Среди таверн и гостиниц в самом Люссане и вокруг него были такие, которые в месяце проведения ярмарки делали очень хорошие деньги в это прибыльное время, работая «на заказ». Владелец «Серебряного дерева», заведения, имеющего хорошую репутацию приличной деревенской гостиницы, стоящего среди фиговых и оливковых рощ примерно в трех милях от городских стен, был удивлен и очень рад присоединиться к этой небольшой, но избранной группе. Он получил от герцога Бертрана де Талаира значительную сумму денег за то, что отказал всем прочим гостям и поселил у себя только людей герцога на время ярмарки. Сам эн Бертран, очевидно, должен был проводить большую часть времени в Люссане, в своем дворце, или даже в самом Барбентайне вместе с правительницей, но явно счел полезным иметь в своем распоряжении какую-нибудь не столь приметную резиденцию, возможно, такую, подходы к которой можно тщательно контролировать. Хозяин гостиницы размышлял над этим, но держал свои мысли при себе.
      Они сидели в меньшем, но более удобно обставленном из двух залов гостиницы на первом этаже, где горел камин. За стенами шумел ветер. Блэз повертел в пальцах стакан вина и снова посмотрел на Валери. Потом выразительно поднял брови. Кузен Бертрана лишь пожал плечами. Сам герцог сидел на столом и что-то писал на пергаменте, иногда сверяясь с другими измятыми листками, разбросанными рядом. Если бы Блэз не знал, что он делает, то мог бы подумать, что Бертран занят какими-то важными делами. А в действительности герцог писал песню, он сам сказал им об этом недавно и потребовал тишины.
      Они кого-то ждали. Коранов расставили снаружи, чтобы они предупредили о приближении гостей. Нечего и говорить, что Бертран не потрудился сообщить, кого он ожидает. Это сюрприз, решительно заявил он. Блэзу сюрпризы не нравились. Ему не нравилось ждать. Бывали моменты, когда он не был уверен, нравится ли ему Бертран де Талаир.
      Вино у Талаира по крайней мере было превосходным, и Блэзу было тепло и удобно в мягком кресле у камина. На втором, длинном столе стояла еда, а ковры согревали и украшали каменные стены. Он сказал себе, что ему следовало испытывать благодарность за то, что он жив, и возносить хвалы Коранносу. Он запросто мог погибнуть на дороге четыре дня назад. После их прибытия в Люссан здесь только и говорили о запрете Андории участвовать в ярмарке. Обычно Блэз не тратил много времени на выслушивание сплетен и не задерживался в тех местах, где мог их услышать, но это слишком близко затрагивало его интересы, а Валери пересказал им все подробности, как только они приехали в город.
      В первый день они ночевали во дворце Талаира в городе. Или скорее Блэз и Валери ночевали. Бертран отправился на ночное свидание, которое не желал отменить или перенести, что было для него характерно. Той же ночью произошел странный случай: Робан, канцлер Арбонны — человек с впалыми щеками и властными манерами, которого Блэз еще не встречал, — явился за герцогом за час до рассвета. Валери, которого разбудили, нехотя назвал дом, где можно было найти Бертрана. Канцлер скорчил унылую гримасу. Валери предложил поехать вместе с ним, но Робан, кутаясь в мех от холода, отказался. Он бросил взгляд на Блэза с выражением плохо скрытого опасения перед тем, как уехать. Валери, поймав этот взгляд и встретившись глазами с Блэзом, тоже пожал тогда плечами. Они одновременно зевнули и разошлись по своим постелям досыпать ту малость, что осталась от ночи.
      Когда они снова спустились вниз, Бертран еще не вернулся. Он приехал в то утро поздно, был молчалив и оставался таким весь день. Дважды ненадолго уходил куда-то один и не объяснял им зачем. В ту ночь он опять отправился в гости, улыбающийся и надушенный, в другой городской дом. Блэз не стал спрашивать у Валери, кто там живет; он не хотел этого знать.
      К вечеру следующего дня они втроем сели на коней, выехали из Люссана и поскакали по извилистой деревенской дороге к «Серебряному дереву».
