Правда, зачем оно еще могло понадобиться? Его наследниками были Менна и оба мальчика — конечно, они уже перестали быть мальчиками. Только их он мог теперь назвать своей семьей. Кроме них, у него ничего не осталось, если не считать снов, которые все еще снились ему по ночам.
Он был циником, потому что многое повидал до того, как спустилась тьма, и после, вооруженный другим зрением, но не был настолько обременен иронией, чтобы она победила мудрость. Он знал, что ссыльным всегда снится дом, что испытавшие жестокую несправедливость никогда о ней не забывают. У него не было иллюзий, он не считал себя исключением из правил.
— Эанна, возлюби нас, Адаон, спаси нас от… Спаси нас Триада!
Менна внезапно замолчала. И по той же причине старик внезапно сел в кровати, морщась от резкой боли в спине. Она оба услышали этот звук, донесшийся снаружи, из ночи. В ночь Поста, когда никто не должен находиться вне дома.
Внимательно прислушавшись, он снова его услышал: слабый и нежный звук свирели перемещался во тьме, мимо стен их дома. Сосредоточившись, старик смог расслышать шаги. Он сосчитал их. Потом сердце его забилось с угрожающей быстротой, он вскочил с кровати так быстро, как только мог, и начал одеваться.
— Это мертвецы! — взвыла Менна в дальней комнате. — Адаон, спаси нас от мстительных призраков, от всех бед. Эанна, возлюби нас! Мертвецы пришли за нами. Мориан, богиня Врат, храни наши души!
Несмотря на возбуждение, старик остановился и отметил, что Менна, даже в страхе, все же включила его в свои молитвы. На миг он был искренне тронут. В следующее мгновение он с грустью признал тот неизбежный факт, что следующие две недели его жизни, самое меньшее, станут, вероятно, чистым мучением.
Конечно, он выйдет из дома. Он точно знал, кто это. Он кончил одеваться и потянулся за своей любимой палкой у двери. Двигался как можно тише, но стены были тонкими, а слух у Менны почти такой же острый, как у него самого: нет смысла пытаться выскользнуть из дома тайком. Она знает, что он делает. И заставит его заплатить за это.
Потому что так уже случалось раньше. В ночь Поста и в другие ночи уже почти десять лет. Уверенно двигаясь внутри дома, он подошел к выходу и палкой откатил лежащее на полу у двери бревно. Потом открыл дверь и вышел. Менна уже снова молилась:
— Эанна, возлюби меня, Адаон, спаси меня, Мориан, храни мою душу… Старик холодно улыбнулся. Две недели, по крайней мере. Водянистая овсянка по утрам. Подгоревший, безвкусный кав. Горький чай из маготи. Он несколько мгновений стоял неподвижно, все еще слабо улыбаясь, вдыхая свежий, прохладный воздух. К счастью, ветер сжалился и немного утих, и его кости чувствовали себя превосходно. Подняв лицо навстречу ночному дуновению, он почти мог ощутить привкус наступающей весны.
Старик тщательно прикрыл за собой дверь и двинулся по тропинке к сараю, ощупывая палкой дорогу перед собой. Он вырезал эту палку, когда был еще зрячим. Много раз он ходил с ней во дворце, отдавая дань жеманству распущенного двора. Ее ручка была вырезана в виде головы орла, с любовно выполненными глазами, широко раскрытыми и полными яростного вызова.
Возможно, потому, что он в ту ночь убил человека второй раз в жизни, Дэвин вспоминал тот более просторный сарай для скота из прошлой зимы в Астибаре.
Этот был гораздо скромнее. В нем находились всего две дойные коровы и пара коней для плуга. Но он был добротным и теплым, в нем пахло животными и чистой соломой. Стены без щелей не пропускали резкого ветра, солому недавно сложили, пол чисто подметен, различные орудия труда аккуратно развешаны и разложены вдоль стен.
