Обещана, то есть после того, как свершится кара. Они — молот господа, провозглашает верховный старейшина. Храмы и деревни Арбонны и распутные, нечистые женщины, которые живут в них, — это наковальня, на которую должен обрушиться их искупительный удар. Сначала храмы, позже дойдет и до замков, говорит он им. Все перейдет к ним, если они только последуют за своим великим королем. Мужчины Арбонны — трусы, ими руководят женщины, им наставляют рога собственные музыканты и скотники. Что, вопрошает Гальберт де Гарсенк, что сделают такие слабые мужчины, когда встретятся лицом к лицу с собранной в кулак мощью Гораута, которая обрушит на них с гор всю силу бога?
      Они умрут, говорит он им, отвечая на свой собственный вопрос, а среди воинов проносится шум, рожденный жаждой и возбуждением. Они умрут, потому что они трусливые отступники, а когда все будет сделано, когда святому Коранносу снова будут поклоняться на этой земле должным образом, тогда мужчины Гораута докажут, что они достойны великой милости бога, которая всегда с ними. Тогда весь мир узнает им цену. Тогда этот солнечный свет, эти зеленые горные долины, виноградники, замки и поля, богатые города и гавани и широкое море за ними — все будет отдано Горауту по высшей милости Коранноса.
      Разве не так все произойдет? — кричит он им, и великолепный инструмент его голоса доносит этот вопрос с помощью ветра до всех собравшихся ниже по склону.
      Они отвечают ему страстно, возбужденно, как один.
      Король затем съезжает вниз с холма, и верховный старейшина рядом с ним, все еще держа в руке стрелу. Они вместе занимают свои места, красивые мужчины, суровые и величественные, во главе армии. Недалеко от них, но на подобающем расстоянии едет господин Борсиард д'Андория во главе отряда своих людей. Присутствие в их рядах портезийцев, сказали воинам, служит знаком того, что не только бог, но и все страны мира объединились с ними в этом карательном походе против темного безбожия.
      Король Адемар Гораутский поднимает руку, и трубы Гораута звенят в чистом, прохладном воздухе под небом, где кружат и пикируют птицы в лучах солнца. Перед глазами людей спускаются к югу склоны гор, покрытые зеленой травой. Посередине сверкает река голубыми искрами, белеет пеной на перекатах, потом снова голубеет, устремляясь к далекому морю. Этой реки большинство из них никогда не видели прежде. Гавани на море скоро будут принадлежать гораутцам; им это обещано. Бог — с ними.
      Они выступают на юг, воины-захватчики из Гораута, целое море сверкающих копий и доспехов. Позже в этот же день авангард проезжает мимо разрушенной, пустой деревни Аубри и подходит к следующему за ней селению. И там после работы благословенных мечей, булав и огня, среди воплей развратных женщин, их безбожных, лишенных душ детей и отчаянных криков трусливых мужчин — фермеров, работников, ремесленников, всех трусов без исключения — начинается разграбление Арбонны.
      Бог сопровождает свою армию. После серого холодного утра и чудесного перехода через горы они ощущают его присутствие в милостивом сиянии божественного солнца над их головой. Все, мимо чего они проезжают, яркое, приветливое, все чудесно сверкает в его лучах.
      Они — молот Коранноса, кара еретиков, эту войну благословили небеса; каждый из них теперь это знает, и поэтому, убивая, они поют.
      Пускай Арбонна услышит боевые песни Гораута. Пусть слышит, как их поют храбрые мужи, истинные воины севера, под несмолкаемый треск пламени костров.
 
      — Они не слишком спешат, — мрачно произнесла графиня в своем зале совета. — Они ждут, когда мы выйдем им навстречу. — Прошло четыре дня после первого пожара войны. Армия Гораута, как докладывали, движется медленно, методично на юг, уничтожая все на своем пути. — Они захватывают каждую деревню, сжигают каждый храм, — продолжала она.
      Розала, сидящая на одной из скамеек, сжав руки на коленях, удивлялась ее ровному голосу; она уже достаточно хорошо знала Синь, чтобы понять, с каким трудом ей дается этот бесстрастный тон. В зале находилось около двадцати мужчин и женщин, собравшихся в Барбентайне по приказу правительницы. Синь продолжала:
      — Они не собираются осаждать нас в замках и городах. Только не зимой, когда еда будет для них проблемой.
      — Это в основном правильно, но не совсем, ваша милость. Боюсь, что еда будет проблемой не для них, — тяжело сказал Уртэ де Мираваль. Он прислонился к полке большого камина, массивный и внушительный, одетый в темно-зеленый отороченный мехом костюм. — Я недавно получил сведения по этому вопросу. Они использовали свои деньги из Валенсы, ту огромную сумму, которую получили за отданные северные земли, чтобы обеспечить поступление припасов, которые им привезут из Гораута. Так как наши крестьяне ищут убежища в городах и замках, мы рискуем испытать голод раньше их. Возможно, нам придется продумать нападение на их снабженцев.
