Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Песнь для Арбонны

ModernLib.Net / Гэвриел Гай / Песнь для Арбонны - Чтение (стр. 27)
Автор: Гэвриел Гай
Жанр:

 

 


      — Я тоже не знаю, — хладнокровно ответил он. — Давай пока не думать об этом. Мне показалось, что я уже раньше слышал твой голос. Песня дня летнего солнцестояния, женщины, поющей в саду?
      — Я не знала, что ты тогда так внимательно слушал, — ответила она.
      — Я тоже не знал, — тихо сказал он. — Очевидно, что-то мне запомнилось. Не хочешь зайти? — Он открыл дверь в свою комнату и посторонился, пропуская ее вперед.
      Внезапно смутившись, Лиссет вошла. Он последовал за ней и закрыл за собой дверь. На комодах у двери и в ногах кровати, а также на двух столах горели свечи. Но пламя было низким, а некоторые уже догорели. Он занялся тем, что зажег несколько новых.
      — У дальней стены есть вино, — бросил он через плечо. — Налей нам по чаше, если не трудно. — Обрадовавшись возможности что-то делать, она подошла к буфету и налила вино. Слабый запах духов витал в воздухе. Лиссет подумала, что если постарается, то узнает его; и не стала пытаться. Отнесла чаши назад и в нерешительности остановилась на середине комнаты. Она заметила, что постель смята, одеяла в беспорядке. По-видимому, он заметил это одновременно с ней и постарался расправить их, как мог.
      — Прости меня, — сказал он. — Эта комната не в таком состоянии, чтобы принимать в ней даму.
      Она подумала, что он потрясающе добрый. Но доброта — это не то, что ей было нужно. Она сказала:
      — Даже такую даму, которая шпионит по ночам?
      Он усмехнулся, хотя его усталость была по-прежнему очевидна. Подошел к ней и взял свое вино, потом указал ей на одно из кресел у окна. Сам сел в другое со сдавленным вздохом облегчения.
      — Тебе все еще больно, — быстро сказала Лиссет. — Я не имею права заставлять тебя бодрствовать.
      — Тебе это скоро не удастся, — ответил он с сожалением. — Как бы мне ни хотелось поговорить, недавно мне дали какую-то травяную настойку, и я все еще сонный от нее. Они хотели, чтобы я выпил еще, но я сказал «нет».
      — Возможно, тебе следовало ее выпить, — заметила она.
      Блэз насмешливо улыбнулся. Лиссет помнила, как быстро он все схватывает, еще со дня летнего солнцестояния. Это была одна из тех вещей, которых она не ожидала от корана из Гораута.
      — Никогда бы не подумал, что ты такая послушная. Ты всегда делаешь, что тебе велят? — спросил Блэз.
      Тут она и сама улыбнулась в первый раз.
      — Всегда. Не могу вспомнить, когда в последний раз не послушалась указаний.
      Он рассмеялся и отпил вина.
      — Я видел тебя в павильоне трубадуров сегодня утром, — сказал он, снова удивив ее. — Ариана сказала мне, что туда приглашают только первоклассных артистов. Это для тебя новость? Я должен тебя поздравить?
      Ариана. Вот чьи это духи. Конечно, сказала она себе: они должны были устроить здесь совещание, когда пришло известие. Но вспоминала она о пяти коранах в красном, уводящих его прочь в ночь летнего солнцестояния.
      Он задал вопрос; Лиссет тряхнула головой, чтобы избавиться от подобных мыслей.
      — Поздравить? Разве это не было бы абсурдно? После того как ты не позволил мне приветствовать тебя?
      Его глаза ярко блестели при свете свечей на столе, а борода казалась совсем рыжей.
      — Давай, если тебе этого хочется. Сделай реверанс и встань на колени. Поцелуй трижды мою ступню. Ты мне поможешь к этому привыкнуть. — В его голосе прозвучала горечь, которой она не ожидала. Он несколько секунд помолчал. — Я еще не король, ты знаешь. И возможно, никогда им не стану. Я всего лишь человек, который заявил о больших и глупых притязаниях, потому что я ненавижу то, что произошло с моей страной.
