— А что, если я вернусь? — внезапно спросила Розала. — Если я вернусь на север, вы уведете армию домой?
      Гальберт де Гарсенк хрипло рассмеялся. Он уже открыл рот для ответа, но поднятая рука короля остановила его.
      — Уже слишком поздно, — мягко ответил Адемар. — Теперь следует преподать урок тем, кто отверг наши вполне справедливые требования. Я рад видеть, что ты готова вернуться, но теперь это уже не имеет значения. Нет такой силы, Розала, ни здесь, ни во всем мире, которая могла бы помешать мне вернуть тебя назад в Кортиль.
      — Вместе с ребенком, — быстро прибавил Гальберт. На него не обратили внимания.
      — В Кортиль, мой господин? — спросила Розала, повышая голос. — И вы так открыто говорите об этом сейчас? Разве вы не хотели сказать — назад в Гарсенк, к моему супругу?
      В наступившей после этих слов тишине Лиссет осознала, что король Гораута только что совершил ошибку, только не вполне поняла, какую.
 
      Далеко на юге, на острове Риан, где в тот день не было ветра и море лежало спокойное и синее под бледным зимним солнцем, Беатриса де Барбентайн, верховная жрица Риан, внезапно встала со своего места у камина, к который смотрела незрячими глазами большую часть дня.
      — Что-то произошло, — вслух произнесла она, хотя с ней в комнате никого не было, кроме белой совы на ее плече. — Что-то такое, что может быть важным. О милостивая Риан, вспомни о нас, прояви милосердие к своим детям.
      После этого она замолчала и стала ждать, стремясь среди своей темноты поймать ускользающий, неудержимый образ, посланный богиней, который мог хотя бы отчасти дать ей понять, что сейчас происходит там, далеко, где дует ветер.
 
      И именно в этот момент у озера среди встретившихся врагов впервые послышался новый голос.
      — Боюсь, — сказал Ранальд, герцог Гарсенкский, выезжая на коне на открытое место между двумя группами, — что это действительно сказано слишком откровенно, на мой взгляд и с точки зрения чести моей семьи. — Он в упор смотрел на короля Гораута. И он не использовал королевский титул.
      Никто не ответил. Никто не шевелился. После Лиссет подумала, что слова герцога буквально заставили их всех замереть от изумления. Ранальд де Гарсенк, единственная подвижная фигура в застывшем мире, повернулся к жене. Теперь он казался на удивление непринужденным, словно этот поступок или решение, это движение каким-то образом освободило его. Он сказал:
      — Прости меня, моя госпожа, но я должен задать этот вопрос, и поверю правдивости твоего ответа: был ли король Гораута твоим любовником?
      Лиссет почувствовала, что перестала дышать. Краем глаза она увидела, что Блэз побелел как полотно. Свободно сидящая в седле Розала де Гарсенк, казалось, так же хорошо владела собой, как и ее муж. Она ответила, все тем же ясным голосом:
      — Не был, мой господин, хотя уже некоторое время этого добивался. Он только ждал, пока я разрешусь от бремени. Твой отец, должна я сказать, к своему сожалению, внушал ему эту мысль в своих собственных целях. Однако я клянусь жизнью моего ребенка, что не спала с Адемаром и что умру прежде, чем добровольно соглашусь на это.
      — Поэтому ты уехала? — В голосе Ранальда прозвучали другие ноты, почти слишком откровенные; Лиссет внезапно захотелось оказаться в другом месте. «Никто из нас не имеет права это слушать», — подумала она.
      Но Розала ответила, высоко подняв свою красивую, гордую голову:
      — Именно поэтому я уехала, мой господин. Я боялась, что ты не сможешь или не захочешь защитить нас от твоего отца и твоего короля, потому что один, как тебе известно, требовал ребенка, которого я носила, а второй хотел меня.
      Ранальд медленно кивал головой, словно эти слова находили отклик в нем самом.
