Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Тигана

ModernLib.Net / Гэвриел Гай / Тигана - Чтение (стр. 36)
Автор: Гэвриел Гай
Жанр:

 

 


      Каждое погожее утро в то лето они втроем шли в бухту плавать, и к приходу осени, с ее холодами и дождем, Дианора уже чувствовала себя в воде так легко, словно это была ее вторая кожа.
      Однажды, помнила она, — не было ничего удивительного в том, что это воспоминание сохранилось, — сам принц присоединился к ним, когда они шли мимо дворца. Отпустив свою свиту, Валентин пошел вместе с ними в бухту, разделся и нырнул в море рядом с ее отцом. Он уплыл далеко в море и плыл еще долго после того, как Саэвар повернул обратно, уходя из-под защиты берегов бухты, среди белых барашков волн. Затем он повернул назад и приплыл к ним, улыбка у него была ясная, как у бога, тело стройное и крепкое, капельки воды сверкали в золотистой бороде.
      Он был лучшим пловцом, чем отец, Дианора сразу же поняла это, хотя и была совсем ребенком. И еще она поняла каким-то образом, что это не имело особого значения. Он был принцем, ему полагалось быть лучше во всем.
      Ее отец оставался самым чудесным человеком на свете, и ничто из того, чему можно научиться, не могло это изменить.
      И ничто не изменило, думала она теперь в сейшане, медленно качая головой, словно стараясь освободиться от липкой паутины воспоминаний. Ничто не изменило. Хотя Брандин в другом, лучшем мире, в его воображаемом Финавире, возможно…
      Она потерла глаза, потом снова покачала головой, все еще стараясь проснуться. Внезапно она подумала, видели ли эти двое, ее отец и король Играта, друг друга, смотрели ли друг другу в глаза в тот страшный день у Дейзы.
      От этой мысли стало так больно, что она чуть не расплакалась. Но это никуда не годилось. Только не сегодня. Никто, даже Шелто — и особенно Шелто, который слишком хорошо ее знал, — не должен был в течение следующих нескольких часов видеть в ней ничего, кроме спокойной гордости и уверенности в успехе.
      Следующие несколько часов. Последние несколько часов.
      Часов, которые приведут ее на берег моря, а потом вниз, в темные, зеленые воды, которые она видела в пруду ризелки. Приведут ее туда, где наконец ее путь стал ясен, а затем подошел к концу.
 
      Все разворачивалось так прямо и просто, начиная с того момента, когда она стояла у пруда в Королевском саду и видела в нем себя среди толпы людей в гавани, а потом себя одну под водой, и ее тянуло к смутной фигуре в темноте, которая больше не внушала детского ужаса, а наконец-то сулила освобождение.
      В тот же день в библиотеке Брандин сообщил ей, что отказывается от Играта в пользу Джиралда, но Доротея, его жена, должна будет умереть в наказание за то, что она сделала. Его жизнь протекает на глазах у всего света, сказал он. Даже если бы он захотел пощадить ее, у него, в сущности, нет выбора.
      Он не хочет ее щадить, сказал Брандин.
      Затем он заговорил о том, что еще пришло ему в голову во время прогулки верхом в то утро, в предрассветном тумане острова: образ Королевства Западная Ладонь. Он собирается воплотить этот образ в жизнь, сказал он. Ради самого Играта и ради людей, живущих здесь, в провинциях. И ради собственной души. И ради нее.
      Только тем игратянам, которые пожелают добровольно стать гражданами четырех объединенных провинций, будет позволено остаться, сказал он; все остальные могут плыть домой, к Джиралду.
      Он останется. Не только ради Стивана и возникшего в его сердце плана мести за гибель сына, хотя это все останется по-прежнему, это нерушимо, но чтобы построить здесь объединенное государство, лучшую страну, чем была у него прежде.
      «Это все останется по-прежнему, это нерушимо».