      — Насколько я разбираюсь в мужчинах Гораута, это само по себе уже достойно уважения, — пробормотала она.
      Выражение его лица изменилось.
      — Мне кажется, что это не столько комплимент, сколько нападение.
      — Можно ли меня в этом винить сегодня ночью?
      Воцарилось молчание. Блэз молча покачал головой.
      Лиссет быстро сделала глоток вина и отвела глаза. Она совсем не так хотела поговорить с ним сегодня. Она не совсем понимала, чего хотела, но не этого. Быстро соображая в поисках нового направления, она сказала:
      — Ты действительно пропустил нечто… уникальное сегодня в зале. Канцону о твоем утреннем триумфе, написанную с головокружительной быстротой, рифмованную триплетом, с припевом, который состоит просто из твоего имени, пропетого четыре раза с понижением тона.
      — Что?
      Она продолжала невинным тоном:
      — Но нам следует быть справедливыми насчет последнего: к слову «Гарсенк» на арбоннском языке очень трудно подобрать рифму.
      Он казался расстроенным:
      — Ты это не серьезно?
      — Я — человек серьезный, разве ты не заметил? К тому же ее сочинил твой старый приятель. Эврард Люссанский.
      — Старый кто? — Блэз заморгал. — Эврард? Он так себя назвал? — Он выглядел таким изумленным, что она невольно рассмеялась. — Что известно о том, что нас связывает?
      Она улыбалась, наслаждаясь.
      — Со времен острова Риан? Он начал нам рассказывать об этом сразу же после поединка сегодня утром. Никто раньше не знал. Но с сегодняшнего дня знакомством с тобой стоит похваляться. Очевидно, только тебе из всех прочих смертных эн Маллин де Бауд доверил деликатное задание усмирить задетые чувства Эврарда прошлой весной. Это правда, Блэз?
      Он медленно покачал головой, но не в знак отрицания, а от изумления.
      — Я считал Эврарда надутым, агрессивным дураком, но Маллин попросил меня привезти его обратно, и я привез. Только бесчувственного, собственно говоря. Мой приятель! — Он фыркнул. — Мы его спустили на веревке в лодку, словно мешок зерна. Я бы не слишком огорчился, если бы он свалился за борт. — Он снова покачал головой, словно его позабавило это воспоминание. — Я думал, что все трубадуры такие.
      — И все жонглеры? Ты и сейчас так думаешь?
      — Вряд ли, — прямо ответил он, не стараясь превратить это в шутку, или в комплимент, или во что-то еще. На мгновение он встретился с ней взглядом, и именно Лиссет отвела взгляд и посмотрела в окно. Некоторое время они молчали. Она сидела и смотрела на ночные звезды, слушая шум реки. Это не трудное молчание, решила она.
      — Можно кое о чем тебя попросить? — в конце концов задал он вопрос тихим голосом. Она опять перевел на него взгляд. — Я совершенно обессилел, Лиссет. Боюсь, что я слишком устал, чтобы развлекать тебя достойным образом. Я даже слишком устал, чтобы уснуть, а завтра предстоит много дел. Не знаю, может быть, я прошу слишком много, об этом не просят профессионалов, но, может быть, ты споешь для меня, чтобы помочь мне отдохнуть? — Слабая улыбка при мерцающем свете. — Чтобы еще раз показать мне, что не все вы такие, как Эврард?
      — Не думала, что тебе нравится музыка. — Она пожалела, как только сказала это. Почему она вечно бросает ему вызов?
      Он не обиделся или был с ней очень терпелив.
      — Если я так сказал, то сожалею. Я вырос с музыкой в Горауте, как бы она ни отличалась от вашей. Когда-нибудь я попытаюсь объяснить тебе, что моя страна не только… такая, какой ее заставили выглядеть сегодня ночью. — Он заколебался, подбирая слова. — Я думаю, есть кое-что в здешнем мире трубадуров, куртуазной любви, что меня смущает. Возможно, мне нужно время, чтобы лучше понять. Когда-то я думал, что это делает ваших мужчин слабыми, а женщин — самонадеянными. — Он снова помолчал. — Я не обнаружил слабости в мужчинах Арбонны.
