Моя приемная мать часто повторяла: «У каждого свой крест» и «Под каждой крышей свои мыши!».
      Моим «крестом», во всяком случае, с утра понедельника до вечера пятницы, была Петра Шмидтке, девица двадцати трех лет от роду, весьма простая по натуре.
      – Ах ты, батюшки мои, почему же у тебя такие мешки под глазами? Они словно набитые карманы брюк, – заявила она сегодня в качестве приветствия.
      Сегодня она пришла на работу в питомник незадолго до обеда, и тот факт, что я была ее боссом, а она моей подчиненной, ничуть не смущал ее, когда она произносила эту бестактность, А мне не хватало опыта руководства людьми, чтобы поставить ее на место. Правильнее сказать, я не обладала для этого достаточным мужеством. С самого начала своей работы она без всякого стеснения взяла за правило обращаться ко мне на ты, хотя со Штефаном до сих пор была не в пример вежлива. Так или иначе, но мне пришлось принять такие правила поведения, и если клиентам доводилось иногда подслушивать наши разговоры, они наверняка пребывали в полной уверенности, что мы старые подруги, а такой тон обращения друг к другу позволяет лучше делать общее дело.
      «Закрой свой рот, ты, хорек», – с удовольствием ответила бы я ей на такие замечания, но вместо этого пробормотала что-то вроде: «Аллергия на распускающиеся почки» и «Плохо спала». И то и другое, впрочем, было правдой. Я еще удивлялась, как мне вообще удалось уснуть. Это стоило нечеловеческих усилий – больше не заговаривать со Штефаном о свекре и его некоем бесспорно аморальном предложении, сделанном сыновьям. Поэтому, уже находясь в постели, я не могла думать ни о чем другом. Неужели Фриц в самом деле хотел дать нам миллион евро и что потребовал взамен? Чем дальше я размышляла над этим, тем больше сомневалась в том, что смогу добровольно отдать почку. А что, если оставшаяся почка внезапно откажет?
      Но миллион евро был действительно колоссальной суммой. Колоссальная сумма, позволяющая решить колоссальные проблемы. Если бы эта сумма у нас была…
      Штефан встал раньше меня и уехал по делам в город. К половине десятого он еще не успел вернуться. Но я вытащу из него правду потом.
      Я чихнула три раза подряд.
      – Ты отвратительно выглядишь, – констатировала Петра, скорчив радостно-жалостливую мину.
      «Ты, кстати, тоже», – хотелось сказать мне, но, к сожалению, это было лишь делом моего вкуса. Многие люди, прежде всего мужчины, питают слабость к маленьким, курносым, картошкой носикам, близко посаженным глазкам и слегка шепелявому девчачьему голоску.
      «Эти мордочки, как у хорьков, разжигают у мужчин своего рода инстинкт, – разъяснила мне однажды моя подруга Элизабет. – С одной стороны, их хочется защищать, с другой – непременно по ним стукнуть».
      Элизабет знала, что говорила. Потому что мужчина, за которого она собиралась замуж, незадолго перед свадьбой завел шашни с такой вот «хорьковой» мордочкой, работавшей у него практиканткой. К счастью, моя подруга вовремя узнала об этом и нашла в себе силы сказать перед алтарем: «Нет». (Впрочем, это была лучшая свадьба, на которой мне когда-либо доводилось бывать. Надо было видеть лицо жениха!) И последовавшие вслед за этим недолгие отношения самой Элизабет с одним из ее сослуживцев тоже в какой-то степени подтвердили сказанное выше. У него тоже было лицо хорька. Теперь она была закаленная испытаниями женщина, одна воспитывающая четырехлетнего сына и непревзойдённый эксперт по хорькам. Едва бросив взгляд на Петру, Элизабет сразу мне все разъяснила.
      – Очевидно, что она тебе противна, – сказала она.
      – Она противна всем женщинам вокруг, – возразила я, свято веря в правоту своих слов.
      – Тогда выкини ее прочь, – только и нашлась что сказать Элизабет. – Женщины этого типа имеют одно хобби: отбивать у других женщин их мужей. Это им нужно для утверждения своего эго.
