У нас, впрочем, и не было особенно близких друзей. Случались контакты с бывшими однокашниками Штефана по учебе и коллегами, которых мы знали, пока не стали жить вместе. Деловые партнеры и их жены, с которыми мы иногда вместе ужинали. Мне было понятно – эти ужины никогда не имели никакого значения. Просто чтобы лишний раз подчеркнуть свой статус, о котором с нашей стороны, впрочем, лучше было молчать. Кроме того, у Штефана был старый школьный друг по имени Адам, с которым он раньше раз в неделю играл в сквош. Но с тех пор как Адам увлекся гольфом, они виделись очень редко.
      Ни Адам, ни деловые партнеры скорее всего и не заметили бы, что Штефан между делом поменял жену. Со мной дело обстояло еще проще: так как я родилась и выросла совсем в другом месте, у меня здесь не было ни родственников, ни подруг. Да и бывшие коллеги по работе, которых я нет-нет да встречала, тоже ничего не заметят. Они и Штефана-то совсем не знали.
      Лишь моя подруга Элизабет была достойна того, чтобы быть посвященной во все. От нее я просто не могла ничего утаивать. Мы познакомились несколько лет назад в фитнес-клубе, который позже был закрыт из-за несоответствия каким-то там гигиеническим нормам. Благодари Бога, что не подхватили за время занятий никакой инфекции, мы приняли решение заняться бегом трусцой. Это было куда дешевле и безопаснее для здоровья. Кроме того, бег требовал пребывания на свежем воздухе, что было значительно ближе моей натуре. При этом мы констатировали, что получили возможность часами общаться друг с другом, не будучи особенно сильно ограниченными во времени. Мы также ходили вместе в кино или в пивной ресторанчик и много болтали по телефону. От случая к случаю при необходимости я приглядывала за сыном Элизабет, Каспаром.
      Элизабет бы сразу поняла, что со мной что-то не так. Мне не удалось бы скрывать от нее на протяжении полугода, что каждый день после восьми вечера вынуждена жить с другим мужчиной.
      На следующее утро, дело было как раз первого мая, я решила нанести ей утренний визит. Штефан не имел ничего против. Он отсыпался после бурной ночи с шампанским при свечах, которую мы устроили себе в преддверии шестимесячной разлуки.
      Некоторое (довольно большое) количество штукатурки с нашего потолка при этом было безвозвратно утрачено.
      Элизабет жила в сказочной красоты домике, построенном еще вместе с человеком, за которого она в итоге так и не вышла замуж. Вы помните? – я уже рассказывала о нем. Это тот самый, с лицом, похожим на морду хорька. Он был архитектором (и скорее всего по сей день им оставался, потому что, насколько я знала, умер он только для Элизабет), и дом был спроектирован просто фантастически: этакая смесь современных элементов и классического, строгого стиля. Поскольку дом был построен на участке земли, в свое время унаследованном Элизабет, она ничтоже сумняшеся после расставания с несостоявшимся мужем заявила на дом свои права, а самого архитектора оставила ни с чем. Легко себе представить, каково было у мужика на сердце, когда каждое второе воскресенье он приходил к ним в гости, чтобы повидаться с сыном. Должно быть, он очень сильно раскаивался в том, что совершил незадолго до свадьбы. В доме же на той площади, которая по праву принадлежала ему, жила подруга Элизабет, Ханна, имевшая трехлетнюю дочь, очень хорошо ладившую с Каспаром. У девочки было очень мелодичное имя – Маризибиль. («Попробуй произнести его, если ты прилично выпил», – всегда повторяла Элизабет с ехидной улыбкой.) Какие причины привели к тому, что и Ханна осталась одинокой мамашей, и сыграл ли в этом какую-то роль наш хорек, мне было неизвестно. Во всяком случае, их совместная жизнь с Элизабет и детьми представлялась мне весьма гармоничной, хотя они и повторяли частенько, что больше всего на свете боятся так и состариться под крышей этого дома и превратиться в двух старых ворчливых одиноких бабушек, все развлечения которых сведутся к чаепитиям на балконе.