      — Мы кое с кем встретимся, — вот и все, что он сказал, когда они выехали. — После наступления темноты. — Валери лишь передернул плечами, когда Блэз посмотрел на него. Блэз решил, что манера Валери пожимать плечами тоже начинает ему надоедать.
      Он смотрел в огонь, пытаясь, почти безуспешно, обдумывать более крупные и серьезные проблемы, которые стояли перед ними, когда в дверях, ведущих в большую комнату, внезапно появился Серло.
      — Приехал какой-то человек, мой господин. Он один, в плаще и в капюшоне, лица его не видно. Он не желает называть себя.
      Бертран сложил бумаги, потом встал.
      — Все в порядке. Проводи его в зал как он есть, а потом посторожи у двери. Нас не должны беспокоить, Серло, если я сам тебя не позову.
      Молодой коран кивнул и вышел. Валери встал, и Блэз сделал то же самое. В голубых глазах герцога появилось выражение предвкушения и что-то еще, что-то вроде юношеского, заразительного восторга. Блэз невольно почувствовал прилив волнения.
      Серло вернулся через несколько минут, сопровождая человека, действительно закутанного в длинную черную накидку. Его лицо было закутано тканью, которая закрывала все, кроме глаз. У этого человека имелся меч, но он, как сказал Серло, пришел один. Он подождал, пока молодой коран выйдет и закроет за собой дверь. Затем аккуратными движениями сбросил накидку и размотал шарф.
      Блэз бросил быстрый взгляд на Бертрана, увидел выражение искреннего изумления на его лице, быстро переходящее в гнев, а потом, не в силах сдержаться, расхохотался.
      — Ну, добрый вечер всем вам в любом случае, — весело произнес Рюдель Коррезе, так как больше никто не заговорил. — Надеюсь, я не слишком поздно, или не слишком рано, или что-то в этом роде.
      Бертран покраснел; шрам на его лице стал белым.
      — Ты лучше скажи мне и быстро, кто ты такой и что здесь делаешь, — ледяным тоном произнес он. Валери подошел ближе, держа руку на рукояти меча и неуверенно переводя взгляд с Блэза на стоящего в дверях человека.
      Все еще смеясь, пораженный самой наглостью этой выходки, Блэз сказал:
      — Собственно говоря, ты ведь высказал на дороге в Люссан желание встретиться с этим человеком. Мне вас представить друг другу?
      Бертран перевел взгляд с Блэза на вновь прибывшего.
      — А, — произнес он уже другим тоном. И приподнял бровь. — Сын Коррезе? С отравленными стрелами?
      Рюдель низко поклонился. Его волосы сверкали при ярком свете свечей и камина. Он кисло улыбнулся, выпрямляясь.
      — Приношу глубочайшие извинения. Это был выстрел с далекого расстояния, ночью. Я рад видеть тебя в добром здравии, мой господин. — Он повернулся к Валери: — И тебя. Полагаю, ты выздоровел?
      — Полностью выздоровел, спасибо, — вежливо ответил Валери, отпуская рукоять меча. — Я — ходячее подтверждение искусства жриц Риан. — В его глазах Блэз увидел искорки смеха.
      К нему старый друг повернулся в последнюю очередь.
      — Ты, наверное, получил большое удовольствие от нашей последней беседы, — тихо заметил Рюдель Коррезе. — Зная то, что ты знал, но предпочтя мне не говорить.
      — Не совсем так, — ответил Блэз. — Во всяком случае, не в тот момент. Я думал, что Валери мертв, и ты застал меня врасплох, почти все, что ты мне рассказал, было неожиданностью. Собственно говоря, мне пришлось трудно. Но я не рассказал бы тебе о твоей ошибке, даже если бы мне этого хотелось. Если бы ты узнал, что герцог жив, то мог бы счесть себя обязанным повторить попытку, и тогда мне пришлось бы организовать твой арест, создав проблемы для всех в Арбонне.