По правде говоря, ему следовало проявить осторожность, а не то запах и атмосфера этого сарая могли унести его в прошлое намного дальше минувшей зимы. Домой, в Азоли, о чем он старался никогда не вспоминать. Но Дэвин устал, совсем обессилел после двух бессонных ночей и поэтому, как ему представлялось, оказался беззащитным перед подобными воспоминаниями. Правое колено, вывихнутое в горах, невыносимо болело. Оно распухло и стало в два раза больше нормального, до него нельзя было дотронуться. Ему пришлось идти медленно, прикладывая неимоверные усилия, чтобы не хромать.
Все молчали. Никто не заговорил с тех пор, как они добрались до окраины деревни примерно из двух десятков домишек. Единственным звуком в последние минуты, после того как они привязали коней и пошли пешком, была тихая мелодия флейты Алессана. Он играл ту самую колыбельную из Авалле, и Дэвин подумал, только ли он один узнал ее или Наддо тоже.
Здесь, в сарае, Алессан продолжал играть так же тихо, как и раньше. Мелодия тоже старалась унести Дэвина назад, к его семье. Он сопротивлялся: если он поддастся, в том состоянии, в котором пребывает сейчас, то, вероятно, в конце концов расплачется.
Дэвин попытался представить себе, как звучит эта призрачная, ускользающая мелодия для людей, прячущихся за стенами своих лишенных света домов в эту ночь Поста. Компания призраков, проходящая мимо, вот чем они показались бы им. Восставшие мертвецы, идущие за давно забытой мелодией. Он вспомнил, как пела Катриана в лесу Сандрени:
И где бы я ни был, с водой ручейка
Пусть шепчутся сосны, но издалека
Будет мне в сердце струиться тоска,
Мечта о башнях Авалле.
Интересно, подумал он, где она в эту ночь. И Сандре, и Баэрд. Увидит ли он их снова. В начале этого вечера, удирая от погони в ущелье, он думал, что погибнет. А теперь, два часа спустя, они уже убили двадцать пять барбадиоров, объединившись с теми самыми разбойниками, которые их преследовали, и трое разбойников здесь, в неизвестном сарае, вместе с ним слушали, как Алессан играет колыбельную песню.
Даже если он проживет сотню лет, все равно ему не постичь всех странностей жизни.
Снаружи послышался шум, и дверь распахнулась. Дэвин невольно замер. И Дукас ди Тригия тоже, рука его потянулась к мечу. Алессан бросил взгляд на дверь, но его пальцы не дрогнули на дырочках свирели, и музыка продолжала литься.
Сгорбленный старик с львиной гривой седых волос постоял секунду, облитый сзади неожиданным лучом лунного света, потом шагнул внутрь и прикрыл за собой дверь своей палкой. После этого в сарае снова стало темно, и несколько мгновений ничего не было видно.
Все молчали. Алессан даже не поднял глаз. Нежно, с чувством, он закончил песню. Дэвин смотрел на него, пока он играл, и спрашивал себя, единственный ли он здесь человек, который понимает значение музыки для принца. Он думал о том, что довелось пережить Алессану за один лишь прошедший день, о том, навстречу чему он ехал, и в его душе шевельнулось сложное чувство под звуки печальных последних нот песни. Он увидел, как принц с сожалением отложил в сторону свирель. Отложил в сторону принесенное музыкой облегчение и снова взвалил на себя бремя. Все виды бремени, которые достались ему в наследство, как цена его крови.
— Спасибо, что пришел, — тихо сказал он стоящему у двери старику.
— Ты передо мной в долгу, Алессан, — ответил старик чистым, сильным голосом. — Ты обрек меня на прокисшее молоко и испорченное мясо на целый месяц.
— Этого я и боялся, — ответил Алессан из темноты. Дэвин услышал нежность и неожиданный смех в его голосе. — Значит, Менна не изменилась?
Старик фыркнул.
— Менна и перемены — несовместимы. С тобой новые люди, а одного друга не хватает. Что случилось? С ним все в порядке?
— С ним все хорошо. Он находится к востоку отсюда на расстоянии половины дня езды. Мне надо тебе о многом рассказать. Я приехал не просто так, Ринальдо.