      Несмотря на то, что было еще раннее утро, Элизабет без лишних вопросов добавила в наш кофе абрикосовый ликер.
      – И голый не без праздника, – весело произнесла она.
      Каспар был отправлен на выходные вместе с Ханной и Маризибиль к их бабушке, жившей рядом с зоопарком. Поскольку солнце снова показалось из-за облаков, мы устроились в так называемом саду, надев толстые свитера. Кошка Элизабет по кличке Хуммель вскарабкалась ко мне на колени. Кошки меня любили, у меня же была аллергия на кошачью шерсть.
      Как всегда, приходя к Элизабет в гости, я огляделась вокруг и со вздохом произнесла:
      – Как жаль, что ты так мало занимаешься обустройством земли вокруг дома – апчхи!
      – Я знаю, – ответила Элизабет. – Но у нас нет для этого ни денег, ни времени, ты же знаешь.
      После этой фразы мы сразу подошли к теме моего визита.
      – Да, милые денежки, – сказала я, шмыгнув носом, и сделала большой глоток кофе. – Представь себе, кое-кто предлагает тебе миллион. На что бы ты согласилась ради этого?
      – На неприлично многое, – не раздумывая, ответила Элизабет. – Даже спать со своим шефом.
      – Элизабет, но у тебя же не шеф, а шефиня, – напомнила я ей.
      – Я помню, – произнесла она. – Но ради миллиона я смогла бы закрыть на это глаза.
      Я почувствовала облегчение. Собственно, где-то в глубине души я опасалась, что Элизабет начнет читать мораль и доведет меня до того, что я стану чувствовать себя очень скверно.
      – А согласилась бы ты – апчхи! – поменять своего мужа на его брата? – спросила я. – Только предположим. Я помню, что у тебя нет мужа. Но если бы он был, а у него был бы брат? – Я чихнула три раза подряд.
      – Однозначно, – сказала Элизабет. – Рано или поздно я поменяла бы любого мужчину на его брата, даже не требуя за это ни цента.
      – Да, но предположим, ты действительно очень крепко любишь своего мужа, – возразила я. – И предположим, жена его брата – как раз его тип женщины. Выглядит словно Дженнифер Энистон. И кроме того, дипломированный экономист, так же как и он. Разве у тебя не возникло бы сомнений в том, чтобы дать им возможность остаться наедине? Апчхи!
      Элизабет не стала отвечать на этот вопрос так же быстро, как на предыдущие.
      – Слушай, еще довольно рано для того, чтобы вести такие философские беседы, тебе не кажется? Почему ил выглядишь так странно, Оливия? Что-нибудь не в порядке? Ты, кажется, вот-вот расплачешься.
      – Это всего лишь аллергия, – соврала я.
      Я и вправду была близка к тому, чтобы разреветься.
      Элизабет знала меня очень хорошо и, положив руку мне на плечо, мягко попросила:
      – Рассказывай.
      И я рассказала ей все. Про Фрица и его старых друзей. Об огромных деньгах и о том, сколько проблем можно было бы решить с их помощью. О частных детективах и контроле телефонных счетов. Сначала Элизабет мне не поверила, даже подумала, что я перепутала первое мая и первое апреля. Но постепенно до нее дошло, что я говорю чистую правду. (С этого момента мы приступили к апельсиновому ликеру всерьез.)
      – Старый сумасшедший скряга, – произнесла она, но не без доли удивления в голосе. – Как же может быть богат один человек!
      Я кивнула:
      – Он всегда имел очень хороший доход и умел вкладывать деньги в выгодные инвестиции. Апчхи.
      – Я нахожу, что это весьма оригинальный способ распорядиться наследством и поделить его, – заметила Элизабет. – Сбрось ты с коленей эту кошку. Твой насморк становится нестерпимым.
