С т а р и к. Постараюсь и в этом вам угодить. Только со "сценами семейной жизни" дело обстоит не так-то просто. Все они похожи одна на другую, и многие из них были уже хорошо разработаны и поставлены у нас на театре. Тем не левее я рискну рассказать вам одну историю - она похожа на то, что вы уже слышали, однако все-таки может оказаться для вас новой и интересной, ибо в ней подробно описано, что происходило в душах всех действующих лиц.
      В семьях часто можно заметить, что дети наследуют черты отца или матери, как телесные, так и душевные; но нередко случается и так, что ребенок необычайным и удивительным образом соединяет в себе свойства обоих родителей.
      Ярким примером тому явился молодой человек, коего я назову Фердинандом. Сложением своим он напоминал одновременно обоих родителей, и в его характере тоже можно было явственно различить их особые свойства. К нему перешел легкомысленный и веселый нрав отца, его стремление радоваться минуте, а также известная порывистость, заставлявшая его в некоторых случаях думать только о себе. От матери же он, казалось, унаследовал спокойную рассудительность, чувство правды и справедливости и наклонность жертвовать собою ради других. Поэтому нетрудно заключить, что люди, имевшие с ним дело, не могли объяснить его поступки иначе, как прибегнув к предположению, что у этого молодого человека как бы две души.
      Я пропускаю множество сцен, случившихся в его юности, и расскажу лишь об одном происшествии, выставляющем в ярком свете его характер и сыгравшем весьма значительную роль в его жизни.
      С юных лет он привык жить в достатке, ибо родители его были богаты и вели такой образ жизни и так воспитывали своих детей, как то и подобает состоятельным людям; и если его отец тратил больше, чем надо, на светские развлечения, на карточные игры и модное платье, то мать, отличная хозяйка, умела так ограничивать повседневные расходы, что ей вскоре удавалось восстановить нарушенное равновесие, и семья никогда ни в чем не нуждалась. При этом отец был удачливым купцом, ему везло во многих весьма рискованных спекуляциях, и поскольку он любил вращаться среди людей, то и мог похвалиться обширными и полезными связями.
      Дети, натуры неустоявшиеся, обыкновенно выбирают себе в доме примером того, кто в их глазах всего вольней живет и наслаждается. В отце, не отказывающем себе ни в чем, они видят готовый образец, по которому им надлежит строить свою жизнь; и поскольку они довольно рано приходят к такому убеждению, то их помыслы и желания растут несоразмерно возможностям их семьи. И вдруг оказывается, что им во всем чинят препятствия, тем паче что каждое следующее поколение скороспело предъявляет все новые и новые требования, а родители большею частью бывают готовы дать им лишь то, что сами они получали в прежнее время, когда люди жили проще и довольствовались малым.
      Фердинанд рос с неприятным чувством, что ему часто недостает того, что он видит у своих товарищей. Он не хотел отставать от других в изяществе одежды, в известной вольности жизни и поведения: он хотел стать таким, как его отец, чей пример постоянно был у него перед глазами и кто казался ему образцом вдвойне,- во-первых, как отец, к которому сын обыкновенно питает особое пристрастие, во-вторых, потому что мальчик видел, что он умеет устроить себе веселую, разгульную жизнь и при этом не теряет всеобщей любви и уважения. Поэтому у мальчика, как нетрудно догадаться, часто возникали ссоры с матерью, ибо он не желал донашивать отцовские сюртуки, а стремился всегда быть одетым по последней моде. Он быстро подрастал, а запросы его росли еще быстрее, так что, когда ему исполнилось восемнадцать лет, они оказались несоразмерны с его возможностями.
      Долгов он до сих пор не делал, ибо мать внушила ему величайшее к ним отвращение и, пытаясь сохранить его доверие, во многих случаях всячески старалась удовлетворить его желания или выручить его из небольших затруднений. К несчастью, в то самое время, когда он, превратясь из мальчика в юношу, стал еще более следить за своей внешностью и, влюбившись в очень красивую девушку, которая вращалась в более высоком обществе, стремился быть не только не хуже остальных, но выделиться, превзойдя их во всем, его мать оказалась более стеснена в расходах по дому, чем когда бы то ни было, и вместо того, чтобы, как всегда, удовлетворить его нужды, принялась взывать к его разуму, его доброму сердцу, его сыновней любви и таким путем, убедив Фердинанда, но отнюдь не переделав, привела его в полное отчаяние. Он не мог изменить свое существование, не потеряв разом всего, что было ему дороже жизни. С ранней юности врос он в привычный уклад, он мужал вместе со своими сверстниками и не мог теперь порвать ни одной нити, связывавшей его с друзьями, с обществом, с прогулками и удовольствиями, не утратив при этом какого-нибудь школьного товарища, друга детства, нового, особо ценимого знакомого и, что хуже всего,- свою возлюбленную.