      Дианора слушала его и чувствовала, как у нее из глаз полились слезы; она подошла к сидящему у камина Брандину и положила голову к нему на колени. Брандин обнял ее, перебирая пальцами ее черные волосы.
      Ему нужна королева, сказал он.
      Голосом, которого она никогда не слышала; голосом, о котором мечтала так долго. Он теперь хочет иметь сыновей и дочерей здесь, на Ладони, сказал Брандин. Начать все сначала, построить жизнь заново на фундаменте боли от потери Стивана, чтобы нечто яркое и прекрасное могло возродиться из всех лет печали.
      А потом он заговорил о любви. Нежно пропуская пряди ее волос сквозь пальцы, он говорил о любви к ней. О том, как эта истина наконец-то открылась в его сердце. Прежде она думала, что гораздо вероятнее схватить и удержать луны, чем когда-либо услышать от него такие слова.
      Она плакала и не могла остановиться, так как в его словах все собралось вместе, она даже видела, как это собирается вместе, и такая ясность и предвидение были слишком большим бременем для души смертного. Для ее смертной души. Это было вино Триады, и на дне чаши оставалось слишком много горькой печали. Но она видела ризелку, она знала, что им предстоит, куда теперь ведет их путь. В какой-то момент, всего из нескольких ударов сердца, она спросила себя, что бы произошло, если бы он прошептал ей те же слова прошлой ночью, вместо того чтобы покинуть одну у костров воспоминаний. И эта мысль причинила ей такую боль, как ничто другое в жизни.
      «Откажись! — хотелось ей сказать, хотелось так сильно, что она прикусила губы, чтобы удержать слова. — О любовь моя, откажись от этого заклятия. Позволь Тигане вернуться, и вернется вся радость мира».
      Но она ничего не сказала. Знала, что не может этого сделать, и знала, потому что она уже не была ребенком, что милость так легко не даруется. Это невозможно, после всех этих лет, в течение которых Стиван и Тигана так переплелись и так глубоко внедрились в боль самого Брандина. После всего, что он уже сделал с ее родным домом. Невозможно в том мире, в котором они живут.
      И кроме того, и прежде всего, была еще ризелка, и ее ясный путь, раскрывающийся перед ней с каждым словом, произнесенным у огня. Дианоре казалось, что она знает все, что будет сказано, все, что за этим последует. И каждое пролетающее мгновение уносило их — она видела это, как некое мерцание воздуха в комнате, — к морю.
      Почти треть игратян осталась. Больше, чем он рассчитывал, сказал ей Брандин, когда они стояли на балконе над гаванью две недели спустя и смотрели, как отплывает его флотилия домой, туда, где прежде был его дом. Теперь он находился в ссылке, по собственной воле, больше в ссылке, чем когда-либо раньше.
      В тот же день позже он сказал ей, что Доротея умерла. Она не спросила, как или откуда он узнал. Она по-прежнему не хотела ничего знать о его магии.
      Но вскоре после этого пришли плохие вести. Барбадиоры начали двигаться на север, по направлению к Феррату и через него, все три роты явно направлялись к границе Сенцио. Дианора видела, что он этого не ожидал. Не ожидал так скоро. Это было слишком не похоже на осторожного Альберико — делать столь решительные шаги.
      — Там что-то произошло. Что-то его подталкивает, — сказал Брандин. — И я бы хотел знать, что именно.
      Теперь он стал слабым и уязвимым, вот в чем проблема. Ему необходимо время, все они это понимали. После ухода большей части армии Играта Брандину необходимо было получить возможность создать новую структуру власти в западных провинциях. Превратить первую головокружительную эйфорию после его заявлений в узы и обязательства, из которых выковывается истинное Королевство. Это позволило бы ему создать армию, которая сражалась бы за него, из покоренных людей, еще недавно так жестоко угнетаемых.
      Ему крайне необходимо было время, а Альберико ему этого времени не дал.
      — Вы могли бы послать нас, — предложил однажды утром канцлер д'Эймон, когда размеры кризиса начали вырисовываться. — Послать игратян, которые остались, и разместить корабли вдоль побережья Сенцио. Вот увидите, это задержит Альберико на какое-то время.