      Но кошка крепко вцепилась коготками в мои коленки. Ей было ну очень уютно.
      – Апчхи, – сказала я.
      – Все сказанное тобой звучит очень весело, если бы не было на самом деле очень грустно, – произнесла Элизабет. – А Оливер – это тот самый корреспондент, который все время берет телеинтервью у разных пожарных по фамилии Ковальский?
      – Он берет интервью не только у пожарных, – принялась я защищать Оливера. – Он готовит репортажи – апчхи! – обо всем, о чем можно. Просто так получается, что здесь, в наших краях, он попадает главным образом на пожары. А фамилия Ковальский широко распространена среди пожарных.
      – Но ты, во всяком случае, нормально к нему относишься. В чем проблема?
      – Проблема не в Оливере, а в Эвелин, – сказала я и снова принялась бороться со слезами, – Она такая умная и элегантная, и манерная…
      – Ты тоже очень симпатичная, – резко ответила Элизабет.
      Я покачала головой:
      – Нет. Я такая же, как наш диван.
      Я досконально описала наш гостевой диван. А затем описала диванчик в кабинете Элизабет, на котором предстояло мне спать.
      – Мы вообще как два полюса, – всхлипнула я. – Эвелин – шикарная дизайнерская модель, которую можно выставлять в музее, а я – старая полуразвалившаяся софа, на которой никто и спать-то не захочет. Апчхи! Как же, будет Штефан таким дураком, чтобы думать о такой старой, дряхлой вещи!
      – Если он тебя любит, то будет, – энергично возразила Элизабет.
      – Ты думаешь? – Я понемногу начала успокаиваться.
      Да, похоже, я сильно себя накрутила. В конце концов, мы были женаты десять лет, можно сказать, уже породнились друг с другом. А сравнение со старой софой было совсем неуместно. Нельзя ценить себя так низко. Лпчхи!
      Но Элизабет добавила столь же энергично:
      – А уж если он выберет Эвелин, то тебе все равно достанутся деньги. И его брат! Итак, я бы в любом случае приняла в этом участие.
      Ну, принимать другое решение сейчас в любом случае было поздно. «Кто сказал «а» должен сказать и "б"» – любила повторять моя приемная мать.
      Несмотря на то что я всеми силами старалась оттянуть наступление вечера и прощание со Штефаном, вечер наступил очень быстро. Ровно в семнадцать часов Эвелин и Оливер подъехали на двух машинах: на «Z4» и на второй старенькой машинке, почти раритетном «ситроене». Эта старая развалина шумела, как несколько мусоровозов. Когда я увидела багаж Эвелин, то поняла, почему навороченный «Z4» выступал сегодня лишь в качестве эскорта. В него определенно не смог бы поместиться здоровенный шестисекционный чемодан, а вдобавок еще огромная косметичка, размеры которой позволяли предположить, что в нее упаковано по меньшей мере постельное белье Эвелин. Я и представить себе не могла, что Эвелин относится к числу путешественников, которых обычно называют «Никуда-не-еду-без-моего-торшера».
      Пока Оливер и Штефан выгружали ее вещи и носили в дом, Эвелин стояла рядом с машиной и с кислой миной осматривала руины, в которых ей предстояло поселиться.
      – Каждый раз здесь становится все ужаснее, – произнесла она.
      – Снаружи еще ничего, – ответила я.
      Приехав сюда, я первым делом насажала по всему периметру здания дикие вьюны, чтобы хоть как-то приукрасить фасад. Эти растения замечательны тем, что большую часть года зелены и разрастаются очень быстро. Конечно, зимой они выглядят не очень эстетично, но сейчас на дворе был май. И Эвелин вряд ли могла себе представить, что на самом деле с домом все обстоит намного хуже.
      – Один вид входной двери вызывает прыщи, – сказала она.
