Коктейль искрился в мерцании свечей, когда Гернод Шерер – директор банка в отставке – наливал его из миксера в четыре стоящих на столе бокала. При этом он постоянно бормотал одну и ту же фразу, словно совершая какой-то особенный ритуал:
      – Джентльмены, это кровь, которая сделает нас бессмертными.
      Доктор Петер Бернер, бывший главный врач одной из весьма известных частных клиник, а ныне пенсионер, вздохнул, получая в руки свой бокал:
      – Бессмертными! Хорошо бы. А нельзя ли поменьше патетики? Например, просто: это томатный сок, который полезен для нашего здоровья?
      – Но как же это звучит! – возмущенно произнес Шерер. – Это же совсем недостойно членов тайной ложи. Кроме того, в этом коктейле куда больше компонентов, чем в простом томатном соке. Свежевыжатый сок листьев алоэ, взбитый белок, витамины С и Е…
      – …и водка, – добавил Фриц Гертнер, выделявшийся среди собравшихся господ статью, высоким ростом и роскошной седой шевелюрой. (Последние двадцать лет до выхода на пенсию он возглавлял весьма известный автомобильный концерн.) – Если вы спросите меня, какой из входящих в коктейль компонентов я считаю самым полезным, то мой ответ будет однозначным: водку.
      – Кровь, которая сделает нас бессмертными, – повторил Хуберт Рюккерт, бывший ректор гимназии Иоганна Гуттенберга и по совместительству наследник известных миллионов семейства Рюккертов. – Если это повторять как можно чаще, то я тоже в конце концов поверю.
      Доктор Бернер снова вздохнул.
      – Здоровье – это единственное, чего не купишь ни за какие деньги, – сказал он и выпил свой коктейль с гримасой, в которой отчетливо читалось презрение к смерти. – И уж конечно, не купишь счастье и любовь. А самое печальное, что невозможно купить счастье своих детей.
      Шерер насмешливо пробурчал:
      – Ты теперь весь остаток жизни не дашь своей дочери покоя из-за того, что она вышла замуж за мясника!
      – Да уж, можешь мне поверить! – Доктор Бернер плеснул себе в бокал водки и сделал большой глоток. – Девочка училась в медицинском институте, и я уже присмотрел ей прекрасное место. А она что сотворила? Вышла замуж за человека, который разделывает коровьи туши. Так ей и этого мало! Теперь она хочет работать вместе с ним. И на что, скажите, пожалуйста, мне теперь мои деньги? Каждый раз, как я вижу ее, у меня разрывается сердце!
      Фриц Гертнер рассмеялся:
      – Я уверен, как только ты дашь ей достаточно, она бросит эту ливерную колбасу.
      – Никогда. – Доктор Бернер убежденно покачал головой. – Она такая упрямая и очень нетребовательна в отношении денег. Да здесь, признаться, есть доля и моей вины: я всю жизнь прививал ей непритязательность и скромность. Да и упрямство она тоже унаследовала от меня.
      – Может быть, тебе стоит дать денежек своему новоиспеченному зятю? – предложил Рюккерт. – Чтобы он просто выгнал твою дочь со своей бойни.
      – Нет-нет, этот трюк не пройдет, – произнес в ответ доктор Бернер. – Пусть дети делают то, что сами захотят. Я придерживался и придерживаюсь принципа: купить доверие и послушание детей нельзя.
      – Моих можно, – вставил Фриц Гертнер, делая многозначительный жест рукой. – Только мне жалко тратить на это свои деньги. Достаточно того, что я однажды пытался не допустить, чтобы мои оболтусы выбрали такие дурацкие профессии. Так они еще умудрились наделать кучу долгов и жениться бог знает на ком.
      – Я вообще не знаю, что тебе надо. Жена Штефана, кудрявая головка, на мой взгляд, очаровательна, – произнес Шерер. – Я только сегодня договорился с ней по поводу озеленения моего балкона и нахожу, что улыбка у нее просто обворожительная.
      – Но она совсем неподходящая жена для Штефана, – ответил Фриц. – Они такие же разные, как день и ночь. И несмотря на то что женаты уже десять лет, до сих пор не удосужились завести потомство. У моего старшего дела не намного лучше. Вот я и спрашиваю себя время от времени: сегодняшняя молодежь вообще имеет представление о том, как делаются дети?!
      – Уж если ты непременно хочешь получить от своих сыновей внуков, то попытайся подкупить кого-нибудь из них, – предложил доктор Бернер, лукаво прищурив глаза.
      – Это не будет проблемой, – невозмутимо ответил Фриц. – За деньги они готовы на все. Но, честно говоря, мне жалко тратить на это свои сбережения. Я придерживаюсь мнения, что не для того ограничивал себя во всем, чтобы мои детки бросали деньги на ветер. Кроме того, пусть накапливают собственный опыт – хотя бы и отрицательный. Короче, моя скупость не позволила добиться того, чтобы мои сыновья делали все так, как бы мне хотелось. Конечно, дело не только в скупости. Вся моя концепция воспитания дала сбой.
      – Ерунда, – возразил Бернер. – Ты можешь говорить так, только если наверняка знаешь, что твои сыновья так же неподкупны, как моя дочь.
      – Ерунда? А ты знаешь, какие у них долги? Да они готовы будут голышом кататься на трамвае, если я заплачу им за это.
      Бернер заинтересованно повернулся, в сторону Фрица:
      – Ну, в наше время такое вряд ли возможно. Но неужели они действительно готовы на глупость?
      – На любую, – убежденно ответил Фриц. – Если только я достаточно заплачу.
      – Не может быть, – встрепенулся Бернер. – Ты совсем ненормальный, если полагаешь, что это так.
      – Хочешь пари? – Фриц всем корпусом резко повернулся к собеседнику. Было очевидно, что разгоревшаяся дискуссия увлекла его. – Так я хоть выйду с меньшими потерями, если наконец что-то вложу в своих детей.
      – О, занимательное получится пари, – развеселился и Шерер. – Эксклюзивное пари, о котором будет известно лишь членам нашей тайной ложи. Это будет очень увлекательно, куда более увлекательно, чем играть с акциями на бирже…
      – Послушание детей не покупается. Я ставлю на доктора, – произнес со своего места Рюккерт. – Но скажу совершенно определенно: то, что мы затеваем, не поддается здравому смыслу.
      – Н-да, Фриц, можешь считать пари проигранным. – Бернер потер руки. – У меня есть идея. И я убежден: твои дети не станут делать то, что я предложу, ни за какие деньги… ни за миллион, ни за большую сумму…
      Фриц театрально пожал руку Бернера.
      – Посмотрим, – произнес он. – До сих пор я не проигрывал ни одного пари.
      – Я, пожалуй, поставлю на старину Фрица, – сказал Шерер. – Никогда нельзя недооценивать магическую силу денег…
      И четверо пожилых мужчин одновременно склонили головы, чтобы на этот раз придумать нечто действительно из ряда вон выходящее.

      Это воскресенье обещало быть похожим на все остальные: я стояла голая перед платяным шкафом и никак не могла решить, что надеть. Нет, вещей в шкафу было достаточно, но все шмотки, которые могли бы рассматриваться в качестве подходящего одеяния на сегодняшний день, были – как всегда – в стирке. Есть ошибки, которые никогда и ничему не учат человека, не важно, сколько тебе лет.
      Я уныло рассматривала свое отражение в зеркале на внутренней стороне дверцы шкафа. В общем и целом, сказать, что мое лицо в тридцать три года сильно отличалось от него же, но в двадцать три, было, конечно, нельзя. И все же десять лет назад на лбу не было этих трех морщинок. Вероятно, они появились вследствие воскресных размышлений перед платяным шкафом. Во всяком случае, постоянное решение вопроса, что надеть, сыграло здесь не последнюю роль. Непременно надо будет приобрести крем от морщин. Впрочем, приобретение крема, который действительно помогал бы от морщин, скорее всего разорит нас. О новых шмотках даже и думать не следовало.
      – Олли! – раздалось снизу бурчание Штефана. – Тебя не затруднит немного поторопиться?
      – Но мне совершенно нечего надеть, – проворчала я в ответ.
      С потолка посыпалась штукатурка. Я констатировала этот факт, слегка пожав плечами. Ничего особенного. Все одно к одному. Впрочем, если говорить серьезно, это было еще чудо, что на потолке вообще до сих пор что-то держалось. Потому что потолок в этом доме не ремонтировали с 1950 года. Это, кстати, был год его постройки. Это был единственный из всех виденных мной домов, который скорее всего обречен превратиться в руины, так и не будучи отделан до конца. При этом – хоть в это и верилось с трудом – на всем протяжении истории существования дома здесь обязательно кто-то жил. И никто из жильцов не удосужился привнести в его устройство хоть что-то сделанное со вкусом. Наряду с повсеместными изъянами и доме имелось большое количество поверхностей, отделанных плитками самых невообразимых расцветок (преобладали желтая и ядовито-зеленая), обоями (преимущественно в цветочек) и облицованных покрытиями из поливинилхлорида (чаще всего под дуб). В совокупности все помещения были настолько отвратительны, что взгляд никак не мог привыкнуть к этому даже за долгие годы, и каждое утро приходилось удивляться чему-то новому, от чего хотелось только морщиться.
      Здесь требовалось столько переделать, что невозможно было сказать наверняка, а решится ли кто-нибудь когда-нибудь затеять ремонт. И это было весьма веским основанием для того, что мы даже никогда об этом не заговаривали. Впрочем, подлинной причиной нашего нежелания что-либо делать было, конечно, полное безденежье.
      Дом напоминал мне кексы с прослойкой из какао, которые любила печь моя свекровь. Очень сухие, рассыпчатые и, к сожалению, абсолютно безвкусные. Употреблять их в пищу можно было лишь с очень большим количеством кофе. Тем не менее, теперь я чувствую, что мне их иногда недостает, этих кексов. С тех пор как свекровь умерла, свекор принципиально покупает выпечку в кондитерской. Сливочные торты, выпеченные «поза-позавчера», идут там за полцены. Мой свекор последователен лишь в одном: он никогда не упускает возможности приобрести что-нибудь за полцены или на распродаже. При этом в отличие от нас ему совершенно не нужно экономить деньги. Старый скряга!
      – Олли! Ты что, уснула там?! – донесся крик Штефана.
      – Я лишь ищу, что бы надеть, – повторила я. Крошится и крошится.
      – Боже мой, это же всего лишь завтрак в кругу семьи, а не торжественный прием! – продолжал кричать Штефан. – Просто надень что-нибудь!
      Легко сказать. Я честно сделала усилие, чтобы решиться на что-нибудь, но было слишком тепло, чтобы облачиться в коричневый шерстяной пуловер, и слишком холодно для легкого платья малинового цвета. В серых брюках-бриджах я тоже не могла предстать перед своим свекром, равно как и в подвенечном платье с блестками. Остальные же вещи годились разве что для коллекции древней одежды или для карнавала. Я решила в ближайшее время заняться их сортировкой. Лучше всего прямо завтра утром. Время, которое я провела перед платяным шкафом, можно было использовать куда с большей пользой: например, для изучения иностранного языка. Я принялась считать, как далеко смогла бы продвинуться в этом нелегком деле, если бы провела все время, что простояла перед шкафом за последние десять лет, заучивая итальянские глаголы. Получилось, что невероятно далеко! (Incredibile! )
      – Олли! – кричал снизу Штефан. – Я считаю до десяти, и если ты за это время не донесешь свою задницу до машины, то утром я подам на развод. Раз…
      Моя жена никогда не может найти, что ей надеть, – лучшей мотивации для расторжения брака придумать невозможно.
      – Поднимись наверх и посмотри сам, если мне не веришь!
      – Три, четыре…
      Я судорожно принялась выдвигать ящики комода, чтобы по меньшей мере успеть натянуть на себя нижнее белье. Так, мои любимые черные трусики здесь, но где же подходящий к ним черный бюстгальтер?
      – Пять, шесть…
      – Не так быстро!
      – Семь, восемь… я серьезно, Олли. Если подсчитать все то время, что я прождал тебя, то в совокупности наберется на несколько лет жизни! Ты такая копуша, что никто не сможет выдержать!
      Копуша! Уж что-что, а позволить себе упрекнуть меня в неповоротливости и вялости, для этого надо иметь слишком веские основания. Я выхватила из ящика недостающий бюстгальтер и джинсы и в рекордное время всунула себя в них. Вот уж никогда в жизни не была копушей!
      – Девять с половиной, десять! – произносил Штефан, когда я, скатившись по лестнице, триумфально замерла в шаге от него.
      – Я не копуша, – перевела я дух, застегивая пуговицу на джинсах. – Возьми свои слова назад.
      Штефан уставился на меня с открытым ртом. Но когда он представал в таком дурацком виде, то становился для меня лучшим мужчиной на всем белом свете. Коротко постриженными светлыми волосами и слегка потемневшим от загара лицом он очень походил на Брэда Питта. И в каждом его жесте и взгляде появлялось нечто завораживающее. В ближайшей округе не было ни одной девушки, которая хотя бы раз не загляделась на него при встрече. А что уж говорить о девчонках из университета! Он, пожалуй, смог бы заполучить любую. (И насколько я знала, он особенно и не противился. Но все это было до меня.) Я до сих пор не переставала удивляться чуть ли не каждый день, что женился он в конце концов на мне. На мне, маленькой, не особенно привлекательной Оливии, которая за все время совместной жизни так и не смогла навести порядок в своем платяном шкафу. Я никогда в жизни ничего и никого так не хотела, как этого мужчину. Замечание моей приемной матери, что «с красивого блюда есть не пристало», я бездумно игнорировала. Стыдно мне было лишь от того, что я не выглядела как Дженнифер Энистон. Я выглядела – ну, если быть справедливой по отношению к себе… Нет, аналогий с какими-то персонами у меня не было. Впрочем, случались дни, когда я выглядела как кочан цветной капустки. Я натуральная блондинка с кудрявыми волосами, чему завидуют очень многие люди из моего окружения.
      – Мой Бог, ты в самом деле собираешься так пойти? – спросил Штефан.
      – Ты же не захотел подождать, пока я подберу что-то другое. – Я надела туфли. – Что касается меня, то я готова!
      – Мне все равно. Опозоришься ты, а не я.
      Штефан повернулся, пожимая плечами, и принялся искать ключи от машины. Он был одет, как всегда, безукоризненно. В джинсы и рубашку поло. И то и другое украшали марки престижных фирм. Штефан, конечно, мог бы не вкладывать столько в одежду. Немного желания и денег, которые он не потратил бы на свои дорогие туфли, – и можно было бы отремонтировать спальню. При этом следует ради приличия отметить, что в первые полтора года, как мы въехали в эти руины, он покупал новые туфли так же редко, как и я.
      – Где этот проклятый ключ?
      – Ха-ха, это ты копуша, – сказала я. – Считаю до десяти, и если ты за это время не найдешь ключи, то завтра утром иду подавать на развод…
      Позже, в машине, я пожалела, что не позволила себе как следует подобрать сегодняшний наряд. Я уже представляла себе осуждающие взгляды золовки, которая, как всегда, прибудет одетая с иголочки. Совершенно точно, я – единственная, кто явится на этот завтрак в неприлично узких джинсах и коротком топе выше пупка с надписью на груди: «Мне уже исполнилось тридцать – пожалуйста, переведите меня через дорогу».
      Ну ладно, зато мне удалось весьма определенно доказать, что я совсем не копуша.

      В противоположность нашему дом свекра был в куда более привлекательном состоянии. Это был даже не дом, а вилла, окрашенная в розовый цвет и очень напоминающая некое кондитерское изделие, с множеством различных деталей, эркеров, с закругленными окнами, башенками. Венчал все это великолепие портал со стороны главного входа с двумя толстыми, лукаво ухмыляющимися ангелочками. Вилла не была старинной. Ее построили в шестидесятые годы для местного управляющего сберегательным банком, который, как было установлено позднее, прикарманил некоторое количество банковских денег для этого великолепного строительства. Однако вместо того, чтобы занять место в тюрьме на нарах, господин директор был отправлен на несколько лет в психиатрическую лечебницу, что, впрочем, совершенно не удивило моего свекра: «Если человек полностью запутался в себе и потерял ощущение реальности, то для него предпочтительнее побыть в сумасшедшем доме», – высказался он по этому поводу. Моя свекровь настояла на покупке виллы, когда та была выставлена на аукцион, и это был один из немногих случаев, когда ей удалось довести до конца свои намерения. Этот удивительный домик был под стать своему бывшему хозяину: абсурдный внутри и снаружи, он прекрасно подходил, чтобы вырастить в нем некоторое количество детей и принимать время от времени гостей. Свекор никогда не скрывал своего недовольства покупкой виллы, называя ее не иначе как «наш ужасный, безвкусный свадебный торт с марципанами, в котором я волей обстоятельств вынужден жить». Но по каким-то неведомым причинам он продолжал содержать этот «торт», несмотря на то, что для него одного дом был определенно великоват и одно лишь поддержание внутреннего убранства стоило куда больше, чем, по моему мнению, готов был платить старый скряга.
      Как обычно, в воскресенье в гости были приглашены все члены семейства Штефана. Младшая сестра Катинка (вся в пастельно-розовом, под цвет фасада) раскладывала на кухне закуску на тарелки, в то время как ее дети пытались оседлать деда, возвышавшегося, словно айсберг, в своем любимом кресле и листавшего воскресную газету. Детей было трое, их звали Тиль, Леа и Жан. Имена были короткими и легко запоминающимися, но мой свекор тем не менее всегда называл их не иначе как «Дингс», «Дингс» и еще раз «Дингс», если вообще как-то называл.
      Как обычно, он делал вид, что не заметил нашего прихода, так долго, как это было возможно. Кроме семьи, он поддерживал отношения лишь с несколькими господами своего возраста. Их компанию Штефан называл «Клуб полумертвых скупердяев». Я подозревала, что, собираясь вместе, они целыми днями играют в «Двойную голову», попивая бренди «Асбаш Юралт», и хвастаются друг перед другом бесчисленным количеством нулей в суммах своих состояний. Штефан, впрочем, предполагал, что бывший директор банка, главный врач и боссы крупных концернов собираются на конспиративные встречи, во время которых размышляют о путях и способах преодоления пенсионной скуки, чтобы при этом по возможности тратить как можно меньше денег.
      – Им просто не хватает возможности командовать множеством людей и перемещать их с места на место, словно пешки, как это было прежде, – говорил Штефан. – Особенно моему отцу.
      – Но для этого у него теперь есть мы, – отвечала я.
      – Нас он уже давно задвинул куда надо, – возражал Штефан.
      Это, впрочем, было верно. Наш дед был прирожденный кукловод. И в плане способности нанести оскорбление он также был очень неплох. Один-единственный раз мне довелось услышать от него нечто более или менее приятное, хотя в принципе это можно было расценить как еще большее оскорбление. В день нашей свадьбы он расцеловал меня в обе щеки с довольно ехидной ухмылкой, произнося при этом:
      – Ну, уж коли ты здесь, дитя мое, позволь приветствовать тебя в нашей семье. Моя дорогая, ах, Дингс, ах, невестушка, ах, Ольга. И если ты окажешься слишком хороша для моего Штефана, я постараюсь это понять: у тебя такая впечатляющая грудь. И насколько я в этом разбираюсь, – в этот момент он совершенно бесстыдно уставился в вырез моего декольте, – колоссально привлекательно устроена, великолепное качество!
      – А я и не знала, что ты такой эксперт в этом вопросе, Фриц, – слегка сбитая с толку, ответила я тогда. – Только меня зовут не Ольга, а Оливия.
      – Я вообще никогда не запоминал имена, – только и возразил Фриц.
      И, насколько я помню, с тех пор он всегда обращался ко мне «Невестка» или «Дингс». В принципе, наверно, я должна быть ему благодарна, что о достоинствах моей груди он не стал говорить в своей речи на торжестве по случаю нашей со Штефаном свадьбы. А то для нас обоих это могло бы стать в высшей степени двусмысленно.
      С тех пор, к счастью, эта тема не всплывала в наших разговорах. Впрочем, и комплиментов в свой адрес я от него больше не слышала никогда.
      – Привет, Фриц, – подошла я к нему.
      Я не ожидала никакого ответа, потому что не в привычке свекра было отвечать на приветствия. Он снисходил до того, чтобы заговорить с нами, в лучшем случае лишь за столом. И для меня такой чести было более чем достаточно.
      Детей не особенно смущала недовольная физиономия деда.
      – Дед, дед, расскажи нам какую-нибудь историю!
      – Дед, может, ты посмотришь картину, которую я тебе нарисовал?
      – Дед, давай я буду твоим всадником.
      – Слезайте с меня, – ворчал Фриц. – И руки прочь от газеты. Она стоит недешево.
      Катинка повернулась к нам.
      – Разве это не мило? Дедушка с тремя внучатами. Я только вчера прочитала, что научно доказано: дети – источник вечной молодости.
      – Да-да, прежде всего для своих матерей, которые годами недосыпают из-за них, – пробормотала я в ответ. – Если умолчать о том, что приходится кочевать от одной нужды к другой.
      – Ну, Оливия, ты совершенно не понимаешь, о чем говоришь!
      Опять – двадцать пять! Катинка могла бы казаться очень милой, если бы постоянно не пыталась втянуть меня в дискуссию о детях вообще и о нашей со Штефаном бездетности в частности. Я бросила молящий о помощи взгляд на Штефана, но он уже занимался детьми, которые, оставив в покое деда, дружной ватагой накинулись на своего дядю.
      – Я не говорю, что растить детей – это не требующее колоссальных усилий занятие, – сказала Катинка. – Но эти усилия оказываются вознаграждены тысячекратно. На вашем месте я не стала бы упускать такую возможность. – Здесь она сделала многозначительную паузу, во время которой ее взгляд сконцентрировался на надписи на моей майке: «Мне уже исполнилось тридцать – пожалуйста, переведите меня через дорогу». – Лучше вам поспешить, пока не стало совсем поздно. Ах, кстати, у нас есть для вас сюрприз.
      Для Катинки все дамы после тридцати, не занятые воспитанием потомства, были подозрительны. Значит, что-то у нас не в порядке с гормонами. И кроме того, существовал еще социальный аспект: с какой стати дети Катинки должны будут нести расходы на наше пенсионное обеспечение? Катинка считала, что это несправедливо.
      Я уже представила себе, что это будет за сюрприз (недаром Штефан прозвал сестру «Несушка-рекордистка»), и быстро выскользнула в зимний сад, прежде чем она что-нибудь скажет.
      Стол к воскресному завтраку всегда накрывали в зимнем саду, не важно, была ли на дворе зима или лето. Старший брат Штефана, Оливер, и его жена, Эвелин, уже сидели за столом вместе с мужем Катинки, Эберхардом. Эберхард являлся для всех настоящим бедствием. Для меня всегда оставалось загадкой, что Катинка в нем нашла и что вообще в нем можно было найти. В то время как она после каждой беременности снова приводила себя в порядок диетами и голодом, чтобы влезть в свой 38-й размер, он с каждым ребенком прибавлял в весе и размере живота. Но самым смешным было то, что пропорционально прибавляемым килограммам неотвратимо возрастала и его самооценка.
      – Женщины должны следить за своей фигурой, – не забывал регулярно подчеркивать он, сопровождая эту фразу странным квакающим смехом.
      – Все уже собрались для созерцания воскресного затопления «Титаника»? – сказала я вместо приветствия, но лишь Оливер удостоил меня взглядом; двое других уже находились в состоянии первой воскресной дискуссии.
      – Привет, Блуменкёльхен, – сказал Оливер.
      – Привет, Блуменколь, – ответила я ему в тон.
      Все это звучало несколько по-дурацки, но прозвища, придуманные нами друг для друга, звучали именно так, коль скоро лишь мы вдвоем имели «проблемы» с цветом волос. Оливер никогда не выглядел таким презентабельным, как Штефан. Его глаза не были голубыми, улыбка не была столь обезоруживающей, а волосы столь блондинистыми. Зато они кудрявились еще сильнее, чем мои. Настолько сильно, что Оливер был вынужден стричься очень коротко, потому что и в самом деле не хотел выглядеть словно кочан цветной капусты. Кроме того, он был довольно крупный и неуклюжий, чтобы, как Штефан, казаться похожим на Брэда Питта. Зато его жена Эвелин – вот до чего несправедливо устроен мир! – была вылитая Дженнифер Энистон, даже несмотря на то что не умела так смеяться. Точнее говоря, возникало подозрение, что Эвелин вообще не умеет смеяться. Самое большее, что мы видели, – это как она улыбается, да и то улыбки эти были всегда какими-то кисловатыми. Хотя следует признать, что ее привлекательности это ничуть не вредило. Она была одета во что-то черное, шикарное, определенно очень дорогое, но лицо, как обычно, имело такое выражение, будто у нее болят зубы. Может быть, дело было в Эберхарде, а может быть, в том, что зубы у нее и в самом деле болели.
      Оливер заинтересованно изучал мою грудь.
      – А что, тебе уже и в самом деле тридцать?
      Я смущенно кивнула.
      – И даже еще несколько годиков, судя по слою пыли на этой майке, – едко добавила Эвелин.
      – Эге, – буркнул Эберхард и с забавно-сосредоточенным выражением лица уставился на майку. Ничего похожего у Катинки дома, конечно, не было. – Неплохо, господин Шпехт.
      Я понятия не имела, что мне следует ответить на это глубокомысленное бурчание Эберхарда.
      – Я еще ни разу ее не надевала, потому что, казалось, она мне слишком мала, – сказала я, так как внезапно мне пришло в голову, что не помню, кто подарил мне этот дурацкий топ на день рождения.
      В конце концов, это могли быть и Эберхард, и Катинка. В этот момент мне пришла в голову мысль, что я упустила возможность надеть майку с новыми брюками, приобретенными на распродаже, а влезла в эти совсем неподходящие джинсы. Глупая ошибка.
      – О тебе можно говорить все, что угодно, но ты смелая, – сказала Эвелин.
      Я исподтишка изучала ее с головы до ног, но это было безнадежно: она была одета безупречно. Чтобы подобрать свой гардероб, она, конечно, обошла не один магазин женской одежды, однако и без этих дорогих шмоток Эвелин была замечательно хороша собой. Среднего роста, очень стройная, с короткой стрижкой светло-каштановых волос. Во всем ее облике и фигуре не было ни одной проблемной зоны; моя же фигура, напротив, в определенные дни представляла собой сплошную проблемную зону. Вам это тоже знакомо? На голове словно кочан капусты, под глазами мешки, а на подбородке, как назло, вскочил ненавистный прыщ, с которым еле-еле протискиваешься в дверь. На внешнем виде Эвелин и такие дни почему-то не сказывались. Глаза у нее были карие, обрамленные умело подкрашенными пушистыми ресницами, а узкие элегантные очки, которые она носила, лишь подчеркивали безупречность лица. Даже веснушки расположились на носу именно в тех местах, где это было нужно, и даже с помощью лупы вряд ли можно было бы найти среди них хоть одну неподходящую по размеру. Руки были идеально ухожены, так что я поскорее поспешила спрятать неотмытые от садовой земли пальцы в карманы, прежде чем Эвелин успеет сделать хоть одно замечание по этому поводу. Только вот джинсы были настолько тесны, что края карманов тотчас пережали мне сосуды и кисти начали затекать.
      К счастью, Эвелин решила не заниматься дальше обсуждением моего внешнего вида, а переключилась на Эберхарда.
      – Хорошо, что ты здесь, – сказала она. – А то Эберхард снова начал критиковать еженедельную телепрограмму, несмотря на то, что мы дали ему понять, что это дерьмо нас совсем не интересует.
      Слово «дерьмо» она подчеркнула так выразительно, что даже я не могла не заметить наигранность ее агрессии, Я предположила, что виной всему предменструальный синдром. Или все-таки зубная боль?
      – Ого, – произнес Эберхард, ничуть не обидевшись. – Все ясно, что уж тут! Тебя, конечно, ничего не интересует, кроме того, что и зачем делает Цалеманн в своем шоу. Иначе можно считать, что неделя прошла напрасно.
      – Я одним глазком просматриваю «Тагесшау» – информационную программу, когда по средам занимаюсь глажкой, – раздраженно ответила Эвелин, пока я раздумывала над тем, что же все-таки сказал Эберхард. Потому что у меня сложилось впечатление, что он говорит совершенно на другом языке. Эвелин между тем продолжила: – Но вообще-то я главным образом слушаю радио. Те выплаты из моих налогов, что идут на развитие радиоканалов, кажется мне, куда с большей пользой находят свое применение. А уж если что-то заинтересует меня в новостях, то можно на секунду отставить утюг в сторону.
      – Ого, тогда я ничему больше не удивляюсь, – насмешливо произнес Эберхард. – Вот ты и села в лужу. Скажи, что и программы с участием своего мужа ты никогда не смотришь, а?
      Оливер работал в редакции новостей небольшой региональной телерадиостанции, и его можно было видеть там куда чаще, чем раз в неделю. Причем его появление всегда предварялось не иначе как: «Наш корреспондент Оливер Гертнер передает с места события». Лично я была горда тем, что с некоторых пор являюсь его родственницей, и старалась не пропустить ни одной программы с его участием. Для остальной части семейства его профессия потеряла всякое очарование, поскольку они считали, что Оливер давно уже должен был вести свои репортажи не с местечковых свалок, а из тех мест, где действительно что-то происходит: из Нью-Йорка, Лондона, из Афганистана, наконец. Но Оливер все время оставался в стране, занимаясь подготовкой репортажей, которые были нужны программе в первую очередь. Ветер трепал его причесанные к началу репортажа волосы, едва он успевал произнести что-то типа: «Рядом со мной сейчас находится руководитель окружной пожарной охраны. Господин Ковальский, как долго еще могут продлиться спасательные работы на месте пожара?»
      – Мне совсем не обязательно смотреть эти программы, – парировала Эвелин. – Потому что Оливер и так мне все подробно рассказывает. – Это прозвучало так, словно она заставила себя поверить, что ничего лучше этих рассказов Оливера для нее не существует.
      – Ого! – встрепенулся Эберхард.
      Оливер ничего не сказал, одарив Эвелин мрачным взглядом.
      «Ого!» – подумала я так же, как Эберхард.
      – Так, а теперь все-таки вернемся к нашему сюрпризу! – В комнату вошла Катинка с большим подносом нарезки.
      Штефан и дети следовали за ней.
      Штефан волочил ноги. Тиль уцепился за его левую ногу и висел на ней, Леа – за правую. А Жан метался от одной ноги к другой и громко кричал:
      – Это нечестно, нечестно! Мне тоже нужна одна нога!
      Катинка звонко засмеялась.
      – Ну, разве это не прелестно? Дядя с племянниками!
      А Эберхард произнес:
      – Эй, на «Титанике»! Без паники! Жан, тебе не следует плакать. Вы просто должны поменяться. Всегда надо соблюдать спокойствие и уверенность рядом с молодыми жеребцами.
      – Но давайте все же приступим к завтраку, – сказал Штефан и попытался сесть.
      Леа и Тиль неохотно отцепились от его ног.
      – Нет только деда, – констатировала Катинка, когда Жан наконец водворился на своем детском стульчике и все остальные тоже расселись. – А теперь у нас для всех для вас большой сюрприз.
      Штефан, Оливер и я обменялись короткими взглядами. Ни для кого из нас этот сюрприз не стал сюрпризом. И уж совершенно точно он не был «большим». Идиотская победная улыбка Катанки могла означать только одно: она беременна в очередной, теперь уже четвертый раз. Честно признаться, мы рассчитывали на этот сюрприз уже несколько месяцев назад, потому что Жан с этого лета должен был пойти в детский сад, а такие большие перерывы между рождением детей Катинка себе до сих пор еще не позволяла.
      – Жан, яйцо не следует есть вместе со скорлупой, ты же это знаешь. И подожди, пока все остальные не сядут за стол! Дедушка! Дедушкаааа! Завтрак готов!
      Из кресла в соседней комнате донеслось:
      – Да-да.
      Эвелин рассматривала тарелки.
      – Ну так что ж! Это действительно сюрприз? Он расширил свой ассортимент у Альди?
      Катинка покачала головой:
      – Не у Альди, у Мецгера. Жан! Салфетки не для того, чтобы их есть! И надо дождаться, пока все сядут за стол.
      – Мецгер? – растерянно повторил Оливер. – Папа заболел?
      – Успокойся, мой мальчик, – произнес, входя в комнату, Фриц и уселся на свое постоянное место во главе стола.
      Мы тотчас привели себя в состояние повышенного, внимания: капитан на мостике!
      – Но с некоторых пор я решил делать покупки в другом месте, а не у Альди. То, как они там упаковывали товар, не вызывало доверия. У Мецгера Зендманна все намного достойнее.
      – У Мецгера Зендманна! – со стоном произнес Штефан. – Ты в свои годы стал еще и мотом?
      – Мецгер Зендманн – зять доктора Бернера, – внес ясность мой свекор. (Доктор Бернер, как известно, был одним из членов компании старых скряг, в которую входил наш дед.) – Поэтому там со мной обращаются особенно предупредительно. Даже в том случае, если я посещаю только распродажи. Позавчерашняя нарезка, к примеру, очень неплохая на вид, обойдется мне там едва ли не в два раза дешевле, чем полноценный кусок шинки где-нибудь еще. А ассорти из разных видов мяса: салями, шварцвальдской шинки, говяжьей колбасы и ливерной, – вообще даром.
      Эвелин, только что положившая себе на кусок хлеба кусочек шинки, уронила вилку. Оливер, Штефан и Катинка едва не сделали то же самое. Только Эберхард ничуть не смутился и с удовольствием отправил в рот большой кусок ливерной колбасы.
      – То, что нас не убивает, лишь делает еще крепче. Колбаса есть колбаса, тут уж ничего не поделаешь.
      – Папа, эта нарезка в упаковках не позавчерашняя, а скорее с позапрошлой недели, – сказал Оливер.
      А Штефан добавил:
      – И она рассчитана на тех покупателей, у кого есть собаки!
      – Вы получите мармелад, – озабоченно сказала Катинка, обращаясь к детям. – Чтобы исключить опасность сальмонеллеза… – Но затем улыбка вернулась на ее лицо. Точно было еще нечто… – А теперь послушайте все. У нас будет… Леа!!!
      Леа опрокинула стакан с молоком. Этот трюк она проделывала каждое воскресенье, и Катинка уже научилась с быстротой молнии менять скатерть и наполнять для девочки молоком новый стакан.
      – Чепуха, – произнес тем временем Фриц. – Для собак у них есть всякие обрезки. Хотя я и это считаю расточительством. Бог его знает, почему сегодня никто не в состоянии оценить прелесть ливера.
      Мы не успели позавтракать дома, но, несмотря на чувство голода, бутерброды с шинкой почему-то не лезли нам в рот. Уж не был ли тому причиной подозрительный зеленый налет на кусочках мяса? Я опасливо сосредоточилась на своем кофе. С завтрашнего дня я все равно собиралась садиться на диету. За последнее время я почти не прибавила в весе, но Штефан с некоторых пор начал обращаться ко мне «Пончик» или Молли -Олли. Мне это не очень нравилось. Он разделял взгляды о том, что изменение веса у женщин после тридцати происходит несколько иначе, чем у молодых, и – совершенно точно – не в сторону уменьшения.
      – А теперь создайте все-таки тишину. – Катинка постучала ложкой по кофейной чашке.
      – Шшшш, – прошипела я.
      Мне было жаль Катанку и того, что она никак не может рассказать всем о своем «сюрпризе».
      – Большое спасибо, дочка, – произнес Фриц в воцарившейся вслед за этим тишине и повернулся к сыновьям: – Итак, что у вас новенького?
      Эта фраза звучала каждое воскресенье. И каждое воскресенье она становилась вступлением к семейным разборкам. Ну да ладно, ко всему можно привыкнуть.
      – У Эби и у меня есть потрясающая новость, – предприняла Катинка сомнительную попытку предотвратить семейную ссору.
      Но Фриц прервал ее довольно грубо:
      – Я совсем не тебя имел в виду, дочка. Ты и так рассказываешь мне почти каждый день все свои новости.
      Это было более чем верно, потому что дом Катинки и Эберхарда находился всего в двух кварталах отсюда и Катинка ежедневно совершала с детьми пешие прогулки в гости к деду. И эти прогулки вовсе не были каким-то развлечением, потому что, пока дети были предоставлены сами себе, Катинка занималась в доме у отца хозяйством, стирала и гладила вещи Фрица, несмотря на то, что он бы вполне мог справляться со всем этим сам. Впрочем, особенно навязчивыми и обременительными ему эти посещения не казались, потому что он даже нашел возможность соорудить для Дингс, Дингс и Дингс в саду качели и песочницу. И то и другое было приобретено на распродажах в строительном супермаркете, и все конструкции имели изъяны, но были вполне работоспособны. Следует признать, что для человека, который в целях экономии покупает в магазине Мецгера нарезку «собачьей свежести», сам себе стрижет волосы, чтобы не тратить деньги на парикмахерскую, и с 1979 года ездит на «мерседесе» того же года выпуска, постройка детской площадки у себя в саду являлась жестом неслыханной щедрости.
      Было заметно, что Катинка обиделась.
      – Я лишь хотел, чтобы твои братья тоже поведали мне о своих победах. Сначала о плохих новостях, затем о хороших, – сказал Фриц, успокаивая ее, и повернулся к Штефану: – Итак, как идет оборот? И как чувствует себя ваша хибара?
      – Какую хибару ты имеешь в виду? Дом или то, что находится на землях питомника? – вопросом на вопрос ответил Штефан.
      – Обе, – отрезал Фриц.
      Мы со Штефаном прикупили по случаю полтора года назад участок земли со старым садом и постройками. Нам пришлось взять кредит под довольно высокие проценты, настолько высокие, что, и это было мнение не только Фрица, банк не имел права их назначать. Конечно, свекор не предпринял каких-либо действий, чтобы просто дать нам немного денег или предложить эти деньги взаймы не под такой высокий процент, как банк. «Я всегда был за то, чтобы мои дети сами расхлебывали ту кашу, которую заварили, – педагогично обосновал он свое скупердяйство. – Но не говорите, что я вас не предупреждал о последствиях».
      У меня было подозрение, что он вообще только того и ждет, когда мы полностью обанкротимся и пойдем по миру. Но надежда, что его ожидания окажутся бесплодными, все-таки во мне не умирала. Старые постройки на участке, конечно, ни на что не годились, но сам кусок земли в четыре гектара был вполне приличный, и место было идеальное, чтобы со временем устроить там элитный питомник садовых деревьев, кустарников и цветов. Я была уверена, что немалые инвестиции с лихвой окупятся, А до того момента вполне можно обойтись без дорогих шмоток и кремов против морщин. Я предпочту вся сморщиться, чем дам возможность своему свекру торжествовать по поводу нашего разорения.
      – Ну что ж, – сказал Штефан. – Следует заметить, что на дворе весна. Люди начинают покупать бегонии, редкие растения и газонную траву из Новой Гвинеи… – Он бросил на меня взгляд, так как знал, что я не переношу ни то, ни другое, ни третье.
      Как специалист по кустовым культурам я выращивала в каждом свободном углу редкие виды кустарников, семена которых выписывала из Англии. Розы, редкие сорта клематиса и крупные кустарники были моей страстью, и я была уверена, что с их помощью можно заработать приличное количество денег, если правильно всем заниматься. Штефан был другого мнения. Он начал обучаться ремеслу садовода лишь ради того, чтобы заполнить время в ожидании места для учебы на факультете маркетинга, чтобы все равно через год бросить эту учебу, не пристрастившись по-настоящему и к садоводству. Увлеченность – это ведь такая вещь, которая позволяет человеку хорошо делать свое дело, вне зависимости от того, чем, помимо этого, он занят по жизни.
      Так или иначе, но благодаря его попытке выучиться на садовода мы с ним и познакомились. Через два с половиной года, когда у него был в кармане преддиплом, мы уже поженились. Я и ожидать не могла, что в конце концов стану госпожой Гертнер. Не только потому, что фамилия так подходила к моей профессии, нет, теперь я могла объяснять людям особенности правописания моей фамилии: «Как "G?rtner", только с «ае». И каждый тотчас все понимал. Моя девичья фамилия была Прцбилла, и я всю жизнь подозревала, что предки мои происходили из какой-то особенно бедной в плане вокальных данных языка области Польши. Во всяком случае, пока я не вышла замуж, люди каждый раз спешили сказать мне: «Будьте здоровы!» – стоило мне им представиться. И если кому-то из новых знакомых удавалось с первого раза правильно произнести мою фамилию, человека этого я запоминала на всю жизнь как нечто выдающееся. К счастью, те времена давно ушли в прошлое. В следующем году мы отпразднуем десятилетие нашей со Штефаном свадьбы.
      Мы всю нашу совместную жизнь великолепно дополняли друг друга, Я была прекрасным генератором идей, а Штефан обладал необходимыми способностями, чтобы соотносить эти идеи с реальностью. К сожалению, соотнося их с реальностью, он всегда разъяснял мне с точки зрения экономической целесообразности, что с моими мечтами едва ли удастся заработать много денег. Куда больше я могла радоваться, например, своей идее импортировать из Голландии дорогие цветы, чтобы перепродать их здесь с большой прибылью. Очевидно, это срабатывало. В декабре мы впервые свели баланс с дефицитом и едва ли не благодаря продаже рождественских звезд, которые обработали блестящим спреем. И пожалуйста, не надо подозрений. Все было сделано в рамках закона: за каждую звезду было уплачено по одному евро и девяносто центов таможенной пошлины. Не много, но и не мало. Это был как минимум успех, если сравнивать с предыдущими месяцами, когда мы работали только за долги и взятые ранее кредиты. Очень возможно, что бегонии и газонная трава сулили нам наступившей весной не меньший успех, чем пресловутые рождественские звезды.
      – В мое время газонную траву из Новой Гвинеи не привозили… – Фриц неодобрительно покачал головой, но только Эберхард воспринял замечание как шутку и позволил себе засмеяться. Фриц воодушевился его поддержкой и продолжил: – В мое время уважающий себя человек не зарабатывал на жизнь перепродажей всяких травок и цветочков! Для чего мы заботились о твоем образовании?
      Этот вопрос также задавался каждое воскресенье. Я украдкой посмотрела на собравшихся. Оливер сделал серьезное лицо, поскольку точно знал, что чуть позже этот же вопрос прозвучит и в его адрес; Эвелин рассматривала свои ногти, Катинка украдкой вздохнула, а Эберхард язвительно ухмылялся.
      Штефан попытался вести себя независимо.
      – На этой неделе у меня были многообещающие переговоры с похоронным бюро Зегебрехта. Они скорее всего захотят воспользоваться нашими услугами вместо фирмы «Цветы Мюллера». Озеленение и оформление могил, очевидно, весьма перспективная тема.
      – Ну надо же! – произнес Эберхард и снова рассмеялся своим тявкающим смехом.
      – Озеленение и оформление могил! – фыркнул Фриц. – Уважающий себя мужчина никогда не изберет такой род занятий, чтобы прокормить свою семью. Уж лучше я побеспокоюсь, чтобы ты зарабатывал на кусок хлеба в моей фирме.
      – Но у Штефана есть работа, – вставила я.
      – Это ты называешь работой? – вскричал Фриц. – Из каких средств, позволь узнать, вы собираетесь финансировать образование ваших детей?
      – Ах, но ведь у нас пока нет детей, – отважилась возразить я.
      Фриц сдвинул густые брови.
      – Да, конечно! – прорычал он. – А почему их нет? Потому что вы не в состоянии себе это позволить. Потому и нет. И по той же самой причине моя невестка вынуждена носить вещи из старого сундука с барахлом, сохранившимся с прошлого века.
      Первым моим желанием было вскочить с места и возмущенно прокричать, что это барахло совсем не из старого сундука, а из моего платяного шкафа. Но я сдержала себя, потому что где-то внутри понимала, что никакой принципиальной разницы между сундуком и платяным шкафом в общем-то нет.
      – Мы могли бы позволить себе иметь детей, – смело вступился Штефан. – Но мы не хотим. Во всяком случае, пока.
      – Точно, – сказала я, чтобы хоть что-то сказать. Мы со Штефаном были едины во мнении, что не созданы для детей. А дети для нас.
      – Ага, – вступил в разговор Эберхард.
      Он-то мог совершенно непринужденно принимать участие в этих воскресных разборках, потому что заслужил признание Фрица. Будучи одним из руководителей довольно крупного автопредприятия (того самого, в котором Фриц до выхода на пенсию являлся вторым человеком), Эберхард зарабатывал вполне достаточно (хотя, может быть, и не очень много). Иначе у него вряд ли бы нашлось время, чтобы каждые два-три года делать своей жене по ребенку. И как в любое другое воскресенье, я пожалела, что у меня в руках нет приличного молотка, чтобы как следует стукнуть его по голове. Или бейсбольной биты, или винтовки, или…
      – Ерунда! – закричал Фриц, ударив кулаком по столу так, что кофейные чашки подпрыгнули. – Это полная ерунда. Каждаяженщина хочет иметь детей, а каждыймужчина хочет наследника! Только вам это кажется глупым. Да уж, конечно. Почему бы нет? Два бездетных мужика, которым уже за тридцать, и оба по уши в долгах! Один выращивает цветочки для похоронной конторы, а второй берет интервью у доблестных пожарных! Более дурацкой и убогой жизни представить себе нельзя!
      – Нельзя говорить слово «дурацкий», – вставил Тиль.
      – Здесь ты прав, Тиль, – вступила Катинка.
      – Дети, вы можете пойти на качели, – раздраженно заметил Фриц.
      Ему хотелось, не стесняясь, еще примерно в течение получаса хамить, сквернословить и оскорблять. После чего, по обыкновению, мы выпивали еще по чашечке кофе, беседовали о погоде и в конце концов мило прощались до следующего воскресенья. Я же говорила: ко всему можно привыкнуть. Вы не могли не заметить: в этой семье все было не совсем нормально. Временами происходящее напоминало мне фрагменты из плохой «мыльной оперы». Хотя мы жили и не в Далласе.
 
      Та-та-тааа, та-та-та-тааа – Гертнеры – удивительная семейка. В главных ролях: Фриц Гертнер – глава семьи, тиран из тиранов; Оливер – его старший сын, работающий на телевидении и женатый на сестре-близняшке Дженнифер Энистон; Штефан – младший брат Оливера, владелец садового питомника и жены, которая выглядит словно кочан цветной капусты; в остальных ролях заняты: Катинка – их младшая и весьма плодовитая сестренка и ее муж, живот которого выглядит так, словно его набили тремя диванными подушками. Смотрите сегодня: серия «Воскресный завтрак в кругу семьи». Поведет ли себя сегодня старый Фриц так же отвратительно, как всегда, и сделается ли в глазах окружающих еще более неприглядным, чем есть на самом деле? Станут ли сыновья и сегодня терпеливо сносить его оскорбления? Сообщит ли Катинка о своей очередной беременности? И продолжит ли Эберхард умиротворенно наблюдать за происходящими разборками за столом, несмотря на то, что большинство протагонистов не приемлют ни малейшего насилия над личностью? Следите внимательно, потому что и сегодня в очередной раз подтвердится: семейство Гертнеров – это наш дом-дурдом!
 
      Леа и Тиль быстро вскочили со своих мест. Им совсем не хотелось выслушивать ругань деда.
      Фриц указал на Жана, все еще копошившегося на своем детском стульчике.
      – Дингс тоже пусть уходит, – потребовал он. Эберхард послушно вытащил ребенка.
      – И не забывай: кто с мечом к нам придет – от меча и погибнет, – назидательно напутствовал он Жана.
      Жан кивнул и поковылял вслед за сестрой и братом.
      Со своим неизменным «ага» Эберхард снова опустился на стул. Не хватало только, чтобы он, как маленький, захлопал в ладоши своими пухлыми ручками.
      – Итак, на чем мы остановились?
      – Ах, – произнес Фриц, разводя руками, – я всего лишь хотел узнать, за что судьба наградила меня двумя такими несчастьями, как мои сыновья? Когда я был в вашем возрасте…
      Начинался обязательный усыпляющий монолог о восхождении Фрица к вершинам бизнеса. От скромного ученика бухгалтера до босса крупного концерна.
      – Но у нас есть и хорошие новости, – в очередной раз сделала робкую попытку Катинка, когда Фриц на мгновение прервался, чтобы тяжело вздохнуть.
      На этот раз он позволил ей договорить. Лицо Катанки озарила светлая, благодарная улыбка.
      – Наш дом скоро станет нам мал, не так ли, Эби?..
      Она все же освободилась от него, от этого своего сюрприза. Я вздохнула едва ли не с облегчением.
      – Я уже думал об этом, – заявил Фриц, на какое-то время расслабившись, и хлопнул Эберхарда по плечу: – Отлично исполнено, мой мальчик.
      – Н-да, под лежачий камень вода не течет, – гордо произнес Эберхард. – В нашей конуре действительно станет тесновато. Но мы это дело обтяпаем.
      – Вероятно, мы начнем строиться, – важно сказала Катинка.
      Да, и если они начнут это делать, то пусть сразу закладывают в проект шесть детских комнат. Или восемь. Под лежачий камень…
      – Сердечные поздравления, – как-то без энтузиазма произнес Штефан.
      Но наша Несушка-рекордистка сияла так, как только может сиять взорвавшаяся атомная электростанция, и смотрела на всех остальных, полная ожидания.
      – Да, и от меня тоже, – добавила я и натянула на лицо слащавую улыбку.
      – Аналогично, – пробурчал Оливер.
      Только Эвелин не присоединилась к этим поздравлениям. Вместо «сердечно поздравляю» она произнесла:
      – А я на этой неделе уволилась с работы.
      Все разом забыли о свежезачатом Дингс номер четыре.
      – Что?! – закричали Катинка, Штефан и Фриц в один голос.
      – Вот тебе и на! – вторил им Эберхард.
      – Но почему? – Дар речи наконец вернулся и ко мне. – Ты же так хорошо справлялась со своей работой. И у тебя была действительно неплохая зарплата.
      Весьма неплохая. Просто зависть брала, какая неплохая.
      – Ну и ну, – произнес Эберхард. Воцарилась неприятная пауза.
      – Но это была слишком нервная работа, – произнес Оливер в качестве пояснения. – Ненормированный рабочий день, очень часто работа в выходные, к тому же еще эти ярмарки…
      – Иногда целый день даже не было времени поесть, постоянный стресс, и из-за этого приходилось много курить, – добавила Эвелин. – Все-таки это очень неполезно для здоровья – быть деловой женщиной. И уж тем более не идеально, чтобы думать о ребенке. Вот я и подумала, разве можно забеременеть, если приходится круглые сутки торчать в офисе или постоянно мотаться по командировкам и выставкам куда-нибудь в Лондон?
      – Во всяком случае, не от Оливера, – пробормотал Штефаи, но так тихо, что никто из присутствующих, кроме меня, этого не услышал.
      – Что правда, то правда, – сказала Катинка. – Правда, на меня достаточно строго посмотреть, и вот я уже беременна, правда, Эби? Все равно, много у меня дел или нет…
      – Да, но… – начала я и сразу умолкла.
      Мой свекор закашлялся, но, вероятно, и он никак не мог найти нужные слова.
      – Мы уже почти год пытаемся зачать ребенка, – сказал Оливер. – Но несмотря на то что оба здоровы, ничего не получается. И все из-за постоянного стресса. Так говорит наш гинеколог.
      – И поэтому я решила уволиться, – подвела черту Эвелин.
      – Да, но… – снова сказала я. – Но тогда твоя потрясающая зарплата в фирме пропала. Неужели ты не могла перейти на более спокойное место? Может быть, на полставки? Ведь так ты даже не получишь декретный отпуск…
      Эвелин крутила в руке пачку сигарет.
      – Н-да, но я не умею делать что-то наполовину, вполсилы. И то, что кто-то теперь получит хорошее место, тоже не особенно меня беспокоит. Просто когда ребенок родится, я снова начну работать, вот и все.
      – Но это же невозможно! – Фриц наконец нашел в себе силы заговорить. – Как, черт побери, ты со своим отношением к работе собираешься содержать и жену, и ребенка, Оливер? И как, черт побери, вы собираетесь теперь погашать кредит за машину и за квартиру в пентхаусе?
      – Я не понимаю тебя, папа. Ты все время попрекаешь нас тем, что мы не заводим детей, а теперь, когда мы решили сделать то, чего ты так хочешь, ты снова недоволен.
      Лицо Фрица сделалось пунцовым от гнева.
      – Я всегда говорил, что со своей привычкой жить роскошно вы когда-нибудь сломаете себе шею. О каких детях может идти речь, если по уши сидишь в долгах! Я нас предупреждал!
      Да-да, это он делал постоянно.
      – И теперь вы приползете ко мне на коленях, чтобы просить денег! – гневно закончил он.
      В зимнем саду раздался коллективный возмущенный вздох. Все зашло слишком далеко. Словно кто-то уже хоть раз отваживался просить денег у Фрица! Или вообще о чем-то его просить. Мне казалось, что этот человек не способен потратиться, чтобы подарить своим детям по паре носков ко дню рождения! Он скорее купит какую-нибудь ерунду и по справедливости поделит это между сыновьями и зятем. Даже на Рождество он подарил им всем по наручным часам, которые стоили на тридцать пунктов дешевле, потому что постоянно отставали на тридцать минут.
      На лице Оливера застыло такое выражение, словно он – может быть, вспомнив о том самом Рождестве, – готов вот-вот разреветься. Но вместо этого спустя минуту он довольно жестко произнес:
      – Можешь не беспокоиться. Мы справимся с этим сами.
      Вопрос был лишь в том – как? Пентхаус, который они с Эвелин купили в прошлом году в центральной части города, обошелся им ничуть не дешевле, чем наша земля. За сто сорок квадратных метров они заплатили столько же, сколько мы за четыре гектара. Я считала, что наше вложение денег гораздо лучше. Но для Фрица и то и другое казалось глупостью.
      – В арифметике ты был и остаешься профаном, мой любезный господин сын, – сказал он и посмотрел на Оливера пронизывающим взглядом. – Если твоя жена с сегодняшнего дня перестанет испражняться деньгами, то до дачи показаний в суде по поводу имущественной несостоятельности вам совсем недалеко. Хотя бы это тебе ясно?
      – С вашей стороны было бы очень любезно, если бы мы здесь не обсуждали проблемы моего пищеварения, – со слезами на глазах произнесла Эвелин.
      – Что бы ни делалось, для тебя все будет не так, – сказал Оливер Фрицу.
      Но Фриц продолжал развивать свою мысль, не обращая на него внимания:
      – Ты, значит, считаешь, что я и дальше должен спокойно наблюдать, как вы коверкаете свою жизнь? Ждать, когда вы полностью разоритесь? Уже столько лет я пытаюсь докричаться до вас, но это словно глас вопиющего в пустыне. Я, слава Богу, достаточно долго терпел ваши промахи и ошибки, но надеялся на то, что вы в состоянии сами их преодолеть и не совершать новых, потому что уже давно не маленькие мальчики, а здоровенные, полные сил мужчины, но теперь все, с меня достаточно! Более чем достаточно! Отныне я все беру в свои руки!
      После этой тирады за столом воцарилась гробовая тишина. Я попыталась как можно ниже сползти со стула, мне отчего-то захотелось спрятаться под стол. Такого оборота не принимала еще ни одна семейная разборка.
      Оливер наконец решился подать голос:
      – Что это должно означать?
      – Это должно означать, что теперь веселью пришел конец, – произнес Фриц таким тоном, словно мы в эту минуту стали еще глупее в его глазах, чем были прежде.
      – А что конкретно ты имел в виду? – спросил Штефан. В его словах одновременно звучали опасение и надежда.
      Фриц откашлялся.
      – Я долгое время не решался давать вам денег, так как знал наверняка, что это совершенно бессмысленно, и так как придерживаюсь той точки зрения, что настоящий мужчина должен сам заботиться о себе и близких. Но сейчас я подумал, что могу при определенных условиях изменить своим убеждениям. Я склоняюсь к мысли, что вы все могли бы попользоваться частью моих денег, не так ли?
      У нас перехватило дыхание. Как будто Фриц неожиданно бросил на стол ручную гранату. Оливер и Штефан обменялись нервными взглядами, мы с Эвелин тоже. Это что, какая-то ловушка? И было ли сказанное Фрицем вообще вопросом?
      Только Эберхард, как всегда, знал верный ответ.
      – Ага, – произнес он. – Вопрос только в том, будет ли этой части достаточно.
      Фриц вздохнул. Затем решительно поднялся со своего места.
      – Мужчины, давайте перейдем в другую комнату. Мне необходимо кое-что с вами обсудить.
      Штефан и Оливер снова обменялись нервными взглядами, но мой свекор уже уверенно направился к дверям.
      – Пойдемте, это действительно очень важно. Нет, нет, ты, Эберхард, можешь оставаться здесь.
      Эберхард несколько обиженно и обеспокоенно снова опустился на толстый зад, Штефан и Оливер последовали за отцом во владения Фрица, в его рабочий кабинет.
      Фриц резко закрыл за собой двери в зимний сад.