      — Ранальд, во имя бога не позорь меня, — начал Гальберт де Гарсенк, его красивый голос охрип, — позволяя этой распутной, достойной презрения женщине высказывать такие…
      — А ты молчи, — грубо оборвал его герцог Гарсенкский. — Я после подумаю, как поступить с тобой. — Его тон был таким резким, что шокировал всех.
      — После чего? — спросил Адемар Гораутский. Он тоже поднял голову, его поза в седле была величественной. Глаза его заблестели. «Он знает, — подумала Лиссет. — Он знает ответ на этот вопрос».
      — После того как я публично разделаюсь с вами за то бесчестие, которое вы хотели навлечь на мой дом. Ни один король Гораута никогда не имел права по своей прихоти творить бесчинства среди высших сеньоров нашей страны. Я не собираюсь позволить вам стать первым. Супруга герцога де Гарсенка — это не безделушка для игр, каким бы слепым ни был герцог. — Он сделал короткую паузу и продолжил: — Это официальный вызов, Адемар. Будете сами сражаться со мной или спрячетесь за спину выбранного вами бойца?
      — Ты сошел с ума? — воскликнул Гальберт де Гарсенк.
      — Уже второй раз, — мрачно произнес Ранальд, — ты задаешь здесь этот вопрос одному из своих сыновей. Собственно говоря, я думаю, что ни один из нас не сошел с ума. — Он повернулся к Розале: — Против меня можно выдвинуть другие, более справедливые обвинения. Надеюсь, у меня будет возможность ответить на них после.
      Она встретилась с ним взглядом, но ничего не сказала, суровая и гордая, подумала Лиссет, словно какая-нибудь русоволосая богиня севера. Но тут же поняла, что это досужая фантазия: на севере не признают богинь.
      Ранальд снова повернулся к Адемару. Они все повернулись к Адемару. Король Гораута, справившись с первым удивлением, улыбался, но одними губами, глаза его оставались холодными, как камень.
      — Мы находимся в чужой стране и ведем войну, — сказал он. — Ты — командующий моей армии. Сейчас ты предлагаешь нам сразиться друг с другом из-за того, что твоя жена, побег которой из твоего дома явился причиной нашего появления здесь, полагает, будто я выразил желание обладать ею. Так я понял тебя, господин де Гарсенк?
      Это звучало абсурдом, настоящим безумием, выраженное такими словами, но Ранальд де Гарсенк не смутился. Он тоже теперь улыбался. Он был не таким крупным мужчиной, как король, но так же непринужденно сидел в седле.
      — Возможно, вы не помните, — ответил он, — но я присутствовал в той комнате в Кортиле вместе с моим отцом прошлой осенью, когда вы вошли и потребовали, чтобы Розалу вернули обратно. Вернули к вам, сказали вы.
      Они увидели, как король изменился в лице. Он на мгновение отвел взгляд от Ранальда, потом снова посмотрел на него. Герцог продолжал:
      — Я должен был бросить этот вызов еще тогда, Адемар. Вы использовали побег Розалы от меня как предлог для войны. Идея моего отца, конечно. Вам на это не хватило бы ума. Она убежала не от меня, Адемар, мне кажется, я смею это утверждать. Она оставила своего мужа и подвергла нашего ребенка ужасной опасности из-за вас и моего отца. Думаю, я впервые за много лет все ясно вижу. Если у вас еще остались честь и мужество, обнажите свой меч.
      — Я прикажу арестовать тебя и оскопить, перед тем как сжечь, — прорычал Гальберт де Гарсенк, тыча в сторону старшего сына пальцем в перчатке.
      Ранальд рассмеялся.
      — Еще одно сожжение? Делай что хочешь, — сказал он. — Король, возможно, будет благодарен тебе за защиту. Однако, — прибавил он по-прежнему с тем же неестественным спокойствием, — я больше не намерен разговаривать со сводниками. — Он даже не отвел взгляда от Адемара. — Здесь все время бросались обвинениями в предательстве. В адрес моего брата, моим братом в адрес моего отца и вас. Я считаю все это игрой слов. Я предпочитаю назвать вас вашим истинным именем, Адемар: вы глупец и трус, который прячется за спиной своего советника и не желает защитить свою честь собственным мечом.