      — А в женщинах?
      Он ждал этого, поняла она.
      — Женщины невыносимо самонадеянны. — Но она уже знала этот тон, и он снова ей улыбался, несмотря на усталость. Она обнаружила, что может улыбнуться в ответ.
      — Я буду счастлива спеть для тебя, — тихо сказала она. — Ты просишь не слишком много. Это не много для друга. — Вот, она это сказала.
      Он снова удивился, но не настолько, чтобы смутить ее. Открыл рот и закрыл его. Она молча просила его, чтобы он высказал то, что хотел, но он лишь произнес через секунду:
      — Спасибо.
      Он встал с трудом и, не пытаясь этого скрыть, хромая прошел к кровати и вытянулся на ней. Он снял сапоги, но не стал возиться с одеждой и одеялами.
      Не произошло и не было сказано ничего значительного, но Лиссет тоже встала, чувствуя внутри теплоту и неожиданное спокойствие. Тихо шагая по комнате, она задула свечи. Оставила гореть только две, на комоде и на маленьком столике у окна, а затем почти в темноте запела. Не о любви, или о войне, или о богине или о боге, или о чем-либо другом из мира взрослых. В ту ночь, когда он назвал себя королем Гораута, когда сгорела деревня Аубри, Лиссет пела Блэзу Гораутскому детские колыбельные песни, те, что мать пела ей так много лет назад.
      Только когда она убедилась по его мерному дыханию, что он уснул, она позволила себе спеть последнюю песню для облегчения собственной души. Это была еще одна очень старая мелодия, такая древняя, что никто не знал, кто ее написал и даже какую туманную, полузабытую легенду она рассказывает. Лиссет всегда казалось, что она невыносимо печальная. Она никогда не думала, что эту песню можно отнести к ее собственной жизни. Но в комнате Блэза де Гарсенка в ту ночь, пока он спал, она спела ее тихо для себя, и когда дошла до последних строчек, то поняла, что поет их почти как молитву:
 
      Стол твой уставлен редчайшим вином,
      Сладкими блюдами, спелыми фруктами.
      Свечи горят — мы сидим за столом
      В Фионварре.
      Звезды сияют для нас с высоты,
      Свет свой священный нам дарит луна.
      Если не здесь, то моей будешь ты
      В Фионварре.
 
      Этой песне ее научил дядя в Везете задолго до того, как увел из отцовского дома и предложил жизнь певцов на дорогах. И дороги хорошо приняли ее, дали ей друзей и спутников, щедро одарили успехом, почти славой и привели ее сюда сегодня ночью, повинуясь, как всегда, быстрому зову ее души, а теперь — непрошеному велению ее сердца.
      Странным образом обретя покой, Лиссет поняла, что пришла в эту комнату в поисках ответа и в конце концов нашла его. Это не тот человек, с которым она имеет право делить жизнь. Он был другом; она теперь это поняла, поняла, что он отвел ей место в орнаменте своих дней, какими бы длинными или короткими они ни оказались. Но на большее, на более важное место она не имеет права, а в его новой жизни для нее нет свободного пространства. Знамя на ветру этим утром тому причиной.
      И все будет в порядке, подумала Лиссет, заканчивая песню. Она уже не ребенок. Жизнь не всегда исполняет желания сердца, и даже, как правило, этого не происходит. Иногда исполнение желаний близко, иногда совсем далеко. Она должна принять с благодарностью то, что ей дозволено сегодня ночью, — с надеждой, с молитвой к Риан, чтобы ей милостиво подарили еще несколько подобных мгновений до того, как богиня призовет к себе одного из них. Или обоих.