      Канцлер остался с ними. Никто и не сомневался, что он останется. Дианора знала, что, несмотря на испытанный им шок — он еще долго после заявления Брандина выглядел постаревшим и больным, — глубокая преданность д'Эймона, его любовь, хотя он бы со смущением отверг это слово, были отданы человеку, которому он служил, а не стране. В те дни, когда ее саму раздирали противоречивые чувства, она завидовала простоте выбора д'Эймона.
      Но Брандин наотрез отказался последовать его совету. Она помнила его лицо, когда он объяснял им причину, подняв взгляд от карты и рассыпанных по столу листков с цифрами. Они втроем собрались вокруг стола в гостиной рядом со спальней короля. Четвертым был беспокойный, озабоченный Рун, сидящий на диване в дальнем конце комнаты. У Короля Западной Ладони все еще был его шут, хотя короля Играта теперь звали Джиралд.
      — Я не могу заставить их сражаться в одиночку, — тихо сказал Брандин. — Взвалить на них полностью бремя защиты тех людей, которых я только сделал равными им. Это не может быть войной игратян. Во-первых, их мало, и мы проиграем. Но дело не только в этом. Если мы пошлем армию или флот, они должны состоять из людей всех провинций, или этому Королевству придет конец еще до того, как я начал его создавать.
      Д'Эймон встал из-за стола, возбужденный, заметно встревоженный.
      — Тогда я вынужден повторить то, что уже говорил: это безумие. Следует вернуться домой и разобраться с тем, что произошло в Играте. Вы нужны им там.
      — Не очень, д'Эймон. Не буду себе льстить. Джиралд правит Игратом уже двадцать лет.
      — Джиралд — предатель, и его следовало казнить как предателя, вместе с матерью.
      Брандин посмотрел на него внезапно ставшими холодными серыми глазами.
      — Зачем возвращаться к этому спору? Д'Эймон, я нахожусь здесь по определенной причине, и тебе она известна. Я не могу отказаться от мести: это подорвет самую основу моей личности. — Выражение его лица изменилось.
      — Никто не обязан оставаться со мной, но я привязал себя к этому полуострову любовью, и горем, и моим собственным характером, и эти три вещи будут держать меня здесь.
      — Леди Дианора могла бы поехать с нами! После смерти Доротеи вам понадобится королева в Играте, и она была бы…
      — Д'Эймон! Достаточно. — Его тон решительно прекращал дискуссию.
      Но канцлер был мужественным человеком.
      — Милорд, — настаивал он с мрачным лицом, голос его звучал тихо и напряженно. — Если я не могу говорить об этом, и вы не хотите послать наш флот на встречу с Барбадиором, то я не знаю, что вам посоветовать. Провинции пока не пойдут сражаться за вас, мы это знаем. Им необходимо время, чтобы поверить в то, что вы — один из них.
      — А у меня нет времени, — ответил Брандин со спокойствием, кажущимся неестественным после острого напряжения их спора. — Поэтому я должен сделать это немедленно. Дай мне совет, как это сделать, канцлер. Как мне им это показать? Прямо сейчас. Как заставить их поверить, что я действительно привязан к Ладони?
      Вот так они подошли к этому, и Дианора поняла, что ее час наконец настал.
      «Я не могу отказаться от мести: это подорвет самую основу моей личности». Она никогда не питала никаких иллюзорных надежд на то, что он по доброй воле снимет свое заклятие. Она слишком хорошо знала Брандина. Он не из тех, кто отступает или меняет свои решения. В чем бы то ни было. В этом его суть. В любви и ненависти, в определяющей его характер гордости.
      Дианора встала. В ее ушах зазвучал прежний шелест волн, и если бы она закрыла глаза, то, несомненно, увидела бы тропу, уходящую вдаль, прямую и ясную, как лунная дорожка на море, ярко блестящую перед ней. Все вело ее туда, всех их вело. Он уязвим, беззащитен, но он никогда не повернет назад.