      — Ранальд, — ответил Адемар, почти мягко, — Ранальд, Ранальд, ты знаешь, что я могу тебя убить. Ты десять лет только и делал, что пил — вот из-за чего твоя жена сбежала на юг. Не обманывай себя, перед тем как отправишься к богу.
      — Как я понимаю, это означает, что вы будете драться.
      — Он не сделает ничего подобного! — рявкнул Гальберт.
      — Да, я буду драться, — одновременно с ним произнес Адемар. — Сыновья моего верховного старейшины в конце концов так мне надоели, что у меня лопнуло терпение. Я с ними разделаюсь.
      И король Гораута обнажил свой меч.
      По рядам армий к северу от них пронесся шум, потому что воздух был кристально чист и все увидели выхваченный меч. Потом этот шум усилился, послышались изумленные крики, когда Ранальд де Гарсенк в ответ обнажил свой меч и поскакал в сторону от группы у озера. Адемар последовал за ним. На западе недалеко от них блестели камни арки Древних, янтарные, как мед в лучах солнца.
      — Ну? — Лиссет услышала, как Бертран пробормотал это себе под нос.
      — Десять лет назад, — тихо сказал Фальк де Саварик, — это мог быть бой равных. Но не теперь, должен с сожалением признать.
      Блэз ничего не сказал, хотя должен был это услышать. Он смотрел на брата, и в его взгляде было что-то оскорбительное. Розала тоже смотрела на него, но выражение ее лица невозможно было понять. Ранальд, как заметила Лиссет, не потрудился опустить забрало.
      — Это ничего не изменит, как вы понимаете, — мрачно сказал Гальберт де Гарсенк, обращаясь к делегации Арбонны. — Даже если Адемар умрет, мы завтра вас уничтожим. А он не умрет. Ранальд весь день пил. Иначе он никогда бы так не поступил. Посмотрите на его лицо. Он явится на суд божий пьяным и опозоренным.
      — Тебе следовало сказать — обновленным, — глухим голосом поправил его Блэз. Он не отрывал глаз от двух мужчин, кружащих друг напротив друга на дороге у берега.
      И то, что они затем увидели, когда длинные, сверкающие мечи соприкоснулись в первый раз несильно, потом снова резко ударились друг о друга с такой силой, от которой задрожали кисти рук, было действительно своего рода обновлением. В этом есть привлекательность, внезапно подумала Лиссет, сопротивляясь этой мысли. Она никогда не видела прежде Ранальда де Гарсенка и поэтому никогда не видела его в бою. Когда-то он был первым рыцарем короля Гораута, при отце Адемара, как ей кто-то сказал. Это время давно миновало.
      На мгновение ей показалось, что это не так, когда он развернул своего боевого коня при помощи коленей и бедер, и нанес быстрый удар сверху вниз, целясь в бок Адемара. Доспехи отклонили удар меча, но король Гораута покачнулся в седле, и снова по рядам воинов пронесся шум. Лиссет посмотрела на Блэза, не сумев сдержаться, но потом при виде его лица быстро повернулась к двум сражающимся на дороге мужчинам.
      Блэз даже не видел первого удара Ранальда. Он закрыл глаза, когда начался бой. Но он услышал звон меча о доспехи и открыл их как раз вовремя, чтобы увидеть, как Адемар покачнулся в седле, выпрямился и сам нанес рубящий удар слева. Ранальд отразил его, вывернув правую руку с мечом, а потом заставил коня уйти в сторону, спасаясь от попытки Адемара ударить с другой стороны.
      Именно это движение всадника, инстинктивное, почти неосознанное, рожденное всей жизнью, проведенной в седле с мечом в руке, вернуло Блэза назад в размытом, стремительном потоке времени в его детство, к тем первым тайным урокам, которые его брат давал ему, когда Гальберт запретил Блэзу прикасаться к мечу. Обоих мальчиков выпороли, когда их обман был раскрыт, хотя Блэз узнал о наказании Ранальда гораздо позже и то только потому, что один из коранов упомянул об этом. Ранальд не сказал ни слова. Но больше уроков не было. Гальберт добился своего. Он почти всегда добивался своего.