— Это-то я понял. У одного человека нога порвана изнутри. А у второго рана от стрелы. Оба чародея в плохом настроении, но я никак не могу вернуть им недостающие пальцы, и никто из них не болен. Шестой человек сейчас меня боится, но бояться не надо.
Дэвин ахнул от изумления. Стоящий рядом Дукас громко выругался.
— Объясните это! — яростно заворчал он. — Объясните все!
Алессан смеялся. И старик, которого он назвал Ринальдо, тоже смеялся, только тише.
— Ты избалованный и мелочный старик, — сказал принц, продолжая смеяться, — тебе нравится пугать людей просто ради собственного удовольствия. Тебе должно быть стыдно.
— В моем возрасте осталось так мало удовольствий, — возразил тот. — Неужели ты мне откажешь и в этом? Говоришь, тебе надо о многом рассказать? Так рассказывай.
Голос Алессана стал серьезным.
— Сегодня утром у меня была встреча в горах.
— А, я думал об этом! И что из нее следует?
— Все, Ринальдо. Все. Это лето. Он сказал «да». У нас будут письма. Одно к Альберико, одно к Брандину и одно к губернатору Сенцио.
— А, — снова повторил Ринальдо. — К губернатору Сенцио. — Он произнес это тихо, но не смог совсем скрыть волнения в голосе. Старик сделал шаг вперед. — Никогда и не мечтал дожить то этого дня. Алессан, мы собираемся действовать?
— Мы уже начали. Дукас и его люди сегодня сражались вместе с нами. Мы убили кучу барбадиоров и Охотника, идущего по следу нашего чародея.
— Дукас? Так вот кто это такой? — Старик тихо присвистнул, это был странно неуместный звук. — Теперь я понимаю, почему он боится. У тебя в этой деревне немало врагов, друг мой.
— Это я понимаю, — сухо ответил Дукас.
— Ринальдо, — сказал Алессан, — помнишь осаду Борифорта, когда впервые появился Альберико? Истории о рыжебородом капитане, одном из вожаков тамошних тригийцев? Которого так и не нашли?
— Дукас ди Тригия? Это он? — Снова раздался свист. — Рад встрече, капитан, хоть она, собственно говоря, не первая. Если я правильно помню, ты был вместе с герцогом Тригии, когда я нанес туда официальный визит лет двадцать назад.
— Визит откуда? — спросил Дукас, явно стараясь сориентироваться. Дэвин ему сочувствовал: он пытался сделать то же самое, а ведь ему было известно больше, чем рыжебородому капитану. — Из провинции Алессана? — наугад предположил Дукас.
— Из Тиганы? Ну конечно, — резко вмешался Эрлейн ди Сенцио. — Конечно, он оттуда. Это еще один пострадавший мелкий вельможа с запада. Поэтому ты привез меня сюда, Алессан? Показать, каким отважным может быть старик? Прошу прощения, но я предпочитаю пропустить этот урок.
— Начала я не расслышал, — тихо обратился к чародею Ринальдо. — Что ты сказал?
Эрлейн замолчал и повернулся от Алессана к человеку у двери. Даже в темноте Дэвин видел, как он внезапно растерялся.
— Он назвал мою провинцию, — объяснил Алессан. — Они оба считают, что ты из моей провинции.
— Возмутительная клевета, — спокойно заявил Ринальдо. И повернул свою крупную, красивую голову к Дукасу и Эрлейну. — Я достаточно тщеславен, чтобы считать, что вы меня могли бы уже узнать. Мое имя — Ринальдо ди Сенцио.
— Что? Сенцио? — воскликнул Эрлейн, потеряв от изумления самообладание.
— Не может быть!
Воцарилось молчание.
— Кто именно этот самонадеянный человек? — спросил Ринальдо, ни к кому в особенности не обращаясь.
— Боюсь, это мой чародей, — ответил Алессан. — Я привязал его к себе при помощи древнего дара Адаона принцам нашего дома. Когда-то я тебе об этом рассказывал, по-моему. Его зовут Эрлейн. Эрлейн ди Сенцио.
