно. Или же Штефан так уж безумно хорош в постели?
      – Да, – ответила я с придыханием.
      – Лучше, чем все остальные, кто был у тебя до него?
      – У меня никого до него не было, – призналась я.
      Теперь глаза остекленели у Элизабет.
      – Штефан у тебя первый?
      – И. последний, – гордо добавила я. – Я не отношусь к числу этих «полиглотных дамочек».
      – Полигамных, ты хотела сказать. Полиглот – это что-то связанное со знанием иностранных языков.
      – Точно, – подтвердила я. – Лучше быть полиглотным, чем полигамным, это мое кредо.
      – Ого! – проговорила Элизабет. – Может быть, это еще одна из проблем твоего воспитания. Как в случае с «клинг-кланг».
      – Это не проблема, – с ударением произнесла я. – А то, о чем ты говоришь, называется «линг-линг».
      Все оставшееся время нашей пробежки Элизабет озабоченно на меня поглядывала.