Имея, кроме того, небольшой капиталец, он жил припеваючи.
      Детей у него не было. Жениться второй раз он не намеревался, хотя среди знакомых, и маменек, и дочек, он считался завидным женихом, и его в силу того еще радушнее принимали.
      Павел Петрович посмеивался себе в ус и пользовался выгодами своего положения.
      Двумя отличительными чертами характера моего героя были деликатность и скопидомство.
      Последнее выражалось в отношении всех лиц, с ним так или иначе сталкивавшихся, независимо от того или другого их положения. Даже с единственной прислугой своей, кухаркой Марфой, он не иначе обращался как на "вы", величая ее Марфой Силантьевной.
      Марфа Силантьевна была разбитная солдатская вдова, лет сорока, дородная и красивая баба, давно уже жившая по местам в Петербурге, оставившем на ней, вместе с промозглым запахом цикория, особый отпечаток, свойственный лишь истой "петербургской" прислуге.
      Жила она у Павла Петровича лет около десяти, поступивши еще при жизни его супруги, и почти три года его вдовства бесконтрольно вела его небольшое хозяйство.
      Нравственности она была безукоризненной и, хотя любила позубоскалить с соседней прислугой и дворниками, но никакого "двоюродного брата" или просто "унтера" на кухне Павла Петровича не появлялось.
      - Если в закон вступить, - оно пожалуй; а то что так публику-то пугать, - отвечала она на вопросы по этому поводу.
      Павлу Петровичу и его интересам она была предана фанатически, и товарищи его даже смеялись над ним, говоря, что он держит из экономии влюбленную в него кухарку; да и на самом деле - малейшая шутка с ней Павла Петровича доставляла ей видимое удовольствие, и по лунообразному ее лицу разливалась масляная улыбка.
      Живя тихо и скромно, она успела скопить себе на выигрышный билет внутреннего займа, и Павел Петрович сам купил ей его в своей конторе; два раза в год после тиража Марфа Силантьевна, подавая барину самовар, озабоченно спрашивала:
      - А что, батюшка, Павел Петрович, на мою сиротскую долю ничего Бог не послал?
      Оказывалось обыкновенно, что не послал.
      Номер билета был записан у Павла Петровича.
      Так мирно текла их жизнь, и лишь за год до описываемого мною события Марфа Силантьевна была встревожена известием о пожаре, посетившем ее деревню, и о том, что дом ее родителей сделался жертвой пламени.
      Привез это известие ее шурин.
      Поговорила об этом с барином во время утреннего чая, потужила, поохала, отписала в деревню - и все пошло по-прежнему.
      Однажды, на другой день тиража, просматривая в конторе таблицу выигрышей, Павел Петрович был поражен: на билет Марфы Силантьевны пал главный выигрыш в двести тысяч.
      Павел Петрович задумался.
      - Славная она баба, - рассуждал он, возвращаясь домой из конторы, простая, добрая, хорошая из нее жена выйдет...
      - Двести тысяч - это ух какой капитал, а в хороших руках много с ним сделать дел можно, - мелькнуло у него в голове.
      Он вернулся домой. На встретившую его Марфу Силантьевну он посмотрел как-то особенно нежно.
      - Ну что, королева, обед готов, - взял он ее за подбородок.
      - Готов, мигом подаю, - зарделась Марфа Силантьевна.
      Весь вечер просидел у себя в кабинете Павел Петрович, раздумывая, сказать ли Марфе о выигрыше и потом предложить ей руку и сердце, или же сперва жениться, а потом сообщить.
      - А ну, как с такими деньгами она на меня и глядеть не захочет, рассуждал Павел Петрович.
      В согласии Марфы Силантьевны на брак с ним в ее настоящем положении он не сомневался.
      Павел Петрович решил не говорить.
      Смущенный ожидал он на другой день утром обычного вопроса Марфы Силантьевны об ее "сиротской доле", но его не последовало.
      - Сам Бог помогает, - думал Павел Петрович, уходя на службу, - видно, забыла.