      Тут Блэз посмотрел на своего отца, на его гладко выбритое, властное лицо. Гальберт перестал озабоченно хмуриться; он даже улыбался теперь своей тонкогубой, самодовольной улыбкой, так хорошо знакомой Блэзу. И почему бы ему не улыбаться? Ранальд потерял лучшую боевую форму десять лет назад, а Адемар сейчас, вероятно, был самым сильным воином в Горауте. Результат можно было предсказать с того момента, когда был брошен вызов, а Гальберта, понял в тот момент Блэз, ничуть не волновала жизнь его сына. Смерть Ранальда даже упростила бы дело. Он стал почти безразличен верховному старейшине за исключением тех случаев, когда, как сейчас, становился досадной помехой или даже угрозой власти Гальберта над королем.
      Собственно говоря, если Розала говорила правду — а она, конечно, говорила правду, — честь и достоинство Гарсенка перестали иметь какое-либо значение для Гальберта. Кажется, для верховного старейшины имел значение лишь контроль над Адемаром и то великое сожжение Арбонны, которое он ему обеспечивал. Созревший плод его давней мечты. Вот что имело значение, и еще одно — Кадар. Его внук был орудием Гальберта на пути к власти в Горауте и уничтожению Арбонны.
      «Он не должен его получить», — подумал Блэз.
      Его пронзила ужасная мысль, словно копье, не отдала ли Розала приказ убить ребенка, если они проиграют эту битву. Это возможно, понял он, почти наверняка она так и сделала.
      Горе, кажется, со всех сторон, навалилось на него, когда он отвернулся от отца и посмотрел опять на брата. Теперь он странно видел Ранальда, словно с большого расстояния, словно брат уже исчезал в прошлом, растворялся в тумане в этот полный солнечного света день в Арбонне.
      Ранальд де Гарсенк тоже думает о прошлом, пока его тело автоматически реагирует на требования схватки. Пока, в начале таких знакомых первых шагов танца, с ним все в порядке, он даже каким-то необъяснимым образом почти счастлив. Он понимает, отражая щитом и мечом удар за ударом, нанося ответные удары, что это долго не может продлиться. Он не намного старше короля, но его лучшие годы уже позади, в то время как Адемар, крепкий, как дуб, сейчас силен, как никогда.
      Словно для того, чтобы сделать явным то, что они оба понимают, Ранальд не успевает отбить мощный удар короля, и меч с силой обрушивается на его легкие доспехи. Он всегда предпочитал быть легким в седле, полагаясь на быстроту. Сейчас, морщась от острой боли в ребрах и уводя коня за пределы досягаемости противника, он осознает, что большая часть его быстроты исчезла.
      «Десять лет назад, — думает Ранальд без всякой горечи, — я бы уже выбил его из седла на землю». Нет в этой мысли и ложной гордости: десять лет назад король Дуергар назначил его первым рыцарем двора, и он целых два года сражался во славу короля и не проиграл ни одного боя ни на одном турнире от Гётцланда и юга Портеццы до двора Аримонды. Затем однажды в зимнюю ночь Ранальд стал герцогом, проведя положенную ночь без сна у тела дяди в часовне Коранноса. Турниры и пиры, празднества в честь его успехов у мужчин и женщин уступили место заботам об управлении поместьем Гарсенк, и его участие в планах отца стало неизбежным. Не в качестве доверенного лица, конечно, Гальберт доверял Ранальду не больше, чем сын делился с ним своими мыслями. Ранальд в качестве герцога де Гарсенка стал орудием для осуществления замыслов Гальберта, не больше того, а иногда и меньше. Все это было очень давно. То были дни, когда впервые пиво и вино стали его утешением, средством найти забвение.
      Но его мысли не задерживаются на этих воспоминаниях. Парируя очередной град ударов, чувствуя, как под натиском короля рука и плечо почти онемели, он понимает, что его мысли уносятся еще дальше в прошлое, гораздо дальше.