      Когда она встала, в ее сердце расцвел образ Тиганы. Даже здесь, даже сейчас, образ ее родины. В глубине пруда ризелки было много людей, собравшихся под знаменами всех провинций, пока она спускалась вниз, к морю.
      Она аккуратно положила ладони на спинку стула и посмотрела туда, где он сидел. В его бороде виднелась седина, и казалось, ее становилось все больше каждый раз, когда она ее замечала, но глаза оставались такими же, как всегда, и в них не было ни страха, ни сомнения, когда он ответил ей взглядом. Она глубоко вдохнула воздух и произнесла слова, которые как будто давно уже были ей подсказаны, слова, которые лишь ждали наступления этого момента.
      — Я сделаю это для тебя, — сказала она. — Я заставлю их поверить тебе. Я совершу Прыжок за Кольцом Великих герцогов Кьяры, как это происходило перед войной. Ты вступишь в брак с морями полуострова, я свяжу тебя с Ладонью и с удачей в глазах всех людей, когда достану для тебя из морской глубины кольцо.
      Она смотрела на него своими темными, ясными и спокойными глазами, произнеся наконец после стольких лет слова, что вывели ее на последнюю дорогу, что вывели на эту дорогу их всех, живых и мертвых, названных и забытых. Потому что, любя его всем своим разорвавшимся надвое сердцем, она солгала.
 
      Дианора допила свой кав и встала с постели. Шелто раздвинул шторы, и она могла видеть темное море, освещенное первыми лучами восходящего солнца. Небо над головой было ясным, и едва виднелись знамена над гаванью, лениво колышущиеся на предрассветном ветерке. Там уже собралась огромная толпа задолго до начала церемонии. Множество людей провели ночь на площади в гавани, чтобы захватить место поближе к молу и увидеть, как она нырнет. Ей показалось, что один человек, крохотная фигурка на таком расстоянии, поднял руку и показал на ее окно, и она быстро шагнула назад.
      Шелто уже выложил одежду, которую ей предстояло надеть, ритуальную одежду. Темно-зеленую, для спуска к воде: верхнее платье и сандалии, сеточку, куда будут убраны волосы, и шелковую нижнюю тунику, в которой она будет нырять. Потом, когда она вернется из моря, ее будет ждать другое платье, белое, богато расшитое золотом. На тот момент она должна стать невестой, вышедшей из моря, с золотым кольцом в руке для короля.
      После того, как она вернется. Если она вернется.
      Ее просто изумляло собственное спокойствие. Ей облегчало дело то, что она не виделась с Брандином с утра вчерашнего дня, как предписывалось обычаем. И еще то, какими четкими казались все образы, как плавно они привели ее сюда, словно она ничего не выбирала и ничего не решала, только следовала по пути, определенному где-то в другом месте и давным-давно.
      Облегчало, наконец, то, что она поняла и приняла в глубине души с уверенностью: она рождена в таком мире, в котором ей не суждена цельность.
      Никогда. Это не Финавир и ни одно из подобных ему сказочных мест. Это единственная жизнь, единственный мир, который ей доступен. И в этой жизни Брандин Игратский пришел на этот полуостров, чтобы создать королевство для своего сына, а Валентин ди Тигана убил Стивана, принца Игратского. Это произошло, и ничего нельзя изменить.
      И из-за этой смерти Брандин обрушился на Тигану и ее народ и вырвал их из известного прошлого и из еще не открытых страниц будущего. И остался здесь, чтобы это навсегда стало правдой — чистой и абсолютной — ради мести за сына. Это произошло тогда и происходило сейчас, и это необходимо было изменить.
      Поэтому Дианора пришла сюда убить его. От имени своего отца и матери, от имени Баэрда, своего собственного, всех погибших и погубленных людей ее родины. Но на Кьяре она открыла, с горем, и болью, и радостью, что острова действительно представляют собой отдельный мир, что здесь все меняется. Она давно уже поняла, что любит его. А теперь, с радостью, болью и изумлением, она узнала, что и он ее любит. Это все произошло, а она пыталась это изменить и потерпела неудачу.