      Она оставила его спящим, когда обе свечи догорели, а луны давно закатились, только река шептала свою собственную, бесконечно древнюю, неумолкающую песнь далеко внизу под окном.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ЗИМА

      Пока солнце не упадет и луны не умрут…

Глава 15

      В назначенную ночь у замка Гарсенк стоял туман. Он надвинулся с востока в конце дня вместе с темнотой и поглотил главную башню и наружные сторожевые башни замка, словно какой-то дракон из тумана в древних сказках о тех днях, когда Кораннос еще не правил солнцем.
      Стоящий на крепостном валу над подъемным мостом Таун Гарсенкский дрожал, несмотря на шерстяную верхнюю рубаху и меховую куртку, которые носил зимой. Он думал о клятве, которую дал три месяца назад. Эта клятва верности превратила его из корана скромного происхождения, без больших перспектив в будущем в заговорщика, имеющего все шансы погибнуть еще до конца этой ночи.
      Он смотрел, как его дыхание превращается в клубы пара в сером холодном воздухе, отчего туман становится гуще; дальше этого он видеть не мог. Лун и звезд, разумеется, тоже не было видно. Они выбрали такое время, когда обе луны должны были светить ярко и высоко стоять в небе, освещая перевал, но люди не могут управлять погодой, которую посылает бог, и не одну кампанию в прошлом — в том числе и совсем недавнем прошлом — сорвала погода. Он помнил жестокий холод у Иерсенского моста. Его он всегда будет помнить. Таун оперся обеими ладонями о камень и вгляделся в темное кружение серого тумана. Ничего. Под ним за этими стенами могло находиться сто человек, и если они ведут себя достаточно тихо, ни он и никто другой в Гарсенке не узнают об их присутствии.
      Из маленькой караулки рядом с опускной решеткой до него доносились голоса. Четыре человека несли караул по ночам. Они, должно быть, играют в карты при свете очага. Из-за тумана ему внизу даже не видно этого света. Не имеет значения. Он слышал голоса, приглушенные туманом. Трое коранов на его стороне. А с четвертым справятся по мере необходимости.
      Но не убьют. Тауну даны ясные указания. Блэз де Гарсенк хотел свести жертвы к минимуму в первые дни. Кажется, он точно знал, чего хочет, еще тогда, осенью, в первые дни после своего заявления. Он послал Тауна на север в числе других коранов Гораута, чтобы они свободно рассказали о том, что было сделано и сказано перед тем поединком на ярмарке. Всех гораутцев, приехавших на ярмарку, собрали в огромном зале Барбентайна, вспоминал Таун, и после того, как правительница Арбонны приказала им покинуть страну и объявила о конфискации их товаров, Блэз обратился к ним с хладнокровной и продуманной речью, которая произвела на них большое впечатление. Из-за Иерсенского договора, сказал он, договора, который сам является предательством, король Адемар собирается втянуть Гораут еще в одну войну здесь, в Арбонне. Эта война им не нужна, ее породил договор, который нельзя было подписывать. Он предложил всем собравшимся подумать над его словами и пообещал, что им позволят уехать на север через горы без оружия.
      Они даже организовали ложное покушение на Блэза: стрела упала, не долетев до него, когда он выходил из замка на следующее утро. Общий турнирный бой отменили после событий в Аубри и в сторожевой башне к югу от перевала — к тому времени там уже нашли троих изуродованных стражников. Двор Синь де Барбентайн присутствовал на утренней службе в храме Риан, и среди придворных, даже рядом с самой графиней, шел Блэз де Гарсенк.
      Тауну дали указания, чтобы он приписал себе попытку убить претендента и заявил об этом как по дороге на север через перевал, так и еще раз, когда вернется домой, в замок, — корану Гарсенка такая легенда пригодится, сказал ему Блэз. Таун, вспомнив о страхах, которые заставили его убить дрессировщика, с благодарностью согласился. Собственно говоря, странно служить сеньору, который думает о таком большом количестве деталей, касающихся его людей. Таун, поколебавшись, даже рассказал Блэзу об убийстве в переулке. Ему не хотелось ничего скрывать от этого человека.
      Блэз, казалось, был огорчен, но не осудил его.