      В отличие от Блэза, который никогда не видел мать, Ранальд ее помнит.
      Собственно говоря, он помнит лишь две или три картинки, но когда в далеком детстве он заговорил о них, его сурово отчитал наставник, сказал, что это ложные воспоминания, фантазии, недостойные будущего воина. Ранальду было два года, когда мать умерла. Мальчики такого возраста не могут ничего помнить, заявил наставник. Когда Ранальд вскоре после этого спросил отца о постоянно возникающем в его воображении образе рыжеволосой женщины, поющей ему песню при свечах, Гальберт категорически запретил ему под угрозой порки упоминать об этом. Ранальду было шесть лет. То был последний раз, когда он пытался доверить отцу что-либо важное. Или любому другому человеку, внезапно понял он сейчас.
      Память о рыжеволосой женщине оставалась с ним все эти годы, хотя он больше никогда об этом не говорил. Ему приходит в голову впервые, что он мог бы рассказать об этом Розале. Этим можно было с ней поделиться. Быстрым нажимом левого колена он заставляет коня отпрянуть, с рычанием пригибается, уходя от широкого взмаха меча, сам в ответ наносит удар слева наотмашь, который со звоном отскакивает от доспехов Адемара. Король любит подобные резкие, косые удары, понимает Ранальд, краем сознания он все еще отмечает такие вещи, словно может что-то с этим поделать. «Мне следовало рассказать ей». Розала, возможно, захотела бы выслушать такое воспоминание; во всяком случае в начале. В более поздний период их совместной жизни он уже не так уверен в ее заинтересованности, но, по правде говоря, это его вина.
      Как и его вина в том, что он уже задыхается. Он ощущает действие утреннего эля как давящую тяжесть в конечностях, в лишних секундах, проходящих с того момента, когда он замечает угрозу или благоприятную возможность, до того, когда тело среагирует. Будет еще хуже, понимает он. Адемар еще даже не начал тяжело дышать, а собственные щит и доспехи Ранальда уже пострадали от ударов короля. Герцог боится, что ребра в левом боку сломаны; он теперь только отражает удары, все остальное ему стало трудно.
      Кажется, Адемар это понимает. Сквозь опущенное черное забрало король Гораута с презрением говорит, давая Ранальду передышку. Тихо, чтобы никто из остальных не услышат:
      — Я мог бы почти пожалеть тебя, если бы ты не был таким глупцом. Она завтра будет моей, я хочу, чтобы ты подумал об этом. Надеюсь, ты будешь думать об этом в тот момент, когда я убью тебя. Завтра ночью, когда она распустит волосы и сожмет губами мой член так, как я ее научу, как ты думаешь, станет она оплакивать бедного, жалкого пьяницу, рядом с которым ей когда-то приходилось лежать?
      Ранальд хотел бы ответить, но у него в груди слишком мало воздуха, чтобы тратить его на колкости. И он все равно ничего не может придумать. У него сильно болят ребра; при каждом вдохе ему кажется, что нож вонзается в бок. Но он подозревает, что король ошибается; он верит, что Розала говорила правду, когда утверждала, что скорее умрет, чем ляжет в постель с Адемаром. Эта мысль внезапно заставила его кое-что понять: если король его убьет, он почти наверняка убьет и Розалу. И вторая мысль внезапно пронзила его, словно порыв холодного ветра — еще более вероятно, что он убьет ребенка. Сына, которого он никогда не видел.
      «Я заслужил все то, что он обо мне говорит, — думает Ранальд де Гарсенк теперь с горечью. — Я выбросил на ветер свою жизнь».
      Он вспоминает — теперь это воспоминание тоже приносит печаль, — что сказал его брат Блэз на окутанном туманом подъемном мосту Гарсенка совсем недавно: «Тебе нет необходимости следовать за ним, Ранальд. Тебе впервые за много лет представился свободный выбор». Он ответил резко, вспомнил Ранальд, почти задыхаясь от ярости и растерянности. Видит Кораннос, в ту ночь его так переполнял гнев. Но его гнев был направлен не в ту сторону; кажется, всю жизнь он обращал его не в ту сторону.