      — Не говоря уже обо мне самом, — весело прибавил Рюдель. Но слушал он внимательно.
      — Ты бы это заслужил, — возразил Блэз. — Признаюсь, что потом меня развлекала мысль о том, как ты приедешь в Гётцланд и потребуешь денег.
      Рюдель скорчил кислую мину.
      — Не сомневаюсь. Ты позаботился о том, чтобы я с триумфом явился в Ауленсбург, доложил об успешном выполнении задания, подтвердил получение перевода моего смехотворного гонорара, а потом, две недели спустя, вынужден был пережить известие о том, что досточтимый герцог Талаирский, — он коротко улыбнулся Бертрану, — принимает участие в дипломатических переговорах с королем Йоргом в Ауленсбурге и явно — не из загробного мира.
      — И ты вернул деньги? — Блэз сделал вид, что ничего не знает. Теперь он веселился.
      — Я вернул то, что осталось, под довольно невежливым нажимом посла Гётцланда при дворе в Ауленсбурге. Неприятный человек, могу тебя заверить. Мне пришлось обратиться в отделение отцовского банка за определенной суммой, которая… мне лично не так-то легко досталась.
      — Всего за две недели? — Блэз поднял брови, изображая удивление. — Что ты купил? Все жемчужины востока? Сколько ты мог потратить за две недели?
      — Достаточно, — запальчиво ответил Рюдель, и его красивое лицо покраснело. — Достаточно, чтобы ты согласился считать, что мы квиты, после той ночи в Тавернеле по крайней мере. Мнение обо мне моего отца теперь вполне сопоставимо с мнением твоего о тебе. Боюсь, что необходимость выплачивать деньги именно так на него действует.
      — Грустные вести, — сказал Бертран де Талаир, к нему вернулось самообладание. Блэз узнал этот тон и блеск в глазах. — Но, оставляя в стороне, как мы, по-моему, должны сделать, прошлые испытания ради нынешних дел, я все-таки считаю разумным спросить, что ты здесь делаешь.
      — Это совершенно разумно. — Рюдель помолчал, глядя на длинный стол у дальней стены. — Я слышал, ты славишься тем, что у тебя подают хорошее вино, — учтиво произнес он.
      Покачав головой, Валери подошел к столу и налил ему стакан. Вернулся, вручил его портезийцу и остался стоять рядом в ожидании. Бертран ничего не говорил, и Блэз тоже. Рюдель сделал глоток, улыбкой выразил одобрение и продолжал.
      — Я сейчас, как ни прискорбно, остался временно без контрактов, — хладнокровно произнес он, и Блэз увидел, что и Бертран, и Валери его поняли. — После событий прошлого лета, в которых неожиданно принял участие мой старый друг Блэз, я по-прежнему испытывал к тебе интерес, эн Бертран. Мне нечего было делать перед турниром, и я постарался проследить за твоими передвижениями за последние два дня с тех пор, как мы все приехали в Люссан и поселились здесь, чтобы участвовать в ярмарке, — к сожалению, за исключением этого желчного сеньора из Андории. — Он снова выпил с явным удовольствием. — Когда ты снял эту гостиницу за городскими стенами в добавление к своему обычному жилью, а затем отправился сюда в конце дня в компании одного лишь кузена и моего друга Блэза, то напрашивался вывод, что здесь должна состояться какая-то встреча личного характера.
      Как бы хорошо ни владел собой Рюдель, герцог Талаирский ему не уступал. Холодно, уже без улыбки Бертран ответил:
      — Такой вывод действительно напрашивался. Вопрос в том, почему, сделав это умозаключение, ты взял на себя смелость навязать свое присутствие на этой встрече?
      Есть нечто нереальное, почти сродни галлюцинациям в этом диалоге, подумал Блэз. Один из людей, так мило беседующих здесь, пытался убить другого всего три месяца назад за четверть миллиона золотом. Он не мог бы представить себе никого из других знакомых ему людей ведущим подобную беседу.
      Рюдель снова отпил вина. И одарил их всех самой блистательной из своих улыбок.