      Катинка, Эберхард, Эвелин и я в недоумении остались сидеть за столом.
      – Жизнь подчас бывает суровой, но несправедливой, – огорченно проговорил Эберхард.
      – О чем вообще может идти речь? – спросила я скорее всего у себя самой.
      – О деньгах, конечно, – сказала Катинка.
      – Ах вот оно что, – произнесла Эвелин. – Многие жалеют, да некому помочь.
      Я была с ней полностью согласна.
      – Ничего невозможного – а вдруг «тойота»! – выпалил Эберхард.
      Мысль, несмотря на всю ее нереальность, была заманчивой. Впрочем, можно и из Савла превратиться в Павла. Бывало на свете и такое.
      – Но я тоже должен там быть, – заметил Эберхард. – Я бы не стал просить много.
      – Это верно, – сказала Катинка и покосилась в сторону двери. – Если уж кто-то и должен быть там, так это ты. В конце концов, тыединственный, кто умеет обходиться с деньгами. У насденьги никогда не утекут просто так, как в черную дыру, а наоборот – станут работать и принесут прибыль.
      Но здесь ее мысли снова вернулись к мечтам о шести или восьми детских комнатах в их новом доме, и лицо Катанки просветлело.
      – Как обрадовался папа! Я думаю, что нас с тобой не обойдут, Эби. В конце концов мы никогда его не огорчали. Вероятно, он хочет, сначала слегка намылить мальчикам шеи.
      – Гм-гм, – пробурчал Эберхард. – Дружба дружбой…
      – Что? – спросила я.
      – Я иногда спрашиваю себя, как тебе удалось сделать карьеру, Эберхард? – Произнесла Эвелин.
      – Успех достигается потом, – ответил Эберхард.
      – Пот – хорошее слово, – продолжала Эвелин. – А как насчет дезодоранта? Тебе следовало бы побеспокоиться о нем.
      – Он не забывает о дезодоранте, – вмешалась Катинка. – Только его действия не всегда хватает. Но что поделаешь, если потовые железы так сильно работают. Хотя в принципе это даже показатель здоровья.
      – Однако запах не всегда здоровый, – съязвила Эвелин.
      – Да чтоб ему провалиться, этому дезодоранту! – взвился Эберхард. – Я думаю, что у каждого из здесь присутствующих бывают критические дни… Ты что-то слишком раздражена сегодня, моя дорогая свояченица.
      Эвелин сжала в руке нож и гневно сверкнула на него глазами.
      – Давайте лучше сменим тему, – предложила Катинка.
      Я благодарно улыбнулась ей.
      Эвелин выпустила нож из руки, закурила сигарету и сделала глубокую затяжку. Катинка критически поморщилась, но таков был неписаный закон этого дома: курить в зимнем саду дозволялось всем сюда вхожим. Даже несмотря на то, что кто-то в доме находился в положении.
      – Что касается меня, то я нахожу запах табачного дыма не менее отвратительным, чем запах пота, – не замедлил высказаться Эберхард.
      Боже мой, как только Катинка может жить с таким мужчиной?
      – Никотин снижает репродуктивную функцию, – строго сказала она. – Подтверждено наукой.
      – Тогда я не понимаю, почему ты никак не начнешь курить, – едко бросила Эвелин.
      Эберхард закашлялся.
      – Вы смотрели это в понедельник? – спросил он примирительно, пытаясь вернуться к своей излюбленной теме.
      Эвелин перевела взгляд в мою сторону. Я показала ей язык. Теперь все начнется снова! Единственным хобби и свободным времяпровождением Эберхарда и Катинки, помимо производства и выращивания детей, было, как уже упоминалось, телевидение. Их любимой передачей была «Кто хочет стать миллионером?» с Понтером Йаухом. Каждое воскресенье после семейной разборки в доме свекра они с упоением предавались обсуждению участников программы.
      – Вы смотрели выпуск этой недели? – продолжал допытываться Эберхард. – С тем типом, который не знает, что означает слово «reussieren».
      Я отрицательно покачала головой. Я не смотрела этот выпуск. К сожалению. Иначе узнала бы наконец, что означает «reussieren».
      Эвелин стряхнула с сигареты пепел.
      – Слава Богу, у меня есть чем заняться вечерами, вместо того чтобы зависать перед экраном, – произнесла она. – Разве я этого ухе не говорила?
      – Жаль. Потому что это было так неприятно. «Reussieren», я вас умоляю! – продолжал возмущаться Эберхард. – Но тот тип в самом деле не имел никакого понятия.
      Катинка, как всегда, тоже была в курсе.
      – Бедная, бедная Германия, – добавила она.
      На какое-то время воцарилось общее молчание. Я взглянула на остальных и пришла к заключению, что все, кроме меня, знали значение этого слова и скорбели о судьбе бедной Германии. Потому что, оказывается, еще есть люди, не слышавшие этого слова.
      – Ну да, – произнесла я наконец, чтобы хоть как-то разрядить молчание и поднять настроение присутствующим. – Ведь не каждый умеет играть на музыкальных инструментах.
      Все уставились на меня.
      – Что? – резко спросила Катинка.
      – Это была лишь шутка, – пробормотала я.
      Катинка не поверила мне.
      – Только не вздумай сказать, что ты тоже не знаешь.
      – Конечно, знаю, – пошутила я снова. – Если я вчера целый день только тем и занималась, что «реюссировала» молодые бегонии. Адская работка, скажу вам.
      Лицо Катинки сделалось пунцовым.
      – Ну, будь же серьезной, скажи, ты ведь знаешь, что оно значит.
      – Можешь предложить мне четыре варианта ответа, – отбывалась я, чтобы ненароком не оказаться лишенной жизни.
      – Но это же не может быть правдой, – приставала ко мне Катинка. – Ты что, и в самом деле не знаешь?
      – Ну и? – устало ответила я. – Это же не «реюссирует» из меня свинью.
      Прошло больше получаса, прежде чем Штефан и Оливер вернулись из кабинета свекра. Я внимательно рассматривала их, но они выглядели совсем не так, как люди, только что сорвавшие крупный куш в казино. Они даже не выглядели как игроки, сделавшие хоть одну правильную ставку. Как жаль.
      – Олли, мы можем ехать домой? – только и спросил Штефан.
      Я тотчас поднялась, прежде чем Эберхард и Катинка успели вспомнить еще какой-нибудь вопрос из той игры, типа: какой из Северо-Фризских островов является самым крупным. («Пойдем же, Оливия, это как-никак вопрос о двух тысячах евро!»)
      – Я лишь попрощаюсь с твоим отцом.
      – Не обязательно, – резко произнес Оливер. – Он прилег немного отдохнуть.
      – Что, прямо сейчас? – обеспокоенно спросила Катинка, – Но ведь еще только половина двенадцатого. Уж не заболел ли он?
      Штефан фыркнул:
      – Не беспокойся, сестренка. Наш папочка доживет до ста лет. – Однако это прозвучало не так, словно он был особенно рад сказанному. – Пойдем же, Олли, у нас есть еще дела дома.
      Эвелин и Оливер покинули дом вместе с нами. Я не испытывала особых угрызений совести от того, что оставила Катанку и Эберхарда наедине с неубранным после завтрака столом, настолько они достали меня своими разговорами об игре «Кто хочет стать миллионером?». Катинка бросила мне что-то вслед, прозвучавшее как «бедный Боркум».
 
      – Что такого сверхсекретного поведал вам Фриц? – спросила я, когда мы выходили из дома. – Много ли он решил дать?
      Сказать, что я сгорала от любопытства, значит ничего не сказать. Но ни Оливер, ни Штефан мне не ответили.
      – Следовало бы поместить старика в психушку, – процедил сквозь зубы Штефан.
      А Оливер пробормотал:
      – Старый неврастеник. Совсем сошел с ума.
      – Скажите же нам хоть что-нибудь, – вступила в разговор Эвелин.
      – Собирается он дать денег или нет? – добавила я.
      – И да и нет, – ответил Штефан.
      – Смотря как будем себя вести, – добавил Оливер и уселся в свой серебристый блестящий «Z4».
      Эвелин заняла место рядом и на прощание изобразила на лице такую гримасу, словно приступ боли разом поразил все ее зубы. Как бы то ни было, но выглядела она действительно усталой. Я кивнула в ответ с сочувствующим выражением, так как мне пришло в голову, что если они заведут ребенка, им придется продать машину, ведь в ней не было предусмотрено место для детского сиденья. Может быть, эта проблема тревожила ее сердце.
      – Теперь скажи наконец! – воскликнула я, когда мы уселись в свой раздолбанный универсал (если бы его пришлось продавать, у меня бы сердце не екнуло). – Что вам поведал Фриц?
      Штефан в ярости повернул ключ в замке зажигания.
      – Что ему постоянно стыдно за нас, что мы законченные неудачники, не умеем обращаться с деньгами, что у нас ни на кого и ни на что нет чутья, – все, что есть на самом деле.
      – Да-да, – нетерпеливо перебила его я. – Это он всегда говорит. Но почему сегодня высказал все это за закрытой дверью? Он замыслил что-то недоброе?
      Штефан помолчал несколько секунд, пока выезжал задним ходом со двора.
      – Потому что он коварный, одержимый властью старый тиран, – в сердцах произнес он.
      – Но и это для нас не новость. Смотри, пожалуйста, за дорогой! Новость только в том, что он вдруг открыто заговорил о своих деньгах. А если ты меня спросишь, так я с удовольствием их немедленно возьму. Даже без всяких угрызений совести!
      – А ты думаешь, у меня будут эти угрызения? – крикнул Штефан и резко затормозил, едва не проскочив на красный свет. – Если бы он на старости лет вдруг ни с того ни с сего проявил великодушие, я был бы последним, кто стал отговаривать его от этого, можешь мне поверить. Я лично придерживаюсь той точки зрения, что отец может хоть что-то передать сыновьям от своего богатства! Только в случае с нашим отцом это не проходит. Он никогда никому ничего не дал просто так, без того, чтобы не получить взамен куда больше.
      Мое любопытство разрослось до заоблачных высот.
      – Так что же он потребовал в качестве ответной услуги на этот раз? – спросила я, затаив дыхание, в то время как моя фантазия начинала рисовать самые невероятные картины.
      – Поверь мне, ты вряд ли захочешь об этом узнать, – ответил Штефан.
      – Разумеется, я этого хочу! – воскликнула я. Ох, как я этого хотела.
      Но Штефан лишь вздохнул и замолчал. Его молчание выводило меня из себя. И только на следующем светофоре (я от нетерпения уже до крови искусала нижнюю губу) он произнес:
      – Вопрос, на который нам предстоит ответить, звучит так: готовы ли мы на все ради денег? И как далеко пойдем ради них?
      – Но хорошо бы определиться, о какой сумме идет речь, – ответила я. – Кстати, светофор уже зеленый!
      Штефан тронулся с места, так что покрышки завизжали от трения об асфальт.
      – Сумме, достаточной для того, чтобы погасить долга, отремонтировать дом и, может быть, даже сделать некоторые новые вложения в дело, – произнес он, и это прозвучало как-то особенно тоскливо.
      – Ох! – простонала я. – Ну хорошо, за это я сделала бы почти все.
      Штефан бросил на меня тяжелый многозначительный взгляд. Что это было? Ужас? Презрение? Одобрение? Я не смогла понять.
      – Что это значит – «почти все»? – спросил он.
      – Мы находимся сейчас в плоскости теоретических рассуждений или?..
      Штефан кивнул.
      – Хорошо, – с известной долей рвения ответила я, как любой человек, который достаточно часто втайне рассуждал сам с собой на эту щекотливую тему и вдруг получил возможность высказаться (но правда ли, что каждыйхоть когда-нибудь рассуждал на эту тему?). – Я смогла бы отдать почку, впрочем, лишь тому, кто действительно в ней нуждается, а не просто абы кому. А вот руку бы отдавать не стала. Даже ни единого пальца с этой руки, если быть до конца честной. Ни одной части тела, которая на виду. И конечно, ни одной, что нужна мне самой. Я не стала бы никого убивать, даже Эберхарда, хотя он меня и достал. Да и рискованно все это. Действительно, зачем мне любые деньги, если за убийство я все равно полжизни проведу в тюрьме? – прервала я свои рассуждения. – А ты ради денег пошел бы на убийство?
      – Только своего отца, – зло ответил Штефан.
      – Это, конечно, позволило бы решить очень многие проблемы, – сказала я. – Даже скорее всего все, если хорошенько подумать.
      – Это была лишь шутка, Оливия! – зашипел на меня Штефан.
      По его самолюбию всегда резко ударяло, если я не начинала сразу смеяться над его остротами.
      – Да, я лишь поддержала ее, – сказала я. – Ты же знаешь, что в принципе я очень хорошо отношусь к твоему отцу. Ну, почти хорошо. – Ложь всегда очень трудно мне давалась, поэтому я почти сразу добавила: – Я не считаю его таким ненавистным, чтобы желать его убить.
      – Но в остальном ты готова пойти на все, чтобы заполучить его денежки?
      Я почувствовала на себе пронизывающий взгляд.
      – А почему я? Он же разговаривал на эту тему с тобой.
      – Да, но никто не говорил, что речь не заходила и о тебе!
      Обо мне? Конечно, мне тут же вспомнилось, что позволил себе сказать Фриц по поводу моей груди, тогда, в день свадьбы, когда напился шампанского.
      У меня просто челюсть отвисла.
      – Что? Нечто подобное тому, что было в «Непристойном предложении»?
      Долю секунды я раздумывала над этим, но потом покачала головой:
      – Нет-нет, забудь об этом: Фриц отнюдь не Роберт Редфорд.
      – Но и ты не Деми Мур, Молли-Олли, – заметил Штефан и, в свою очередь, покачал головой. – Однако приятно сознавать, что ты думаешь в этом плане не меньше, чем о Роберте Редфорде! – автомобиль сделал опасный вираж. – Тсс, речь не о том, что мой отец хотел бы от тебя чего-то! Я вообще не думаю, что у него может быть какая-то половая жизнь. У тебя действительно богатая фантазия. И было бы лучше, если бы все было так просто!
      Я почувствовала себя обиженной.
      – Ты считаешь, я не в его вкусе? Но ты же сам сказал…
      – Забудь об этом. Мой отец – старый жалкий доходяга. И у меня нет никакого настроения делать себя и мою жену марионетками в его руках. Даже за миллион евро.
      – Миллион евро? – закричала я. – Речь идет о миллионе евро?! Да скажи же ты наконец, что он хочет в обмен на это!
      – Забудь об этом, – снова произнес Штефан и повернул на дорогу, ведущую к нашему участку.
      Я готова была лопнуть от любопытства и решила вытащить из Штефана правду любыми средствами. Но по опыту я знала, что делать это надо по-другому. Потому что чем больше я настаивала, тем больше он замыкался. Просто из чувства противоречия. К тому же он был зол на своего отца, но выместить злобу на нем не мог. Так что это угрожало мне самой, это я тоже знала.
      Поэтому, чтобы разузнать, что же задумал старый Фриц, я решила прибегнуть к старому проверенному трюку.
      – Ты прав, – сказала я как можно дружелюбнее. – 11ам действительно следует забыть об этом. Не важно, сколько денег пообещал тебе Фриц и что могут означать его требования: мы не продаемся.
      – Точно, – сказал Штефан, но, конечно, прозвучало это не очень убедительно.

      Моя приемная мать часто повторяла: «У каждого свой крест» и «Под каждой крышей свои мыши!».
      Моим «крестом», во всяком случае, с утра понедельника до вечера пятницы, была Петра Шмидтке, девица двадцати трех лет от роду, весьма простая по натуре.
      – Ах ты, батюшки мои, почему же у тебя такие мешки под глазами? Они словно набитые карманы брюк, – заявила она сегодня в качестве приветствия.
      Сегодня она пришла на работу в питомник незадолго до обеда, и тот факт, что я была ее боссом, а она моей подчиненной, ничуть не смущал ее, когда она произносила эту бестактность, А мне не хватало опыта руководства людьми, чтобы поставить ее на место. Правильнее сказать, я не обладала для этого достаточным мужеством. С самого начала своей работы она без всякого стеснения взяла за правило обращаться ко мне на ты, хотя со Штефаном до сих пор была не в пример вежлива. Так или иначе, но мне пришлось принять такие правила поведения, и если клиентам доводилось иногда подслушивать наши разговоры, они наверняка пребывали в полной уверенности, что мы старые подруги, а такой тон обращения друг к другу позволяет лучше делать общее дело.
      «Закрой свой рот, ты, хорек», – с удовольствием ответила бы я ей на такие замечания, но вместо этого пробормотала что-то вроде: «Аллергия на распускающиеся почки» и «Плохо спала». И то и другое, впрочем, было правдой. Я еще удивлялась, как мне вообще удалось уснуть. Это стоило нечеловеческих усилий – больше не заговаривать со Штефаном о свекре и его некоем бесспорно аморальном предложении, сделанном сыновьям. Поэтому, уже находясь в постели, я не могла думать ни о чем другом. Неужели Фриц в самом деле хотел дать нам миллион евро и что потребовал взамен? Чем дальше я размышляла над этим, тем больше сомневалась в том, что смогу добровольно отдать почку. А что, если оставшаяся почка внезапно откажет?
      Но миллион евро был действительно колоссальной суммой. Колоссальная сумма, позволяющая решить колоссальные проблемы. Если бы эта сумма у нас была…
      Штефан встал раньше меня и уехал по делам в город. К половине десятого он еще не успел вернуться. Но я вытащу из него правду потом.
      Я чихнула три раза подряд.
      – Ты отвратительно выглядишь, – констатировала Петра, скорчив радостно-жалостливую мину.
      «Ты, кстати, тоже», – хотелось сказать мне, но, к сожалению, это было лишь делом моего вкуса. Многие люди, прежде всего мужчины, питают слабость к маленьким, курносым, картошкой носикам, близко посаженным глазкам и слегка шепелявому девчачьему голоску.
      «Эти мордочки, как у хорьков, разжигают у мужчин своего рода инстинкт, – разъяснила мне однажды моя подруга Элизабет. – С одной стороны, их хочется защищать, с другой – непременно по ним стукнуть».
      Элизабет знала, что говорила. Потому что мужчина, за которого она собиралась замуж, незадолго перед свадьбой завел шашни с такой вот «хорьковой» мордочкой, работавшей у него практиканткой. К счастью, моя подруга вовремя узнала об этом и нашла в себе силы сказать перед алтарем: «Нет». (Впрочем, это была лучшая свадьба, на которой мне когда-либо доводилось бывать. Надо было видеть лицо жениха!) И последовавшие вслед за этим недолгие отношения самой Элизабет с одним из ее сослуживцев тоже в какой-то степени подтвердили сказанное выше. У него тоже было лицо хорька. Теперь она была закаленная испытаниями женщина, одна воспитывающая четырехлетнего сына и непревзойдённый эксперт по хорькам. Едва бросив взгляд на Петру, Элизабет сразу мне все разъяснила.
      – Очевидно, что она тебе противна, – сказала она.
      – Она противна всем женщинам вокруг, – возразила я, свято веря в правоту своих слов.
      – Тогда выкини ее прочь, – только и нашлась что сказать Элизабет. – Женщины этого типа имеют одно хобби: отбивать у других женщин их мужей. Это им нужно для утверждения своего эго.
      Но это я сочла перебором. Вполне возможно, что Петра и положила глаз на Штефана, но это были уже ее проблемы. Она определенно не относилась к тому типу женщин, которые интересовали Штефана. Ему нравились женщины элегантные, холеные, образованные и равнодушные к деньгам. Ни одному из перечисленных качеств Петра не соответствовала.
      И была полной противоположностью мне.
      То, что у Петры не было никакого другого хобби, кроме завоевания чужих мужей, тоже было не совсем верно. Поскольку она имела собственный дом, собственного мужа, двух маленьких детей и вынуждена была довольно много времени проводить за домашними заботами. Кроме того, в свободное от этих забот время она с упоением занималась своими нарядами.
      Штефан принял Петру на работу, не спросив моего мнения на этот счет, еще и потому, что она, в силу своих убеждений, не могла спокойно пройти мимо малейшего беспорядка, чтобы немедленно не устранить его.
      – В промежутках между покупателями она станет убирать помещение магазина, – обосновал он свой выбор. – Так мы сэкономим на уборщице.
      И действительно: с тех пор как Петра начала у нас работать, наш магазинчик был всегда чисто убран. Даже на кассовом аппарате нельзя было обнаружить ни пылинки.
      Тем не менее я была не вполне согласна с выбором Штефана. Естественно, нам был необходим человек, чтобы заниматься чисто торговыми вопросами, но все-таки на этом месте хотелось видеть кого-то, кто хоть что-то понимает в растениях. Или готов хотя бы время от времени пачкать руки землей, занимаясь цветами и кустарниками в оранжерее.
      – Для этого у нас есть Кабульке, – сказал Штефан, подразумевая старичка пенсионера, приходившего в наше хозяйство ежедневно и всегда расстраивавшегося, если для него не находилось какой-нибудь работы. – Главное, она хороший продавец и очень привлекательна для клиентов, это ты не можешь не признать.
      – Для клиентов мужского пола – да, – вынуждена была согласиться я.
      Мужчинам Петра могла всучить все. Я стала подозревать, что большинство из них приходили вовсе не из-за бегоний, а из-за Петры. Она заплетала длинные светлые волосы в косы и говорила с ними звонким детским голоском, не забывая слегка шепелявить. Однако губы ее благодаря темно-розовой помаде производили совершенно противоположный эффект на собеседника, а декольте всегда было намного глубже, чем Большой каньон в США. Чтобы как можно больше соответствовать облику девочки-старшеклассницы, она носила наряды, купленные в отделах женской одежды для четырнадцати-шестнадцатилетних, которые демонстрировали, насколько сексуальна ее фигура. Не признать ее сексуальность было, конечно, нельзя. Начиная с талии, которую легко можно было обхватить пальцами двух рук, небольшой, но аккуратной груди и заканчивая плоским животом, и все это несмотря на две беременности. Впрочем, что касается нижней части тела, то можно было усомниться в правильности ношения ею узких джинсов и мини-юбок. Зад был достаточно плоский и непропорционально широкий, а ноги совсем не так «безумно длинны и стройны», как она любила иногда подчеркнуть в разговоре, а скорее «безумно кривоваты». Если бы Петра встала по стойке «смирно» и соединила ступни вместе, то между лодыжками спокойно проехала бы маленькая тележка.
      Но бросать камни в огород того, кого природа наделила О-образными ногами, может лишь человек, имеющий действительно совершенные формы. Мне же с моими Х-образными лучше было помолчать.
      – Я знаю, что выгляжу отвратительно, – сказала я и снова чихнула. – Нам предстоит сегодня подготовить и засеять четырнадцать балконных ящиков. Их должны забрать до обеда.
      – Я бы на твоем месте занялась этим на улице.
      Определенно Петра не собиралась и не могла взять на себя хотя бы часть этой работы. Развивая свою мысль, она не удержалась от очередной бестактности.
      – Тогда твое лицо приобретет хоть какой-то цвет. На твоем месте я позволила бы себе потратить немного денег на солярий. Складочки на лице, покрытые легким загаром, выглядят уже не так непривлекательно.
      – Если у меня когда-нибудь образуются эти складочки, я, пожалуй, воспользуюсь твоим советом, – произнесла я в ответ несколько более резко, чем ожидала.
      Я вовсе не была жирной, лишь грудь у меня немного великовата! Почему никто не хотел понять разницы?
      В этот момент, к счастью, появился первый покупатель, и пока Петра впаривала ему ящик розовых бегоний, я смогла наконец сосредоточиться на балконных ящиках. Это была работа, которой я могла отдаться с упоением, поскольку в своих фантазиях, как и чем заполнить эти ящики, была совершенно свободна. Я весело мурлыкала что-то себе под нос, словно бы разговаривая с растениями. Да-да, могу представить, что бы вы сказали на этот счет. Но есть очень серьезные исследования, выводы которых позволяют утверждать, что растения, с которыми ласково разговариваешь, развиваются намного лучше обделенных такой заботой. Я же считаю, что в таких случаях никогда не повредит говорить комплименты и рассказывать цветочкам, что ты намереваешься с ними проделать. И, даже зная, что ни одно растение никогда мне не ответит, я не изменяю своим убеждениям в отличие от Штефана. Он-то говорит, что это полное сумасшествие – разговаривать с цветами.
      Можно подумать, он не выглядит куда более сумасшедшим, когда начинает вести диалог с нашей машиной («Давай же заводись, ты, тупой, старый драндулет») или, что еще хлеще, с синяками на теле. Не далее как на прошлой неделе я слышала, как он вел душещипательную беседу с синяком, появившимся у него на коленке. – Ну и откуда ты взялся на мою голову? – спрашивал он у синяка. – Я что-то не припоминаю, что где-то ударялся или падал. Как ты думаешь, не стоит ли мне пойти с тобой к врачу?
      Я могла лишь посмеяться над этим. Если я начну бегать из-за каждого синяка к врачу, то у меня больше ни на что в жизни не останется времени. Штефан полагает, что со мной все обстоит совсем по-другому, потому что я постоянно где-то обо что-то ударяюсь. У него же синяк вскочил безвидимой на то причины. И этот факт его очень озадачил. Более чем. Штефан изрядно испугался. После беседы с синяком в ванной он сообщил мне гробовым голосом, что у него что-то определенно не так с сосудами. Если на теле из ниоткуда возникает синяк, то это знак серьезного сбоя в организме. Так сказать, начало конца. К счастью, врач, к которому Штефан обратился на следующий день, сообщил ему, что если в его организме и появился какой-то сбой, то это сбой памяти. Потому что Штефану ну никак не удается вспомнить, где и когда он получил свой злополучный синяк. Однако вместо того, чтобы с облегчением вздохнуть и отбросить мысли о скорой кончине подальше, Штефан теперь озабочен, а не посетила ли его болезнь Альцгеймера. Вот я и спрашиваю вас: кто из нас двоих более сумасшедший, мой муж или я?
      Цветочные ящики получились изумительно, и клиенты, один за другим заходившие к нам перед обедом, остались весьма довольны. Петра не упускала возможности всучить каждому из них либо горшочек с бегониями, либо какую-нибудь траву, расправляясь с товаром, как с ломтиками хлеба. Штефан, вернувшийся к тому времени из своей поездки, весь сиял и то и дело одаривал меня улыбкой триумфатора.
      – Посмотри, пышечка моя, как хорошо идет сегодня торговля. Мы можем дать нашим покупателям то, что они хотят! А это всего лишь какие-то бегонии. – Он наградил меня нежным, но уж больно скоротечным поцелуем и скрылся в кабинете.
      – Тогда я хочу других покупателей! – капризно пискнула я ему вслед.
      Было совершенно ясно, что он не хочет дать мне ни малейшей возможности снова заговорить с ним о Фрице и его замыслах. Мне также было ясно, что сам он не может думать ни о чем другом. И в принципе сгорает от желания так или иначе раскрыть мне суть дела. Я подумала, а не позвонить ли Элизабет, чтобы попросить у нее совета, но мне и рассказать-то ей было нечего. Кроме того, я примерно представляла себе, что она может сказать. Деньги для нее не имели столь большого значения. Но у нее не было и такого количества долгов. Да и недавно построенный дом, который она делила с такой же одинокой мамашей, пока не требовал ремонта. Нет, я опасалась, что Элизабет категорически посоветует мне отказаться от миллиона, если за это придется пожертвовать таким мужем, как Штефан.
      В четверть первого Петра уже снимала рабочий халат. Мы со Штефаном разрешили ей уходить пораньше, чтобы вовремя успеть забрать малышей из детского садика. Малышей звали Тимо и Нико, и они были похожи на маленьких хорьков. Впрочем, когда дело касается детей, то это выглядит довольно мило. Если малыши подхватывали насморк или садик по какой-то причине закрывали, Петра приводила детей с собой на работу. Тогда они почти все время сидели в офисе и смотрели мультики из серии «Боб-строитель». Поначалу я хотела и их пристроить к какой-нибудь работе в оранжерее (во мне, похоже, неистребима тяга к миссионерству): полоть траву, удобрять грядки – ну, короче, к тому, к чему ляжет душа. И дети-то были, в общем, не против. В этом плане, похоже, они пошли в папу.
      Однако Петра не хотела, чтобы они пачкали свои ручонки.
      – Не хватало еще, чтобы мои дети стали похожи на трубкозубок, – заявила она.
      Конечно, просмотр видео про «Боба-строителя» был в этом плане куда более достойным времяпровождением.
      – Господин главный са-а-адовник, – пропела Петра, просунув голову в кабинет Штефана. – Я за-а-акон-чила на сегодня. Пока-а!
      – Пока-а – и большое спасибо, – пропел в ответ Штефан.
      Я поморщилась, настолько неприятно было слышать это идиотское «пока-а».
      – Тогда я пошла, – сказала Петра, обращаясь уже ко мне, и куда только делся ее певучий голосок. – Боже мой, посмотри на свои ногти. Черные как…
      – …у-уголь, – нараспев добавила я и с деланной скорбью принялась рассматривать руки. – Ну и что же мне теперь делать с вами, мои грязные рученьки?
      – Ты могла работать в перчатках, как делают все нормальные люди. – Петра шмыгнула на прощание носом. – Тогда пока, до среды.
      Я махнула ей на прощание своей рабоче-крестьянской лапой.
      – Большой привет детям и мужу.
      С последним, впрочем, я не была знакома, но по-человечески мне почему-то было его жаль.
      – Ох ты, черт! – Петра с кем-то крепко столкнулась в дверях.
      Так как Петра не затруднила себя извинениями, можно было с большой уверенностью предположить, что это женщина.
      – Вообще-то у нас сейчас обеденный перерыв, – весьма недружелюбно произнесла она в адрес оппонентки.
      – Это тем не менее не дает вам права пихать меня в ребра сумочкой. Пусть это даже и подделка под Гуччи, – парировала входившая в магазин женщина.
      Это была моя невестка Эвелин. Как всегда сверхэлегантна и слегка небрежна. У дверей магазина виднелся припаркованный «БМВ» – кабриолет серебристого цвета.
      – Эта сумка совсем не от Гуччи! – прошипела Петра.
      Эвелин протиснулась мимо нее в дверной проем.
      – Я и говорю. Дешевая подделка. Как и ваша парфюмерия.
      – Вот парфюмерия как раз настоящая! – гордо ответила Петра и закрыла за собой дверь.
      – Только пахнет все равно какой-то дешевкой. – Эти слова Эвелин произнесла, обращаясь уже ко мне.
      – Средство для дезинфекции, – ответила я. Эвелин продолжала наблюдать за Петрой через стекло витрины.
      – И давно у вас работает эта кривоногая дура?
      – Уже два месяца, – ответила я. – А что здесь ты делаешь? Хочешь прикупить себе домой каких-нибудь растений?
      В пентхаусе Оливера и Эвелин имелась великолепная мансарда под самой крышей дома. Однако в этом огромном, по моим понятиям, помещении не было почти никакой растительности. Его украшали лишь статуэтка из тикового дерева и пальма в кадке, подаренные им мной на новоселье.
      – Нет, – ответила Эвелин и грациозно облокотилась на витрину. – Ты же знаешь, что с растениями и домашними животными общего языка я не нахожу. Я хочу поговорить с тобой о деле.
      – О каком деле?
      – О деле на миллион евро, – небрежно произнесла Эвелин.
      – Ах, об этом деле, – сказала я.
      Об этом я и сама страсть как хотела поговорить. Если не считать одной досадной мелочи; я понятия не имела, в чем это дело заключается.
      Эвелин провела рукой по прекрасно уложенным волосам.
      – Оливер склоняется к выводу, что мы не должны этого делать. Но он не имеет права решать это в одиночку. Или ты другого мнения?
      – Ха, миллион евро – очень большая сумма, – осмотрительно произнесла я. Ведь до этого момента я была в курсе дела. – Но Штефан тоже считает, что вопрос не подлежит обсуждению.
      – А что думаешь ты?
      – А… что? – делая вид, что задумалась, сказала я. Как же глупо, что я до сих пор пребываю в полной темноте.
      – Оливия!
      Я вздрогнула под пронизывающим взглядом Эвелин.
      – Видишь ли, я не очень хорошо понимаю, что все это может означать. Что ты сама думаешь?
      – Я считаю, что мы должны это сделать, – сказала Эвелин. – Мы никогда больше не сможем так легко получить такую сумму. За миллион евро и старуха согласится связать длинный… А теперь, когда я практически осталась без работы, мне бы такая сумма пригодилась.
      – Но это же… аморально! – напыщенно произнесла я.
      – Аморально? – повторила Эвелин. – Ну, это как посмотреть. Мы не собираемся творить ничего противозаконного.
      – Нет? – переспросила я и почувствовала себя немного лучше.
      – Конечно, нет. Или ты знаешь закон, запрещающий делать это?
      – Ах ты! На эту тему я должна еще немного «пореюссировать»…
      Теперь до Эвелин дошло. Она была совсем не глупой.
      – Что?! Штефан так ничего тебе и не рассказал?
      Я удрученно покачала головой.
      – Трус несчастный! – прошипела Эвелин и огляделась. – Где он?
      – В кабинете. Он нас не слышит.
      – Ладно, тогда слушай меня: Фриц собирается дать каждому из своих сыновей по миллиону евро, если они поменяются женами на полгода.
      – Что? – вырвалось у меня.
      Сказанное Эвелин прозвучало наивно и сложно одновременно. Но это было совершеннейшим бредом.
      – И как все это должно выглядеть?
      – Очень просто: ты переедешь на шесть месяцев к Оливеру в нашу квартиру, а я на тот же срок поселюсь здесь, в вашей развалюхе со Штефаном. Вот и все.
      – Да, но… для чего все это? Я хочу сказать, что Фрицу толку от всего этого?
      – Положительные эмоции, – сказала Эвелин.
      – Полный бред! Оливер и Штефан имеют право объявить старика недееспособным. Он сам не понимает, что говорит.
      – Он лишь считает, что его сыновья женаты не на тех женщинах.
      – И поэтому он решил, что, поменявшись, мы станем лучше подходить друг другу?
      Брэд Питт для Дженнифер Энистон, Блуменколь для Блуменкёльхен – конечно!
      Эвелин слегка поменяла позу.
      – Определенно. Он же думает, что это мы во всем виноваты. И в том, что его сыновья не смогли сделать приличную карьеру, и в том, что у нас нет детей.
      – Но это не моя вина, – пыталась протестовать я. – Кроме того, если я погубила карьеру одного из сыновей, то как я смогу повлиять на становление второго в положительном плане?
      – Все это не имеет никакого значения! – Эвелин снова сморщилась, словно от приступа зубной боли. – Здесь речь идет всего лишь о, так сказать, стариковской субтильной игре во власть, в результате которой Фриц берется доказать, что его сыновья всегда станут делать то, что захочет их отец.
      – За миллион евро, – презрительно добавила я.
      – За один миллион евро, – подтвердила Эвелин. – Это для Фрица очень важно и, похоже, сулит прибыль. Вероятно, это какое-то пари.
      – С кем же?
      – Не знаю, – Эвелин снова элегантно поменяла позу. – Но если мы не подыграем, то он его проиграет. А нам это надо? Он же как-никак наш любимый свекор.
      – Но если он проиграет, он же все равно сохранит свой миллион!
      – Два миллиона. Каждый в конце концов получит по одному.
      – Тем хуже! Если речь действительно идет о пари, то Фриц останется весьма доволен, далее если проиграет.
      У Эвелин было другое мнение.
      – О нет! У человека случится припадок бешенства, если человеческая молва начнет судачить о том, что он проиграл в споре своим детям!
      – Да, но с ним случится такой же припадок, если на какой-нибудь распродаже цены поднимутся хоть на два цента. И я не рискну даже предположить, что будет, когда речь идет о двух миллионах.
      – Но кто знает, как высоко могут подняться ставки? – сказала Эвелин. – Старик в любом случае получит хороший навар – так или иначе!
      У меня закружилась голова.
      – Все это полный бред! – воскликнула я. – Кому от этого прок? Никто ничего с этого не получит! Ни детей, ни карьеры ни Штефан, ни Оливер в результате не сделают. Даже если поменяются женами! Все это не имеет никакого смысла.
      – Но нам это должно быть безразлично, – продолжала возражать Эвелин. – Мы однозначно кое-что с этого получим – а ведь нам нужны только деньги, не так ли?
      – Только деньги – это точно, – согласилась я.
      – Смотри на все прагматично: половина суммы станет нашей, – сказала Эвелин. – Твоей и моей. Пятьсот тысяч евро. Каждой.
      Пятьсот тысяч евро… Я перевела взгляд с пола на свои туфли. Моим глазам открылась замечательная картина: длинные ряды прекрасных сортовых фруктовых деревьев, плантации английских роз и лаванды на тщательно обработанных и обустроенных четырех гектарах земли. Я увидела длинные очереди клиентов, стремящихся заполучить в нашем питомнике фантастические саженцы для оформления своих участков, и то, как я бросаю на Штефана торжествующий взгляд, давая ему понять, насколько он был не прав, утверждая, что эра ландшафтного дизайна давно прошла.
      – И ради этого я должна буду всего лишь переехать жить к вам, а ты к нам? – спросила я, чувствуя себя при этом как рыба, польстившаяся на особо лакомую приманку. Но ей, этой рыбе, не особенно долго радоваться тому, как вкусна эта приманка. И она поймет это в тот момент, когда вылетит из воды, болтаясь на остром крючке.
      – Именно, – сказала Эвелин. – Фриц – всего лишь фон. Все остальное пойдет своим чередом.
      – Что остальное?
      – Ну, ты же знаешь.
      – Не знаю!
      – Брось, не притворяйся большей дурочкой, чем ты есть! Фриц хочет, чтобы мы поменялись всем.
      – Что ему-то от этого?
      Эвелин пожала плечами.
      – Я же сказала: положительные эмоции! Осознание своего права иметь право. Осознание права держать все под контролем. Да откуда я знаю! Нам должно быть безразлично! Нам нужны только деньги, разве нет?
      Я кивнула. Да, мне нужны были деньги. Но мне был нужен и Штефан. И ни при каких обстоятельствах я не могла позволить себе смириться с мыслью, что за эти полгода он вдруг решит, что Эвелин подходит ему больше, чем я. Поэтому я с надеждой добавила:
      – Но если наши мужья все-таки не захотят ввязываться в эту авантюру…
      – Захотят, – уверенно оборвала меня на полуслове Эвелин. – Они ерепенятся лишь из принципа. Так, чтобы немного показать свое достоинство.
      – А что будет с нашим достоинством?
      – За такую цену я с удовольствием им поторгую, – заявила Эвелин. – Кроме того, все далеко не так драматично. Мы же всего лишь меняемся мужьями, а не работой, пристрастиями в еде и питье или автомобилями! И даже не шмотками – потому что в этом случае я бы трижды подумала, прежде чем согласиться.
      – Я все равно не влезла бы в твой размер, – произнесла я и не удержалась от улыбки.
      – Во всяком случае, в те вещи, что надеваются на верхнюю часть тела, – ответила Эвелин и тоже ухмыльнулась. – Так что, как ты смотришь на это? Будешь участвовать?
      – Ну да – это все-таки лучше, чем продавать свою почку, – сказала я.
      – Значит, договорились! – Эвелин протянула мне руку.
      Я пожала ее, всеми силами стараясь подавить нараставшее внутри ощущение, что я, как та рыба, сама насаживаю себя на крючок.
      – Если Штефан и Оливер действительно «за», я приму в этом участие. Но не знаю, действительно ли я этого хочу. Потому что если они любят нас, то должны были бы сказать однозначное «нет». Или я не права?
      – Лучше тебе не задаваться этим вопросом.
      Я судорожно сглотнула слюну.
      – И все же мне это представляется довольно рискованным.
      – Жизнь – игра. Не рискуя, в ней трудно что-нибудь выиграть. Я думаю, они подыграют нам, глупышка!
      – Конечно, – словно автомат, повторила я.
      Когда она уже подходила к двери, мне в голову пришла еще одна мысль.
      – Послушай, Эвелин!
      – Да? – Она обернулась.
      – Так что же все-таки означает слово «reussieren»?
      – Не имею ни малейшего понятия! – отрезала Эвелин.
      – А какой из Северо-Фризских островов самый большой?
      – А) Нордерней, В) Ямайка, С) Боркум или D) Фемарн. – На лице Эвелин проскользнуло подобие улыбки.
      – Фемарн – скорее всего, нет, – сказала я. – Он находится в Балтийском море. Остаются лишь Ямайка, Боркум или Нордерней.
      Улыбка Эвелин стала более различимой.
      – В конце концов мы обе станем миллионершами без необходимости отвечать на эти дурацкие вопросы.

      Штефан сидел за компьютером спиной к двери, когда я зашла к нему в кабинет.
      – Я сейчас, – сказал он не оборачиваясь.
      – Не спеши. Я все равно еще не разогрела.
      Я не особенно хорошо умела готовить и Штефан тоже. К непременным атрибутам нашей повседневной рутины относилось: достать какой-нибудь замороженный полуфабрикат из холодильника и разогреть его в микроволновке. По вечерам мы, как правило, проделывали то же самое. Это было не особенно полезно для здоровья, но если между делом есть побольше фруктов, то у человека появляется шанс протянуть до старости. Если повезет.
      Я встала за спиной у Штефана и начала гладить его русую голову. Мне всегда было очень трудно оторвать от него руки, когда мы оставались одни. Мы были женаты уже десять лет, но не проходило дня, чтобы я не задумалась, почему этот выдающийся, умный мужчина женился на мне, Оливии, с дурацкой фамилией Прцбилла, с огромными руками, вечно испачканными землей, и прической, похожей на кочан цветной капусты. Это было чудо – лично мне явившееся с небес чудо. Имела ли я право пойти на риск и позволить ему прожить целых шесть месяцев с такой женщиной, как Эвелин? Не осознает ли он за это время, как мало я подхожу ему, как мало я привлекательна?
      Штефан довольно заурчал.
      – Ну, маленькая Молли-Олли, – промурлыкал он, открывая на экране монитора какое-то электронное послание и изучая адрес отправителя.
      Это было послание из похоронного бюро Зегебрехта.
      – Не называй меня так, – пробормотала я. – Я ведь совсем не такая пухленькая.
      – Но это так хорошо рифмуется, – облизываясь, произнес Штефан. У него была замечательная трехуровневая рифма. – Молли-Волли -Олли. – У тебя есть для меня что-то новое?
      – Ничего из того, о чем ты не знаешь, – ответила я и решила сразу взять быка за рога. – Я со своей стороны не имею ничего против того, чтобы некоторое время пожить в роскошном пентхаусе у Оливера.
      Руки Штефана одновременно упали на клавиатуру компьютера. И вместо подобающего случаю «Глубокоуважаемый господин Зегебрехт» на экране появилась бессмысленная комбинация букв «Глубокоуважаемый 857zmb».
      – Я думаю, что у них дома есть даже водяной матрац, – добавила я, потому что Штефан никак не реагировал.
      – Но тебе совсем не обязательно ложиться в его постель, – произнес Штефан хриплым голосом. – Об этом речи не шло.
      – За миллион евро я могла бы прорваться и туда, – промурлыкала я. – Я почему-то абсолютно уверена, тыне оставишь ночевать бедную Эвелин в ванной комнате. Или оставишь?
      Штефан наконец повернулся ко мне.
      – Тебе позвонил Оливер? Старая свинья.
      – Да нет! Эвелин мне рассказала. Оливер же считает, что это не подлежит обсуждению. Точь-в-точь как ты.
      Штефан помолчал несколько секунд. Затем спросил:
      – А Эвелин?
      – Она настроена… получить деньги.
      Во всяком случае, я так надеялась. Поскольку она тоже была настроена на Штефана, я понимала, что вся проблема во мне. Причем довольно большая проблема.
      – Гм, – произнес Штефан. После чего скептические складочки у него на лбу внезапно исчезли. Он тихо засмеялся, усаживая меня к себе на колени. – Это все-таки самая сумасшедшая идея, которая когда-либо приходила в голову нашему старику.
      – А ты хоть знаешь, как он пришел к этой абсурдной идее?
      Штефан покачал головой.
      – Он сказал, что мы ничего не изменим в нашей жизни сами. Поэтому он решил сделать это за нас.
      – Но неужели, по-твоему, наша жизнь так плоха? – пробормотала я, прижимаясь к его груди.
      – Нет, совсем нет. Но единственное, чего в ней не хватает, – это одного миллиона евро.
      – А все остальное могло бы оставаться так, как есть? – спросила я.
      – Конечно. Мы бы лишь справились с нашими главными проблемами.
      Собственно, я думала примерно так же.
      – Но здесь есть еще одна проблема, сродни выигрышу в лотерее. Ты никогда не знаешь, станут ли эти деньги счастливыми…
      – В нашем случае это не так, – прервал меня Штефан.
      – А ты бы мог прожить некоторое время вместе с Эвелин? – спросила я и взъерошила ему волосы. – Целых шесть месяцев?
      – Если ты сможешь столь же долго переносить моего брата… – Штефан принялся накручивать мои волосы себе на палец. – Придется приносить жертвы.
      Я думала о миллионе евро и о том, что можно сделать с помощью этих денег. Жертва, которую мне предстояло принести, не казалась столь громадной. Провести небольшой срок рядом со стариной Оливером не представлялось мне таким уж тяжелым занятием. Я знала его как очень дружелюбного и сдержанного человека. И он умел восхитительно готовить. Кроме того, квартирка у них была совершенно новая, и из каждого уголка веяло порядком и стилем, так присущим Эвелин. Целых полгода, не опасаясь, что на тебя вот-вот упадет кусок потолка, и с едой, приготовленной не в микроволновке.
      – Я думаю, что смогу это выдержать, – произнесла я.
      «Столько же, сколько ты сможешь удерживать себя в отношении Эвелин, – хотела добавить я. – Но постарайся понять это сам». Я надеялась, что так и будет.
      Штефан глубоко вздохнул.
      – Ну, тогда можно сказать… мы оттяпаем этот миллион.
 
      Я думала, что, узнав о нашем согласии на его «предложение», Фриц сильно расстроится и решит изобразить, что все придуманное им было лишь шуткой. Частица моей души, очень маленькая, которая в данной ситуации была равнодушна к деньгам, даже надеялась, что Фриц в любом случае даст задний ход.
      Но Фриц даже глазом не моргнул.
      – Я знаю, с кем имею дело, – только и произнес он.
      Это снова было воскресенье, последнее перед первым мая. Дождь не прекращая барабанил по стеклянной крыше зимнего сада, в помещении образовался восхитительный полумрак. В остальном же все здесь было как и в прошлый наш приезд: на столе перед нами стояли тарелки с нарезкой из мясной лавки Зендманна, купленной на очередной распродаже, дети ели булочки с вареньем, Катинка снова была одета в платье пастельных тонов, на этот раз светло-голубое, под цвет скатерти на столе. Эберхард спрашивал, какое из животных не живет в Африке: А) тигр, В) опоссум, С) жираф или D)броненосец.
      И я в очередной раз не знала правильного ответа.
      Невозможным, невероятным оказалось лишь то, что Оливер, которому было поручено озвучить наше решение, заявил после первой чашки кофе:
      – Мы все обсудили, папа. И мы принимаем твое предложение.
      В тот момент, когда Фриц произносил свое равнодушное: «Я знаю, с кем имею дело», Эберхард и Катинка одновременно подскочили со своих плетеных кресел.
      – Что за предложение? – спросила Катинка.
      А Эберхард сказал:
      – Что касается меня, то мне тоже очень хотелось бы узнать об этом. Если будет позволено.
      Мы все устремили взгляды на Фрица, потому что дело было теперь за ним, только он мог разъяснить суть происходящего. У меня еще теплилась надежда, что старик рассмеется и произнесет что-нибудь вроде: «Ха-ха! Как здорово я вас разыграл, а? Весь апрель – никому не верь!» Или: «Посмотрите, вас снимает скрытая камера! Ха-ха!»
      Но Фриц произнес:
      – Я лишь пообещал твоим братьям выплатить значительную часть причитающегося им наследства. По миллиону евро каждому, если они на протяжении полугода станут соблюдать одно небольшое условие.
      – Миллион евро, – простонал Эберхард. – Да от такой новости все дырки повылетают из сыра.
      – Бац! – выкрикнул Тиль. Он только-только научился считать до ста. – Целый миллион. Столько стоит «феррари», который купил отец Тима.
      – Не совсем, – вставила я.
      – А что же это за маленькое условие? – спросила Катинка.
      Впервые за все время, что я знала ее, она совершенно не обращала внимания на детей в процессе разговора.
      – Штефан и Оливер должны будут поменяться женами на шесть месяцев, – произнес Фриц.
      Эберхард только и сумел, что произнести свое знаменитое «Ага» (которое, впрочем, звучало по сорок раз на дню), а Катинка выглядела так, словно вылила на себя горячий кофе. Не обращая на это внимания, Фриц невозмутимо продолжал:
      – Необходимые детали определены в договоре, который лежит на моем рабочем столе: Дингс, э, Эвелин переедет жить к Штефану в его развалюху, а Дингс, э, Оливия к Оливеру в город. Каждый день все они станут, как и прежде, ходить на работу и заниматься повседневными делами, но начиная с восьми вечера никто из них не будет иметь права вступать в контакт со своим законным супругом: никаких встреч, даже вчетвером, никаких звонков, ничего. Мы оставим за собой право в любое время проверять ваши телефонные счета как за городской, так и за мобильный телефон. При первой же попытке нарушить правила мы будем считать пари проигранным, и никто из вас в жизни больше не только не увидит, но даже не услышит ничего об обсуждаемых миллионах.
      – Кто это «мы»? – спросил Оливер.
      – О, это несколько моих друзей и я, – ответил Фриц. – Вы их хорошо знаете: это небезызвестный несчастный Шерер, доктор и добрый старина Хуберт Рюккерт.
      – Я всегда подозревал, что вы на своих встречах занимаетесь не только игрой в «Двойную голову», – произнес Штефан.
      А Эвелин добавила, впрочем, довольно тихо:
      – Четверо сумасшедших стариков с большим количеством свободного времени и денег…
      Эберхард в очередной раз произнес свое бестолковое «Ага», а Катинка выглядела так, словно потеряла способность дышать.
      – Итак, значит, это все-таки пари, – сказала я. – Но если кто-то его заключил, то кто и с кем? И почему? И если мы откажемся принимать во всем этом участие, то это будет означать, что ты проиграл? И о каком же количестве денег все-таки идет речь? Что для тебя выгоднее: если ты заплатишь нам два миллиона или если проиграешь?
      – Это вас не касается, – грубо оборвал меня Фриц. – Договор лежит на столе, вы можете его спокойно прочитать, а затем сказать, согласны ли вы принять поставленные условия. И я думаю, что, вступая в эту игру, вы каждую минуту должны будете помнить, что Шерер не преминет регулярно совать свой любопытный длинный нос в замочные скважины ваших дверей – ха-ха-ха!
      – Но ведь твои старые коз… друзья не получат ключи от наших домов? – возмущенно спросил Штефан.
      Фриц покачал головой:
      – Нет-нет, мы, конечно, сначала будем звонить. Но мы оставляем за собой право нанять частного детектива или использовать иные методы и средства для наблюдения за вашей жизнью… в договоре это все указано. Дингс, будь шустрым мальчиком и принеси быстренько бумаги, которые лежат у дедушки на письменном столе.
      Тиль спрыгнул со стула и выскочил из комнаты. Для него это была огромная честь, потому что при обычных обстоятельствах дети ни при каких условиях не допускались к деду в кабинет.
      Лица родителей мальчика постепенно приобрели нормальное выражение.
      – Ага, ага, ага, – снова произнес Эберхард с сильным придыханием. – Это действительно крепкий табачок.
      Катинка недоуменно покачала головой.
      – Это же… это же… – промямлила она. – Вы не можете этого сделать. Это… неприемлемо!
      Тиль вернулся назад с несколькими листами бумаги. Оливер забрал их у него и начал читать. Штефан встал у брата за спиной, чтобы тоже видеть написанное. Мне очень хотелось присоединиться, но Катинка предприняла такой рывок и заняла оставшееся место так быстро, что бедный Жан от неожиданности вместо бутерброда с вареньем засунул в рот кусок бумажной салфетки, который мне с трудом удалось вытащить.
      – Дочка, да не волнуйся ты так, – произнес Фриц. – О тебе я тоже подумал!
      – Но я не стану участвовать ни в чем подобном, ни при каких условиях! – пронзительно взвизгнула Катинка.
      – Тебе это и не удастся, – вставила Эвелин. – Кто захочет меняться с тобой мужем? Да еще на шесть месяцев!
      – Даже на шесть секунд, – добавила я.
      Но Катинка нас не слушала. Я никогда в жизни нe видела ее такой. Она даже не обратила внимания, что Леа, как обычно, опрокинула стакан с молоком на скатерть.
      – Я никогда не поменяю ни на кого моего Эби, – возмущенно произнесла она. – Никогда. Я не настолько больна.
      Я тихонечко вытерла со скатерти разлившееся молоко и подала Леа новый стакан.
      – Но если гора не идет к Магомеду, – произнес Эберхард и лукаво посмотрел на нас с Эвелин. – Дружба дружбой… За миллион евро… Был бы хлеб, а мыши будут…
      – Никогда! – закричала Катинка. – Я считаю, что это совершенно несправедливо: почему я должна быть наказана, если у нас нет никаких долгов, а мой муж умеет распоряжаться деньгами? Вы что здесь, все с ума посходили? Как я объясню это своим знакомым? Они будут считать нашу семью сумасшедшей, если узнают, что мои братья поменялись женами!
      Я нашла, что в этом она совершенно права. Но и людям тоже будет на что посмотреть – в конце концов, мы были семейством Гертнеров.
 