— А! — произнес Ринальдо и медленно выдохнул воздух. — Понятно. Плененный чародей, да еще из Сенцио. Это объясняет его гнев. — Он сделал еще несколько шагов вперед, постукивая палкой по земле перед собой.
Именно в это мгновение Дэвин понял, что Ринальдо слеп. Дукас тоже это понял.
— У вас нет глаз, — произнес он.
— Нет, — спокойно ответил Ринальдо. — Конечно, прежде были, но мой племянник рассудил, что они мне ни к чему, с подачи обоих тиранов. Этой весной будет семнадцать лет с того времени. Я имел смелость противиться решению Казальи отказаться от титула герцога и стать губернатором.
Алессан в упор смотрел на Эрлейна, пока говорил Ринальдо. Дэвин тоже посмотрел на него. Чародей выглядел таким сбитым с толку, каким Дэвин его никогда еще не видел.
— Тогда я знаю, кто вы такой, — заикаясь, проговорил он.
— Конечно, знаешь. Как и я знаю тебя, и знал твоего отца, Эрлейн бар Алейн. Я был братом последнего истинного герцога Сенцио и прихожусь дядей тому позорищу, который называет себя Казальей, губернатором Сенцио. И я не менее горжусь родством с первым, чем стыжусь называться дядей второго.
Явно пытаясь взять себя в руки, Эрлейн воскликнул:
— Но, значит, вам было известно, что планирует Алессан! Вы знали об этих письмах. Он вам рассказал. Знаете, что он собирается с их помощью сделать! Знаете, что это означает для нашей провинции! И вы все равно с ним? Вы ему помогаете? — В конце его голос стал истерично высоким.
— Ты, глупый, мелочный человечек, — медленно произнес Ринальдо, делая паузу между словами для большего веса, голосом твердым как камень. — Конечно, я ему помогаю. Как еще нам справиться с тиранами? Какое другое поле боя можно сегодня выбрать на Ладони, кроме нашего бедного Сенцио, вокруг которого кружат Барбадиор и Играт, подобно волкам, и где мой распутный племянник накачивает себя вином и проливает семя на задницы проституток! Ты хочешь, чтобы свобода далась легко, Эрлейн бар Алейн? Думаешь, она упадет тебе в руки, как падают желуди с дубов по осени?
— Он считает, что свободен, — резко вмешался Алессан. — Или был бы свободным, если бы не я. Думает, что был свободен до того, как встретил меня у реки в Феррате на прошлой неделе.
— Тогда мне больше нечего ему сказать, — с презрением ответил Ринальдо ди Сенцио.
— Как вы… как вы нашли этого человека? — Это спросил Сертино у Алессана.
Чародей из Чертандо все еще держался в противоположном от принца углу сарая, как отметил Дэвин.
— Находить таких людей было моим занятием в течение двенадцати лет, — ответил Алессан. — Мужчин и женщин из моей провинции и из твоей, из Астибара, Тригии, со всего полуострова. Людей, которым я мог доверять и у которых были причины ненавидеть тиранов так же сильно, как и я. И желание стать свободными такое же сильное, как у меня. Действительно свободными, — прибавил он, снова бросив взгляд на Эрлейна. — Хозяевами нашего собственного полуострова.
Он с легкой улыбкой повернулся к Дукасу.
— Как оказалось, ты хорошо спрятался, друг мой. Я считал, что ты, возможно, жив, но не имел представления, где ты. Мы прожили в Тригии с перерывами целый год, но никто из тех, с кем мы говорили, не знал или не хотел сказать ничего о твой судьбе. Сегодня мне пришлось проявить огромную хитрость, чтобы выманить тебя и заставить самому найти меня.
На это Дукас рассмеялся глубоким, грудным смехом. Потом серьезно сказал:
— Жаль, что этого не произошло раньше.
— Мне тоже. Ты даже не представляешь себе, как жаль. У меня есть друг, которому, по-моему, ты понравишься, как и он тебе.
— Я с ним встречусь?
— В Сенцио, этой весной, если события будут развиваться, как надо. Если мы сможем заставить их развиваться как надо.