      Я грустно посмотрела на ее безупречную кожу. И заметила в нескольких местах следы грима. Это было что-то новое. Но может быть, и у меня постоянно вскакивали прыщики на лице, потому что я часто смотрела на эту дверь. Вид у нее был действительно удручающий: невообразимая комбинация стекла и дерева, с налетом семидесятилетней старины и массой следов, начиная с отверстий для висевшего когда-то здесь почтового ящика и кончая царапинами от кошачьих когтей.
      – А от ступенек у меня скоро случится расстройство пищеварения, – весьма неучтиво продолжала Эвелин. – Я не знала, что здесь та же проблема цвета, что и на вилле у Фрица.
      К сожалению, это имело место быть: зеленый, коричневый, желтый, голубой. Лестница, ведущая в дом, чем-то напоминала церковную лестницу. Причем не в самой обустроенной и ухоженной церкви.
      – Но с другой стороны, – сказала Эвелин, – за миллион евро можно вытерпеть и не такое, правда?
      – Это верно, – облегченно вздохнула я.
      Если бы Эвелин со своим неповторимым выражением лица начала сейчас рассуждать о внутреннем убранстве нашего дома, я отказалась бы от этого пари немедленно. К счастью, она и в самом деле не забыла прихватить свой торшер – вероятно, для того, чтобы привнести в убогость своего нового места обитания какое-то обновление.
      Когда Штефан и Оливер занесли в дом последние вещи, Эвелин взяла еще что-то с пассажирского сиденья «Z4». Вещь издали напомнила мне плюшевого зайца с длинными ушами и лапами. Интересно, она еще относилась и к числу дамочек, которые «никогда-не-путешествуют-без-своих-любимых-постельных-плюшевых-игрушек»? Но прежде чем я успела спросить ее, а по возрасту ли таскать у себя на груди вещь, пригодную скорее всего для трехлетней девочки, рядом с воротами резко, так что завизжали тормоза, остановился «мерседес» нашего свекра.
      – Старые заговорщики, – тихо, но зло произнес Оливер, когда одновременно открылись все четыре двери машины.
      Картина чем-то очень напоминала фильм про мафию. Четыре пожилых господина в черных строгих костюмах выходят из черного «мерседеса». Недоставало только черных очков и оттопыренных карманов, в которых лежат пистолеты.
      Если бы обстоятельства происходившего не были столь серьезны, картина выглядела бы весьма комично.
      – Мы подумали, что, проезжая мимо, следовало бы заглянуть к вам и посмотреть, как выполняются условия договора, – произнес Фриц, пребывая, судя по всему, в прекрасном расположении духа. – Мои друзья…
      – Директор банка в отставке Гернод Шерер, – представился один из господ с загорелой лысиной и пожал нам всем руки.
      Я его уже знала – по работе. Он заказывал у меня оформление цветочных ящиков для своего балкона. Уж не был ли это тот самый директор банка, который в свое время начинал строительство виллы нашего Фрица?
      – Хуберт Рюккерт, бывший ректор гимназии Иоганна Гуттенберга, – произнес маленький сморщенный человечек с огромными ушами и тихим елейным, как у пастора, голосом.
      Я где-то читала, что уши и нос продолжают расти до самой нашей смерти. Значит, чем старше, тем больше. Если это верно, этому господину должно было быть по меньшей мере лет сто пятьдесят. Но глаза его смотрели из-под густых седых бровей очень ясно и совсем не по-старчески остро.
      Мы чувствовали себя очень неприятно, стоя лицом к лицу с главными изобретателями авантюры, в которой нам предстояло принять участие.
      Мне вообще в какой-то момент стало противно. Во что же мы вляпались?
      – А это добрый старина доктор Бернер, – сказал Фриц и указал на атлетически сложенного, стройного доктора, сохранившего, как и сам Фриц, свою шевелюру в целости и, вероятно, пробегавшего каждый год одну или две марафонские дистанции.
      Доктор Бернер также пожал нам всем руки.