      «Было время, когда я пошел бы за тобой на край света», — сказал еще Блэз в ту ночь. «Я не знал этого», — думает Ранальд, настороженно глядя на короля Гораута. Блэз тоже здесь, наблюдает за ним, он заявил права на корону, бросил вызов их отцу, даже призвал Коранноса в свидетели. Он идет дорогой чести, дорогой, которой может гордиться даже его брат.
      Адемар поднимает меч и целится им, будто палач. Он теперь рисуется перед войсками, понимает Ранальд. Он слышит шум к северу от них, оттуда доносится постоянный гул, прерываемый отдельными резкими выкриками. Сейчас снова начнется. И закончится, думает Ранальд де Гарсенк. Он на мгновение бросает взгляд вверх, на яркое солнце над полями и лесами Арбоннской земли.
      Он действительно не боится, его лишь переполняют печаль и сожаление, но он думает, что уже слишком поздно. Никогда не хватает времени исправить все ошибки, искупить слабости. Их слишком много. Он думает о рыжеволосой женщине, поющей ему колыбельную. Интересно, ждет ли она его и может ли бог оказать подобную милость такому человеку, как он. Он снова думает о своем брате и затем в последний раз о жене и ребенке, которым позволил ускользнуть. Кадар. Сильное имя, его уважают во всех странах. Гораздо больше, чем будут уважать память о нем самом, думает он, и это, в конце концов, ранит сильнее всего. И подвигает его на последний жест, на попытку что-то исправить.
      Не обращая внимания на боль в боку, Ранальд высоко поднимает меч над головой, театральным, красивым жестом. Адемар колеблется.
      Ранальд втягивает драгоценный воздух и кричит, изо всех сил сквозь открытое забрало шлема, надеясь, что воины его услышат:
      — Перед нашим священным господом я называю тебя фальшивым королем, Адемар, и поднимаю против тебя мой меч во имя Гораута.
      Новая волна шума на севере подтверждает, что его слова услышаны. Ранальд останавливается, втягивает воздух, снова кричит, на этот раз, обращаясь к своему корану, который приехал вместе с ним парламентером, он хриплым голосом отдает приказ:
      — Берген, поезжай обратно к солдатам. Вот мой приказ, тебе я даю это поручение: кораны Гарсенка не должны сражаться за этого человека. — Он молчит, потом прибавляет: — Теперь следуйте за моим братом.
      Это сделано, сказано и оказалось не таким трудным, как он ожидал. Он отрывает взгляд от короля на мгновение, чтобы встретиться взглядом с командиром своих коранов. Он видит, что Берген колеблется, затем кивает головой, резко, от неожиданности и страха. Он видит, как тот дергает повод своего коня. Тогда он опять поворачивается к королю, чтобы противостоять новой атаке.
      Ранальд де Гарсенк вручает свою душу Коранносу с искренним смирением и решает, повинуясь импульсу, сделать напоследок еще кое-что, больше ради горькой и сладкой насмешки, нежели ради чего-то другого. Он оставит им этот детский трюк. Он гадает, поймет ли кто-нибудь, что он затеял. «Блэз мог бы понять», — с грустью думает он, а потом прекращает думать, так как уже нет времени. Адемар заносит меч, и танец уже почти закончен.
      Для наблюдателей события после этого разворачивались с огромной быстротой.
      Блэз отвел взгляд от поединка, когда Ранальд, картинно подняв меч, крикнул, обращаясь к воинам, а потом отдал приказ Бергену, командиру коранов Гарсенка. Сердце его екнуло, когда он понял, что делает его брат, и он увидел, что Берген, безоговорочно преданный всю жизнь, двинулся выполнять приказ.
      Бергена Гарсенкского сразил удар мечом в спину, он даже не успел развернуть своего коня. Борсиард д'Андория, элегантный, не улыбаясь, небрежно выдернул свой длинный клинок из тела корана, и они увидели, как Берген упал на землю, портезиец в упор посмотрел на Блэза, а затем все-таки улыбнулся.