      Смотрите в сегодняшней серии: «Обмен женами». Согласятся ли сыновья и невестки старого патриарха Фрица принять участие в этой неслыханной авантюре? И каким будет вознаграждение для маленькой, вечно беременной сестрички за то, что она не захотела ни с кем меняться своим любимым Эберхардом? Следите внимательно за тем, какие еще чудеса произойдут в жизни наших героев, и затаите дыхание: Гертнеры – непредсказуемое семейство.
 
      – Успокойся, дочка, – сказал Фриц. – Разумеется, я хотел сделать так, чтобы всем моим детям было хорошо! Я долго думал над этим и могу тебе тоже предложить один обмен.
      – Нет, нет и нет! – закричала Катинка.
      Я бы на ее месте ожидала, что ей-то Фриц предложит куда более выгодный обмен. Но Фриц вообще не имел в виду ее мужа. Поменяться предстояло кое-чем другим:
      – Твоя квартира на мой безвкусный «марципановый торт», – сказал он.
      – Что? – вскрикнула Катинка.
      Она пришла в такое возбуждение, что впервые даже не попыталась помешать Жану в очередной раз съесть яйцо вместе со скорлупой. Его остановила я. Яичная скорлупа не очень полезна для здоровья.
      Эберхард слегка привстал со стула и тявкающим голосом произнес:
      – Что касается меня, то я не такой идиот, чтобы менять свой дом на какой-то торт!
      – Господи, Эби! Фриц имеет в виду свою виллу, – объяснила я ему.
      – Какую виллу? – тупо спросил Эберхард.
      – Эту, где мы сейчас находимся, – сказала я и повела вокруг рукой, добавив про себя: «И опусти на место свой толстый зад».
      – Этот дом? – тупо повторил Эберхард и недоуменно уставился на Фрица. – Ты хочешь поменять свой дом на нашу квартиру?
      Фриц кивнул:
      – Ваша квартирка уже сейчас стала вам мала. Дети растут. А здесь хватило бы места всем четверым и еще нескольким. Риелтор оценил этот дом в миллион из-за очень хорошего местоположения и только что проведенного нового газопровода. Он очень хвалил толстые стены и зимний сад, и, по его мнению, все эти нелепые башенки и статуи ничто по сравнению с перечисленными достоинствами. Сауна и бассейн еще более повышают стоимость, а две тысячи квадратных метров участка с деревьями – это еще надо поискать в наших местах.
      – Ага, – произнес Эберхард и облизнул пересохшие губы.
      – Ты… ты… но ты же так любишь этот дом, – произнесла Катинка, готовая вот-вот расплакаться. – Вы с мамочкой вместе покупали его…
      – Я уже тогда считал его отвратительным, – ответил Фриц. – Вся эта мишура, да к тому же еще и в розовых тонах! Это не цвет для мужчины. Кроме того, он очень велик. Что мне, старому человеку, делать с таким количеством квадратных метров, лестниц и этажей? Я решился содержать его только потому, что ваша мама хотела, чтобы кто-то из вас впоследствии жил здесь. И я думаю, что из вас троих ты больше всех этого достойна. И детям здесь будет где развернуться. Лестницы и перила словно созданы для того, чтобы они по ним катались. Но если тебе это не по душе…
      Тиль и Леа тотчас вскочили со своих мест и побежали и дом, вероятно, для того, чтобы немедленно опробовать перила. А может быть, потому, что уже привыкли, что в это время дедушка обычно начинал на всех ругаться.
      Жан нетерпеливо заерзал на своем стульчике и прошепелявил:
      – Исс тоже хочет кататься!
      Поскольку никто не обратил на это внимания, я вытащила его из стула.
      – Но подумай о том, – сказала я, поскольку больше этого никто не мог сделать, – что нельзя подводить свою тетю.
      Жан кивнул и устремился вслед за остальными.
      Катинка между тем наконец осознала, что ей было предложено, и от неожиданной радости принялась реветь во весь голос.
      – Конечно, мне это по душе. Я люблю этот дом. Это родительский дом. И это мечта. Все мои подруги обзавидуются…
      Я могла ее понять. Я-то уже обзавидовалась своим подругам, у которых были свои, пусть не такие, но все равно ухоженные и уютные домишки. А что уж говорить о целой вилле с башенками и порталами? Подруги Катанки просто поумирают от зависти. Да и я готова была умереть. Какие замечательные вечеринки можно было бы здесь организовать!
      Затем мне пришло в голову, что и я скоро должна буду стать миллионершей и смогу сделать из нашей полуразрушенной хибары нечто уютное и приятное для жизни. Только совсем не обязательно в розовых тонах. Скорее в желтых или белых, Ах да…
      – Если мы поменяемся домами, нам не придется строиться, – очень важно констатировал Эберхард. – Это позволит сэкономить время и нервы.
      – И деньги, – добавил Фриц. – А я наконец обзаведусь домом по своим потребностям, и мне хватит сил, чтобы самому за ним следить. Рано или поздно мне пришлось бы нанять домработницу, а они сегодня берут плату за каждый квадратный метр. И по-немецки, как правило, говорят не очень хорошо. Это все из-за нашей экономики. А ваш маленький домишко я смогу и сам как-нибудь содержать. Ну что, сынки, вы изучили все параграфы?
      – Да, – сказал Оливер и поднял глаза от бумаг. – Впрочем, некоторые вопросы пока остаются открытыми.
      – Например?
      – Как ты знаешь, мы с Эвелин хотим завести ребенка. Если мы не сможем видеться друг с другом после восьми часов вечера, это будет весьма затруднительно сделать.
      – Мой дорогой господин сын, – произнес Фриц. – Не мне тебе разъяснять, что детей можно делать и в течение дня! Не так ли?
      – В течение дня я работаю, – ответил Оливер.
      – Существует обеденный перерыв, – произнес Фриц. – Кроме того, вы так долго с этим тянули, что, по-моему, уже не играет роли, сделаете вы это на полгода раньше или позже. Еще вопросы?
      Оливер сердито отвернулся.
      – Вы и в самом деле собираетесь отслеживать наши телефонные счета? – спросил Штефан.
      – Если сочтем это необходимым, – коротко ответил Фриц.
      – А как будет обстоять дело с наследственной пошлиной? – спросила Эвелин. – Ты не сможешь рассчитаться с нами такой суммой, минуя государственную казну.
      – Какое дело государству до того, как я распоряжусь своим миллионом? – сердито ответил Фриц. – Я заработал эти деньги непосильным трудом, и, поверьте мне, государство давно получило от меня все причитающиеся ему налоги!
      – Да, но ты вряд ли держишь два миллиона евро где-нибудь наличными, – возразила Эвелин. – И в банках сидят не дураки, которые позволят таким деньгам просто так утечь со счетов. А тогда налоги придется платить нам, а с суммы в миллион величина этих налогов будет весьма приличная.
      – Позволь мне позаботиться об этом, – сказал Фриц. – Вы получите свой миллион, что называется, нетто. Еще вопросы?
      – Да, – сказала Эвелин. Она, судя по всему, хорошо подготовилась. – Предположим, в результате всех этих экспериментов Штефан и Оливия или Оливер и я разойдемся. Учтены ли в документах хоть как-нибудь интересы ваших невесток?
      – Все выглядит совсем не так, – довольно холодно произнес Оливер и протянул Эвелин бумаги. – Но прочти лучше сама, если ты решила разводиться.
      Эвелин, не моргая, уставилась в бумаги.
      – Этот договор запрещает только ночи проводить со своим собственным мужем? – спросила я и почувствовала, что краснею.
      Эберхард тотчас нетерпеливо зашмыгал носом.
      – Да-да, – ответил Фриц. – Абсолютный запрет на контакты действует в отношении выходных и ночного времени, В остальное время можешь видеться со своим муженьком сколько хочешь.
      – Тогда хорошо, – сказала я и успокаивающе улыбнулась Штефану.
      Мне совсем не хотелось, чтобы один из старых денежных мешков из компании Фрица вдруг выпрыгнул из-за кустов и заорал: «Пари проиграно!» – если в течение дня я вдруг подарю Штефану маленький поцелуй.
      Штефан улыбнулся в ответ такой улыбкой, что я вся затрепетала. Следует заметить, что уровень тестостерона у него довольно сильно повысился с тех пор, как нам пришлось задуматься об этой лотерее.
      – Ты знаешь, я просто не рожден для того, чтобы всю жизнь оставаться бедным, – сказал он мне накануне вечером, когда мы сидели в офисе и сводили недельный баланс. – Это все-таки против моей сущности: считать и пересчитывать каждый цент по нескольку раз.
      Да, но это против сущности любого человека.
      – Миллион – столько денег даже представить себе невозможно, правда? – сказала тогда я.
      – Невозможно! – согласился Штефан, беря со стола пачку маленьких листов бумаги для текущих заметок и подбрасывая их в воздух. – А теперь представь, что это летают твои пятьсот тысяч.
      Я не удержалась от того, чтобы не схватить несколько бумажек, пока они еще кружились в воздухе. При этом я думала об одной сцене из фильма «Непристойное предложение», в которой Деми Мур и другой актер, не Роберт Редфорд, любили друг друга на ложе из денежных знаков. Не слишком гигиенично, но очень эротично.
      Штефан, похоже, подумал о том же. И уже через несколько секунд у нас на этих листочках (пока еще!) бумаги случился самый восхитительный секс за все время супружеской жизни. Тоже не слишком гигиеничный.
      Может быть, за эти шесть месяцев мы сможем полностью переосмыслить и нашу сексуальную жизнь, подумала я. Никакого секса после восьми часов вечера – это лее открывает непредвиденные возможности. Внезапно я со всей отчетливостью осознала, что лето уже не за горами.
      – И когда все это должно начаться? – с известной долей предприимчивости в голосе спросила я.
      Эвелин посмотрела на меня:
      – Я сказала бы так: поезжай скорее домой и пакуй вещи, Оливия. С первого мая по первое октября моя квартира принадлежит тебе. – И с тяжелым вздохом добавила: – А я так же долго буду чувствовать себя уютно в ваших развалинах. Если это можно назвать справедливостью.
      «Конечно, я получу куда более приличное жилье, но ты за это получишь куда лучшего мужа», – подумала я. Вопрос был только в том, что из этого более значимо.

      Вещи я собрала довольно быстро: кое-что из одежды, книги, которые я как раз в это время читала, зубная щетка. Большего мне не требовалось. У меня не было пижам и ночных рубашек, но спать голой в присутствии Оливера было, конечно, не совсем удобно. В качестве ночной рубашки я собиралась использовать мою замечательную майку «Мне уже исполнилось тридцать – пожалуйста, переведите меня через дорогу». Кроме того, я могла вернуться к себе домой до восьми вечера и взять что-то из того, что забыла.
      Штефан сидел на краю ванны и наблюдал за тем, как я собираю косметику.
      – Где же все-таки будет спать Эвелин? – спросила я. – Мы могли бы перенести мой спальный матрац из нашей постели в гостиную.
      – Диван в комнате для гостей тоже достаточно удобен, – ответил Штефан.
      – Да, но он весь в пятнах. – Мне стало немного стыдно. – Бедная Эвелин. Определенно она ничего такого никогда не видела. Она будет себя чувствовать как в ночлежке. Может быть, тебе как гостеприимному хозяину следует уступить ей спальню?
      – Тогда она рискует получить ночью по голове куском штукатурки с потолка, – ответил Штефан. – Но я не возражаю, чтобы она спала в кровати.
      – Да – без тебя, – строго сказала я. – Ты тогда однозначно будешь спать на гостевом диване. И кроме того, не смей спать голым, слышишь? Ты будешь надевать футболку и трусы, договорились?
      – Надеюсь, что не забуду, – ухмыльнулся Штефан. Моя ревность развеселила его.
      – Эвелин сказала, что приготовила для меня диванчик в кабинете, – сказала я и опустила глаза. – Представь себе: диван «Лине Розе» в кабинете! Фриц прав, они оба выбрасывают деньги на совершенно ненужные шикарные вещи.
      – Да, – произнес Штефан, и это прозвучало с неприкрытой горечью. – Может быть, и мы скоро сможем делать то же самое. Я лично первым делом поменяю это барахло, которое у нас называется машиной, на приличный кабриолет.
      – Но нам же как минимум нужен универсал, – с упреком сказал я. – А еще лучше большой автомобиль-купе.
      Штефан засмеялся.
      – Мы сможем себе позволить и то и другое: и кабриолет, и купе.
      Я засмеялась в ответ.
      – Люди подумают, что мы выиграли в лотерею. Как мы станем все это объяснять?
      – Об этом я тоже задумывался, – ответил Штефан. – Но я предпочту рассказать нашим друзьям правду: то, что эти деньги от моего отца. А каким путем мы их от него добились, никого не касается.
      У нас, впрочем, и не было особенно близких друзей. Случались контакты с бывшими однокашниками Штефана по учебе и коллегами, которых мы знали, пока не стали жить вместе. Деловые партнеры и их жены, с которыми мы иногда вместе ужинали. Мне было понятно – эти ужины никогда не имели никакого значения. Просто чтобы лишний раз подчеркнуть свой статус, о котором с нашей стороны, впрочем, лучше было молчать. Кроме того, у Штефана был старый школьный друг по имени Адам, с которым он раньше раз в неделю играл в сквош. Но с тех пор как Адам увлекся гольфом, они виделись очень редко.
      Ни Адам, ни деловые партнеры скорее всего и не заметили бы, что Штефан между делом поменял жену. Со мной дело обстояло еще проще: так как я родилась и выросла совсем в другом месте, у меня здесь не было ни родственников, ни подруг. Да и бывшие коллеги по работе, которых я нет-нет да встречала, тоже ничего не заметят. Они и Штефана-то совсем не знали.
      Лишь моя подруга Элизабет была достойна того, чтобы быть посвященной во все. От нее я просто не могла ничего утаивать. Мы познакомились несколько лет назад в фитнес-клубе, который позже был закрыт из-за несоответствия каким-то там гигиеническим нормам. Благодари Бога, что не подхватили за время занятий никакой инфекции, мы приняли решение заняться бегом трусцой. Это было куда дешевле и безопаснее для здоровья. Кроме того, бег требовал пребывания на свежем воздухе, что было значительно ближе моей натуре. При этом мы констатировали, что получили возможность часами общаться друг с другом, не будучи особенно сильно ограниченными во времени. Мы также ходили вместе в кино или в пивной ресторанчик и много болтали по телефону. От случая к случаю при необходимости я приглядывала за сыном Элизабет, Каспаром.
      Элизабет бы сразу поняла, что со мной что-то не так. Мне не удалось бы скрывать от нее на протяжении полугода, что каждый день после восьми вечера вынуждена жить с другим мужчиной.
      На следующее утро, дело было как раз первого мая, я решила нанести ей утренний визит. Штефан не имел ничего против. Он отсыпался после бурной ночи с шампанским при свечах, которую мы устроили себе в преддверии шестимесячной разлуки.
      Некоторое (довольно большое) количество штукатурки с нашего потолка при этом было безвозвратно утрачено.
      Элизабет жила в сказочной красоты домике, построенном еще вместе с человеком, за которого она в итоге так и не вышла замуж. Вы помните? – я уже рассказывала о нем. Это тот самый, с лицом, похожим на морду хорька. Он был архитектором (и скорее всего по сей день им оставался, потому что, насколько я знала, умер он только для Элизабет), и дом был спроектирован просто фантастически: этакая смесь современных элементов и классического, строгого стиля. Поскольку дом был построен на участке земли, в свое время унаследованном Элизабет, она ничтоже сумняшеся после расставания с несостоявшимся мужем заявила на дом свои права, а самого архитектора оставила ни с чем. Легко себе представить, каково было у мужика на сердце, когда каждое второе воскресенье он приходил к ним в гости, чтобы повидаться с сыном. Должно быть, он очень сильно раскаивался в том, что совершил незадолго до свадьбы. В доме же на той площади, которая по праву принадлежала ему, жила подруга Элизабет, Ханна, имевшая трехлетнюю дочь, очень хорошо ладившую с Каспаром. У девочки было очень мелодичное имя – Маризибиль. («Попробуй произнести его, если ты прилично выпил», – всегда повторяла Элизабет с ехидной улыбкой.) Какие причины привели к тому, что и Ханна осталась одинокой мамашей, и сыграл ли в этом какую-то роль наш хорек, мне было неизвестно. Во всяком случае, их совместная жизнь с Элизабет и детьми представлялась мне весьма гармоничной, хотя они и повторяли частенько, что больше всего на свете боятся так и состариться под крышей этого дома и превратиться в двух старых ворчливых одиноких бабушек, все развлечения которых сведутся к чаепитиям на балконе.
      Несмотря на то, что было еще раннее утро, Элизабет без лишних вопросов добавила в наш кофе абрикосовый ликер.
      – И голый не без праздника, – весело произнесла она.
      Каспар был отправлен на выходные вместе с Ханной и Маризибиль к их бабушке, жившей рядом с зоопарком. Поскольку солнце снова показалось из-за облаков, мы устроились в так называемом саду, надев толстые свитера. Кошка Элизабет по кличке Хуммель вскарабкалась ко мне на колени. Кошки меня любили, у меня же была аллергия на кошачью шерсть.
      Как всегда, приходя к Элизабет в гости, я огляделась вокруг и со вздохом произнесла:
      – Как жаль, что ты так мало занимаешься обустройством земли вокруг дома – апчхи!
      – Я знаю, – ответила Элизабет. – Но у нас нет для этого ни денег, ни времени, ты же знаешь.
      После этой фразы мы сразу подошли к теме моего визита.
      – Да, милые денежки, – сказала я, шмыгнув носом, и сделала большой глоток кофе. – Представь себе, кое-кто предлагает тебе миллион. На что бы ты согласилась ради этого?
      – На неприлично многое, – не раздумывая, ответила Элизабет. – Даже спать со своим шефом.
      – Элизабет, но у тебя же не шеф, а шефиня, – напомнила я ей.
      – Я помню, – произнесла она. – Но ради миллиона я смогла бы закрыть на это глаза.
      Я почувствовала облегчение. Собственно, где-то в глубине души я опасалась, что Элизабет начнет читать мораль и доведет меня до того, что я стану чувствовать себя очень скверно.
      – А согласилась бы ты – апчхи! – поменять своего мужа на его брата? – спросила я. – Только предположим. Я помню, что у тебя нет мужа. Но если бы он был, а у него был бы брат? – Я чихнула три раза подряд.
      – Однозначно, – сказала Элизабет. – Рано или поздно я поменяла бы любого мужчину на его брата, даже не требуя за это ни цента.
      – Да, но предположим, ты действительно очень крепко любишь своего мужа, – возразила я. – И предположим, жена его брата – как раз его тип женщины. Выглядит словно Дженнифер Энистон. И кроме того, дипломированный экономист, так же как и он. Разве у тебя не возникло бы сомнений в том, чтобы дать им возможность остаться наедине? Апчхи!
      Элизабет не стала отвечать на этот вопрос так же быстро, как на предыдущие.
      – Слушай, еще довольно рано для того, чтобы вести такие философские беседы, тебе не кажется? Почему ил выглядишь так странно, Оливия? Что-нибудь не в порядке? Ты, кажется, вот-вот расплачешься.
      – Это всего лишь аллергия, – соврала я.
      Я и вправду была близка к тому, чтобы разреветься.
      Элизабет знала меня очень хорошо и, положив руку мне на плечо, мягко попросила:
      – Рассказывай.
      И я рассказала ей все. Про Фрица и его старых друзей. Об огромных деньгах и о том, сколько проблем можно было бы решить с их помощью. О частных детективах и контроле телефонных счетов. Сначала Элизабет мне не поверила, даже подумала, что я перепутала первое мая и первое апреля. Но постепенно до нее дошло, что я говорю чистую правду. (С этого момента мы приступили к апельсиновому ликеру всерьез.)
      – Старый сумасшедший скряга, – произнесла она, но не без доли удивления в голосе. – Как же может быть богат один человек!
      Я кивнула:
      – Он всегда имел очень хороший доход и умел вкладывать деньги в выгодные инвестиции. Апчхи.
      – Я нахожу, что это весьма оригинальный способ распорядиться наследством и поделить его, – заметила Элизабет. – Сбрось ты с коленей эту кошку. Твой насморк становится нестерпимым.
      Но кошка крепко вцепилась коготками в мои коленки. Ей было ну очень уютно.
      – Апчхи, – сказала я.
      – Все сказанное тобой звучит очень весело, если бы не было на самом деле очень грустно, – произнесла Элизабет. – А Оливер – это тот самый корреспондент, который все время берет телеинтервью у разных пожарных по фамилии Ковальский?
      – Он берет интервью не только у пожарных, – принялась я защищать Оливера. – Он готовит репортажи – апчхи! – обо всем, о чем можно. Просто так получается, что здесь, в наших краях, он попадает главным образом на пожары. А фамилия Ковальский широко распространена среди пожарных.
      – Но ты, во всяком случае, нормально к нему относишься. В чем проблема?
      – Проблема не в Оливере, а в Эвелин, – сказала я и снова принялась бороться со слезами, – Она такая умная и элегантная, и манерная…
      – Ты тоже очень симпатичная, – резко ответила Элизабет.
      Я покачала головой:
      – Нет. Я такая же, как наш диван.
      Я досконально описала наш гостевой диван. А затем описала диванчик в кабинете Элизабет, на котором предстояло мне спать.
      – Мы вообще как два полюса, – всхлипнула я. – Эвелин – шикарная дизайнерская модель, которую можно выставлять в музее, а я – старая полуразвалившаяся софа, на которой никто и спать-то не захочет. Апчхи! Как же, будет Штефан таким дураком, чтобы думать о такой старой, дряхлой вещи!
      – Если он тебя любит, то будет, – энергично возразила Элизабет.
      – Ты думаешь? – Я понемногу начала успокаиваться.
      Да, похоже, я сильно себя накрутила. В конце концов, мы были женаты десять лет, можно сказать, уже породнились друг с другом. А сравнение со старой софой было совсем неуместно. Нельзя ценить себя так низко. Лпчхи!
      Но Элизабет добавила столь же энергично:
      – А уж если он выберет Эвелин, то тебе все равно достанутся деньги. И его брат! Итак, я бы в любом случае приняла в этом участие.
      Ну, принимать другое решение сейчас в любом случае было поздно. «Кто сказал «а» должен сказать и "б"» – любила повторять моя приемная мать.
      Несмотря на то что я всеми силами старалась оттянуть наступление вечера и прощание со Штефаном, вечер наступил очень быстро. Ровно в семнадцать часов Эвелин и Оливер подъехали на двух машинах: на «Z4» и на второй старенькой машинке, почти раритетном «ситроене». Эта старая развалина шумела, как несколько мусоровозов. Когда я увидела багаж Эвелин, то поняла, почему навороченный «Z4» выступал сегодня лишь в качестве эскорта. В него определенно не смог бы поместиться здоровенный шестисекционный чемодан, а вдобавок еще огромная косметичка, размеры которой позволяли предположить, что в нее упаковано по меньшей мере постельное белье Эвелин. Я и представить себе не могла, что Эвелин относится к числу путешественников, которых обычно называют «Никуда-не-еду-без-моего-торшера».
      Пока Оливер и Штефан выгружали ее вещи и носили в дом, Эвелин стояла рядом с машиной и с кислой миной осматривала руины, в которых ей предстояло поселиться.
      – Каждый раз здесь становится все ужаснее, – произнесла она.
      – Снаружи еще ничего, – ответила я.
      Приехав сюда, я первым делом насажала по всему периметру здания дикие вьюны, чтобы хоть как-то приукрасить фасад. Эти растения замечательны тем, что большую часть года зелены и разрастаются очень быстро. Конечно, зимой они выглядят не очень эстетично, но сейчас на дворе был май. И Эвелин вряд ли могла себе представить, что на самом деле с домом все обстоит намного хуже.
      – Один вид входной двери вызывает прыщи, – сказала она.
      Я грустно посмотрела на ее безупречную кожу. И заметила в нескольких местах следы грима. Это было что-то новое. Но может быть, и у меня постоянно вскакивали прыщики на лице, потому что я часто смотрела на эту дверь. Вид у нее был действительно удручающий: невообразимая комбинация стекла и дерева, с налетом семидесятилетней старины и массой следов, начиная с отверстий для висевшего когда-то здесь почтового ящика и кончая царапинами от кошачьих когтей.
      – А от ступенек у меня скоро случится расстройство пищеварения, – весьма неучтиво продолжала Эвелин. – Я не знала, что здесь та же проблема цвета, что и на вилле у Фрица.
      К сожалению, это имело место быть: зеленый, коричневый, желтый, голубой. Лестница, ведущая в дом, чем-то напоминала церковную лестницу. Причем не в самой обустроенной и ухоженной церкви.
      – Но с другой стороны, – сказала Эвелин, – за миллион евро можно вытерпеть и не такое, правда?
      – Это верно, – облегченно вздохнула я.
      Если бы Эвелин со своим неповторимым выражением лица начала сейчас рассуждать о внутреннем убранстве нашего дома, я отказалась бы от этого пари немедленно. К счастью, она и в самом деле не забыла прихватить свой торшер – вероятно, для того, чтобы привнести в убогость своего нового места обитания какое-то обновление.
      Когда Штефан и Оливер занесли в дом последние вещи, Эвелин взяла еще что-то с пассажирского сиденья «Z4». Вещь издали напомнила мне плюшевого зайца с длинными ушами и лапами. Интересно, она еще относилась и к числу дамочек, которые «никогда-не-путешествуют-без-своих-любимых-постельных-плюшевых-игрушек»? Но прежде чем я успела спросить ее, а по возрасту ли таскать у себя на груди вещь, пригодную скорее всего для трехлетней девочки, рядом с воротами резко, так что завизжали тормоза, остановился «мерседес» нашего свекра.
      – Старые заговорщики, – тихо, но зло произнес Оливер, когда одновременно открылись все четыре двери машины.
      Картина чем-то очень напоминала фильм про мафию. Четыре пожилых господина в черных строгих костюмах выходят из черного «мерседеса». Недоставало только черных очков и оттопыренных карманов, в которых лежат пистолеты.
      Если бы обстоятельства происходившего не были столь серьезны, картина выглядела бы весьма комично.
      – Мы подумали, что, проезжая мимо, следовало бы заглянуть к вам и посмотреть, как выполняются условия договора, – произнес Фриц, пребывая, судя по всему, в прекрасном расположении духа. – Мои друзья…
      – Директор банка в отставке Гернод Шерер, – представился один из господ с загорелой лысиной и пожал нам всем руки.
      Я его уже знала – по работе. Он заказывал у меня оформление цветочных ящиков для своего балкона. Уж не был ли это тот самый директор банка, который в свое время начинал строительство виллы нашего Фрица?
      – Хуберт Рюккерт, бывший ректор гимназии Иоганна Гуттенберга, – произнес маленький сморщенный человечек с огромными ушами и тихим елейным, как у пастора, голосом.
      Я где-то читала, что уши и нос продолжают расти до самой нашей смерти. Значит, чем старше, тем больше. Если это верно, этому господину должно было быть по меньшей мере лет сто пятьдесят. Но глаза его смотрели из-под густых седых бровей очень ясно и совсем не по-старчески остро.
      Мы чувствовали себя очень неприятно, стоя лицом к лицу с главными изобретателями авантюры, в которой нам предстояло принять участие.
      Мне вообще в какой-то момент стало противно. Во что же мы вляпались?
      – А это добрый старина доктор Бернер, – сказал Фриц и указал на атлетически сложенного, стройного доктора, сохранившего, как и сам Фриц, свою шевелюру в целости и, вероятно, пробегавшего каждый год одну или две марафонские дистанции.
      Доктор Бернер также пожал нам всем руки.
      – Я, честно говоря, не думал, что вы решитесь принять участие, – произнес он. – Я был убежден, что вы все пошлете Фрица куда подальше и ясно дадите ему попять, куда он должен засунуть свои деньги…
      – Нельзя же так обманываться в людях, – ответил за всех нас Штефан довольно агрессивным тоном.
      Шерер и Рюккерт засмеялись.
      – Но ведь так намного веселее, не правда ли? Такого удовольствия в жизни мы давно не получали. Мы все станем с огромным вниманием наблюдать за развитием событий.
      – Мы тоже, – пробормотала я.
      Внезапно меня обуяла страшная злость на Фрица. Почему он не мог, как любой нормальный отец, просто подарить деньги своим детям?
      – Но пари еще не выиграно. Полгода куда более долгий срок, чем может показаться на первый взгляд, – произнес доктор Бернер.
      – Еще какой долгий для некоторых! – прошипела я.
      Фриц посмотрел на часы.
      – Уже половина шестого. Скоро наступит час «икс», вам не кажется?
      – Time to say good-bye, – пропел Рюккерт, и это прозвучало диссонансом с его жестким, скрипучим голосом.
      Четыре господина с нескрываемым любопытством наблюдали, как мы прощаемся со своими супругами. Я снова была готова расплакаться.
      – Мы увидимся завтра утром, – произнес Штефан.
      – Дааааа, – прохныкала я.
      Эвелин крепко держала за уши своего плюшевого зайца, пока Оливер обнимал ее. Параллельно с этим она не упустила случая в очередной раз сделать мне больно.
      – Запомни, Оливия: никогда не следует протирать мраморную плитку содержащими уксус растворами!
      – Изо всех сил постараюсь этого не забыть.
      Нет, похоже, я – единственный человек, которому было по-настоящему плохо.
      – Пойдем, Блуменкёльхен, – произнес Оливер, загружая мой чемодан в «ситроен». – У меня на ужин лазанья с овощами.
      Мое лицо немного просветлело.
      – Ха, становится напряженно, – произнес экс-директор банка Шерер, и по его лицу расплылась довольная улыбка. – Как хорошо было бы еще раз стать молодым.
      Оливер запустил мотор. У меня возникло ощущение, что я сижу в тракторе. То, что этот драндулет вообще был способен двигаться, казалось неслыханным чудом.
      Штефан и четыре пожилых господина кивнули нам на прощание. Эвелин не сделала даже попытки. Она крепко прижимала к себе плюшевого зайца, а на лице застыло выражение, будто у нее одновременно разболелись все тридцать два зуба.
      Пентхаус, где жили Оливер и Эвелин, был еще шикарнее, чем в моих воспоминаниях. Помимо роскошной ванной комнаты, имелись две маленькие комнаты, отдельные спальни Оливера и Эвелин, гостевая комната и рабочий кабинет, в котором мне предстояло жить. Оставшаяся площадь представляла собой огромное стометровое помещение, в котором, разделенные небольшой перегородкой, находились великолепная кухня и столовая. Потолок отражался в темно-сером полу, словно в полированном граните. Мебели в столовой было не слишком много: две маленькие эксклюзивные софы кремового цвета рядом с таким же столиком, письменный стол в античном стиле и обеденный стол в стиле монастырской трапезной, вокруг которого расположилось восемь стульев от Филиппа Старка. Стены также имели кремовый оттенок и были абсолютно пусты. Лишь над письменным столом висела небольшая картина, нечто абстрактное в тех же серо-кремовых тонах. Сидя на маленьких диванчиках, можно было смотреть на огромный плоский экран, смонтированный на противоположной стене. Те, у кого дома были такие телевизоры, не нуждались в походах в кино. Сами же домашние кинотеатры, насколько я имела представление, были безумно дороги. Оливер и Эвелин, похоже, и вправду страдали своего рода манией тратить баснословные деньги на совершенно ненужные вещи. А вот к таким милым мелочам, как вставленные в рамки семейные фотографии, комнатные цветы, подушечки, статуэтки, они, видимо, были равнодушны. Тем не менее, в целом было не столь уж неуютно, как можно представить поначалу. И именно потому, что здесь не наблюдалось такого персонифицированного уюта, я не почувствовала себя в этом доме словно захватчица. А аромат лазаньи, доносившийся из кухни, также не испортил моего настроения. Я распаковала чемодан, немного побродила по квартире, водрузила свою косметику и парфюмерию на отведенную в ванной полочку. Здесь у каждого была своя «косметическая» зона. Та, что относилось к Эвелин, была чисто убрана и пуста, на полочке Оливера я насчитала пять флаконов с туалетной водой. Это могло означать, что он либо равнодушен к такого рода вещам, либо ничего, кроме этой воды, не получал от Эвелин в подарок на Рождество, а пользоваться парфюмом не хотел. Штефан был в этом плане совсем другим. Он каждое утро купался в ванне с разной пеной, а потом освежал себя хорошей дозой туалетной воды.
      Я запустила все десять пальцев в волосы (справиться с ними расческой было возможно, лишь когда они были мокрыми, и с каждой минутой высыхания причесывать их становилось все труднее) и решила немного обновить тушь на ресницах. Чтобы сказать что-то приятное о моем внешнем облике, следовало обратить внимание именно на ресницы: они были феноменально длинными и густыми. Элизабет всегда говорила, что готова отдать за такие ресницы жизнь. И я была рада, что в моем облике есть хоть что-то, что заставляло обращать на себя внимание.
      – Ты уже можешь накрывать на стол, – сказал Оливер, когда я вышла из ванной. – На открытом воздухе, если тебе не холодно.
      – Нет. Я всегда любила эти долгие, полные свежести весенние вечера. Ведь есть ощущение, что впереди у тебя целое лето.
      На просторную лоджию выходили огромные, до пола окна. Здесь стояла лишь большая напольная ваза, подаренная мной семейству Оливера на новоселье. Уже начинало смеркаться, но даже приглушенный свет сумерек не мог скрыть скудость убранства лоджии. Я принялась накрывать стол из тикового дерева, одиноко стоявший в центре под большим зонтом. Так как я не смогла сразу найти ни скатерть, ни салфетки, то очень обрадовалась, когда краем глаза заметила в шкафу для посуды садовый подсвечник со свечой. Подсвечник был изготовлен из стекла пастельных тонов, и мне почему-то подумалось, что он также был в этом доме подарком. И скорее всего от Катинки. Совершенно очевидно, что сама Эвелин никогда бы не решилась нарушить стиль своего дома, привнося в него такие бестолковые мелочи. Впрочем, здесь она была права. Я, как правило, тоже всегда убирала подарки Катинки подальше в шкаф. Но для украшения пространства вне дома вещица очень даже годилась.
      Впрочем, несмотря на свет свечей, место для ужина выглядело не лучше, чем крытая парковочная площадка. Тем не менее, мы находились на самом верхнем этаже самого высокого корпуса в здании, и выше нас было только небо со звездами. В сумерках силуэты высотных зданий в центре города и телебашня, казалось, приблизились. Вид, пожалуй, наилучший, который можно было себе представить из окон дома в большом городе. Для меня, привыкшей жить в окружении зелени, это было, конечно, слишком. Я была далека от городской жизни.
      Присутствие садового светильника, казалось, понравилось Оливеру.
      – Уютно, – произнес он, выходя на лоджию с лазаньей. – Ты привезла эту штуковину с собой из дома?
      – Нет, – ответила я. – Это ваша вещь.
      Что же касается уюта в моем представлении, то это было нечто совсем другое. Лазанья, впрочем, выглядела очень достойно. Оливер открыл бутылку вина. И мне показалось, что я очень долго не ела такой вкусной пищи. Все эти полуфабрикаты, приготовленные в микроволновке, с течением времени стали казаться одинаковыми на вкус.
      – За предстоящие шесть месяцев, – предложил тост Оливер и посмотрел мне прямо в глаза.
      – За миллион евро, – уточнила я и поморгала пушистыми ресницами. – Что ты собираешься делать со своими деньгами, если дело выгорит?
      – Рассчитаюсь с долгами, – вздохнул Оливер. – Ты даже не можешь представить, как высоки наши ежемесячные выплаты по кредитам и долгам.
      – Как же, как же, – ответила я и подумала о шикарном «Z4». – Но ведь должно немножко и остаться. О чем ты мечтаешь?
      – Ах, – пренебрежительно ответил Оливер, – совсем не обязательно о деньгах.
      – Как? – Я была слегка шокирована.
      – Честно говоря, я лишь делаю то, что хочет Эвелин. Если бы мы не делали этого, то большую часть жизни просто ругались бы друг с другом. А долги с некоторых пор уже невозможно игнорировать. Особенно теперь, когда Эвелин ушла с работы, станет очень трудно. Главным образом трудно поддерживать тот стиль жизни, к которому мы привыкли.
      – Ну а что же ты все-таки сделаешь с деньгами, которые обязательно останутся после уплаты всех долгов?
      Оливер пожал плечами:
      – Я же говорю, деньги меня почти совсем не интересуют. То, что мне нужно, – это здоровые дети и работа, которая будет приносить мне радость еще лет двадцать. Но, прости меня, эти вещи не купишь ни за какие деньги.
      – Ну, работа-то у тебя есть, – сказала я и посмотрела на часы. – О, кстати, ты сегодня будешь в новостях? Или ты сегодня не работал?
      – Конечно, работал, – ответил Оливер. – Если ты не против, то десерт мы сможем съесть перед телевизором. Хорошо?
      Так, значит, предусмотрен еще и десерт! Мило!
      В вечерних новостях, к удивлению, Оливер не вел репортаж с очередного пожара. Он комментировал события, происходившие на трассе А1 вследствие огромной тридцатикилометровой пробки, причиной которой послужила тяжелая автокатастрофа. И еще брал интервью у некоторых несчастных сограждан, оказавшихся в этой ловушке и просидевших там многие часы.
      – Меня забросили туда на вертолете, – объяснял Оливер. – Поэтому лицо у меня такое зеленое.
      – Ты прекрасно выглядишь, – возразила я. – Особенно в те моменты, когда подмигиваешь.
      – Это мне что-то попало в глаз.
      – Не важно, выглядит это здорово. Я тебя еще никогда не видела на экране в таком большом репортаже. Да еще и в полный рост. Обычно видна лишь твоя голова, а на экране она кажется несколько больше, чем в реальности.
      Я прильнула к экрану. С развевающимися на ветру непослушными волосами Оливер брал интервью (о чудо!) снова у какого-то пожарного, который на этот раз руководил тушением загоревшихся в результате аварии машин.
      – Папа прав, – вздохнул Оливер. – Мне всегда достается брать интервью у пожарных, что бы вокруг ни происходило.
      Я хмыкнула:
      – Но у этого по крайней мере хоть фамилия не Ковальский.
      Оливер захохотал:
      – Эта профессия, конечно, не профессия моей мечты. – Он стал снова серьезным. – Но я совсем не амбициозный человек. И мне совершенно не хочется вести репортажи из каких-либо кризисных точек нашей планеты. А политика мне до смерти неинтересна.
      – Но ты же хороший репортер, – сказала я. – У тебя совсем не такое слащаво-сытое лицо, как у многих твоих коллег. Будет жаль, если ты сменишь профессию. А на свете есть много чего более интересного, чем интервью с пожарными, и совсем нескучного.
      – Конечно, – ответил Оливер. – Но я хочу заниматься этим, не только стоя перед камерой. С большим удовольствием я готовил бы собственную программу. И при этом совсем не обязательно находиться в кадре. У меня уже давно зреет идея, и я думаю, что она может воплотиться в жизнь. И тебе это наверняка будет интересно. Речь идет о садоводстве и о растениях вообще.
      – Передача о растительном мире, – сказала я. – Да, эта область срочно нуждается в обновлении, потому что большинство из того, что показывают на эту тему сейчас, действительно смертельно скучно.
      – В Англии есть шоу, которое можно назвать по-настоящему живым: владельцы какого-нибудь запущенного до безобразия участка или подворья запираются в своих владениях вместе со съемочной группой на неделю и не выходят оттуда до тех пор, пока не создадут из помойки настоящий рай. При этом все это, естественно, снимается на пленку.
      – Некое «До – после» – шоу для садоводов, – воодушевленно произнесла я. – Здорово.
      – Да, – сказал Оливер. – Потрясающая идея, правда? Но наш директор несправедливо полагает, что у англичан совершенно иное отношение к своим участкам, чем у нас, немцев. Те немцы, которые могут рассматриваться как потенциальные участники такой передачи, скорее всего не захотят что-то менять на своих участках. И всегда будут считать, что состояние их садов до программы было лучше, чем после. Кроме того, директор считает, что мы должны заниматься проблемами более молодых немцев, а их проблемы скорее всего очень далеки от садоводства. И лишь когда он узнал, что моей идеей заинтересовались ряд частных студий, то перестал так скептически относиться к этому замыслу. Но он хочет более свежей, чем у англичан, концепции. Над этим я сейчас и работаю.
      – Но такая программа могла бы стать совершенно потрясающей, – заметила я. – Я уже сейчас готова назвать дюжину мест, срочно требующих переустройства. Тебе необходимо как можно скорее подготовить свою концепцию, иначе кто-нибудь обойдет тебя и уведет идею прямо из-под носа.
      Оливер улыбнулся:
      – Честно говоря, я как раз и думал над тем, чтобы немного озадачить этим и тебя, Блуменкёльхен. Ведь среди нас ты – самый главный эксперт по садоводству.
      – Я охотно тебе помогу, – польщенно произнесла я. – А если дело с программой выгорит, то вы сможете весь необходимый материал и растения брать у нас – это позволило бы резко пойти в гору и нашему бизнесу.
      Оливер достал из холодильника десерт. Домашний ванильный пудинг! Мы принялись поглощать лакомство, запивая его вином и продолжая рассуждать о перспективах новой передачи Оливера. Все вокруг было вполне уютно. После второго бокала вина я позволила себе даже подтянуть под себя ноги и откинуться на спинку маленькой белой софы. В конце концов, мне еще очень долго предстояло чувствовать себя здесь как дома. Оливер ухмыльнулся.
      – Это уже хорошо, – произнес он. – Эвелин тоже всегда так делает. Если хочешь, я помассирую тебе ступни.
      – Нет, спасибо, – ответила я, не столько из-за того, что не нуждалась в массаже, сколько из-за страха, что мои носки окажутся не совсем свежими. – Мне и так хорошо, очень хорошо у тебя, Блуменколь. Уже давно у меня не было такого приятного ощущения в желудке.
      – У меня тоже, – произнес Оливер. – Может быть, у нас будет еще что-то общее и милое вдвоем, как ты думаешь?
      – Гм, да, – ответила я покладисто.
      Только ощущение того, что в это время в моих руинах было также уютно, не давало мне покоя. Не забудет ли Штефан перед сном надеть футболку? Я очень на это надеялась.
      А Эвелин? Она может совсем не вспомнить обо мне и спокойно надеть на ночь какой-нибудь из своих прозрачных пеньюаров с вышивкой.
      Я вздохнула.
      – Что с тобой, Блуменкёльхен? – спросил Оливер. – Тоска по дому?
      – Нет, – быстро ответила я и похоронила в себе вопрос относительно ночных нарядов Эвелин.
      Зачем я буду портить вечер еще и ему?