      Ей не была суждена жизнь цельного человека. Теперь она это ясно видела, и в этой ясности, в окончательном прозрении Дианора нашла источник своего спокойствия.
      Ей, Дианоре ди Тигана брен Саэвар, дочери скульптора; черноволосой и темноглазой девочке, долговязой и некрасивой в юности, серьезной и мрачной, но изредка остроумной и нежной, суждено изменить мир.
      Она не стала есть, хотя и позволила себе выпить кав — последняя уступка долголетней привычке. Она не считала, что это нарушает какие-то обычаи. И еще знала, что это, в сущности, не имеет значения. Шелто помог ей одеться, а потом, молча, старательно собрал и заколол ее волосы, убрав их под темно-зеленую сеточку, которая не даст им падать на глаза, когда она нырнет.
      Когда он закончил, Дианора встала и позволила ему, как всегда перед выходом на публику, внимательно осмотреть себя. Солнце уже встало; его свет заливал комнату сквозь раздвинутые шторы. В отдалении слышался нарастающий шум из гавани. Наверное, толпа уже стала очень большой, подумала она; но не подошла к окну, чтобы посмотреть. Она и так очень скоро их увидит. В постоянном ропоте толпы слышалось предвкушение, свидетельствовавшее яснее всего остального о ставках, которые разыгрывались в это утро.
      Полуостров. Два разных доминиона на нем, если до этого дойдет. Возможно, даже сама Империя Барбадиор, чей император болен и умирает, как всем известно. И еще одно, последнее: Тигана. Последняя, тайная монета, лежащая на игровом столе, спрятанная под картой, брошенной на стол во имя любви.
      — Сойдет? — спросила она Шелто, намеренно небрежным тоном.
      Он не подхватил ее тона.
      — Вы меня пугаете, — тихо сказал он. — У вас такой вид, словно вы уже не принадлежите целиком к этому миру. Словно вы уже оставили всех нас.
      Просто поразительно, как он умел читать ее мысли. Было больно, что приходится его обманывать, что его не будет рядом в эти последние мгновения, но он ничего не смог бы сделать. Незачем причинять ему горе, и это рискованно.
      — Я вовсе не уверена, что это мне льстит, — ответила она, по-прежнему легкомысленным тоном, — но я попытаюсь принять твои слова за лесть.
      Он упорно не улыбался.
      — Мне кажется, вы знаете, как мне все это не нравится.
      — Шелто, вся армия Альберико будет через две недели на границе Сенцио. У Брандина нет выбора. Если они войдут в Сенцио, то не остановятся там. Это его самый лучший шанс, вероятно, последний шанс, успеть связать себя с Ладонью. Ты все это знаешь. — Она заставила себя говорить немного сердито.
      Это было так, все это было так. Но ничто из этого не было правдой. В это утро правдой была ризелка, она и сны, которые Дианора видела в одиночестве сейшана все эти годы.
      — Я знаю, — сказал Шелто, явно огорченный. — Конечно, я знаю. И мои мысли совсем ничего не значат. Просто…
      — Пожалуйста! — сказала Дианора, чтобы остановить его раньше, чем он заставит ее расплакаться. — Я не могу обсуждать это с тобой сейчас, Шелто. Нам пора? «Ох, дорогой мой, — думала она. — Ох, Шелто, ты меня еще погубишь».
      Он замолчал и отпрянул после ее отповеди. Она увидела, как он с трудом глотнул и опустил глаза. Через секунду он снова поднял взгляд.
      — Простите меня, госпожа, — прошептал он. Он шагнул вперед и неожиданно взял ее руки и прижал к своим губам. — Я говорю только ради вас. Я боюсь. Простите, пожалуйста.
      — Конечно, — ответила она. — Конечно. Мне совершенно не за что тебя прощать, Шелто. — Она крепко сжала его пальцы.
