Поэт:

Гей, Псилла! Встань! Ты до каких же пор будешь

Храпеть, раба? Свинью давно томит жажда!

Иль ждёшь, когда твой зад согреет луч солнца?

Лень беспробудная, как от такой спячки

Бок не устанет? Девять ведь часов в ночи![1]

Вставай, я говорю, и вздуй огонь живо,

Да со двора свинью гони-ка на волю…

Ворчи, чешись, пока не стану я рядом

И глупую башку не разобью палкой!

И Мегаллида спит, как отрок на Латме?[2]

На пряжу ей начхать! И вот, когда нужны

Для жертв повязки, не найдёшь во всём доме

Хоть клок бы шерсти! Ну вставай же ты, лодырь!

А ты, Аннат, прослушать не ленись сон мой!

Ты ведь не им чета: в тебе есть ум здравый.

Мне снилось: я тащу через овраг длинный

Козла-бородача да с перекрутым рогом,

Когда ж его, как не брыкался он, к краю

Лесной лощины я стащил, из рук сразу

Он вырвался, – усталостью я был сломлен! –

Стремглав туда помчавшись, где козопасы

Богиням из цветов и из плодов спелых

Плели венки, справляя чинно свой праздник,

Святого места я не тронул, но зверь мой

Стал рвать листву с дубов и грызть её жадно.

Отовсюду, как на татя, на него сразу

Все кинулись и к алтарю тащить стали.

А я пред светлые поставлен был очи

Красавца юного… Наверно, то бог был!

Одет в хитон с прорезом на боку, жёлтый.

Как сядет, – выявлялся бёдр изгиб дивный.

Была оленья в крапинках вкруг чресл шкура,

А на плечах под цвет фиалок плащ лёгкий.

Чело венок плющевой обвивал плотно,

И на завязках шерстяных сапог ногу

Обтягивал… Пред ним поцеловал землю

Я в страху божием, – судьёй для нас в споре

Он согласился быть и приказал сделать

Из козьей шкуры мех, надутый так плотно,

Как Одиссеев мех, Эолом в дар данный.

«На этот мех должны, – он продолжал, – прыгать

И бить его пятой; кто ж устоять сможет,

Тот, значит, лучше всех, – он награждён будет,

Как в Диониса хорах[3] мы чиним это».

На землю, как нырялы, головой книзу

Одни свергались и о прах пятой били,

Те навзничь падали… И всё свелось сразу

К тому, Аннат, что там смешался смех с гневом!

Из всей большой толпы лишь я один дважды

На мех вскочил – так снилось мне… Громко

Все крикнули, узрев, что мех меня держит.

За мной победу признавать стали,

А те – что исключить как чужака надо.

Тут кинулся ко мне старик с кривым носом,

Весь измождённый… Был закутан он в грязный

Кожух, а на плечах его была шкура

Истёртая, а на ноге сапог грубый,

И крепкой взмахивала длань его палкой.

Я в страхе закричал: «Ох, лихо мне, люди!

Глядите, что терплю». Старик же тот в гневе:

«Ишь ты, – сказал, – ещё вопит во весь голос! –

Ты, что труды мои пятой своей топчешь?

Прочь с глаз моих, не то, хоть я старик дряхлый,

Вот этою тебя я изобью палкой».

А я ему в ответ: «О люди! Коль старец

Забьёт меня, за родину приму смерть я, –

Мне послух – юноша!» А тот приказ отдал,

Чтоб живодёр в колодки нас забил вместе.

И был тут сну конец! – А где моё платье?

Сюда давай, Аннат! – Я сон свой так понял…

Пытался вытащить козла я из балки,

Чтоб был Дионису отменным он даром,

Но козопасы отняли его силой.

Расхитит так толпа,[4] у муз что на службе,

Досужего труда плоды – мои песни!

Так изъясняю сон… Но коли из многих,

Что, как и я, ногой топтали мех вздутый,

Награду я приял – один, как мне снилось,

Хоть и сердитого я принял в часть старца,

То значит, музою клянусь, за мной слава,

В простых ли ямбах я стихи слагать буду

Иль из хромых стихов, как Гиппонакт древний,[5]

Второй по нём, хромые затяну песни,

Чтоб будущих Ксуфидов[6] услаждать ими!