Да, она действительно стала ему дорога. Нежно и робко предлагая свою дружбу, она нашла путь к его сердцу, несмотря на его намерение держаться от нее на расстоянии и не увлекаться. Все благие намерения полетели к дьяволу. Опять он уничтожал то, к чему прикасался.

Джеймс уловил движение позади себя. Он обернулся и увидел, что Верити садится. Лицо ее было белым как мел, волосы растрепаны, юбки все еще задраны выше бедер. Его взгляд притянуло к себе темно-красное пятно на бледно-желтом муслине платья. Вид этого пятна еще больше распалил его гнев. Ему хотелось кричать, что-то бросать, на кого-то кидаться с кулаками.

– Что за игру вы со мной затеяли, мадам? – спросил Джеймс. – Зачем вы прятали свою девственность под фальшивым замужеством?

Верити отвела глаза и тихим, дрожащим голосом ответила:

– Вы ошибаетесь. Мое замужество было настоящим, и я не была... д-девственницей.

Неодолимая злость охватила Джеймса. Он дернул ее юбки с такой яростью, что Верити отпрянула, как будто боялась, что он ее ударит.

Джеймс показал ей испачканный кровью подол.

– А как вы объясните вот это?

Верити вырвалась и поправила юбки.

– Это не то, что вы думаете, – сказала она. – Это просто мои... мои дни. Я была... замужем. Это было у меня не в первый раз.

Джеймс не понимал, почему Верити лгала. Она, бесспорно, была девственницей. Проклятие, почему она играет с ним в эту игру?

Он встал и только тут заметил, что его кресло перевернуто. Он поднял его, поставил спинкой к огню и сел. Он смотрел, как Верити поднимается и оправляет юбки. Пятно сзади выделялось как маяк. Узел на затылке ослаб и мягко качался. Длинная прядь волос выбилась из него и неопрятно спадала Верити на левое плечо. Платье у ворота было порвано. Верити выглядела как женщина, которую изнасиловали.

Джеймс больше не в силах был смотреть на то, что он натворил.

– Пожалуйста, уходи, – буркнул он.

Верити медленно, ни слова не говоря, пошла к двери. Судя по тому, как она шла – неуклюже, осторожно, – ей было еще больно.

– Подожди, – сказал Джеймс, и Верити остановилась.

Он не мог позволить ей уйти обиженной, сбитой с толку, униженной. Он заставил себя произнести слова, которые должен был сказать.

– Я сожалею о том, что случилось. – Его голос звучал невыразительно и грубо, но это было все, что он был способен выдавить из себя в тот момент, не развалившись на части. – Обещаю, что впредь такое не повторится. Клянусь, что больше не прикоснусь к тебе.

Верити расправила плечи, гордо, как часто это делала, подняла голову и выплыла из комнаты с достоинством герцогини. Он молился Богу, чтобы по дороге ее никто не увидел. Несмотря на гордую осанку, она выглядела ужасно. Проклятие!

Джеймс поставил локти на колени и уронил голову на дрожащие руки. Он подумал, что никогда в жизни не был более несчастным, но это было неправдой. Большую часть жизни он провел, страдая по собственной вине. Просто это была новая глава в его бесславной истории: трусость, убийство, а теперь вот еще изнасилование.

Было ли это изнасилованием? Верити не сопротивлялась. Она даже ни разу не попросила его остановиться. Насколько он мог вспомнить, она была так же возбуждена, как и он, хотела этого не меньше, чем он.

Но она была девственницей.

Черт побери, что же ему теперь делать? А если она забеременеет? От этой мысли Джеймс вздрогнул. Предложить ей выйти за него замуж? Но она не свободна. Несмотря на те двести фунтов, она все еще была официально замужем.

Была ли она вообще когда-нибудь замужем? Если была, то почему до сих пор оставалась девственницей? У Джеймса голова пошла кругом от мыслей о тайных сговорах и обманах, о ловушках, об интригах, плетущихся для того, чтобы втянуть его... во что? Если здесь был какой-то хитроумный план, то в нем не было никакого смысла. Расселл удрал с двумя сотнями фунтов почти два месяца назад. Кроме того, никто не мог знать заранее, что Джеймс окажется в тот день в Ганнислоу или что он сделает то треклятое предложение. Если его заманивали в ловушку, то почему ждали до сегодняшнего дня?

Конечно, Верити надо было дождаться его первых действий. Он однажды уже почти сделал это, и в тот раз она была так же готова и согласна, как сегодня вечером.