      – Я, честно говоря, не думал, что вы решитесь принять участие, – произнес он. – Я был убежден, что вы все пошлете Фрица куда подальше и ясно дадите ему попять, куда он должен засунуть свои деньги…
      – Нельзя же так обманываться в людях, – ответил за всех нас Штефан довольно агрессивным тоном.
      Шерер и Рюккерт засмеялись.
      – Но ведь так намного веселее, не правда ли? Такого удовольствия в жизни мы давно не получали. Мы все станем с огромным вниманием наблюдать за развитием событий.
      – Мы тоже, – пробормотала я.
      Внезапно меня обуяла страшная злость на Фрица. Почему он не мог, как любой нормальный отец, просто подарить деньги своим детям?
      – Но пари еще не выиграно. Полгода куда более долгий срок, чем может показаться на первый взгляд, – произнес доктор Бернер.
      – Еще какой долгий для некоторых! – прошипела я.
      Фриц посмотрел на часы.
      – Уже половина шестого. Скоро наступит час «икс», вам не кажется?
      – Time to say good-bye, – пропел Рюккерт, и это прозвучало диссонансом с его жестким, скрипучим голосом.
      Четыре господина с нескрываемым любопытством наблюдали, как мы прощаемся со своими супругами. Я снова была готова расплакаться.
      – Мы увидимся завтра утром, – произнес Штефан.
      – Дааааа, – прохныкала я.
      Эвелин крепко держала за уши своего плюшевого зайца, пока Оливер обнимал ее. Параллельно с этим она не упустила случая в очередной раз сделать мне больно.
      – Запомни, Оливия: никогда не следует протирать мраморную плитку содержащими уксус растворами!
      – Изо всех сил постараюсь этого не забыть.
      Нет, похоже, я – единственный человек, которому было по-настоящему плохо.
      – Пойдем, Блуменкёльхен, – произнес Оливер, загружая мой чемодан в «ситроен». – У меня на ужин лазанья с овощами.
      Мое лицо немного просветлело.
      – Ха, становится напряженно, – произнес экс-директор банка Шерер, и по его лицу расплылась довольная улыбка. – Как хорошо было бы еще раз стать молодым.
      Оливер запустил мотор. У меня возникло ощущение, что я сижу в тракторе. То, что этот драндулет вообще был способен двигаться, казалось неслыханным чудом.
      Штефан и четыре пожилых господина кивнули нам на прощание. Эвелин не сделала даже попытки. Она крепко прижимала к себе плюшевого зайца, а на лице застыло выражение, будто у нее одновременно разболелись все тридцать два зуба.
      Пентхаус, где жили Оливер и Эвелин, был еще шикарнее, чем в моих воспоминаниях. Помимо роскошной ванной комнаты, имелись две маленькие комнаты, отдельные спальни Оливера и Эвелин, гостевая комната и рабочий кабинет, в котором мне предстояло жить. Оставшаяся площадь представляла собой огромное стометровое помещение, в котором, разделенные небольшой перегородкой, находились великолепная кухня и столовая. Потолок отражался в темно-сером полу, словно в полированном граните. Мебели в столовой было не слишком много: две маленькие эксклюзивные софы кремового цвета рядом с таким же столиком, письменный стол в античном стиле и обеденный стол в стиле монастырской трапезной, вокруг которого расположилось восемь стульев от Филиппа Старка. Стены также имели кремовый оттенок и были абсолютно пусты. Лишь над письменным столом висела небольшая картина, нечто абстрактное в тех же серо-кремовых тонах. Сидя на маленьких диванчиках, можно было смотреть на огромный плоский экран, смонтированный на противоположной стене. Те, у кого дома были такие телевизоры, не нуждались в походах в кино. Сами же домашние кинотеатры, насколько я имела представление, были безумно дороги. Оливер и Эвелин, похоже, и вправду страдали своего рода манией тратить баснословные деньги на совершенно ненужные вещи. А вот к таким милым мелочам, как вставленные в рамки семейные фотографии, комнатные цветы, подушечки, статуэтки, они, видимо, были равнодушны. Тем не менее, в целом было не столь уж неуютно, как можно представить поначалу. И именно потому, что здесь не наблюдалось такого персонифицированного уюта, я не почувствовала себя в этом доме словно захватчица. А аромат лазаньи, доносившийся из кухни, также не испортил моего настроения. Я распаковала чемодан, немного побродила по квартире, водрузила свою косметику и парфюмерию на отведенную в ванной полочку. Здесь у каждого была своя «косметическая» зона. Та, что относилось к Эвелин, была чисто убрана и пуста, на полочке Оливера я насчитала пять флаконов с туалетной водой. Это могло означать, что он либо равнодушен к такого рода вещам, либо ничего, кроме этой воды, не получал от Эвелин в подарок на Рождество, а пользоваться парфюмом не хотел. Штефан был в этом плане совсем другим. Он каждое утро купался в ванне с разной пеной, а потом освежал себя хорошей дозой туалетной воды.