      — В этом не будет необходимости, — коротко и решительно отозвался Бертран де Талаир, стоящий у противоположной стены. Розала повернулась и посмотрела на него.
      Он прибыл только прошлой ночью вместе с Блэзом и его наемниками и еще восемьюстами вооруженными воинами Гораута. Собравшийся совет все еще пытался осмыслить этот факт и присутствие среди них этим утром герцога Фалька де Саварика. Розала тоже пыталась привыкнуть к этой мысли, хотя и по иным причинам. Гордость, страх и изумление поочередно охватывали ее каждый раз, когда она бросала взгляд на брата. У них еще не было возможности поговорить наедине.
      — Было бы очень интересно узнать почему, — сказал Уртэ Бертрану, враждебно глядя на него через комнату. — Неужели в последние годы военная стратегия так сильно изменилась?
      — Едва ли она изменилась. — Бертран, одетый в простой коричневый костюм всадника, повернулся от де Мираваля к графине: — Вспомните, ваша милость, что я вел переговоры с королем Дауфриди во время Люссанской ярмарки. — Он сделал паузу. Присутствующие зашевелились при этих словах; это была новость для большинства из них. Бертран не обратил на них внимания. — Эти переговоры принесли полезные плоды, хотя, боюсь, не слишком значительные. Дауфриди убедил Йорга Гётцландского, — что быстрое уничтожение Арбонны не соответствует их общим интересам. Они не зайдут настолько далеко, чтобы выступить на нашей стороне, но обещанные припасы с востока сильно запоздают, как мне сообщили. Еда, когда ее доставят армии Гораута, будет опасно низкого качества, большая ее часть окажется несъедобной. Король Йорг, конечно, принесет свои искренние извинения Адемару. Он пообещает провести расследование, предложит вернуть часть денег, которые ему заплатили. Полезно своевременно получать сведения во время войны, — прибавил он с невозмутимым лицом.
      — Полезно, — ледяным тоном возразила графиня Арбоннская, — чтобы командующие, которые нам служат, делились своими сведениями друг с другом и с нами.
      Бертран не выглядел смущенным, несмотря на то что графиня прибегла к увещеваниям и королевскому «мы», которыми редко пользовалась.
      — Я вернулся только прошлой ночью, — мягко ответил он. — И обнаружил ожидающее меня подтверждение из Валенсы. Я мог бы надеяться на одобрение со стороны моей правительницы и собравшихся здесь за то, что я сделал, а не на порицание.
      — Ты, самонадеянный павлин! — рявкнул Уртэ де Мираваль. Сравнивая наряд двух мужчин, Розала нашла этот эпитет почти забавным. Но момент действительно был неподходящим для шуток. — Армия вдвое большая, чем мы могли бы собрать, сжигает все на своем пути через Арбонну, — продолжал Уртэ, гневно глядя на Бертрана, — а ты ждешь похвал, словно тщеславный ребенок, хвастаешь своими мелкими дипломатическими победами.
      — Может, и мелкими, господин мой, — я начал с того, что так и сказал, если помните, — но окажите нам любезность и расскажите, чего вы добились за то же время. — Холодные голубые глаза Бертрана встретились взглядом с глазами Уртэ, и на этот раз ни один из них не опустил глаз. Розала ощутила в зале ненависть, словно леденящее присутствие зимы. — Было бы очень приятно, — продолжал Бертран, отнюдь не приятным голосом, — иметь возможность сообщить о более значительных результатах моих переговоров с Валенсой, но мы едва ли можем винить Дауфриди или гётцландеров за их осторожность, не так ли? Вместо этого мы могли бы сказать кое-что о сеньорах Арбонны, основная деятельность которых в последний год заключалась в одобрении или даже в подстрекательстве к убийству друга и союзника.
      Розала тут же ясно вспомнила ночь в комнатах Люсианны Делонги и увидела, как Блэз шагнул вперед.
      — Думаю, достаточно, — тихо сказал он Бертрану. — Мы никуда не попадем, если будем идти по тропам прошлого. — Его тон звучал странно, он изменился за то короткое время, пока Блэз уезжал на север. Его отец и Ранальд оба были в Гарсенке, как рассказал ей Рюдель Коррезе перед самым началом совещания. Один убежал, а второго отпустили; интересно знать, что там произошло.
      — Достаточно? Неужели? — спросил Бертран де Талаир, отворачиваясь от Уртэ. — Мне ужасно жаль. Простите мою прискорбную склонность к излишествам. — Его голос был полон яда, но он не спорил, как заметила Розала, и не стал продолжать. Блэз еще несколько мгновений смотрел на него, но больше ничего не сказал.