      Я удивительно хорошо спала в эту первую ночь в чужом доме. Диван оказался очень удобным, а шум, доносившийся с улицы через открытое окно, совсем не мешал. Может быть, причиной такого хорошего сна стало красное вино. Перед сном я лишь очень короткое время посвятила тому, чтобы еще раз поразмыслить о первом совместном вечере Штефана и Эвелин. Вероятно, и Штефан припас на этот случай бутылку вина. Я, словно наяву, представила его себе. С бутылкой вина в одной руке, со штопором в другой, широкая улыбка а-ля Брэд Питт на губах. Вероятно, от этой улыбки колени у Эвелин в тот же миг затряслись. От такой улыбки у всех женщин появляется дрожь в коленках. Я не знала, стоит ли мне посочувствовать ей или позавидовать. Но прежде чем я представила, как поведет себя Штефан, получив ответный взгляд Эвелин, я уже спала. Иногда сон – лучшее, что может позволить себе человек в такой ситуации.
      Впрочем, особенно увлекаться этим не рекомендуется. Посредине восхитительного сна о каких-то невиданных деревьях я внезапно осознала, что проспала. И, даже не сказав деревьям до свидания, я распахнула глаза и вперилась взглядом в наручные часы, лежавшие на полу рядом с диваном.
      – Черт, черт, черт! – закричала я.
      Я снова слишком понадеялась на свой внутренний будильник, который всегда срабатывал, когда рассветало. Зимой – слишком поздно, летом – слишком рано. Как у петуха, всегда говорил Штефан. Я была дитя природы, только в городе это срабатывало совсем некстати. Уже минуло восемь часов утра, и с улицы доносился шум вовсю работавшего городского транспорта. При этом я еще хотела сегодня попробовать добраться до сада на автобусе. А это было связано с пересадкой и десятиминутной прогулкой пешком – совершенно точно, я опаздывала. Время, которое я с запасом отводила себе на все путешествие, было безнадежно упущено.
      Стремясь скорее оказаться под струей холодной воды, которая вернула бы моей голове способность соображать, я бросилась в направлении ванной прямо в своей замечательной футболке «Мне уже исполнилось тридцать…». Первое, что я позволила себе там сделать, это опуститься на сиденье унитаза.
      – Ты, глупая гусыня! Неужели трудно было завести будильник? – зло сказала я сама себе.
      Именно в этот момент открылась дверца душевой кабины, и оттуда вышел абсолютно голый мужчина.
      – Аааааааааа! – как резаная заорала я.
      Не столько потому, что думала, что нахожусь в квартире одна. А потому, что уже хорошо сидела на унитазе, спустив трусы до самых пяток! Ничего лучшего, чем оценить фигуру мужчины, стоявшего передо мной, мне в голову не пришло. Продолжая орать, я подняла глаза от мускулистых и довольно волосатых мужских ног до довольно волосатой же груди. Ты, Боже мой…
      – Пффф, – произнесла я, чтобы наконец набрать в рот воздуха.
      – Это же всего лишь я, – произнес голый мужчина, выглядевший, впрочем, не менее обескураженно, чем я. Это был. Оливер, кто же еще.
      Я поспешила спрыгнуть с унитаза и резко натянула трусы.
      – Ты… ты… – бормотала я. – Я… я… – Я чувствовала себя словно ученица монастырской школы, впервые увидевшая голого мужчину. С большим удовольствием я сама исхлестала бы себя по щекам. – Я не знала, что ты здесь.
      – Мне очень жаль, но я хотел бы закончить, – сказал Оливер.
      Он взял полотенце и принялся спокойно вытирать свое тело. Очевидно, у мужчины были крепкие нервы. Я опустила глаза к полу, рассматривая плитку.
      – Я проспала, ты тоже?
      – Да нет, – ответил Оливер. – Мне надо быть в телецентре к десяти часам.
      Он был уже сухой. Но вместо того чтобы хотя бы обмотаться полотенцем, Оливер бросил его на край ванны и принялся спокойно наносить на лицо пену для бритья. Что еще готовил мне сегодняшний день?
      Я снова уставилась в пол, подходя ко второму умывальнику и доставая зубную щетку из стаканчика. Конечно, я с большим удовольствием покинула бы ванную, но это стало бы вершиной неумения владеть собой.
      – Первый автобус уже ушел, – сказала я. Только почему мой голос так дрожит? – Я безбожно опаздываю.
      – К счастью для тебя, ты сама шеф, – ответил Оливер. – Но ты можешь воспользоваться «ситроеном», если хочешь. А я поеду на метро.
      – Это была бы неплохая идея.
      От долгого напряжения мой голос никак не хотел звучать нормально. Зубная паста не хотела выдавливаться на щетку. Постепенно я стала приходить в ярость от себя самой. Соберись же наконец! Это же всего лишь голый мужчина, ничего больше. Только Оливер. Добрый старина Блуменколь. Он же не виноват, что застал тебя за пи-пи. Это совершенно житейская ситуация.
      И все же это было ненормально.
      Никто, в том числе и Штефан, никогда не видел меня сидящей на унитазе за этим занятием. Предстать перед кем-нибудь в таком виде считалось в моем понимании одним из десяти смертных грехов. Так я была воспитана. Моя приемная мать всегда считала, что человек, делающий пи-пи на виду у других, достоин оказаться в самой горячей преисподней. А когда я выходила замуж, она еще раз очень твердо напомнила мне, что мой брак только тогда будет крепким и долгим, если я буду следовать трем главным правилам. Во-первых: никогда не позволяй своему мужу присутствовать при родах (но до этого пока не доходило, потому что с детьми мы не спешили); во-вторых: никогда не ложись в постель, не сняв бигуди (ха-ха, мои волосы и бигуди – примерно то же самое, что Наоми Кэмпбелл и расплетенные косы!); и в-третьих: никому и никогда не позволяй видеть, как ты отправляешь свои естественные потребности.
      Про меня можно говорить что угодно, но этим правилам я всегда следовала неукоснительно.
      До сегодняшнего дня.
      Я почувствовала, что ко всему прочему мое лицо начинает наливаться краской стыда. При всем при этом Оливер даже не был моим мужем, а всего лишь его братом. Срам!
      Оливер, к счастью, похоже, не замечал моего конфуза, во всяком случае, не показал этого. Он совершенно спокойно продолжал бриться, непринужденно болтая со мной о том о сем (честное слово, не знаю о чем!), а затем не спеша покинул ванную. Все еще голый. Неужели никто не приучил человека к манерам?
      Когда я через десять минут появилась на кухне, он выглядел как ни в чем не бывало. Только успел одеться.
      Впрочем, его лицо было скрыто газетой. И это хорошо, потому что сегодня утром я уже была не в состоянии просто посмотреть ему в глаза. Ведь он видел, как я делаю пи-пи, – ужасно!
      Газета предложила мне выпить чашку кофе и съесть круассан.
      – Где ты успел все это взять?
      – Кондитер напротив всегда оставляет, – произнесла газета. – Но у меня постоянно имеются в холодильнике замороженные, на всякий случай. Может, ты еще что-нибудь хочешь?
      – Нет, спасибо. Я действительно очень опаздываю. Можно я съем круассан на ходу?
      – Конечно, – ответила газета и передала мне связку ключей. – Зеленый – от лифта, маленький – от двери квартиры, большой – от двери подъезда. А вот этот смешной – от подземного гаража. Тебе надо будет при выезде вставить его в специальный паз в стене, и ворота откроются.
      – Ну, тогда, – сказала я газете, – до вечера.
      – А трусики, которые были на тебе утром, очень симпатичные, – произнесла газета в ответ.
      Я пулей вылетела из квартиры, сразу перепутав все ключи. А когда наконец уселась в машину, она не захотела заводиться.
      – Пожалуйста, пожалуйста, не надо мне больше катастроф, – умоляла я.
      Достаточно того, что я проспала, а мой зять увидел меня сидящей на унитазе. В трусиках с желтыми и голубыми цветочками!
      Я сделала вторую попытку завести машину. На этот раз мотор астматически кашлянул.
      – Уже лучше, – поддержала я его. – Пожалуйста, пожалуйста, заводись. Я. уже достаточно натерпелась сегодня утром и совсем не хочу подниматься в квартиру и просить Оливера о помощи. Я уже сыта по горло тем, что произошло сегодня утром. Я вообще не думала, что у этого мужчины есть некоторые части тела.
      «Ситроен» еще раз недоверчиво чихнул.
      – Да, я знаю, это звучит странно. Но я была совершенно сбита с толку. В шоке, можно сказать. Может быть, он этого не заметил. Иначе он начнет считать меня совершенно закомплексованной.
      На этот раз чиханье мотора переросло в болезненное тарахтение – машина, очевидно, проявила ко мне сочувствие, и мы наконец тронулись.
      – Боже, ты выглядишь ужасно, – сказала Петра, когда через полчаса я вошла в двери нашего магазинчика.
      Ах, как я любила эти моменты: приходить на работу и нос к носу сталкиваться с Петром. Сегодня она заколола полосы множеством розовых заколок и надела подходящий по цвету свободный топ разносчика спагетти и узкие пестрые брючки. Работай мы в каком-нибудь портовом ресторанчике, я была бы очень довольна ее формой одежды.
      – И ты довольно поздно, – строго взглянув на меня, добавила она.
      – Да, я знаю, – сконфуженно ответила я. – Прошу меня простить. – Но затем я вспомнила, что сказал мне сегодня утром Оливер, и довольно твердо добавила: – К счастью, начальник здесь пока я.
      – И это уже хорошо, – ответила Петра. Похоже, правда, что часть фразы про начальника она пропустила мимо ушей. – Эта раскрашенная коза уже снова побывала здесь. И хотела, между прочим, знать, где ты. Пришлось ответить ей, что я не справочное бюро.
      – Какая коза? – спросила я, наполняясь страхом.
      Придется, видимо, просить эту особу учиться соблюдать правила приличия. Иначе она распугает всех наших клиентов. Во всяком случае, женского пола.
      – Откуда же я знаю, как ее зовут? – заносчиво ответила Петра.
      Я собрала в кулак всю силу воли.
      – Послушай, Петра, не могла бы ты заставить себя быть по отношению к клиентам чуть вежливее?
      И по отношению ко мне тоже, хотела добавить я, но мое сердце уже и без того билось как бешеное. Я, видимо, не была рождена для всякого рода пикировок. Ситуации даже вроде этой приводили меня в такое волнение, что ладони мгновенно становились мокрыми от пота.
      – Если человек орет, словно в лесу, то о какой вежливости может идти речь? – ничуть не смутившись, ответила Петра. – Ах, вот она снова идет!
      Вышеназванной козой оказалась Эвелин. Было почти радостно снова видеть ее.
      – Доброе утро, – сказала я.
      – Ну наконец, – ответила Эвелин. – Машина не заводилась?
      – Откуда ты знаешь?
      Эвелин кивнула:
      – Это происходит каждое утро. И с этим определенно ничего не поделаешь. Как ты думаешь, почему я так люблю «Z4»?
      – Гм-гм. – Петра вся превратилась во внимание и слух.
      – Ах да, – сказала я. – Я так и не успела вас познакомить. Эвелин, это Петра Шмидтке, наша продавщица. Эвелин Гертнер – моя невестка.
      – А что ей здесь надо? – весьма невежливо осведомилась Петра.
      – Она, э… – Я запнулась.
      Да, действительно, что ей здесь надо? Она теперь будет толкаться в оранжерее целыми днями?
      – С сегодняшнего дня я здесь работаю, – произнесла Эвелин. – Естественно, не продавщицей. Я не так взыскательна.
      – Нет? – еле промолвила я.
      – Нет, – твердо сказала Эвелин. – Мы со Штефаном сошлись во мнении, что я сама лучше определю для себя поле деятельности. Вчера за бокалом вина мы оговорили эту возможность очень подробно.
      Ага, точно так, как я и думала. Я пристально посмотрела на Эвелин. Но никаких признаков смущения не обнаружила.
      – В конце концов, я же смогу где-нибудь быть полезна? – сказала она. – У меня уже есть кое-какие мысли.
      – В самом деле? – с тревогой спросила я.
      Я думаю, Эвелин могла бы стать превосходным экскурсоводом по магазинам верхней женской одежды, но в озеленении и растениях она понимала еще меньше, чем Петра. Вполне возможно, намного меньше.
      – У тебя что же, нет нормальной работы? – осведомилась Петра.
      – Я не могу постоянно вам напоминать о том, что на ты мы не переходили, – холодно возразила Эвелин. У нее определенно не было бы никаких проблем с персоналом, стань она какой-нибудь шефиней. В данном контексте случай Петры даже не рассматривался бы. – Кстати, в настоящее время у меня нет нормальной работы. У меня как раз наступил шаббат.
      Петра выпучила глаза. Держу пари, она не знала, что такое шаббат, и хотела сказать что-то умное. К счастью, в этот момент в магазин вошел покупатель, и, к счастью, это был мужчина, так что Петра с любезной улыбкой направилась ему навстречу, повиливая задом.
      – Я уже еле сдерживаю кулаки, – шепнула мне Эвелин. – Но было бы очень неплохо, если бы ты провела меня по всему хозяйству и кое-что мне объяснила. Штефан считает, что знает все не так хорошо, как ты.
      Это было в общем и целом верно. В отношении производства и выращивания растений Штефан был куда менее подготовлен, нежели в экономическом плане.
      – Мы выйдем, работай, – сказала я Петре. – Да-да.
      Я взяла Эвелин под руку и повела прочь из магазина. Было очень мило с ее стороны, что она интересуется моими растениями. Впрочем, забыть обо всем остальном я была пока не в силах.
      – И как прошла твоя первая ночь в нашем доме? – спросила я намного веселее, чем могла себе представить.
      – Не спрашивай, – довольно недружелюбно ответила Эвелин. – Иначе я поинтересуюсь, откуда та жуткая вонь, что царит в вашей гостевой комнате.
      – Зато ваш гостевой диван очень удобен, – сказала я несколько тише, чтобы, не дай Бог, кто-нибудь меня не услышал.
      – Я это прекрасно знаю, – резко сказала Эвелин.
      Я предпочла закрыть щекотливую тему и сконцентрироваться на обязанностях экскурсовода. Мне нравилось водить людей по своему хозяйству. Я мало в чем сумела проявить себя в жизни, но за свои растения всегда испытывала гордость.
      Для полноты картины я сразу начала с показа площадки великолепных душистых бегоний, газонных трав, петуний в оранжерее.
      – Этому великолепию мы обязаны тем, что в апреле снова были в прибыли. Четыре евро семьдесят центов дохода.
      – За каждый цветок? – респектабельно спросила Эвелин.
      – За месяц, – ответила я. – Если верить расчетам Штефана, то нам следует заполнить этим материалом все оранжереи. Он тут намедни кое-что посчитал, где-то четырнадцать центов чистой прибыли с растения… если тебе это интересно, расспроси его сама.
      – Четыре евро семьдесят. Ничего себе хлебушек, – пробормотала Эвелин и бросила долгий пренебрежительный взгляд на бегонии.
      В следующей оранжерее мы задержались намного дольше. Здесь находились элитные черенки самшита, которые я уже оформила в виде готового материала в вазы, кадушки и горшки. Многое из представленного здесь я выращивала и выводила более десяти лет.
      – Девять различных сортов, – с гордостью произнесла я. – На самом деле их значительно больше, но здесь представлены лучшие. Самшит для меня абсолютный фаворит среди растений. Я очень много времени уделяю также черенкам лавровишни и бирючины, но даже они не сравнятся с самшитом. Один его запах… – Я повела носом, словно в каком-то экстазе.
      Элизабет всегда говорила, что мои самшиты непременно окажутся среди тех десяти вещей, что я возьму с собой на необитаемый остров. Или в закрытую психиатрическую клинику.
      Эвелин осмотрелась вокруг.
      – Должно быть, они стоят целое состояние.
      – Да, – вздохнула я. – Некоторые оцениваются в тысячи евро… Но знаешь, сколько потребовалось лет, чтобы они доросли до таких размеров? Я теперь просто не могу с ними расстаться.
      – Глупости, – ответила Эвелин. – Ты еще хуже, чем тот художник, который скорее помрет с голоду, чем продаст хоть одну из своих картин. Ведь самая главная положительная сторона этого дела состоит в том, что каждый самшит каждым своим листиком лишь умножает свою ценность, неужели это непонятно?
      У меня возникло ощущение, что Эвелин и здесь пытается навязать мне свою волю. Да, правда, я сама выглядела словно кочан цветной капусты и под ногтями у меня вечно была земля, но в растениях я кое-что понимала. И в этой области Эвелин не имела никаких шансов получить надо мной превосходство.
      – Хочешь посмотреть на мои кустарники?
      – Конечно, – ответила Эвелин.
      И хотя я вовсе не была уверена, что интерес ее был искренен, своим ответом она заработала дополнительное очко в моих глазах. Потому что ничто не радовало меня больше, чем возможность поболтать о своих растениях. Как неоднократно говорилось, именно в этом было мое миссионерское предназначение на этом свете: чем больше людей приобщится к радости садоводства, тем лучше. Эвелин терпеливо ходила за мной по оранжерее и позволяла рассказывать о каждом растении, к которому особенно лежало мое сердце. А таких здесь было немало.
      – Растения, приобретенные в прошлом году, должны были обязательно перезимовать в открытом грунте, – объясняла я. – Ничего хорошего в том, чтобы впаривать клиентам непроверенные сорта, я не нахожу.
      – Я не могу понять только одного: почему дело не процветает? – произнесла Эвелин, останавливаясь перед плантацией голубых маков. – Ведь в наших краях у вас нет совершенно никакой конкуренции.
      – Не считая «Цветов Мюллера», – согласилась я с ней. – Но они занимаются преимущественно продажей срезанных живых цветов, комнатных растений и садовых однолетников.
      Собственно, это было верно: наше положение на рынке было практически идеальным. Ближайшее подобное нашему хозяйство (насколько я знала) находилось в сорока километрах отсюда. И я не знала поблизости даже ни одной школы ландшафтного дизайна. Конечно, многие супермаркеты в городе имели садоводческие отделы, но кто поедет в город за несколькими цветочками?
      – Нет, я думаю, что наш главный конкурент – это фирмы, занимающиеся почтовой рассылкой. Большинство людей здесь привыкли выписывать интересующие их растения по каталогам.
      – И это процветает? – спросила Эвелин таким голосом, словно ее осенила совершенно неожиданная идея. – А ты тоже получаешь свой материал по каталогам? По закупочной цене?
      – Нет, конечно, нет. Все удобрения мы получаем из одного большого хозяйства в Голландии. Оно экологически чистое. Это совершенно натуральный перегной и навоз.
      – А твои растения?
      – О, семена я заказываю у производителей, многие прямо из Англии. А розы, самшит и клематис вывожу из черенков, которые нахожу в других садах. Иногда в парках, лесах и так далее. Если я вижу где-нибудь что-то интересное, то стараюсь тут же это заполучить. В прежние времена я даже перелезала ради черенков через глухие заборы и стены. К счастью, сегодня есть Интернет. Там теперь можно найти все, что можно себе представить, и о семенах, и о рассаде, и о кустарниках. Даже такие запрещенные вещи, как сонный мак. Его цветы просто великолепны, но, к сожалению, разводить его нельзя, потому что можно попасть под действие закона о наркотиках.
      – Правда? – протяжно спросила Эвелин.
      – Да, представь себе. При этом ни единая свинья не знает, как из его семян делать опиум.
      Лицо Эвелин просветлело.
      – Все это намного интереснее, чем я себе представляла.
      – Правда? – недоверчиво спросила я.
      – Еще бы. Я получила такой заряд бодрости от одной-единственной клумбы. Как ты думаешь, я смогла бы иметь свою?
      Она выглядела словно ребенок, получивший в руки на Рождество первый собственный набор химических приборов и желающий тут же зажечь маленькую горелку, чтобы начать ставить опыты. Я была рада. Садоводство – прекрасное хобби, я бы рекомендовала заниматься этим каждому. Где-то я вычитала китайскую поговорку, согласно которой человеку необходимы лишь три вещи, чтобы счастливо встретить старость. Две первые я забыла, но третьей был собственный сад.
      – Конечно, ты можешь иметь свою клумбу, – сердечно сказала я. – В пятой оранжерее еще достаточно свободного места. А если тебе нужны семена, то обратись ко мне. Ноготки и вику выращивать совсем просто, и результат виден очень быстро. Или бобовые, если хочется чего-то более серьезного.
      – Ах нет, спасибо, – сказала Эвелин. – Я хотела бы найти любимые растения сама. В Интернете. Это куда увлекательнее.
      Я улыбнулась ей:
      – Очень рада, что ты нашла в этом какой-то интерес. – Я действительно была очень рада. Я опасалась, что от длительного безделья Эвелин начнет домогаться Штефана. – Естественно, для тебя же это непривычно – так долго быть без работы.
      – Да, – сказала Эвелин. – Я не привыкла сидеть сложа руки. И до сегодняшнего дня старалась из любой ситуации извлекать для себя как можно больше пользы. И здесь, как мне кажется, открывается такое море возможностей.
      Я в глубине души надеялась, что она говорила при этом исключительно о работе, а не о Штефане. Когда мы переходили в следующую оранжерею – Эвелин любезно пожелала осмотреть еще мои розы и травы, – то увидели господина Кабульке, стоявшего с лопатой и большой тачкой перед огромной компостной ямой. Господин Кабульке официально работал у нас в качестве помощника за триста пятьдесят евро. «Остаток» он получал в конверте неофициально. Этот человек ценил каждый заработанный им цент, а я не представляла, что бы мы без него делали. Штефан тоже считал, что Кабульке был нашим счастливым случаем.
      – Во всяком случае, для тяжелых работ, – говорил он. – В вопросах торговли он бы был настоящим бедствием. Чего стоит один его вид. Эта кепка и вставные зубы. А уж пока он произносил бы слово «бе-бе-бе-бегония», давно наступил бы «о-о-о-обеденный пе-пе-пе-рерыв».
      Да, господин Кабульке, к сожалению, очень сильно заикался и имел неаккуратные, большие вставные зубы.
      Но зато у него была добрая душа, а его кепку я находила очень симпатичной. Он носил ее и зимой и летом, и я подозревала, что только его жена знает, что у него под головным убором. Ему было шестьдесят шесть лет, но он был в прекрасной форме. Всю свою жизнь он проработал простым «бу-бу-бухгалтером», но в садоводстве разбирался хорошо. Недаром долгое время на общественных началах управлял кассой небольшого садоводческого товарищества.
      Сейчас он был занят тем, что перекапывал компост и распределял его по оранжереям и клумбам. Только клумбы с травами не требовали на сегодняшний день внесения удобрения, но это Кабульке знал не хуже меня.
      – Все в порядке, господин Кабульке? – крикнула я ему вместо приветствия, проходя мимо.
      Помимо всего прочего, он был еще и туговат на ухо.
      – Эта тачка определенно не из ка-ка-картона, – прокричал он в ответ. – Но мы уж как-нибудь о-о-одо-леем ее.
      – В этом я абсолютно уверена, – громко ответила я. – Так он отвечает всегда, – сказала я тише, обращаясь к Эвелин. – Милый, не правда ли? Впрочем, это же господин Кабульке. Пойдем, ты обязательно…
      – Мы уже представлены друг другу, – прервала меня Эвелин на полуслове. – Милый маленький человечек.
      – Да, я тоже его обожаю. Он работает не покладая рук, даже если над ним не стоять и не подгонять его. А ого жена потом ругается с нами, когда он не хочет уходить с работы, чтобы пойти с ней на какой-нибудь танцевальный вечер для стариков.
      Но Эвелин не была склонна продолжать обсуждение достоинств и недостатков господина Кабульке.
      – Знаешь, твои оранжереи и питомники мне понравились. Они чем-то напоминают те, что показывают в старых английских фильмах. И у тебя, похоже, действительно дар выращивать цветы. Аза домом следить у тебя желания совершенно нет. Ты, похоже, не очень любишь там находиться?
      – Для меня лучше, если я прихожу туда только спать, – честно ответила я и открыла дверь в оранжерею номер четыре.
      – Да, я тебя понимаю, – ответила Эвелин. – Этот дом действительно угнетает. Из всего, что мне доводилось видеть, – это, наверное, самое ужасное жилище. Собственно, и для сна он совсем непригоден, и другими вещами там заниматься не захочется.
      – Какими другими вещами?
      – Сексом, к примеру, – уверенно сказала Эвелин. – В этих апартаментах даже настроения не возникает думать об этом.
      Нет? Это меня очень обрадовало.
      – Но до сегодняшнего дня у нас, во всяком случае, проблем с этим не было, – сказала я.
      Эвелин презрительно шмыгнула носом.
      – Вот тут позволь тебе не поверить. Один лишь взгляд на обои может в один миг сделать импотентом. Гостевая комната, в которой я сплю, оклеена какими-то безвкусными огромными орхидеями.
      – Фиалками, – уточнила я.
      – Фиалками, не смеши меня! Я вообще не понимаю, как вы так долго можете жить в этом доме и не свихнуться. Сегодня ночью мне хотелось оказаться в моей собственной спальне, как еще никогда в жизни.
      Я ничего на это не ответила. Она во всем была права. С ее роскошной квартирой наш дом можно было сравнить так же, как какую-нибудь женскую тюрьму в Сибири.
      – Как, черт побери, вы можете переносить все это так долго, ничего не меняя?
      Я пожала плечами:
      – Мы кое-что изменили. Крышу пришлось перекрыть и отопление подремонтировать. И сантехнику, чтобы из кранов текло что-то более приемлемое, чем ржавая вода. Но на этом деньги закончились, и косметические работы пришлось отложить. Садовое хозяйство для нас сейчас важнее.
      Но Эвелин не хотела сдаваться.
      – Разве ты не могла заменить эти безобразные обои, – сказала она? – Это стоит не бог весть каких денег, но хотя бы спать было бы уютнее.
      – В темноте не видно, какие на стенах обои, – снова пожала я плечами.
      – О, не скажи, – настаивала Эвелин. – Именно в темноте от взгляда на эти цветы приходишь в ужас. Ведь начинают сниться кошмары. Я не представляю, как перенесу это на протяжении шести месяцев.
      – Тогда спи на диване в гостиной, – предложила я. – Там на стенах вообще нет никаких обоев.
      – Ага, зато вместо них темно-зеленый кафель. – Эвелин поморщилась. – И объясни, почему плитка в вашей гостиной положена кое-как?
      – Об этом стоит спросить прежнего владельца дома, – ответила я.
      Этот вопрос я и сама задавала себе бессчетное число раз. Я не могла представить себе, что в гостиных вообще кладут на стены плитку. Штефан предположил, что это помещение могло когда-то использоваться как сауна. Тогда становился объясним и потолок из сосновых досок.
      – Можно было бы отделать ее деревом, – мечтательно произнесла Эвелин. – В полвысоты стены, знаешь, в таком стиле дачного домика. Очень подошло бы тебе, учитывая род твоих занятий. И было бы совсем не так дорого. А немного белой краски для потолка вообще ничего не стоит.
      – Все стоит денег, – возразила я.
      Значит, Эвелин считает, что мне подходит дачный стиль. Определенно, ее стилем это не было. Что ж, я уже давно находилась в бесплодных поисках своего собственного стиля. Элизабет всегда повторяла, что моим стилем было вообще не иметь никакого стиля. Но это мне не очень нравилось. Я хотела спросить Эвелин, не относятся ли мои старые потрепанные джинсы к этому самому дачному стилю и не стоит ли мне еще добавить на ноги поношенные кеды.
      В этот момент господин Кабульке вкатил в оранжерею тачку, доверху наполненную издававшим чудный аромат компостом. Я улыбнулась ему. Он любил свою работу точно так же, как я. А к какому стилю относилась его выдающаяся кепка, пожалуй, не смог бы определить никто.
      – Ну что ж, поплевав на руки, примемся за дело, – произнес Кабульке.
      – Точно, – ответила Эвелин. – Я могла бы немедленно поехать в строительный супермаркет.
      – Но у нас нет времени для чего-то подобного, – удивилась я.
      – Найдем, – ответила Эвелин. – А вдвоем дело пойдет куда быстрее.
      – Но мне нужно заниматься космеями в пятой оранжерее, – сказала я. – Если хочешь, можешь мне помочь.
      – Гм, – произнесла Эвелин и повернулась к господину Кабульке. – Скажите, господин Какабульке…
      – Кабульке! – зашипела я.
      – …Вы умеете обдирать обои со стен?
      Господин Кабульке выглядел обиженным.
      – Это умеет делать каждый ре-ре-ребенок, – сказал он.
      – А обращаться с кистью и красками?
      Кабульке уронил лопату.
      – Разумеется! За всю свою жизнь я ни-ни-никогда не обращался к услугам маляров.
      Эвелин удовлетворенно улыбнулась мне:
      – Ты сама слышала.
      Я покачала головой:
      – Господин Кабульке нужен здесь!
      – Но господину Какабульке, наверное, тоже иногда приятно сменить род занятий и отдохнуть от навоза и лопат. Не так ли, господин Какабульке?
      – Его фамилия Кабульке, – снова зашипела я в надежде, что он этого не расслышит. – Только одно «ка»!
      – В самом деле? Но мне он представился как Какабульке, – зашипела в ответ Эвелин.
      – Но он же заикается! – возмущенно прошептала я.
      Господин Кабульке приподнял свою кепку и почесал затылок.
      – Я бы ничего не имел против. Я также умею обращаться с мо-мо-молотком и зубилом. А еще с пилой и дрелью.
      – Ну, ты видишь, – сказала Эвелин мне. – Господин Какабульке – мастер на все руки! И было бы очень жаль не использовать его таланты. Если он немного поторопится здесь, то еще успеет начать обдирать обои в моей комнате.
      Я застыла на месте. Собственно, никто не возражал. Только разве что жена господина Кабульке станет снова возмущаться, что он допоздна задерживается здесь, а не ходит с ней на танцы.
      – Иди же, занимайся своими пигмеями, – сказала Эвелин. – А мы с господином Какабульке как-нибудь договоримся.
      – Мой растения называются космеи, а его фамилия Кабульке, – снова попыталась с сомнением возразить я, но Эвелин уже повернулась ко мне спиной.
      Пикировка растений – это своего рода медитативная работа. Приходится многократно повторять одну и туже операцию на протяжении очень долгого времени. Штефан не понимал, почему я не хочу при этом даже включать радио. Но я не могу слушать музыку – это нарушает интимный характер работы. Кроме того, с музыкальным сопровождением невозможно спокойно беседовать с растениями. Каждый стебелек, правильно обработанный и обласканный, радовал меня, как ничто на свете. Эти растения в свое время попали ко мне в руки в виде маленьких семян, собиравшихся и сортировавшихся месяцами, были взлелеяны и взращены кропотливым трудом. И даже Штефан признавал ценность этой работы. Конечно, он не раз напоминал мне, сколько было потрачено удобрений, воды, времени и т. д. и т. п., по я была уверена, что космеи стали на этой земле почти что моими детьми.
      Когда я уже почти закончила, в двери оранжереи зашел Штефан. Я бросила работу и протянула к нему руки.
      – Осторожно, мой костюм! – засмеялся он.
      – О чем ты говоришь? – мурлыкала я, пряча лицо у него на груди.
      – Это было так ужасно?
      Нет, конечно, это не было ужасно. Ужасно было только то, что я не могла быть рядом со Штефаном. И то, что Оливер сегодня утром увидел меня сидящей на унитазе. Я даже не могла об этом думать, так это было неприятно.
      – А у тебя? – спросила я. – Ты не забыл подумать о том, чтобы что-то надеть на себя, отправляясь спать? А что было на Эвелин? Это было что-то струящееся из шелка?
      В чем-то другом я не могла представить себе Эвелин ни при каких обстоятельствах.
      – Ах, Молли-Олли, – произнес Штефан, оставив все мои вопросы без ответа. – Как же ты хороша, когда ревнуешь. Но у меня на самом деле были совсем другие заботы.
      – Какие же? – спросила я.
      Неужели он беспокоился о том, надел ли что-нибудь на себя Оливер, отправляясь спать. И что тот увидел потом, выйдя из душа и бреясь. Я не знала.
      Но Штефан совершенно не думал об Оливере.
      – Зегебрехт отказался от нашего предложения, – сказал он.
      – Что? Так быстро? Ты же договаривался с ним только на той неделе.
      – Да, но они больше не заинтересованы в сотрудничестве. – Штефан вздохнул. – Я только теперь узнал, что дочь Зегебрехта замужем за владельцем «Цветов Мюллера». И здесь уже ничего не поделаешь. Они, естественно, будут работать заодно.
      – Но ведь оформление могил и впрямь не совсем то, чем мы хотели заниматься, правда? – попыталась я успокоить его.
      Штефан отстранил меня от себя.
      – Олли, ты что, не хочешь понять? Сейчас речь идет просто об элементарном выживании. Если мы немедленно не поднимем прибыль, нам придется закрыть магазин!
      Я засмеялась:
      – Ха-ха, ты совсем забыл, что у нас скоро будет миллион!
      Штефан вздохнул.
      – Олли, временами ты просто по-детски наивна. Если мы не сохраним магазин, то и миллион нам уже не понадобится. Мы просто окажемся банкротами.
      Я сконфузилась.
      – Да, но… – начала я, но в этот момент Петра просунула голову с детсадовской прической в дверь оранжереи.
      – Не стоило особенно утруждать себя размышлениями, чтобы понять, что ты опять по локоть измазала руки в земле, – заявила она. – Там та женщина, которая хочет купить самшиты, но сама не знает, что ей надо. Ох… – В этот момент она осеклась, и ее голосок зажурчал, словно весенний ручеек. – Хелло, господин Гертнер, я и не знала, что вы тоже здесь.
      Накрашенные губы расплылись в приветливой улыбке.
      Штефан рассмеялся.
      – Так что там с покупательницей? – раздраженно спросила я.
      Петре следовало появиться именно сейчас, во время такого важного разговора.
      – Я сказала, что самшитов у нас нет, а она теперь непременно хочет поговорить с начальницей, – недовольно сказала Петра.
      Женщина, вероятно, хотела обсудить хамское поведение нашей продавщицы.
      – Я иду, – со вздохом произнесла я. – Мы договорим позже, да, Штефан?
      – Непременно, – сказал Штефан.
      Я с удовольствием подарила бы ему долгий поцелуй, но куда уж…
      – А вы знаете, что выглядите почти как Кевин Кёстнер? – услышала я ее голос, даже не успев выйти.
      Штефан самодовольно рассмеялся:
      – Как Брэд Питт, хотели вы сказать.
      – Да, точно, или как он, – подтвердила Петра.
      Я опустила глаза. Господи, почему же ей никто не намекнет, что она глупа, как черствый диабетический батон?

      В обеденный перерыв я встретилась с Элизабет во время пробежки. Она, естественно, хотела знать, как прошла моя первая ночь на новом месте.
      – Ночь прошла хорошо, – сказала я, направляя взгляд на датчик пульса у меня на запястье.
      После первого повышения нагрузки частота сердцебиения оказалась опасно высокой. Может быть, это было лишь результатом снова посетивших меня воспоминаний о сегодняшнем утре. Мне следовало непременно хоть с кем-то поговорить об этом, сколь бы неприлично это ни было.
      – Но потом случилось нечто ужасное, – драматическим тоном сказала я.
      – Что же? – Элизабет от любопытства остановилась как вкопанная.
      – Итак, я утром побрела в ванную и устроилась на унитазе. – Мое лицо стало пунцовым. «О таких вещах обычно не говорят с другими людьми», – всегда напоминала мне моя приемная мать. Даже слово «унитаз» сошло с моих губ с большим трудом. – Я даже не знаю, как об этом сказать. Когда я сидела там, в этот момент…
      Элизабет обхватила рукой мое запястье.
      – О нет! Я что-то слышала о таких вещах, но всегда думала, что это лишь газетные страшилки. Что это было? Крыса? Кайман? Огромная змея? – с каждым новым словом ее голос дрожал все больше.
      Я опасливо посмотрела на нее.
      – О Боже! Я бы умерла на месте! – прошептала Элизабет. Ее руки покрылись гусиной кожей. – Ах ты, бедняжка!
      – Это был не зверь, Элизабет! – Я все еще не могла справиться со смущением.
      Элизабет наморщила лоб.
      – Не зверь, но кто же тогда?
      – Я там делала… линг-линг, – очень тихо сказала я.
      – Что? – переспросила Элизабет. – А что это такое? Особая китайская гимнастика, которую можно делать только на унитазе?
      – Пи-пи, – пискнула я.
      – Пи-пи, – повторила Элизабет и со вздохом снова двинулась вперед.
      Я семенила рядом с ней.
      – Тогда можешь не рассказывать мне свою страшную историю, – сопела Элизабет. – Ты пошла сегодня утром в туалет, чтобы сделать пи-пи. Супернапряженный сюжет. В самом деле. Я действительно под страшным впечатлением от услышанного. Но что-то не усматриваю в этом особой остроты.
      – Но это же еще не все, – сказала я. – Как раз когда я сидела на унитазе, из душевой кабины вышел Оливер.
      – И? – Элизабет снова остановилась. – Ах, я понимаю! Зверь сидел в душе. Или маньяк с топором. Тоже хорошо.
      – Да не было там никакого зверя, – произнесла я, сама начиная медленно звереть. – И никакого маньяка с топором. Оливер увидел меня.
      – А, как ты играешь на унитазе в пинг-понг?
      – Нет, как я делаю линг-линг, – прошептала я.
      Элизабет покачала головой:
      – Я знаю тебя давно, но то, что у тебя проблемы с отправлением естественных надобностей, слышу впервые.
      – Да никто об этом не говорит, – еле-еле произнесла я. – Но нельзя позволить застать себя за этим занятием.
      – Застать себя… – скептически повторила Элизабет, – Знаешь, Олли, в некоторых вопросах ты весьма своеобразна. Сегодня люди спорят о том, как это романтично застать партнера, когда он писает, но…
      – Тсс, говори потише!
      – Олли! – закричала Элизабет. – Тебе нужен психотерапевт!
      – Только потому, что я прилично воспитана?
      – Потому, что у тебя огромная анальная проблема, – ответила Элизабет. – Более скучной истории мне еще никто не рассказывал: «Это было ужасно. Я сидела на унитазе, а в этот момент из душа вышел мой сосед по дому».
      – Он был голый, – сказала я.
      – Невероятно, – с сарказмом произнесла Элизабет. – В вашей семье в душе, случайно, не в плавках моются?
      – Элизабет, – сказала я, – я думала, у тебя возникнет хоть толика сочувствия ко мне. Как минимум человеческое понимание, каково мне было в этой двусмысленной ситуации.
      – Нет, – сказала Элизабет и кашлянула. – В самом деле, никакого. Ты знаешь, как давно я не видела ни одного голого мужчины? Он хорошо выглядит?
      – Вполне, – сказала я. – Но что он теперь будет обо мне думать?
      – Ты имеешь в виду, о том, как ты делала джинг-джанг? – ехидно спросила Элизабет.
      – Линг-линг, – сказала я.
      – Тю! – расхохоталась Элизабет. – Вероятно, он сейчас сидит у психиатра, пытаясь залечить эту психологическую травму: «У жены моего брата, кажется, есть почки и мочевой пузырь! Она позволила себе вылить в наш туалет некоторое количество урины».Олли, но это же самое естественное, что может произойти в мире. Что ты станешь делать, если захочешь пукнуть? Пойдешь для этого в глубокий погреб?
      – Ах, тише, Элизабет, – встрепенулась я. – Ты не принимаешь меня всерьез. Я всего лишь так воспитана. Тем не менее, я всей душой благодарна моей приемной матери.
      – Я рада, что эта достойная женщина сегодня живет далеко, – сказала Элизабет. – Впрочем, мне нужно по нужде. Если ты не возражаешь, я забегу вон там за кустик и сделаю небольшое «фэншуй».
 
      Штефан не имел ничего против, чтобы Эвелин потратила немного денег на ремонт и прикомандировала на эти работы бедного господина Кабульке.
      – Девочка должна в конце концов чем-то заниматься, – сказал он. – Раньше она работала не покладая рук по двенадцать часов в сутки. Должно быть, она действительно хороший специалист в своей области, потому что сказала мне вчера вечером, что зарабатывала очень неплохо. Я хочу сказать, что для женщины это кое-что.
      – Может быть, – скептически ответила я. По моему мнению, он что-то очень ласково о ней говорил. «Бедная девочка, работала не покладая рук, очень неплохо»! – Но не стоило бы ей поискать иное хобби, чем заниматься исключительно ремонтом нашего дома? Кроме того, это стоит денег, наших денег.
      – Но бедняжка должна будет здесь жить, – ответил Штефан. – А она такая эстетка, что пребывание в нашей разрухе может в конце концов довести ее до нервного срыва. Обои в комнате для гостей и в самом деле давно пора выбросить.
      Ах, эстетка! Давно пора выбросить из головы эти дурацкие мысли!
      – Эвелин высказала мнение, что цветовая гамма наших обоев способна довести человека до импотенции, – произнесла я с искренним желанием выставить ее в дурном свете.
      У Штефана глаза на лоб полезли.
      – Что, она так и сказала?
      Я кивнула с горькой улыбкой. Но в следующий момент мне пришла в голову мысль: а вдруг Штефан захочет доказать Эвелин, что на его потенцию состояние наших обоев совеем не влияет? Я бросилась в его объятия и замурлыкала:
      – Какая глупость, правда? Я ей сказала, что наша интимная жизнь ни в коем случае не определяется состоянием стен в нашем доме. Это же правда, ведь так?
      – Конечно, – ответил Штефан.
      – Тогда поцелуй меня, пожалуйста! Мне уже снова пора ехать.
      Едва я произнесла эти слова, к глазам подступили слезы. С каким наслаждением я провела бы остаток дня в объятиях Штефана. Когда я попадала в них, то ничего больше не могла делать.
      – Олли, тебе следует быть немного тверже. – Штефан наградил меня поцелуем в лоб. – Думай все время о том, как богаты мы скоро будем. – И с улыбкой добавил: – А какую уютную комнату для гостей мы еще получим вдобавок, если Эвелин к тому времени успеет покончить с ремонтом.
      – Не уповай на это особенно, – едко ответила я.
      Вечером я загрузила в «ситроен» несколько комнатных цветов, горшки и пакеты с землей. Если Эвелин решила хозяйничать в моем доме до такой степени, то я тоже займусь облагораживанием ее огромной лоджии. Когда я осторожно загружала в машину кадушку с самшитом, чей-то хриплый голос произнес прямо у меня над ухом:
      – Между прочим, уже без трех минут восемь.
      Испугавшись до смерти, я резко развернулась и встретилась лицом к лицу с ушастым и носатым бывшим директором гимназии из компании нашего Фрица.
      – Господин Рюккерт! – воскликнула я.
      – Герберт, – сказал хриплый голос. – Ты спокойно можешь называть меня Гербертом, девочка.
      Я решила не отказывать себе в удовольствии и воспользоваться этим предложением.
      – Вам нужно что-нибудь конкретно… Герберт?
      – Только убедиться в том, что ты своевременно отбудешь с работы, – сказал старик. – Иначе пари будет проиграно раньше, чем начнется.
      – Ох, – только и произнесла я. Собственно, я хотела еще попрощаться со Штефаном. Одной минутой раньше или позже – неужели это имеет значение? – Скажите, пожалуйста, вы в самом деле заключили пари на то, что мы станем делать это? Или вы все же не верите, что мы продержимся?
      Герберт улыбнулся многозначительной улыбкой. Я увидела возникшее из-за его ушей лицо Эвелин.
      – Хорошо, что я еще успела тебя увидеть, – сказала она. – Ох, добрый день, господин Рюккерт.
      – Герберт, – хрипло произнес Рюккерт. – Сейчас ровно двадцать часов. Предельный срок для молодой дамы, чтобы покинуть это место. Иначе…
      – Герберт, Герберт, – сказала Эвелин и бросила взгляд на наручные часы. – Для короткого послания еще есть время: Оливия, пожалуйста, скажи Оливеру, что он должен выделить свободное время в четверг в обед. Согласно результатам обработки моих данных на компьютере это оптимальное время, чтобы заняться зачатием ребенка.
      Здорово! За сегодня между мной и Оливером произошло столько, что для полного счастья не хватало только объяснить ему, когда он должен делать ребенка своей жене и почему.
      Я нырнула в машину.
      – Четверг, в обед. Я скажу ему.
      – Еще одна минута, – произнес Рюккерт. – Давите на газ.
      Для меня это прозвучало по-хамски.
      – До свидания, – сказала я.
      – До завтра, – ответила Эвелин.
      Рюккерт и она кивнули мне. Ровно в восемь вечера, секунда в секунду, я выехала за ворота нашего хозяйства. Может быть, мне это показалось, но пробегавший в это время мимо трусцой господин был очень похож на доктора Бернера. Начинало складываться впечатление, что эти старые мешки пасли нас круглые сутки.
      Итак, я становилась для Оливера не только дамочкой, которую он застал утром за весьма интимным занятием, но еще и курьером, который должен сообщить ему, когда следует заняться производством ребенка. От одной только мысли об этом я начала покрываться краской. Лучше я напишу ему на этот счет записку. «Будь свободен в четверг в обеденный перерыв, чтобы сделать ребенка» – могло быть написано в этом послании. А Оливер прочтет это и сделает необходимую пометку в своем распорядке дня. И тема исчерпана.
      Но когда я вошла в их квартиру, Оливер, к сожалению, был уже дома.
      – Кажется, ваша телекомпания очень либеральничает с рабочим временем, – несколько нерешительно заметила я.
      – В Германии ничего не случилось, – весело ответил Оливер. На плите готовилось что-то умопомрачительно вкусное. – Один пожар в каком-то ангаре, оборудованном системой пожаротушения. Ни пострадавших, ни погибших.
      – Как хорошо для тебя, – произнесла я и повела носом.
      Оливковое масло, томаты, баклажаны, цуккини, тушеное мясо – все эти запахи слились в единый соблазнительный аромат.
      – А как прошел твой день, Блуменкёльхен?
      – Не так плохо. – Если забыть про утренние казусы. Я бы с большим удовольствием вычеркнула эти воспоминания из головы. – Я должна передать тебе от Эвелин, что в четверг в обеденный перерыв ты должен быть свободен.
      – Для чего?
      – Для того… ты лучше меня знаешь для чего, – смущенно ответила я.
      – А, плодородный день, – догадался Оливер. – Не знаю, не знаю, но этот компьютер довольно часто выдает плодородные дни. Я думаю, это ошибка в программе.
      – Типично мужской подход, – заявила я и снова покраснела.
      Оливер уставился на меня, высоко подняв брови.
      – Блуменкёльхен, ты сегодня постоянно краснеешь. Что произошло? Утром в ванной ты выглядела совершенно сбитой с толку. Это произошло потому, что я был голый? Или потому, что увидел твои симпатичные трусики с цветочками?
      – Ни то ни другое, – язвительно ответила я. – Все это так естественно, как говорит моя подруга Элизабет. Все люди делают это.
      Оливер казался скорее заинтересованным, нежели растерянным. Тем не менее он спросил:
      – Все люди делают что?
      – Линг-линг, – произнесла я со всей агрессивностью, на которую была способна.
      В этот момент и уши у меня стали пунцовыми. Брови Оливера взметнулись выше лба.
      – А, это синоним для?..
      Моей агрессии хватило только до этого момента.
      – Для справления нужды, – произнесла я, сползая на пол. – Мне очень жаль, но я воспитана несколько иначе. В нашем доме не было туалета, но, даже выходя на двор, никто не сообщал другим, куда и зачем идет, и уж тем более речи никогда не шло, чтобы кто-то мог увидеть другого, занимающегося этим.
      Оливер рассмеялся:
      – Послушай, Блуменкёльхен, если два человека живут в одной квартире, то избежать этого все равно не удастся. Рано или поздно это должно будет случиться. Но если ты так щепетильна в этом вопросе, то мы можем ввести правило, что каждый, заходя в ванную комнату, станет запирать дверь. А теперь не думай больше о своем «линг-линг», – в этот момент он то ли хихикнул, то ли закашлялся, – а лучше садись к столу. Сегодня у нас великолепное тушеное мясо с баклажанами в томатном соусе.
      В то время когда Эвелин с усердием начала заниматься переустройством нашей гостевой комнаты, я проделывала то же самое с ее лоджией. И, даже не спросив на то у нее разрешения. В промежутке между двадцатью часами и временем, когда следует идти спать, остается еще очень много нерастраченного потенциала, это уж можете мне поверить. За это время, если человек захочет, можно перевернуть мир. Оливер помогал мне. Мы озаботились приобретением в одном из строительных супермаркетов реечек, дощечек и брусков, которые я выкрасила в теплый медовый цвет. Оливер вполне сносно умел обращаться с пилой и дрелью. В течение нескольких вечеров мы соорудили на северной стороне лоджии небольшую беседку, которой предстояло быть увитой плющом, подготовили специальные шнуры, чтобы растениям было вдоль чего виться, а я наполнила ящики и горшочки грунтом. Была также смонтирована двухметровая скамейка, которую можно было использовать как для сидения, так и для лежания. Эта беседка позвонила уютно располагаться там в теплые дни и была способна довольно неплохо защитить от ветра в холодную погоду. Я позаботилась о том, чтобы использовать для озеленения только быстрорастущие сорта, чтобы зеленый уголок образовался как можно скорее.
      Джунгли, которые должны были разрастись на лоджии Оливера и Эвелин, будут иметь более семнадцати различных оттенков зеленого цвета за счет окраса листьев и стеблей.
      Оливер был в восторге.
      – Это чудо, – высказал он свое мнение. – Теперь лоджия кажется даже больше, чем прежде.
      Я, конечно, немедленно зарделась от гордости за свои способности. Да, эта работа мне в самом деле здорово удалась. Теперь недоставало лишь подходящего освещения, способного превратить весь комплекс в по-настоящему райский уголок. В одном из каталогов, что мы выписывали для своего хозяйства, я присмотрела подходящие фонари, которые были вполне доступны по цене. Но надо было заказать не меньше тридцати штук, чтобы получить товар по закупочной цене. Впрочем, это было не страшно. Оставшиеся неиспользованными фонари я могла продать позже в магазине. В том же каталоге удалось отыскать подходящие по цвету и размеру матрасики для сидения, чтобы постелить их на нашу скамейку. К сожалению, таких матрасиков требовалось лишь три, а заказать следовало как минимум десять. С другой стороны, эти предметы были востребованы в любое время, даже просто как рождественские подарки. Немного посомневавшись, я решила заказать все. И когда через несколько дней заказ был доставлен, лоджия приобрела просто шикарный вид.
      – Очень скоро зелень так закроет беседку, что разглядеть что-либо за ней станет совершенно невозможно, – предостерегала я Оливера. – Так плотно, что даже дождь и град не смогут пробить этот покров.
      – Это фантастика, – сказал Оливер, с удовольствием опускаясь на постеленный матрасик. – Теперь здесь можно проводить время в полном уединении и дышать чем-то иным, а не выхлопными газами.
      – То, что мы сделали, можно будет с успехом использовать в твоем шоу, – сказала я. – Открытая лоджия в пентхаусе: до и после!
      – Я сделаю фотографии и покажу их своему директору. Концепция в целом уже готова. Отнесись к этому серьезно, я дам тебе ее почитать.
      Я посмотрела на часы и подпрыгнула:
      – Время новостей! Я вся в нетерпении: хочу узнать, у кого из пожарных ты сегодня брал интервью.
      Сейчас, на третьей неделе своего пребывания в этой квартире, я мало-помалу начала привыкать к жизни вне своего дома и к тому, что могу видеть мужа лишь на работе. Я уже больше не плакала каждый день, покидая свои оранжереи, и не рисовала в воображении картины, как Эвелин гуляет в неглиже по нашим развалинам.
      Но это не всегда помогало.
      Штефан изменился, это бы заметил даже слепой. Но, живя под одной крышей с такой особой, как Эвелин, человек не мог не измениться. Штефан стал уделять еще больше внимания своей внешности. Прическа сделалась более стильной (он поменял парикмахера), он начал использовать другую туалетную воду, а степень его загара вызывала подозрения, что он ходит в солярий.
      – Да, что же в этом такого, – сказал он мне довольно равнодушным тоном. – У меня же нет времени целый день лежать на солнце. Да и с точки зрения здоровья солярий более приемлемая альтернатива.
      – Приемлемая? – скептически переспросила я.
      – Ну да. Тебе бы это тоже подошло, Молли-Олли.
      Конечно! Кожа Эвелин была с ног до головы покрыта таким восхитительным ровным загаром. До сих пор я предполагала, что это своего рода генетически обусловленный цвет кожи. Но оказывается, все было намного проще.
      Однако я сомневалась, что даже солярий способен сделать мою кожу такой ровной и золотистой. Она (кожа) была у меня совершенно иной структуры. Иметь такой загар, как у Эвелин, либо было дано человеку от рождения, либо не дано вовсе.
      Очень болезненно было видеть, что и Эвелин здорово изменилась. Я никогда прежде не видела на ее лице такой живой улыбки, она производила впечатление счастливой и довольной жизнью. Это было очень похоже на действие того самого гормона, который вырабатывается у человека в больших количествах, когда он влюбляется. И если регулярно случается хороший секс.
      Я сгорала от ревности.
      Элизабет, которую я каждый день нервировала темой «Штефан и Эвелин», довольно резко спросила меня во время одной из наших пробежек:
      – А что ты будешь делать, если у Штефана действительно начнется что-то с Эвелин?
      Если уже не началось…
      – Я впаду в страшную депрессию, – ответила я. – Я ужеочень расстроена.
      – Да, да, – сказала Элизабет. – Но что именно ты станешь с ним делать?
      – Как это – что делать? – переспросила я.
      – Нуда, например: изобьешь его, кастрируешь, сошлешь в пустыню… или просто застрелишь?
      – Я не стану делать ничего подобного, – возмущенно сказала я. (Самое большее – сделаю что-нибудь с Эвелин.)
      – Значит, ты расстанешься с ним совершенно мирно и вежливо? – спросила Элизабет.
      – Нет! – воскликнула я. – Я вообще не собираюсь с ним расставаться. Это было бы возможно только в том случае, если он захочет уйти от меня. Но ты знаешь, в это я не верю. Потому что Оливер и Эвелин собираются заводить ребенка, и вообще… Я думаю, эта афера, если они вообще ее затеяли, уже в прошлом.
      – Вот видишь, я так и думала, – сказала Элизабет. – Парень может делать все, что хочет, а ты все равно его простишь.
      – Ну да, – вырвалось у меня. – Я прощу его. Посуди сама, десять лет брака – довольно долгое время, а тут ему под ноги попадает такой экземпляр, как Эвелин, готовая сама прыгнуть ему в постель. Да ему надо быть святым, чтобы устоять перед таким соблазном.
      – Да, ясно, святым, – сказала Элизабет. – Если бы я была одержима так же, как ты, то была бы сейчас замужем за Алексом и простила бы ему уже седьмую или восьмую практикантку. Потому что перед практиканткой может устоять только святой.
      – Это нечто другое, – сказала я.
      – У других людей все по-другому, – нетерпеливо сказала Элизабет.
      – Кроме того, еще не доказано, что у них что-то было на самом деле, – с упреком произнесла я, словно не Элизабет, а весь мир уже говорил об этой связи.
      – Точно, – ответила Элизабет. – Ты снова накручиваешь себя и рисуешь в своих мыслях бог знает что.
      Я покачала головой:
      – Нет-нет. Тебе стоит только посмотреть на них обоих: Эвелин – с ее улыбкой и блестящей, холеной кожей, и Штефан – с его новым парфюмом и таким большим количеством геля на волосах…
      Элизабет застонала.
      – Только не начинай все сначала, Оливия, пожалуйста! Я по горло сыта твоими стенаниями по поводу коварства Эвелин и святости Штефана. Если ты предполагаешь простить его, то сделай это прямо сейчас. Тем самым ты сэкономишь и себе, и мне, и всем окружающим массу нервов.
      Я удивленно уставилась на нее. Вот это было решение! С какой стати мне и дальше терзать себя, воображая, как Штефан и Эвелин устраивают свои отношения? Можно же просто предположить, что все это рано или поздно произойдет, и заранее простить его. Это было бы верхом человеческого великодушия.
      Вот только Штефан не очень стремился оценить мое великодушие. Он еще больше дистанцировался от меня. А что касается Эвелин – она едва ли стала мне милее, но по отношению к ней говорить о великодушии с моей стороны вовсе не хотелось. Ведь она своим поступком не только крала у меня (предположительно) мужа, но и обманывала моего лучшего друга, любимого, доброго старину Блуменколя! Такое не прощается.
      Эвелин больше не подходила ко мне со своей идеей по поводу собственной клумбы. Я великодушно выделила ей одну в оранжерее номер пять и уведомила ее об этом. На следующий день я увидела эту клумбу, великолепно обработанную, удобренную и подготовленную к посадке. При этом маникюр на пальцах Эвелин был столь свеж и безупречен, что не следовало даже сомневаться – эти руки не касались земли. Было ясно, что всю работу за Эвелин выполнил бедняга Кабульке.
      – Теперь я жду цветы, – удовлетворенно произнесла она.
      Скорее всего она выискала что-то в Интернете. Оставалось надеяться, что ничего экзотического она не заказала, иначе разочарованию ее не было бы предела, если бы получилось совсем не то, что она себе представляла. Типичная ошибка начинающего.
      Май закончился, и мы мало-помалу свыклись с рутиной нашей новой жизни. Мы даже привыкли к постоянному присмотру за нами со стороны доктора Бернера, директора банка в отставке Шерера и ушастого Хуберта, возникавших всегда с приближением стрелки часов к восьми. Я вот только никак не могла понять, хотят ли они уличить нас в несоблюдении условий пари или, наоборот, стараются предотвратить это с нашей стороны. Штефан рассказал даже, что он видел одного из дедков, стоящего во дворе нашего дома в полночный час и курящего трубку. Штефан имел неосторожность выглянуть в окно ванной комнаты.
      – Во всем этом есть кое-что хорошее, – сказал Ште-фан. – Пока дедушки несут свою нелегкую вахту, ни один воришка не решится забраться в наш дом.
      Воскресные завтраки по-прежнему проходили в зимнем саду на вилле Фрица, с той разницей, что Штефан приезжал с Эвелин, а я с Оливером. Штефан и Эвелин прибывали, как правило, на «Z4», а мы с Оливером тарахтели на «ситроене». Эвелин вообще полагала, что в рабочее время «Z4» обязательно должен стоять рядом с нашим хозяйством, тем самым как бы повышая статус его владельцев. Да и Штефан все чаще отправлялся теперь в свои поездки по делам в кабриолете. Я не могла не признать, что сидеть за рулем этой машины очень ему подходило. В остальном же все было как прежде.
      Гертнеры – семейство ломает привычный уклад. Включайте телевизор и удивляйтесь, почему до сих пор еще никто не покончил с собой.
      Впрочем, это как раз оказалось делом времени: Эберхард продолжал доставать нас вопросами а-ля «Кто хочет стать миллионером?», а также своими глубокомысленными замечаниями по поводу и без, а степень моей агрессивности возрастала день ото дня. И моей непреходящей мечтой стал тот день, когда я однажды, не сдерживая себя, смогу двинуть кулаком по его жирному пузу…
      Катинка даже не подозревала, как близка она была к возможности в одночасье оказаться вдовой. Каждое воскресенье она меняла наряды в пастельных тонах, и они вместе с Фрицем увлеченно обсуждали, какую мебель ему следует взять с собой при переезде в их с Эберхардом квартиру. Фриц не находил в происходящем ничего сентиментального, Катинка же, напротив, каждое воскресенье продолжала лить крокодиловы слезы по поводу и без. Должно быть, это было следствием гормонального состояния во время беременности. Отвратительно в любом случае. Мне казалось, что теперь я понимаю, почему не хочу иметь детей.
      – По возможности вы разберете и подвал, – сказал Фриц, и мы всей компанией вынуждены были спуститься в подземелье его виллы, чтобы оценить, какие несметные «сокровища» там хранились.
      Подвал был достаточно велик. И завален барахлом, относительно ценности которого всем сразу стало ясно, где на самом деле место этим вещам.
      – Можете взять себе все, что вам нужно, – заявил Фриц.
      Это был невообразимо широкий жест (о деле на миллион евро здесь, конечно, речи не идет). Проблема заключалась в том, что нам не было нужно ничего из представленного в этом подвале. Ни давно перегоревших электрических лампочек образца семидесятых годов, ни полуразвалившегося набора мягкой мебели, ни сломанных стульев, ничего.
      – Неблагодарный вы народ, – констатировал Фриц. – Что ж, придется отвезти это все на блошиный рынок. Эти вещи имели очень большую ценность в свое время. На многие из них у меня даже сохранились чеки.
      У нас из груди вырвался дружный стон.
      – Но никто больше не нуждается в этих вещах, – сказал Оливер.
      – Среди нас нет фанатов семидесятых годов, – добавил Штефан.
      – Лично меня заинтересовало вот это кресло, – неожиданно возразил Эберхард и плюхнулся в затертое кресло всей своей тушей.
      – Тебе действительно следовало бы направиться на блошиный рынок, – ехидно промолвила Эвелин.
      А Эберхард столь же ехидно ответил:
      – Если это принесет какой-то доход, почему бы и нет!
      Это, впрочем, все сочли совершенно нереальным. Было абсолютно исключено, чтобы блошиный рынок дал какой-то доход. Кроме того, все мы минимум через полгода видели себя миллионерами и потому могли быть великодушными.
      – Кто не умеет считать мелочь, тот никогда не заработает крупных денег, – серьезно ответил Эберхард.
      – Ты, как всегда, прав, милый мальчик, – вступил в разговор Фриц. – С этим принципом человек обязательно добьется в жизни цели!
      – Изумительно! – сказала Эвелин. – При таком раскладе мы сможем кое-что извлечь из руин Штефана и Оливии. Там совершенно нетерпимая с точки зрения фэншуй обстановка из-за захламленности помещений старыми вещами. Вот, например, для дивана в гостевой комнате больше нет никакого применения.
      Ах нет?
      – Где же ты тогда спишь? – холодея, спросила я. Не в ванной же комнате!
      – На старой железной кровати, которая стояла у вас под лестницей, – ответила Эвелин.
      Старую железную кровать много лет назад я нашла в куче хлама, доставшейся нам вместе с домом. Это была великолепная вещица для всякого рода забав с кандалами и наручниками. А я, надо сказать, была (в мечтах, правда) поклонницей таких игр. Конечно, не в жизни. И кровать я сохранила только для того, чтобы использовать элементы ее конструкции для садоводства.
      А теперь Эвелин лишила меня такой возможности.
      – Но у нее же нет второй спинки, – сказала я.
      – В ней нет необходимости, – ответила Эвелин. – Господин Кабульке реконструировал раму для матраца, так что теперь даже не нужна и спинка в изголовье.
      – Матрац? – спросила я.
      – Матрац нашелся на распродаже за семьдесят девять евро. А конструкцию рамы я нашла в Интернете. Великолепно, легко и практически даром. Штефан сказал, что не против инвестировать деньги в такое переустройство.
      – Ах, это он сказал? – буркнула я и сердито посмотрела на Штефана.
      Если он и дальше будет так потакать Эвелин, то наш миллион закончится еще до того, как мы его получим. Это переустройство не стоило и кончика мизинца. Да еще и было таким дорогим. Похоже, они покупали этот матрац вместе. От ревности я начала скрипеть зубами.
      Но Штефан, казалось, не заметил моего взгляда. Похоже, в мыслях он был очень далеко.
      – В конце концов, следовать правилам фэншуй очень важно. И согласно этим правилам дом следует изредка обновлять. Иначе скапливается много негативной энергии, – сказала Эвелин.
      – Ты в самом деле веришь в фэншуй? – недоверчиво спросила Катинка.
      Эвелин смахнула с лица прядь волос.
      – Конечно, нет, – ответила она. – Но хлам из дома необходимо убирать.
      – Но может быть, среди этого хлама есть что-то, что можно использовать? – произнесла я, глядя при этом на Штефана.
      В конце концов, это был наш хлам.
      – Нет, – уверенно возразила Эвелин. – Я перебрала все и предусмотрительно упаковала то, что еще может пригодиться. Остальное – прочь.
      Я все еще смотрела на Штефана и ждала, что он в конце концов вмешается. Но он лишь посмотрел на часы испросил:
      – Может быть, мы на сегодня здесь закончим? Пойдем, Эвелин, нам пора домой.
      У меня сжалось сердце. Ведь это все еще был наш дом.Эвелин пожала плечами:
      – Что касается меня, то я – за.
      – Что касается меня, то очень жаль, – хихикнул Эберхард.
      Мне тоже было очень жаль. Я сломала голову, придумывая, как предотвратить аферу между Штефаном и Эвелин. Похоже, это была не самая лучшая идея, как полагала Элизабет. И определенно это было не самое лучшее для моего персонального фэншуй.
      Через несколько дней я внезапно обнаружила Эвелин стоящей на коленях на ее собственной клумбе. Перед ней лежало несколько картонных коробок.
      Я определила, что в них были упакованы лампы дневного света.
      – Что это, черт побери?.. – спросила я.
      – Не беспокойся. Я оплатила это из своих денег, – ответила Эвелин. – И ты ведь сказала, что в этой оранжерее я могу использовать столько места для своей опытной грядки, сколько захочу.
      – Да, но, Эвелин, – я говорила с ней как с глупым, упрямым ребенком, – лампы дневного света тебе не понадобятся. Это деньги, выброшенные на ветер. Растения в оранжереях и без того имеют прекрасные условия для роста.
      – Но для моих растений необходимо очень много света, – парировала Эвелин.
      Я назидательно усмехнулась: – И что же это за растения?
      – Cannabis, – ответила Эвелин и показала мне упаковку с семенами.
      – Cannabis? – оторопев, повторила я. – Ты имеешь в виду – конопля?
      – Именно, – сказала Эвелин. – Я заказала себе семена и рассаду. Хорошенькая, правда?
      В одной из коробок находилась молоденькая травка в горшочках из газетной бумага. Я покачала головой.
      – Да, твое честолюбие достойно уважения, но почему ты решила начать именно с этого? Ты хочешь заняться изготовлением пуловеров? С таким же успехом для этой цели ты могла бы выписать себе из Китая тутовое дерево!
      – Оливия! Это cannabis! Я не собираюсь ткать из этого нитки – я хочу курить травку!
      – Эвелин! Но ты не посмеешь выращивать здесь наркотический дурман. Это незаконно! И вообще, как ты получила материал для посадки?
      – Я выписала его через Интернет, – ответила Эвелин, делая характерный жест руками. – Ты сказала, что там можно найти все, что угодно, и оказалась права. Поэтому закрой, пожалуйста, рот. Торговать семенами еще никто не запрещал.
      – Но… – начала я. Я не знала наверняка, что собиралась сказать, однако начать непременно следовало со слова «но».
      – Торговать рассадой – это уже криминал, – перебила меня Эвелин. – Но не меньший криминал распространять готовый продукт. Килограммами.
      – Послушай, Эвелин, ты сама себя посадишь за решетку! – закричала я.
      Эвелин вздохнула.
      – Я не собираюсь садиться за решетку. Я лишь стану проводить новые исследования. И по возможности зарабатывать деньги.
      – Ты и так скоро получишь миллион! – снова закричала я.
      – Миллион, который в первую очередь пойдет на оплату наших долгов, – ответила Эвелин. – После чего останется совсем не так много, и если я действительно хочу родить ребенка, мне нужно очень много денег. Ты знаешь, сколько стоит хорошая няня? Я должна зарабатывать деньги. Так или иначе!
      – Путем нелегального выращивания сырья для производства наркотиков? – возмущенно воскликнула я.
      – Боже сохрани, – ответила Эвелин. – Максимум для того, чтобы делать тесты на ТНС. Или это называется HCG? Я все время путаю. Но можно получить все, что нужно, через Интернет. Там можно заказать целую лабораторию с оборудованием.
      – Эвелин! За это ты можешь отправиться в тюрьму. И я вместе с тобой!
      Эвелин согласно кивнула.
      – Так не распространяйся об этом дальше. Кстати, ты уже заходила в дом? Господин Какабульке действительно очень прилежный. Гостевая комната уже готова. Выглядит потрясающе. Пойдем, я тебе покажу.
      Это, совершенно очевидно, был отвлекающий маневр. Но я с готовностью засеменила за ней следом. Мне пришла в голову утешительная мысль: Эвелин была полным профаном, и она загубит свои посадки. Чего стоило то, что ей удалось в рекордное время извести все свои комнатные растения. Она наверняка не сможет вырастить бедные росточки конопли здесь. И дело уладится само собой.
      В доме меня встретил нестерпимый и до сих пор незнакомый запах.
      – Проходи сюда. – Эвелин подтолкнула меня к гостевой комнате, словно я вошла в свой собственный дом в первый раз.
      Но когда она открыла дверь, я сначала в самом деле подумала, что оказалась в чужом доме. От старой гостевой комнаты не осталось и следа. Я открыла от удивления рот. Старинную железную кровать тоже было не узнать. Кто-то, словно по мановению волшебной палочки, освободил помещение от нагромождения всего старого и ненужного и окрасил его в кремовый цвет. Даже приснопамятный плюшевый заяц смотрелся здесь теперь словно неотъемлемый и очень кстати подобранный аксессуар.
      – Правда, старина Какабульке сделал все великолепно? – спросила Эвелин.
      – Да, ничего не скажешь! – все еще не могла прийти в себя я. – Что, оказывается, можно сделать всего из двенадцати квадратных метров полезной площади! А куда же исчезла батарея отопления?
      – Под облицовкой, – ответила Эвелин.
      Лишь в этот момент я осознала, что все стены и откосы окна отделаны деревом. Господин Кабульке постарался создать из обычного материала подлинный шедевр. Батареи теперь вообще были не видны, под подоконником появился очень симпатичный столик, на который Эвелин уже успела водрузить высокую узкую вазу. И элегантный подсвечник, в котором я успела заметить белую свечу, почему-то уже наполовину обгоревшую. И как я ни боролась со своими мыслями, но в тот же момент представила себе Эвелин и Штефана, как они при свете этой белой свечи лежат на реконструированной кровати и покрывают друг друга поцелуями. Брэд Питт и Дженнифер Энистон, постельная сцена.
      У меня сразу разболелась голова.
      – Очень хорошо, – пробормотала я.
      – А что скажешь насчет зеркала? – спросила Эвелин.
      Зеркало красовалось в изголовье кровати. Огромный кусок стекла в широкой белой раме.
      – И сколько? – только и смогла спросить я.
      – Ноль центов! – засмеялась Эвелин. – Неужели ты совсем не узнаешь его? Это та самая ужасная закопченная вещь, которая висела у входа в подвал. Конечно, я могла бы отправить его на блошиный рынок Эберхарда, но это было бы верхом расточительства. Кроме того, мне пришла в голову идея обрамить его новой рамкой. А господин Кабульке придумал, как реализовать эту идею. Он подсмотрел это в одном из журналов. Этот господин, оказывается, большой фанат разделов для домашних мастеров в разного рода изданиях. Он собирает их начиная с 1970 года. Ну скажи, правда потрясающе?
      – Сказать нечего! – В этот момент я видела в зеркале Эвелин и Штефана, как они лежат на кровати (два бронзовых от загара тела на белом)…
      Я открыла дверь и вышла в прихожую. В старом, затхлом и обшарпанном помещении мне стало намного легче.
      – Таким образом, ты видишь, что сделать ремонт можно, совершенно не вкладывая в это средств, – сказала Эвелин. – А удовольствия море.
      – Да, все это верно, – ответила я.
      Я злилась на саму себя, что Эвелин за столь короткое время смогла так распорядиться с тем, что долгие годы было для меня лишь хламом. Я считала себя творцом, который способен обращаться с пилой и дрелью, лопатой и граблями, как никто другой! Я, а не Эвелин. Эвелин была той, которая, бесспорно, выглядела лучше и зарабатывала намного больше! Но то, что она стала той, которая смогла сделать из старой железной кровати и помутневшего зеркала подлинно современные вещи, было попросту несправедливо. Что-то в этом мире оказалось не так.
      – Да, но не вздумай теперь прийти к мысли приложить свои старания к моей квартире, слышишь! – Эвелин строго смотрела на меня. – В моем пентхаусе ты не посмеешь ничего изменить, даже переложить подушку на другое место. Я надеюсь, здесь мы с тобой понимаем друг друга!
      – Ну, тааакой уж идеальной я твою квартиру не считаю, – еще более свирепея, произнесла я? – И о какой подушке ты вообще ведешь речь? Я нахожу, что там спокойно можно кое-что сделать более уютным…
      – То, что это не твой стиль, не означает, что то, как устроена моя квартира, – не идеальный вариант. Это минимализм, отсутствие уюта в привычном понимании этого слова, но найти покой и набраться сил там возможно. Просто там все просчитано до детали. Итак, руки прочь от моей концепции жилища!
      – Хорошо-хорошо, – ответила я.
      Но в этот момент вспомнила, что я уже очень хорошо поработала руками в ее квартире. И от минималистского стиля на лоджии Эвелин не осталось и следа, ха-ха-ха. Неужели Оливер до сих пор ничего ей не рассказал? Похоже, нет. Но там я проявила себя творцом.
      В этот же миг я нахально засмеялась.
      – Впрочем, что касается меня, я не стану возражать, если ты что-нибудь сделаешь на лоджии, – произнесла в этот момент Эвелин. – Как-нибудь озеленишь ее – это придало бы интерьеру кое-какой колорит.
      – Ты имеешь в виду бонсаи и цветочные ящики? – Я продолжала хихикать.
      – Я лишь сказала, чтобы ты ориентировалась на мои вкусы.
      – А как насчет вкусов Оливера?
      Эвелин задумчиво усмехнулась.
      – Сокровище мое, он, по-моему, вообще лишен какого-либо вкуса.
      – А по-моему, у него вкуса в избытке, – вырвалось у меня. – Если кто-то не разделяет твоих вкусов, это не значит, что он не имеет собственного.
      – Я не обобщаю, – примирительно сказала Эвелин. – Для тебя мне кажется подходящим шведский стиль загородного дома, несмотря на то, что это далеко не мой стиль. На кухне я подумываю о частичке Англии.
      – На кухне?.. – затравленно прервала я ее.
      – …настоящая катастрофа, – словно продолжила мою фразу Эвелин. – Ужасный потемневший дуб и дурацкая зеленая готовочная поверхность – это, конечно, приемлемо, если для приготовления пищи ты используешь лишь микроволновку. Если питаться только так, то, естественно, будут появляться прыщи.
      – Ты всегда обращаешь внимание на мои прыщи, но я до сих пор не увидела ни одного у тебя, – сказала я. – Да, кухня и в самом деле в ужасном состоянии.
      Слово «кухня» было применимо для любого помещения в нашем доме. За исключением, конечно, гостевой комнаты. Теперь там было нечто в шведском стиле.
      – Этот дуб остался еще от предыдущего владельца дома. Мы только поменяли плиту. Да и она не новая. Но…
      – Да-да, я знаю, – прервала меня Эвелин на полуслове. – Новая кухня будет стоить очень дорого. Поэтому я вижу решение этой проблемы несколько в ином аспекте: внутреннее состояние помещения еще более-менее сносное, поэтому не следует ничего сносить и обдирать. Но если смонтировать новую столешницу, то все будет выглядеть куда лучше. Затем заменить бордюры и плинтусы, выбросить старые стулья, и все – кухня как новая.
      – Гм, – только и нашлась сказать я.
      Эта дама меня доведет, честное слово. Сначала она прибирает к рукам моего мужа, а затем и мою кухню! И еще собирается выращивать на моих плантациях наркотики.
      – Конечно, можно было бы заменить несколько плиток на зеркальные, но я нахожу много привлекательнее отделку белым деревом.
      – Гм, – снова произнесла я, что Эвелин расценила как возглас согласия. – Вот только в окружении белого цвета нельзя делать ничего фальшивого и жить надо честно.
      – Да, здесь мы едины во мнении! – Она улыбнулась с таким энтузиазмом, которого я еще никогда не видела на ее лице. – В строительном супермаркете есть потрясающие столешницы из массива бука по совершенно бросовой цене, – продолжала Эвелин. – Я уже поговорила со Штефаном на эту тему, и он считает, что немного краски и колеровки и несколько лишних центов – и столешница будет просто изумительная.
      – Несколько центов, – хмыкнула я. – Скорее, несколько сотен евро!
      – Скажем так, три сотни, «под ключ», – заявила Эвелин. – Но это суперцена за практически новую кухню в стиле загородного дома! Новый пиджак Штефана стоит почти половину.
      – Что? – закричала я.
      – Армани, – пожала плечами Эвелин. – Но сидит на нем превосходно.
      – Это ты ему подобрала? – ревниво спросила я.
      – Нет, – ответила Эвелин. – Я совершенно не интересуюсь мужской модой. Так, вернемся к нашей кухне. Какабульке уже выразил готовность приложить и там свои руки.
      – Его фамилия Кабульке, сколько можно тебе об этом говорить!
      Эвелин совсем не выглядела смущенной.
      – Послушай, я еще раз переспросила его, и он отчетливо произнес, что его фамилия Какабульке. Честно!
      Я вытаращила глаза.
      – Бедный старик заикается, почему ты никак не можешь это уяснить?