      Сколь высоко ставил он любимую, легко понять по тому, что она волновала его чувственность и его душу, льстила его тщеславию и самым светлым его надеждам. Одна из самых красивых, очаровательных и богатых девушек города отдавала ему, по крайней мере, в настоящий момент, решительное предпочтение перед многими его соперниками. Она разрешала ему почти что хвастать своим служением ей, и оба словно гордились цепями, которые сами же на себя наложили. И теперь он почитал своим долгом повсюду за нею следовать, тратить на нее и время и деньги и всячески показывать ей, как дорога ему ее милость и как необходимо обладание ею.
      Эта привязанность и эти усилия требовали от Фердинанда более значительных трат, чем он делал бы в обычных условиях. Дело в том, что девушка, родители которой были в отъезде, жила на попечении довольно вздорной тетушки, и требовались всевозможные ухищрения и хитроумнейшие уловки, чтобы вывезти в общество Оттилию, служившую украшением любому собранию. Фердинанд всячески изощрялся, чтобы доставить ей развлечения, до которых она была большая охотница и которые она же и украшала своим участием.
      И как раз в такое время услышать от любимой и высокочтимой матушки, что долг призывает его к другому; лишиться ее поддержки; испытывать живейшее отвращение к долгам, каковые и не могли бы прочно улучшить его положение; слыть среди окружающих богатым и щедрым и ежедневно испытывать острейшую нужду в деньгах,- было поистине мучительно для обуреваемого страстью молодого человека.
      Известные представления, прежде лишь мимолетно возникавшие в его душе, теперь оседали в ней более прочно; мысли, тревожившие его всегда лишь на мгновенье, теперь подолгу занимали его ум, а известные неприятные чувства становились все более устойчивыми и ожесточенными. Ежели раньше он видел в отце образец, то ныне завидовал ему, как сопернику. Всем, чего так жаждал сын, обладал отец; все, перед чем юноша так робел, легко тому давалось. И речь шла вовсе не о самом необходимом, а о том, без чего тот вполне бы мог обойтись. Тогда сын решил, что отец и в самом деле может иногда кое-чем пожертвовать и в его пользу. Отец держался другого мнения; он принадлежал к числу тех, кто много себе позволяет, а потому зачастую бывает вынужден во многом отказывать тем, кто от него зависит. Он предоставил сыну определенные средства и требовал полного, прямо-таки ежедневного отчета в расходах.
      Ни от чего глаз человека не делается таким зорким, как от того, что его ущемляют. Поэтому женщины гораздо умнее мужчин; и поэтому же ни на кого подчиненные не смотрят так пристально, как на человека, который повелевает ими, не будучи сам примером. Так и в этом случае: сын стал зорко присматриваться ко всему, что делал отец, особенно когда тот тратил деньги. Он теперь внимательнее прислушивался, когда говорили, что отец проиграл или выиграл в карты; он строже судил отца, когда тот позволял себе какую-нибудь дорогостоящую затею.
      "Разве это не дико,- рассуждал он сам с собой,- что родители, вволю наслаждаясь всеми радостями жизни, для чего им достаточно просто расточать богатство, которое им доставил случай, в то же время лишают своих детей самых естественных удовольствий, до коих молодежь так охоча? А по какому праву? И кто им дал это право? Неужели все решает только случай, да и может ли право возникнуть там, где властвует случай? Если бы жив был мой дедушка, который не делал разницы между своими детьми и внуками, мне жилось бы не в пример лучше, он не отказывал бы мне в самом необходимом, ибо разве не является необходимым то, что подобает нам по рождению и воспитанию? Дедушка не заставил бы меня прозябать в нужде и воспретил бы отцу проматывать деньги. Проживи он дольше, он убедился бы, что и внук его должен наслаждаться, тогда бы он, быть может, своим завещанием упрочил мое прежнее благополучие.