— В таком случае лучше сначала расскажи нам о том, как они должны развиваться, — рассудительно заметил Ринальдо. — И позволь мне заняться вашими двумя ранеными, пока ты расскажешь нам о том, что мы должны знать.
Он двинулся вперед, ощупывая землю перед собой, и подошел к Дэвину.
— Я — Целитель, — серьезно объяснил он, резкость ушла из его голоса. — Твоя нога в плохом состоянии и нуждается в лечении. Ты позволишь мне попытаться?
— Так вот как вы нас узнали, — сказал Дукас, в его голосе снова звучало удивление. — Я никогда прежде не встречал настоящего Целителя.
— Нас не так много, и мы не стремимся к известности, — ответил Ринальдо, уставившись в никуда пустыми глазницами. — Так было еще до того, как пришли тираны: этот дар имеет границы и свою цену. Теперь мы скрываемся по той же причине, что и чародеи, или почти по той же причине: тираны с радостью захватывают нас и заставляют служить им до тех пор, пока наша сила не истощится.
— Они это могут? — спросил Дэвин хриплым голосом. Он осознал, что уже очень давно молчит. Ему стало страшно при мысли о том, как звучал бы его голос, если бы ему пришлось сегодня петь. Он и не помнил, когда в последний раз чувствовал себя настолько измученным.
— Разумеется, могут, — просто ответил Ринальдо. — Если только мы не предпочтем умереть на их колесах смерти. Такие случаи известны.
— Я буду рад узнать разницу между насилием и тем, что со мной сделал этот человек, — холодно произнес Эрлейн.
— А я буду рад объяснить тебе, — резко ответил Ринальдо, — как только закончу работу. — И обратился к Дэвину: — У тебя за спиной должна быть солома. Ложись, пожалуйста, я посмотрю твою ногу.
Через несколько секунд Дэвин уже лежал на подстилке из соломы. С осмотрительной осторожностью старого человека Ринальдо опустился на колени рядом с ним. Целитель начал медленно тереть ладонью о ладонь. Затем бросил через плечо:
— Алессан, я говорю серьезно. Рассказывай, пока я буду работать. Начни с Баэрда. Я бы хотел знать, почему его нет с вами.
— Баэрд! — перебил его чей-то голос. — Так это он — ваш друг? Баэрд бар Саэвар? — Это воскликнул Наддо, раненный стрелой. И, спотыкаясь, бросился к краю соломы.
— Да, Саэвар был его отцом, — подтвердил Алессан. — Ты его знал?
Наддо так разволновался, что почти не мог говорить.
— Знал? Конечно, я его знал. Я был… я… — Он с трудом глотнул. — Я был последним учеником его отца. Я любил Баэрда, как старшего брата. Я… мы плохо расстались. Я ушел в тот год, после падения.
— И он тоже, — мягко сказал Алессан, кладя ладонь на дрожащее плечо Наддо. — Вскоре после тебя. Теперь я знаю, кто ты, Наддо. Он часто говорил со мной об этом расставании. Могу тебе сказать, что он тоже горевал о том, как вы расстались. И продолжает горевать. Полагаю, он сам тебе об этом скажет, когда вы встретитесь.
— Это тот друг, о котором ты упоминал? — тихо спросил Дукас.
— Да.
— Он рассказывал тебе обо мне? — Голос Наддо высоко взлетел от изумления.
— Да.
Алессан снова улыбался. Дэвин, как он ни был измучен, тоже улыбнулся. Стоящий перед ними человек говорил совсем как маленький мальчик.
— А вы… а он знает, что стало с его сестрой? С Дианорой? — спросил Наддо.
Улыбка Алессана погасла.
— Не знаем. Мы искали двенадцать лет, спрашивали о ней повсюду, где только находили переживших поражение. Столько женщин носит это имя. Она и сама ушла через некоторое время после того, как он отправился меня искать. Никто не знает, почему или куда она ушла, а их мать вскоре умерла. Их потеря — самая глубокая боль Баэрда.
Наддо молчал; через секунду они поняли, что он борется со слезами.