      Но в глубине души она прощалась с ним, понимая, что не должна плакать. Она посмотрела в его честное, любящее лицо, лицо самого верного друга, который был рядом с ней столько лет, единственного настоящего друга после детства, и надеялась вопреки всякой надежде, что в следующие дни он будет помнить, как она сжимала его руки, а не ее небрежные, неласковые слова.
      — Пойдем, — снова сказала она и отвернулась от него, чтобы начать долгий путь по дворцу в утро за его стенами, а потом вниз, к морю.
      Прыжок за Кольцом Великих герцогов Кьяры был самым эффектным обрядом светской власти на полуострове Ладонь. С самого начала своего правления на острове правители Кьяры понимали, что их власть обеспечивается окружающей их водой и подчиняется ей. Море их охраняло и кормило. Оно давало их кораблям — всегда самой крупной армаде на полуострове — доступ к торговле и к пиратству, оно окутывало их и замыкало в особом мире посреди остального мира. Неудивительно, как говорили сказители, неудивительно, что именно на этом острове сошлись Эанна и Адаон, чтобы дать жизнь Мориан и завершить Триаду.
      Мир внутри мира, окруженный морем.
      Говорили, что самый первый из Великих герцогов Кьяры положил начало церемонии, получившей название Прыжок за Кольцом. В те далекие дни она была другой. Во-первых, тогда еще никто не нырял в море, только бросали в него кольцо, как дар. То была попытка умилостивить море и выразить ему признательность в те дни, когда мир поворачивался лицом к солнцу, и сезон судоходства начинался всерьез.
      Затем, много времени спустя, как-то весной какая-то женщина нырнула за кольцом, брошенным тогдашним Великим герцогом в море. Некоторые потом говорили, что она обезумела от любви или религиозного рвения, другие — что она всего лишь была хитрой и честолюбивой.
      В любом случае она вынырнула на поверхность из вод гавани с ярко блестящим кольцом в руке.
      И когда потрясенная толпа, собравшаяся посмотреть, как Великий герцог обручится с морем, закричала и закипела в диком смятении, Верховный жрец Мориан на Кьяре внезапно громко выкрикнул слова, которые запомнятся на все грядущие годы:
      — Смотрите и узрите! Узрите, как океаны принимают Великого герцога в мужья. Как они отдают ему кольцо в качестве дара невесты ее возлюбленному!
      И Верховный жрец прошел к самому краю мола, подошел к герцогу, опустился на колени, помог женщине выйти из моря и таким образом привел в движение все то, что за этим последовало. Великий герцог Саронте только что взошел на престол и еще не был женат. Летиция, пришедшая в город с какой-то фермы в дистраде и совершившая этот беспрецедентный поступок, была светловолосой, миловидной и совсем молоденькой. Их руки, не сходя с этого места, над водой, соединил Мелидар, Верховный жрец Мориан, и Саронте надел морское кольцо на палец Петиции.
      Их поженили в день летнего солнцестояния. В ту осень была война против Азоли и Астибара, и молодой Саронте ди Кьяра одержал блестящую победу в морском бою в проливе Корте, к югу от острова. Победу, годовщину которой все еще отмечали на Кьяре. И с этого времени новый ритуал Прыжка за Кольцом хранили, чтобы прибегать к нему в критические для Кьяры моменты.
      Через тридцать лет, к концу долгого правления Саронте, во время одного из постоянно возникающих споров за старшинство между жречеством Триады, только что помазанный на должность Верховный жрец Эанны во всеуслышание заявил, что Летиция была близкой родственницей Мелидара, жреца Мориан, который достал ее из воды и обручил с герцогом. Жрец Эанны предложил обитателям острова сделать собственные выводы по поводу козней жрецов Мориан и их вечного стремления к превосходству и власти.