      Но это я сочла перебором. Вполне возможно, что Петра и положила глаз на Штефана, но это были уже ее проблемы. Она определенно не относилась к тому типу женщин, которые интересовали Штефана. Ему нравились женщины элегантные, холеные, образованные и равнодушные к деньгам. Ни одному из перечисленных качеств Петра не соответствовала.
      И была полной противоположностью мне.
      То, что у Петры не было никакого другого хобби, кроме завоевания чужих мужей, тоже было не совсем верно. Поскольку она имела собственный дом, собственного мужа, двух маленьких детей и вынуждена была довольно много времени проводить за домашними заботами. Кроме того, в свободное от этих забот время она с упоением занималась своими нарядами.
      Штефан принял Петру на работу, не спросив моего мнения на этот счет, еще и потому, что она, в силу своих убеждений, не могла спокойно пройти мимо малейшего беспорядка, чтобы немедленно не устранить его.
      – В промежутках между покупателями она станет убирать помещение магазина, – обосновал он свой выбор. – Так мы сэкономим на уборщице.
      И действительно: с тех пор как Петра начала у нас работать, наш магазинчик был всегда чисто убран. Даже на кассовом аппарате нельзя было обнаружить ни пылинки.
      Тем не менее я была не вполне согласна с выбором Штефана. Естественно, нам был необходим человек, чтобы заниматься чисто торговыми вопросами, но все-таки на этом месте хотелось видеть кого-то, кто хоть что-то понимает в растениях. Или готов хотя бы время от времени пачкать руки землей, занимаясь цветами и кустарниками в оранжерее.
      – Для этого у нас есть Кабульке, – сказал Штефан, подразумевая старичка пенсионера, приходившего в наше хозяйство ежедневно и всегда расстраивавшегося, если для него не находилось какой-нибудь работы. – Главное, она хороший продавец и очень привлекательна для клиентов, это ты не можешь не признать.
      – Для клиентов мужского пола – да, – вынуждена была согласиться я.
      Мужчинам Петра могла всучить все. Я стала подозревать, что большинство из них приходили вовсе не из-за бегоний, а из-за Петры. Она заплетала длинные светлые волосы в косы и говорила с ними звонким детским голоском, не забывая слегка шепелявить. Однако губы ее благодаря темно-розовой помаде производили совершенно противоположный эффект на собеседника, а декольте всегда было намного глубже, чем Большой каньон в США. Чтобы как можно больше соответствовать облику девочки-старшеклассницы, она носила наряды, купленные в отделах женской одежды для четырнадцати-шестнадцатилетних, которые демонстрировали, насколько сексуальна ее фигура. Не признать ее сексуальность было, конечно, нельзя. Начиная с талии, которую легко можно было обхватить пальцами двух рук, небольшой, но аккуратной груди и заканчивая плоским животом, и все это несмотря на две беременности. Впрочем, что касается нижней части тела, то можно было усомниться в правильности ношения ею узких джинсов и мини-юбок. Зад был достаточно плоский и непропорционально широкий, а ноги совсем не так «безумно длинны и стройны», как она любила иногда подчеркнуть в разговоре, а скорее «безумно кривоваты». Если бы Петра встала по стойке «смирно» и соединила ступни вместе, то между лодыжками спокойно проехала бы маленькая тележка.
      Но бросать камни в огород того, кого природа наделила О-образными ногами, может лишь человек, имеющий действительно совершенные формы. Мне же с моими Х-образными лучше было помолчать.
      – Я знаю, что выгляжу отвратительно, – сказала я и снова чихнула. – Нам предстоит сегодня подготовить и засеять четырнадцать балконных ящиков. Их должны забрать до обеда.
      – Я бы на твоем месте занялась этим на улице.
      Определенно Петра не собиралась и не могла взять на себя хотя бы часть этой работы. Развивая свою мысль, она не удержалась от очередной бестактности.
      – Тогда твое лицо приобретет хоть какой-то цвет. На твоем месте я позволила бы себе потратить немного денег на солярий. Складочки на лице, покрытые легким загаром, выглядят уже не так непривлекательно.
      – Если у меня когда-нибудь образуются эти складочки, я, пожалуй, воспользуюсь твоим советом, – произнесла я в ответ несколько более резко, чем ожидала.