      К моему большому разочарованию, конопля, посеянная Эвелин, росла великолепно. Через пару недель семена дали прекрасные всходы, а купленная рассада прибавила по нескольку новых листочков.
      Вопреки ожиданиям жизнестойкость растений тронула меня. И я не могла представить себе, что смогу так просто вырвать это все из земли и бросить в компостную яму.
      – Здесь никому не дозволено ломать человеческие судьбы, – объявила я Эвелин. – Иначе все мы окажемся за решеткой, даже быстрее, чем успеем об этом подумать. Если господин Кабульке увидит эту рассаду…
      – Ты можешь сказать, что это помидоры, – предложила Эвелин.
      – Помидоры! Господин Кабульке, может быть, немного глуховат, но в помидорах он кое-что понимает. Кроме того, эти стебельки растут здесь так плотно, что окажется достаточно одного вдоха, чтобы почувствовать, что это такое!
      – Господин Какабульке – не предатель, – возразила Эвелин. – Я скорее стану опасаться Штефана.
      – Штефана? А что, он не знает, чем ты здесь занимаешься?
      – Ты с ума сошла? – спросила Эвелин. – Эти Гертнеры по сути своей консервативны дальше некуда. И к тому же набожны. Истинные католики. Они зарыдают от возмущения, если увидят то, что здесь растет.
      – Ох! – только и смогла произнести я.
      Да, наверное, Эвелин была права. Большинству людей незачем было знать, чем она здесь занимается. И мне тоже не следовало лезть в это дело. Это было незаконно. И аморально.
      – Относительно Штефана тебе не следует беспокоиться, – неожиданно произнесла я. – Емумы без опаски можем сказать, что здесь посажены помидоры – он за сотню лет не разберется, чем конопля отличается от томатов. Только что дальше? Будем скручивать косячки из листиков?
      – Нет-нет-нет, – запротестовала Эвелин. – Используются соцветия. И в первую очередь мне необходимо правильно выделить наиболее крепкие материнские цветки. Мужские должны быть беспощадно отсортированы. Вот видишь? Вот так и здесь с ними, с мужчинами. От них никакого толку. Они бесплодны. Цветут еще куда ни шло, но совершенно бесполезны. – Эвелин принялась выдергивать с грядки мужские стебли.
      – Несчастные, – сказала я.
      – Совершенно бесполезные ленивцы, – возразила Эвелин. – Но я могу их распознать. А затем – прочь! – Она снова склонилась над грядкой. – Вот ты здесь – девочка, не правда ли? Скоро зацветешь и сторицей вернешь мамочке ее труды. Смотри, они уже начинают формировать бутончики. Как быстро идет дело!
      – А разве у них не нужно пикировать боковые побеги, как у томатов?
      – Пикировать? А что это значит?
      – Смотри, – сказала я и взяла в руку один из побегов. – Берется вот здесь…
      Эвелин ударила меня по руке.
      – Убери руки! – закричала она. – Здесь мояклумба. О цветочках я сама буду заботиться! Я не знаю, что значит – пикировать, но немедленно проконсультируюсь в Интернете, следует ли делать нечто подобное с моими цветочками!
      – Мне кажется, то, что растет на этой клумбе, нельзя называть цветочками, – позволила я себе сделать замечание.
      – Называй это, как тебе нравится, только оставь их в покое, – сказала Эвелин. – Сейчас я должна уйти, у меня встреча с Оливером. Завтра у меня овуляция.
      – Что, снова? – с известной долей злорадства спросила я.
      Оливер был прав. Похоже, программа расчета благоприятных дней на компьютере Эвелин дала сбой.
      Я расстроенно смотрела вслед Эвелин, когда она усаживалась в свой «Z4» и выезжала на нем со двора, словно звезда шоу-бизнеса. Это было так несправедливо. Эта женщина запросто получала все: каждую неделю у нее случалась овуляция и секс со своим и моиммужем!
      – Но ты же не можешь утверждать это наверняка, – сказала Элизабет, когда я вновь заговорила об этом (что случалось теперь каждый раз, когда мы с ней виделись).
      Но я почему-то была в этом уверена.
      – Предположим, ты на часок оставишь Каспара с блоком жевательной резинки наедине. И ты думаешь, он не залезет и не перепробует ее всю? – спросила я Элизабет.
      – Конечно, перепробует.
      – Вот видишь, – сказала я. – Точно также со Штефаном и Эвелин.
      – Но Каспару только четыре года, – принялась успокаивать меня Элизабет. – А Штефану тридцать семь. Тебе не кажется, что он несколько более разумное существо, чем четырехлетний ребенок?
      – В отношении жвачки – пожалуй, – ответила я. – Но не следует забывать, что Эвелин – не жвачка.
      – Тем не менее оснований подозревать их у тебя нет, – заявила Элизабет. – Кроме того, ты же его все равно простила заранее.
      – Да, я его простила заранее, – сквозь зубы произнесла я. – Я только не собираюсь прощать ни одну из этих дамочек, которые, едва заметив, что на них обратили внимание, начинают думать, что им все дозволено, даже в отношении чужих мужей.
      – Нет, – сухо ответила Элизабет. – Ты все это забудешь.
      Я не буду теперь стараться установить, когда овуляция произойдет у меня. Зачем думать об этом? Штефан стал по отношению ко мне совершенно безразличен. Он представлял собой этакую смесь равнодушия, нетерпимости и плохого понимания моего состояния, которая является типичной для мужчин, изменяющих свои женам. Мысли о том, что Эвелин забрала себе все его внимание и шарм, бесили меня. Почему все в этом мире так несправедливо? У Эвелин было все: представительный муж и внешность голливудской звезды. Кроме того, она нашла себе противозаконное занятие: выращивание наркотиков. Да еще где! В нашей со Штефаном оранжерее. (К тому же она привлекла на свою сторону господина Кабульке. Он словно стал ее личным слугой. Держу пари, госпожа Кабульке в это время страдала от очередной овуляции.)
      Почему, помимо этого, Эвелин нацелилась и на моего мужа?
      Я глубоко вздохнула. Работа – вот единственное, что мне оставалось.
      – Ты выглядишь отвратительно, – сказала Петра, когда я вошла в магазин с несколькими декоративными подсолнухами.
      – Да ты, на мой взгляд, тоже, – не задумываясь над тем, что говорю, ответила я и принялась устраивать подсолнухи в специальные вазы.
      Эти цветы не пользовались особым спросом, но я на всякий случай высадила в одной оранжерее сотню штук. Оформив каждый подсолнух в приемлемый для продажи вид, я сказал Петре, чтобы она продавала их, если будут спрашивать, по три пятьдесят за штуку.
      – Это что, замена бегониям? – спросила Петра. – Сейчас все больше людей приходит совсем за другими растениями. Твои самшиты ушли все.
      – Что? – Я остолбенела.
      Несколько дней назад я принесла из второй оранжереи в магазин два самшита, чтобы украсить витрину и вход в магазин. Чтобы отбить у покупателей всякое желание их приобрести, велела поставить рядом ценники с совершенно запредельной суммой. Но похоже, это не помогло: ни единого самшита не осталось. Это были мои любимые! Все ушли! Я была готова разразиться рыданиями.
      – Я совершенно не понимаю людей, – сказала Петра. – Тратить такие огромные деньги. Они ведь ужасно скучные, эти самшиты. Господин Гертнер тоже так считает.
      – Ну да, – угрюмо сказала я. – Зато в этом месяце мы будем более чем на несколько сотен евро в прибыли.
      Вот только свои деревья я больше никогда не увижу.
      Петра собрала сумочку и просунула голову в кабинет Штефана.
      – Господин Ге-е-ертнер, пока-а-а-це-е-елую!
      – Пока-а-а-це-е-елую, – в тон ей ответил Штефан.
      В последнее время он подозрительно много сидел за компьютером. Так много, что иногда не понимал, что и кому он говорил. Пока-а-а-це-е-елую!
      – Необходимы калькуляции, – произнес он, когда я спросила его, почему он совсем не уделяет времени практическим делам в нашем хозяйстве.
      В это время года работы у нас на территории было выше головы, да и удовольствия эта работа доставляла куда больше. Но коммерческим директором здесь был он, а не я, и когда требовалось сделать необходимые расчеты, приходилось соглашаться с его доводами.
      Петра собралась выходить из магазина.
      – Мне надо забрать младшего. Сегодня в кружке «Умелые руки» состоится какое-то особое занятие, и Тимо рассчитывает собрать там не меньше чем ракету для полета на Луну. Я полагаю, что на моих руках будет не меньше клея, чем у тебя земли под ногтями. Кошмар!
      – Чем только не приходится жертвовать ради собственных детей, – совершенно равнодушно произнесла я.
      – Я бы решила этот вопрос проще, – продолжала разглагольствовать Петра. – Купила бы конструктор. Но эти воспитательницы в садике такие гиены, не хотят, чтобы мы приносили туда что-то подобное.
      – В твоих глазах все женщины гиены, – сказала я. – Или бестолковые козы, или глупые коровы.
      – Да, за исключением тебя, – заметила она, уже почти скрывшись за дверью. – Тебя я называю только трубкозубкой. Ха-ха-ха!
      – Ха-ха-ха, – повторила я.
      Когда-нибудь я все-таки надену этой особе на голову цветочный горшок. И едва ли с особым сожалением.
      Я заперла дверь в магазин и направилась к Штефану в кабинет. Даже в обеденный перерыв он не хотел оставить свой компьютер.
      Я нежно погладила его по волосам.
      – Нет, – сказал он. – Ты испортишь мне прическу.
      – Но отчего же, – ответила я. – Это очень помогает от головной боли и снимает напряжение.
      – У меня нет ни напряжения, ни головной боли, – сказал Штефан. – Я работаю, разве ты не видишь?
      – Только цифры и факты, – вздохнула я. – Это не может постоянно доставлять удовольствие. Ты не хочешь услышать приятную новость? На этой неделе я заработала на продаже своих самшитов больше тысячи евро.
      – Да, – сказал Штефан. – Но ты годами вкладывала в них время и деньги, и заметь, куда больше, чем заработала за эту неделю.
      – Это доставляло мне удовольствие.
      – Скажи, Олли, ты в самом деле никак не можешь понять, что то, чем мы занимаемся, стоит того, чтобы этим заниматься, только тогда, когда это приносит несколько больше, чем вкладываешь? Это же простая арифметика, можешь ты наконец понять?
      Я слушала, продолжая машинально гладить его волосы. Они стали намного жестче от изобилия лака и геля.
      – Не говори так, словно я совершенно непроходимая дура, – сказала я. – Я между делом заметила, что мои растения и цветы приносят куда больший доход, чем твои бегонии. И это сильно тебя раздражает.
      – Меня раздражает только микроскопическая прибыль, – произнес Штефан.
      – Которая, впрочем, больше, чем от бегоний, – жестко парировала я.
      – Но все еще микроскопическая, – продолжал твердить Штефан. – У этого дела просто кет никакой перспективы.
      – Какое дело ты имеешь в виду?
      – Это «озеленительство», – презрительно произнес Штефан. – Все только суета. Мой отец прав, это для меня не заработок. Я дипломированный экономист. Эксперт по маркетингу! Я был очень неплох. Я был одним из лучших в своем выпуске. А теперь посмотри на меня: я завис в разваливающемся питомнике и занимаюсь перепродажей цветочков с прибылью четырнадцать с половиной центов.
      – Питомник не разваливается, – жестко сказала я. – Он станет процветать, если мы будем продолжать делать дело так же настойчиво.
      – Это убогое дело. Все мои друзья, даже куда более глупые, те, которых я всегда обгонял в учебе, имеют куда более прибыльный бизнес, чем я.
      Боже, что за новый тон! Я стала опасаться, что у бедного мальчика начался кризис среднего возраста. Довольно рано, впрочем, но все шло одно к одному. И еще., эта новая прическа и афера с Эвелин.
      На меня накатила волна жалости.
      – Ты переработал, – ласково сказала я. – Отвлечься – вот что тебе необходимо.
      Я посмотрела в сторону окна. Возле него с некоторых пор стоял наш старый диван из гостевой комнаты. Штефан не захотел отправить его на блошиный рынок или к Эберхарду. Он счел, что в кабинете диван еще неплохо послужит.
      Я не могла с ним не согласиться.
      Я обольстительно прилегла на диван.
      – Побудь немного со мной, Штефан? Только полчасика.
      Штефан нерешительно смотрел на меня. Я улыбнулась ему.
      Наконец он улыбнулся в ответ и опустился на диван рядом со мной.
      – Ну хорошо, маленькая Олли-Молли. Полчасика.
      Затаив дыхание, я расстегнула его рубашку и провела рукой по рельефной мускулатуре на груди.
      Штефан дернулся.
      – Осторожнее! – вскрикнул он.
      – Я же ничего не сделала.
      – Это больно!
      – Прости, – растерянно сказала я.
      Может быть, от долгого воздержания я слишком сильно царапнула его? Но в конце концов, я так долго его не обнимала.
      Осторожно, словно это было сырое яйцо, я прижалась к нему. Но Штефан отстранил меня.
      – У меня там синяк, – сказал он. – Неприятная штука. Пожалуйста, посмотри.
      Он распахнул рубашку и показал на маленькое, размером с булавочную головку, пятнышко на грудине. Мне показалось, что ничего опасного в этом нет.
      – Но он не такой большой, – сказала я. – Может быть, ты где-то поцарапался.
      – Не было такого, – вздохнул Штефан.
      – Может быть, ты просто забыл. – Я снова попыталась погладить его.
      Но Штефан продолжал смотреть только на этот синяк, и всякое романтическое настроение у меня прошло.
      – Сегодня после обеда, пожалуй, схожу к врачу. Это странно, меня где-то угораздило получить нечто подобное. Лучше я позвоню прямо сейчас и спрошу, не сможет ли он принять меня без записи. Это же, в конце концов, крайний случай.
      – Ну, понятно, – саркастически произнесла я и поднялась с дивана. – Я все равно, так или иначе, договорилась о пробежке.
      Это была правда. Далее учитывая то, что я не обещала Элизабет, что непременно приду. Конечно, секс был не менее важен для здоровья, чем бег трусцой. Но бегать в крайнем случае можно и в одиночку.
      – Наконец-то ты пришла, – сказала Элизабет, когда я примчалась к светофору, где мы договорились встретиться.
      – Застоялись, – произнесла я и с самого начала взяла такой темп, чтобы через ноги выбросить из себя обуревавшую меня злость. Штефан посчитал свой дурацкий синяк важнее меня. – Только честно, Элизабет, ты не находишь, что я стала еще толще?
      – Нет, – сказала Элизабет. – Ты выглядишь так же, как и прежде.
      – Это не смешно! – всхлипнула я.
      – Ах, Оливия, это была лишь шутка. Ты вообще не толстая. У тебя только грудь полная, но мужчинам это нравится.
      – Моя грудь – нет, – сказала я. – Больше не нравится. Я сойду с ума, Элизабет. Я уже больше месяца не имею ты-сама-знаешь-что.
      – Да-да, – выразительно произнесла Элизабет. – Под этим своим «ты-сама-знаешь-что» ты подразумеваешь то, чем я не занимаюсь уже более трех лет, да?
      – Что? Так долго? – Я остекленевшим взглядом посмотрела на нее. – Но как же ты выходишь из положения?
      – Я бегаю, – ответила Элизабет и засмеялась. – Брось, Оливия, это совсем не так ужасно. Или же Штефан так уж безумно хорош в постели?
      – Да, – ответила я с придыханием.
      – Лучше, чем все остальные, кто был у тебя до него?
      – У меня никого до него не было, – призналась я.
      Теперь глаза остекленели у Элизабет.
      – Штефан у тебя первый?
      – И. последний, – гордо добавила я. – Я не отношусь к числу этих «полиглотных дамочек».
      – Полигамных, ты хотела сказать. Полиглот – это что-то связанное со знанием иностранных языков.
      – Точно, – подтвердила я. – Лучше быть полиглотным, чем полигамным, это мое кредо.
      – Ого! – проговорила Элизабет. – Может быть, это еще одна из проблем твоего воспитания. Как в случае с «клинг-кланг».
      – Это не проблема, – с ударением произнесла я. – А то, о чем ты говоришь, называется «линг-линг».
      Все оставшееся время нашей пробежки Элизабет озабоченно на меня поглядывала. Но молчала, и для меня это было лучше. Я думала о Штефане и о его возможном возрастном кризисе. Что я могла сделать? Я должна убедить его в том, что наша работа отнюдь не такая бесперспективная. Я стану обращать его внимание на тех клиентов, что приходят все чаще и покупают все больше. Мы на правильном пути. Люди стали приезжать издалека, чтобы купить у нас качественный и даже раритетный товар. А если Оливеру удастся протолкнуть свое шоу и мы попадем на телевидение, то станем в конце концов популярнее, чем могли представить себе в самых смелых мечтах.
      Но когда я вернулась обратно в сад, Штефан уже был у врача. Я с головой погрузилась в работу. Я копала и пикировала, сортировала семена и между делом продала почти все подсолнухи, а еще несколько упаковок рассады балконных томатов, специально выведенных мной. Когда людям предлагают такие аппетитные вещи, они редко отказываются.
      – Ну, что сказал врач? – спросила я, когда Штефан вернулся.
      – Ах, врач, – повел рукой Штефан. Это означало, что врач снова назвал его ипохондриком и сказал, что синяк на груди совсем ничего не означает. – Мне следует поискать специалиста по внутренним болезням, если я хочу точно знать происхождение синяка. Подвезти еще бегоний?
      – Нет, – ответила я. – Поддон пока полный.
      – Так хорошо идет продажа других цветов?
      – Да, – резко ответила я. – Сегодня очень хорошо.
      Штефан посмотрел на меня, наморщив лоб:
      – Что за настроение у тебя сегодня. Какая муха укусила?
      – Ты сам прекрасно знаешь, – сказала я. – У тебя никогда нет для меня времени. Ты можешь, например, вспомнить, когда мы в последний раз спали вместе?
      – Олли, ты действительно бываешь временами несносна. Мы переживаем в данный момент не лучшие времена. Но мы же знаем, ради чего пошли на это.
      – Я – нет, – ответила я. – Мне казалось, мы сможем находить друг для друга время в течение дня. – Я всхлипнула. – Мне не хватает тебя, ты понимаешь?
      Выражение лица Штефана смягчилось.
      – Мне тоже тебя не хватает, Олли-Молли. А где, собственно, Эвелин?
      – Уехала, – сказала я. Мне совсем не хотелось говорить сейчас об Эвелин.
      – Куда же?
      – Встречается с Оливером по случаю очередной овуляции. – Я положила голову Штефану на грудь. – Тебе правда меня не хватает?
      – Правда, – сказал он. – И если хочешь, то мы посвятим друг другу завтра весь обеденный перерыв, да?
      – Да-а-а-а.
      Звонок колокольчика у входной двери в магазин ворвался в наши объятия, словно набат. Штефан несколько резче, чем требовалось, отстранил меня. Но в дверях стоял лишь доктор Бернер.
      – Моя дочь говорит, что вы продаете великолепные самшиты, – произнес он. – Она пожелала себе на день рождения пару самых высоких экземпляров. Они должны украсить вход в магазин, словно это не магазин, а самый крутой бутик в городе.
      – У меня есть еще два самшита, – сказала я. – Но они недешевы, господин доктор.
      – Ах! – Доктор Бернер пристально посмотрел на нас. – Для своих детей ничто не дорого, не так ли?
 
      Прежде чем отправиться в этот день домой, я набрала несколько килограммов красной смородины в саду рядом с нашим домом. Ягоды слегка перезрели, но мне не хотелось оставлять их птицам. Из погреба нашего со Штефаном дома я взяла коробку с пустыми банками, которые специально собирала весь год для этого случая. Ведь нет ничего вкуснее смородинового желе, приготовленного своими руками. Разве что клубничное варенье.
      С коробкой в руках я ходила по дому. Штефан все еще сидел в кабинете, так что у меня была возможность немного пошпионить. В моем собственном доме. На кухне царил хаос, половина дверок от шкафчиков была демонтирована, пол и стены ободраны, и повсюду стояли емкости с краской. На кухню загородного дома в английском стиле это пока не очень походило.
      Я с любопытством проникла в гостевую комнату, в поисках следов, например, валяющихся где-то трусов Штефана, или коробочки для его контактных линз где-нибудь на ночном столике, или остатков запаха его туалетной воды. Но гостевая комната имела вид образцово-показательный. Покрывало на кровати было расстелено идеально, в вазе стоял букет свежесрезанных ромашек, а ветерок колыхал шторы из легкого белоснежного муслина. В последний мой приход сюда шторы еще не были готовы. Интересно, шторы были повешены, чтобы никто не мог увидеть с улицы, что творится в кровати? Конечно, кому охота быть наблюдаемым во время занятий сексом Хубертом и K°? Если этот секс был, разумеется. Здесь я была уверена только на девяносто девять процентов. Один процент я оставляла надеждам на то, что Штефан общался с Эвелин только по поводу своего синяка.
      Оливер, похоже, сегодня работал до позднего вечера. Дома его еще не было. А может быть, из-за того, что, проведя обеденный перерыв вместе с Эвелин и ее овуляцией, он вынужден был задержаться.
      Настроение у меня было хуже некуда, но тем не менее я принялась за приготовление желе из принесенных мной ягод. Под это дело было решено использовать большую кастрюлю для спагетти, в которой я смешала ягоды, сахар, ваниль, и, добавив туда немного взятого у Оливера кальвадоса, принялась за готовку. Хорошо, что у Оливера была современная газовая плита, потому что она позволяла регулировать нужный уровень нагрева и достигать той густоты варенья, которая больше по вкусу.
      Когда я наконец разложила по банкам готовое желе, кухня представляла собой ужасное зрелище. Словно я провела на ней по меньшей мере боевую операцию. Но, как говорится, лес рубят – щепки летят.
      Я поставила банки вверх донышками охлаждаться и занялась написанием этикеток. Это была замечательная работа, потому что глазами тоже иногда едят. На первой этикетке я написала витиеватым почерком: «Неповторимое, с утонченным вкусом желе из красной смородины в исполнении Оливии с настоящей ванилью и добавлением кальвадоса», а снизу дату приготовления. Прелестно. Но банок получилось много, и на десятой этикетке рука устала выводить каллиграфические буквы. «Желе из красной смородины с ванилью и кальвадосом», а снизу число и год, чтобы каждый, кто возьмет банку в руки, понимал, с чем имеет дело. На последних этикетках не было даже сил написать просто: «Желе из красной смородины».
      Когда Оливер вернулся домой, я подписала последнюю банку и оттирала испачканные маркером руки.
      – Но когда я уходил, здесь было несколько чище, – произнес Оливер и указал на перепачканную столешницу.
      – Так точно, – ответила я весело-агрессивно и указала руками на ряд остывающих банок с желе. – Двадцать четыре штуки. Собственного приготовления.
      – «Ж.К.С.», – прочитал Оливер вслух надпись на одной из последних банок. – Что это должно означать?
      – Это всего лишь сокращение, – угрюмо произнесла я. – От «Неповторимое, с утонченным вкусом желе из красной смородины в исполнении Оливии с настоящей ванилью и добавлением кальвадоса». Напиши такую фразу десять раз, и ты поймешь, что значит сделать такое блюдо.
      Оливер соскреб немного желе со столешницы и слизнул его с пальца.
      – Объедение, – произнес он. – Вот уж не знал, что ты обладаешь способностями настоящей домохозяйки, Блуменкёльхен.
      – У меня куда больше способностей, чем ты подозреваешь, – ответила я.
      У меня было куда больше способностей, чем могли подозревать все.И это была одна из моих главных проблем.
      Оливер плюхнулся на одно из эксклюзивных кресел.
      – Что за день, – вздохнул он.
      – Не нагружай себя, – сказала я.
      Он-то хотя бы имел сегодня секс, а вот я нет.
      – У тебя сегодня и в самом деле плохое настроение.
      – Да, мне очень жаль. Я чувствую себя… брошенной. Скажи, ты не находишь, что я стала толще?
      – Нет, – ответил Оливер. – А что, это так?
      – Нет, но после тридцати вес начинает распределяться по телу совсем иначе. Так говорит Штефан.
      – Ага, – сказал Оливер. – Тогда я нахожу, что это изменение в распределении веса очень тебе идет.
      – Гм, – ответила я несколько смущенно. – Вам было хорошо с Эвелин?
      Оливер высоко поднял брови.
      – Очень хорошо.
      – Где же вы теперь встречаетесь? – спросила я.
      – В гостинице.
      – А это возможно? Ну, я имею в виду, что все происходит в обед?
      – В этом отеле нет. Там надо снимать номер на целые сутки.
      – А почему бы вам не встречаться здесь?
      Оливер пожал плечами:
      – В отеле все как-то романтичнее.
      – Ну да, понятно, – завистливо сказала я.
      – Эвелин добыла где-то веселенькую книжечку пятидесятых годов. Советы добропорядочной жене, как она может сделать счастливым своего мужа. Оттуда мы и вычитали про гостиницу и еще кое-что и пытаемся теперь делать так, как там написано. Это просто умора.
      – Таких подробностей я, собственно, и не хотела знать. – У меня и так перед глазами стояла картина, как Оливер и Эвелин веселятся на кровати в номере отеля, пробуя позиции, представленные в книге пятидесятых годов. – А зачем вам обязательно нужен ребенок?
      – А почему вы не хотите детей? – ответил вопросом на вопрос Оливер.
      Я пожала плечами:
      – Слишком большая ответственность. Даже когда человеку кажется, что у него достаточно мужества, чтобы решиться на это, он заблуждается.
      – Да, но такова жизнь.
      – А мне не хотелось бы отвечать за искореженную в будущем жизнь, – жестко сказала я. В действительности же я испытывала страх перед родами. Не перед схватками и страшной болью (хотя Элизабет и Ханна в лицах и не раз рассказали мне об этих ужасах при рождении Маризибиль и Каспара), а перед тем, что наступает потом. Перед тем, что называется материнскими чувствами по отношению к маленькому, беспомощному существу. Человек, имеющий ребенка, обязан думать не только своим умом, но и рассуждать с позиции малыша. Когда тот опрокидывает на себя тарелку с кашей, делает первые шаги, страдает из-за того, что его лучший друг оказывается умнее или сильнее его или уходит играть с другими детьми, когда воспитательница в детском садике не желает пожалеть его, – все это мать должна чувствовать и пропускать через себя. И это, с моей точки зрения, были совершенно нормальные, человеческие представления. А своя собственная жизнь была уже и без того слишком тяжела. – Уж лучше я сама обеспечу себя пенсией, а когда станет совсем невмоготу, уйду в приют, так будет честнее.
      – Но ведь это так важно – иметь семью, – сказал Оливер. – Ты знаешь, с тех пор как я научился думать, эта картина постоянно у меня в голове: дети, бегущие тебе навстречу, когда ты приходишь с работы. Мастерящие что-то тебе в подарок ко дню рождения. Сидящие на твоих плечах, когда идешь с ними гулять. Запускающие вместе с тобой змея. И жена, готовящая домашнее варенье и улыбающаяся тебе, когда ты возвращаешься с работы.
      – Это все очень похоже на рекламный ролик, – сухо ответила я. – Слабо верится, что у Эвелин в голове точно такая же картина.
      – Да, у нее такой картины нет, – сказал Оливер. – Она хочет ребенка, потому что так подсказывают ей ее биологические часы.
      – Ха-ха, – сказала я. – Они начинают тикать у тех людей, которые видят такие картины. Лично у меня ничего не тикает. А если я и вижу какие-то картинки, то они полны забот, бессонных ночей у постели заболевшего чада, страха, что ребенок принесет в дом какие-нибудь нехорошие слова, или скандалов с соседями, в собаку которых он запустил камнем.
      Оливер покачал головой:
      – Может быть, счастливые семьи – это и есть некое клише, но то, что все идет от этого, в этом мой отец, безусловно, прав. Нам всем нужны рядом люди, которые от нас зависят. Которым мы можем передать все, чему научились сами. За которых мы должны постоять и которые смогут постоять за нас и в хорошие и в трудные времена, как бы высокопарно это ни звучало.
      Я снова пожала плечами:
      – Этого ты не можешь знать точно. Нет никакой гарантии, что ты сможешь всегда быть при своих детях. Мои родители, например, умерли, когда мне не было и семи лет, и меня воспитывали чужие люди, в окружении совершенно неродных мне братьев и сестер.
      – Я и не знал ничего об этом, – сказал Оливер. – Я думал, что тогда, на свадьбе, присутствовали твои настоящие родители.
      – Это мои приемные родители. Они в порядке, но это не настоящие родители. Я вижу их очень редко. Они живут за четыреста километров отсюда. Мы пишем друг другу письма на Рождество и открытки ко дню рождения. И это все. Я всего лишь приемная дочь.
      – Бедняжка… – Оливер сделал движение, словно собираясь погладить меня.
      – Ах, только не начинай мне теперь рассказывать, что без еженедельных завтраков в компании своего отца ты не можешь прожить, – зло сказала я.
      – Отчего же, – усмехнулся Оливер. – Может быть, не каждое, а каждое второе воскресенье, но мне бы их очень недоставало, если бы их не было, правда. – После короткой паузы он добавил: – Исключая, может быть, общение с Эберхардом.
      – Во мне, видимо, этот семейный ген так и не смог развиться, – сказала я. – Несмотря на то, что моя приемная семья была очень хорошая. Ни малейшего следа «Отверженных» или «Дэвида Копперфилда».
      – Копперфилд – тоже сирота?
      – Не фокусник, персонаж романа Диккенса.
      – Мы были… и есть, наверное, не семья из книжки с картинками, – сказал Оливер. – Но тем не менее я хочу иметь детей. Еще и потому, что смогу быть для них лучшим отцом, чем мой отец для нас.
      – Это будет не так сложно.
      – Ты думаешь? – Оливер с сомнением посмотрел на меня. – Я не знаю – он был не таким уж плохим. Всегда делал так, как считал лучше.
      – Да, так делают все родители, – неприязненно сказала я. – Я рада, что Штефан относится к этой проблеме так же, как и я.
      И Штефан был рад, что я отношусь к этой проблеме так же, как он. Он не хотел детей, потому что это «стоило бы лучших лет жизни». Так он говорил. Вкладываешь в них деньги и время, чтобы через двадцать лет понять, что вкладывал не то и не туда. Но ты сам становишься за это время на двадцать лет старше, и многие вещи уходят, так и не познанные тобой. Впрочем, это свидетельствовало скорее о том, что думали-то мы по-разному, но вывод делали один и тот же. И без детей жизнь может быть наполненной и счастливой.
      Или как минимум просто нормальной.
      Моя, впрочем, в данный момент была довольно паршивой. Я посмотрела на часы. Ровно десять. Что сейчас делают Эвелин и Штефан? Улеглись ли они в свою обновленную белоснежную кровать и начали практиковаться в позах, обнаруженных в той смешной книжке начала пятидесятых?
      А что, если позвонить и слегка подпортить им настроение, подумала я. Но это не было мне позволено. Фриц может просмотреть телефонные счета, и миллион уплывет от меня мгновенно.
      Впрочем, я могу позвонить из телефона-автомата.
      Я решительно поднялась с места. Оливер взглянул на меня.
      – Пойду прогуляюсь вокруг дома, – сказала я уже на полпути к двери. – Глотнуть свежего воздуха.
      Оливер кивнул.
      – А у тебя есть телефонная карта? Я застыла на месте.
      – Откуда ты знаешь?..
      Оливер улыбнулся и достал из кармана брюк портмоне.
      – Должно быть, хорошо, когда тебе кого-то недостает. Там должно быть как минимум десять евро.
      – Спасибо, – ответила я.
      Я с удовольствием рассказала бы ему, что Штефану совсем не недостает меня, скорее напротив – он уже улегся в постель с его женой. Но зачем портить настроение еще одному человеку?
      У двери я остановилась на какое-то мгновение и обернулась. Оливер снова углубился в чтение.
      – Прямо перед маленьким книжным магазинчиком, напротив ирландского паба, – не отрываясь от страницы, произнес он. – Ты не заблудишься.
      – Спасибо, – еще раз повторила я. Его прозорливость начинала казаться мне зловещей.
      Спускаясь по лестнице, я пыталась придумать, что бы такого сказать, если кто-то попадется мне рядом с телефонной будкой. Вероятно, следовало сослаться на какой-нибудь деловой разговор типа беседы с налоговым инспектором, которого не удалось застать в рабочее время, или что-нибудь типа того.
      Внизу, возле входной двери подъезда, я едва не столкнулась с кем-то в полумраке улицы. Это был мой свекор.
      – И куда мы так спешим? – спросил он и взял меня за плечи.
      Я почувствовала себя так, словно на меня надели наручники, застав на месте преступления. Страх сначала сковал колени, а затем я почувствовала, как кровь ударила мне в лицо. И я была очень благодарна, что здесь внизу было довольно темно, иначе Фриц немедленно бы догадался по моему виду, что намерения у меня совсем неблаговидные. А в темноте он мог лишь это подозревать.
      – Привет, Фриц, – прохрипела я.
      – На улице уже довольно темно, – сказал Фриц. – А я не вижу рядом с тобой даже собачки, с которой ты должна была бы идти погулять.
      – Ха-ха, – выдавила я и позвенела мелочью, оказавшейся, на счастье, в кармане куртки. – Я захотела лишь съесть мороженое, в итальянском кафе напротив готовят потрясающий шербет «After-Eight». Это одно из преимуществ, достающихся человеку, живущему в городе, – можно не дожидаться утра, если тебе захотелось полакомиться чем-нибудь вкусненьким.
      – Так-так, – произнес Фриц и посмотрел на меня пронизывающим взглядом.
      Я покраснела еще больше, если это вообще было возможно.
      – Сегодня так жарко, – добавила я.
      – А в этом кафе бывает обезжиренное шоколадное мороженое? – спросил Фриц.
      Я кивнула.
      – Тогда я иду вместе с тобой, – сказал Фриц. – Я тоже уже целую вечность не ел мороженого.
      К счастью, кафе было еще не закрыто, и, к счастью, там был и шербет «After-Eight», и вдоволь сортов шоколадного мороженого. С огромными шариками в больших вафельных стаканчиках мы направились обратно к дому. Для Оливера Фриц купил порцию клубничного мороженого.
      – Когда он был ребенком, всегда любил именно такое, – пояснил он свой выбор.
      – И ты до сих пор помнишь это? – спросила я, восхищаясь против воли его памятью.
      – Конечно, – ответил Фриц. – Отцы обычно не забывают таких мелочей.
      – Я уже снова здесь, ха! – крикнула я, едва успев закрыть дверь. – И со мной Фриц.
      Оливер с недовольным видом отложил в сторону книгу.
      – Папа, тебе не кажется, что уже поздновато для контрольного посещения?
      Фриц протянул Оливеру мороженое.
      – Собственно, я всего лишь хотел выпить с вами по маленькой рюмочке коньяку, – ответил он.
      Оливер уставился на вафельный стаканчик.
      – Клубничное, – сказала я. – Когда ты был ребенком, ты больше всего любил такое.
      – Нет, – произнес Оливер. – Ребенком я больше любил лимонное, а все остальное бросал под ноги.
      Я с упреком смотрела на Фрица. Какие же мелочи никогда не забывают отцы?
      – Ну да, – сказал Фриц. – Может быть, что-то случилось с моей памятью. Может, это был мой любимый сорт, когда я был маленьким. Если хочешь, мы можем поменяться, сын, себе я купил шоколадное.
      – Да ладно.
      Я смотрела на тающее мороженое и опасалась за сохранность белого дивана Эвелин. Она непременно выставит мне счет, если вещь окажется испорченной.
      – Давайте лучше пойдем на лоджию, – предложила я. – Коньяк мы можем выпить и там.
      – У нас дома нет коньяка, – заметил Оливер. – Но я могу открыть вино. Очень неплохое каберне.
      Фриц застыл на месте, едва ступив на лоджию.
      – Вот это да! Кусочек Тосканы на лоджии – это впечатляет, дорогая невестушка.
      – Большое спасибо, – ответила я и поспешила зажечь фонарики, которые мы расставили и развесили во всех углах лоджии.
      – Недурно, недурно, – произнес Фриц.
      Оливер присоединился к нам с бутылкой вина и тремя бокалами.
      – Я тоже принимал в этом участие, – сказал он. – К сожалению, я унаследовал от тебя, папа, две левые руки.
      – Для двух левых рук все это выглядит очень представительно, – парировал Фриц. – Может быть, стоит привлечь вас обоих к реставрации моего сада? Соседи оформили все на уровне, один я отстаю.
      – Это было бы неплохим сюжетом для шоу Оливера! – воскликнула я.
      Фриц высоко поднял брови. Впервые я уловила в отце и сыне какое-то сходство.
      – Что это?
      – Ах, это вряд ли тебя заинтересует, – ответил Оливер.
      – Отчего же, заинтересует, – возразила я. – Оливер, покажи ему концепцию.
      Концепция вышла выдающаяся. Как-никак я весьма прилично над ней поработала. Оливер помедлил еще немного, но в конце концов направился в комнату. Фриц читал и читал, не отрываясь. Затем он сказал:
      – Звучит многообещающе. И вполне сносно.
      Оливер озадаченно посмотрел на него.
      – Только, пожалуйста, никаких химер, папа.
      – Ни в коем случае, – строго сказал Фриц. – Ничего подобного я и не говорил.
      – Ты всегда говорил так по поводу любой моей идеи, папа.
      – Нет, только относительно тех, которые и в самом деле были химерами.
      Оливер вздохнул.
      – А что по этому поводу говорит твой шеф? – спросил Фриц.
      – Да, кстати, что же все-таки сказал директор программы? – подхватила я.
      Лицо Оливера просветлело.
      – Господин Дюрр хочет, чтобы мы на следующей неделе еще раз представили концепцию перед небольшой комиссией. Но уже сейчас полагает, что дело выгорит.
      – Браво! – произнес Фриц.
      – Кто это «мы»? – настороженно спросила я.
      – Ты и я, – ответил Оливер и улыбнулся мне. – В конце концов, ты же над этим работала. Ты мой главный специалист. И очень нужна мне.
      – Ну, тогда…
      – …ну, тогда, – подхватил Фриц и поднял свой бокал, – за вас!
      И вечер незаметно оказался совсем не так плох.