      — Ты боялся, — сказал он, — и выполнил свой долг из страха. Так всегда было в Гарсенке. Надеюсь, ты теперь будешь поступать так, как подсказывает тебе долг, но без страха.
      Таун это запомнил. Он сделал все, что мог, и как оказалось, не так уж мало. Выяснилось, что у него есть способности к подобным интригам, о чем он раньше и не подозревал. Вместе с ним на север отправилось всего человек двенадцать — кораны Гораута редко ездили на юг на турниры в Арбонну, они не бывали там уже много лет.
      Насчет подобных вещей не существовало никаких правил, но кораны с репутацией обычно ждали еще месяц и ехали на восток, в Ауленсбург, на тамошний турнир. Считалось, что Гётцланд лучше Арбонны; сражаться там было допустимо. Только более молодые кораны и иногда горстка шпионов ездили на юг в Люссан осенью вместе с купцами и артистами. Но в этой маленькой компании не было шпионов, в этом Таун был уверен. Молодые люди слушали почти с благоговением его раздраженный рассказ о том, как ветер помешал сделать более точный выстрел из лука на такое больше расстояние.
      Возможно, они жалели, что сами не попытались сделать то же самое, размышлял он в ту первую ночь в придорожной таверне под шелест опадающих осенних листьев. Возможно, даже мечтали, будто им это удалось и они возвращаются к королю Адемару с невиданным триумфом. Молодым свойственно мечтать.
      Двое коранов, как он решил во время поездки, возможно, думают или мечтают немного о другом. Он рискнул и поговорил с одним из них перед тем, как их пути разошлись. Оказалось, что его суждения верны; его затем и послали обратно, чтобы говорить с людьми. До того как они расстались и Таун поехал в Гарсенк, а другой коран ко дворцу в Кортиль, Таун привлек первого рекрута на сторону мятежного Блэза де Гарсенка. Акцент — вот что заставило его решиться. Можно с уверенностью утверждать, что человек из северных земель недоволен королем Адемаром.
      Стоя сейчас на крепостной стене Гарсенка, он внезапно напрягся и подался вперед, слепо вглядываясь в туман. Он был густым, как туман над рекой, текущей в землю мертвых. Он ничего не видел, но ему показалось, что он услышал какой-то звук на поросшем травой пространстве между внешней стеной и сухим рвом.

* * *

      Небо над другим замком, южнее, за горами, было в ту ночь безоблачно ясным, звезды сверкали подобно алмазам, а две луны сияли так, что деревья отбрасывали тени, сгибаясь под напором сирналя — резкого северного ветра, который налетел на долину и принес жестокое напоминание о грядущей зиме.
      Во всех каминах Барбентайна горел огонь, и Синь даже в комнатах носила многослойную одежду из тонкой шерсти с меховой отделкой у ворота и обшлагов и отделанную мехом шапочку на голове. Она ненавидела зиму, всегда ненавидела, особенно когда дул сирналь, от которого у нее слезились глаза и ломило пальцы. Обычно они с Гибором к этому времени уезжали на юг, в Карензо, к Ариане и Тьерри, или в зимний дворец в Тавернеле. На юге всегда зимы были мягче, сирналь не так резко ощущался, долины закрывали горы и согревало дыхание моря.
      В этом году все было иначе. Ей необходимо быть в Барбентайне, потому что этой зимой нельзя привычно укрыться за стенами замка, пока ветер носится по опустевшим полям. Происходят события, которые определят будущее для всех так или иначе. Собственно говоря, они происходят в эту самую ночь под ярким светом этих двух лун за горами, в Горауте. Интересно, что видят там Видонна и Рианнон, глядя вниз.
      До крайности возбужденная, Синь не в состоянии была сидеть спокойно, а шагала по гостиной от одного камина до другого. Она понимала, что вызывает тревогу у своих фрейлин и почти наверняка у Розалы, которая тем не менее сидела спокойно, придвинув свое кресло поближе к огню, занятая шитьем. Синь задавала себе вопрос, как может эта женщина быть такой спокойной, понимая — а она действительно это понимала, — что поставлено на карту сегодня на севере.