      Я слышал, что смерть настигла дедушку как раз тогда, когда он намеревался составить завещание, и, быть может, только случай лишил меня причитающейся мне доли того состояния, которого я, если мой папаша будет так им распоряжаться и впредь, пожалуй, лишусь навсегда".
      Таким и подобным софистическим рассуждениям о собственности и праве, о том, должен ли человек соблюдать закон или установление, за которое он не голосовал, и в какой мере дозволено ему потихоньку отступать от гражданского кодекса, Фердинанд нередко предавался в часы одиночества и крайнего раздражения, когда ему приходилось из-за недостатка наличных денег отказываться от увеселительной прогулки или другого удовольствия. Ибо те драгоценные вещицы, что у него были, он уже спустил, а его карманных денег никак не хватало.
      Характер его стал замкнутым, и можно сказать, что в такие минуты он совсем не уважал свою мать, не желавшую ему помочь, и ненавидел отца, который, по его мнению, во всем становился ему поперек дороги.
      Как раз к этому времени он сделал одно открытие, которое только усугубило его озлобленность. Он заметил, что его отец был не только плохим хозяином, но и беспорядочным человеком. Ибо он часто впопыхах, не записывая, брал деньги из своего письменного стола, а потом нередко начинал считать и пересчитывать и сердился, что записи расходятся с кассой. Сын замечал это неоднократно, и поведение отца ранило его особенно сильно, если как раз в то время, когда тот безвозбранно запускал руку в кассу, сам он испытывал острую нужду в деньгах.
      Как раз когда он пребывал в таком мрачном расположении духа, произошел случай, открывший ему соблазнительную возможность сделать то, к чему он испытывал лишь смутное и неосознанное побуждение.
      Отец поручил ему просмотреть и привести в порядок ящик со старыми письмами. Как-то в воскресенье, оставшись дома один, он нес этот ящик через комнату, где стоял секретер, содержавший в себе отцовскую кассу. Ящик был тяжелый, Фердинанд неловко взял его и хотел на минутку поставить или хотя бы к чему-нибудь прислонить. Не в силах удержать ящик, он ударил им об угол секретера так, что крышка его неожиданно приоткрылась. Тут юноша увидел перед собой свертки монет, на которые он до сих пор лишь изредка осмеливался бросить взгляд, и, поставив ящик, не раздумывая взял один сверток с той стороны, откуда, как ему казалось, отец брал деньги на свои прихоти. Он захлопнул крышку и попробовал еще раз-другой стукнуть ящиком об угол секретера - крышка неизменно отскакивала; дело было верное, все равно как если бы у него имелся ключ от секретера.
      С нетерпением устремился он теперь навстречу удовольствиям, в коих до сего времени себе отказывал; стал еще более настойчиво ухаживать за своей красавицей и все, что бы ни затевал, делал с каким-то лихорадочным рвением. Нрав его, прежде живой и мягкий, стал порывистым, почти необузданным, что, правда, не вредило ему самому, но и никому не шло на пользу.
      Для человека, одержимого страстью, случай то же, что искра, попавшая на полку заряженного ружья; а любая страсть, которую мы удовлетворяем вопреки совести, требует от нас чрезмерного напряжения физических сил; мы начинаем вести себя словно дикари, и такую необычность нашего поведения трудно скрыть от посторонних глаз.
      Чем сильнее протестовал его внутренний голос, тем больше находил он себе надуманных оправданий; чем смелее и свободнее он действовал, тем болезненнее ощущал свою скованность.
      Как раз в то время вошли в моду всевозможные недорогие безделушки. Оттилия очень любила украшения; Фердинанд искал возможность доставлять их ей, но так, чтобы сама Оттилия не знала, от кого эти подарки исходят. Подозрение пало на старого дядюшку, и Фердинанд радовался вдвойне, когда его возлюбленная восхищалась подарками и приписывала их дядюшке.
      Однако для того, чтобы доставить себе и ей эту радость, он был вынужден еще несколько раз открывать отцовский секретер и делал это с тем большею беззаботностью, что отец нерегулярно клал и брал оттуда деньги, не внося свои расходы в книгу.