      В рядах армии Гораута раздались крики гнева и растерянности. Они слышали крик Ранальда, а теперь увидели, как портезиец убил одного из них. Некоторые солдаты из обеих армий начали придвигаться ближе, а это было опасно.
      У Блэза не было времени заняться этим или Борсиардом в тот момент, так как, пока он смотрел на все эти события, далекое случайное воспоминание из почти забытого детства возникло в его мозгу, из тех дней, когда он смотрел, как брат тренируется с коранами во дворе замка. Было нечто такое в этом изящно и картинно поднятом мече Ранальда, дальнее эхо, игра, насмешка.
      А затем воспоминание стало ярче, и у него вырвался крик, в котором он только потом узнал имя брата. Блэз снова повернулся, чтобы видеть то, что должно было так или иначе стать концом.
      Он видел, как это проделывают в качестве шутки с друзьями, и было это двадцать лет назад. Поднятый меч был приглашением, почти слишком прозрачным, побуждающим противника нанести удар сбоку наотмашь по открытому правому боку. Обычно за этой попыткой на турнирном поле следовал глупый, недостойный маневр, в результате которого оба противника катились в пыль, смеясь и ругаясь.
      На берегу озера Дьерн никто не смеялся. Блэз смотрел, как король Гораута без сомнения поддался на эту хитрость, так как впал в ярость после приказа Ранальда своим людям. Адемар нанес сокрушительный удар с такой силой, что он разрубил бы тело Ранальда пополам вместе со звеньями кольчуги, если бы попал в цель.
      Он не попал в цель. Ранальд де Гарсенк распластался на шее коня и выпустил из руки меч, когда клинок Адемара просвистел у него над головой, рассекая только воздух. Движение короля заставило его покачнуться в седле и частично развернуло его коня. К тому времени когда он с проклятием начал выпрямляться, Ранальд, как всегда в легкой кольчуге, прыгнул со своего коня и вскочил на круп лошади короля позади седла, почти как мальчик, подумал Блэз, тот мальчик, для которого все это было открытием и развлечением, а боль, горе и старость — понятиями непредставимыми.
      Ранальду действительно это удалось. Он приземлился почти точно за спиной Адемара, перебросив ногу через круп лошади. Он уже нащупывал на поясе рукоять кинжала, который поразит короля, когда дротик арбалета пронзил его шею выше ключицы.
      Кинжал выпал из разжавшихся пальцев, и мгновение спустя Ранальд де Гарсенк медленно сполз на землю и лег рядом с ним на зимнюю траву. Кровь толчками била из шеи, ярко-красная в лучах солнца.
      С трудом удерживая коня, Адемар Гораутский посмотрел на него сверху, потом на человека, который выстрелил из маленького, спрятанного арбалета.
      — Ты вмешался в поединок, — произнес король Гораута. Его голос был тонким, изумленным. Он был заметно потрясен.
      — Вы бы предпочли умереть? — спросил Гальберт де Гарсенк, верховный старейшина Коранноса. Он даже не взглянул на тело сына. Адемар ничего не ответил. Теперь к северу от них нарастал тревожный шум.
      — Следите за ним, — бросил Блэз, ни к кому в частности не обращаясь, и соскочил с коня. Не обращая никакого внимания на Адемара, он опустился на колени возле брата. Он услышал за спиной шаги, но не обернулся. Глаза Ранальда были закрыты; он был еще жив, но еле-еле. Очень осторожно Блэз немного приподнял его и положил голову брата к себе на колени. Кровь из раны уже пропитала почву, теперь она начала проникать в ткань его одежды.
      Он услышал, как сверху и сзади его отец сказал королю Гораута:
      — Я не для того подошел так близко к цели, чтобы меня остановило безумие пьяницы или ваша собственная неосмотрительность.
      Тогда Ранальд открыл глаза, и Блэз увидел, что брат его узнал. Слабая, искренняя улыбка промелькнула на лице Ранальда.
      — Должно было получиться, — прошептал он. — Я попробовал сделать это лишь ради шутки.