      — Мы сейчас прощаем почти все, потому что у нас нет выбора. — Это снова заговорила графиня, привлекая к себе внимание присутствующих. Они все повернулись к ней. Она сжимала в руках один из металлических шаров-грелок, которые любили ее придворные дамы. Синь намеренно выждала несколько мгновений, а потом прибавила: — А также потому, что мы отчаянно нуждаемся в тебе, Талаир, со всеми твоими… наклонностями. Тщательно все обдумав, мы решили назначить тебя с этого момента командующим нашей армией в этой войне. Теперь мы передаем в твои руки суверенитет Арбонны и судьбу наших детей.
      Розала на секунду прикрыла глаза. Кадар находился с кормилицей наверху; ей пришло в голову, попросит ли Фальк позволения увидеть его. Она так не думала. Она подняла глаза. Синь снова сделала паузу, глядя своими прославленными глазами в не менее прославленные голубые глаза герцога Талаирского. Когда она снова заговорила, ее тон был совсем другим.
      — Бертран, возможно, несправедливо просить: «Не подведи меня», так как я знаю, какую силу выставил против нас Адемар Гораутский, но все равно собираюсь просить об этом, ибо, если ты подведешь нас, мы погибли, и после этого пожара нам уже не восстать из пепла.
      — Нет. Вы не можете так поступить! — В мертвой тишине, воцарившейся после слов правительницы, голос Уртэ де Мираваля прозвучал хрипло и резко. В нем слышались страсть и подлинная боль.
      Розала увидела, как он неловко шагнул вперед от камина и тяжело упал на колени перед графиней.
      — Я простираюсь ниц перед вами, моя госпожа, — горячо произнес он. — Я не прошу, я умоляю. Не делайте этого. Не ставьте меня в такое положение, умоляю вас, ваша милость. Я не стану служить под его командованием. Я не могу. Вы знаете, что я не могу. Ради любви к Арбонне, ради памяти о вашем муже, ради остатков уважения к моему имени, выберите другого командующего! Не обязательно меня самого, я не могу им быть, иначе вы поставите в такое же положение де Талаира, но выберите другого командующего, графиня, иначе вы меня уничтожите. — Его все еще красивое, полное лицо под коротко остриженными седыми волосами горело от обиды.
      Напротив, лицо Синь де Барбентайн напоминало маску, прекрасную и неумолимую, когда она смотрела на герцога, стоящего перед ней на коленях.
      — Ты когда-нибудь думал о том, — с холодной четкостью спросила она, — как вы оба похожи на детей? — тут она глубоко вздохнула, и Розала вздрогнула, предчувствуя то, что сейчас произойдет. И не ошиблась.
      — Моя дочь Аэлис, — медленно произнесла правительница Арбонны, — была гордой и своенравной, и сама была еще ребенком, когда умерла. Это произошло двадцать три года назад, во имя святой богини! Неужели никто из вас не может этого понять? — Розала увидела, как вздрогнул Уртэ, услышав это имя; Бертран отвернулся. Синь не обратила на их реакцию внимания и продолжала, ее голос звучал, словно удары молота: — Она изменила Уртэ с Бертраном. Мы все это знаем. Она родила сына не от своего мужа и сказала ему об этом. Это мы тоже знаем. Это была несказанная глупость. Ребенок умер или не умер. Моя дочь умерла. Это старая история. Слышите меня, вы оба? Это старая история! Оставьте ее в покое! Оставьте Аэлис покоиться в могиле вместе с ребенком или без него. Я не допущу, чтобы Арбонну похоронили в той же могиле или чтобы она запуталась в лабиринте, который вы двое соорудили друг для друга из этой истории. Она закончилась! Она должна закончиться. Не заблуждайтесь, сегодня утром я назначаю командующим человека, который понимает Гораут лучше всех здесь присутствующих и на чьей стороне Блэз де Гарсенк и Фальк де Саварик. Это мое твердое решение. Его не изменят старые, изношенные страсти, господин де Мираваль.
      Воцарилось молчание. Тишина, словно после прошедшей бури. И в ней в конце концов прозвучал тихий, осторожный голос Бертрана де Талаира, непривычно почтительный:
      — Ваша милость, я глубоко чту честь, оказанную мне. Скажу, что с готовностью отойду в сторону и уступлю место другому, если это… облегчит положение. Я буду горд служить под началом герцога Тьерри, например, или вашего брата Мальмонта, если вы его предпочтете.
      — Не предпочту. — Голос Синь был ломким. — Бертран, пойми меня, это не просьба, это приказ. Если ты откажешься, я буду считать это предательством в военное время и поступлю соответственно.
      — Госпожа моя! — начала Ариана де Карензу, она тоже сильно покраснела. — Графиня, это… — Она осеклась, повинуясь быстрому, повелительному жесту правительницы.