      Вскоре за тем Оттилия должна была на несколько месяцев уехать к родителям. Молодые люди весьма опечалились, что им придется расстаться, а одно обстоятельство делало их разлуку еще горше. По случайности Оттилия узнала, что подарки ей преподносил Фердинанд, она потребовала от него объяснений, и когда он признался, очень на него рассердилась. Она настаивала на том, чтобы он взял их назад, и это требование причиняло Фердинанду жесточайшие муки. Он объявил ей, что без нее не может и не хочет жить, просил, чтобы она не лишала его своего расположения, и заклинал согласиться стать его женой, как только он будет обеспечен и обзаведется домом. Она любила его; она была растрогана, она обещала ему все, чего он желал, и в этот счастливый миг они скрепили свой союз самыми пылкими объятьями и тысячью нежных поцелуев. После ее отъезда Фердинанд почувствовал себя очень одиноким. В те дома, где он встречал ее, он больше не захаживал,- ведь ее там не было. Лишь по привычке посещал он теперь друзей и увеселительные места и лишь с отвращением еще несколько раз запускал руку в отцовскую кассу, чтобы покрыть расходы, к которым его уже никакие чувства не вынуждали. Он часто бывал один, и, казалось, доброе начало постепенно одерживает в нем победу. Спокойно поразмыслив на досуге, он ужаснулся тому, что мог столь холодно и криводушно обелять свой скверный поступок недостойными софизмами о праве и собственности, о притязаниях на чужое добро и как бы там ни назывались прочие рубрики. Все яснее становилось ему, что единственно честность и верность могут отличать человека и что хороший человек, собственно, должен жить так, чтобы праведностью своей посрамить все законы, хотя бы другой обходил их или пользовался ими для своей выгоды.
      Но покуда эти светлые и честные понятия в нем еще не укрепились и не привели к непреклонному решению, он не раз еще в затруднительных случаях поддавался искушению черпать из запретного источника. Но каждый раз делал это с отвращением, словно влекомый за волосы злым демоном.
      Наконец Фердинанд, собравшись с духом, порешил навсегда пресечь себе доступ к отцовским деньгам, осведомив родителя о порче замка в его секретере. Он отменно справился с этой задачей: пронес через комнату ящик с уже разобранными письмами и с умышленной неловкостью в присутствии отца резко ударил им об угол секретера; и как же удивился отец, увидев, что крышка при этом внезапно отскочила. Они вместе осмотрели замок и нашли, что язычок его от времени износился, а хомутики расшатались. Замок был незамедлительно исправлен, и Фердинанд давно уже не испытывал такого облегчения, как теперь, убедившись, что деньги в надежной сохранности.
      Но на этом он не успокоился. Он тотчас же принял решение возместить похищенную сумму (но счастью, он помнил какую), скопив ее любым способом. С этого дня он стад во всем соблюдать умеренность и откладывать из своих карманных денег, сколько было возможно. Правда, это составляло ничтожную малость сравнительно с тем, что он себе присвоил, но эта сумма все же казалась ему значительной, ибо то был первый шаг к тому, чтобы загладить свой проступок. И то сказать, разница между последним талером, тобою взятым, и первым, который ты отдал,- огромна.
      Вскоре после того, как Фердинанд вступил на добрый путь, отец решил отправить его в поездку по торговой части. Фердинанду предстояло ознакомиться с делами одной фабрики, находившейся в отдаленном крае. Речь шла о том, чтобы открыть в местах, где предметы первой необходимости и ручной труд были необыкновенно дешевы, свою контору, посадить там компаньона, самим извлекать прибыль, пока что достававшуюся другим, и с помощью наличного капитала и кредита значительно расширить предприятие. Фердинанду надлежало всесторонне изучить условия на месте и составить обстоятельный отчет. Отец дал ему денег на путевые расходы, приказав обойтись таковыми. Отпущенная сумма была изрядна, Фердинанду жаловаться не приходилось.
      И во время этой поездки Фердинанд был очень бережлив, считал и пересчитывал свои деньги и пришел к выводу, что если он и дальше будет себя ограничивать, то сможет отложить треть выданных ему денег. Он твердо надеялся, что случай поможет ему постепенно дополнить недостающую сумму, и такой случай и впрямь представился. Ведь Фортуна - равнодушная богиня, ока равно благоволит и к добрым и к злым.
      В той местности, куда он приехал, условия оказались намного благоприятнее, чем предполагалось. Работа велась по-старинке, вручную и кое-как. О выгодных новшествах здесь ничего не знали, во всяком случае, никто еще не умел имя воспользоваться. Владельцы фабрики вкладывали в дело лишь умеренные суммы денег, довольствуясь самой умеренной прибылью; Фердинанд сразу сообразил, что при вложении большего капитала и загодя произведенных оптовых закупках сырья, а также установке новейших машин, можно будет, с помощью опытных мастеров, превратить фабрику в солидное предприятие.