      В центре всего стоял Блэз де Гарсенк, как предвидела Беатриса почти год назад, когда они впервые осознали, что новый коран замка Бауд — более значительная фигура, чем казалось на первый взгляд. Гораздо более значительная. Графиня снова пожалела о том, что сейчас рядом с ней нет Беатрисы, что она находится на острове так далеко на юге, в море. Весь вечер Синь преследовали картины событий прошлого года, возникали в мерцающих язычках пламени. Ей иногда казалось, что она полжизни провела с этими картинками из прошлого. Но сейчас она думала не о Гиборе. Она вспоминала Бертрана на турнирном поле, когда северянин стоял перед павильоном Портеццы и дарил красную розу: «Возможно, мы все нашли в этом человеке больше того, на что рассчитывали», — сказал тогда Бертран.
      Еще одна картинка возникла перед ее мысленным взором, воспоминание из жизни этого замка, тоже осенью, когда они вызвали всех купцов и коранов Гораута наутро после Аубри и сообщили им, что конфискуют их товары и отсылают их домой с ярмарки.
      Уртэ де Мираваль хотел тогда казнить их всех, и Синь, охваченной тяжким гневом, пришлось бороться с таким же желанием. Подобные прецеденты уже имелись в прошлом. Каждый подданный страны нес личную ответственность за нарушение своим правителем перемирия. Именно Блэз посоветовал, даже настоял, чтобы купцов отпустили, и привел причины, почему надо это сделать.
      — Мне сейчас пока еще нечего предложить Горауту, — сказал он серьезно в этой самой комнате перед тем, как все они спустились вниз, к ожидающим их купцам и коранам. — Они должны отправиться домой, зная, что я спас им жизнь, которую поставило под угрозу нарушение перемирия Адемаром. Они должны уехать домой и рассказать об этом. Вы сделаете мне такое одолжение? — Он помолчал. — Или мы не лучше тех, с кем пытаемся бороться?
      Тогда Синь искренне гневалась на него, как смел этот гораутец так разговаривать с ней наутро после того, как столько ее людей было убито? Но она была правительницей страны, которой грозила смертельная опасность, а она всегда умела владеть своими чувствами, когда давала советы Гибору. Блэз прав, в конце концов решила она, и удовлетворила его просьбу.
      Внизу, когда она вышла в зал к купцам, один из них стал громко протестовать против объявленной конфискации товаров, он совершенно не сознавал, что им всем грозит казнь в то же утро, хотя они так же ни в чем не повинны, как и жители деревни или жрицы Аубри. Этот человек громко возмутился во второй раз, потом в третий, он говорил запальчиво, без должной почтительности, перебил ее, когда она еще не закончила свою речь. Как ни странно, она даже была этому рада. Она кивнула Уртэ, который с надеждой смотрел на нее и только и ждал ее сигнала. Герцог де Мираваль хладнокровно заявил, что купца казнят. Тогда этот человек начал громко кричать, и дворцовые кораны быстро явились, чтобы вывести его из зала.
      У Блэза был такой вид, словно он хотел возразить даже против этого, но сдержался, и охрана уволокла купца. Синь понимала, что необходимо дать всем понять еще одну вещь этим поступком; в конце концов, она уже давно правила страной, вместе с Гибором, а потом одна. Образ власти имеет очень больше значение: нельзя допустить, чтобы в Горауте думали, будто в управляемой женщиной Арбонне власть слабая и мягкая. Синь знала, что у них уже и так сложилось такое мнение. Нельзя оставлять их в этом заблуждении. Она сурово смотрела на Блэза и ждала, когда тот кивнет головой.
      — Я не могу спасти этого глупца, — сказал он купцам и коранам Гораута. Правильные слова, все их запомнят. Он быстро учился. В то же утро того человека казнили, но чисто, не стали клеймить или ломать его; он был символом, а не нарушителем перемирия. Здесь, в Арбонне, они не такие, как те, с кем им предстоит сражаться. Она готова утверждать это до конца своих дней.