      — Если честно, — пробормотал он, — я подумал, что это может быть забавным.
      Глядя на своего друга, на его умное, красивое лицо, Блэз с уверенностью понял, что это по крайней мере часть правды, возможно, даже большая часть. Он видел, что Бертран это тоже понял. Было очевидно, что герцог тоже забавляется. Он покачал головой и посмотрел на Валери. Мина двоюродного брата Бертрана была кислой.
      — Этот парень тебе никого не напоминает? — спросил герцог.
      — Да, кое-кого, с кем я вырос, — ответил Валери. — Одного кузена, и я никак не ожидал увидеть, как он доживет то того возраста, в котором сейчас ты. — Блэз повернул голову к двери: он услышал голоса, а теперь и шаги за дверью. — Что ты хочешь, чтобы мы с ним сделали? — хладнокровно продолжал Валери.
      — Должен упомянуть, — быстро произнес Рюдель, пока Бертран не успел ответить, — что у меня есть еще одна деталь для решения этой загадки. Пока я вел наблюдение сегодня вечером у стен города, у тех ворот, через которые вы выехали, я действительно увидел небольшую компанию мужчин — один из которых был в маске, а другие в капюшонах, — которая покинула город после наступления темноты. Они не спешили. Это дало мне возможность устроить это приятное свидание с вами наедине.
      Раздался почтительный стук в дверь.
      — Да, Серло, что там?
      Голос молодого корана с другой стороны звучал сердито и озадаченно:
      — Мне очень жаль, господин, но здесь еще одна компания. Человек в маске, который утверждает, что у него назначена с тобой встреча здесь сегодня ночью. Его сопровождает охрана.
      — Четыре человека, — подсказал Рюдель.
      — Четыре корана с оружием. — продолжал Серло. — Я не узнал их цвета.
      — Думаю, так и было задумано, — сказал Бертран, открывая дверь. — Думаю, это тот самый гость. Проводи его сюда, Серло, а потом займи его провожатых. Может оказаться в конце концов, что они не друзья, но сегодня они наши гости. Обращайся с ними соответственно.
      Серло с недовольным видом ушел.
      — Мне все более и более любопытно, — весело сказал Рюдель Коррезе. — Я так рад, что вы пригласили меня зайти.
      Бертран захлопнул тяжелую дверь. Выражение его лица было совершенно серьезным.
      — У нас есть всего несколько минут, — сказал он. — Я могу приказать коранам вывести тебя, завязать глаза и заткнуть рот где-нибудь в задней комнате. Возможно, мне придется это сделать. В последний раз спрашиваю: только ли от нечего делать и из желания досадить нам ты здесь?
      Выражение лица Рюделя тоже изменилось, что неудивительно, но не так, как можно было бы ожидать, не зная этого человека. Глаза его ярко заблестели при свете огня, он сказал:
      — Я не привык на данном этапе моей карьеры искать работу, но я уже вам говорил, что сейчас остался без заказов. Ты мог бы пощадить мою гордость и понять этот намек.
      Снова ненадолго воцарилось молчание, а потом Бертран де Талаир невольно рассмеялся. Блэз, глядя на своего друга, через секунду тоже рассмеялся. Рюдель в ответ ухмыльнулся им обоим, довольный. Что бы ни говорили о Рюделе Коррезе, с грустью подумал Блэз, когда он рядом, скучно не бывает.
      То же самое, если на то пошло, можно сказать и о Бертране де Талаире. Герцог спросил:
      — Ты хочешь поступить ко мне на службу, правильно?
      — Хочу.
      — Можно спросить, почему?
      И теперь лицо Рюделя наконец сделалось серьезным, и невозможно было не вспомнить, что он — отпрыск одного из самых богатых, самых аристократичных банкиров Портеццы, связанных семейными узами с большей частью дворянства страны. Он поставил свой бокал на маленький столик рядом с собой.