      Так как я не исходила из того, что Фриц станет контролировать наше поведение и контакты два вечера подряд, то на следующий вечер взяла телефонную карту Оливера, отправилась к описанной уже телефонной будке и позвонила домой. Было чуть больше десяти часов вечера, на улице еще не совсем стемнело, но, похоже, в белой гостевой комнате уже горели белые свечи, создавая романтический полумрак.
      Весь день было довольно жарко, лишь к вечеру немного похолодало. Впрочем, термометр на лоджии все еще показывал около тридцати градусов. Довольно жарко, чтобы кувыркаться в кровати.
      После третьего гудка Эвелин сняла трубку.
      – Мне очень жаль, что беспокою так поздно, – недружелюбно сказала я. – Но мне совершенно необходимо еще раз переговорить со Штефаном. Относительно нашего налогового инспектора, это очень важно.
      – Мне тоже очень жаль, – в тон мне ответила Эвелин. – Но Штефана не-е-ет рядом.
      Кто бы поверил! Я сделала вид, что не поняла.
      – Тогда позови его, пожалуйста! Это действительно очень важно, – угрюмо проговорила я.
      Преимущество нашего старого телефона заключалось в том, что его нельзя было носить по дому. И Штефану придется встать с белоснежной кровати, чтобы поговорить со мной. Может быть, он уже успел снять пижаму и швырнул ее рядом с кроватью. Тьфу!
      – Я не могу его позвать, Оливия, – нетерпеливо возразила Эвелин. – Его нет дома.
      – Да? А где же он?
      – Он сказал, что должен еще поработать, – ответила Эвелин. Я форменным образом слышала, как она пожимает плечами. – Позвони ему в офис.
      Ха! Дешевый трюк. В трубке я отчетливо слышала посторонний шум. Вероятно, Штефан пытался отыскать свою пижаму.
      – Да, я так и сделаю, спасибо, – ледяным тоном заметила я. Она должна осознать, что я в курсе всего. – И извини еще раз за поздний звонок.
      – Ничего, – сказала Эвелин. – Господин Какабульке и я все равно еще заняты работой. Он монтирует новые дверцы на кухонные шкафы, а я подбираю подходящий тон краски. Я думаю, что чисто-белый будет слишком ярок, поэтому скорее всего остановлюсь на ванильном, ты не возражаешь?
      Я думала совершенно о другом.
      – Господин Кабульке все еще на работе? – недоверчиво спросила я. – В такую жару?
      Часы на аптеке напротив показывали 22.20, мне хотелось задушить Эвелин.
      – Не беспокойся, – успокоила меня она. – Он делает все бесплатно. – Она понизила голос. – Я думаю, ему не очень хочется идти домой: его жена – настоящая ведьма. – На заднем фоне послышалось какое-то бормотание. – Все в порядке, господин Какабульке?
      – Мне осталось только снять п-п-подоконник, – раздалось в трубке нечто, очень похожее на г-г-голос господина Кабульке. – Но это мы сейчас од-д-долеем.
      Или они используют имитатор голосов, или господин Кабульке действительно еще был там и занимался дверцами.
      – Ну, тогда приятного вечера. – Слегка обескураженная, я повесила трубку.
      Несколько минут я задумчиво смотрела на аппарат, затем решительно набрала номер офиса. Однако там работал лишь автоответчик.
      «Вы позвонили, когда наш рабочий день уже закончился, – услышала я голос Штефана. Несмотря на сухость и официальность текста, звучал он очень сексуально. Я, полная страстного желания, слушала его. – Вы можете сообщить свое имя, цель звонка и контактный телефон, и мы обязательно перезвоним вам в ближайшее время».
      Ах нет, нет. Цель звонка была не до конца ясна и мне самой. Если бы Штефан снизошел до того, чтобы ответить лично, я скорее всего просто сказала бы ему: «Я очень хотела услышать твой голос».
      Где же его носит? Может быть, играет со своим другом Адамом в сквош? Но на улице все еще было тридцать градусов. Жарковато для сквоша.
      На карте еще оставались деньги, и я решила позвонить Элизабет. К счастью, она не улеглась спать. Неудивительно при такой температуре воздуха.
      – Что ты делаешь? – плаксиво спросила я.
      – Мы с Ханной сидим в детском бассейне и пьем розовое вино, – сказала Элизабет. – Мы решили переночевать прямо здесь.
      – Звучит освежающе.
      – Да, заходи, – предложила Элизабет. – Еще одно место у нас найдется. И есть еще достаточно колотого льда. Мы бросаем кубики в бокалы и в купальники.
      – Друг другу?
      – Нет, каждая себе, – ответила Элизабет и хихикнула.
      Я вздохнула:
      – Элизабет, Штефана нет дома, и в офисе его тоже нет.
      – Да, но это совершенно ничего не значит, – ответила Элизабет. Похоже, розовое привело ее в прекрасное расположение духа. При прочих условиях она бы уже начала нервничать и злиться на меня, едва услышав имя Штефана. – При такой жаре он совершенно спокойно мог предпринять вылазку на Баггерзее. Ох, ты думаешь, что он отправился в путь с Эвелин?
      – Нет, – сказала я. – Она с господином Кабульке продолжает делать ремонт у нас на кухне.
      – Тогда тем более все прекрасно.
      – Нет, не прекрасно, – всхлипнула я. – У меня такое чувство, что Штефан вообще не хочет больше со мной общаться. Я даже не знаю, где он проводит сегодняшний вечер. Может быть, Эвелин солгала и он всетаки дома, но не захотел со мной разговаривать. У него, мне кажется, возрастной кризис.
      – Ах, я так не думаю. Он просто мужчина, а мужчины время от времени начинают дурить, – заметила Элизабет. – Кризис наступает позже, правда, Ханна?
      – Мужчины – те еще бестии, – услышала я голос Ханны. – Они появляются только тогда, когда вся работа уже сделана.
      – Она немного перебрала, – пояснила Элизабет. – А Эвелин, значит, ремонтирует вашу кухню? Ненормальная. Но тебе действительно повезло.
      – Да, но за это я, кажется, скоро потеряю мужа.
      – Не оставляй своего мужа, он скоро опять будет в моде! – захохотала Ханна.
      – Она как раз не собирается его оставлять, Ханна.
      – Это хорошо, потому что женщина без мужчины – все равно что рыба без трактора, – выдала Ханна и икнула.
      – Велосипеда, Ханна, велосипеда.
      – Зачем я в это ввязалась? – вздохнула я. – У меня с самого начала было плохое предчувствие. Из-за этого миллиона у меня разрушится семья.
      – Ты все видишь в черном цвете, – сказала Элизабет. – Есть тысячи самых убедительных причин, позволяющих объяснить отсутствие Штефана дома.
      В трубке что-то пискнуло.
      – Телефонная карта кончилась, – сообщила я. – Только, пожалуйста, назови мне хоть одну причину из этой тысячи, тогда я успокоюсь.
      – Итак, – произнесла Элизабет, но в этот момент в трубке наступила тишина.
      Я опечаленно повесила ее. Ах, что же со мной стало! Я чувствовала себя, как бедный муж Деми Мур, когда он осознал, что миллиона ему не видать.
      Но в следующий момент у меня возникла спасительная мысль: а что, если Штефан совсем не собирался ложиться с Эвелин в постель, а так же, как и я, отправился на поиски телефонной будки, из которой мог бы мне позвонить? Довольно логично, не так ли?
      Двое мужчин, стоявших на противоположной стороне улицы у входа в ирландский паб, показались мне подозрительно знакомыми. Да, конечно, блестящая в свете фонаря загорелая лысина одного и огромные уши другого не узнать было невозможно. Я стремительно направилась в сторону дома.
      – Выглядишь отвратительно, – заявила Петра на следующее утро.
      Было все еще нестерпимо жарко. Воздух за ночь не успел остыть. Никто в Германии не спал в эту ночь нормально, за исключением тех немногих счастливчиков, у которых дома были кондиционеры. Сама Петра выглядела так, словно медленно таяла на этой жаре. Было еще только половина девятого, а тушь на ее ресницах уже начала расплываться. И настроение у Петры было отвратительное.
      – В самом деле. Суперотвратительно, – настаивала она. – Тебе следует сделать что-то со своими волосами.
      – Да, при первой же возможности ты отведешь меня к своему парикмахеру, – предложила я.
      У нее на голове снова была целая гора детских косичек.
      – А еще обувь. В этой у тебя будет невероятный запах от ног! Ужас!
      Ну, предположить, что при такой жаре мои ноги будут благоухать ароматом роз в течение всего дня, было верхом глупости. Но для решения этой проблемы в конце концов есть душ. Петра же, похоже, выливала на свои ступни и утром и вечером литры всяких средств от запаха пота, потому что весь магазин пропах этими ароматами.
      – Я никак не могу понять, что находит в тебе твой муж, – сказала она, возвращая меня к теме моих страданий.
      Штефан, конечно, не пытался позвонить мне, какая разница, что мои размышления на этот счет были так логичны. Оливер подтвердил, что телефон за весь вечер не позвонил ни разу. Я легла в постель в ярости.
      – Женщины вроде тебя – позор всего женского рода, – заключила Петра.
      Так дальше продолжаться не могло.
      Я прошла мимо Петры в кабинет. Штефан сидел перед компьютером. Я была по горло сыта необходимостью его расчетов! Но на экране монитора не было и следа какой-нибудь бухгалтерской программы. Только информация о какой-то вакансии. Кто-то искал руководителя в отдел маркетинга своей фирмы, если я точно успела разглядеть текст на экране.
      – Что это значит? – спросила я вместо приветствия. Штефан обернулся ко мне.
      – Закрой, пожалуйста, дверь, а то весь горячий воздух пойдет сюда.
      Я толкнула дверь ногой, чтобы она захлопнулась сама. В кабинете царила приятная прохлада, потому что работал вентилятор.
      – Где ты был вчера вечером? – спросила я.
      – Вчера вечером? – Штефан посмотрел на меня как на инопланетянку. – Во сколько?
      – В… это не важно, где ты был?
      – В доме нечем было дышать от запаха краски, и я вышел на воздух.
      – И куда?
      – Олли, что это значит? Ночью было нестерпимо жарко, и мне был нужен свежий воздух.
      – Где ты был?
      Штефан покачал головой.
      – Ты больна, знаешь ли!
      – В кабинете тебя, во всяком случае, не было. Я звонила туда.
      – Однако я был здесь, – сказал Штефан. – Просто не подходил к телефону. Но если бы я знал, что это ты…
      – Кто же это еще мог быть? – ехидно спросила я.
      – Может быть, тот, кому захотелось после восьми вечера сюда просто так позвонить, – резко сказал Штефан. – Чтобы просто так проиграть миллион евро. Ты действительно сошла с ума – звонить мне сюда в такое время! Ты же знаешь, что наши старые мешки везде и всюду имеют глаза и уши. Речь идет не о тебе одной, а о нас всех, ты понимаешь?!
      Ему удалось победить меня моим же оружием. Я почувствовала себя отвратительно. Да, я не имела права звонить.
      – Я так тосковала, – жалобно произнесла я, что, впрочем, было наполовину ложью.
      Лицо Штефана несколько смягчилось.
      – Ах, пышечка, ну надо немного потерпеть. Еще четыре месяца, и мы сделаем это.
      – Да, – вздохнула я.
      – Мы начнем совершенно новую жизнь, – сказал Штефан. – Ты и я – мы совершим новый прорыв.
      – Да, – неуверенно сказала я.
      Что он имел в виду, говоря это? Немного обновить жизнь – да, это соответствовало моим представлениям.
      Мой взгляд упал на монитор. На экране появилась заставка: компьютерные рыбы, плавающие туда-сюда.
      – Почему ты ищешь новую работу? – спросила я.
      – Работу вообще, ты имеешь в виду? – уточнил Штефан. – Нет, я пока не ищу, просто оцениваю свои шансы.
      – Но почему?
      – Олли-Молли, я не раз объяснял тебе ситуацию: этот магазин скорее мертв, чем жив.
      – И совсем не мертв, – гордо возразила я. – Как только Оливер запустит в производство свое новое шоу, у нас будет самый лучший питомник в Германии. Мы тогда сможем организовать собственную службу рассылки посадочного материала.
      – Ах, Олли, – заметил Штефан, – как же ты наивна! Идут небеспочвенные разговоры о том, что наш строительный супермаркет откроет будущей весной отдел садоводства. И если это правда, ни одна свинья к нам не пойдет. Это же глупо держаться за то, чему уже вынесен смертный приговор. У тебя это никак не укладывается в голове.
      – Даже если отдел откроется, это ничего не означает, – парировала я. – Ты же сам знаешь, как все бывает в этих строительных супермаркетах: плохое качество, никаких консультаций и примитивный набор посадочного материала в виде двух облезлых терракот, – ни один из наших постоянных клиентов туда не пойдет.
      Штефан удрученно посмотрел на меня.
      – Ты просто не хочешь посмотреть реальности в лицо, – вздохнул он.
      – Нет, – запротестовала я. Такой реальности в лицо я смотреть действительно не хотела. – Послезавтра мы с Оливером идем к руководителю телекомпании. Я должна туда пойти, чтобы ответить на чисто специальные вопросы. Там же полнейшие дилетанты, которые не могут отличить грушу от яблони. И если нам удастся окончательно убедить директора программ, то уже этой осенью будет готов пилотный выпуск. И это не утопия. Может быть, я даже получу гонорар как консультант.
      Но Штефана моя речь нисколько не впечатлила.
      – Я надеялся, что ты проявишь больше благоразумия, – только и сказал он.
      – А я думаю, ты останешься в дураках, – сказала Эвелин.
      Она бесшумно проникла в кабинет, вся словно сошедшая с картинки модного журнала в белоснежном летнем платье и сандалиях а-ля Римская империя.
      – Ты что, не могла постучать? – довольно грубо спросил Штефан.
      – Но это в большей степени вопрос желания, а не возможности, – ответила Эвелин.
      – Это в большей степени вопрос вежливости, – уточнил Штефан.
      Я переводила взгляд с одного из них на другого. Что, черт возьми, между ними произошло? Они о чем-то поспорили?
      – Я хотела кое-что тебе показать, – обратилась ко мне Эвелин.
      – Я предупреждаю тебя, Эвелин, – строго произнес Штефан и скрестил руки на груди.
      – О чем? – спросила я. – Что Эвелин не должна мне показывать?
      – Кухню, – сказала Эвелин и коварно улыбнулась. – Не беспокойся, Штефан, ее я покажу только тогда, когда она будет готова. Нет-нет, я лишь хотела показать Оливии мои томаты.
      У Штефана глаза полезли на лоб.
      – Томаты?
      – Да, томаты, – ответила Эвелин и уставилась на Штефана.
      Я почему-то была уверена в этот момент, что оба скрывают от меня что-то. И речь здесь шла вовсе не о кухне.
      – О, они уже зацвели, твои томаты? – спросила я.
      – Еще как, – подтвердила Эвелин. – И это упоительно.
      – Я иду, – объявила я, бросая последний долгий взгляд на Штефана.
      Он выглядел озабоченным. Он боялся, что Эвелин попытается мне рассказать об их связи? Ну, тогда это еще вопрос, кто из нас больше боится, он или я.
      Эвелин взяла меня под руку. Когда мы проходили через торговый зал, Петра снова держала в руках баллончик с дезодорантом.
      – Разве вы не знаете, что эта штука очень токсична? – спросила Эвелин.
      – Я не вдыхаю пары.
      – Это хорошо, – сказала Эвелин. – Нет ничего глупее, чем продолжать шепелявить в солидном возрасте, да к тому же иметь такой отвратительный вкус в отношении одежды.
      Мы уже успели выйти за дверь, прежде чем Петра сообразила, что ее только что откровенно поставили на место. Если она вообще это сообразила.
      – Это было очень жестоко, – заметила я.
      – Хотела бы на это надеяться, – ответила Эвелин.
      В оранжерее номер пять нас встретил резкий пряный запах. Большинство кустов стояли в полном цвету. Это были невообразимо красивые красно-коричневые цветки – множество на каждом кустике. Я осторожно прикоснулась кончиком пальца к одному из них.
      – Скоро, – сказала Эвелин, – скоро они созреют. Тогда их надо будет срезать и высушить.
      – Я не думала, что тебе это удастся, – сказала я. – И что все пойдет так быстро.
      – А я не понимаю, почему люди этим не занимаются, – проговорила Эвелин. – Оранжерея или старая теплица, несколько хороших светильников, и дело пойдет. Все могли бы стать миллионерами.
      – Если бы не было этих глупых, глупых законов, – вздохнула и указала рукой на цветущую клумбу. – Сколько ты думаешь получить за это?
      – Три тысячи евро за килограмм, – сказала Эвелин. – Если я продам все оптом. Если бы у меня была смелость продавать по граммам, то под конец сумма удвоилась бы.
      – Я имела в виду не деньги, – уточнила я, – а срок. На сколько лет тебе здесь наросло?
      – Ах ты об этом? Ну, я думаю, что пришлось бы немножко побродить по тюремной камере, – весело прощебетала Эвелин. – И тебе тоже. Не хочешь ли посмотреть кухню? Она почти готова. Господин Кабульке работает там день и ночь. Но зато даже его жена признала, что все сделано мастерски.
      – Его жена была здесь?
      – Она приходит чаще, чем раньше, чтобы посмотреть, чем занимается ее муж, – ответила Эвелин. – Мне кажется, она немного ревнует. Но она оказалась очень милой женщиной. Ты знала, что в свободное время она расписывает керамику?
      – Нет, – призналась я.
      – Ну вот, должна тебе сказать, это выглядит довольно оригинально. Может быть, несколько кричаще, но сделано очень качественно. Я думаю привлечь госпожу Кабульке во время ремонта вашей ванной комнаты.
      Мне лишь осталось спросить про себя, откуда у Эвелин такое количество энергии.
 
      Директор программ переносил заслушивание нашей с Оливером концепции раза четыре, но наконец назначил точную дату. Я полностью освободила этот день, чтобы быть рядом с Оливером в качестве эксперта, если возникнут вопросы, чисто профессиональные, на которые смогу ответить только я. Я надела черный брючный костюм, подходивший по стилю в любых обстоятельствах, и черные туфли на высоких каблуках, которые позволяли мне казаться не такой маленькой.
      – Ты выглядишь потрясающе, – сказал Оливер, когда парковал машину на стоянке рядом с телецентром. – Впрочем, к сожалению, не очень похожа на садовода.
      – Если директор программ мне не поверит, я покажу ему свои бицепсы, – сказала я. – И ногти, это убедит кого хочешь. Ты волнуешься?
      – Немного, – признался Оливер. – А ты?
      – Только за тебя, – сказала я. – Я знаю, что концепция очень хороша, и надеюсь, что и Дюрр это признает.
      Секретарша директора, очевидно, была поклонницей творчества Оливера, а также иностранных слов, которые она вставляла в разговор слишком часто и не всегда верно.
      – Мой самый любимый корреспондент, господин Гертнер! Вчерашний вечер снова был, о да, exorbitant! Впрочем, и ваше садовое шоу тоже меня очаровало. Я уже несколько раз копировала вашу концепцию и один экземпляр утащила домой!
      – Спасибо, – смущенно произнес Оливер.
      – Вы знаете, у меня тоже есть небольшой садик, который срочно требует преобразований, – сказала секретарша и засияла. – Что я могу для вас сделать?
      – У нас назначена встреча с господином Дюрром, на одиннадцать. По поводу нашего шоу.
      – О, мне очень жаль, но господина Дюрра нет в офисе. – Секретарша открыла календарь встреч, лежавший перед ней на столе. – Когда вы уточняли с ним дату встречи?
      Я смотрела на нее с легким недоумением, но Оливер, казалось, хорошо ее понимал.
      – На прошлой неделе.
      Секретарша сочувственно покачала головой:
      – Мне так жаль, но вы далеко не первый, с кем происходит нечто подобное. Он действительно настоящий гений, корифей в своей области. Но вряд ли разумно оговаривать встречи с ним персонально. Он в большинстве случаев забывает сообщить мне об этих договоренностях, и я не заношу их в календарь встреч. А то, что не попадает в календарь, можно считать несуществующей договоренностью. Это было что-то важное?
      – Конечно, – сказала я.
      Этот «корифей» сначала постоянно переносил встречи, а затем просто о нас забыл.
      Оливер лишь удрученно смотрел на секретаршу.
      – Гм, – произнесла она. – Раз уж вы здесь, я дам вам один совет: шеф после обеда будет находиться в студии номер три на записи программы. Там у вас может появиться возможность между делом переговорить с ним.
      – Спасибо, – сказал Оливер. – Я подумаю над, этим предложением.
      – Над чем тут думать? – спросила я его уже в коридоре. – Это был действительно неплохой совет. И если «корифей» сам не идет к Гертнерам, то Гертнеры придут к «корифею».
      Оливер рассмеялся:
      – Хорошо. В крайнем случае хоть посмотришь, как выглядит телевизионная студия изнутри.
      Но пока мы дошли до студии, мои ноги, не привыкшие к таким высоким каблукам, начали гореть от напряжения. Коридоры телецентра казались бесконечными.
      – Я не думала, что у вас такая большая телекомпания, – устало сказала я.
      – Не маленькая.
      Студия номер три располагалась в огромном некрасивом зале, и мы долго блуждали там среди осветительных приборов, кулис, кабелей, трибун и бесконечного множества людей. Оливер, казалось, знаком с большинством из них. Он отвечал на приветствия справа и слева, сопровождая возгласы одним им понятными жестами.
      Операторы, кабельщики, рабочие за кулисами, режиссеры, редакторы, осветители, ассистенты, гримеры – всех мы успели поприветствовать, а они успели поприветствовать нас, только директора нигде не было видно.
      Я бросила исполненный тоски взгляд на красный угловой диванчик, стоявший на сцене и окруженный бумажными кулисами.
      Сесть на него и спокойно наблюдать за всем происходящим было куда приятнее, чем быть составной частицей этого бесконечного броуновского движения.
      – Но он же должен быть где-то здесь, – сказал Оливер.
      Однако ни один из пяти операторов, стоявших рядом с пятью огромными камерами, не видел директора.
      Оливер выглядел расстроенным.
      Из одной кулисы вышел светловолосый мужчина с оттопыренными ушами. Несмотря на свои уши, он мог бы выглядеть очень привлекательно, если бы не толстый слой грима у него на лице.
      Он показался мне очень знакомым.
      Оливер определенно хорошо знал этого человека.
      – Привет, Джо.
      Джо, Джо – знала ли я кого-нибудь по имени Джо? Иоахим? Иоганн? Йозеф?
      – Привет – стресс, стресс, стресс! – простонал загримированный. – Через час начинается съемка, хаос, хаос, хаос. Полностью обновленный ток-концепт, новая студия, новая команда, а мы еще не сделали ни одного пробного дубля. Что ты здесь делаешь? Тоже привлекли?
      – Я ищу Дюрра, – сказал Оливер. – У нас с ним назначена встреча.
      – Дюрр недавно просвистел куда-то, – сказал загримированный. – Он, конечно, хотел присутствовать при этом, такой важный день для моего шоу. Поэтому отменил все свои встречи. Но мы должны были начать еще несколько часов назад.
      – В самом деле! – с возмущением произнесла я. Этот программный директор, как мне казалось, совершенно не считался со временем других людей.
      Загримированный оценивающе посмотрел на меня.
      – Вы – мой оппонент?
      – Нет, – ответила я. Что он хотел сказать этим «оппонент»? – Но я откуда-то вас знаю.
      – Ах нет! – Это прозвучало весьма невежливо.
      – Конечно, ты его знаешь, – сказал Оливер и успокаивающе улыбнулся мне. – Джо Линдер – «Шоу в одиннадцать».
      Я покачала головой:
      – Нет-нет, я знаю его откуда-то еще. Загримированный уже давно повернулся к своим людям и кричал на них:
      – Что на этот раз? Если я сейчас же не начну, то войду в кадр совершенно неподготовленным. Это что – умысел? Куда подевались оппоненты? Я сейчас уйду в гримерную еще на десять минут, и когда вернусь сюда, в этом кресле будет сидеть мой первый оппонент. Или я отверну вам всем головы. Ясно?
      С развевающимися на ходу ушами он снова исчез за кулисами.
      – Замечательно, – пробормотал один из операторов.
      – Да, и про меня он совсем забыл, – пробурчала молодая дама со стянутыми в хвост волосами и тотчас исчезла за кулисами.
      – Про меня тоже. Меня он и в прошлый раз оскорбил и спрашивал, не настали ли мои критические дни, – сказала вторая дама и последовала за первой.
      – Дерьмо, – сказал второй оператор. – Сегодня все катится в тартарары. И у всех баб – критические дни.
      – И среди зрителей одни полумертвые пенсионерки. – Первый оператор оценивающе бросил взгляд на трибуну. Затем его взгляд остановился на мне: – Слушайте, а как насчет вас? Не могли бы вы быть столь любезны и стать оппонентом Джо Линдера для пробы? Только для пробы?
      – Но мы здесь для того, чтобы найти директора программ, – смутилась я.
      – Потрясающе, вы даже говорить умеете, – сказал первый оператор. – Без диалекта. И у вас во рту нет этой дурацкой резинки. Идите же, Гельмут пристегнет вам микрофон.
      – Программный директор все равно куда-то убежал, – сказал Гельмут.
      – Но… – пыталась протестовать я.
      Однако Оливер сказал:
      – Все нормально. Из нашей встречи сегодня все равно ничего не получится. А кресла там такие удобные.
      Гельмут закрепил у меня на брюках маленький передатчик, а милый оператор тем временем объяснил мне тему сегодняшнего ток-шоу:
      – Мы рассуждаем о детях и карьере и как женщинам удается совмещать то и другое и при этом быть счастливыми. Вы можете выбрать, кем бы вам хотелось быть – истинно деловой женщиной с пятью детьми, одним из этих глупых политиков, которые даже не умеют толком говорить по-немецки, есть еще вариант экс-модели, которая, нарожав детей, ушла из модельного бизнеса и работает служащей патентного бюро или чего-то там еще. Кем вы хотите представиться?
      – Тю, – сказала я и втянула живот, пока Гельмут просовывал под блузкой провод от микрофона. – Уж если я могу из чего-то выбирать, то политик из меня никогда не получился бы. Я думаю, мне больше подойдет роль бывшей модели, которая стала служащей.
      Гельмут подвел меня к креслам на съемочной площадке.
      – Скажите что-нибудь просто так, – попросил он меня.
      – Я должна смотреть в камеру?
      – Не думайте о камере вовсе – мы делаем собственную пробу. Вам нужно лишь мило болтать с Линдером, – сказал первый оператор. – А пока его нет, вытяните ноги и посидите спокойно.
      Это предложение пришлось мне очень даже по душе. Я вздохнула полной грудью. Кресла были очень удобные.
      Оливер расположился за камерой и подмигнул мне.
      – Ты ведь не уйдешь? – обеспокоенно спросила я его, и в этот момент осветитель навел на меня софиты.
      – Конечно, нет, – уверил меня Оливер. – Дюрр рано или поздно должен здесь всплыть.
      Я едва успела убрать ноги с пуфика, когда Гельмут подвел к креслам девицу, которая должна была изображать деловую даму. Девица вынула изо рта жвачку и тихонько прилепила ее на спинку кресла, словно думая, что никто ее в этот момент не видит.
      И тут снова появился Джо Линдер с развевающимися ушами.
      – Ну, итак, – произнес он, едва увидев меня сидящей в кресле, и расправил в руке колоду карточек с вопросами. – Если вы все еще мечтаете о спокойной жизни, то можете смело идти прочь отсюда.
      О спокойной жизни мечтал лишь молодой человек с волосами, стянутыми хвостом на затылке, профессиональную принадлежность которого я снова успела забыть. Зрители на трибуне расселись по своим местам и замерли в ожидании начала съемки.
      Линдер натянул на лицо дежурную улыбку и обратился в сторону камер с пожеланием доброго вечера. Я поискала лицо Оливера за камерами и выпрямилась в кресле.
      Линдер озвучил тему сегодняшнего шоу, обращаясь к зрителям в студии, и опустился в кресло, стоявшее напротив моего.
      Мы сердечно пожали друг другу руки.
      – Не-е, – сказал Линдер в сторону режиссера. – Эту сцену с рукопожатием мы, пожалуй, отставим. Смотрится несколько натянуто, тем более сидя.
      Затем он снова мне улыбнулся. Я зачарованно смотрела на слой пудры, покрывавший его нос. Мне этого не полагалось, я была всего-навсего куклой для репетиции.
      – Мы с вами поговорим сегодня о том, как человеку удается быть успешным в своей профессии, ведя при этом полноценную жизнь в качестве матери и заботливой жены.
      Я от души рассмеялась.
      – Да, тогда вы обратились именно к тому человеку.
      – Некоторые из наших гостей убеждены, что возможно добиться успеха лишь в чем-то одном: или дети, или карьера. Но вы – жизненный пример того, что и то и другое реально совмещать. – Линдер бросил взгляд в свои карточки, – Вы выглядите словно фотомодель и в свои тридцать четыре года не боитесь, осуществлять столь смелый эксперимент в области международного права – это цитата из «Зюддойче».
      – Возможно, – скромно ответила я.
      – Среди ваших клиентов – крупнейшие корпорации планеты, и когда вам приходится решать вопросы в их интересах, то, по вашим собственным словам, вы работаете по двадцать четыре часа в сутки. Как же вы успеваете при этом заботиться о своих дочерях, одной из которых всего годик, а другой едва исполнилось три?
      Я вздохнула:
      – Ну, я думаю, что вопрос будет куда правильнее, если прозвучит так: как я вообще сумела завести детей при таких обстоятельствах? Ничего подобного нет в ваших шпаргалках?
      Публика засмеялась.
      Линдер посмотрел на меня уничтожающим взглядом. Ведь это он собирался на мне упражняться, а не я на нем.
      – Ну, не преувеличивайте.
      – Да, но если кто здесь и преувеличивает, – заявила я, – так это как раз вы! Ни один человек не сможет работать неделями по двадцать четыре часа в сутки, выглядеть при этом как фотомодель и вести к тому же счастливую семейную жизнь!
      Линдер напыщенно ухмыльнулся:
      – Значит, по-вашему, вы совсем уж не такая суперженщина, как об этом пишут наши средства массовой информации?
      Ну, мне совсем не хотелось, чтобы меня уличили во лжи.
      – Я – профессионал в своем деле, – энергично возразила я. – В вопросах – как бишь там у вас написано? – слияния корпораций, тра-та-та, я ориентируюсь как рыба в воде. Любой знает, что если женщина способна зарабатывать такие хорошие деньги, как я, то она на своем месте во много-много раз превосходит в профессиональном плане любого мужчину. Потому что, даже получая вполовину меньше денег, чем мужчина, за аналогичную работу, женщина будет работать в два раза лучше.
      Публика скова засмеялась.
      – К счастью, все не настолько сложно, – добавила я и сама улыбнулась этому пассажу.
      Публика и люди, работавшие в студии, оживились. Я поискала глазами Оливера. Он по-прежнему стоял за одной из камер, скрестив на груди руки, и выглядел, на мой взгляд, слишком серьезно. Я улыбнулась ему.
      Линдер закашлялся.
      – Но почему женщины, делающие свою работу так хорошо, как вы, должны непременно еще иметь и семью?
      – Кто-то должен служить целью для траты тех больших денег, которые я зарабатываю, – сказала я. (Ах, до чего же это было хорошо – хоть на время побыть кем-то другим, а не самой собой.) – У меня же совершенно нет времени на то, чтобы тратить их на себя.
      – Но у вас нет времени и заботиться о детях, – сказал Линдер. – И многие очень важные моменты в жизни малышей проходят мимо вас: первое слово, первый шаг…
      – Сейчас я заплачу, – съязвила я и посмотрела на Оливера.
      Он в этот момент был еще серьезнее, чем минутой раньше. А рядом с ним стояли двое мужчин, одетые совсем не так, как персонал в студии. Это были люди в костюмах и галстуках. Один из них положил руку на плечо Оливера. Может быть, это был тот самый вечно пропадающий директор программ? Я строго посмотрела в сторону этого субъекта. Что, неужели именно так: выглядят эти «корифеи»?
      – А вы можете припомнить первое слово вашей старшей дочери? – спросил меня в этот момент Линдер.
      – Конечно же, – ответила я. – Первое слово моей старшей было «Chop suey»! Вероятно, мы слишком часто брали ее с собой, общаясь с китайцами.
      Публика захихикала, но Линдер нервно заерзал. И я поспешила добавить куда более серьезным тоном:
      – Конечно, иногда это бывает сложно – сознавать, что не я окажусь рядом, когда ребенок встанет на ножки или опрокинет на себя тарелку с кашей в первый раз. Но и быть одной из тех, кто по тридцать раз на дню поет своему ребенку «пись-пись» или не может разлепить пальцы от его какашек, тоже, по-моему, неправильно. У детей есть еще и отцы – я имею в конце концов мужа, не так ли? И разумеется, няни. Конечно, у каждого ребенка – своя. Их зовут Ханни и Нанни.
      Линдер не рассчитывал, что я зайду в своей игре так далеко.
      – А кто встает по ночам, когда кто-то из девочек плохо спит или нездоров? – довольно нахально спросил он. – Вы же не можете взваливать на себя и эту ношу, потому что должны рано вставать.
      – Ерунда! – триумфально воскликнула я. – Потому что я как раз всю ночь не сплю, а работаю.
      – Да, но я так работать не могу, – строго произнес Линдер и сердито посмотрел в сторону режиссера и операторов.
      Позади камеры номер один обозначилось явное беспокойство. Оливер и два его собеседника тихо беседовали друг с другом, не выпуская при этом меня из виду.
      – Мне очень жаль, но я вынуждена прервать интервью, – заявила я, обращаясь к Линдеру. Черт, откуда же я знаю этого парня? – Дела зовут.
      Линдер бросил взгляд на студийный монитор.
      – Хорошо, – сказал он. – Только еще один совет для наших зрителей. Что надо делать, чтобы стать таким успешным человеком, как вы?
      Я уже поднялась в этот момент с места.
      – О, это совсем просто, – проговорила я, беспокойно разыскивая глазами Оливера. Куда он исчез так внезапно? – Нужно просто быть влюбленным в свое дело, это самая главная тайна.
      Линдер скорчил гримасу. И внезапно я осознала, почему этот человек показался мне таким знакомым.
      – О, теперь я вспомнила, откуда вас знаю! – облегченно воскликнула я. – Мы вместе ходили на занятия, когда готовились к конфирмации. У пастора Зейцингера! Йохен! Ты был тем самым мальчиком, у которого все время бурчало в животе!
      Все зрители в студии покатились от смеха.
      – Спасибо за беседу, – вяло произнес Линдер.
      – Не за что, Йохен! – Я весело смотрела на него.
      Кто бы мог подумать, что вечно пукающий Йохен станет таким известным человеком! Я обязательно позвоню своей приемной маме, чтобы поделиться с ней этой новостью.
      – Кто-нибудь снимет с меня этот микрофон?
      Гельмут хлопнул меня по плечу.
      – Вы были сверхартистичны. Подлинный талант.
      Оливер стоял поодаль со своими собеседниками и улыбался мне.
      – Великолепно! – произнес один из них, казавшийся более высоким и толстым.
      Оливер взял меня под локоть.
      – Позвольте представить? Оливия Гертнер, эксперт и соавтор моей концепции. Владелица великолепного питомника. Оливия, это господин Дюрр, директор программ, а это господин Киммель, режиссер программы Линдера.
      – А в скором времени и режиссер программы с участием госпожи Гертнер, – добавил Киммель.
      – Очень рада, – сказала я.
      Значит, толстый и был Дюрр – это было забавно и сразу заметно. Неужели сказанное означало, что они в самом деле решили делать программу?
      – Гертнер! – восхищенно повторил толстый Дюрр. – Знаете, то, что у вас такая фамилия, придает делу совершенно новый оборот.
      – У меня, между прочим, такая же фамилия, – напомнил ему Оливер.
      Директор наморщил лоб.
      – Правильно, Оливер, правильно. Это случайность, или вы родственники?
      – Мы – породнившиеся, – сказала я дружелюбно.
      – А вы проделали свою работу там, на площадке, великолепно, – сказал режиссер. – Вам палец в рот не клади.
      – Ни в коем случае, – вставил директор. – Итак, еще раз: мне действительно очень жаль, что я забыл про нашу сегодняшнюю встречу, Оливер, без моей секретарши я бы пропал. Кроме того, мы должны были сегодня побеспокоиться о Линдере. Он совсем сдал и рискует потерять гонорар, а это было бы катастрофой. Но все в конце концов разъяснилось, не так ли? Все, кто получил проект, были очарованы идеей вашего шоу. Ведь людей, имеющих собственные участки, на самом деле куда больше, чем можно себе представить. А сейчас, после того как я познакомился с вашей партнершей, у меня исчезли последние сомнения. Вы вдвоем прекрасно сможете создать эту программу.
      – Что, и я тоже? – вырвалось у меня.
      – Безусловно, – сказал Дюрр. – Вы – именно то, что мы ищем: дитя природы, сексуальны и остроумны – идеально для этого шоу. Не так ли, Киммель?
      – Безусловно, – согласился Киммель. – Женщины, умеющие браться за дело обеими руками, – подлинный клад. У вас есть рабочий комбинезон?
      – Да-а, – выдохнула я.
      Конечно, у меня был целый гардероб комбинезонов.
      – Ну, великолепно! С этого момента можете считать это своей рабочей одеждой! – Директор программы сиял. – Я словно вижу вас в этом комбинезоне, испачканном садовой землей, под которым больше ничего не надето, с загорелыми плечами под бретельками… Люди будут сходить с ума от одних только ваших губ. Садоводство станет главным хобби для молодежи, популярнее любых компьютерных игр! – Он пожал Оливеру руку. – Свяжитесь со мной на следующей неделе, Оливер, и мы согласуем детали. Я думаю, пилотный выпуск мы сделаем уже в этом году, до наступления зимы. – После чего он пожал руку и мне. – Идею с ограниченным бюджетом я нахожу просто гениальной: всего за десять тысяч евро совершенно новый сад, в это невозможно поверить.
      – Невозможно? – А я-то боялась, что они найдут расходы чересчур завышенными.
      Да даже за половину этих денег можно было достичь такого… Но уж за десять тысяч мы с Оливером сотворим настоящее чудо.
      – Вы знаете, сколько я вынужден был выложить в прошлом году за переустройство нашего приусадебного участка? – спросил Дюрр. – Моя жена пожелала этакий садик в японском стиле с ручейками и камнями. И прочей ерундой. За эти деньги я смог бы купить недвижимость на Балеарских островах.
      – Охотно верю, – сказала я. – Но ведь куда привлекательнее, если человеку постоянно подбрасывают идеи, которые по карману и, главное, по душе любому обывателю, не так ли?
      – Именно так, – подтвердил Дюрр. – Это будет абсолютный прорыв! Правда, Киммель?
      – Мы сделаем это, – согласился Киммель и пожал нам обоим руки.
      – Да, мы сделаем это, – повторил Оливер, продолжая держать меня за локоть.
      Мы дождались, пока оба господина исчезнут за кулисами, и бросились друг другу в объятия.

      Едва мы сели в машину, у меня начали стучать зубы.
      – Странно, – заметила я. – Сейчас, когда все позади, я снова трясусь от страха.
      – У меня такое же состояние, – сказал Оливер. – Даже ладони внезапно вспотели. Я не могу повернуть ключ, видишь?
      Я глубоко вздохнула.
      – Слушай, Оливер! А ты уверен, что все это не безумная идея? Ты в самом деле хочешь меня там видеть? Перед камерой, я имею в виду.
      Оливер засмеялся.
      – Да, в этом я уверен, Блуменкёльхен. Прежде всего, в твоем замечательном комбинезоне, под которым ничего не надето.
      – Но я же не смогу сделать ничего подобного.
      – Я хотел бы, чтобы ты посмотрела на себя в пробе в программе у Линдера, – сказал Оливер. – Ты действительно природный талант. И очень телегенична. Кроме того, наше шоу не будет связано со столь долгими разглагольствованиями, ты сможешь просто работать, давая время от времени несколько практических советов. Это же должно быть тебе по душе, правда?
      – А это не будет заблуждением? Ведь я стану получать деньги за то, что больше всего люблю делать.
      – Да, и не очень скудные.
      – А я думала, что они платят тебе, чтобы не дать умереть с голоду.
      – Кто это сказал?
      – Твой отец.
      – Ах он! – заметил Оливер. – Но я думаю, что в данном случае это будет не только менеджерское жалованье.
      – А еще доход от рекламы! – Я совершенно по-детски радовалась предстоящему успеху.
      – Да, а еще мы кое-что получим за саму концепцию. Ведь телеканал должен ее у нас купить.
      – И много? – Теперь мои зубы застучали еще сильнее.
      – Довольно внушительную сумму, хотелось бы думать. Но давай подождем. У меня есть один приятель, он адвокат и сможет уладить это дело наилучшим образом.
      – Да, давай подождем. – Я посмотрела на руки Оливера. – Ну как, теперь ты сможешь повернуть ключ?
      Оливер ухмыльнулся:
      – Теперь должно получиться. Не поехать ли нам домой и не откупорить ли бутылочку шампанского?
      – Да! – воскликнула я. Но затем покачала головой. – Нет, мы должны рассказать об этом остальным. Эвелин обрадуется, и Штефана удастся убедить, что наш питомник еще принесет удачу и успех. Он в последнее время только и твердит о том, что пора искать новую работу. В качестве экономиста или менеджера. Он считает, что закопал свой талант в землю в нашем питомнике.
      – Может быть, питомник для него и в самом деле не лучшее занятие.
      – Но… да, наверное, – пробормотала я. Мне хотелось закрыть глаза и дать волю слезам, но я испугалась за ту суперпорцию туши для ресниц, которую использовала сегодня утром. – Может быть, я смогу продолжить дело сама, в одиночку, а он найдет себе другую работу. Мне кажется, каждый из нас должен найти счастье в своей работе, разве нет?
      – Да, – сказал Оливер и завел наконец мотор. – Итак, в питомник?
      – Пожалуйста, – проговорила я. – А шампанское мы, так или иначе, сможем выпить сегодня вечером.
 
      Эвелин сидела на прилавке магазина и болтала ногами, а доктор Бернер, директор банка в отставке Шерер, добрый старина Хуберт и господин Кабульке стояли рядом. Каждый из них держал в руках по большому бокалу, наполненному красной жидкостью.
      – Это кровь, которая превратит нас в бессмертных, – произнес Шерер, и все, включая Эвелин, сделали по большому глотку из своих бокалов.
      – Мы что-то пропустили? – спросила я.
      – Господа подарили мне и господину Кабульке свой рецепт вечной молодости, – сказала Эвелин и указала рукой на миксер, стоявший рядом с несколькими бутылками и пакетами на холодильнике. – Томатный сок, сок алоэ, яичный белок, витамин С и водка. Не хотите ли по глоточку?
      – Мне, пожалуйста, водки в чистом виде, – потребовал Оливер.
      – Это тайный рецепт, – прошептал Хуберт. – Его достойны знать лишь избранные.
      – Ну, ясно, – сказал Оливер и засмеялся. – Всякий сброд не достоин этого и не достоин жить вечно. Что же такого тайного в этой рецептуре?
      – Водка, рискну предположить, – объявила я, сделав довольно солидный глоток из бокала Эвелин. – В общем и целом все, что вы назвали, не может быть особенно вкусно.
      – Это не совсем верно, – возразил господин Кабульке. – Ее можно распознать по вкусу, но ни за что не уловить ее запах.
      – Но ваша жена все равно этот запах унюхает, – вмешался доктор Бернер. – Не так ли, господин Кабульке?
      При упоминании о жене господин Кабульке сразу утратил способность нормально говорить и начал заикаться.
      – Д-д-да, это верно, – с несчастным видом произнес он.
      Эвелин сделала еще один солидный глоток.
      – Очень великодушно с вашей стороны раскрыть нам тайну этого рецепта.
      – Каждый день по одному бокалу, – произнес Шерер. – И вы сможете дожить до таких же лет, как мы. Но помните, что вы обещали нам за это?
      – Помним, – сказала Эвелин и соскользнула с прилавка. – Господин Кабульке, вы пойдете в оранжерею номер пять.
      – Эвелин! – испуганно воскликнула я.
      – Не беспокойся, Оливия, мы можем доверять господину Кабульке. У меня по химии была двойка, но господин Кабульке – ас в этой области. Не так ли, господин Кабульке?
      – Да, но… – простонала я.
      – Н-н-не беспокойтесь, – произнес Кабульке. – Это всего лишь научные изыскания.
      – Ах так? А что с ними? – Я указала рукой на стариков. – Ты собираешься засадить нас всех в тюрьму?
      – Но кто-то же должен покупать у нас этот товар, – сказала Эвелин. – А они единственные из тех, кого я знаю, у кого достаточно денег на такую покупку.
      – Кто здесь говорит о тюрьме! Мы интересуемся данным продуктом чисто с научной точки зрения, – возразил Шерер.
      А доктор Бернер добавил:
      – Наше поколение вообще ни о чем подобном не знало.
      – Не хватало еще, чтобы мы раскрыли и себя, и вас. Мы всегда чисто делаем свою работу, – сказал Хуберт.
      – О чем здесь вообще идет речь? – спросил Оливер. В этот момент он казался очень похож на Фрица.
      Мне даже страшно стало.
      – Ни о чем таком, что могло бы тебя заинтересовать, – сказала Эвелин.
      – Слушай, Эвелин, прекращай этот спектакль, – сердито проговорила я. – Если речь уже не идет о тюрьме, то Оливеру тоже не помешает знать об этом.
      Эвелин пожала плечами:
      – Если ты так считаешь… Но не говори потом, что я тебя не предупреждала.
      Я внимательно посмотрела на Оливера. Он снова поднял высоко брови, как бывало всегда, когда он пытался вникнуть в суть какого-нибудь нового для себя дела.
      – Эвелин решила посвятить появившееся у нее свободное время делу садоводства и цветоводства, – принялась объяснять я. – И в определенном смысле преуспела в этом. Она сумела вырастить несколько килограммов отборной cannabis.
      – Семь к-к-килограммов, если быть совсем точным, – уточнил господин Кабульке. – И высочайшего качества. По содержанию в нем ТНС качество просто уникальное.
      – Что, простите? – Оливер совершенно несправедливо одарил меня немыслимо строгим взглядом. – Я правильно понял? Вы здесь поставили на широкую ногу производство наркотиков?
      Я подавленно кивнула.
      – Оливия! Но этого я от тебя вовсе не ожидал! – сказал Оливер.
      – А разве это запрещено? – спросил господин Кабульке.
      Эвелин закатила глаза.
      – Конечно, запрещено, господин Кабульке, – сокрушенно проговорила я. – А как вы думали?
      – Но мы же теперь в ЕС, – заметил господин Кабульке, и никто так и не понял, что он подразумевал под этим.
      – Это не только незаконно, – продолжал читать нотации Оливер. – Гашиш – это так называемый легкий наркотик, но дети, как правило, начинают именно с него. А затем переходят на более сильные.
      – Я знала, почему тебе нельзя об этом говорить, – сказал Эвелин. – Ты моралист. Апостол.
      – Это была идея Эвелин, – жалобно произнесла я.
      – Конечно, – сказал Оливер еще более неодобрительно.
      – И за это м-м-могут привлечь? – поинтересовался господин Кабульке.
      – Еще как, – ответил Оливер. – За то количество, что вы здесь вырастили, вы сможете провести в тюрьме остаток своей жизни.
      – Да не будьте же вы так строги, Оливер, – вмешался в разговор Шерер. – Вы сами во время учебы разок-другой забили косячок и покурили его на переменке. Но мы как раз совершенно другое поколение. Когда учились мы, нам доставляло кайф одно только сознание того, что сегодня или завтра можно будет досыта наесться. И совершенно понятно, что потребности в отношении наркотиков у нас были совершенно иные.
      – Но пожалуйста, не выдавайте нас вашему отцу. Он, к сожалению или к счастью, не имеет истинного представления о такой тяжелой юности, – сказал доктор Бернер.
      – Как и его сын, – пробубнил Хуберт.
      – Вот моя старуха обалдеет от удивления, когда узнает, что я на старости лет ступил на криминальную тропу, – расстроенно произнес господин Кабульке. – Но уж точно перестанет жаловаться на то, что я последние сорок лет веду такую скучную жизнь.
      – Так-так, Эвелин, – сказал Оливер. – Значит, ты снова покуриваешь травку? Или теперь речь идет лишь о деньгах? Но меня, во всяком случае, не надо убеждать в том, что интерес к этим цветочкам у тебя чисто ботанический. И повышенный спрос на материал для научных исследований – для меня тоже не аргумент, – И, повернувшись к старикам, чеканя каждое слово, добавил: – Моя жена во время учебы в университете не случайно имела прозвище Потти!
      – Потти! – воскликнул Шерер и закатился таким приступом хохота, словно уже успел курнуть приличную дозу травки.
      – Вот именно, Потти, – совершенно серьезно повторил Оливер. – Как идут дела? Ты вырастила это для собственного употребления, Потти?
      – Уже хорошо, ты, филистер. – Эвелин, улыбаясь, повернулась к старикам. – Можно подумать, что с тех пор, как он перестал быть Шитти, прошел не один световой год.
      У Шерера начался новый приступ хохота. Остальные тоже заулыбались. Только я смотрела на Оливера и Эвелин с открытым ртом. Это было нечто абсолютно неожиданное.
      – Только я давно вышел из того возраста, – сказал Оливер. – Сегодня я уже взрослый человек и хорошо знаю, что несу ответственность перед остальным миром за определенные поступки.
      – Шитти и Потти, – прохрипел Шерер, задыхаясь от хохота. – Потти и Шитти! Я давно так душевно не смеялся!
      – Я тоже вышла из того возраста, – произнесла Эвелин, обращаясь к Оливеру. – И я к тому же, кажется, беременна.
      – Что?! – закричал Оливер.
      – Что?! – закричали хором старики и я.
      – Сердечные поздравления, – сказал господин Кабульке.
      – Потти беременна от Шитти, Потти беременна от Шитти, – пропел Шерер и схватился руками за живот от смеха.
      – Кажется, – еще раз уточнила Эвелин.
      – Ну, пора, пора, – вставил доктор Бернер. – Так часто встречаться в отеле, как это делали вы…
      – А та книжка, которую я вам дал, она ведь и вправду хороша, – сказал Хуберт. – Мы с моей женой частенько заглядывали в нее.
      Оливер прикусил губу. Определенно на сегодняшний день ему было многовато. Сначала эта история с шоу на телевидении, а теперь еще и известие о долгожданном потомстве. Он выглядел так, словно был не в состоянии как следует осознать происходящее.
      – И что нам теперь делать? – растерянно спросил он.
      – У меня дома есть тест на беременность, – сказала Эвелин. – Я могу его сделать прямо сейчас, и тогда можно будет говорить более определенно.
      – Да, – с ликованием поддержал Хуберт. – Я за то, чтобы мы немедленно это сделали.
      – Я тоже, – одновременно сказали доктор Бернер и Шерер.
      – Может быть, вы пока полюбуетесь на свою коноплю, уважаемые господа, – сердито произнес Оливер. – В конце концов, тест на беременность – штука весьма интимная, вам не кажется?
      – Жаль, – разочарованно заметил Шерер.
      Вероятно, его поколение не имело также счастья узнать, что такое тест на беременность, и для общего развития им это было ну очень важно.
      – А где, собственно говоря, Штефан? – спросила я, постепенно начиная превращаться в нормального человека.
      – Ему все происходящее здесь кажется слишком инфантильным, – сказала Эвелин. – Кроме того, у нашей кривоножки сломалась машина, и он повез ее домой.
      Хуберт посмотрел на часы.
      – Но может в любую минуту вернуться, потому что в половине третьего муж кривоножки возвращается домой.
      – Откуда вы знаете? – спросила я ошеломленно.
      Я даже не знала, где живет Петра, а уж тем более во сколько обычно приходит домой ее муж.
      – Мы знаем все, – серьезно проговорил Хуберт.
      – По-моему, не очень вежливо все время называть ее кривоножкой, – сказал Шерер. – А вдруг у нее есть другие достоинства?
      – Да, много, за исключением мозгов, – съязвила Эвелин.
      Шерер снова хихикнул.
      – Хорошо сказано, Потти, хорошо.
      Эвелин хлопнула в ладоши.
      – Тогда вперед.
      Все, кроме меня, пришли в движение. Старики под руководством Кабульке направились в оранжерею номер пять, чтобы осмотреть урожай, выращенный Эвелин, а она вместе с Оливером пошла в наши руины делать тест на беременность. Я осталась в магазине совсем одна. Состояние у меня было такое, словно желудок чем-то обожгли. Может быть, все дело в водке?
      Что за сумасшедший день!
      Сначала участие в качестве куклы в этом дурацком ток-шоу у Йохена, затем восхождение в качестве новой телезвезды, потом это сборище со стариками, история про Потти и Шитти и в довершение всего – беременность Эвелин.
      Я зашла в кабинет Штефана, уселась на старый гостевой диван и уставилась на медленно вращающийся вентилятор под потолком. Почему же Штефана до сих пор нет? Мне так много нужно было ему сказать. Теперь, когда у меня все так удачно сложилось с новым проектом на телевидении и я могла сама начать хорошо зарабатывать, мы уже не нуждались так остро в этом миллионе. Мы могли бы попытаться склеить черепки и спасти нашу семью. И нашу честь или хотя бы ее остатки. Это был самый подходящий момент. Если бы мы захотели, то могли бы провести остаток лета как нормальные люди. Теперь, когда Эвелин забеременела, ситуация с нашим обменом партнерами становилась еще более нелепой. Не мог же Штефан этого не видеть.
      От этих мыслей и кружения вентилятора у меня тоже закружилась голова. Я закрыла глаза и прилегла на диван, свернувшись калачиком. Ой! Что-то неприятно кольнуло меня в ребра.
      Это была розовая заколка для волос. Заколка Петры. Что делала на этом диване эта дурацкая заколка?
      Внезапно голова моя протрезвела. Конечно, появлению этого предмета можно было найти тысячу самых убедительных объяснений, но в этот момент я осознала, что ни одно из этих объяснений не будет достоверным. И ни одно из них даже не стоило принимать во внимание.
      Было только одно-единственное объяснение: не Эвелин причина изменившегося поведения Штефана и всего, что происходило е ним в последнее время. Это Петра. Маленький хорек.
      Недаром Элизабет меня предупреждала.
      С того времени как я больше здесь не жила, условия для Петры и Штефана сложились идеальные. После окончания рабочего дня они могли совершенно безо всякой опаски встречаться друг с другом. Например, в этом кабинете. На этом диване.
      Эвелин, похоже, знала об этом. Старики тоже. Они имели возможность следить за Штефаном круглые сутки.
      О мой Бог, не Петра была глупой гусыней, а я! И догадаться об этом можно было самое позднее после истории с солярием. И Петра с этими своими улыбочками, сюсюканьем и слащавыми прощаниями не делала особой тайны из того, что ей нравится Штефан.
      Я только не могла поверить в то, что у Штефана оказался такой дурной вкус. Если бы он влюбился в Эвелин, я бы поняла его. Эвелин, в конце концов, была очаровательно красива и интеллигентна. Но Петра? Этот кривоногий, глупый хорек. Нет, такое падение вкусов у Штефана я в жизни не могла себе представить. Ведь у мужчины был свой собственный стиль!
      Я принялась раздраженно бродить по кабинету. Столешница на рабочем столе Штефана не хранила на себе никаких отпечатков и была идеально отполирована. И пахла каким-то антибактериальным средством. Это могло свидетельствовать, что они занимались этим и на рабочем столе. Словно в какой-то горячке я принялась выдвигать ящики стола, не понимая, зачем это делаю и что пытаюсь там найти. Может быть, любовное послание: «Целую, твоя Петра», с отпечатком губной помады на листе.
      Но ничего подобного я не обнаружила. Зато нашла упаковку с презервативами. С черными презервативами, если быть точной. Таких штуковин я еще никогда не видела. Те, которыми мы обычно пользовались, были нежно-розового цвета, как заколки Петры. Я нерешительно вертела в руках упаковку. Как долго все это продолжалось? Они оба имели тысячи возможностей встречаться здесь, пока Эвелин занималась ремонтом дома вместе с Кабульке, а бедный муж Петры нянчился с детишками. Поэтому Штефан так настаивал, чтобы старый диван переехал в его кабинет, а не к Эберхарду. Петра считала, что делать это на полу негигиенично, а стол находила слишком жестким для долгих любовных утех. А с диваном было и мягко, и уютно. И могли появиться лишь маленькие синяки.
      Синяки! Ааааа! Синяк на груди Штефана был результатом укуса или ее ногтей.
      Я открыла коробку с презервативами. Внутри, еще оставалось четыре штуки. Черные, они смотрели на меня из своих упаковок, словно повторяя знаменитое: «Ты выглядишь отвратительно!»
      Я положила их в свою сумочку и, пытаясь найти помощь хоть где-нибудь, бросилась вон из кабинета. В торговом зале мой взгляд упал на холодильник, где все еще стояли ингредиенты коктейля молодости, придуманного стариками. Я плеснула немного жидкости из каждого сосуда в миксер, а из бутылки с водкой вылила все, что там оставалось. Затем включила миксер. Конечно, я забыла закрыть крышку, поэтому в следующее мгновение стена и пол покрылись кроваво-красными пятнами. Словно не замечая этого, я выплеснула остатки коктейля из миксера в один из бокалов и залпом выпила содержимое. Господи, до чего же противно.
      Впрочем, через мгновение мне стало легче. Я почувствовала в себе силы идти куда-нибудь и немедленно позвонить Элизабет (о телефоне в кабинете речи не шло – один взгляд на ненавистный диван вызвал бы у меня приступ тошноты).
      – Элизабет? Ты можешь меня забрать? – простонала я в трубку ближайшего телефона-автомата.
      – Ты где? – спросила подруга.
      – У себя в питомнике. У Штефана ничего нет с Эвелин. У него роман с Петрой!
      – С этим хорьком?
      – Именно, – всхлипнула я.
      – Да, этого следовало опасаться! – воскликнула Элизабет. – Ханна! Штефан завел шашни с этой продавщицей из магазина Оливии!
      – Боров, – услышала я голос Ханны. – Типичный боров!
      – Я сейчас у тебя буду! – крикнула в трубку Элизабет.
 