      Все это случилось еще осенью, после сбора винограда, когда падали листья. Теперь, в эту холодную, ясную, сверкающую зимнюю ночь, она слушала, как сирналь стучится в окна, подобно духу мертвеца, и маленькими глоточками пила подогретое вино с пряностями, держа кубок обеими руками; его тепло успокаивало ее, как и вкус, и аромат вина. Две служанки сидели на скамьях у двери, обхватив ладонями полые серебряные шары, в которых тлели угольки. Бертран привез эту идею много лет назад, насколько она помнила, из путешествия в дикие края к востоку от Гётцланда. Он совершил множество подобных опасных путешествий в первые годы после смерти Аэлис.
      — Он винит себя, — терпеливо повторял Гибор. — Мы ничего не можем с этим поделать.
      Повнимательнее вглядевшись в этих двух девушек, Синь заметила, что Перретта, младшая, дрожит. Она нетерпеливо тряхнула головой.
      — Во имя Риан, придвиньтесь ближе к огню, вы обе, — сказала она более раздраженным тоном, чем намеревалась. — Мне от вас не будет никакого толку, если вы простудитесь и умрете.
      Конечно, это неправильно, ей не следует срывать свое настроение на окружающих. Но что еще ей остается делать? Она — старая женщина в холодном замке в Разгар зимы. Она теперь может лишь сидеть или стоять у очага и ждать, позволят ли им богиня и бог выиграть эту игру в кости, ставка в которой — жизнь множества людей и судьба двух государств.
      Девушки испуганно поспешили повиноваться. Розала подняла глаза от своей вышивки и улыбнулась.
      — Почему ты так спокойна? — резко спросила Синь. — Как ты можешь сидеть так спокойно?
      Улыбка погасла. Розала молча подняла свою работу, и графиня увидела в первый раз спутанные, неровные стежки и заметно дрожащие руки, которые протягивали ей испорченную вышивку.
 
      Туман очень осложнил дело. Таун все еще ничего не видел внизу, хоть и напрягал зрение, всматриваясь в серый густой мрак. На опушке леса для него должны были на короткое время зажечь факел и тут же погасить его. Но сегодня ночью он бы не разглядел свет факела с этой стены даже прямо под тем местом, где стоял.
      Даже звуки были приглушенными, но не настолько, чтобы он не смог наконец услышать звон конской сбруи, а потом тот же звук повторился еще раз неподалеку. Они прибыли. Пора. Понимая все, что может случиться в следующие минуты, и поэтому охваченный страхом — неизбежным страхом, — Таун быстро прошел вдоль стены к лестнице и начал спускаться к караулке, держась одной рукой за стену, чтобы не потерять в темноте равновесие.
      Когда он появился в дверях, все четверо стражников вскочили из-за стола. Он быстро кивнул головой.
      — Время пришло, — сказал он.
      — Время для чего? — спросил Эртон за секунду до того, как Жирард ловко ударил товарища рукоятью своего кинжала по затылку. Эртон — Таун не смог решить, можно ему доверять или нет, — рухнул вперед, и пришлось быстро подхватить его раньше, чем он перевернет стол и кости с грохотом рассыплются по полу.
      — Вот не везет, — заметил Жирард. — Я как раз должен был выиграть в первый раз за всю ночь. — Таун сумел улыбнуться; двум другим стражникам, помоложе, которые заметно нервничали, это не удалось.
      — Теперь у нас игра покрупнее, — сказал Таун. — Помолитесь и открывайте ворота. — Он вышел и встал за железной опускной решеткой, которая начала подниматься. Конечно, послышался шум, загрохотали цепи, но на этот раз туман оказался полезным, и Таун сомневался, чтобы кто-то услышал этот заглушенный им шум по другую сторону двора, внутри замка.
      Когда решетка поднялась достаточно высоко, он шагнул вперед, пригнувшись под нижними пиками, и стал ждать дальше, глядя в холодный ночной туман. Пока никаких факелов, вообще ничего не видно, только снова донесся слабый топот коней сквозь низкий, клубящийся туман. Потом за его спиной раздался другой звук, когда решетка с лязгом вошла в паз в верхней части ворот и стражники быстро начали опускать мост над сухим рвом.