      Ухаживаний Павел Петрович за Марфой Силантьевной, увенчавшихся полным успехом, и нежных сцен со стороны последней на мотив вопросов: "И за что ты меня дуру-бабу любишь? Я описывать не стану. Скажу лишь, что со свадьбой поспешили. Она совершилась более чем скромно в присутствии лишь необходимых свидетелей-товарищей Маслобойникова, немало подтрунивших над приятелем и немало подивившихся его странному выбору.
      Через несколько дней после свадьбы Павел Петрович решился, наконец, за утренним чаем, когда Марфа Силантьевна уже не стояла около, а восседала за самоваром в качестве "молодой хозяйки" - прислуживала же другая кухарка, - навести разговор об интересующем его предмете.
      - Дай-ка, Маруша, - ласково начал он, - твой выигрышный билет, я его с своим положу - теперь все равно у нас все общее.
      - Какой билет, батюшка? - уставилась на него жена.
      - Как какой? Да вот, который я тебе четыре года назад купил, - еще ты все спрашивала, не выиграл ли?
      - И, батюшка, я его еще летошний год разменяла, а деньги в деревню на поправку после пожара родным отослала. Шурин и разменял, и деньги отвез.
      Павел Петрович побледнел, схватился обеими руками за голову - и откинулся на спинку стула.
      Марфа Силантьевна бессмысленно уставилась на него своими заплывшими от жира глазами.
      Картина!
      Этажом ошибся
      (правдивая история)
      - Колзаков!
      - Хмыров!
      - Какими судьбами?
      - Проветриться приехал, плесень деревенскую стряхнуть.
      - Здравствуй!
      - Здравствуй!
      Раздались поцелуи.
      Так встретились на Невском два господина, один в меховом пальто и бобровом картузе, толстый брюнет с легкой проседью в длинной бороде, а другой шикарно одетый в осеннее пальто и цилиндр, блондин с тщательно расчесанными баками и в золотом пенсне на носу.
      Полный брюнет был богатый помещик одной из приволжских губерний, первый раз приехавший в Петербург Петр Александрович Колзаков, а изящный блондин - отставной корнет Аркадий Осипович Хмыров, проживший на своем веку не одно состояние, и теперь, в ожидании наследства, живущий в кредит, открытый, впрочем, ему почти везде в широком размере. Сосед Колзакова, по бывшему своему именью, Хмыров, был с ним приятелем, но несколько лет уже как совершенно потерял его из виду, продавши имение.
      - Ну, как живешь? - спросил Колзаков.
      - Ничего, надеемся, не унываем.
      - Это хорошо!
      - Женился...
      - Ты?
      - Да, с год, на француженке, парижанке, воплощенное изящество и грация. Впрочем, что же я расписываю, сам увидишь, зайдешь, чай. Ты надолго?
      - Поживу.
      - Так заходи.
      - Всенепременно, на днях...
      Хмыров сказал свой адрес, назвал одну из лучших улиц Петербурга, примыкающих к Невскому проспекту, близ Адмиралтейства, номер дома и квартиры.
      - Да ты запиши.
      - Запомню, я возвращусь к себе в гостиницу и сейчас же запишу.
      Приятели расстались.
      На другой день, часов около двух Петр Александрович нанял извозчика и отправился к Хмырову. Отыскав дом, он вошел в подъезд и обратился к швейцару.
      - Квартира номер 12?
      - Второй этаж, дверь направо.
      Колзаков поднялся по лестнице и нажал пуговку электрического звонка.
      - Дома? - спросил он у отворившей ему горничной.
      - Дома-с.
      Разоблачившись, Петр Александрович пришел в залу, затем в гостиную. Меблировка комнат была шикарна, но позолота мебели и багет страдали резкостью и аляповатостью.
      В противоположной двери гостиной, через которую виднелся роскошный будуар, появилась изящная блондинка с красноватым цветом волос, одетая в роскошный пеньюар из легкой материи, сплошь обшитой кружевами, так что казалось, что его обладательница утопала в кружевных волнах. Картина была поразительная.