Джеймс поднял голову и громко выругался.

– Нет, нет, нет!

Он бил кулаком по подлокотнику кресла с такой силой, что на руке вскочила шишка. Нет, он в это не верил. Он сочинял небылицы, чтобы снять вину с себя. Он не знал, почему она лгала, но не верил, что Верити была лживой по своей природе. Она была самым открытым человеком из всех, кого он знал. Все в ней было искренним, начиная со страха, испытанного ею на аукционе и в последующие дни, и кончая утешением, которое она ему предложила сегодня.

Джеймс встал и начал ходить по комнате. Почему она лжет? Почему пытается притворяться, что он не лишил ее девственности, ворвавшись в нее, как разъяренный бык? Почему она делает вид, что он не причинил ей боль? Джеймс подошел к столу, где на блюдце стояла полная чайная чашка. Чай, который принесла Верити. Она, вероятно, как раз принесла питье, когда увидела его. В каком виде? Съежившимся от страха перед огнем?

Джеймс взял отвратительное варево, и неожиданно его пронзило понимание. Верити всегда старалась облегчить страдания независимо оттого, что это было: зубная боль у кого-то из жителей деревни или бессонница у него самого. Ему не нравилось думать о том, что она могла увидеть сегодня вечером, когда он тут сражался со своими демонами. Однако она предложила ему себя как средство облегчить его мучения. Она отдала себя легко, не задумываясь. Она была слишком обеспокоена его болью, чтобы позволить ему узнать о своей собственной. Она защищала его, делая вид, что он не причинил ей никакого вреда.

Джеймс повернулся и швырнул чашку с блюдцем на каминную решетку, где они раскололись на мелкие кусочки. Как он был себе омерзителен за то, что натворил! Что теперь можно сделать, чтобы исправить зло, причиненное этой милой женщине, которая пыталась лишь помочь ему в момент слабости? А он еще со злостью накинулся на нее, как будто это она сделала что-то дурное.

Верити преподнесла ему в дар свою девственность, и он наконец понял щедрость этого поступка. Ему почти разбило сердце – если допустить, что оно у него еще есть, – осознание того, что Верити для него сделала, и он всегда будет чтить ее за этот бескорыстный дар.

Он будет относиться к этому как к подарку. Он никогда, никогда больше не попросит Верити об этом. Он сделал достаточно для того, чтобы подорвать ее чувство собственного достоинства. Он не будет разрушать его дальше.

Что же ему с ней делать, если она живет с ним под одной крышей, ест за одним столом, ездите ним вместе верхом и каждый вечер приносит отвратительный на вкус отвар? Пожениться они не могут...

Эта мысль сразила Джеймса, как удар молнии. Он перестал шагать. Жениться на Верити? Господь свидетель, он женился бы, если бы мог. Она уже освоилась в его доме, в его деревне и заняла какой-то уголок в его сердце. Он был бы рад связать с ней свою жизнь.

Раньше он не думал впускать в свою жизнь другую женщину. Его отношения с Ровеной были трудные и переменчивые с ранней юности. Но он ее любил со всепоглощающей страстью первой любви, а в конце убил. Джеймс никогда не собирался снова впустить любовь в свое сердце.

Он не был готов позволить себе полюбить Верити, во всяком случае, он не был готов допустить, что его чувство к ней превратится в любовь. Но если бы Верити была свободна и согласилась бы, он немедленно женился бы на ней.

Джеймс некоторое время прокручивал эту мысль в голове, обдумывая возможность развода и аннулирования брака. Только какой в этом смысл? Он мог ей предложить безрадостную жизнь, пронизанную трусостью и чувством вины. Верити в конце концов будет презирать его, как и Ровена.

Джеймс налил себе бренди, взял с собой графин и снова сел в свое кресло. Он надеялся, что его неосторожность не приведет Верити к беременности. Эта мысль ужаснула его больше, чем все остальное. Как можно доверить ему жизнь ребенка, если у него все еще случаются помрачения сознания, во время которых он не контролирует себя и не имеет понятия, что делает в течение нескольких часов?

Джеймс отбросил мысли об отцовстве, как делал это всегда, потому что дети только вызывали у него образ Тристана, с его большими доверчивыми голубыми глазами и копной светлых вьющихся волос. Джеймс почти не знал, но безмерно любил своего сына. Вернувшись из Испании, вместо того чтобы впустить ребенка в свою жизнь, он стал держать Тристана на расстоянии. Временные помутнения сознания становились тогда все глубже и чаше, и Джеймс боялся, что может случиться беда. И был прав.