      Я запустила все десять пальцев в волосы (справиться с ними расческой было возможно, лишь когда они были мокрыми, и с каждой минутой высыхания причесывать их становилось все труднее) и решила немного обновить тушь на ресницах. Чтобы сказать что-то приятное о моем внешнем облике, следовало обратить внимание именно на ресницы: они были феноменально длинными и густыми. Элизабет всегда говорила, что готова отдать за такие ресницы жизнь. И я была рада, что в моем облике есть хоть что-то, что заставляло обращать на себя внимание.
      – Ты уже можешь накрывать на стол, – сказал Оливер, когда я вышла из ванной. – На открытом воздухе, если тебе не холодно.
      – Нет. Я всегда любила эти долгие, полные свежести весенние вечера. Ведь есть ощущение, что впереди у тебя целое лето.
      На просторную лоджию выходили огромные, до пола окна. Здесь стояла лишь большая напольная ваза, подаренная мной семейству Оливера на новоселье. Уже начинало смеркаться, но даже приглушенный свет сумерек не мог скрыть скудость убранства лоджии. Я принялась накрывать стол из тикового дерева, одиноко стоявший в центре под большим зонтом. Так как я не смогла сразу найти ни скатерть, ни салфетки, то очень обрадовалась, когда краем глаза заметила в шкафу для посуды садовый подсвечник со свечой. Подсвечник был изготовлен из стекла пастельных тонов, и мне почему-то подумалось, что он также был в этом доме подарком. И скорее всего от Катинки. Совершенно очевидно, что сама Эвелин никогда бы не решилась нарушить стиль своего дома, привнося в него такие бестолковые мелочи. Впрочем, здесь она была права. Я, как правило, тоже всегда убирала подарки Катинки подальше в шкаф. Но для украшения пространства вне дома вещица очень даже годилась.
      Впрочем, несмотря на свет свечей, место для ужина выглядело не лучше, чем крытая парковочная площадка. Тем не менее, мы находились на самом верхнем этаже самого высокого корпуса в здании, и выше нас было только небо со звездами. В сумерках силуэты высотных зданий в центре города и телебашня, казалось, приблизились. Вид, пожалуй, наилучший, который можно было себе представить из окон дома в большом городе. Для меня, привыкшей жить в окружении зелени, это было, конечно, слишком. Я была далека от городской жизни.
      Присутствие садового светильника, казалось, понравилось Оливеру.
      – Уютно, – произнес он, выходя на лоджию с лазаньей. – Ты привезла эту штуковину с собой из дома?
      – Нет, – ответила я. – Это ваша вещь.
      Что же касается уюта в моем представлении, то это было нечто совсем другое. Лазанья, впрочем, выглядела очень достойно. Оливер открыл бутылку вина. И мне показалось, что я очень долго не ела такой вкусной пищи. Все эти полуфабрикаты, приготовленные в микроволновке, с течением времени стали казаться одинаковыми на вкус.