      Петр Александрович онемел от восторга.
      - Славную, однако, штучку подцепил Хмыров, - мысленно сказал он себе, глотая слюнки и церемонно расшаркиваясь с хозяйкой.
      - Bon jour, - протянула та ему руку, причем откидной рукав дал ему возможность увидеть ее всю до плеча, - je ne m'en souviens pas.
      Петр Александрович положительно захлебнулся.
      - Prenez place, - указала ему хозяйка на табурет.
      Колзаков уселся.
      Красавица опустилась на близ стоящую кушетку, причем откинула шлейф пеньюара, и Петр Александрович увидал очаровательные миниатюрные ножки, обутые в ажурные чулки и шелковые голубые маленькие туфли.
      Он сидел и млел.
      - А супруг ваш дома? - наконец, решился он задать вопрос.
      - Je ne comprends pas!
      Оказалось, что хозяйка не понимала по-русски.
      Колзаков же не понимал совершенно по-французски.
      Наступило молчание, во время которого Петр Александрович положительно пожирал хозяйку глазами.
      - Верно, его дома нет, тоже вертопрах, одна заря, чай, вгонит, другая выгонит, а ей одной бедняжке скучно: хотя и говорить с ней не могу, а все посижу, больно хороша, - думал Колзаков.
      - Peut etre voulez vous un gobelet de champagne? - начала хозяйка.
      Петр Александрович с недоумением смотрел на нее.
      - Выпить, - перевела красавица и сделала жест около рта, причем показала восхитительный розовый локоток.
      Колзаков понял и утвердительно закивал головой.
      - Все за закуской посижу подольше, - подумал он.
      - Денги! - вдруг протянула руку француженка.
      Петр Александрович до того был поражен, что машинально вынул объемистый бумажник, развернул его и протянул ей.
      Она осторожно вынула две радужных, причем, наклонившись к Колзакову, обдала его каким-то восхитительным ароматом, исходящим от ее тела сквозившего на груди через тонкую ткань кружев; у него закружилась голова.
      Хозяйка, взяв ассигнации, исчезла в будуаре.
      - Какой же подлец Хмыров: без денег жену оставляет, спросил бы вчера - я бы дал. Фонбаронство заело, гордость - на брюхе шелк, а в брюхе щелк. А она прелестна, и достанется же такое сокровище такому скоту. Приударить разве, да вот беда, по-ихнему не знаю...
      В будуаре раздались легкие шаги, хозяйка появилась снова.
      - Prends place isi, - указала она Петру Александровичу на место около себя на кушетке.
      Ободренный Колзаков пересел, не веря своему счастью.
      - Неужели будет успех! Только бы Хмыров не вернулся, - подумал он.
      Через несколько времени на столе появилось замороженное шампанское.
      Выпив несколько стаканов, Петр Александрович стал целовать у хозяйки руки и добрался до локотка.
      * * *
      Уже наступали сумерки, когда Петр Александрович, веселый и довольный выбрался из квартиры Хмырова.
      На лестнице первого этажа ему встретилась какая-то изящная брюнеточка.
      - Тоже штучка невредная! - прошептал он.
      Вдруг перед ним как из-под земли вырос Хмыров.
      - Ты откуда? - воскликнул тот.
      - От тебя, брат, - смутился Петр Александрович, - недавно приехал, с женой твоей минут пять посидел, - премилая барынька.
      - Как с женой? Она сейчас со мной из гостей приехала, вперед прошла, ты ее встретил?
      - Это брюнетка, нет - то блондинка.
      - Какая блондинка?
      - У которой я был.
      - В каком номере?
      - В двенадцатом.
      - Ну, я живу в четырнадцатом, этажом выше.
      - Значит, я этажом ошибся, - развел руками Колзаков.
      - Ишь, старый греховодник, да как удачно ошибся-то, куда попал! расхохотался Хмыров.