      — Скажем так: я не возражаю, если мое мастерство покупают. Действительно, моя профессия этого требует. Но возражаю, и весьма сильно, когда мои взаимоотношения используют без моего ведома. Я не знал, что Блэз с тобой, когда заключал контракт с его отцом. Если бы знал, то не сделал бы этого. У меня есть причины полагать, что Гальберт де Гарсенк выбрал меня только из-за моей дружбы с его сыном, а не по причине лестного мнения о моих талантах. Эта мысль не доставляет мне удовольствия. Я официально разорвал контракт с ним. Мое чувство чести будет удовлетворено, если я прослежу за тем, чтобы никто иной не преуспел в выполнении подобного задания, если эта сумма снова будет предложена.
      — Сомневаюсь. Они добились желаемого и теперь будут вести более крупную игру.
      — Ты прав, но даже в этом случае я бы с радостью и гордостью поступил к тебе на службу, эн Бертран.
      Валери кашлянул.
      — Сомневаюсь, — сказал он, — что мы потянем выплату твоих нынешних гонораров.
      Блэз ухмыльнулся. Рюдель — нет.
      — Я с радостью забуду о них. Это было неестественное предложение со многих точек зрения. Буду польщен, если вы мне предложите ту плату, которую получает мой друг Блэз в данный момент, потому что не могу — и уверен, вы со мной согласитесь — работать за меньшие деньги.
      Блэз и Бертран переглянулись, посмотрели на Валери, а затем все трое рассмеялись. Рюдель пытался сохранить величавый вид, но это трудно сделать, подумал Блэз, когда над тобой смеются три человека.
      Тем не менее это был друг, и его явно тревожили опасные события прошлого лета. Он также предложил присоединиться к ним, хотя Блэз все еще ощущал внутренне беспокойство, когда пытался взвесить свои собственные обязательства верности.
      Он ответил Рюделю шуткой.
      — Боюсь, ты назначил слишком низкую цену. Мне сейчас совсем ничего не платят. Я больше не служу у герцога. Я здесь в качестве его друга и собираюсь участвовать вместе с ним в турнире через два дня. Боюсь, ты не захочешь работать за мою нынешнюю плату.
      Рюдель снова покраснел.
      — Понятно. Однако я теперь связан тем, что только что предложил. Могу понять, как тебе весело.
      Бертран покачал головой, но тут снова в дверь постучали.
      — Нет, не так. Я буду рад, если ты останешься со мной. — Он усмехнулся. — И подозреваю, меня это развлечет. Я буду платить тебе столько, сколько платил Блэзу до того, как его статус изменился. Мы можем обсудить это позже, на досуге, нам даже придется это сделать. А сейчас я прошу всех вас сохранить тайну. — Он направился к двери и сам открыл ее.
      За ней стоял Серло за спиной высокого, темнобородого человека с поджарой фигурой воина. Этот человек был действительно в маске и в капюшоне, одет в черную одежду, хорошо скрывающую всадника в темноте. На пороге он внимательно оглядел всех четверых, слабо улыбнулся и снял маску, открыв густые брови и глубоко посаженные серые глаза.
      — У тебя неожиданные компаньоны, де Талаир, — произнес он на языке Арбонны с акцентом. — Собственно говоря, считая меня, ты, кажется, собрал полную комнату своих врагов. — Несмотря на такое замечание, он шагнул через порог с уверенной непринужденностью. Бертран закрыл за ним дверь.
      — Мой кузен Валери, — тихим голосом представил герцог. — По крайней мере, один друг. По-видимому, вам знаком и Блэз де Гарсенк, и Рюдель Коррезе. И я уверен, что они оба вас знают.
      Конечно, они его знали. Если появление Рюделя стало для Блэза шоком, то приезд этого человека его ошеломил. В последний раз он видел эти расчетливые серые глаза под тяжелыми бровями почти два года назад на ледяном северном поле боя. Солнце садилось, мертвые грудами лежали на алом снегу, и три поколения войны были тем проклятием, которое подстегивало яростное сражение.
      Блэз отвесил короткий официальный поклон, маскируя свои мысли. Рюдель и Валери поклонились. А потом герцог Бертран, покончив с представлениями, сделал то же самое.