      Элизабет была очень нежна со мной. Она забрала меня к себе домой и за все время ни разу не позволила себе сказать что-то вроде: «Я же тебе говорила». Она просто утешала меня как могла.
      – И такое случается, – говорила она. – Это жизнь. Посмотри на меня! Со мной такое случилось уже дважды.
      – Я хочу умереть! – выла я. – Я такая дура!
      – Это совершенно нормальная реакция, – сказала Ханна. – Все дело в том, что, как правило, мы переоцениваем способность мужчин оставаться нам верными.
      – Это правда, – сказала Элизабет. – Женщине, которой достался такой мужчина, можно лишь позавидовать.
      – Именно, – добавила Ханна. – Учить этому следует с младенчества!
      Я тем временем немного поплакала.
      Ханна приготовила мне джин с тоником, а Каспар и Маризибиль принесли и сунули мне в руки свои самые любимые игрушки. Спустя некоторое время я почувствовала себя словно под наркозом.
      – Они дезинфицировали письменный стол, – сказала я. – А яникогда в жизни не занималась этим на письменном столе.
      – В самом деле никогда? – в один голос воскликнули Ханна и Элизабет.
      Я покачала головой.
      – Я всегда думала, что мы со Штефаном должны для этого получше узнать друг друга, – всхлипывая, произнесла я.
      От меня тем не менее не ускользнуло, что Ханна и Элизабет обменялись многозначительными взглядами. По всей видимости, Элизабет рассказала Хане историю про «линг-линг». Но мне было все равно, считают ли они меня «не от мира сего». Очень может быть, что я и в самом деле была «не от мира сего». До какого времени, интересно, я собиралась ждать, пока можно будет заняться сексом на письменном столе? До нашей со Штефаном серебряной свадьбы?
      – Я могу сегодня переночевать здесь? – спросила я уже заплетающимся языком и уткнулась лицом в любимую плюшевую лису Каспара.
      – Конечно, можешь, – сказала Ханна. – Мы же женщины и должны всегда поддерживать друг друга.
      Но Элизабет резонно возразила:
      – То, что ты отправишься домой, даже не обсуждается!
      – Почему? – в слезах спросила я.
      – Потому что уже половина шестого, и я отвезу тебя в город, – ответила Элизабет. – Штефан, может быть, и обманывает тебя с этим хорьком, но это еще не причина отказываться от миллиона.
      – Ах, мне теперь все равно, – простонала я.
      – Напротив, – энергично возразила Элизабет. – Именно теперь так важно задуматься о деньгах, Достаточно того, что ты несчастна по жизни. Не хватает теперь, чтобы ты осталась без гроша в кармане. Так что, Ханна, давай, помоги мне довести ее до машины!
      – Я и сама могу дойти, – возмущенно произнесла я, когда маленький Каспар попытался поддержать меня за ноги.
      Впрочем, за небольшую помощь при спуске по лестнице я была благодарна и ему. Так или иначе, но какая-то часть меня все время норовила повалиться в сторону. Поэтому я была очень рада, когда наконец уселась в машину. Элизабет сама пристегнула меня, потому что мне никак не удавалось вытащить этот глупый ремень.
      – Я не понимаю, – заметила она. – Ты выпила только три маленьких джина. Ты совсем ничего не ела?
      – Совсем! – подтвердила я.
      А кроме того, я еще выпила водки. Похоже, слишком много.
      По дороге в город я, должно быть, уснула, потому что мне показалось, что в первый момент мы отъехали от ее дома, а в следующий машина уже стояла возле подъезда дома Оливера.
      – Ну и ну, – сказала я.
      Это граничило с волшебством.
      – Мы приехали, – сказала Элизабет.
      Машину она припарковала прямо под знаком «Остановка запрещена» напротив входа в подъезд Оливера и Эвелин.
      – Большое спасибо, – поблагодарила я и принялась рыться в сумочке в поисках большой связки ключей.
      Мои ноги были словно пудинг, и когда я допыталась выйти из машины, то сразу едва не оказалась на асфальте. Элизабет подхватила меня под руки.
      – Отсюда я сама смогу дойти, – сказала я и тут же снова едва не обрушилась на землю, стоило Элизабет чуть отпустить меня. – Иначе ты заработаешь грыжу.
      – Это ты оплатишь мне потом, в качестве благодарности за спасенный для тебя миллион, – ухмыльнулась Элизабет.
      Лифт поднял нас на верхний этаж.
      – Это не только мой миллион, – уточнила я. – Половина принадлежит Штефану.
      – Половины будет достаточно.
      Элизабет подвела меня к двери в квартиру. Там она прислонила меня, словно манекен, к стене и принялась копаться в моей сумочке.
      – Где здесь ключи от квартиры? – спросила она, тряся связкой у меня перед лицом.
      – Зеленый, – сказала я. – Или нет, маленький. Но может быть, и блестящий. Попробуй все подряд.
      Элизабет вздохнула и нажала на кнопку звонка.
      – Да, пожалуйста? – произнес Оливер, открывая дверь.
      Он не был знаком с Элизабет, а меня видеть не мог, потому что обзор стены, за которую я пыталась удержаться, ему перекрывала дверь. Тем временем стена почему-то закачалась. И пол снова начал приближаться ко мне.
      – Я принесла домой Оливию, – заявила Элизабет. – Она немного выпила, и за ней надо присмотреть.
      Голова Оливера высунулась из-за двери.
      – Блуменкёльхен! Ты что, решила отпраздновать без меня? А я как раз поставил охлаждаться шампанское.
      – Хотела бы я узнать, о каком торжестве идет речь? – осуждающе сказала Элизабет.
      – Ты об этом пока знать не можешь, – проговорила я, обращаясь к ней. – Потому что я теб-бе ни-ччего н-не рассказывала. Ух!
      Оливер подхватил меня под обе руки, предотвратив мое неизбежное падение.
      – Похоже, что по шкале Рихтера сила землетрясения составляет пять баллов, – проблеяла я.
      Только почему, кроме меня, никого больше не качает?
      – По крайней мере ее не тошнит, – сказала Элизабет. – Ну теперь она принадлежит вам. Я припарковала машину под знаком и, кроме того, должна спешить домой, чтобы прочитать сыну сказку на ночь.
      – Спасибо, что доставили Оливию. Было очень приятно с вами познакомиться, – поблагодарил Оливер.
      – Взаимно, – ответила Элизабет. – Я нахожу, что в реальности вы выглядите еще привлекательнее, чем по телевизору.
      – Большое спасибо, – повторил Оливер.
      – Скользко, скользко, скользко, – пробубнила я. – А что у нннасс шампанским?
      Элизабет, уже стоявшая за дверью, сказала:
      – Я думаю, аспирин сейчас был бы более кстати. И холодное полотенце на лоб. Я позвоню тебе утром, Оливия.
      – Засунь себе свое мокрое полотенце… – Мне показалось, что я сказала нечто подобное; впрочем, дверь уже закрылась.
      Оливер осторожно довел меня до гостиной, усадил на диван и принялся задумчиво рассматривать.
      – Ч-ч-что-то не так? – дерзко уставилась я на него.
      – Это я хотел у тебя спросить, – сказал Оливер. – Мы сегодня чуть с ума не сошли, когда ты внезапно пропала после обеда – даже не взяв машину. Как по мановению волшебной палочки. Штефан на тебя обиделся. Там были только мы и старики, когда он вернулся в питомник. Он с большим удовольствием узнал бы новости от тебя.
      – Ха-ха, – фыркнула я. – А я бы с удовольствием узнала кое-какие новости от него. Хотя нет. Совсем нет!
      – Что случилось?
      – Мне нужно в… – сказала я и, пошатываясь, поднялась с дивана.
      – Тебе помочь?.. – спросил Оливер.
      – Посмей только, – пригрозила я.
      Я не настолько пьяна, чтобы кто-то провожал меня до туалета. Я смогу дойти сама. Вокруг были мебель и стены, на которые можно было бы опереться. В ванной я принялась плескать себе в лицо холодной водой. Стало немного легче.
      Когда я вернулась в комнату, Оливер сидел на кушетке и смотрел в окно. В его взгляде было что-то такое трагическое, что на глаза у меня снова навернулись слезы. Вероятно, он, также как и я, находил сложившуюся ситуацию весьма отвратительной. Ведь это Эвелин в первую очередь настояла на том, чтобы играть в дурацкую лотерею с миллионом.
      Во мне что-то надломилось. Внезапно я совершенно отчетливо осознала, чего мне хочется. Пора положить конец этому самопожертвованию.
      Я прислонилась к стене, приняв, как мне казалось, обольстительную позу.
      Оливер обеспокоенно посмотрел на меня.
      – Все в порядке, Оливия?
      – Т-т-ты хоть раз пользовался черными презервативами? – спросила я, пытаясь придать своему голосу сверхэротическое звучание. Во всяком случае, я надеялась, что это звучит сверхэротично.
      Брови Оливера поползли вверх.
      – Нет, если не ошибаюсь, – ответил он.
      – Это только для злых мальчиков, – сказала я и достала упаковку с презервативами из сумочки. – Смотри-ка!
      – Я вижу, – ответил Оливер не в силах остановить поднимающиеся все выше брови.
      – А ты ведь не злой мальчик, в-в-верно?
      Я, шатаясь, подошла к обеденному столу и сексапильно (как мне казалось) облокотилась на его крышку. Затем медленно расстегнула две пуговицы на своем блейзере. Всего их было три. Под блузкой был лишь черный бюстгальтер.
      – Но я – злая девочка, – солгала я.
      Добрые и хорошие девочки стали существами нереальными, а злые распространились повсюду. Всякие Петры, например.
      – В самом деле? – Оливер поднялся с места и внезапно вырос прямо передо мной. – Я совсем не знал этого, Оливия.
      – В самом деле, – резко сказала я и попыталась смотреть ему прямо в глаза. Они были не такими голубыми и лучистыми, как у Штефана. Скорее серые, а зрачки – большие и черные, как презервативы в моей руке. – Страшно злая.
      – Ты почти голая, – сказал Оливер и коснулся рукой моей кожи над бюстгальтером.
      Я резко выдохнула. Ведь я хотела соблазнить его, нечего останавливаться.
      – Но здесь тепло, – продолжил Оливер. – Слишком тепло, чтобы находиться в брючном костюме.
      И не успела я сделать хоть одно протестующее движение, как он в одно мгновение снял с меня и блейзер, и брюки.
      Я уселась на стол в одном нижнем белье и удивленно смотрела на него. Теперь он поразил меня. Ситуация постепенно становилась критической.
      – Так что с шампанским? – спросила я, пытаясь уклониться от продолжения.
      – Я хочу сказать, что мы прибережем его на потом, злая девочка.– Оливер придвинул меня к самому краю стола, почти вплотную к себе. Мои трусики оказались прижаты к его джинсам. Он начал гладить меня по рукам, плечам, шее. – Как ты хороша, Оливия. Как хороша! И как жаль, что ты не совсем трезва.
      Если бы я была трезвая, то уж точно не сидела бы сейчас перед ним в одном нижнем белье. Так что лучше бы ему было не сожалеть о моей нетрезвости.
      – Все-таки ты не злой мальчик, – тихо сказала я. – Злые мальчики берут инициативу в свои руки, когда девочки не знают, чего же они все-таки хотят.
      Это была ложь. Я очень хорошо знала, чего хотела. Только не знала, почему я этого хочу.
      – Тогда я в любом случае – злой мальчик, – возразил Оливер и поцеловал меня в шею.
      Я закрыла глаза и запрокинула голову назад. Поцелуи Оливера становились все интенсивнее. Мой Бог, он умел целовать! Его руки блуждали вверх и вниз по моему телу.
      – Оливер, – прошептала я.
      Я знала, что то, чем мы здесь занимаемся, было неправильно, но чем больше сознавала это, тем сильнее чувствовала, что именно эта неправильность была самым верным действием в данный момент. Оливер прижал меня к себе, медленно снял трусики и начал ласкать руками мои бедра.
      – О да, – прошептала я. – Пожалуйста, не останавливайся.
      – Я и не думал, – сказал Оливер.
      Его дыхание участилось. Казалось, что его руки и губы повсюду на моем теле. Мне показалось, я начинаю терять сознание.
      – Ты д-д-делал хоть раз это на столе? – из последних сил спросила я.

      На следующее утро я проснулась в совершенно незнакомой постели и чувствовала себя так хорошо, как никогда в жизни. Каждый квадратный сантиметр моего тела был наполнен удовлетворением и счастьем.
      Но в следующий момент я осознала, в чьей постели лежу, и чувства эти мгновенно улетучились. Это была супружеская постель Эвелин и Оливера, и я, вероятно, лежала на той половине, которую обычно занимала Эвелин. Внезапно по голове словно застучали тысячи маленьких молоточков. Она наполнилась нестерпимой болью.
      Оливер еще спал. Он лежал на спине, положив руку за голову, и чем-то напомнил мне в первый момент сына Элизабет, Каспара, который тоже любил спать в такой позе. Как и Каспар, Оливер откинул одеяло в сторону. Но на этом сходство между ними заканчивалось. Особенно в отношении количества волос на теле.
      Лицо его было серьезно. Когда я осторожно коснулась пальцами его щеки, Оливер вздрогнул во сне.
      Я тоже вздрогнула. Боже мой, что же мы наделали!
      «Вы вели себя непристойно», – довольно нахально сказал кто-то внутри меня.
      К сожалению, я отчетливо помнила большую часть того, что произошло. Все, если быть до конца честной. Без остатка.
      По рукам снова побежали мурашки. Почему я должна была прожить так долго, прежде чем пережила такое? Все мое так называемое добропорядочное воспитание с этого момента было перечеркнуто.
      А может быть, в этом было немного и вины Штефана. Я даже в мыслях никогда не держала ничего подобного.
      Оливер застонал во сне и повернулся на бок. Я задумчиво рассматривала его затылок. Ранним утром его волосы напоминали скорее шотландский ландшафт, нежели кочан цветной капусты. Мне захотелось погладить его по голове, запустить в его волосы пальцы, но я удержала себя. В конце концов я уже натворила достаточно.
      После вчерашних открытий мой собственный мир раскололся, словно зеркало. Мой мир, но не мир Оливера. Я не должна была увлекать за собой в бездну Оливера, бедного, ни в чем не виноватого Оливера, женатого на Эвелин, которая, кажется, ждала от него ребенка.
      Я села на кровати. Как я могла забыть об этом? Я даже не спросила, что показал тест на беременность, прежде чем наброситься на Оливера, словно изголодавшаяся нимфоманка.
      От стыда кровь ударила мне в лицо. Я действительно была самой последней дрянью! Как я смею осуждать Петру за то, что она окрутила Штефана? Я сама ничуть не лучше.
      Я выпрыгнула из постели и тихо прошмыгнула в ванную. Я ни за что не хотела оставаться в постели, когда Оливер проснется. Все случившееся определенно покажется ему еще более омерзительным, чем мне. Попытка представить, как мы сидим друг напротив друга за завтраком, привела меня в дрожь. А ведь Оливер вчера к тому же был абсолютно трезв.
      Было только половина восьмого, когда тарахтящий «ситроен» доставил меня в питомник, и, конечно, в магазине еще никого не было. Мне это было только на руку. Я быстро скрылась в оранжерее номер три и занялась своими ненаглядными самшитами. Формирование кроны у самшитов было одним: из самых любимых моих занятий. Щелк-щелк садовыми ножницами, и маленькие веточки и листочки падают к твоим ногам на землю, распространяя вокруг совершенно неповторимый аромат, типичный только для этих растений. Мои нервы понемногу успокоились.
      От моих медитаций меня оторвал приход господина Кабульке.
      – Д-д-д-доброе утро, – произнес он.
      Под глазами у старика четко обозначились темные круги. В остальном он выглядел довольно бодро.
      – Что здесь вчера произошло? – спросила я так строго, как могла.
      – Пожилые господа покурили нашего урожая, – ответил господин Кабульке. – Я тоже. Госпожа Гертнер п-п-п-показала нам, как делаются такие вещи.
      – Очень мило с ее стороны, – иронично заметила я.
      – Это был очень веселый вечерок. Только моя жена теперь, к сожалению, на меня злится.
      – А вы принесите в следующий раз и ей косячок, – сострила я.
      – К сожалению, это невозможно, – вздохнул господин Кабульке. – Она, бедняжка, некурящая. Но госпожа Гертнер уже выразила готовность поделиться со мной рецептами приготовления разных блюд и выпечки с семечками. Это тоже может доставить удовольствие.
      – В этом я могу вам поверить, – сказала я. – А что же будет дальше со всем урожаем конопли?
      – Пожилые господа собираются купить его у нас оптом, – ответил господин Кабульке.
      – У нас? – словно эхо повторила я.
      – Конечно, у нас, – вставила Эвелин. Она стояла в дверях и выглядела, как всегда, великолепно. – Я думаю, мы разделим прибыль на троих. Треть получу я, потому что идея была моя, треть получит господин Кабульке, потому что помогал мне и делал всю работу по уходу, а треть принадлежит тебе, потому что ты хозяйка этой оранжереи.
      – Нет, спасибо, мне ничего от этого не надо, – сказала я.
      – Я надеялась на это, – проговорила Эвелин. – Тогда я возьму себе две трети. В конце концов, все расходы были моими.
      – А старые меш… пожилые господа действительно купят у тебя все оптом? Все семь килограммов?
      – Так точно, – подтвердила Эвелин. – Только ни в коем случае нельзя посвящать в это дело Фрица. Этот разом разрушит все дело и сожжет весь урожай.
      – Но семь килограммов им не выкурить за всю жизнь, – усомнилась я.
      – Это их дело, – сказала Эвелин. – Главное, что мы избавимся от товара. Впрочем, я немного сохраню для себя. Поэкспериментировать с выпечкой, например.
      – Непременно следует это сделать, – заявил господин Кабульке.
      – Куда ты исчезла вчера так внезапно? – спросила Эвелин. – Пока мы тут занимались тестом на беременность?
      – Я между делом выяснила, что Штефан спит с нашей продавщицей, – лаконично ответила я.
      – О, – возмутилась Эвелин.
      Господин Кабульке нервно стащил с головы неизменную кепку и мял ее в руках. Похоже, он тоже был в курсе.
      – Вы могли спокойно сами рассказать мне об этом, – безразлично заметила я.
      – Между ними все это не так давно, как ты думаешь, – ответила Эвелин. – Кроме того, Штефан угрожал мне, если я расскажу тебе об этом.
      – Чем же, интересно, он угрожал?
      – Так, вообще: он предупредил, что если я расскажу тебе, то ты станешь совершенно несчастна, а я совсем этого, не хотела?
      – Я совершенно несчастна, – вздохнула я.
      – Кроме того, он еще сказал, что свернет ей шею, – добавил господин Кабульке. – Он думал, я не слышу, потому что туговат на ухо. Но это я как раз расслышал.
      – Да, у господина Кабульке уши, как у летучей мыши, если надо, – съязвила Эвелин. – Что ты теперь собираешься делать?
      – Понятия не имею, – честно призналась я. Я уже и так слишком много понаделала за вчерашний вечер и ночь. – Что, кстати, показал тест на беременность?
      – Оливер тебе не сказал?
      Я удрученно покачала головой.
      – У нас вчера не было возможности долго разговаривать.
      Одному Богу известно, что нам было не до разговоров, мы занимались совершенно другими делами.
      – А вот и Петра, – произнесла Эвелин и показала через стекло оранжереи на стоянку.
      Действительно. Петра, повиливая задом, направлялась в этот момент к магазину, держа в руке сумочку а-ля Гуччи.
      – Эта дамочка и в самом деле совершенно потеряла стыд, – сказал господин Кабульке. – Стоит ей подсунуть что-нибудь из нашей травки.
      Эвелин просияла.
      – Это замечательная идея, господин Какабульке, – подхватила она. – Я сейчас же пойду и испеку пирожок. Штефан в кабинете, Оливия. Теперь самый подходящий момент вонзить нож ему в спину.
      – Лучше грабли, – посоветовал господин Кабульке. – Если в-в-вам понадобится помощь, то зовите меня.
      – Баа, ты выглядишь отвратительно, – заявила Петра, входя в дверь магазина.
      – В самом деле? Но при этом сегодня ночью у меня был совершенно фантастический секс, – сказала я. – Правда. Это было восхитительно. Я никогда ничего подобного не испытывала. Намного лучше, чем со Штефаном, что, съела?
      Петра выпучила глаза. Она не ожидала услышать от меня что-либо подобное.
      – С кем же? – недоверчиво спросила она.
      – Как с кем? – вопросом на вопрос ответила я. – В конце концов я замужняя женщина. Кстати, ты уволена.
      – Что?
      – У-во-ле-на.
      – Ты не можешь этого решать, – засомневалась Петра.
      – Еще как могу! – ответила я и прошествовала мимо нее в кабинет.
      Штефан снова изучал список вакансий.
      – Господин Ге-е-ертнер, она заявила, что я уволена, – прошепелявила Петра, проскользнув в кабинет вслед за мной.
      – Что? – Штефан обернулся. – Что вы сказали, госпожа Шмидтке?
      – Она сказала, что я уволена, – повторила Петра и показала на меня. – Но я думаю, что если вы принимали меня на работу, то и увольнять имеете право только вы, или нет? – Она сморщила лицо, готовая заплакать.
      – Ну, успокойтесь, госпожа Шмидтке, – заметил Штефан. – Я уверен, что это всего лишь недоразумение.
      Я переводила взгляд с одного на другого и качала головой.
      – Даже удивительно, что вы до сих пор на вы, – задумчиво произнесла я. – Право же, как-то странно звучит: «Отдайтесь мне, госпожа Шмидтке!» – «Сию минуту, господин Гертнер!»
      – Олли! – Штефан в шоке смотрел на меня. Ничего подобного никогда прежде не слетало с моих губ.
      Петра пришла в себя быстрее.
      – О! – воскликнула она. – Но это не повод для увольнения.
      – Мне все равно, – сказала я. – Я выгоняю тебя, потому что ты неприветлива с нашими клиентами и совершенно не подходишь к нашей обстановке. Можешь доработать до конца недели, а за это время подыскать себе новое место работы. Сегодня после обеда получишь письменное уведомление.
      – Полегче, – вставила Петра. – Здесь еще и господин Гертнер имеет право что-то решать. – То, что подчиненная спит с шефом, – еще не основание для ее увольнения, не важно, насколько ты ревнива.
      – Я догадываюсь, что у тебя большой опыт в этом вопросе, – сказала я. – Однако ты тем не менее уволена.
      – Может быть, вы оставите нас одних? – Штефан все еще выглядел шокированным.
      Петра, надувшись, вышла.
      – Закрой дверь с той стороны, – жестко проговорила я.
      – Тебе не кажется, что это довольно жестоко? – спросил Штефан.
      Я резко повернулась к нему.
      – Что, прости?
      – Ты не можешь ее вот так выбросить на улицу, – вставил Штефан.
      Господин Кабульке! Грабли! От гнева я в секунду стала пунцовой и не могла сказать ни слова.
      – Эвелин не должна была тебе об этом сообщать, – произнес Штефан. – Я знал, что ты не сможешь воспринять все нормально.
      – Эвелин ничего мне не говорила, – внесла я ясность. – У меня у самой есть глаза.
      Штефан вздохнул.
      – Я не хотел, чтобы ты это заметила. И ни в коем случае не хотел причинить тебе боль.
      – Как осмотрительно с твоей стороны! – воскликнула я.
      Я была искренне возмущена таким цинизмом. Я думала, что Штефан упадет на колени и станет извиняться всеми способами, чтобы замолить свои грехи. Это было самым минимальным из того, что он мог бы сделать.
      Но парень решил переложить вину на меня.
      – Ах, Олли! Это не должно тебя удивлять. У нас все это довольно давно. Чтобы быть совсем точным, с того времени, как ты лелеешь эту сумасбродную идею с питомником.
      – Что? Это была наша общая идея, Штефан. Это же мечта нашей жизни.
      – Это была совершенно точно мечта твоей жизни, – холодно сказал Штефан. – Меня никогда не влекло заниматься растениями.
      – Но ты говорил, что это золотая жила, если правильно поставить дело.
      – Да, но я заблуждался, – сказал Штефан. – Это была, как уже говорилось, просто сумасбродная идея.
      Я все больше жалела, что в руках у меня нет грабель господина Кабульке. Так хотелось ткнуть ими Штефана в живот. Что он мелет?
      – Что будем делать с Петрой? – спросила я.
      Штефан снова вздохнул.
      – На протяжении нескольких месяцев я пытаюсь объяснить тебе, что этот питомник в конце концов разрушит наш брак. У меня были все шансы стать экспертом экстра-класса в области маркетинговых исследований, пока мы не купили это совершенно убыточное хозяйство. Но ты же слепа, как крот, и игнорируешь все мои аргументы, и тебе наплевать, что я годами закапывал здесь свои способности в прямом и переносном смысле слова. Бог мой, на что я все это время тратил свои силы! Тебе не кажется, что у меня тоже может быть желание ездить на приличной машине, отдыхать во время отпуска, как люди, и носить те шмотки, в которых мне не будет стыдно выходить на улицу?
      Моя первая, горячая ненависть постепенно прошла. Грабли больше были не нужны. Злоба, пришедшая теперь, была куда более холодной.
      – Я все еще не понимаю, что мы будем делать с этим хорьком, – спокойно проговорила я.
      – Весной строительный супермаркет открывает отдел садоводства, – сказал Штефан. – Теперь это очевидный факт! Поверь мне, как только это произойдет, сюда не придет больше ни один покупатель.
      – Конечно, – согласилась я. – Кто потащится сюда ради старых роз, ради элитных кустарников, ради моих советов, которые можно получить совершенно бесплатно…
      – Ах, Олли, прекрати наконец предаваться глупым мечтам.
      – Я не мечтаю! – вскипела я. – Мы с Оливером начинаем делать садовое шоу на телевидении, и благодаря этому наш питомник скоро станет знаменит. А супермаркет может продавать бегонии и дурацкие рождественские звезды. Он нам не конкурент! Ты здесь единственный, кто не хочет следовать логическим аргументам, ты, а не я! Никому не удалось убедить тебя к ним прислушаться. Кроме того, ты до сих пор не объяснил мне, что мы будем делать с твоей похабной аферой.
      Штефан глубоко вздохнул.
      – Боже, Олли, я и сам не знаю. Я – мужчина. Такое запросто может случиться. – И после паузы, в течение которой я пристально смотрела на него, добавил: – Мне очень жаль.
      – Ты любишь ее? – спросила я.
      – Боже мой, нет! – сказал Штефан. – Она вообще не в моем вкусе. Ты же видела, какие у нее кривые ноги?
      Некоторое время я смотрела на него, сбитая с толку.
      – Но почему же ты тогда?..
      – Понятия не имею, – сказал Штефан. – Во мне, знаешь ли, похоже, взыграло самолюбие. Все мои друзья сделали карьеру, только у меня под ногами болтается этот питомник.
      – И я, – тихо добавила я.
      – Ах, Олли, – сказал Штефан и слабо улыбнулся. – Я же люблю тебя.
      – Что?
      – Конечно, я люблю тебя, – повторил Штефан. – Иначе и быть не может. То, что произошло с Петрой… это какое-то помутнение рассудка. – Он откинулся на спинку своего рабочего кресла и чистосердечно посмотрел мне в глаза. – Помутнение рассудка, за которое я прошу меня простить. Ничего подобного никогда больше не повторится. – И совершенно безо всякого перехода улыбнулся своей улыбкой а-ля Брэд Питт: – Если мы продадим наш питомник, то в любом случае никогда ее больше не увидим.
      Я покачала головой:
      – Я не хочу продавать питомник, Штефан.
      Улыбка Штефана исчезла так же внезапно, как и появилась.
      – Олли, ты что, не расслышала меня?
      – Отчего же. Работа здесь делает тебя несчастным. Ты чувствуешь, что способен на большее и хочешь ездить на шикарном автомобиле и носить дорогие шмотки. Это я поняла. Но сделай милость и постарайся понять, что сказала я. У нас скоро будет достаточно денег, чтобы не экономить на воде, и нам для этого не понадобятся даже миллионы Фрица.
      – Я не стану вкладывать наши деньги в эту бестолковую торговлю, – с нажимом произнес Штефан. – Если за полгода нам удастся избавиться от этой обузы, то у нас будет шанс начать все сначала. И я не дам тебе загубить этот шанс.
      – Понятно, – сказала я. Я стала холодна как лед.
      – Олли, – произнес Штефан, тон его голоса снова смягчился, – если я получу хорошую работу – а это произойдет, – мы сможем подобрать себе великолепную квартиру в городе и начать жизнь, которой достойны. Мой отец уже задействовал свои старые связи. В его прежней фирме для меня есть совершенно изумительная работа. Может быть, мы даже на несколько лет поедем за границу. Мы вдвоем – этакая сказка. Обещаю тебе, что ты ни о чем не пожалеешь, если послушаешь меня.
      – Понятно, – снова повторила я.
      – Вот теперь я рад, – сказал Штефан. – Иди же, Олли, иди к папочке.
      Я сделала шаг назад. Штефан вздохнул.
      – Пожалуйста, только не злись больше. Я же уже извинился, или нет?
      Один из нас, похоже, сошел с ума. Я была не особенно искушенной в таких делах, но никогда в жизни люди не возвращались так быстро к нормальным взаимоотношениям после измены одного из супругов. Или я ошибалась? Разбитая посуда, синяки под глазами и долгие часы у психотерапевта, чтобы после сотого или тысячного приема снова вернуться в нормальное состояние, а совсем не то, что изобразил тут Штефан.
      – Мне надо работать, – сказала я и выскользнула из кабинета в торговый зал.
 
      – Вы не имеете права меня уволить, – заявила Петра. – Иначе я натравлю на вас своего мужа.
      – Не пугай, – ответила я. – Даже если он у тебя вышибала в диско-салоне или исполнительный пристав в кредитной конторе.
      – Чепуха. Он адвокат.
      – Ах нет? – сказала я. Жаль, а я-то думала, сюда прибежит какой-нибудь громила и накостыляет Штефану как следует. – А что скажет твой адвокат после того, как узнает, чем ты занималась со своим шефом на диване вот в этом кабинете?
      – Он знает, как я ему дорога и что для него значу, – сказала Петра. – В конце концов, я мать его детей.
      – Бедный муж. Однако все будет так, как сказано. Ты уволена.
      – Это мы еще посмотрим.
      Эвелин я нашла в оранжерее номер пять. Она обихаживала свой урожай.
      – Мне показалось, ты собиралась что-то печь.
      – Я все еще хочу. Ты уже видела кухню?
      – Да! – Кухня стала выше всяких похвал. Просто мечта любой хозяйки в кремовых тонах. – Это самая лучшая кухня, которую я когда-нибудь видела.
      – Да, я знаю, – довольно нескромно заметила Эвелин. – Господин Кабульке и я обсудили и продумали столько великолепных идей, что ни один человек при всем желании не в состоянии переработать. Как тебе понравились лампы?
      – Потрясающе, – вставила я.
      – Ты говоришь это без особенного энтузиазма, – сказала Эвелин, – Ах, мне жаль, ты, конечно, сейчас не в настроении обсуждать такие темы. Ну и? Ты воткнула Штефану вилы в пузо?
      Я покачала головой:
      – Это того не стоит.
      – Ты права, – поддержала Эвелин. – Мужчина как особь вообще ничего не стоит, если тебе интересно мое мнение.
      – Ах, ты говоришь так только потому, что Петра увела его у тебя из-под носа.
      Эвелин рассмеялась.
      – Но, Оливия, ты же на самом деле так не думаешь?
      – Нет.
      – Тогда я спокойна, – произнесла Эвелин. – А то уж я начала беспокоиться. Но ведь ты прекрасно знаешь, как я требовательна в вопросах вкуса. А ипохондрики с загаром из солярия – совершенно не мой тип мужчин.
      И не мой тоже, подумала я. Но Штефан не всегда был таким.
      – Кроме того, – сказала Эвелин, на этот раз серьезно, – кроме того, я бы никогда не стала что-то затевать с братом моего мужа. Это вообще отсутствие всякого стиля.
      – Полное, – согласилась я, и чья-то невидимая рука сдавила холодными пальцами мое горло.
      Ох, что же я наделала! У менянет никакого стиля. Яспала с братом моего мужа.
      – И я бы не стала делать этого еще и потому, что уважаю тебя и нуждаюсь в тебе, – мягко сказала Эвелин, и рука с холодными пальцами сжала мое горло с такой силой, что я потеряла способность дышать.
      – И я в тебе, – услышала я свой собственный хрип.
      И это была абсолютная правда. Я нуждалась в Эвелин и любила ее. Действительно любила. Особенно с того момента, как узнала, что у нее ничего не было со Штефаном. Она отремонтировала мой дом. А что я сделала в благодарность? Переспала с ее мужем.
      Я – самое настоящее отребье. Еще хуже, чем Петра. Я виновато посмотрела на Эвелин. Как теперь отмыться от этой грязи?
      – Так что же все-таки с тестом на беременность? – спросила я с замиранием.
      О мой Бог. Мысль о том, что я легла в постель с отцом ее ребенка, снова лишила меня возможности дышать.
      Я, я была самым отвратительным и мерзким отребьем.
      – Позитивно, – сказала Эвелин и рассмеялась. – Во всяком случае, для меня. – Перехватив мой сконфуженный взгляд, она снова стала серьезной. – Нет, собственно, сам тест показал отрицательный результат.
      Я смутилась еще больше.
      – Так это значит, что ты теперь беременна?
      Эвелин покачала головой:
      – Нет, я не беременна. И знаешь что? Я больше не стану к этому стремиться. Прошедшее время ясно показало: я вообще не хочу иметь детей.
      – Правда, нет?
      – Нет. Я и до этого не хотела, но думала, что тогда жизнь будет считаться прожитой зря. И если не сейчас, то когда? Но это была идея фикс. Множество людей просто не созданы для того, чтобы иметь детей.
      – Но Оливер, – сказала я и попыталась проигнорировать угрызения совести. – Он же так хотел.
      – Да, – сказала Эвелин. – Он страшно разочарован. Но он это понимает. Он всегда все понимает. Он такой тонкий человек, ты знаешь. Я не хотела сделать ему больно.
      – Да, – прошептала я.
      «Отребье, отребье», – шептал голос внутри меня. Эвелин улыбалась:
      – Я всегда буду любить его, это он тоже знает. Но он никогда не смирится с тем, что не сможет стать отцом моих детей. Ни он – никто другой. Когда эти шесть месяцев наконец закончатся, я начну искать новую работу. Я слишком хороша для того, чтобы заниматься пеленками. А еще лучше – уеду на какое-то время за границу.
      – А что с твоими наркотиками?
      И что, кстати, с Оливером и нашим шоу? Ему придется положить это дело на алтарь амбиций Эвелин?
      «Не уводи дело в сторону, ты, отребье», – продолжал шептать внутренний голос.
      – Я все равно не смогу этим долго заниматься, – сказала Эвелин и подмигнула мне. – Несмотря на то, что мы получили превосходные семена. При небольшой реконструкции и настройке системы орошения в этой оранжерее можно выращивать до тридцати килограммов в месяц. И годовой доход был бы порядка миллиона евро. Причем без налогов. Очень заманчиво, ты не находишь?
      – Нет, – ответила я. – Определенно нет. Я лучше останусь с разрешенными растениями.
      – Как знаешь, – заметила Эвелин. – Но этот урожай мы протестируем вместе.
      – На мне, – предложила я. Я – отребье и должна до смерти обкуриться коноплей, выращенной Эвелин. Я это заслужила. – Но я не умею курить взатяжку, – сказала я виновато. – А по-другому, наверное, это не подействует.
      Эвелин засмеялась.
      – Есть множество возможностей принять в себя это зелье, – проговорила она. – Не обязательно его курить. Можно делать таблеточки, можно добавлять в пищу. Я нашла в Интернете замечательные рецепты.
      Тоже хорошо. Можно будет до смерти наглотаться таблеток. Далеко не худший способ покончить с собой для такой дряни, как я.
      – Только, к сожалению, на дворе пока август, а нам надо продолжать до октября, – сказала Эвелин.
      – Чтобы конопля дошла до необходимой кондиции для таблеток?
      – Нет, чтобы получить наши миллионы. А конопля уже давно готова, Старые мешки вчера попробовали первые косячки. Товар действительно превосходного качества. Даже Оливер вынужден был это признать.
      – Оливер?
      – Да, он тоже сделал пару затяжек. Добрый старина Шитти. – Эвелин хихикнула.
      Значит, Оливер вчера был обкурен. Ну, замечательно – мы нашли друг друга: алкоголичка и наркоман.
      – Я дам тебе знать, если соберусь делать таблетки, – сказала Эвелин. – Ах, еще, Оливия, ты не против, если господин Какабульке ошкурит межкомнатные двери и покрасит в белый цвет?
      Придется искать для дома покупателя. Слезы навернулись у меня на глаза.
      – Он мастер на все руки, – продолжала Эвелин, все еще ожидая от меня ответа.
      – Ах, Эвелин, для чего все эти старания, если Штефан все равно хочет продать наше хозяйство?
      – Он не может решать в одиночку. И я бы ни за что не стала все это продавать.
      – Но ты же находила наш дом таким ужасным, – удивилась я.
      – Теперь я так не считаю, – твердо сказала Эвелин. – И ты же видишь, что может получиться от одной лишь покраски стен в новые цвета.
      – Но в одиночку мне не осилить.
      – Подумай о миллионе, – возразила Эвелин. – Половина будет принадлежать тебе. И если Штефан непременно захочет отойти от дела, ты сможешь вести его сама!
      После этого разговора я почувствовала себя немного лучше, Как отребье, конечно, но не самое последнее.

      Я бы с удовольствием отравилась наркотиками, чтобы либо совсем больше не встретиться с Оливером один на один, либо не воспринимать общение с ним на трезвую голову. Но Эвелин сказала, что ей сначала следует попробовать разные рецепты.
      – Если продукт употреблять в пищу, то его действие будет намного сильнее, – разъяснила она. – Поэтому очень важно подобрать правильную концентрацию.
      – Даже чтобы отравиться, надо экспериментировать, – сказала я.
      Что касается меня, то она могла бы и не стараться.
      Целый день меня мучили приступы мигрени. Разговор со Штефаном никак не шел из головы. То, что он попытался сделать меня виноватой, было довольно подло с его стороны. То, что питомник был моей мечтой и я была инициатором ее воплощения в жизнь, правда. Но Штефан обещал разделить со мной всю ответственность.
      Было очень больно от того, что время, проведенное нами здесь, он рассматривал как потерянное. Со временем к нам приходило все больше клиентов и все меньшее количество из них разменивалось на дешевые бегонии, а обращало внимание на более серьезные растения. Мы были на правильном пути.
      Вот только слово «мы», по-моему, уже не годилось. Штефан хотел от жизни чего-то иного. Но то, чего хотел он, казалось мне бесконечно далеким: шикарный автомобиль, роскошные путешествия, дорогие тряпки.
      А я всегда думала, что в нашей семье такими поверхностными людьми были Оливер и Эвелин. Как сильно я заблуждалась.
      – Ну, ты все еще дуешься? – спросил Штефан.
      Дело близилось к вечеру, и я занималась розами. Согласно лунному календарю сегодня был подходящий день для обрезки и посадок растений.
      – Я не дуюсь, – сказала я и печально посмотрела на него.
      Впервые в жизни я подумала, что моя приемная мать была не так уж и не права, повторяя все время: «С красивого блюда есть не пристало». Можно поставить его на полку и любоваться им, можно выложить на него фрукты, но если использовать это блюдо каждый день, то его красота примелькается, а глянец потускнеет.
      Глянец Штефана был для меня безвозвратно потерян.
      – Конечно, дуешься, – сказал он. – И я могу тебя понять. Но может быть, ты задумываешься и над тем, почему это вообще могло случиться?
      – Я только об этом и думаю, – ответила я.
      – При безупречных отношениях не случается измен, – сказал Штефан. – Я пытался найти в Петре то, чего не смог найти в тебе.
      – Ха, – хмыкнула я. – Можешь мне поверить, то, что ты нашел в Петре, во мне пришлось бы искать очень долго!
      – Я же говорю.
      – Нет, ты говоришь не об этом! Но ты слишком твердолобый, чтобы понять, почему эта твоя афера так больно по мне ударила.
      – Твердолобая ты, – сказал Штефан. – Хотя бы потому, что никак не можешь осознать, что этот питомник ставит под вопрос все наше будущее.
      Я посмотрела на него. Вот он стоит – как всегда безупречный, словно фотомодель с этой ямочкой над верхней губой, в которую я влюбилась сразу и безвозвратно. Я лишь покачала головой, пытаясь отогнать снова подступившие слезы.
      Все прошло. Все.
      – Штефан, питомник и история с Петрой – две совершенно разные вещи.
      – Не совсем так. Но я понимаю, что ты просто не хочешь видеть взаимосвязь. Мне жаль, Олли. И как долго я еще должен извиняться?
      – Можешь не напрягаться, – холодно сказала я. – Такие вещи не прощаются.
      Штефан вздохнул:
      – Хорошо. Нет так нет. Может быть, ты будешь попрекать меня этой Петрой и через двадцать лет.
      – Совершенно точно – нет.
      – А ты не находишь, что следовало бы сделать усилие, чтобы попытаться меня понять? Хоть немного?
      – Ах, Штефан. Я тебя понимаю. Раз уж тебе так ненавистен этот питомник, раз уж ты так рвешься в свой маркетинг, я – последнее препятствие на твоем пути!
      Штефан улыбнулся.
      – Тогда мне уже легче, – сказал он. – Я-то думал, что ты и в самом деле собираешься стоять до последнего.
      Я уставилась на него. Да, похоже, он ничего не хотел понимать.
      – Я уже нашел в Интернете потенциальных покупателей, – продолжал между тем Штефан. – Состояние рынка недвижимости сегодня довольно скверное, но не хуже, чем было два года назад. Поэтому, я думаю, мы можем вернуть те средства, что тогда вложили. По крайней мере, сможем остаться при своих.
      Я слушала его со все возрастающим нетерпением.
      – Штефан, ты снова неправильно меня понял. Я не собираюсь продавать питомник. Сколько раз я должна тебе это повторять!
      – Но ты только что…
      – Я сказала, что могу понять твое стремление найти для себя новое дело! Я же буду заниматься питомником одна. И совсем начистоту: от тебя последнее время здесь совершенно никакого толка.
      Штефан рассвирепел:
      – Ты действительно не хочешь ничего понимать? Я не позволю, чтобы наши деньги продолжали утекать, словно вода сквозь пальцы!
      – Половина денег принадлежит мне, – сказала я. – И если я захочу, чтобы они утекали сквозь пальцы, то так и будет. С оставшейся половиной можешь делать что хочешь.
      – Олли, девочка, теперь я действительно опасаюсь, в здравом ли ты уме. У нас пятьсот семьдесят тысяч долга за то, что мы здесь имеем, и даже если мы их заплатим, то от нашего миллиона останется меньше половины.
      – Да, и на них мы отремонтируем дом и построим школу для садоводов-любителей, – заметила я. – То есть я хотела сказать, что могу сделать это сама. А ты можешь продолжать искать работу своей мечты. Останется достаточно и для автомобиля твоей мечты.
      – Я этого не вынесу! Столь бесконечное упрямство граничит с абсолютным кретинизмом, – прошипел Штефан. – Пойми наконец своими куриными мозгами, что я не хочу больше видеть это дерьмо! Я хочу нормальную городскую жизнь, нормальную квартиру, встречаться с друзьями, путешествовать. Я хочу побывать на Мальдивах, в Новой Зеландии, в Сан-Франциско наконец.
      Мне постепенно наскучила эта нудная песня. Я снова принялась за работу. Моя невозмутимость привела Штефана в ярость.
      – А ты останешься совсем одна со своим любимым садиком. Будешь одна и в будни, и в праздники. Так и будешь стоять здесь в своих замызганных штанах и кедах, высаживая дурацкие цветочки в такие же дурацкие горшочки, и делать вид, что в мире не существует ничего более важного. Ты будешь говорить своим цветочкам всякую ерунду, даже не замечая, как это выглядит со стороны. Как неприятна вечная грязь у тебя под ногтями и постоянно испачканное лицо, насколько ты вся неприятна. А после этого ты еще спрашиваешь, почему я завел роман с другой женщиной?
      В течение этого монолога я набирала в легкие побольше воздуха, а под конец со свистом выдохнула его от возмущения. Вот теперь он окончательно меня добил.
      – Я тебе неприятна?!
      – Конечно, ты мне неприятна, – ответил Штефан. Его лицо исказила ярость, полные губы стали совершенно бесцветными. – Ты неприятна любому мужчине. Как ты думаешь, почему мои друзья все реже и реже приглашают нас к себе?
      Я все еще не могла до конца осознать сказанное им.
      – Я тебе неприятна! Я – тебе!
      От беспомощности я начала громко смеяться. Это действительно было смешно! Я ему неприятна. Моему собственному мужу.
      – Посмотри на себя, – сказал Штефан.
      Но я смотрела только на него и вся тряслась от смеха. Затем совершенно безо всякой паузы разразилась плачем. Да, я была истеричкой. Нервы сдали окончательно. Слезы лились из глаз рекой. Но все-таки поводов плакать было больше, чем поводов смеяться.
      Штефан, очевидно, расценил эти слезы как мое поражение и готовность подчиниться.
      – И если ты не хочешь меня потерять, то хорошо бы тебе немножко поднапрячься, – сказал он.
      Я лишь всхлипывала, не в состоянии промолвить хоть слово. Я превратилась в дождевальную установку.
      Когда же слезы иссякли, Штефана уже не было в оранжерее.
      Я бы с большой охотой спряталась в наших руинах и появилась бы там после восьми вечера, чтобы сообщить Штефану, что, к сожалению, мы проиграли это пари. Но дело было не только в Штефане, которого я тем самым могла бы лишить его доли выигрыша, речь шла также об Эвелин и Оливере. А для этих двоих я уже сделала достаточно «хорошего». Мне лишь очень хотелось надеяться, что Оливер к этому времени был уже обкурен и сам не слишком соображал, когда ложился со мной в постель.
      Никогда еще мне не было так тяжело возвращаться в квартиру Оливера, как сегодня.
      Оливер стоял возле кухонного стола и что-то готовил. Так было почти всегда, пока я у него жила. Из кастрюли доносился упоительный запах пряностей. Впрочем, следовало признать, что, когда готовил Оливер, запахи всегда были упоительные.
      – Привет, – сказала я, закрывая дверь.
      – Привет, – ответил он, не оборачиваясь.
      По его голосу я не смогла определить, какое у Оливера настроение, но то, что, отвечая на мое приветствие, он не добавил свое традиционное «Блуменкёльхен», было нехорошим признаком.
      С другой стороны, со вчерашнего вечера наши полудетские прозвища стали неприемлемы. Если называть вещи своими именами, мы потеряли вчера нашу невинность. И дружбу нашу, по-видимому, тоже.
      – Мне очень жаль, – произнесла я, опустив глаза.
      Оливер наконец обернулся. Но, даже не глядя ему в лицо, я была уверена, что брови у него сейчас намного выше своего нормального положения.
      – Что это было? – Голос Оливера все еще звучал нейтрально.
      – Мне очень жаль, – повторила я.
      – А что именно тебе жаль?
      – Да, собственно говоря, все.
      – Пожалуйста, смотри на меня, когда со мной разговариваешь, – произнес Оливер.
      Его голос сейчас очень походил на голос Фрица, когда тот начинал читать свои воскресные проповеди. Неужели и он сейчас скажет мне, какая я бездарь?
      Я подняла подбородок и посмотрела ему прямо в глаза. В его красивые, умные, серые глаза. В данный момент, впрочем, выражение их было довольно мрачным.
      – Итак, тебе жаль, что ты вчера переспала со мной? – спросил Оливер.
      Я кивнула. Это не было обманом. Мне было жаль, что я перешла дорогу Эвелин. Мне было жаль, что тем самым я еще более усложнила все происходящее.
      – И потому, что ты сделала это, чтобы досадить Штефану? – спросил Оливер.
      – Откуда ты знаешь?
      – Эвелин рассказала мне о Штефане и этой вашей продавщице.
      – Получается, что ты знал обо всем раньше меня? – Все знали об этом, и никто не сделал ни малейшей попытки, чтобы рассказать об этом мне. – Ну, прекрасно, ты действительно хороший друг!
      – Я тоже так думал, – произнес Оливер и посмотрел на меня, качая головой. – Скажи-ка, Оливия, что это нашло на тебя вчера вечером? Почему ты просто не рассказала мне обо всем, а вместо этого начала вытворять все эти номера а-ля «я-очень-злая-девочка»?
      Я нервно сглотнула слюну.
      – Потому что я и есть злая девочка.
      Оливер все еще качал головой.
      – То, что тебе было нужно, так это хороший разговор и чашка горячего какао. Вместо этого…
      При упоминании о «вместо этого» по моему телу пробежала дрожь.
      – Мы не должны никому об этом рассказывать, – промямлила я. – Это никто не должен узнать, тогда никому не станет больнее.
      – Кроме… – Оливер прикусил губу. – Ты права, – произнес он. – Мы станем вести себя так, словно ничего не произошло.
      – Да, – облегченно согласилась я. – Поскольку я была пьяна, а ты обкурен.
      Оливер поморщил лоб.
      – Кто тебе сказал?
      – Эвелин сказала, что ты тестировал наш… э-э… еепродукт.
      – Я только пару раз затянулся от косячка господина Кабульке, – сказал Оливер. – Это и впрямь достойный продукт. Однако, к сожалению, для меня это не может служить оправданием. Твое же состояние было близким к горячечному бреду.
      – Тебе не нужно ни в чем оправдываться, – сказала я. – В конце концов, я тебя соблазнила.
      В первый раз за этот вечер Оливер улыбнулся. Но очень коротко. Затем он сказал:
      – Я думал, мы не захотим больше об этом говорить. Этого же не было.
      – Не было, – с горечью повторила я. – Мы просто будем делать все так, как было до этого. До октября. Затем мы получим свои миллионы и станем радоваться так легко заработанным деньгам.
      – Теперь, когда все так удачно разрешилось, можно и поесть, – сказал Оливер.
      – Мне очень жаль, что ничего не получилось с ребенком, – продолжила я разговор после первой тарелки жаркого из индейки в кокосовом соусе с овощами.
      – Каким ребенком?
      – Ребенком, которого не будет у Эвелин, – сказала я.
      – Ах, это. Ну, это не было для меня новостью. Мы с Эвелин занялись этим, чтобы прояснить кое-что в наших отношениях. Эвелин, как оказалось, свой выбор сделала.
      – А ты?
      – Мне остается только смириться с реальностью, разве нет?
      – Да, – сказала я.
      Если женщина не хочет иметь детей, то мужчине будет очень сложно ее обойти. Это у женщины, мужчина которой не хочет иметь детей, есть масса способов справиться с его нежеланием.
      – Я хотел бы прояснить еще один вопрос, – сказал Оливер и посмотрел на меня пронизывающим взглядом.
      – Да, какой?
      – Те презервативы, которые мы вчера вечером использовали, принадлежали Штефану?
      – Да, – устало сказала я. – Я нашла их в его письменном столе. На письменном столе они тоже этим занимались. Представляешь?
      Оливер на мгновение прикрыл глаза.
      – Поэтому ты тоже захотела непременно сделать это на столе, – тихо произнес он, больше для себя, чем для меня.
      – Да, – сказала я и посмотрела на столешницу.
      То, что он делал вчера со мной здесь, было просто невероятно. Впрочем, продолжение в постели было не менее грандиозно. Ничего удивительного, что у Эвелин овуляции случаются каждые два дня.
      – Оливер?
      Он неподвижно смотрел перед собой.
      – Все нормально, – сказал он. – Мы ведь не хотели больше об этом говорить. Этого же не случилось, правда? Мы просто продолжаем жить с того момента, когда расстались вчера в обед.
      – Точно, – ответила я, готовая в тот же миг снова разразиться слезами.
      Но я взяла себя в руки. На сегодня слез было достаточно.
      – Дюрр звонил мне сегодня десять раз, – произнес Оливер, чтобы сменить тему, – Телекомпания хочет получить пилотный выпуск программы уже в сентябре. Значит, нам необходимо срочно найти подходящий сад для этого проекта и представить команду, которая будет над ним работать.
      – Это тоже должны делать мы?
      – Я не имею в виду съемочную группу. А тех людей, которые станут помогать нам в роли садоводов.
      – Но ведь уже август. И я не знаю, где мы сможем так быстро найти этих людей. И где возьмем подходящий сад.
      – Мы должны это сделать, – сказал Оливер. – Как ты думаешь, а не начать ли нам с отцовского сада?
      – Это выставит тебя в нехорошем свете, если ты в качестве первого опыта попытаешься преобразить сад собственного отца, – ответила я. – Нет, нам нужен кто-то другой, А как насчет Элизабет? У нее потрясающий дом, но на участке с момента постройки дома ничего не делалось. Земля заросла сорняками. Это могло бы стать для нас идеальным полигоном, А Элизабет, Ханна и их дети с удовольствием пойдут сниматься на телевидение.
      – Что ж, хорошо. Тогда попытаемся начать с твоей подруги Элизабет.
      Я понимала, что если дело заладится и все пойдет так, как я задумала, то Элизабет совершенно бесплатно получит великолепный сад рядом с домом, а я еще смогу и заработать, на этом.
      – Десерт? – спросил Оливер.
      Он снова стал таким, как всегда. Словно вчерашнего вечера и в самом деле не было.
      – С удовольствием, – сказала я.
 
      Все, кроме меня, возвратились к обычному распорядку дня. Последовавшие недели проходили, словно так и должно было быть. Если смотреть не слишком пристально. Доктор Бернер, Хуберт и Шерер продолжали следить за нами круглые сутки, господин Кабульке отшкурил и покрасил двери в наших руинах, а Эвелин опробовала на отремонтированной кухне все рецепты зелий из конопли, которые ей только удалось найти в Интернете. Штефан делал вид, что между нами все разъяснилось. Он прекратил аферу с Петрой, в благодарность за это я приложила максимум усилий, чтобы не быть ему неприятной. Мы не особенно много разговаривали друг с другом, он совсем перестал заниматься бухгалтерией и сосредоточился на поисках работы. Относительно «потерянного времени», проведенного в нашем питомнике, он писал в резюме, что трудился все это время «независимым советником по экономическим вопросам».
      – Впервые в жизни я рад, что мой отец повсюду сует свой нос, – как-то сказал мне Штефан. – Если бы не он, то за последние два года я набил бы немало шишек.
      Но благодаря Фрицу он получил возможность поговорить о работе с директором по персоналу в фирме, которой раньше руководил сам Фриц. И в которой, кстати, трудился и Эберхард.
      – Ого, – сказал Эберхард на одном из наших воскресных семейных завтраков. – Получается, что мы в одно мгновение определились на работу. По мне, это довольно странно.
      – Определение на работу не означает одновременного занятия высоких должностей, – проговорил Штефан. – Впрочем, директор по персоналу был просто очарован моим резюме. Я именно то, что им нужно.
      – Ого! – недоверчиво сказал Эберхард.
      – Этот человек кое-чем обязан мне со старых времен, – объяснил Фриц.
      – Ах так! – вставила Эвелин.
      – Они ищут человека на новое место в филиале в Чикаго, – произнес Штефан. – Я должен буду принять там руководство отделом маркетинга, пока дело наладится, и через пару лет вернуться в Германию. Это уникальный шанс. – Он посмотрел на меня.
      Очевидно, я не смела даже в мыслях как-то лишить его этого уникального шанса.
      – Чикаго очень далеко, – произнес Оливер и тоже посмотрел на меня.
      Я пожала плечами. Я не собиралась ехать в Чикаго, но здесь это никого не касалось.
      – Чикаго звучит заманчиво, – мечтательно произнесла Эвелин. – Там бывает по меньшей мере четыре времени года.
      – Ого, – подхватил Эберхард, обращаясь к Штефану. – На такое место существует как минимум триста претендентов. Ты не думаешь, что твои шансы не так уж и велики? Я бы сказал, почти нулевые.
      – А я бы сказал, что идеально подхожу для этой работы, – заявил Штефан. – Кроме того, директор по персоналу кое-чем обязан папе.
      – Этому директору слегка за тридцать. Когда ты уходил на пенсию, – заметил Эберхард, обращаясь к Фрицу, – он, должно быть, ходил в детский сад.
      – Я только десятый год на пенсии, – уточнил Фриц. – А малыш Юрген – это было, видимо, имя директора по персоналу, – был тогда самым младшим членом моего штаба. Он мне за многое должен быть признателен.
      – Как хорошо для Штефапа, – сказал Эберхард.
      – Как хорошо для всех нас, – подтвердила Эвелин. – Ты, кажется, тоже имеешь свой кусок хлеба на этой фирме, Эберхард?
      – Мы познакомились с Эби, когда он уже давно там работал, – агрессивно вступилась за мужа Катинка. – Эби получил эту работу просто потому, что хороший специалист, а не благодаря каким-то отношениям.
      – Я тоже хороший специалист, – проговорил Штефан. – А связи сегодня нужны только для того, чтобы иметь возможность показать, насколько ты хорош.
      – Правильно, – согласился Фриц и положил одну руку на плечо Оливера, а вторую – на плечо Штефана. – Я верю, что скоро у меня будет возможность начать гордиться своими сыновьями. Один сделает карьеру на моей фирме, а второй – на телевидении. Шоу Оливера произведет фурор, скажу я вам.
      – Это еще и программа Оливии, – вставил слово Оливер.
      – Конечно, конечно, – закивал головой Фриц. – И я также горд и за свою невестку. Давайте поднимем бокалы и выпьем за нашу выдающуюся семью.
      В роли бокалов выступили кофейные чашки.
      – За Гертнеров, – сказал Фриц.
      – За Гертнеров, – повторили мы, и мне представились титры фильма «Даллас» и звучащая на их фоне музыка. И вот они мы, снова здесь…
 
      «Гертнеры» – семейная «мыльная опера». Если вы только что присоединились к числу наших зрителей, то прослушайте краткое содержание предыдущих серий. В главных ролях все те же. Старый патриарх Фриц, великодушно сменивший свою огромную виллу на маленькую квартирку в доме типовой застройки и с некоторых пор положивший глаз на новую соседку по имени Роберта Кнопп, которая приходит к нему убираться и гладить. Старший сын Оливер, переспавший на прошлой неделе с женой своего младшего брата. Штефан, младший брат, который ради миллиона евро способен делить свой дом с женой Оливера – Эвелин, но с большим удовольствием привел бы туда продавщицу цветов по имени Петра, которую из эстетических соображений мы показываем здесь только выше талии. Оливия, женщина с головой, напоминающей кочан цветной капусты, сама не знающая, как она еще удерживается среди действующих лиц этой «мыльной оперы». И Эвелин, жена Оливера, вырастившая завидный урожай конопли, позволивший напомнить пожилым синьорам из окружения Фрица о мечтах их молодости. Также в ролях: Катинка – младшая сестра, становящаяся каждый день чуточку полнее, и ее муж Эберхард, имеющий, хоть это и не видно по телевизору, проблемы с размерами своего зада. В эпизодах: дети – Леа, Жан и Тиль, которые всегда вскакивают посреди завтрака и покидают зимний сад. Как будут развиваться события в семействе Гертнеров дальше? Получит ли Штефан работу в Чикаго и скажет ли наконец Оливия, что не чувствует больше себя его женой? И что станет делать Оливия, когда перестанет быть членом этого семейства? Помогут ли полученные миллионы Эвелин и Оливеру внести новизну в свои супружеские отношения и сделать их счастливыми, пусть и без детей? Растопит ли фрау Роберта сердце старика Фрица? И не станет ли она под конец оспаривать право на наследство у детей Фрица? И воплотит ли кто-нибудь когда-нибудь угрозу вылить Эберхарду на голову горячий кофе из кофейника? Смотрите и не переключайтесь. Та-та-та-та!
 