      Вечный жених
      (Тип)
      - A propos! Вы завтра свободны от двух до четырех? - обратилась ко мне на днях Валентина Львовна Кедрина, моя хорошая знакомая, молоденькая, хорошенькая и разбитная вдовушка, довольно долго оставляя в моей руке свою миниатюрную ручку в лиловой перчатке.
      - Для вас я свободен всегда, я не свободен только никогда от мысли о вас, - пошутил я.
      - Шалун... я спрашиваю серьезно...
      - Серьезно?
      - Да, пойдемте завтра со мной к Гомолицким...
      - К Гомолицким... я их не знаю...
      - Узнаете... я вас представлю, я давно об вас говорила... их дочь Наденька - брюнетка в вашем вкусе...
      - Мне не надо никого... кроме...
      - Кроме меня... знаю... слышала... но вам надо "петербургские типы", вы на днях говорили мне, а там вы встретите тип, который едва ли встречали... Я специально и еду для того, чтобы спасти от него Nadine... или, скорее, карман ее татап.
      - Вы, спасти... от кого?
      - От "вечного жениха".
      - От "вечного жениха"? Объясните, ради Бога, ровно ничего не понимаю...
      - Тем лучше, пойдемте туда, когда поедете... В два часа я вас жду...
      Она вырвала у меня свою ручку и скрылась в подъезде.
      Разговор этот происходил у одного из домов на Сергиевской улице, куда я проводил Валентину Львовну из Аквариума.
      Обещанный тип меня крайне заинтересовал... "Вечный жених"... Что может значить это прозвище "вечный жених" в связи со спасением от него карманов.
      На другой день я был аккуратен, и в начале третьего часа мы с Валентной Львовной уже были на Бассейной улице, где жили мать и дочь Гомолицкие, очень состоятельные люди, занимавшие роскошную квартиру в бельэтаже.
      Во время церемонии представления меня в зале, от моего внимания не ускользнула какая-то странная сконфуженность, почти смущение обеих хозяек.
      Нас попросили в гостиную, где сидел в кресле довольно красивый господин, на вид лет сорока, элегантно одетый с волнистыми светло-каштановыми волосами и такой же расчесанной на двое бородой.
      Я невольно взглянул на Кедрину - она очень заметно улыбнулась.
      "Вечный жених" промелькнуло в моей голове, и я пристально оглядел вставшего при нашем приближении господина... Лицо его было мне знакомо, я встречал его зимой прогуливающимся на Невском, в концертах, театрах, на балах, а летом на загородных гуляньях...
      - Андрей Дмитриевич Торбеев, вы не знакомы... - представила хозяйка гостя Валентине Львовне.
      - Нет, мы хорошо знакомы... - подчеркнула последняя слово "хорошо" и поклонилась кивком головы.
      По лицу Торбеева пробежало нечто вроде судорог, но он остался с полупротянутой рукой.
      Он подал ее мне, когда нас представили.
      Не прошло пяти минут, как он встал и стал откланиваться хозяйке и ее дочери...
      В гостиной еще никто не нарушил неловкого молчания, наступившего после неудачного представления...
      Торбеев вышел очень быстро...
      - Не понравилось... - громко захохотала ему вслед Валентина Львовна.
      Обе хозяйки со страхом и беспокойством глядели на нее.
      Я впился в нее глазами и насторожил уши.
      - Он сватается за Наденьку? - спросила Кедрина в упор старушку Гомолицкую...
      - Да... то есть... нет... почему вы так думаете? - растерялась та.
      - Да потому, что я знаю, что он сватается всюду, сватался ранее за десяток других, сватался, наконец, за меня, так как он этим живет - это его профессия... он "вечный жених".
      - За вас?.. - воскликнули разом мать и дочь.
      - Да за меня... взял у меня две тысячи для получения полугодового отчета из своего саратовского имения, на которое показывал мне план, фотографии усадьбы и живописных мест...
      - Он показывал их и нам...
      - Поздравляю... может, вы дали тоже денег...