      Я вовсе не была жирной, лишь грудь у меня немного великовата! Почему никто не хотел понять разницы?
      В этот момент, к счастью, появился первый покупатель, и пока Петра впаривала ему ящик розовых бегоний, я смогла наконец сосредоточиться на балконных ящиках. Это была работа, которой я могла отдаться с упоением, поскольку в своих фантазиях, как и чем заполнить эти ящики, была совершенно свободна. Я весело мурлыкала что-то себе под нос, словно бы разговаривая с растениями. Да-да, могу представить, что бы вы сказали на этот счет. Но есть очень серьезные исследования, выводы которых позволяют утверждать, что растения, с которыми ласково разговариваешь, развиваются намного лучше обделенных такой заботой. Я же считаю, что в таких случаях никогда не повредит говорить комплименты и рассказывать цветочкам, что ты намереваешься с ними проделать. И, даже зная, что ни одно растение никогда мне не ответит, я не изменяю своим убеждениям в отличие от Штефана. Он-то говорит, что это полное сумасшествие – разговаривать с цветами.
      Можно подумать, он не выглядит куда более сумасшедшим, когда начинает вести диалог с нашей машиной («Давай же заводись, ты, тупой, старый драндулет») или, что еще хлеще, с синяками на теле. Не далее как на прошлой неделе я слышала, как он вел душещипательную беседу с синяком, появившимся у него на коленке. – Ну и откуда ты взялся на мою голову? – спрашивал он у синяка. – Я что-то не припоминаю, что где-то ударялся или падал. Как ты думаешь, не стоит ли мне пойти с тобой к врачу?
      Я могла лишь посмеяться над этим. Если я начну бегать из-за каждого синяка к врачу, то у меня больше ни на что в жизни не останется времени. Штефан полагает, что со мной все обстоит совсем по-другому, потому что я постоянно где-то обо что-то ударяюсь. У него же синяк вскочил безвидимой на то причины. И этот факт его очень озадачил. Более чем. Штефан изрядно испугался. После беседы с синяком в ванной он сообщил мне гробовым голосом, что у него что-то определенно не так с сосудами. Если на теле из ниоткуда возникает синяк, то это знак серьезного сбоя в организме. Так сказать, начало конца. К счастью, врач, к которому Штефан обратился на следующий день, сообщил ему, что если в его организме и появился какой-то сбой, то это сбой памяти. Потому что Штефану ну никак не удается вспомнить, где и когда он получил свой злополучный синяк. Однако вместо того, чтобы с облегчением вздохнуть и отбросить мысли о скорой кончине подальше, Штефан теперь озабочен, а не посетила ли его болезнь Альцгеймера. Вот я и спрашиваю вас: кто из нас двоих более сумасшедший, мой муж или я?
      Цветочные ящики получились изумительно, и клиенты, один за другим заходившие к нам перед обедом, остались весьма довольны. Петра не упускала возможности всучить каждому из них либо горшочек с бегониями, либо какую-нибудь траву, расправляясь с товаром, как с ломтиками хлеба. Штефан, вернувшийся к тому времени из своей поездки, весь сиял и то и дело одаривал меня улыбкой триумфатора.
      – Посмотри, пышечка моя, как хорошо идет сегодня торговля. Мы можем дать нашим покупателям то, что они хотят! А это всего лишь какие-то бегонии. – Он наградил меня нежным, но уж больно скоротечным поцелуем и скрылся в кабинете.
      – Тогда я хочу других покупателей! – капризно пискнула я ему вслед.
      Было совершенно ясно, что он не хочет дать мне ни малейшей возможности снова заговорить с ним о Фрице и его замыслах. Мне также было ясно, что сам он не может думать ни о чем другом. И в принципе сгорает от желания так или иначе раскрыть мне суть дела. Я подумала, а не позвонить ли Элизабет, чтобы попросить у нее совета, но мне и рассказать-то ей было нечего. Кроме того, я примерно представляла себе, что она может сказать. Деньги для нее не имели столь большого значения. Но у нее не было и такого количества долгов. Да и недавно построенный дом, который она делила с такой же одинокой мамашей, пока не требовал ремонта. Нет, я опасалась, что Элизабет категорически посоветует мне отказаться от миллиона, если за это придется пожертвовать таким мужем, как Штефан.