Джеймс сделал большой глоток, и бренди обожгло ему горло и согрело желудок. Как бы ему хотелось быть достойным такой женщины, как Верити Озборн. В ней есть мужество, достоинство, сострадание, не говоря уже о красоте. Сознает ли Верити, насколько она красива? Он сомневался в этом. Ах, он никогда не будет ее достоин. Он сам создал у нее о себе мнение как о грубом похотливом животном.

Джеймс опорожнил стакан и снова налил. Ему следовало много лет назад со всем покончить. После пожара он только этого и хотел. Почему он должен был жить, после того как убил тех двоих, кого любил больше всего на свете? Если бы у него был достаточно сильный характер, он сделал бы это сейчас, чтобы не причинить еще большего вреда.

Но в нем не было этой силы. Никогда не было. Вместо этого он оправдывался.

Джеймс налил третий стакан и перечислил свои оправдания. В нем нуждаются его люди. Он нужен на руднике. Настала зима, и во время дождей насосы будут работать на пределе. Жителям деревень потребуются топливо, продукты, лекарства. Он должен заботиться о своем имении, коль скоро у него больше нет управляющего. К тому же была еще Агнес. Как бы ни была сильна ее ненависть к нему, Агнес некуда было пойти, некому было о ней позаботиться. Теперь и Верити зависит от него.

Существовало бесконечное множество оправданий, почему Джеймс не мог выбрать легкий выход из положения. Джеймс знал, что истинной причиной была трусость. Все в нем было построено на трусости. У него не было достаточно сил, чтобы сделать то, что настоящий мужчина сделал бы уже много лет назад.

Нет чести. Нет мужества. Нет сердца. Только еще один пустой стакан, который надо наполнить в надежде заглушить боль, напиться, чтобы забыть обо всем на свете.

Слезы впитывались в наволочку под щекой Верити. Она плакала и плакала – от боли, которую Джеймс причинил ей, от гнева, который он излил на нее, от своей собственной ненормальности, оттого, что ее жизнь разбита.

Когда поток слез наконец истощился, Верити перевернулась на спину и крепко прижала ладони к глазам. Она не должна была разочароваться, потому что с самого начала знала, чем это закончится. Желание утешить его перевесило знание, что она не в состоянии этого сделать таким способом.

Верити спустила ноги с кровати, встала и медленно пошла к туалетному столику. Боль между ног еще чувствовалась, но Верити помнила о ней и о том, что с ней произошло, и двигалась осторожно. Бросив один взгляд на себя в зеркало, она отвернулась. Она выглядела как пугало. Верити потянулась к тесемкам на спине платья. Она долго возилась, нащупывая завязки, пока наконец сумела развязать корсаж, и платье упало к ее ногам. Наклонившись, чтобы поднять его, Верити увидела красное пятно между складками желтого муслина.

С ее губ сорвался тихий стон отчаяния. Потом Верити скомкала платье и запихала под каминную решетку. Платье начало тлеть, но никак не загоралось. Рядом с камином стояли небольшие мехи. Верити схватила их и несколько раз качнула. Только тогда платье вспыхнуло. Верити смотрела, как оно чернеет, скручивается и распадается на мелкие кусочки. Теперь не осталось никаких следов того, что произошло внизу.

Джеймс разозлился на нее за предполагаемую девственность больше, чем за другие ненормальности. Как он мог быть в этом уверен? Возможно ли, чтобы мужчина знал такие вещи наверняка? Появление крови она объяснила. Как же он догадался? Не важно. Верити никогда не признается ни ему, ни кому бы то ни было другому. Она не говорила ни единой живой душе, что так и не вступила в супружеские отношения с мужем. Сознаться в этом значило признать унизительность единственной брачной ночи, признать свою физическую непривлекательность, признать, что ни один мужчина никогда не захочет ее.

Признать это было трудно, но за прошедшие годы она смирилась с этим недостатком. Она не думала об этом и успокоилась, решив, что ей предстоит жизнь без плотской любви. И без детей.

Но это было до того, как она приехала в Пендурган.

Когда она обнаружила, что против воли ее влечет к Джеймсу, старая неудача стала преследовать ее. Каждый раз тело отзывалось на ласки Джеймса: на его прикосновение, поцелуй, взгляд, просто на его присутствие. Тем самым тело напоминало Верити о том, чего у нее никогда не будет.