      – За предстоящие шесть месяцев, – предложил тост Оливер и посмотрел мне прямо в глаза.
      – За миллион евро, – уточнила я и поморгала пушистыми ресницами. – Что ты собираешься делать со своими деньгами, если дело выгорит?
      – Рассчитаюсь с долгами, – вздохнул Оливер. – Ты даже не можешь представить, как высоки наши ежемесячные выплаты по кредитам и долгам.
      – Как же, как же, – ответила я и подумала о шикарном «Z4». – Но ведь должно немножко и остаться. О чем ты мечтаешь?
      – Ах, – пренебрежительно ответил Оливер, – совсем не обязательно о деньгах.
      – Как? – Я была слегка шокирована.
      – Честно говоря, я лишь делаю то, что хочет Эвелин. Если бы мы не делали этого, то большую часть жизни просто ругались бы друг с другом. А долги с некоторых пор уже невозможно игнорировать. Особенно теперь, когда Эвелин ушла с работы, станет очень трудно. Главным образом трудно поддерживать тот стиль жизни, к которому мы привыкли.
      – Ну а что же ты все-таки сделаешь с деньгами, которые обязательно останутся после уплаты всех долгов?
      Оливер пожал плечами:
      – Я же говорю, деньги меня почти совсем не интересуют. То, что мне нужно, – это здоровые дети и работа, которая будет приносить мне радость еще лет двадцать. Но, прости меня, эти вещи не купишь ни за какие деньги.
      – Ну, работа-то у тебя есть, – сказала я и посмотрела на часы. – О, кстати, ты сегодня будешь в новостях? Или ты сегодня не работал?
      – Конечно, работал, – ответил Оливер. – Если ты не против, то десерт мы сможем съесть перед телевизором. Хорошо?
      Так, значит, предусмотрен еще и десерт! Мило!
      В вечерних новостях, к удивлению, Оливер не вел репортаж с очередного пожара. Он комментировал события, происходившие на трассе А1 вследствие огромной тридцатикилометровой пробки, причиной которой послужила тяжелая автокатастрофа. И еще брал интервью у некоторых несчастных сограждан, оказавшихся в этой ловушке и просидевших там многие часы.
      – Меня забросили туда на вертолете, – объяснял Оливер. – Поэтому лицо у меня такое зеленое.
      – Ты прекрасно выглядишь, – возразила я. – Особенно в те моменты, когда подмигиваешь.
      – Это мне что-то попало в глаз.
      – Не важно, выглядит это здорово. Я тебя еще никогда не видела на экране в таком большом репортаже. Да еще и в полный рост. Обычно видна лишь твоя голова, а на экране она кажется несколько больше, чем в реальности.
      Я прильнула к экрану. С развевающимися на ветру непослушными волосами Оливер брал интервью (о чудо!) снова у какого-то пожарного, который на этот раз руководил тушением загоревшихся в результате аварии машин.
      – Папа прав, – вздохнул Оливер. – Мне всегда достается брать интервью у пожарных, что бы вокруг ни происходило.
      Я хмыкнула:
      – Но у этого по крайней мере хоть фамилия не Ковальский.
      Оливер захохотал:
      – Эта профессия, конечно, не профессия моей мечты. – Он стал снова серьезным. – Но я совсем не амбициозный человек. И мне совершенно не хочется вести репортажи из каких-либо кризисных точек нашей планеты. А политика мне до смерти неинтересна.
      – Но ты же хороший репортер, – сказала я. – У тебя совсем не такое слащаво-сытое лицо, как у многих твоих коллег. Будет жаль, если ты сменишь профессию. А на свете есть много чего более интересного, чем интервью с пожарными, и совсем нескучного.
      – Конечно, – ответил Оливер. – Но я хочу заниматься этим, не только стоя перед камерой. С большим удовольствием я готовил бы собственную программу. И при этом совсем не обязательно находиться в кадре. У меня уже давно зреет идея, и я думаю, что она может воплотиться в жизнь. И тебе это наверняка будет интересно. Речь идет о садоводстве и о растениях вообще.