      Монархам этого мира положено кланяться.
      — Молодой Гарсенк отличается храбростью, которой я научился бояться, — сказал король Дауфриди Валенсийский, взглянув на Блэза. — Что касается отпрыска Коррезе, то я скорее мог бы подумать, что это тебе следует его опасаться, или слухи с прошлого лета были ложными?
      — Нет, ваше величество, — выпрямляясь, ответил Бертран. — Но, к счастью для моего хрупкого спокойствия. Рюдель Коррезе теперь жалеет о том, что согласился выполнить тот контракт и лишить жизни человека столь безобидного, как я, и присоединился к моим коранам, желая загладить вину. Не так ли?
      — Да, так, — подтвердил Рюдель. — Я осознал безумие моих поступков тем летом, ваше величество. Эн Бертран был настолько любезен, что позволил мне подтвердить искренность моих заявлений, приняв меня на службу. — Его голос звучал нейтрально и сдержанно, но Блэз понимал, что Рюдель также пытается справиться с потрясением от этой встречи. Ему неожиданно пришел в голову вопрос, знает ли графиня Арбоннская об этой встрече.
      — Я начинаю опасаться, — сказал король Дауфриди Валенсийский, — что твое знаменитое обаяние, де Талаир, и на меня тоже подействует. Мне придется подкрепить свою решимость, напомнив тебе твои собственные… э, безобидные слова обо мне, сочиненные прошлой весной. — Он тремя широкими шагами пересек комнату, гулко стуча сапогами по доскам пола, и поднял со стола лютню Бертрана. Довольно ловко взяв три аккорда, он снова повернулся к остальным четверым и спел:
 
      Какой король бежал бы с поля битвы,
      Как низкий и трусливый Дауфриди?
      Валенсы и Гораута мужи куда ушли, когда утихла битва…
      И куплен мир был слабым королем и сыном,
      Который род свой древний опозорил?
 
      Бертран, наливающий вино у стола, замер со смущенным лицом, слушая. Дауфриди закончил, взял последний аккорд и положил лютню.
      — Низкий и трусливый Дауфриди, — задумчиво повторил он. — Должен признать, я был заинтригован тем, чего ты рассчитывал добиться, приглашая меня сюда. Я даже не планировал ехать сюда, на юг, на ярмарку, в этом году. Я становлюсь слишком старым для турниров.
      Бертран взял бокал и подошел с ним к королю.
      — Рад, если заинтересовал вас настолько, что заставил присоединиться к нам. По крайней мере, — пробормотал он, — я теперь знаю, что ваше величество искусно исполняет мою музыку. Мне также напомнили, что в своей погоне за гармоничными и хорошо написанными песнями следует обращать больше внимания на то, как они могут повлиять на будущее.
      Дауфриди со смешком взял бокал и опустился в глубокое кресло. Он вытянул длинные ноги к огню и благосклонно махнул всем рукой, приглашая садиться. Они сели. Король взглянул на Бертрана, его умное бородатое лицо выражало явную иронию. Блэз знал, что они с герцогом одного возраста, но король выглядел старше. У него тоже были шрамы — красный рубец от удара мечом должен проходить по левой стороне шеи и исчезать под одеждой. Блэз знал, как далеко тянется этот след от меча. Он видел, как был нанесен этот удар, который закончил сражение, хотя человек, который его нанес, в тот же момент погиб у Иерсенского моста.
      — Теперь ты станешь меня уверять, — сказал Дауфриди Валенсийский, поднимая бокал вина, чтобы полюбоваться рубиновым цветом напитка при свете камина, — что твои строки о моей позорной трусости были вставлены в песню только ради поэтической симметрии. Что твоей истинной целью был король Адемар Гораутский и отец этого человека, — он указал бокалом на Блэза, — и что любое нанесенное мне оскорбление достойно глубокого сожаления и ты искренне просишь прощения. Гальберт де Гарсенк, между прочим, предложил мне оплатить часть гонорара за убийство прошлым летом. Я счел это излишней крайностью и отказался. Просто чтобы ты знал. — Он отпил из бокала. — Вино отличное, — заявил он.