      Мы с Оливером работали над сценарием нашего пилотного выпуска, и Оливер был таким же милым и любезным, как раньше. Он даже снова называл меня Блуменкёльхен. Казалось, та единственная ночь навсегда вычеркнута из наших воспоминаний. Я сочувствовала ему, потому что сама была просто не в состоянии забыть ту ночь. И была не в состоянии думать о чем-то другом. Особенно когда мы садились вечером за стол. За тот стол, на котором мы тогда…
      Но Оливер смог втянуться в обычный распорядок дня, как и все остальные. Мы подгоняли рамки нашего шоу к реалиям сада Элизабет. Ханна была посвящена в планы предстоящих съемок. Она должна была запудрить Элизабет мозги историей о том, что та выиграла приз одного из журналов. Потому что Ханна якобы под ее именем отправила правильно разгаданный кроссворд из этого журнала. Это была поездка на выходные в специальный санаторий красоты. Элизабет так радовалась полученному букету цветов и посыпавшимся затем поздравлениям якобы от читателей журнала, что все последующие дни мне приходилось очень тщательно следить за собой, чтобы не проговориться во время наших с Элизабет обеденных пробежек.
      – Все выходные одни процедуры, маски для лица, массажи, парикмахеры, – сказала Элизабет. – Разве это не фантастика, что я оказалась такой счастливой?
      – Вполне нормально.
      – А как ты думаешь, у них там есть «Ботокс»?  – спрашивала меня Элизабет. – У меня с некоторых пор на лбу появились эти дурацкие морщинки. С ними я выгляжу как старуха.
      – Морщины рано или поздно все равно появятся, – сказала я.
      – Скажи, а это не свинство по отношению к Ханне? Ведь она разгадала этот кроссворд. Может, отдать ей это путешествие?
      – Ни в коем случае! – вскричала я. И, немного успокоившись, продолжила: – Тебе это необходимо больше, чем ей. Она выглядит намного свежее и моложе тебя.
      Это помогло.
      Впрочем, я не рассчитывала на способность Ханны до конца держать все в секрете. Не прошло и трех дней, как Ханна проговорилась.
      – Мне очень жаль, – извиняющимся тоном говорила она. – Но у Элизабет потрясающая способность вытягивать из людей информацию. И все вытекает, словно из стакана.
      Элизабет, впрочем, была ничуть не расстроена, она стала радоваться вдвойне: курорт и новый сад – чем не повод для радости?
      – Ты настоящая подруга, – сказала она мне.
      – Что же нам делать? Меньше чем через две недели все должно быть готово. Где мы так быстро найдем замену?
      – Ах, – сказала Элизабет, – только не впадай в отчаяние. Никто ничего не заметит.
      – Я не знаю, – сказала я с сомнением.
      Это была утопическая идея – привлекать к проекту подругу.
      Но Элизабет весело щебетала:
      – Когда я приеду из санатория, то сыграю такое удивление и восторг, что никто ничего не заметит.
      – Ну да, – сказала я. – Мне остается только поверить в это. Но помни: если что-то будет сыграно не так, это будет означать конец моей карьеры на телевидении.
      – Ох, спасибо, Оливия, я обещаю, тебе нечего опасаться. Я же мечтаю о террасе для завтраков. Ты сможешь ее сделать?
      – Посмотрим, – любезно сказала я.
      – Чудесно! – Элизабет расцеловала меня и с этого момента стала прежней, как будто ничего не знала.
      Оливеру я не сказала, что Элизабет в курсе. Меньше оснований менять коней на переправе.
      Даже Петра была такой же, как раньше. Она каждое утро приходила на работу, говорила, как плохо я выгляжу, и продавала бегонии. Я выдала ей письменное уведомление об увольнении, хотя Штефан сказал, что в этом нет необходимости.
      – Я ясно дал понять госпоже Шмидтке, что ее работа здесь закончится, как только питомник будет закрыт, – сказал он. – И она поняла это. Поэтому нет никаких причин выдумывать повод для ее увольнения.
      – Я только уволила госпожу Шмидтке, Штефан. – Я притворно закатила глаза. – А не сбросила ее в пропасть с автомобильного моста.
      – Это всего лишь из соображений получения пособия по безработице, – сказал Штефан. – Если увольнение будет обусловлено закрытием предприятия, то она получит пособие сразу. В противном случае ей придется ждать три месяца.
      – Тогда она активнее начнет искать новую работу. Я собственноручно напишу ей рекомендацию.
      – Это я уже сделал, – сказал Штефан.
      Я сделала трагическое выражение лица.
      – И что же ты там написал? Что фрау Шмидтке исключительно исполнительный и трудолюбивый работник и показала себя с самой лучшей стороны?
      – Олли, – сказал Штефан. – Когда ты прекратишь делать намеки?
      – Наверное, когда ты отправишься в Чикаго, – сказала я.
      Лицо Штефана сразу просветлело.
      – Чикаго! Это ли не фантастика? Я всю жизнь мечтал обосноваться в Штатах. Там же совершенно иное мироощущение. Я так и вижу, как в выходные мы садимся в самолет и отправляемся в Сан-Франциско!
      – Супер, – сказала я.
      Штефан не заметил моей иронии.
      – И там можно будет заиметь великолепный садик, которым ты будешь заниматься только для себя.
      Этот человек, похоже, игнорировал все, что ему говорилось. Только ради того, чтобы убедиться в этом, я спросила:
      – А как же мое шоу?
      – Ах, Олли, сладкая. Разве ты не знаешь, как это бывает на телевидении! Стоит вам сделать пилотный выпуск, как придет дядя и заберет у вас и идею, и программу. Оливер столько лет на телевидении, а так и не смог вскарабкаться повыше. Но этот проект будет очень кстати при твоем устройстве на новую работу.
      – Ну, это само собой, – сказала я.
 
      В тот день, когда Штефан направился на собеседование по поводу устройства на новую работу, Эвелин принесла в магазин огромное блюдо с выпечкой.
      – Рождественские коврижки? – не скрывая отвращения, спросила Петра. – Уже сегодня?
      – Нет, – ответила Эвелин. – Это совсем не рождественские коврижки.
      – Но они же в форме звездочек, оленей, снеговиков и маленьких Николаусов, – настаивала Петра, щупая выпечку длинными искусственными ногтями.
      Похоже, Эвелин воспользовалась единственными имевшимися в нашем доме формочками, подаренными мне еще на восемнадцатилетие приемной матерью. (День рождения у меня незадолго до Рождества, и, очевидно, это должно было считаться наиболее подходящим подарком. Проблема в том, что готовка никогда не относилась к числу моих любимых занятий.)
      – Это верно, – сказала Эвелин. – Просто по форме можно отличать их состав. Допустим, звездочки выпекались со специальным обезжиренным маслом. Так сказать, без холестерина. А Николаусы без сахара. В каждом олене не больше двух калорий. Эти коврижки приготовлены так, что при их употреблении можно больше калорий потерять, чем заработать.
      – Вот это да! – воскликнула Петра, глядя на выпечку уже совсем другими глазами. – И даже шоколад.
      – Да – и марципан тоже внутри. – Эвелин сделала серьезное лицо. – Можешь поверить, но когда-то я весила больше сорока килограммов.
      – Правда? – воскликнула снова Петра. – Никогда бы не подумала, – поколебавшись, добавила она.
      Эвелин бросила на меня лукавый взгляд, ясно дававший понять, что никогда в жизни она не весила ни на грамм больше, чем теперь. Конечно, нет.
      – С этими коржиками я сумела сбросить все за четыре недели, – сказала Эвелин Петре. – И если теперь меня мучает чувство голода, то я могу есть мучное столько, сколько захочу, не опасаясь, что на следующий день не влезу в свои самые узкие джинсы. Даже наоборот: если у меня появляется несколько лишних граммов, я просто съедаю пару Николаусов.
      – Вот это да! – снова воскликнула Петра. – А я-то не то чтобы имею проблемы с весом, но всегда вынуждена себя во всем ограничивать.
      – Это мне знакомо, – сказала Эвелин. – Иногда приходится брать себя в буквальном смысле за горло, чтобы противостоять соблазну. Очень жестоко.
      Петра кивнула.
      – А вот с этими коржиками можно положить конец постоянному чувству голода.
      – А они хоть вкусные? – спросила я.
      – Еще какие, – ответила Эвелин. – Возьми попробуй… вот хотя бы звездочку.
      Петра завистливо наблюдала, как я беру с тарелки коржик. Я с опаской откусила кусочек. Нет, не то чтобы я опасалась за качество обезжиренного масла и некалорийного шоколада. Я просто боялась, что на вкус конопля такая же противная, как и когда ее куришь.
      – Потрясающе! – восхищенно воскликнула я. Взгляд Петры стал еще более завистливым.
      – Правда? – Эвелин сияла от радости. – Я долгие годы добивалась этого, потому что покупать такую выпечку было непосильно дорого. А раньше купить нечто подобное можно было вообще только за границей, здесь, в Германии, все никак не приобретут патент.
      – Типично немецкая проблема, – сказала Петра, с жадностью рассматривая коржики. – Все равно лучшие нейтрализаторы аппетита можно получить только из США.
      – Да, но здесь они еще и не облагаются пошлиной, – продолжала разглагольствовать Эвелин. – Я имею в виду мои коржики.
      – Ага, – сказала я и задержала руку с половиной коржа на полпути ко рту.
      Ага! Кажется, начинка уже начала действовать, потому что я почувствовала, как меня слегка повело.
      – Итак, у меня появился интерес вот к этому снеговику.
      Впервые с того времени, как я с ней познакомилась, тон Петры был невероятно вежливым. Эвелин помедлила:
      – Но я не знаю, разрешено ли мне распространять этот рецепт в нашей стране.
      – Ах, если бы ты знала, как мне нравится кушать то, что не разрешено! – рассмеялась Петра.
      И это было новостью. Словно она уже попробовала кусочек коржика.
      – Ну, хорошо, – сказала Эвелин и протянула Петре тарелку.
      Петра с плохо скрываемой жадностью схватила снеговика и сразу откусила у него голову.
      – Потрясающе! – воскликнула она.
      – Да, правда? – Я с любопытством наблюдала за Петрой.
      – Этот снеговик определенно стоит своих пятидесяти евро, – вскользь заметила Эвелин.
      – В самом деле? – Петра с удивленным лицом откусила от снеговика кусок живота.
      – Это как минимум, – сказала Эвелин и подмигнула мне.
      Я положила руку себе на живот. Ой, мне становилось дурно.
      Но Петра, казалось, привыкла есть на халяву, ни на что не обращая внимания. Она засунула в рот остатки снеговика и произнесла:
      – Действительно, стоящая вещь.
      – Еще одного? – спросила Эвелин. – Николаусы тоже замечательные.
      – Но ведь поедание снеговиков требует большего расхода калорий, чем они в себе содержат, – сказала Петра.
      – Да, но в Николаусах вообще нет калорий. Боже мой, до чего же все-таки глупа эта Петра.
      – Где вообще нет калорий? – спросил кто-то.
      За нашими спинами послышались шаги нескольких пар ног, входивших в магазин.
      Сердце у меня ушло в пятки. Полиция! Наркоконтроль! Неужели они уже побывали в питомнике?
      Но это, конечно, был не наркоконтроль. Это были всего лишь Катинка, Эберхард и их дети.
      – Что привело вас сюда? – спросила я.
      – Желание купить растения, что же еще? – ответила Катинка и засмеялась. – Но что-нибудь низкокалорийное я бы тоже взяла с собой.
      – Пожалуйста, – сказала Эвелин и подвинула тарелку с коржиками. – Собственная выпечка.
      – Эвелин! – Я быстро отодвинула тарелку обратно. Катинка, в конце концов, была беременна. – Какие вам нужны растения, Катинка?
      – Эберхард хочет устроить живую изгородь вокруг бассейна, чтобы на следующее лето его никто не мог видеть купающимся.
      – Ммммм, – раздалось от Петры. Она как раз приговорила третьего снеговика.
      – Я хорошо его понимаю, – произнесла я, имея в виду, конечно, выдающуюся задницу Эберхарда.
      Эберхард ехидно посмотрел на Петру.
      – Что касается меня, я бы отдал предпочтение лавровишне, – сказал он. – Она растет быстро и долго остается зеленой.
      – Это правильно, – согласилась я. – Зато бамбук дает более плотный слой зелени и очень быстро. И больше подходит для бассейна.
      – Но бамбук дорогой, – произнес Эберхард. – Что касается меня, я проинформирован на этот счет.
      – Дингс, Оливия сделает для тебя сезонную скидку. – Это произнес Фриц, который в этот момент возник на пороге магазина.
      Что, черт возьми, здесь происходит? Семейный сбор?
      – Конечно, я предложу тебе замечательную скидку, Эберхард, – сказала я. – Но ты прав: бамбук – очень дорогое растение.
      – Тогда я не буду его брать.
      – Но, Эби! – взмолилась Катинка.
      Она определенно была за бамбук.
      – Поспешай медленно, – заявил Эби. – Только благодаря этому девизу я чего-то достиг.
      – Но иногда можно позволить себе немножко потранжирить, – сказал Фриц.
      – Чем я могу тебе помочь? – спросила я у него.
      – Коржик? – обратилась к Фрицу Эвелин.
      – Я еду вместе со Штефаном на собеседование по поводу работы, поэтому я здесь, – объяснил Фриц.
      Эвелин хихикнула:
      – Да, малыш еще никогда не делал ничего подобного. Папочка должен отвести его к дяденьке за ручку.
      – Ого, – вставил Эберхард.
      – Ерунда, – сказал Фриц. – Я лишь поеду туда с ним, не больше. Я должен поздороваться с людьми и все такое. Просто знак вежливости.
      – А Штефан и в самом деле получит работу в Чикаго? – спросила Эвелин.
      – Если сможет достойно себя представить, – ответил Фриц.
      – У-г-у-уг-у-гу, – пробормотала Петра.
      Никто не знал, что тем самым она хотела нам всем сказать.
      Штефан вышел из кабинета в торговый зал. В новом костюме. И, как я смогла заметить, в новом галстуке. И в новой рубашке. И в новых туфлях.
      – Вот так должен выглядеть деловой человек, – гордо сказал Фриц.
      – Чикаго, мы идем к тебе! – провозгласил Штефан.
      – Коржик? – спросила Эвелин.
      Я отодвинула тарелку еще дальше в сторону.
      – Ты сдурела? – прошипела я. – Он же испачкает свой новый деловой костюм крошками.
      – Ты выглядишь потрясающе, – встряла в разговор Катинка. – Как Кевин Кёстнер. Не так ли, Эби? Штефан выглядит как Кевин Кёстнер.
      – Как Брэд Питт, – сказала Петра. – Он выглядит как Брэд Питт.
      – Лучше, – проронила я. – Лучше.
      Штефан польщенно заулыбался.
      – Пожелайте мне удачи.
      – Много удачи, – сказала я.
      – Много удачи, братик, – гордо сказала Катинка.
      – Смотри, не задень животом о прилавок, – угрюмо обратился к жене Эберхард, очевидно, вне себя от зависти.
      – Маленький коржик на удачу? – спросила Эвелин. Я в очередной раз отодвинула тарелку прочь. Достаточно того, что Петра уже наглоталась наркоты.
      – Ты действительно хочешь, чтобы он получил эту работу? – спросила Эвелин, когда Штефан и Фриц скрылись за дверью, а Эберхард, Катинка и дети направились вслед за господином Кабульке в питомник выбирать саженцы.
      – Почему бы нет?
      – Чикаго очень далеко, – сказала Эвелин.
      – Чем дальше, тем лучше, – заметила я.
      – Понимаю, – согласилась Эвелин и серьезно посмотрела на меня.
      – Тогда ты первая, – произнесла я. – Штефан до сих пор считает, что мы остаемся семейной парой.
      – Да, мужчины часто бывают тугодумами.
      – Я уже съела коржиков на две сотни евро, – вдруг прохихикала Петра. – Это самые дорогие рождественские коврижки в моей жизни.
      – Тогда можешь взять с собой, – разрешила Эвелин.
      Петра снова хихикнула.
      – Значит, теперь он так или иначе станет менеджером в Чикаго, наш господин Гертнер?
      – Это мы еще посмотрим, – вставила Эвелин.
      – Мой муж тоже зарабатывает деньги, – сказала Петра.
      – Так это же прекрасно, – одобрила я.
      – Да, но деньги портят характер, – сказала Петра. – Спустя какое-то время парни вбивают себе в голову, что они очень хорошие.
      – Что?
      – Ну, вот мой муж, например, – проговорила Петра. – Он думает, что он лучше, какя.
      – Чем, – поправила ее Эвелин.
      –  Чем как я, –«поправилась» Петра. – Точно. Он думает, что я где-то несимпатична. При этом у него у самого лысина и пузо. Итак, кто же из нас двоих несимпатичен, он или я?
      – Даже сомневаться не приходится, – произнесла я.
      Похоже, Петре посчастливилось услышать от своего мужа то же, что и мне от Штефана. С той лишь разницей, что у Штефана не было ни пуза, ни лысины.
      – Да ясно же, – заметила Петра. – Поэтому я показываю ему везде и всегда, что могу получить каждого второго мужчину, если захочу.
      – Ах вот оно что, – с пониманием произнесла я. – Да, а мне уже хочется плакать, – пожаловалась Эвелин. Петра снова хихикнула.
      – И это было совсем нетрудно – увести у тебя твоего благоверного, – сказала она, обращаясь ко мне. – А я тебя еще и предостерегала.
      – Предостерегала? Ты, меня?
      – Ясное дело. Я говорила тебе, что если ты и дальше будешь бегать туда-сюда, как трубкозубка, то я ничего не смогу тебе гарантировать. Да, а ты так и продолжала бегать, как трубкозубка.
      Она расхохоталась, и теперь уже ничто не могло остановить этот хохот. Петра уселась на прилавок и кудахтала и икала, словно индюшка. Глупая индюшка с детскими заколками в волосах. Ничего более отвратительного я в жизни не видела.
      – Это уже слишком, – проговорила Эвелин и посмотрела на часы. – Все пошло слишком быстро.
      – Мне уже давно не по себе, – сказала я. – И совсем не так хорошо.
      Эвелин посмотрела на недоеденный коржик в моей руке.
      – Сокровище мое, но в звездочках вообще ничего не было.
      – А он был такой вялый в постели, – съязвила Петра и едва не свалилась с прилавка от смеха.
      – Хотелось бы знать, что здесь такого смешного, – не сдержалась Эвелин. – Вы, бедняжка, никогда ничего подобного в жизни не имели.
      – Лично я никогда, – сказала Петра и расхохоталась так, что из глаз брызнули слезы. – Абсолютный тюфяк, хи-хи, совсем не смешно, хи-хи. Не над чем смеяться, хи-хи-хи. Но ты можешь теперь спокойно говорить мне «ты».
      – Ах нет, спасибо, – возразила Эвелин.
      Мне стало в этот момент в самом деле жаль Петру.
      – Уже половина двенадцатого, Петра. Ты не должна сегодня забирать детей?
      – Детей! – Петра подпрыгивала от смеха на прилавке. – Забрать.
      – О Боже! – испугалась я. – Что мы наделали? Она же не сможет вести машину!
      – Не-е, – удовлетворенно сказала Эвелин.
      – А бедные дети? Они теперь будут ждать маму перед детским садиком.
      – Дети никогда не ждут перед садиком, а всегда на территории, под присмотром. И если никто не приходит их забрать, то воспитатели ставят в известность отцов. Или старших детей, – ухмыльнулась Эвелин.
      – Эвелин, ты жестока, – возмутилась я.
      – Не-е, – ответила Эвелин. – Я просто считаю, что наша кривоножка заслужила наказание.
      – Но бедные дети…
      – Ты хотела бы иметь такую мать?
      – Родителей не выбирают, – проговорила я. – О Боже, Эвелин, мне и в самом деле ужасно плохо. Ты уверена, что в звездочках ничего не было?
      – Абсолютно, – сказала Эвелин.
      – Тогда это, должно быть, обезжиренное масло, которое я не переношу.
      – Оливия, душа моя, не существует никакого обезжиренного масла.
      Эти слова произвели на Петру такое впечатление, что от смеха у нее изо рта пошла пена.
      – Ты бы легла лучше куда-нибудь, хоть на диван, – попросила я ее.
      – Да, в первый раз такого с ней быть не должно, – сказала Эвелин.
      А Петра все смеялась и смеялась. Когда она слезла с прилавка, чтобы куда-нибудь идти, то не попала в дверь и ударилась лбом о дверной косяк. Но это не привело ее в чувство, потому что смеяться она принялась еще пуще. Когда мы наконец уложили ее на диван, я со страхом посмотрела на Эвелин.
      – От этого можно умереть?
      – Посмотрим, – произнесла Эвелин и беспечно засмеялась.
      Боль у меня в животе стала сильнее. Едва я успела добежать до туалета, меня вырвало.
      – Твои коржики и в самом деле способны подавлять аппетит, – сообщила я, вернувшись назад в магазин.
      Эвелин задумчиво посмотрела на меня.
      – Похоже, причина твоего недомогания совсем в другом. Когда у тебя последний раз были месячные?

      Я тупо уставилась на Эвелин.
      – А что? – Я не вела никаких глупых календарей по поводу месячных.
      – Гм, – произнесла Эвелин.
      – Нет, – сказала я.
      Нет, судьба не могла так со мной поступить! И так уже всего было достаточно.
      – У меня есть еще один тест на беременность, – сказала Эвелин и поморщилась. – Был куплен про запас. – Она ухмыльнулась. – Я уже собиралась было продать его на аукционе.
      – Нет, – повторила я.
      Я не могла быть беременной. Это было просто невозможно. Это же была жизнь, а не глупая «мыльная опера».
      Забеременеет ли Оливия от своего деверя, и как она расскажет об этом своей невестке, которая долгие годы безуспешно пыталась завести ребенка? И бросится ли Оливия с моста, что больше подошло бы глупой продавщице Петре? Смотрите в нашем сериале и не переключайтесь, потому что грядет новый поворот в нашем сериале: Гертнеры – семейство самоубийц.
      Эвелин подтолкнула меня к выходу.
      – Пойдем же. Самообман в данном случае ни к чему хорошему не приведет.
      – Но я не могу быть беременной, – сказала я. Я не могла и не имела права, И не хотела.
      Эвелин высоко подняла брови, точно так, как это всегда делал Оливер.
      – Оливия, это не так невероятно, что ты можешь забеременеть.
      – Невероятно, невероятно, – с нажимом повторила я.
      – Но это жизнь. – Эвелин потянула меня за локоть.
      – А что же с Петрой?
      Петра продолжала хихикать, лежа на диване.
      – Она спокойно полежит здесь одна, – сказала Эвелин.
      – Я тебя боюсь, – сказала я.
      На стоянке перед питомником господин Кабульке помогал загружать саженцы лавровишни в машину Эберхарда и Катанки. Очевидно, несмотря на все уговоры Фрица, Эберхард решил-таки купить самые маленькие и дешевые растения. Это означало, что еще пару лет все кому не лень смогут созерцать толстый живот Эберхарда, направляющегося к бассейну.
      В доме было тихо и спокойно, и не последнюю роль в этом, очевидно, играли подобранные Эвелин для покраски дверей и стен тона. Эвелин повела меня в ванную.
      – Мне очень жаль, но здесь все еще погано, – извиняющимся тоном сказала она.
      – Я знаю. Это же все-таки мой дом, Эвелин.
      – Ах, и правда. Вот тест. Пользоваться им предельно просто.
      – Эвелин, я не беременна.
      – А почему нет?
      – Мы пользовались презервативами, – сказала я и покраснела до кончиков волос.
      – Я знаю, – сказала Эвелин. – Черными!
      Второй раз за этот день земля ушла у меня из-под ног. Я побледнела и опустилась на бортик ванны.
      – Откуда ты знаешь?
      Эвелин изумленно посмотрела на меня.
      – От Оливера, конечно. Ты думала, что мы больше не разговариваем друг с другом?
      – Это он тебе рассказал? – Я не могла в это поверить.
      – Ну, не во всех деталях, конечно, – сказала Эвелин. – Но достаточно, чтобы заставить меня ревновать. – И с горечью добавила: – Он великолепен в постели, правда?
      Я была не в состоянии что-либо ответить.
      – Но я хотела бы сказать, что в немалой степени это и моя заслуга, – продолжала Эвелин. – Последние семь лет именно я в конце концов имела эксклюзивное право им пользоваться.
      Я лишь тупо смотрела на нее.
      – Презервативы не всегда функционируют безотказно. Они могут треснуть, если использовать какие-то кремы или что-то такое.
      – Но мы не пользовались никакими кремами, – прервала я ее.
      Эвелин казалась мне зловещей. Она вздохнула.
      – Оливия, что с тобой случилось?
      – Ты внушаешь мне страх, – честно призналась я. – У тебя есть все основания меня ненавидеть. Но я не хотела, чтобы ты хоть когда-нибудь узнала об этом. И не понимаю, почему Оливер рассказал тебе об этом.
      – Потому что мой муж ничего не может носить в себе. И потому что из-за этой истории он оказался в каком-то ступоре. Ему нужен был совет из женских уст.
      Я совершенно не понимала, что она несет.
      – И что ты ему посоветовала?
      – Я посоветовала ему просто подождать, – сказала Эвелин. – Женщины с характером не бросаются из объятий одного мужчины в объятия другого.
      – Но я не отношусь к числу женщин с характером, – сказала я.
      – Отчего же? – сказала Эвелин. – У тебя есть характер. У тебя только нет стиля. Но над этим можно и нужно работать, и об этом я также сказала Оливеру. Он же влюблен в тебя, ты знаешь?
      – Что? – Что это только что сказала Эвелин? На какой-то момент мне показалось, что внутри у меня поднимается теплая волна радости. Но это продолжалось недолго. – Эвелин, как же ты должна меня ненавидеть!
      Эвелин снова вздохнула.
      – Я лишь немного ревную, что у вас с ним все произошло так быстро. Но в принципе я даже рада. Оливер не заслужил того, чтобы так страдать.
      – Эвелин, ты все поняла неправильно. Оливер и я решили забыть о том, что произошло. И жить так, словно этого никогда с нами не было.
      – Это я ему посоветовала, – гордо произнесла Эвелин. – Чтобы у тебя было немного времени подумать.
      – Но ты тоже можешь делать так, словно ничего не происходило, – сказала я.
      – Я не могу, Оливия. Видимо, Оливер забыл кое-что тебе сказать. Наш брак уже довольно долгое время не столь безоблачен, как кажется. Дело в целом ряде моментов, о которых я не хотела бы здесь распространяться. И если бы все было много лучше, мы никогда бы не согласились на этот дурацкий обмен мужьями.
      Я ничего не сказала, лишь с открытым ртом продолжала слушать. Каждое ее слово становилось для меня откровением.
      – Ну да, во всяком случае, этот детский вопрос очень серьезно осложнял наши отношения. Оливер с самого начала хотел иметь детей, лучше двоих или троих. Ха-ха, как будто я такая же несушка-рекордистка, как его сестра. Ну, в общем, не сразу, но я позволила себя убедить. Я думала, что до сорока успею. А что такое ребенок, я могла себе представить. При наличии няни – еще туда-сюда, это можно было бы осилить. Но чем дальше, тем меньше мне хотелось беременеть. Я каждый месяц испытывала облегчение, когда приходили месячные, но никогда не говорила об этом Оливеру. Только, к сожалению, он и сам это замечал. И он стал грустить. В принципе мы оба знали, что наш брак катится к закату, когда в мае решились на эту дурацкую авантюру с обменом мужьями.
      – Женами, – чисто механически поправила я ее.
      С той минуты, как Эвелин начала говорить, мир стал выглядеть для меня совершенно иначе. Не таким черным. На горизонте показались проблески розового.
      – Да, или так, если хочешь, – сказала Эвелин. – Во всяком случае, мы оба знали об этом, только никак не могли правильно поговорить.
      – Но вы же постоянно встречались в отеле, – возразила я.
      – Да, – сказала Эвелин и ухмыльнулась. – В постели мы понимали друг друга с закрытыми глазами. Но это же еще не все, правда? Во всяком случае, незадолго до этой истории с тестом на беременность в прошлом месяце мы договорились и пришли к выводу, что каждому следует дальше идти своей дорогой. И я сказала ему, что у него есть прекрасные шансы относительно тебя, так как Штефан завел шашни с этой кривоногой дурой и вообще тебе не подходит.
      – Ага, – сказала я. Ага, ага, ага.
      – Да, но Оливер никак не может переболеть, – продолжала Эвелин. – Он полагает, что ты переспала с ним только из-за желания отомстить Штефану. Я сказала, что это чепуха, но он думает, что ты все еще любишь Штефана.
      – Нет.
      – Я это знаю, мне ты можешь не говорить.
      – Но я думала, что Оливер все еще любит тебя, – сказала я.
      – Нет, – сказала Эвелин. – И очень давно. Просто мы уже привыкли друг к другу, поэтому так долго оттягивали расставание.
      Я опустила голову.
      – Я так мерзко чувствовала себя из-за своего отношения к тебе, – сказала я. – Сначала я подозревала, что у тебя роман со Штефаном, а потом увела твоего мужа.
      – Нет-нет, душа моя, – сказала Эвелин. – Не хочу тебя обижать, но тебе бы это никогда не удалось. Наша любовь с Оливером закончилась задолго до того. А теперь будь любезна помочись на эту полосочку, чтобы мы наконец всё узнали.
      Я взяла пакетик с тестом в руки.
      – Ты не могла бы выйти?
      Эвелин выпучила глаза.
      – Пожалуйста, Эвелин, иначе я не смогу.
      Эвелин нетерпеливо ждала за дверью. Затем мы вместе жадно уставились на индикатор.
      – Одно деление – не беременна, два деления – бинго! – сказала Эвелин. – А от Штефана это не может быть?
      Я покачала головой:
      – Нет, мы с мая не спали друг с другом. Но как это могло произойти с Оливером?
      Второе деление стало розовым вслед за первым.
      – Непостижимо, – сказала Эвелин. – Мы пытались добиться этого годами, а тут один раз – и все. – Она взяла меня за локоть. – Тебе нехорошо?
      – И все, – словно эхо повторила я.
      Деления на тесте все показывали очень четко. Я снова опустилась на бортик ванны.
      – Тебе придется объясниться с Оливером, – сказала Эвелин.
      – Я не хочу детей, – сказала я. – Не хочу, чтобы они однажды остались одни и спрашивали, почему у других детей есть матери, а у них нет.
      – Почему ты ноешь?
      – Мне сейчас не поднять ребенка, – всхлипывала я.
      – Послушай, Оливия, у меня есть первоклассный психиатр. Ты обязательно должна разобрать с ним свою детскую психическую травму. И лишиться этого комплекса приемного ребенка.
      – Откуда ты и это знаешь?
      – От Оливера, конечно.
      – Если он и дальше будет все тебе обо мне рассказывать, то нам следует забыть о нем прямо сейчас.
      – Не беспокойся, – улыбнулась Эвелин. – В принципе он по натуре довольно скрытный человек. Кроме того, я не собираюсь дальше находиться поблизости, чтобы выслушивать все это. Я буду искать работу за границей. Но я могла бы стать вашему ребенку крестной мамой. При условии, что вы не назовете малышку Эвелин.
      – Вот уж едва ли, – сказала я. – Что, ты думаешь, скажет Оливер?
      – Он будет рад, – без тени сомнения сказала Эвелин. – В конце концов, он получит теперь не только женщину своей мечты, но и ребенка своей мечты в придачу. Бог мой, ведь этот ребенок наверняка будет таким же кучерявым! – Она посмотрела на часы. – Пойдем посмотрим, что там с нашей кривоножкой. Теперь она либо обопьется, либо у нее появится зверский аппетит. Я испекла торт, и у тебя будет возможность насладиться зрелищем неслыханного обжорства твоей разлучницы. Ты понаблюдаешь за тем, как она будет запихивать в себя целый торт. За десять минут столько же калорий, сколько за десять месяцев.
      – Эвелин…
      – Да?
      – Прости. Я была к тебе несправедлива.
      – Уже хорошо.
 
      Я не нашла в себе сил сказать Оливеру о своей беременности сразу. И я не была подобно Эвелин уверена, что это его обрадует. И то, что я сделаю достоянием гласности, что люблю его. Я и себе-то не могла до конца признаться, что это так. А после истории с Петрой (которая, кстати, съела тот торт до последней крошки) иногда вообще приходило ощущение, что я тогда нашла себе утешение в его лице.
      Эвелин спрашивала меня каждый день, сообщила ли я Оливеру новость, и я каждый день отвечала ей:
      – Нет, пока нет. Вчера как-то не было подходящего момента.
      Эвелин только вздыхала и говорила:
      – Ну-ну, рано или поздно он сам все увидит.
      Но я и сама не хотела оттягивать объяснение до того момента. Каждый раз, глядя на Оливера со стороны, я ловила себя на том, что необыкновенное теплое чувство начинает подниматься у меня внутри. И если было правдой то, что сказала Эвелин, он был влюблен в меня. В меня, Оливию-Блуменкёльхен. Это было замечательное ощущение. Потому что я тоже любила его, Оливера Гертнера – лучшего интервьюера всех окрестных пожарных.
      И я была беременна. К этому состоянию я только начинала привыкать. Я глотала витамины и ловила себя на мысли, что уже придумываю малышу имя. Наконец я пошла к гинекологу и сделала первый ультразвук. И когда увидела, как уже бьется сердце моего малыша, половина моего страха исчезла сама собой.
      Штефан был убежден, что получит новую работу в Чикаго. Беседа с работодателем, к его радости, прошла весьма обнадеживающе.
      – Это очень хорошо, что я все время старался поддерживать свои знания, – сказал он мне. – И мой английский все еще превосходен.
      – Замечательно, – заметила я. – Когда же все решится?
      – В ноябре. Если я получу это место, – проговорил Штефан и засмеялся. – Но я думаю, что ты уже можешь начинать паковать вещи.
      – Почему же я?
      Штефан наморщил лоб.
      – Я тебе, конечно, помогу. Я же не сказал, что ты должна паковать одна.
      – Я ничего не буду паковать, – ответила я. – Штефан, я не знаю, что ты там думаешь. Но я не буду продавать питомник и не поеду с тобой.
      – Олли, пожалуйста, не возвращайся к этой теме! По-другому не будет, и на этом – баста! – Штефан выглядел раздраженным.
      Но меня это не смутило.
      – Будет именно по-другому. Ты поедешь в Чикаго или куда там еще один, а я останусь здесь.
      – Но это будет означать конец наших с тобой отношений. – Это должно было звучать как угроза мне.
      – Именно это я и имею в виду. Ты что, все еще веришь, что я захочу продолжать с тобой отношения?
      Теперь Штефан выглядел действительно взбешенным.
      – А почему нет? Из-за той маленькой аферы?
      – Не только, – проговорила я. – Положение вещей таково, что я тебя больше не люблю. Я нахожу тебя чванливым, бесчувственным и поверхностным, а жить в браке с таким мужчиной я не хочу.
      – Олли, я бы на твоем месте был поосторожнее со словами, – угрожающе произнес Штефан. – Это потом будет очень трудно исправить.
      – А я и не хочу, – сказала я. – В лучшем случае мы останемся в таком положении до октября, а затем пригласим адвокатов.
      – Ты совсем спятила!
      – Ну-ну-ну, мой мальчик, – произнес Фриц, как всегда неслышно пробравшийся в помещение. И еще неизвестно, сколько он стоял под дверью. – Не забывай о своем хорошем воспитании.
      – Она заявила, что хочет бросить меня, – сказал Штефан. И это прозвучало как: «Я же такой безупречный, как она может?!»
      – Я слышал, – заметил Фриц.
      – Может быть, я и спятила, – сказала я. – Но Штефану не мешало бы понять, что не каждая женщина будет считать его совершенством, которое невозможно оставить. Особенно после того, как узнает его поближе.
      Фриц посмотрел на меня пронизывающим взглядом. Впрочем, он смотрел мне не в глаза, а ниже.
      – Я не знаю точно, Дингс, э, дорогая невестушка, но мне, э, кажется, что твой, э, великолепный, э, бюст в последнее время стал еще выше. Даже выше, чем прежде?
      – Отец!
      – Но это же правда, – произнес Фриц, продолжая буравить меня взглядом. – И это должно что-то значить!
      – Ты прав, дорогой, свекор, – без тени смущения сказала я.
 
      В отношении сада Элизабет и пилотного выпуска нашего шоу мы разработали план: строительство деревянного помоста для летней террасы для завтраков с размещением там соответствующей мебели, постройку прозрачной крыши над уже существующей террасой на южной стороне дома, небольшую стену из сухой кладки для оживления скучного склона, композицию ягодных кустарников, создание живой изгороди из бамбука по границе участка с любопытным соседом, возведение великолепной песочницы для Каспара и Маризибель и, наконец, полную смену травяного покрытия и настилку нового газона. Ханна и Элизабет просили еще и прудик. Но мне пришлось возразить, что то переустройство, которое мы задумали сделать у них на участке, обычному, настроенному на работу садоводу не осилить и за полгода. И не было совершенно ни минуты времени, чтобы заниматься еще и рытьем пруда. Чтобы одолеть объем работ, намеченный нами, за пару выходных, и так придется привлекать огромное количество народа. Я ни в коем случае не хотела видеть дорогих профессионалов, это резко подорвало бы наш бюджет еще до того, как мы начнем сами работы. Кроме того, толстопузые дядьки-строители совершенно не вписывались в нашу концепцию. Группа, которую мы в конце концов собрали, состояла из Константина, миловидного студента школы садоводов, весьма продвинутого студента архитектурного института по имени Йене и его лучшего друга Джонатана, студента-дизайнера, подрабатывавшего на стройке и готового с охотой взяться еще за какую-нибудь работу. Все трое были веселы, общительны и достаточно рассудительны, чтобы не надорваться в первые же часы работы. Кроме того, Джонатан обещал при необходимости договориться и пригнать экскаватор.
      Директор Дюрр был в диком восторге, когда мы с Оливером представили ему эту выдающуюся группу.
      – Определенно вы оба хорошо представляете, о чем идет речь, – похвалил он нас.
      Из соображений солидарности я предлагала усилить нашу команду еще одним лицом женского пола, но все, включая Дюрра, были едины во мнении – в команде достаточно одной женщины: меня. Я настояла на привлечении на помощь безотказного господина Кабульке. И вот Элизабет якобы ускользнула на отдых в санаторий, а мы приступили.
      – Здесь материала на семь программ, – простонал Киммель, режиссер, после первого дня съемок.
      – Ну и радуйся, – ответил ему Оливер, а мне тихо шепнул: – В следующий раз мы не будем так себя загружать, слышишь?
      Я ничего не ответила, так как по уши была занята постройкой террасы. Кроме того, рот у меня был полон гвоздей, которые пришлось подавать Константину во время одного из этапов строительства.
      – Ты не слишком общительна, – произнес Оливер.
      – Но нам нуфно погофорить, – прошепелявила я.
      Да, мы должны поговорить! Дольше терпеть я не могла.
      Второй съемочный день, воскресенье, начался совсем неплохо. По округе поползли слухи, что в саду у Элизабет работают телевизионщики, и за забором с улицы и с соседского участка то и дело показывались любопытные лица.
      Наконец строительные работы были закончены и все было готово к настилке газона. Рулоны с газонной травой завезли еще накануне, с помощью маленького экскаватора, пригнанного Джонатаном, аккуратно сняли дерн и насыпали слой плодородной земли. Таким образом, основа для газона была подготовлена. Мы уже принялись разносить по участку рулоны с газонной травой, как внезапно налетел шквалистый ветер, и началась самая настоящая летняя гроза. Нам оставалось только из-под навеса наблюдать, как раскисает с таким трудом подготовленная почва и разбухают наши рулоны.
      – Теперь ты понимаешь, почему я с самого начала был против этой программы? – сказал Киммель и сунул в рот сразу две таблетки от сердца. – Человек бессилен против природной стихии. Не снимай это, Петер, никто не поверит, что мы работали под таким дождем.
      – По-хорошему теперь надо ждать несколько дней, пока все это просохнет, – сказала я Оливеру. – Но мы должны быть готовы через четыре часа. Что будем делать? Сушить землю фенами?
      – Не реви, – ответил Оливер. – Нервы надо беречь.
      – Я не реву, – сказала я. – Это аллергия на кошек.
      Именно в этот момент кошка Элизабет, Хуммель, взобралась мне на колени.
      Солнце выглянуло так же внезапно, как началась непогода.
      – Не все еще потеряно, – сказал Киммель.
      – Точно, – произнес Оливер. – Вперед, люди, за работу. Мы раскатаем этот газон, и я спонсирую каждому из вас покупку новых ботинок, если нам это удастся.
      – И штанов, – добавил Константин, на котором сухой нитки не было.
      Я с опаской посмотрела на оператора.
      – Постарайтесь не показывать так много раскисшую землю. Иначе люди подумают, что именно так и надо делать.
      – Это мы потом вырежем, – успокоил меня Киммель.
      Я часто оказывалась после работы грязной с ног до головы. Но такой грязной, как сегодня, не была еще никогда. Кроме того, раскатывая газон рядом с вновь возведенной стеной, делая одновременно пояснения для зрителей, я умудрилась поскользнуться и свалиться в самую грязную и большую лужу на участке. Лицом. На съемочной площадке не было ни одного человека, кто бы не схватился за живот от хохота.
      – А это, – произнесла я, выплевывая изо рта комья грязи и глядя в камеру, – а это – основная причина, почему, занимаясь работами в саду, не следует надевать свой лучший костюм.
      – Отлично! – прокричал Киммель.
      – Иди сюда, грязнуля! – сказал Оливер и протянул мне руку. – Я и не знал, что ты можешь выглядеть так сексуально даже по уши в грязи.
      – Ты многого не знаешь, – заметила я.
      – Например? – Оливер по привычке высоко поднял брови.
      Ах, как я любила это скептически-рассудительное выражение его лица.
      – Я люблю тебя, – произнесла я тихо.
      Внезапно мне стало совершенно непонятно, как я могла так долго держать это в себе.
      На лице Оливера возникла самая замечательная улыбка, которую можно себе представить. Самая добрая и светлая.
      – И давно?
      Над этим я очень много думала все последние дни.
      – Вероятно, всю свою жизнь, – вздохнула я. – Еще раньше, чем тебя узнала.
      – А что же со Штефаном?
      – У нас с ним уже давно все закончено, – сказала я. На нос мне упала капля грязи с волос. – Он поедет в Чикаго без меня. Я куплю у него питомник. За деньги, что достанутся мне от пари с Фрицем.
      – Это хорошо, – сказал Оливер. – Эвелин купит у меня пентхаус, и я не знаю, где буду жить.
      – Ты сможешь жить у меня, – предложила я и стерла грязь с носа.
      К сожалению, на нос тут же упала еще одна капля. Тем не менее Оливер крепко обнял меня. Камера снимала нас, грязных и мокрых.
      – Эту сцену с объятиями в грязи мы обязательно потом вырежем, – усмехнулась я, смахивая с носа очередную порцию грязи.
      Оливер, казалось, вообще не заметил, что нас снимают. Он целовал меня так, словно мы были совсем одни, дома, на обеденном столе.
      – Но это еще не все, – сказала я, освобождаясь от поцелуев и немного переведя дыхание.
      – Говори же скорее.
      У меня было подозрение, что камера снимает наши испачканные лица крупным планом.
      – Эти черные презервативы, – прошептала я. – Ты помнишь?
      – Конечно, помню, – сказал Оливер.
      Мне показалось, что на участке Элизабет в этот момент воцарилась гробовая тишина. Даже птицы перестали щебетать.
      – Так вот, один из них оказался бракованным…

      Пилотный выпуск нашего шоу был смонтирован уже к началу весны. Сад получился великолепно. Элизабет, Ханна, Каспар и Маризибель тоже. Такого восторженного лица, какое было у Элизабет, когда она вернулась в обновленный и обустроенный сад, еще никому не доводилось видеть.
      – А как здорово я выгляжу, – сказала она, увидев программу по телевизору.
      И мы с Оливером также были очень симпатичны. Отзывы критиков и оценки возможного рейтинга программы превзошли самые смелые ожидания директора Дюрра. Сцену с валянием в грязи они, конечно, не вырезали. Впрочем, смонтировано все было так здорово, что даже я не нашла это слишком вульгарным. Уже через какое-то время я смотрела на это так, словно все произошло во время футбольного матча. К счастью, все это теперь в прошлом. Через несколько дней мне рожать, и когда ребенок появится на свет, мне уже будет совсем не до размышлений на эти темы. В мае должны начаться съемки первой серии программы, и к тому времени мне необходимо снова вернуться в свой З6-й размер, хотя Катинка говорит, что так быстро это не случится. По ее словам, этому должны предшествовать месяцы гимнастических упражнений и диет. Но та же Катинка считает, что ее Эберхард – самый лучший, самый красивый мужчина на всем белом свете. Впрочем, у нее, счастливой, со дня святого Николауса растет маленькая дочка, которую назвали Миррой; драматическую историю рождения девочки (роды продолжались восемнадцать часов) она рассказала мне не один раз.
      – И при этом у меня уже четвертый ребенок, – говорит Катинка в завершение своего повествования.
      Это, должно быть, своего рода предостережение. При этом Штефан каждый раз смотрит на мой живот, видимо, желая, чтобы я тоже помучилась. В качестве наказания.
      Впрочем, он получил-таки хорошую работу, даже слишком хорошую для эксперта по маркетингу, который так долго прозябал в каком-то садовом питомнике. Но место в Чикаго получил кое-кто другой. Чтобы быть честной до конца: этим счастливцем стала Эвелин. Конечно, это было несколько эгоистично с ее стороны выдвинуть себя на соискание этой должности, но Эвелин тогда лишь пожала плечами и сказала: «Выигрывать должен сильнейший».
      И Фриц не особенно долго сердился, что место в Чикаго не досталось Штефану, хоть он и задействовал все свои связи.
      – Так или иначе, все остается в семье, – сказал он.
      Он вообще стал в последнее время другим, что мы связываем с его горячими чувствами к новой соседке Роберте Кнопп.
      Эвелин, однако, уже не относит себя к членам нашей семьи. Они с Оливером развелись три недели назад. Мы, впрочем, приняли решение позвать ее в крестные матери к нашему малышу.
      Штефан несколько дней был вне себя от ярости, узнав, что Эвелин увела у него из-под носа обещанную работу. Он и сейчас каждый раз замирает от гнева, если кто-то произносит в его присутствии имя Эвелин, но ему уже лучше.
      Было довольно сложно разрешить наши имущественные вопросы, но мы в конце концов пришли к согласию. Я выкупила у Штефана его часть питомника, а Оливер продал Эвелин свою часть квартиры («Z4» он просто ей подарил). Впрочем, с некоторых пор Эвелин не нуждается в пентхаусе, потому что снимает в Чикаго умопомрачительные апартаменты, естественно, обставленные в минималистском стиле. Поэтому свой пентхаус она сдает за весьма приличную сумму. И Штефан оказался не в состоянии отказаться воспользоваться этим жильем, ибо приют ему, так или иначе, был нужен. Я время от времени навещаю его, чтобы присмотреть за растениями на обустроенной мной лоджии. Штефан и его новая подружка совершенно не следят за зеленью. С этой подружкой Штефан познакомился на фирме, куда пошел работать. Это миловидная секретарша, не выказывающая никаких амбиций по поводу карьерного роста. Я надеюсь, это гарантирует ей хорошие отношения со Штефаном, потому что он не выносит, когда женщина, живущая рядом с ним, начинает зарабатывать больше, чем он.
      У нас с Оливером все просто замечательно. Мы живем в нашей развалюхе, которая, впрочем, уже не совсем соответствует этому наименованию. Мы постепенно закончили дело, которое начала Эвелин: с помощью господина Кабульке обновили комнату за комнатой, этаж за этажом. Руины приобрели вполне достойный вид, выглядят стильно и почти полностью соответствуют представлению о загородном доме. Я все-таки думаю, что это шведский стиль. С тех пор как рядом нет Эвелин, я постепенно вырабатываю свой собственный стиль. Элизабет, побывавшая у нас дома, говорит, что все тем не менее выглядит мило. Впрочем, это все говорят. Оливер настоял на том, чтобы мы перестроили ванную и туалет и сделали их раздельными, из-за моих «линг-линг»-проблем. Однако я в последнее время все чаще боюсь ходить в туалет одна. Беременность, знаете ли, очень сильно влияет на воспитание. Я даже хочу, чтобы Оливер присутствовал при родах. И мне почему-то наплевать, что говорит по этому поводу моя приемная мать.
      Таким образом, вы сами видите, что все к лучшему. Ну да, мы со Штефаном все еще не можем как следует понять друг друга, но, может быть, со временем все образуется. Эвелин сформулировала объяснение проблемы просто: «Штефан перенес поражение типично по-мужски, назвав виновной во всем свою жену». Свою экс-жену, если быть точным. Вот уже две недели, как мы официально разведены. Развод еще сильнее задел «это» Штефана. Теперь он даже заявляет, что у него ничего не случилось бы с Петрой, если бы его жена не крутила шашни с его братом. Ну-ну. Мы-то знаем, как все было в действительности.
      Что касается Петры, то о ней сведений у меня нет. Подруга Элизабет, Ханна, утверждает, впрочем, что недавно видела Петру во вновь открывшемся отделе садоводства в строительном супермаркете в фирменном костюме, который носят все продавцы магазина. Ханна утверждает, что костюм сшит так, что ничего нельзя сразу сказать о кривизне ног Петры. Если все сказанное Ханной правда, то новому отделу строительного супермаркета можно предсказать закрытие в ближайшем будущем. Потому что клиенты женского пола скоро перестанут его посещать. Но мне все равно. Как я и предполагала, нам этот отдел конкуренции не составит.
      Доктор Бернер, экс-директор банка Шерер и добрый старина Хуберт по-прежнему являются моими клиентами. Не знаю, что они сделали с коноплей, выращенной Эвелин, но, вероятно, не сожгли ее. Однажды, когда я спросила об этом Хуберта, он загадочно усмехнулся и произнес:
      – Я и так скажу слишком много: этот продукт можно еще и пить…
      Ну, Бог с ними. Старый что малый. Пусть себе тешатся. Только Фрица мне немного жаль. У меня есть подозрение, что они подмешивают ему зелье в выпивку или еду и потешаются над ним.
      Дочь доктора Бернера посещает вместе со мной курсы подготовки к родам. Это будет ее первый ребенок…
      Ух! Что это? Схватки? У меня отходят воды?
      Вы должны меня понять. Потому что я заканчиваю свое повествование на этом месте и начинаю громко звать кого-нибудь на помощь.
      Пожелайте мне удачи.

      В эту книгу, как всегда, вложено много сил и энергии. И я вряд ли справилась бы с работой, если бы не помощь и поддержка моих близких. Я благодарю мою любимую мамочку, а также Бигги, Зильке, Михаэлу и Биргит, пожертвовавших своим временем, чтобы меня поддержать. Я очень рада, что вы у меня есть.
      Особенно хочу поблагодарить моего педагога, госпожу доктора Клаудию Мюллер, за ее терпение, юмор, критику и похвалы – все это необходимо человеку, чтобы иметь мотивацию работать.
      Стояло жаркое лето, и не всегда было просто сконцентрироваться на работе. Я должна выразить благодарность моему мужу Франку за его выдающиеся идеи, как облегчить мое долгое пребывание в душном кабинете за письменным столом. Так, мои ноги постоянно блаженствовали в тазике с прохладной водой, которую он постоянно менял. Позаботился он и о покрывале с кровати, закрывающем окно, которое хоть и не украшало помещение, но выполняло свою роль, оберегая меня от ос.
      Мне будет очень не хватать предстоящей зимой этого покрывала, как и этого долгого лета, и тазика с водой, и стука молотков кровельщиков на соседской крыше, создававших невообразимый шум все летние месяцы. И мне очень стыдно, что во времена творческих кризисов я слишком часто желала им, чтобы они свалились с этой проклятой крыши.
       Керстин Гир, август 2003 г.