      - Нет еще... Я обещала завтра взять из банкирской конторы три тысячи... ведь он почти объявленный жених Nadine... - призналась m-me Гомолицкая.
      - Гоните его, скорей гоните... - у него не только имения, у него ничего нет... Я тоже была его объявленной невестой... и благословляю Бога, что отделалась только двумя тысячами... Да он и не женится... Он начнет оттягивать на долгий срок, пока невеста не потеряет терпенья и не откажется сама, как я и сделала... - взволнованно говорила Валентина Львовна...
      - Это невозможно... это невозможно...
      - Да спросите Наталью Семеновну... он сватался и был даже ее женихом, несмотря на то, что ей сорок семь лет и она далеко не богата, - он сумел наказать и ее на тысячу рублей...
      - Но помилуйте, она-то нас с ним и познакомила... очень его хвалила!
      Валентина Львовна покатилась со смеху...
      - Молодец!.. Вероятно, захотела вернуть свою тысячу из ваших трех, вошла с ним в компанию...
      Обе Гомолицкие сидели как ошпаренные...
      - Да вы не бойтесь... Он теперь к вам и носа не покажет... Не приедет и за деньгами... Меня увидел, значит, кончено... я громоотвод... засмеялась Кедрина и принялась рассказывать, как она через горничную узнала, что Торбеев сегодня будет у них.
      Мы просидели еще несколько минут и уехали...
      - Целуйте ручку... Видели и слышали... - заявила Валентина Львовна, когда за нами захлопнулась дверца кареты.
      Я с двойным удовольствием исполнил ее приказание.
      Предсказание ее сбылось:
      Торбеев более не явился к Гомолицким, хотя, как слышно, не перестал заниматься своей оригинальной профессией сватовства.
      * * *
      Все, рассказанное нами под вымышленными фамилиями, - факт, дорогой читатель! "Вечный жених" гуляет по Петербургу, собирая дани с алчущих связать себя узами Гименея.
      От Москвы до Петербурга
      (наброски с натуры)
      Почтовый поезд Николаевской железной дороги идет на всех парах.
      В общем вагоне первого класса "для курящих" по разным углам на просторе разместились: старый еврей-банкир, со всех сторон обложившийся дорогими и прихотливыми несессерами; двое молодых гвардейских офицеров из "новоиспеченных"; артельщик в высоких со скрипом с сборами сапогах, с туго набитой дорожной сумкой через плечо; худощавый немец, беспрестанно кашляющий и успевший уже заплевать вокруг себя ковер на протяжении квадратного аршина, и прехорошенькая блондинка, с большими слегка подведенными глазами и в громадной, с экипажное колесо, шляпе на пепельных, тщательно подвитых волосах.
      В ушах у блондинки красуются крупные бриллианты; красивый воздушный стан ее как-то особенно элегантно задрапирован складками шикарного дорожного костюма из темно-серой английской материи.
      Она полулежит на угловом раскидном кресле и исподлобья бросает томные взгляды на своих спутников.
      Каждый из них в свою очередь отвечает ей тем же, причем взгляды кавалеров, исключая всякий намек на робость, выражают самую геройскую решимость познакомиться во что бы то ни стало.
      Даже катаральный немец плюет с какой-то особой, чуть не ли не геройской отвагой.
      - Станция Клин!.. Поезд стоит 10 минут! - как перун, проносясь по вагонам, возвещает кондуктор.
      - Уже!.. - вырывается у блондинки восклицание удивления.
      - А вы разве только до Клина едете?.. - чуть не плачет один из "свежеиспеченных" гвардейцев, поднимаясь с места и как-то особенно ухарски звеня шпорами и отпущенной саблей.
      Старый жид насмешливо смотрит на юного Марса, немец угрюмо сплевывает в его сторону; товарищ юнца слегка подтягивается, как парадер на смотру; один только артельщик хладнокровно зевает, крестя свой широкий рот.
      - Нет!.. Я еду в Петербург!.. - возвещает блондинка, обжигая своего нового знакомца молниеносным взглядом.