      — Благодарю. Должен сказать то же о ваших рассуждениях и предвидении, ваше величество. Вы совершенно верно угадали мои собственные первые слова. — Лицо и тон Бертрана были серьезными.
      Дауфриди по-прежнему забавлялся.
      — Теперь я разочарован. Неужели политическая выгода заставит поэта опорочить собственное произведение?
      Блэз слышал рассказы об этом короле, об его остром уме. До сих пор эти качества не были присущи вечно накачанным пивом, драчливым королям залитой водой Валенсы. Сами условия Иерсенского договора, помимо всего прочего, должны были свидетельствовать о компетентности Дауфриди. Деньги, пусть даже большие деньги, он отдал в обмен на землю, которую они стремились, но не смогли завоевать за пятьдесят лет войн. Не нужно обладать блистательным умом, чтобы понять, кто больше всех выиграл от этого договора, — если опустить то, что Гораут мог предпринять теперь, когда его северным границам гарантирован мир. Блэз впервые задал себе вопрос, действительно ли люди, которые вели переговоры со стороны Валенсы, организовали обмен письмами и посланниками, что привело к заключению договора, или просто послужили рупором воли этого хитрого, жесткого короля.
      Ему так хотелось убить этого человека два года назад.
      Он вспомнил, как пробивался, охваченный горем и яростью, к Дауфриди в те мучительные мгновения, после того как его король Дуергар рухнул, словно огромное дерево, со стрелой в глазнице и его предсмертный крик вознесся, как ворон бога, в холодное северное небо. Блэз и сейчас еще слышал его, стоило ему только закрыть глаза. Именно Кадар де Саварик, отец Розалы, пробился первым к Дауфриди и нанес ему ту самую ужасную рану, а потом погиб под булавами и топорами королевской гвардии. Оба гиганта Гораута погибли в течение нескольких минут.
      Два человека, которые скорее дали бы себя выпотрошить, с горечью думал Блэз, чем подписали бы Иерсенский договор. Тот самый договор, который его отец составил так хитро, отдав исконные северные земли Гораута за золото Валенсы, и скрыв при этом свои собственные темные планы.
      — Я всегда думал, — говорил Дауфриди, улыбаясь своей тонкой, холодной улыбкой в пышную седеющую бороду, — что трубадуры ничто так не ценят в нашем бренном мире, как святость своего искусства. Скажите мне, неужели я все это время ошибался?
      Бертран, сидящий в кресле напротив короля, не клюнул на приманку. Блэз чувствовал, что герцог заранее подготовился к чему-то в этом роде.
      — При прочих равных условиях, — спокойно ответил Бертран, — мы ценим нашу работу так высоко, потому что она, может быть, то единственное, что мы оставим после себя грядущим поколениям, единственное, что сохранит наше имя после нашей смерти. Один знакомый мне поэт зашел так далеко, что сказал: все, что люди делают сегодня, все, что происходит и приносит славу, красоту или боль — все это только для того, чтобы дать материал для песен тем, кто придет после нас. Мы проживаем наши жизни, чтобы стать их музыкой.
      Дауфриди сдвинул у лица кончики своих длинных пальцев.
      — А ты, де Талаир? Ты веришь в это?
      Бертран медленно покачал головой:
      — Для меня это слишком необычная мысль, слишком чистая. Для этого я, к некоторому своему удивлению, слишком завяз в трудах этого мира. Когда-то мне бы такое и в голову не пришло. Я жил, когда был моложе, почти открыто призывая смерть. Возможно, вы немного помните то время. Теперь я стал старше. Если честно, я не ожидал, что проживу так долго. — На его лице промелькнула улыбка. — Рюдель Коррезе далеко не первый, кто стремился помочь мне отправиться в путешествие к Риан. Но я все еще остаюсь среди живых и обнаружил, что ценю этот мир сам по себе, а не только как материал для чьей-нибудь песни. Я люблю жизнь за крепкое вино и за битвы, за красоту женщин и их щедрость и гордость, за общество храбрых и умных мужчин, обещание весны в разгар зимы и даже за еще более верное обещание того, что Риан и Кораннос ждут нас, что бы мы ни делали. И я нахожу теперь, ваше величество, оставив далеко позади костры юности моей души и вашей, что есть одна вещь, которую я люблю даже больше музыки, которая остается моим средством избавления от боли.