— Это я могу понять, — хриплым голосом произнес он. — Она была самой храброй девушкой из всех, кого я знал. Самой храброй женщиной. И пусть она не была красивой, она все равно была такой… — Он замолчал, пытаясь овладеть собой, потом тихо закончил: — Кажется, я ее любил. Любил, я знаю. В тот год мне было тринадцать лет.
— Если богини и бог нас любят, — тихо сказал Алессан, — мы ее еще найдем.
Дэвин ничего этого не знал. По-видимому, есть еще столько вещей, которых он не знает. У него были вопросы, возможно, даже больше, чем у Дукаса. Но в это время Ринальдо, стоящий рядом с ним на коленях, перестал тереть ладони и наклонился вперед.
— Ты сильно нуждаешься в отдыхе, — прошептал он так тихо, что другие его не слышали. — Тебе необходим сон не меньше, чем твоей ноге лечение. — Произнося эти слова, он мягко опустил одну ладонь на лоб Дэвина, и Дэвин, несмотря на все свои вопросы и возбуждение, внезапно почувствовал, что плывет, словно по широкому, спокойному морю, к берегам сна, далеко от разговаривающих людей, от их голосов, их горя, их желаний. Больше он не услышал ничего из того, что было сказано в сарае той ночью.
15
Через три дня, на рассвете, они пересекли границу к югу от двух фортов, и Дэвин ступил на землю Тиганы впервые с тех пор, как отец увез его отсюда совсем маленьким.
Только самые бедные музыканты приходили в Нижний Корте, труппы, которым не везло, отчаянно нуждающиеся в любых контрактах, как бы мало ни платили и какой бы мрачной ни была обстановка. Даже столько лет спустя после победы тиранов бродячие музыканты знали, что Нижний Корте сулит плохой заработок и серьезный риск быть ограбленными игратянами либо в самой провинции, либо на границе.
Все знали эту историю: жители Нижнего Корте убили сына Брандина и расплачивались за это своей кровью, деньгами и жестоким угнетением. Все это создавало мрачную обстановку, соглашались бродячие артисты, обсуждая этот вопрос в тавернах и ночлежках Феррата или Корте. Только изголодавшиеся или начинающие соглашались на плохо оплачиваемую и полную риска работу в этой печальной провинции на юго-западе. К моменту появления Дэвина в труппе Менико ди Феррат уже давно гастролировал по стране и завоевал себе настолько хорошую репутацию, что мог обходить стороной эту провинцию. Да к тому же тут были замешаны чары; никто толком не понимал этого, но бродячие артисты были людьми суеверными, и при наличии выбора немногие рисковали отправиться туда, где действовала магия. Все знали о проблемах, с которыми можно столкнуться в Нижнем Корте. Все знали эти истории.
Итак, Дэвин очутился здесь впервые. В последние часы скачки в темноте он ждал момента перехода границы. С тех пор, как они увидели к северу от себя форт Синаве, он знал, что граница уже близко, и знал, что именно находится по другую ее сторону.
И теперь, когда первые, бледные лучи восходящего солнца показались за их спиной, он подъехал к линии каменных пограничных знаков, протянувшейся на север и на юг между двумя фортами, и взглянул вверх, на ближайший из старых, обветренных, гладких монолитов. Потом проехал мимо, пересек границу и очутился в Тигане.
К своему отчаянию, он обнаружил, что понятия не имеет, что думать и как реагировать. Он чувствовал себя растерянным и сбитым с толку. Несколько часов назад его охватила неудержимая дрожь, когда они увидели далекие огни Синаве в темноте, и его воображение разыгралось. «Скоро я буду дома, — сказал он себе. — На земле, где я родился».
Теперь, проезжая на запад мимо пограничного камня, Дэвин настойчиво оглядывался по сторонам, пока небо, а потом вершины холмов и деревьев медленно заливал свет, и наконец весь мир, насколько хватало глаз, засиял в лучах весеннего солнца.
Этот пейзаж ничем не отличался от того, который разворачивался перед ними в последние два дня. Холмистый, с густыми лесами на южных склонах, окаймленный горами на горизонте. Он увидел, как олень поднял голову на водопое у ручья. Замер на мгновение, глядя на них, потом спохватился и убежал.