      В вагоне ощущается поголовное облегчение.
      Молчаливый гвардеец стучит и гремит бранными доспехами не меньше своего разговорчивого товарища; старик банкир щурит свои морщинистые и маленькие глазки; немец кашляет и плюет как-то аккуратнее и веселее.
      Раздается протяжный свисток. Поезд останавливается.
      В столовой блондинка, по странному стечению обстоятельств, очутилась между обоими юнцами, которые по очереди друг перед другом угощают ее всеми кулинарными благами, украшающими буфетные столы.
      Немец сидит неподалеку и сосредоточенно пьет из чашки бульон; старик-жид прохаживается мимо и лукаво улыбается.
      По возвращении в вагон гвардейцы подсаживаются уже ближе к юной путешественнице и ведут с ней оживленную беседу.
      Худосочный немец и старый банкир вслушиваются; артельщик вытаскивает откуда-то подушку в тиковой полосатой наволочке, плотно подсовывает себе под бок свою сумку и укладывается в кресле.
      В вагон входит франтоватый барин средних лет, с тщательно выбритым, еще красивым лицом и безукоризненными манерами истого джентльмена.
      Он сразу опытным взглядом бывалого человека окидывает вагон и усаживается по соседству с соблазнительной блондинкой.
      Она взглядывает на него и, сдернув с правой руки перчатку, сверкает крупными бриллиантами своих колец.
      Джентльмен пристально смотрит попеременно то на нее, то на ее кольца, и многозначительно улыбается.
      Один из юнцов перехватывает эту улыбку на лету и пересаживается поближе к джентльмену.
      Разговор начинался с взаимного одолжения спичкой и быстро переходит в более интересную беседу.
      - Какова?.. Не правда ли, красавица?.. - восторженно спрашивает юный Марс.
      - Да... недурна!.. - снисходительно поводит франт своими выхоленными усами. - Подержана немножко!.. А все-таки живет!
      Разговор происходил на французском диалекте. Джентльмен говорит не совсем шепотом.
      Гвардеец тревожно озирается.
      - Тише! - остерегает он своего нового знакомого. - Она может услыхать.
      - Пускай ее слушает на здоровье? Все равно ничего не поймет! Это из отечественных!
      - Почему вы думаете?
      - Я не думаю, а наверно знаю! - улыбается джентльмен. - В чем другом я ошибиться могу, а уж на этом меня никто не поймает. Не дешево мне досталась эта наука! Не один десяток тысяч я на этом курсе оставил!..
      - Что же вы думаете? Из каких она?
      - Да чего же тут думать? Тут и думать нечего. Из "оных", - это вне всякого сомнения. И в добавок из небогатых!.. Быть может, для контенансу на какой-нибудь провинциальной или клубной сцене время от времени подвизается... движения несколько театральны... но по профессии своя, родная, великорусская кокотка!.. Все аллюры родного, недосоздавшегося деми-монда. Все мы, к стыду нашему и в то же время к нашей гордости, до создания своего кровного демимонда еще не доросли, не допутались... Паров у нас не хватает! Мы пробавляемся еще подражаниями и подражаниями пока вообще довольно слабыми!..
      На лице юного гвардейца выразилось легкое разочарование.
      - Да... а?.. - протянул он. - Вот оно что! Ну, а как же вы говорите, что она "из небогатых"?!. А бриллианты-то у нее какие? Вы не заметили?..
      - Напротив, заметил и подробно оценил!.. Это тоже "подражание" и тоже неособенно удачное. Есть в Петербурге такой магазин, "а ля парюр" он прозывается, и вот в нем-то и продаются эти "парюры"... Но вы этим не смущайтесь, ваше высокопревосходительство!.. с ласковой фамильярностью истого барства прибавил красивый джентльмен, дружески протягивая руку своему юному собеседнику. - Смело, вперед!.. Чем слабее неприятельские силы, тем легче и успешнее победа... Только не зевайте, твердо помните одиннадцатую заповедь! За вами стоит опасный арьергард.