      Когда мост опустился, замок Гарсенк оказался открытым для тех, кто ждал в тумане, и первая часть того плана, ради которого Таун вернулся домой, была выполнена. Легкая часть.
      Он шагнул на деревянный мост и в тот же момент скорее почувствовал, чем услышал чьи-то шаги, приближающиеся с противоположного конца. Он все еще ничего не видел. Туман удваивал его тревогу, вызывал примитивное, иррациональное чувство ужаса. Он даже не различал доски моста у себя под ногами. Таун остановился.
      — Зажгите свой факел, — произнес он, стараясь говорить как можно спокойнее. Звук голоса слабо прозвучал в окружающей темноте и смолк.
      Воцарилась тишина, так как приближающиеся шаги тоже смолкли. Таун чувствовал себя так, будто его окутал серый саван и он готов к погребению. Эта мысль заставила его содрогнуться.
      — Зажгите факел, — еще раз повторил он молчаливым фигурам на мосту перед ним.
      В конце концов он услышал удар по кремню, и через мгновение до него донесся смолистый запах загоревшегося факела. В тумане свет распространялся на небольшое расстояние, образуя маленький круг, слабо совещенный островок света на мосту.
      Достаточно яркий, чтобы осветить Гальберта де Гарсенка, верховного старейшину Гораута, огромного, безошибочно узнаваемого, стоящего прямо перед ним с двумя коранами по бокам.
      — Счастлив выполнить твою просьбу, — произнес верховный старейшина своим незабываемым голосом. — Осветить первого из предателей, которых мы сейчас с удовольствием сожжем. Я подожгу твой костер тем самым факелом, о котором ты попросил.
      Таун почувствовал, как мир рушится у него под ногами, словно пришла последняя тьма в конце времен. У него от ужаса перехватило дыхание. Он не мог двинуться с места и испугался, что сейчас упадет.
      — Даже не думай о бегстве, — прибавил Гальберт, его низкий голос выражал глубокое презрение. — У меня за спиной четыре лучника, они целятся в тебя, и этого света им более чем достаточно.
      На дальнем конце моста раздались гулкие шаги, они приближались из-за спины старейшины, из-за пределов светового круга.
      — Им бы его хватило, согласен, — произнес более веселый, спокойный голос. — Если бы они все еще были в сознании и держали в руках свои луки. Все в порядке, Таун, — сказал Блэз де Гарсенк, — мы держим ситуацию под контролем.
      Один за другим раздались еще два звука, и кораны рядом с Гальбертом застонали и упали на доски, их мечи с грохотом покатились по дереву. Факел упал, но его подхватила невидимая рука раньше, чем он погас.
      — Скажи мне, отец, — сказал Блэз, выходя вперед, на свет, — что внушает тебе такое страстное желание сжигать людей живьем? — Слова его казались шутливыми, но Таун услышал таящееся за ними жесткое напряжение. Он спросил себя, когда отец с сыном в последний раз виделись. Гальберт ничего не ответил; в его глазах при свете факела горела поистине устрашающая ярость.
      — Блэз, — раздался из мрака голос с портезийским акцентом, — кажется, твой брат тоже здесь.
      — Чудесно! Воссоединение! — воскликнул Блэз снова с притворной веселостью. — Приведи его, Рюдель, дай мне снова взглянуть на это дорогое, доброе лицо.
      Гальберт продолжал молчать. Таун не мог смотреть в лицо верховного старейшины. Он опять услышал шаги, и два человека вывели вперед третьего, шагавшего между ними.
      — Со всеми остальными мы разделались, — произнес голос, который Таун помнил по Арбонне. — Их примерно пятнадцать, как ты и полагал. — Теперь зажгли еще факелы, и при их свете Таун узнал Бертрана де Талаира.
      — Прекрасно справился, Таун, — сказал Блэз, не отрывая взгляда от отца и красивой фигуры стоящего рядом с ним Ранальда де Гарсенка.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36