В Чертандо они тоже видели оленя.
«Это же дом!» — снова сказал себе Дэвин, ожидая отклика в душе. На этой земле его отец встретил и полюбил мать, родились он и братья, и отсюда Гэрин ди Тигана бежал на север, вдовец с тремя маленькими сыновьями, прочь от убийственного гнева Играта. Дэвин пытался представить себе это: отца на повозке, одного из близнецов на сиденье рядом с ним, второго — наверное, они сменяли друг друга, — сзади с вещами, держащего на руках Дэвина, пока они ехали сквозь красный закат, затмеваемый дымом и пожарами на горизонте.
Почему-то эта картина казалась фальшивой, но Дэвин не мог бы объяснить почему. Или, точнее, не фальшивой, а какой-то нереальной. Слишком легко она напрашивалась. Дело в том, что это даже могло быть правдой, все могло быть именно так, но Дэвин этого не знал. Не мог знать. У него не было воспоминаний об этой поездке, об этом месте. Никаких корней, никакой истории. Это был дом, но он не был домом. Страна, по которой они ехали, даже не была Тиганой. Он никогда не слышал этого имени до той ночи, полгода назад, не говоря уже об истории, о легендах, хрониках ее прошлого.
Это была провинция Нижний Корте; так он называл ее всю жизнь.
Дэвин покачал головой, раздраженный, глубоко расстроенный. Едущий рядом с ним Эрлейн озирался по сторонам, на его губах играла насмешливая улыбка, что еще больше раздражало Дэвина. Алессан ехал впереди один. После границы он не сказал ни слова.
У него были воспоминания, Дэвин это знал, и, хотя понимал, что это странно и даже неестественно, завидовал принцу. Как ни мучительны были его воспоминания, они имели корни и сформировались на этой земле, которая действительно была его домом.
В том, что чувствовал или вспоминал сейчас Алессан, не было ничего нереального. Эти чувства и воспоминания были болезненной, грубой реальностью, смятой тканью его собственной жизни. Дэвин старался представить себе под веселые песни птиц великолепного весеннего утра, как чувствует себя принц. Ему казалось, что он смог, но только отчасти. Скорее догадался, чем представил. Помимо прочего, и, возможно, прежде всего, Алессан ехал туда, где умирала его мать. Неудивительно, что он подгонял своего коня; неудивительно, что он молчал.
Он имеет право, думал Дэвин, глядя, как скачет принц, прямой и полный самообладания, впереди них. Он имеет право на то одиночество, на то облегчение страданий, которое ему необходимо. Ибо он несет людям осуществление мечты, а большинство из них даже не знает об этом.
И эти мысли вывели его из состояния растерянности, прекратили его попытки осознать, где они находятся. Сосредоточившись на Алессане, он снова обрел способность ощущать страсть, жгучую внутреннюю реакцию на то, что здесь произошло и продолжает происходить. Каждый час каждого дня в опустошенной, сломленной провинции под названием Нижний Корте.
Где-то в глубине ума и души Дэвина созрели плоды долгих зимних раздумий и молчаливого присутствия при разговорах старших и более мудрых людей. Он понял, что он не первый и не последний из тех, кто обрел в одном-единственном человеке воплощение гораздо более трудной любви к абстракции или к мечте.
Именно тогда, оглядывая расстилающиеся перед ним земли под широкой аркой высокого голубого неба, Дэвин ощутил, как задрожали струны его души, будто она была арфой. Будто он сам был арфой. Он скакал галопом вслед за принцем, чувствовал удары конских копыт о твердую землю, и ему казалось, что это барабанная дробь аккомпанирует струнам арфы.
Судьба ждала их, яркая в его воображении, как разноцветные павильоны на равнине во время Игр Триады, которые проводились каждые три года. То, что они сейчас делали, было важным, могло все изменить. Дэвин чувствовал, как что-то уносит его вперед, поднимает и увлекает за собой в приливные волны, в водоворот будущего. В ту жизнь, какой она станет, когда все закончится.