      В течение нескольких месяцев после этого разоблачения произошел ряд стычек, и весьма неприятных, между слугами Триады, но ни одно из этих возмущений не затронуло сияющую святость самого ритуала. Эта церемония захватила воображение народа. Она затрагивала глубокие, потаенные струны то ли жертвенности, то ли верности, то ли любви, то ли чувства опасности, то ли, в конце концов, некой таинственной, прочной связи с морскими водами.
      Итак, ритуал Прыжка за Кольцом Великих герцогов существовал еще долго после того, как эти враждующие жрецы Триады ушли в места отдохновения, а их имена если кто-то и помнил, то лишь благодаря роли, которую они сыграли в истории Прыжка.
      Окончательно же положила конец этой церемонии в гораздо более поздние времена гибель Онестры, жены Великого герцога Казала, двести пятьдесят лет назад.
      Это гибель вовсе не была первой: женщинам, которые вызывались нырять ради Великого герцога, всегда давали ясно понять, что их жизни стоят неизмеримо меньше, чем кольцо, которое они хотели достать со дна моря. Вернуться без кольца означало быть высланной с острова на всю оставшуюся жизнь, обрести печальную известность и подвергаться насмешкам всего полуострова. Церемония повторялась с участием другой женщины, с другим кольцом, пока одно из брошенных в воду колец не находилось.
      Напротив, женщину, которая приносила кольцо обратно к молу, объявляли приносящей удачу Кьяре, и она была обеспечена до конца жизни. Богатство и почет, брак со знатным человеком. Не одна из них родила своему Великому герцогу ребенка. Двое повторили судьбу Летиции и стали супругами правителей. Девушки из неперспективных семей не возражали против того, чтобы рискнуть жизнью ради такого сверкающего, невероятного будущего.
      С Онестрой ди Кьярой все было иначе, потому что из-за нее и после нее все изменилось.
      Прекрасная, как легенда, и столь же гордая, молодая жена Великого герцога Казала настояла на том, чтобы самой совершить Прыжок за Кольцом, не желая доверить столь блестящую церемонию какой-нибудь дурно воспитанной девице из дистрады накануне опасной войны. Она была, это подтверждали все летописцы тех лет, самым прекрасным из всех созданий в этом мире, когда спускалась к морю в темно-зеленых ритуальных-одеждах.
      Когда она всплыла, без признаков жизни, на поверхность воды на некотором расстоянии от берега, на виду у всей волнующейся толпы, герцог Казал закричал, как женщина, и потерял сознание.
      После этого начались такие беспорядки и адский переполох, равных которым не видели на острове ни до, ни после. В одном уединенном храме Адаона на северном берегу все жрицы покончили с собой, когда одна из них принесла туда эту весть. Надвигается гнев бога, так было истолковано это предзнаменование, и Кьяра чуть не задохнулась от страха.
      Герцог Казал, безрассудно храбрый и отчаявшийся, погиб в то же лето в битве против объединенной армии Корте и Феррата, после чего Кьяра пережила еще два поколения заката и снова набрала силу лишь после ожесточенной, разрушительной войны между бывшими союзниками, ранее покорившими ее. Подобный процесс, конечно, едва ли стоил упоминания. Так обстояли дела на Ладони всегда, с самого появления письменности.
      Но ни одна женщина не ныряла за кольцом с тех пор, как погибла Онестра. Это слишком рискованно, заявляли следующие Великие герцоги один за другим. Они находили способы сохранить безопасность острова, окруженного со всех сторон морем, без помощи этой сильнодействующей церемонии.
      Когда игратянский флот девятнадцать лет назад показался на горизонте, последний Великий герцог Кьяры покончил с собой на ступенях храма Эанны, и поэтому в тот год некому было бросить кольцо в море, даже если бы нашлась женщина, желающая нырнуть за ним, в поисках заступничества Мориан и бога.
      В сейшане стояла сверхъестественная тишина, когда Дианора с Шелто вышли из покоев. Обычно в этот час в коридорах шумели и сновали кастраты, плыл аромат духов и сверкали разноцветные одежды женщин, лениво идущих к баням или на утреннюю трапезу. Сегодня все было иначе. В коридорах пустынно и тихо, не считая их собственных шагов. Дианора подавила дрожь, так странно выглядел опустевший, полный отраженных звуков сейшан.