      Синь даже не взглянула на нее. Она по-прежнему смотрела на Бертрана де Талаира, словно бросала ему вызов.
      — Ты поведешь нашу армию, герцог, — сказала она тоном, не допускающим возражений. — Это приказ. — А потом прибавила, очень четко, подчеркивая каждое слово: — Не подведи меня.
      Уртэ де Мираваль медленно, тяжело поднялся на ноги. Розала, наблюдая за ним, почувствовала на себе гнетущую тяжесть, подобно грузу камней. Это была не ее история, не ее страна, но ей казалось, она понимает то, что сейчас надвигается и что это будет означать. Все в зале, все съехавшиеся в Барбентайн, казалось, застыли, запутались в темной паутине, сплетенной давным-давно.
      — Тогда он поведет армию без воинов Мираваля, — произнес Уртэ с мрачным, неестественным спокойствием, которое в каком-то смысле соответствовало манере самой Синь. — И на ваши плечи, графиня, должно лечь это бремя. Возможно, вы помните, раз уж так свободно говорите о мертвых, что в этом зале у меня больше, чем у всех, оснований называться вашим сыном. — И он резко повернулся кругом и зашагал к двери.
      — Подожди, Мираваль! — крикнул Тьерри де Карензу.
      Уртэ не обернулся. Он открыл дверь и вышел, и они услышали, как дверь с грохотом захлопнулась за ним.
      Эхо, подумала Розала, с трудом сглотнув. Эхо прошлого, которое грозит уничтожить настоящее. Она обвела взглядом комнату, замечая оттенки мрачного предчувствия. Только правительница не поддалась предчувствиям, только Синь не выказывала страха или сомнения.
      — Сколько это человек? — Этот вопрос задал Фальк, это были первые слова, произнесенные ее братом, и, что характерно, касались самого прозаичного из всех аспектов происходящего.
      — Полторы тысячи или чуть больше. Почти все хорошо обучены. — Это ответил Тьерри де Карензу, единственный, кто попытался помешать уходу Уртэ. Это был очень большой отряд, и Розала достаточно долго прожила в Арбонне и знала почему: в результате двух десятилетий стычек между Талаиром и Миравалем оба герцога собрали вокруг себя значительные силы воинственных коранов. А сегодня утром эта имеющая глубокие корни вражда стоила Арбонне половины этих людей.
      — Понятно, — тихо ответил Фальк. Ее брат не был склонен развивать свою мысль. В этом не было необходимости; все присутствующие в этом зале понимали последствия ухода от них Уртэ. — Вы собираетесь его арестовать? — спросил Фальк.
      Ему никто не ответил. Бертран уставился в окно, явно потрясенный. Розала видела, что канцлер Робан прислонился к стене, словно отчаянно нуждался в опоре; он был бледен как мел. Так же выглядели многие в этом зале. Только графиня, маленькая, несгибаемо прямая, сохранила самообладание.
      Розала откашлялась:
      — Он действительно будет держаться в стороне? — спросила она. Ей это казалось невероятным, и все же каким-то ужасным образом, одновременно предопределенным судьбой. Почему-то она повернулась к Ариане де Карензу, задавая этот вопрос.
      Ариана тоже была бледна. Тонким голосом, так не похожим на ее обычный резкий, приказной тон, она ответила:
      — Боюсь, что да. Если не сделает чего-нибудь похуже.
      — Это несправедливо! — быстро возразил ее муж, резко взмахнув рукой. Тьерри де Карензу качал головой. — Он не предатель.
      — Нет? — Это слово произнес Блэз. По-прежнему этим внушающим легкую тревогу новым, сдержанным тоном. — Как вы назовете человека, который поступает так, как только что поступил он, независимо от того, какую дорогу он выберет потом?
      Это был справедливый вопрос, — пусть и резкий. Именно об этом спрашивал Фальк. Ответ легко было дать: такого человека называют предателем.
      Розала взглянула на брата и увидела, что он в упор смотрит на нее впервые за это утро. В его глазах, точно таких же, как у нее, она прочла тот же ответ. Если бы это было в Горауте, внезапно подумала она, Уртэ де Миравалю никогда не позволили бы покинуть этот зал живым.
      В этой мысли было нечто очень страшное. Она начала понимать часть той цены, которую Арбонна платила за свои свободы и за свою тонкую изысканность.
      Розала спрашивала себя, сколько еще придется заплатить.
      И именно в этот момент, вспоминала потом Розала, раздался стук в дверь, стражники открыли ее и впустили двух измученных, покрытых дорожной грязью трубадуров с посланием с острова Риан. В этом послании говорилось, что верховной жрице было послано богиней видение о битве у озера Дьерн.

Глава 17