      В четверть первого Петра уже снимала рабочий халат. Мы со Штефаном разрешили ей уходить пораньше, чтобы вовремя успеть забрать малышей из детского садика. Малышей звали Тимо и Нико, и они были похожи на маленьких хорьков. Впрочем, когда дело касается детей, то это выглядит довольно мило. Если малыши подхватывали насморк или садик по какой-то причине закрывали, Петра приводила детей с собой на работу. Тогда они почти все время сидели в офисе и смотрели мультики из серии «Боб-строитель». Поначалу я хотела и их пристроить к какой-нибудь работе в оранжерее (во мне, похоже, неистребима тяга к миссионерству): полоть траву, удобрять грядки – ну, короче, к тому, к чему ляжет душа. И дети-то были, в общем, не против. В этом плане, похоже, они пошли в папу.
      Однако Петра не хотела, чтобы они пачкали свои ручонки.
      – Не хватало еще, чтобы мои дети стали похожи на трубкозубок, – заявила она.
      Конечно, просмотр видео про «Боба-строителя» был в этом плане куда более достойным времяпровождением.
      – Господин главный са-а-адовник, – пропела Петра, просунув голову в кабинет Штефана. – Я за-а-акон-чила на сегодня. Пока-а!
      – Пока-а – и большое спасибо, – пропел в ответ Штефан.
      Я поморщилась, настолько неприятно было слышать это идиотское «пока-а».
      – Тогда я пошла, – сказала Петра, обращаясь уже ко мне, и куда только делся ее певучий голосок. – Боже мой, посмотри на свои ногти. Черные как…
      – …у-уголь, – нараспев добавила я и с деланной скорбью принялась рассматривать руки. – Ну и что же мне теперь делать с вами, мои грязные рученьки?
      – Ты могла работать в перчатках, как делают все нормальные люди. – Петра шмыгнула на прощание носом. – Тогда пока, до среды.
      Я махнула ей на прощание своей рабоче-крестьянской лапой.
      – Большой привет детям и мужу.
      С последним, впрочем, я не была знакома, но по-человечески мне почему-то было его жаль.
      – Ох ты, черт! – Петра с кем-то крепко столкнулась в дверях.
      Так как Петра не затруднила себя извинениями, можно было с большой уверенностью предположить, что это женщина.
      – Вообще-то у нас сейчас обеденный перерыв, – весьма недружелюбно произнесла она в адрес оппонентки.
      – Это тем не менее не дает вам права пихать меня в ребра сумочкой. Пусть это даже и подделка под Гуччи, – парировала входившая в магазин женщина.
      Это была моя невестка Эвелин. Как всегда сверхэлегантна и слегка небрежна. У дверей магазина виднелся припаркованный «БМВ» – кабриолет серебристого цвета.
      – Эта сумка совсем не от Гуччи! – прошипела Петра.
      Эвелин протиснулась мимо нее в дверной проем.
      – Я и говорю. Дешевая подделка. Как и ваша парфюмерия.
      – Вот парфюмерия как раз настоящая! – гордо ответила Петра и закрыла за собой дверь.
      – Только пахнет все равно какой-то дешевкой. – Эти слова Эвелин произнесла, обращаясь уже ко мне.
      – Средство для дезинфекции, – ответила я. Эвелин продолжала наблюдать за Петрой через стекло витрины.
      – И давно у вас работает эта кривоногая дура?
      – Уже два месяца, – ответила я. – А что здесь ты делаешь? Хочешь прикупить себе домой каких-нибудь растений?
      В пентхаусе Оливера и Эвелин имелась великолепная мансарда под самой крышей дома. Однако в этом огромном, по моим понятиям, помещении не было почти никакой растительности. Его украшали лишь статуэтка из тикового дерева и пальма в кадке, подаренные им мной на новоселье.
      – Нет, – ответила Эвелин и грациозно облокотилась на витрину. – Ты же знаешь, что с растениями и домашними животными общего языка я не нахожу. Я хочу поговорить с тобой о деле.
      – О каком деле?
      – О деле на миллион евро, – небрежно произнесла Эвелин.