      — Побереги силы, — пробормотал Блэз. Ранальд слегка покачал головой.
      — Нет смысла, — с трудом выдавил он. — Я чувствую яд. На стреле был сиварен.
      Разумеется. Конечно, был. На этот раз глаза закрыл Блэз, ощущая горе и ужасную, древнюю ярость, грозящую захлестнуть его. Он отчаянно пытался взять себя в руки, и когда снова открыл глаза, увидел, что взгляд Ранальда переместился на кого-то, стоящего за Блэзом.
      — Я не имею права ни о чем просить, — услышал он шепот своего брата. Блэз оглянулся через плечо и увидел Розалу, высокую и печальную.
      — Я знаю, — тихо согласилась она, даже в последний момент придерживаясь законов своей морали. — Но я имею право обещать то, что захочу. — Она заколебалась, и Блэз подумал, что она сейчас опустится на колени, но она не сделала этого. А сказала очень спокойно: — Ты проявил мужество, Ранальд.
      Воцарилось молчание. Вдалеке Блэз слышал шум, словно там дрались. Он знал, что должен обернуться, это было так важно, но он не мог. Ранальд сказал:
      — Береги его, если можешь. Я имею в виду Кадара. — А потом так тихо, что трудно было расслышать, прибавил: — Это прекрасное имя.
      Именно в этот момент Блэзу показалось, что у него начало рваться сердце, когда он услышал невысказанную мысль о целой потерянной жизни, скрытую в этих словах.
      Кажется, Розала тоже ее услышала, потому что она все же опустилась на колени, аккуратно, на пропитанную кровью траву рядом с мужем. Она не протянула руку и не прикоснулась к нему, но Блэз услышал, как она произнесла тем же печальным, спокойным голосом.
      — Теперь его зовут Кадар Ранальд де Гарсенк. Ты это заслужил. Если тебе это приятно, мой господин.
      Сквозь навернувшиеся слезы Блэз увидел, как старший брат в последний раз улыбнулся, и услышал, как он сказал так тихо, будто выдохнул:
      — Мне приятно, моя госпожа.
      Блэз сжимал обе руки Ранальда — но не мог вспомнить, как взял их, — и был почти уверен, что ощутил ответное пожатие перед тем, как сильные пальцы брата ослабели.
      Блэз смотрел на своего мертвого брата, чувствуя, как над ними обоими проносится холодный ветер. Через несколько секунд он высвободил одну руку и закрыл Ранальду глаза. Он повидал много мертвецов. Иногда их лица становились спокойными и мирными, когда жизнь покидала их и они начинали свое второе путешествие к богу. Ранальд выглядел так же, как всегда; возможно, когда знаешь человека хорошо, утешительную иллюзию милости бога труднее найти.
      «Я не попрощался с ним по-настоящему», — подумал Блэз. Ничего не сказал. «Побереги силы» — это были его единственные слова. Бессмысленные для человека с дротиком в шее, когда сиварен разносит холод по жилам. Возможно, прикосновений их сцепленных рук достаточно. Так должно быть; ведь больше никогда ничего не будет.
      Он заставил себя поднять глаза. Адемар, все еще заметно потрясенный случившимся, сидел на коне над ними. Блэз ему ничего не сказал. Он оглянулся через плечо и увидел, что его отец все еще держит в руках крохотный убийственный арбалет, который тайно принес сюда. Древние правила для таких случаев, обычаи и законы мирных переговоров или поединков ничего не значили для Гальберта. Блэз всегда это знал. А Адемар, кажется, не знал.
      Король Гораута должен думать о том, как ему теперь держать высоко поднятой голову перед другими странами — даже перед собственным народом, — после того, как его так позорно спасли в разгар официального поединка. Возможно, имело бы смысл уколоть его, еще больше смутить, но у Блэза не хватило на это духа. Собственно говоря, в другое время в другом месте он мог бы даже почувствовать жалость к Адемару, который только сейчас, возможно, открыл, до какой степени он был всего лишь еще одним орудием для осуществления планов Гальберта де Гарсенка.