      Мысль об ожидавшей его деятельности заметно подняла дух Фердинанда. Прекрасная природа этого края, где неотступно витал перед ним дивным образ возлюбленной Оттилии, возбудила в нем желание, чтобы отец позволил ему здесь обосноваться, доверил бы ему это новое деле, тем самым предоставив ему неожиданное и богатое обеспечение.
      Тем усерднее входил он во все детали дела, как бы считая себя уже душою предприятия. Здесь он имел случай впервые применить свои знания, свои умственные способности, свои смелые идеи. Его бесконечно интересовала сама местность и все, что он хотел бы в нее привнести. Все здесь услаждало и врачевало его израненное сердце. Он уже не мог без душевной боли вспоминать отцовский дом, где он, словно в каком-то бреду, позволял себе поступки, ныне казавшиеся ему величайшим преступлением.
      Старый друг их семьи, человек дельный, но болезненный, первым в своих письмах подавший мысль о возможных преобразованиях, был большой подмогой Фердинанду: вес ему показывал, посвящал его в свои замыслы и радовался, что молодой человек так быстро подхватывал, а иной раз и предупреждал его мысли. Человек этот вел весьма простой образ жизни, частью по склонности, частью же потому, что этого требовало его здоровье. Детей у него не было, при нем жила и за ним ухаживала племянница и наследница всего его состояния, которой он хотел подыскать хорошего и дельного мужа, дабы с помощью свежих сил и с притоком новых средств осуществить свой давний замысел, что ему одному при его малых физических и экономических возможностях никак не могло удасться.
      При первой же встрече с Фердинандом он показался ему тем человеком, которого он искал, и эта надежда в кем еще более укрепилась, когда он заметил, как искренне увлечен этот юноша и делом, и их восхитительным краем. Дядя приоткрыл племяннице свои планы, и та как будто бы им не противилась. То была статная молодая девушка, здоровая и во всех отношениях приятная. Ведение хозяйства в доме дядюшки заставляло ее неизменно быть проворной и деятельной, а забота о его здоровье - мягкой и услужливой. Нельзя было выбрать себе в супруги создание более совершенное.
      Фердинанд, у которого на уме была лишь любовь к прелестной Оттилии, не замечал славной деревенской девушки, и разве что подумывал найти в ней желанную экономку и ключницу для своей Оттилии, когда та поселится в этих местах в качестве его супруги. Он непринужденно отвечал на радушие и любезности милой девушки, а узнав ее ближе, научился ее ценить и стал ей выказывать подобающее уважение, что она и ее дядюшка истолковали в свою пользу.
      Теперь Фердинанд со всем ознакомился и во всем разобрался. С помощью дяди он составил обширный план преобразований и со свойственной ему беспечностью объявил, что рассчитывает сам приняться за его осуществление. В то же время он наговорил племяннице кучу любезностей и сказал, что любой дом, вверенный такой заботливой хозяйке, можно почитать счастливым. Она и ее дядя из этого заключили, что у него и впрямь серьезные намерения, и стали к нему еще внимательней.
      Во все вникнув, Фердинанд пришел к радостному убеждению, что здешние места не только много сулят ему в будущем, но что он может уже и сейчас благодаря выгодной сделке возместить отцу похищенную сумму и тем самым сразу избавиться от гнетущей его тяжести. Он посвятил своего старшего друга в задуманную им операцию, каковую тот чрезвычайно одобрил и даже предложил Фердинанду пользоваться полным его кредитом, на что Фердинанд, однако, не согласился: часть суммы он выплатил сразу из неизрасходованных дорожных денег, остальное обещал погасить в обусловленные сроки. Не поддается описанию, с какою радостью приказал он упаковывать и грузить товары и с каким удовлетворением пустился в обратный путь, ибо что может сравниться с высоким чувством, какое испытывает человек, когда ему удается собственными усилиями загладить допущенную ошибку, если не преступление. Хороший человек, который идет путем добродетели без каких-либо заметных отклонений, по праву пользуется репутацией честного, степенного гражданина. Иначе обстоит дело с человеком, однажды оступившимся, но возвратившимся на праведную стезю: им восхищаешься, как героем и победителем. В этом смысле, видимо, и следует понимать парадоксальное изречение: господу один раскаявшийся грешник дороже девяноста девяти праведников.