Он увидел, что Эрлейн снова оглянулся, и на этот раз Дэвин улыбнулся ему в ответ. Мрачной, яростной улыбкой. Он увидел, как с худого лица чародея исчезло привычное выражение иронии и на секунду сменилось неуверенностью. Дэвин чуть было опять не пожалел его.
Повинуясь порыву, он подскакал поближе к Эрлейну.
— У нас все получится! — крикнул он оживленно, почти весело.
Лицо Эрлейна, казалось, съежилось.
— Ты глупец, — резко ответил он. — Молодой, невежественный глупец. — Но сказано это было без убеждения, инстинктивная реакция.
Дэвин громко рассмеялся.
Позднее он вспомнит и это мгновение. Свои слова, слова Эрлейна, свой смех под сияющим, голубым, безоблачным небом. Леса и горы слева и просторы впереди, первый проблеск Спериона, сверкающей лентой стремительно бегущего на север перед тем, как повернуть на запад, в поисках моря.
Святилище Эанны лежало в высокогорной долине, отгороженное и защищенное кольцом гор, возвышающихся к югу и к западу от реки Сперион и от бывшего Авалле. Неподалеку проходила дорога, по которой некогда один за другим двигались торговые караваны из Тригии и Квилеи и обратно через высокую седловину перевала Сфарони.
Во всех девяти провинциях у жрецов Эанны и Мориан, как и у жриц Адаона, имелись подобные святилища. Основанные в укромных частях полуострова — иногда очень укромных, — они служили центрами образования и обучения для только что посвященных священнослужителей, хранилищами мудрости и канонов Триады и местами отшельничества, куда жрецы и жрицы могли удалиться от тягот и бремени внешнего мира на время или навсегда.
И не только священнослужители. Некоторые миряне иногда делали то же самое, если могли позволить себе внести «пожертвование», назначенное за привилегию получить укрытие на несколько дней или лет в пределах этих убежищ.
Многие причины приводили людей в эти святилища. Давно ходила шутка, что жрицы Адаона — лучшие акушерки Ладони, так много дочерей знаменитых или просто богатых семей предпочитали провести в святилище богов тот период времени, который поставил бы в неловкое положение их семьи. И, разумеется, все знали о том, что неопределенно большой процент духовенства вырос из живых пожертвований, которые эти дочери оставляли в святилище, возвращаясь домой. Девочки оставались у Адаона, мальчики отправлялись к Мориан. Носящие белые одежды жрецы Эанны всегда заявляли, что не желают иметь ничего общего с подобной практикой, но ходили слухи, опровергавшие и эти заявления.
После прихода тиранов почти ничего не изменилось. Ни Брандин, ни Альберико не были настолько безрассудными, чтобы восстанавливать против своей власти жрецов Триады. Жрецам и жрицам позволили поступать так, как они поступали всегда. Народу Ладони гарантировали свободу веры, какой бы странной и примитивной она ни казалась новым правителям из-за моря.
Но чем занялись оба тирана, с большим или меньшим успехом, так это игрой на противоречиях между соперничающими храмами, так как видели — ибо не заметить этого было невозможно — то напряжение и вражду, которая тлела и вспыхивала между орденами Триады. В этом не было ничего нового: каждый герцог, Великий герцог или принц на полуострове, в каждом поколении, стремился обратить эти трехсторонние трения себе на пользу. Многие стереотипы могли измениться в круговороте лет, некоторые вещи могли измениться до полной неузнаваемости, а некоторые могли затеряться и совсем забыться, но только не это. Не этот хитрый танец государства и духовенства.
И поэтому храмы продолжали стоять, а наиболее значительные процветали и могли похвастать золотом и дорогим деревом, статуями и золотым шитьем одеяний для богослужений. За исключением одного места: в Нижнем Корте статуи и золото исчезли, а библиотеки были разграблены и сожжены. Но это было уже совсем другое, и немногие решались это обсуждать в первые годы правления тиранов. Даже в этой окутанной тьмой провинции жрецам разрешалось во всем остальном продолжать придерживаться размеренного течения своих дней в городах и деревнях, а также в святилищах.