      - Арьергард?.. Какой?
      - А видите в том углу старого еврея? Это известный банкир Шлемензон!.. Денег у него груды и танцовщицу свою он недавно "рассчитал"... как он выражается, значит, вакансия есть. Много тратить он не любит, но для этой "парюрными" бриллиантами разукрашенной блондинки его немногое покажется целой Голкондой! Она, видимо, в тонких!
      - Спасибо вам за совет!.. - улыбается гвардеец, крепко пожимая руку симпатичного джентльмена. - Ну, а сами-то вы как же?.. И не попробуете счастья?..
      - Где уж нам старикам! - махнув рукой, улыбается барин. - У меня дома жена хорошенькая да четверо детишек маленьких! Что мне сия Гекуба, и что я Гекубе?
      Во время этого апарте дела другого юнца идут очевидно довольно успешно. Он уже сидит рядом с соблазнительной блондинкой и играет кистями ее миниатюрной муфты.
      Немец отплевывается с возрастающим ожесточением.
      Еврей плотоядно улыбается.
      Артельщик выводит носом легкие рулады.
      Проходит несколько часов.
      Оба гвардейца на верху блаженства. Они по очереди окружают блондинку вниманием и заботами, укладывают ее подушки, прикрывают пледом ее маленькие ножки, и оба млеют от восторга.
      Немец захлебывается от кашля.
      Старый банкир безмятежно дремлет.
      Красивый джентльмен потягивается под щегольским английским пледом и, покручивая свои седеющие усы, отечески посматривал на молодых гвардейцев.
      - Станция Бологое!.. Поезд стоит полчаса! - возвещает кондуктор.
      Из вагона выходят далеко не все.
      Поезд двигается вновь... Все погружаются в глубокий сон... Кое-где фонари задергиваются зелеными и темно-фиолетовыми занавесками, кое-где свечи совсем тушатся... Проходит ночь.
      - Станция Колпино! Остановка пять минут!.. - кричит кондуктор среди пробудившегося вагона.
      Гвардейцы уже воспрянули ото сна и блещут всей красой своих мундиров, шпоры их звенят как-то особенно победоносно.
      Красивый джентльмен тоже окончил свой утренний туалет, и от него несет дорогими духами и какой-то особой барской свежестью.
      Вокруг немца образовалось целое озеро мокроты.
      Артельщик оплеснул себе лицо холодной водой и всей пятерней провел по жирным волосам.
      Старый еврей озирается во все стороны.
      Блондинка встает с кресла и тщательно опускает на лицо вуаль.
      Глаза ее не так красивы и велики, как накануне, губы значительно бледнее, и на побледневших ланитах следы слегка стершихся розовых лепестков.
      Вдали показывается Петербург.
      В вагоне начинается усиленное движение.
      Гвардейцы куда-то исчезают. Немец ожесточенно стягивает ремнем свой плед.
      Артельщик крестится на далекую главу Исаакиевского собора.
      Старый банкир, волоча ноги по ковру, подходит к блондинке.
      - Вы у где оштановитесь?.. - осведомляется он, бесцеремонно заглядывая ей под шляпку.
      - Я, право, еще не знаю сама... Я посмотрю.
      - Ни жнаете?.. - продолжает допытываться еврей. - Ни уф кому не пишали? Ни ждут?
      - Нет, меня никто не ждет!..
      - На удалую жначит?.. - улыбается он своим беззубым ртом. - Ничево!.. Не бойтешь!.. Выручим!.. Коли шчет деньгам жнаете, наведайтешь в мою банкирскую контору: Шлеменсон и Компания, уф Невского прошпекта. Вот этого карточку пришылайте!..
      И он сует ей в руку свою карточку.
      Блондинка поднимает на него благодарный взор.
      - Когда можно... прислать?.. - спрашивает она, захлебываясь от восторга.