      Но, увы! Ни покаяние, ни решение исправиться, ни возвращение похищенного не избавили Фердинанда от печальных последствий его дурного поступка, последствий, ожидавших его дома и вновь больно ранивших его душу, только-только было успокоившуюся. За время его отсутствия собралась гроза, которая не замедлила разразиться, едва он переступил порог родительского дома.
      Отец Фердинанда, как мы знаем, не отличался аккуратностью в том, что касалось его личной кассы, зато его торговые дела с большой пунктуальностью вел умелый и точный во всем приказчик. Старик даже не заметил пропажи денег, взятых его сыном, но, на беду, среди этих денег был мешочек с монетами, не имевшими хождения в том крае, некогда выигранными у одного проезжего. Этого мешочка он хватился, и его отсутствие показалось ему подозрительным. Но что его крайне обеспокоило, так это пропажа нескольких свертков, по сто дукатов в каждом, которые он давал взаймы, но наверняка получил назад. Он помнил, что секретер раньше открывался от удара, и, убедившись в том, что его обокрали, пришел в сильнейшее раздражение. Подозрение его падало по очереди на всех, кто его окружал. Среди гневных угроз и проклятий он рассказал о происшедшем жене; говорил, что перевернет все в доме вверх дном, подвергнет допросу всех слуг, служанок и детей,- никто не был избавлен от его подозрений. Добрая женщина сделала все, что было в ее силах, чтобы успокоить мужа; она воочию представила ему, в какое ложное и неприятное положение поставит он себя и свой дом, если история эта получит огласку. Если кто и посочувствует постигшему их несчастью, то лишь для того, чтобы этим же их и унизить; что молва не пощадит ни его, ни ее, а если расследование не даст результата, то люди будут строить самые чудовищные предположения; что скорей всего все же удастся найти виновного и, не делая его несчастным на всю жизнь, вернуть себе деньги. Такими и подобными доводами она убедила супруга не поднимать шума и попробовать спокойно разобраться в случившемся.
      И, к несчастью, разгадка не заставила себя долго ждать. Тетке Оттилии стало известно о клятве, которой связали себя молодые люди. Она знала о подарках, которые приняла ее племянница. Вся эта история была ей неприятна, и она молчала лишь потому, что ее племянница была в отъезде. Прочный союз с Фердинандом представлялся ей выгодным, но мимолетного увлечения она терпеть не желала. Она слышала, что молодой человек скоро возвратится, и поскольку со дня на день ожидала также приезда племянницы, то и поспешила уведомить о случившемся родителей Фердинанда, дабы узнать их мнение на этот счет и спросить, можно ли надеяться па скорое обеспечение Фердинанда и согласны ли они на брак их сына с ее племянницей.
      Мать Фердинанда немало удивилась, узнав об этих отношениях. Она испугалась, услыхав, какие подарки сделал он Оттилии. Скрыв свое изумление, она попросила тетку дать ей время, чтобы при случае переговорить с мужем об этом деле, и заверила, что считает Оттилию хорошей партией для сына и что его, наверное, можно будет вскорости подобающим образом обеспечить.
      Когда тетка удалилась, она не сочла разумным сразу же поверять свое открытие мужу. Теперь ей непременно надо было раскрыть злосчастную тайну уж не оплачивал ли Фердинанд, как она опасалась, эти подарки крадеными деньгами. Она поспешила к купцу, торговавшему преимущественно такими украшениями, стала прицениваться к некоторым вещицам и сказала ему, что он запрашивает с нее слишком высокую цену, ее сыну, покупавшему у него эти вещи по ее поручению, он-де продавал их дешевле. Купец ответил решительным "нет!". Точно назвал ей цены и добавил: "Надо учесть еще разницу в деньгах, ибо часть суммы Фердинанд оплачивал в другой валюте". К ее величайшему огорчению, он назвал ей вид валюты, и это были те самые деньги, какие пропали у отца.
      С тяжелым сердцем она покинула лавку, попросив для отвода глаз назвать ей окончательную цену. Вина Фердинанда сомнений не вызывала, сумма, коей недосчитался отец, была велика, и своим трезвым рассудком она видела всю недостойность сыновнего поступка и его ужаснейшие последствия. У нее хватило ума утаить свое открытие от мужа; она ожидала возвращения сына со смешанным чувством страха и нетерпения, жаждала выяснить истину и боялась узнать наихудшее.