Боль, которую она испытала некоторое время назад, несомненно, доказывала справедливость обвинений, высказанных в ее адрес Гилбертом. У нее был какой-то физический изъян, который затруднял или даже делал невозможным сексуальные отношения, и поэтому Верити была лишена сексуальной привлекательности.

Сегодня все произошло из-за стечения обстоятельств. Джеймс оказался в бедственном положении, а рядом была только она. Любая женщина сделала бы это, но в тот момент только Верити была доступна, и, да простит ее Господь, сама она тоже хотела Джеймса.

Верити подошла к умывальнику и налила в таз воды. Вода была ледяная, и Верити доставило удовольствие обжигающее покалывание, когда она плеснула ею себе в лицо.

В глубине души Верити надеялась, что сможет испытать то, что постоянно испытывают большинство женщин. На какой-то миг она действительно поверила, что может быть желанной для мужчины, узнать, как это бывает, когда мужчина ее хочет.

Верити еще раз сполоснула глаза, потом насухо вытерлась полотенцем, надеясь стереть последние следы своего поражения. Сладкий миг, которого она так жаждала, исчез, как только Джеймс вошел в нее. Ей показалось, что он разрывает ее на части. Он так спешил, как будто хотел побыстрее избавиться от нее. Может быть, она ему тоже причинила боль? Когда все было кончено, Джеймс выругался и с отвращением отвернулся, как будто не мог на нее даже смотреть.

Как она могла вообразить, что в этот раз все будет по-другому? Как она могла позволить себе отвечать на его поцелуи, поверить, что они говорят о желании, а не о простой телесной потребности?

Хуже того: как она могла позволить себе влюбиться в мужчину, который никогда не сможет захотеть ее, который сегодня поклялся, что никогда больше до нее не дотронется?

Верити медленно и осторожно села На табурет перед туалетным столиком и начала вынимать шпильки из волос. Она потеряла несколько шпилек внизу, и плотный узел на затылке превратился в неряшливую массу. Верити распустила волосы по спине и приступила к ежевечернему ритуалу расчесывания.

Она вспомнила, как в ранней юности разговаривала с Эдит о своих мечтах о будущем, о доме в деревне, о муже, детях, обычных вещах, о которых мечтают большинство молодых девушек. Но почему-то все пошло наперекосяк.

Ее брак с Гилбертом совсем не был обычным. В первую брачную ночь Гилберт попытался сделать ее своей женой, но ему стало ужасно плохо, и он покинул ее в маленьком ветхом доме более чем на два года и никогда больше не подходил к ее постели, редко смотрел на нее до того момента, когда пришел забрать ее в Корнуолл. Не было обычным и то, что он отвел ее на аукцион, как будто она лошадь. И конечно же, не было обычным то, что она влюбилась в мужчину, который нуждается в ней, но не испытывает желания.

Верити перестала расчесываться и начала рассматривать себя в зеркале.

– Прекрати! – сказала она вслух своему отражению и погрозила ему щеткой. – Прекрати! Прекрати!

Она терпеть не могла себя жалеть, даже если такие моменты были недолгими. Верити никогда не позволяла неожиданным поворотам жизни выбить ее из колеи и не хотела, чтобы люди видели в ней жертву. Она привыкла к жизни в Пендургане, несмотря на неопределенность своего положения. Она никогда не была борцом, но и не выставляла свои неприятности напоказ. Она спокойно прятала их и продолжала жить, как будто ничего не произошло.

Точно так же, как она никому не рассказала о своей жуткой брачной ночи, она никому не расскажет и о том, что произошло между ней и Джеймсом. Ее любовь к нему останется ее драгоценной, ревностно хранимой тайной. Невысказанной, безответной.

Были и другие возможности проявить свою любовь к нему. После того как она стала свидетельницей его странного, похожего на беспамятство состояния, она поняла, что Джеймс больше, чем когда-либо, нуждается в друге. Не только для того, чтобы преодолеть свою вину, свое горе и стыд, но и для того, чтобы заново построить свою жизнь, восстановить принадлежащее ему по праву рождения положение в округе, вернуть себе доброе имя. Всякий, кто видел его неподвижным перед огнем, вряд ли сможет винить его в том, что произошло во время пожара в Пендургане. Скорее люди будут сочувствовать его невыносимой боли, которую ему причинила гибель Ровены и детей, особенно когда он осознал, что мог бы спасти их.