      – Передача о растительном мире, – сказала я. – Да, эта область срочно нуждается в обновлении, потому что большинство из того, что показывают на эту тему сейчас, действительно смертельно скучно.
      – В Англии есть шоу, которое можно назвать по-настоящему живым: владельцы какого-нибудь запущенного до безобразия участка или подворья запираются в своих владениях вместе со съемочной группой на неделю и не выходят оттуда до тех пор, пока не создадут из помойки настоящий рай. При этом все это, естественно, снимается на пленку.
      – Некое «До – после» – шоу для садоводов, – воодушевленно произнесла я. – Здорово.
      – Да, – сказал Оливер. – Потрясающая идея, правда? Но наш директор несправедливо полагает, что у англичан совершенно иное отношение к своим участкам, чем у нас, немцев. Те немцы, которые могут рассматриваться как потенциальные участники такой передачи, скорее всего не захотят что-то менять на своих участках. И всегда будут считать, что состояние их садов до программы было лучше, чем после. Кроме того, директор считает, что мы должны заниматься проблемами более молодых немцев, а их проблемы скорее всего очень далеки от садоводства. И лишь когда он узнал, что моей идеей заинтересовались ряд частных студий, то перестал так скептически относиться к этому замыслу. Но он хочет более свежей, чем у англичан, концепции. Над этим я сейчас и работаю.
      – Но такая программа могла бы стать совершенно потрясающей, – заметила я. – Я уже сейчас готова назвать дюжину мест, срочно требующих переустройства. Тебе необходимо как можно скорее подготовить свою концепцию, иначе кто-нибудь обойдет тебя и уведет идею прямо из-под носа.
      Оливер улыбнулся:
      – Честно говоря, я как раз и думал над тем, чтобы немного озадачить этим и тебя, Блуменкёльхен. Ведь среди нас ты – самый главный эксперт по садоводству.
      – Я охотно тебе помогу, – польщенно произнесла я. – А если дело с программой выгорит, то вы сможете весь необходимый материал и растения брать у нас – это позволило бы резко пойти в гору и нашему бизнесу.
      Оливер достал из холодильника десерт. Домашний ванильный пудинг! Мы принялись поглощать лакомство, запивая его вином и продолжая рассуждать о перспективах новой передачи Оливера. Все вокруг было вполне уютно. После второго бокала вина я позволила себе даже подтянуть под себя ноги и откинуться на спинку маленькой белой софы. В конце концов, мне еще очень долго предстояло чувствовать себя здесь как дома. Оливер ухмыльнулся.
      – Это уже хорошо, – произнес он. – Эвелин тоже всегда так делает. Если хочешь, я помассирую тебе ступни.
      – Нет, спасибо, – ответила я, не столько из-за того, что не нуждалась в массаже, сколько из-за страха, что мои носки окажутся не совсем свежими. – Мне и так хорошо, очень хорошо у тебя, Блуменколь. Уже давно у меня не было такого приятного ощущения в желудке.
      – У меня тоже, – произнес Оливер. – Может быть, у нас будет еще что-то общее и милое вдвоем, как ты думаешь?
      – Гм, да, – ответила я покладисто.
      Только ощущение того, что в это время в моих руинах было также уютно, не давало мне покоя. Не забудет ли Штефан перед сном надеть футболку? Я очень на это надеялась.
      А Эвелин? Она может совсем не вспомнить обо мне и спокойно надеть на ночь какой-нибудь из своих прозрачных пеньюаров с вышивкой.
      Я вздохнула.
      – Что с тобой, Блуменкёльхен? – спросил Оливер. – Тоска по дому?
      – Нет, – быстро ответила я и похоронила в себе вопрос относительно ночных нарядов Эвелин.
      Зачем я буду портить вечер еще и ему?

Глава 7