      Наконец он приехал домой в самом веселом расположении духа. Он ждал похвал за удачно выполненное поручение, к тому же он привез в виде товаров деньги, которые, как он надеялся, освободят его от вины за совершенное втайне преступление.
      Отец выслушал его отчет благосклонно, хотя и не с таким одобрением, какого он был вправе ожидать: пропажа денег его озлобила и сделала рассеянным, тем более что как раз в это время он должен был израсходовать значительные суммы. Такое настроение отца очень угнетало Фердинанда, еще больше угнетали его стены, мебель, бывшие свидетелями его преступления. Вся его радость улетучилась, а также и все его надежды и притязания; он считал себя подлым, пропащим человеком.
      Фердинанд собирался было потихоньку заняться поисками сбыта товаров, которые вскоре должны были прибыть, и этой деятельностью поправить свои плачевные дела, когда матушка отозвала его в сторону и хоть и с любовью, но серьезно выставила перед ним его проступок, не оставив ни малейшей возможности для запирательства. Его мягкое сердце дрогнуло; проливая потоки слез, он бросился к ее ногам, признался во всем, просил прощения, заверяя, что только любовь к Оттилии могла толкнуть его на такой шаг и что он никогда, никогда не запятнал себя никаким другим пороком. Затем он рассказал матери о своем раскаянии, о том, что он намеренно показал отцу, как легко открывается секретер, и что благодаря своей бережливости за время поездки и удачной спекуляции считает себя в силах возместить похищенное.
      Мать, которая не могла сразу ему уступить, требовала, чтобы он сказал, куда девал такие большие суммы, ибо подарки составляли ничтожную их часть. К его ужасу, она показала ему подсчет, сколько недоставало в отцовской кассе; он не мог взять на себя даже похищение всего серебра, он клялся всем святым, что к золоту не прикасался вовсе. Мать очень рассердилась. Она стала выговаривать ему, что в ту минуту, когда, искренне раскаявшись, он, вероятно, мог бы стать на путь исправления и очищения, он пытается обмануть свою любящую мать запирательством и лживыми баснями. Ей ли не знать, что тот, кто совершил один проступок, способен и на другой? Наверно, у него есть соучастники среди его беспутных товарищей, быть может, и торговая сделка, которую он заключил, совершена на украденные деньги. Вряд ли бы он признался в своей краже, если бы случай не выдал его преступления. Она угрожала ему гневом отца, уголовным преследованием, изгнанием из порядочного общества. Но ничто его так не потрясло, как то, что со слов матери он понял: его связь с Оттилией стала предметом городских толков. Взволнованная до глубины души, мать ушла, оставив сына в самом удрученном состоянии. Он видел, что его грех обнаружен, что его подозревают в преступлениях более тяжких, чем те, какие он совершил. Как ему убедить родителей в том, что он не трогал золота? Зная вспыльчивый нрав отца, он опасался бурной сцены. Все сложилось противоположно тому, как он рассчитывал. Надежды на деятельную жизнь, на брак с Оттилией рухнули. Он уже видел себя отверженным семьей скитальцем, претерпевающим все невзгоды изгнания. Но даже не эти мрачные предвидения, ранившие его гордость, оскорблявшие его чистую любовь, были для него самым тягостным. Глубже всего его уязвила мысль, что его честное намерение, его мужественная решимость исправить суровым трудом и воздержанием свой грех, свое преступление не признаны, более того - превратно истолкованы. Предстоявшая ему печальная участь приводила его в отчаяние, и все же он не мог не сознавать, что он ее заслужил. Сильнее поразила его душу постигнутая им печальная истина, что одно-единственное злодеяние способно свести на нет самые добрые намерения человека. Горестное открытие, что все его благороднейшие стремления оказались напрасными, его сразило. Ему не хотелось больше жить.
      В это мгновение душа его возжаждала помощи свыше. Он опустился на колени возле своего стула и, орошая его слезами, молил о помощи вседержителя. Молитва его была достойна внимания: тот, кто сам сумел возвыситься над своим пороком, кто употребил без остатка все свои силы на искупление совершенного, вправе уповать на помощь отца небесного в минуту, когда силы эти иссякают, когда все они уже израсходованы.