      – Ах, об этом деле, – сказала я.
      Об этом я и сама страсть как хотела поговорить. Если не считать одной досадной мелочи; я понятия не имела, в чем это дело заключается.
      Эвелин провела рукой по прекрасно уложенным волосам.
      – Оливер склоняется к выводу, что мы не должны этого делать. Но он не имеет права решать это в одиночку. Или ты другого мнения?
      – Ха, миллион евро – очень большая сумма, – осмотрительно произнесла я. Ведь до этого момента я была в курсе дела. – Но Штефан тоже считает, что вопрос не подлежит обсуждению.
      – А что думаешь ты?
      – А… что? – делая вид, что задумалась, сказала я. Как же глупо, что я до сих пор пребываю в полной темноте.
      – Оливия!
      Я вздрогнула под пронизывающим взглядом Эвелин.
      – Видишь ли, я не очень хорошо понимаю, что все это может означать. Что ты сама думаешь?
      – Я считаю, что мы должны это сделать, – сказала Эвелин. – Мы никогда больше не сможем так легко получить такую сумму. За миллион евро и старуха согласится связать длинный… А теперь, когда я практически осталась без работы, мне бы такая сумма пригодилась.
      – Но это же… аморально! – напыщенно произнесла я.
      – Аморально? – повторила Эвелин. – Ну, это как посмотреть. Мы не собираемся творить ничего противозаконного.
      – Нет? – переспросила я и почувствовала себя немного лучше.
      – Конечно, нет. Или ты знаешь закон, запрещающий делать это?
      – Ах ты! На эту тему я должна еще немного «пореюссировать»…
      Теперь до Эвелин дошло. Она была совсем не глупой.
      – Что?! Штефан так ничего тебе и не рассказал?
      Я удрученно покачала головой.
      – Трус несчастный! – прошипела Эвелин и огляделась. – Где он?
      – В кабинете. Он нас не слышит.
      – Ладно, тогда слушай меня: Фриц собирается дать каждому из своих сыновей по миллиону евро, если они поменяются женами на полгода.
      – Что? – вырвалось у меня.
      Сказанное Эвелин прозвучало наивно и сложно одновременно. Но это было совершеннейшим бредом.
      – И как все это должно выглядеть?
      – Очень просто: ты переедешь на шесть месяцев к Оливеру в нашу квартиру, а я на тот же срок поселюсь здесь, в вашей развалюхе со Штефаном. Вот и все.
      – Да, но… для чего все это? Я хочу сказать, что Фрицу толку от всего этого?
      – Положительные эмоции, – сказала Эвелин.
      – Полный бред! Оливер и Штефан имеют право объявить старика недееспособным. Он сам не понимает, что говорит.
      – Он лишь считает, что его сыновья женаты не на тех женщинах.
      – И поэтому он решил, что, поменявшись, мы станем лучше подходить друг другу?
      Брэд Питт для Дженнифер Энистон, Блуменколь для Блуменкёльхен – конечно!
      Эвелин слегка поменяла позу.
      – Определенно. Он же думает, что это мы во всем виноваты. И в том, что его сыновья не смогли сделать приличную карьеру, и в том, что у нас нет детей.
      – Но это не моя вина, – пыталась протестовать я. – Кроме того, если я погубила карьеру одного из сыновей, то как я смогу повлиять на становление второго в положительном плане?
      – Все это не имеет никакого значения! – Эвелин снова сморщилась, словно от приступа зубной боли. – Здесь речь идет всего лишь о, так сказать, стариковской субтильной игре во власть, в результате которой Фриц берется доказать, что его сыновья всегда станут делать то, что захочет их отец.
      – За миллион евро, – презрительно добавила я.
      – За один миллион евро, – подтвердила Эвелин. – Это для Фрица очень важно и, похоже, сулит прибыль. Вероятно, это какое-то пари.
      – С кем же?
      – Не знаю, – Эвелин снова элегантно поменяла позу. – Но если мы не подыграем, то он его проиграет. А нам это надо? Он же как-никак наш любимый свекор.
      – Но если он проиграет, он же все равно сохранит свой миллион!
      – Два миллиона. Каждый в конце концов получит по одному.