      Они прошли мимо входа в бани, затем мимо входа в трапезную. Везде было тихо и пусто. Они свернули за угол к лестнице, ведущей вниз, к выходу из женского крыла, и там Дианора увидела, что один человек, по крайней мере, остался и ждал их.
      — Дай мне взглянуть на тебя, — произнес, как всегда, Венчель. — Я должен дать свое одобрение перед тем, как ты спустишься вниз.
      Глава сейшана, как обычно, раскинулся среди разноцветных подушек своей платформы на колесах. Дианора едва улыбнулась, увидев его огромную тушу и услышав знакомые слова.
      — Конечно, — ответила она и медленно повернулась перед ним вокруг своей оси.
      — Приемлемо, — наконец произнес он. Обычное суждение, хотя она еще никогда не слышала, чтобы его высокий, ясный голос звучал так приглушенно.
      — Но может быть… может быть, ты хочешь надеть тот горностаевый камень из Карду? На счастье? Я захватил его для тебя из сокровищницы сейшана.
      Почти робко Венчель протянул широкую, мягкую ладонь, и она увидела на ней красный драгоценный камень, который надевала в тот день, когда Изола Игратская пыталась убить короля.
      Она уже хотела отказаться, но вспомнила, что Шелто купил его ей в тот день, как особый подарок, как раз когда она одевалась, готовясь спуститься вниз. Вспомнив это, растроганная жестом Венчеля, она ответила:
      — Спасибо. С удовольствием. — Она заколебалась. — Не поможете ли надеть его?
      Он улыбнулся, почти застенчиво. Она опустилась перед ним на колени, и огромный глава сейшана своими ловкими и нежными пальцами застегнул замочек цепочки у нее на шее. Стоя на коленях так близко от него, она была оглушена ароматом духов из цветов теин, которыми он всегда душился.
      Венчель убрал руки и откинулся назад, чтобы взглянуть на нее. Его глаза на темном лице были непривычно мягкими.
      — У нас, в Кардуне, тому, кто отправляется в путешествие, говорили: «Пусть найдет тебя там удача и приведет домой». Сегодня я желаю тебе того же. — Он спрятал свои ладони в пышных складках белого одеяния и посмотрел в сторону, вдоль пустого коридора.
      — Спасибо, — снова сказала она, боясь сказать больше. Поднялась, бросила взгляд на Шелто; в его глазах стояли слезы. Он поспешно вытер их и прошел впереди нее к лестнице. На полдороге вниз она оглянулась на Венчеля, на почти не по-человечески необъятную фигуру, закутанную в развевающиеся белые одежды. Он смотрел им вслед без всякого выражения, сидя среди ярких, разноцветных подушек, экзотическое создание из совершенно иного мира, которое судьба случайно забросила сюда и оставила в сейшане Кьяры.
      У подножия лестницы она увидела, что двери не заперты на засов. Шелто не придется стучать. Сегодня не придется. Он толчком распахнул двери и отступил в сторону, пропуская ее вперед. В длинном коридоре ее ждали жрицы Адаона и жрецы Мориан. Она видела в их глазах почти откровенное торжество, блеск ожидания.
      Раздался всеобщий вздох, когда она вышла из дверей в зеленых ритуальных одеждах, с уложенными сзади волосами, которые придерживала сеточка цвета зеленого моря.
      Этот обряд не совершали в течение двухсот пятидесяти лет…
      Обученные владеть собой, жрецы быстро замолчали. И в молчании расступились перед ней, чтобы потом пойти сзади правильными красными и дымчато-серыми рядами.
      Дианора знала, что они заставят Шелто идти позади. Он не должен принимать участие в ритуальной процессии. Она подумала о том, что не попрощалась с ним как следует. Ей не суждена была в жизни цельность.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45