      - Жачем пришлать? Шами заходите!.. Контору жапирают уф шесть чашев!.. Я швободен!.. Карточку подадите... проведут!.. - бросает он ей на прощанье и прежними скользящими, неслышными шагами возвращается на место.
      Немец давится приступом кашля и брызжет как фонтан.
      Гвардейцы возвращаются и молодцевато помогают своей попутчице устроиться с багажом.
      Красивый джентльмен стоит в дверях и смотрит на всех не то с тоской, не то с горькой усмешкой.
      Артельщик крестится на мелькающие уже вблизи кресты церквей.
      Под сводом дебаркадера виднеется толпа встречающих.
      МЕЛКИЕ РАССКАЗЫ
      (СЮЖЕТЫ ЗАИМСТВОВАНЫ)
      Бессилие искусства
      (Драма в цирке)
      - О, это просто дело упражнения и привычки - вот и все! - сказал мне старый жонглер. - Конечно, надо иметь и некоторую способность, крепкие, здоровые пальцы, а главное условие - это терпение и ежедневная работа в течение многих лет.
      Подобная скромность меня удивила, тем более, что среди жонглеров, кичащихся, по обыкновению, своей ловкостью, он положительно на целую голову выдавался своим искусством. Я, по крайней мере, не встречал более ловкого.
      Нет сомнения, что все часто видали не только в цирках, но и даже в убогих балаганах, исполнение заурядного фокуса, состоящего в том, что мужчина или женщина становится спиной к экрану с распростертыми крестообразно руками, жонглер же мечет издали ножи, вонзающиеся в дерево между пальцами рук и вокруг головы стоящего.
      Этот фокус в сущности не представляет из себя ничего особенного. Быстрота ударов, сверкание клинков, живая цель - придают только наружный вид некоторой опасности фокуса, на самом же деле ножи весьма мало смертоносны и вонзаются на значительном расстоянии от цели.
      В данном случае было не так. Тут не было ни тени плутовства. Ножи были отточены, как бритва, и старый жонглер ловко вонзал их, совсем близко у тела своей живой цели, в самые углы между пальцами руки, окружал голову и шею узким кольцом, так что человек, стоящий у экрана, не мог пошевелить головой, не рискуя порезаться.
      Поразительнее всего было то, что старый жонглер проделывал все это, не глядя на свою живую цель: его лицо было закрыто маской из провощенной плотной материи, без малейших отверстий для глаз.
      Понятно, что, как все выдающиеся художники, он не был понят толпой, смешивавшей его с обыкновенными фокусниками. Его маска в глазах толпы служила только доказательством несомненного плутовства.
      - Он нас считает за круглых дураков, - думали зрители. Точно на самом деле можно целиться, не глядя.
      Напрасно старый жонглер каждый раз перед представлением давал осматривать свою маску публике. Последняя не могла заметить обмана, но тем не менее продолжала считать себя обманываемой.
      Только я один угадал в старом жонглере выдающегося артиста и был глубоко убежден, что он был чужд всякого обмана. Я высказал это ему вместе с удивлением к его искусству Он был тронут отданной ему справедливостью. Таким образом, мы сделались друзьями и он мне скромно объяснил истинный секрет этого фокуса, непонятый толпой.
      Секрет этот весь заключался в следующих простых словах:
      - Быть немного способным и работать в течение многих лет каждый день.
      На мою уверенность в отсутствии тени плутовства в его искусстве старый жонглер сказал мне:
      - О! да, да, вы правы, вы совершенно правы. Мне даже невозможно плутовать. Невозможно настолько, что вы не можете даже себе представить. Если бы я вам только рассказал? Но к чему?..
      На его лицо набежала тень. Мне показалось, что крупные слезы блеснули в глазах жонглера. Я не смел настаивать на откровенности, но, вероятно, мой взгляд был не настолько скромен, как мой язык. Его-то молчаливой просьбе и уступил старый жонглер.
      - Впрочем, почему бы мне и не рассказать вам? Вы, вы поймете меня... Она, она хорошо поняла... - прибавил он почти свирепо.