      — Любовь, де Талаир? Это слово я не ожидал от тебя услышать. Мне сказали, что ты от нее отрекся более двадцати лет назад. Весь мир говорил об этом. Это я хорошо помню. По-видимому, и эти мои сведения, полученные на нашем далёком, холодном севере, были неверны. Так что это за вещь, господин герцог? Что ты все еще любишь?
      — Арбонну, — ответил Бертран де Талаир.
      И тут Блэз наконец-то начал понимать, зачем они здесь. Он перевел взгляд с Бертрана, хрупкого, полного самообладания, но, как всегда, напряженного, словно тетива заряженного гётцландского арбалета, на высокую, тяжелую фигуру короля Валенсы и насторожился, борясь с собственными нелегкими чувствами.
      Ему не пришлось долго ждать. Дауфриди Валенсийский не был сентиментальным; Блэз мог бы сказать об этом Бертрану. Король Валенсы потянулся за своим бокалом и сделал еще глоток вина, а потом прозаично ответил:
      — Мы все любим свою страну, смею сказать. Это не новое чувство, де Талаир.
      — Я и не собирался утверждать, что оно новое, — тихо сказал Бертран.
      — Я могу признаться в такой же горячей любви к Валенсе и сомневаюсь, что ошибусь, если припишу то же чувство к Горауту этому молодому Гарсенку, что бы он ни думал об определенных… политических решениях, которые недавно были приняты. — Он скупо улыбнулся Блэзу, с тем же холодным видом, что и раньше, и повернулся к Рюделю: — Что касается портезийцев, то у них в действительности нет страны, не так ли? Полагаю, они испытывают ту же любовь к своим городам или, может быть, семьям. Это правда, Коррезе? — Он говорит намеренно сухо, почти педантично, понял Блэз, сопротивляясь эмоциональному влиянию слов Бертрана.
      — Правда, ваше величество, — согласился Рюдель. Он кашлянул. — Я очень надеюсь, что мой дорогой отец снова обратит внимание на этот последний момент.
      Зубы короля сверкнули в улыбке.
      — А! Он тобой недоволен? Ты потратил часть денег до того, как пришлось их отдать, да? Какая жалость. Но уверен, что со временем отец тебя простит. — Он снова повернулся к Бертрану, который все это время сидел неподвижно и ждал.
      Двое мужчин обменялись долгим взглядом. У Блэза возникло странное ощущение, будто о нем, и Рюделе, и о Валери у камина забыли. Словно их тут и не было.
      Дауфриди сказал очень мягко:
      — Неразумно любить кого-то или что-то слишком сильно, де Талаир. Люди умирают, вещи у нас отнимают. Так мы живем в этом мире.
      — Мне ли этого не знать? Я прожил с этой истиной двадцать три года.
      — И поэтому умерил свои страсти?
      — И поэтому твердо решил не увидеть при жизни гибель своей страны, как пережил смерть любимой женщины.
      Последовало молчание. Не смея пошевелиться, Блэз искоса взглянул на Рюделя и увидел застывшее, сосредоточенное выражение на лице друга.
      — И поэтому ты пригласил меня сюда, — в конце концов произнес Дауфриди Валенсийский, — чтобы узнать, чем я могу помочь.
      — Да. Это вас удивляет?
      — Едва ли. Удивит ли тебя, если я скажу, что не могу ничего тебе дать?
      — Я был бы рад узнать почему. — Бертран был бледен, но полностью владел собой.
      Дауфриди пожал плечами:
      — Я подписал договор, и мне нужно пять лет по крайней мере, чтобы закрепить свое владение землями, которые мне достались.