Только чисто мужская тупая заносчивость была причиной его дурной репутации. Однако ей ничто не помешает попытаться восстановить то, что разрушалось в течение долгих шести лет. Это будет не так уж трудно, потому что она ходит по деревням со своими травами и снадобьями. Местные жители приняли Верити, и она верит, что ее уважают. Она начнет говорить с ними о Джеймсе. По словечку то тут, то там, и со временем ее слова пустят корни и уничтожат старые неприязненные чувства, которые, как сорняк, распространились по округе.

Верити закончила плести косу, сняла нижнее белье и натянула ночную сорочку. Когда она наконец снова Легла в постель, плакать ей почти не хотелось. Она отодвинула от себя все, что сегодня произошло, и приняла решение: хотя она не может дать Джеймсу то, что ему нужно, она в состоянии ему дать свою дружбу и его репутацию.

Джеймс сидел на краю кровати и маленькими глотками пил особый кофе, приготовленный Лоббом. В голове пульсировала боль, и Джеймс сильнее, чем когда-либо, ощущал похмелье. Похмелье, угрызения совести, ненависть к самому себе. Все это усиливало действие вчерашних возлияний.

Он надеялся спиртным заглушить отчаяние, которое чувствовал из-за того, что сотворил с Верити. Не помогло. Чем больше он пил, тем больше его охватывало отчаяние. Чем сильнее он пьянел, тем более красивой, сострадательной и страстной виделась ему Верити. К тому времени как Джеймс впал в беспамятство в своем кресле, он уже был болен любовью к ней.

При дневном свете он понял, насколько глупыми и слезливо сентиментальными были мысли в его пьяной голове. Он определенно восхищался Верити и страстно хотел ее, но его вина в том, что он сделал, была неимоверно велика. И было бы слишком безрассудно влюбиться в эту женщину.

Джеймс осторожно поднялся на ноги. Скрип кровати болью отозвался у него в ушах. Джеймс ухватился за спинку кровати, чтобы не упасть.

– У вас все в порядке, милорд?

Джеймс молча постоял, пока не утих звон в ушах, а пульсирующие удары в голове не превратились в слабый шум.

– Да, Лобб, – сказал он наконец. – Все хорошо. Только помоги мне, пожалуйста, одеться, а то я сегодня не очень твердо стою на ногах.

Джеймс умылся бодряще холодной водой, но когда начал бриться, Лобб забрал бритву из его дрожащих рук и сам побрил Джеймса. После этого, пока Лобб одевал его, Джеймс стоял, как тряпичная кукла, и придумывал, что он скажет Верити. Первый раз в жизни он собирался сделать что-то правильное и благородное. Он предложит ей выйти за него замуж, если это возможно, или по крайней мере что-то наподобие замужества, если законным образом это сделать будет невозможно. Может быть, он сумеет разыскать Гилберта Расселла и обсудите ним возможность развода. В любом случае Джеймс чувствовал обязанность и решимость связать себя с Верити, законным образом или как-то иначе, особенно если она забеременеет.

Когда Джеймс в конце концов спустился к завтраку, Верити уже была там. Как он и ожидал, выглядела она так, словно всю ночь не спала. Ее вид вызвал в нем новую волну отчаяния и такой глубокой ненависти к себе, какой он еще никогда не испытывал. Агнес тоже была здесь. Когда Джеймс сел напротив нее, та сердито глянула на него.

– Ужасно выглядишь! – бросила она. – Наверное, опять всю ночь пьянствовал?

– Доброе утро, Агнес, – сказал Джеймс. – Доброе утро, Верити.

Агнес фыркнула, а Верити кивнула, пытаясь выдавить подобие улыбки. Агнес разразилась речью о вреде пьянства и о том, что этим Джеймс вбивает еще один гвоздь в свой гроб с грехами.

Джеймс старался не слушать слова Агнес и позволил громыхающей у него в голове камнедробилке заглушить ее визгливый голос.

Съев полкусочка хлеба и выпив несколько глотков кофе, он встал, прервав Агнес на полуслове, и извинился. Перед тем как уйти, он повернулся к Верити.

– Мне надо с вами кое-что обсудить, – сказал он. – Не могли бы вы прийти в библиотеку, когда вам будет удобно?

Он чуть не прикусил себе язык. В библиотеку! Каким же чудовищем она будет его считать, если он заставит ее вернуться туда, где только вчера вечером она пережила катастрофу? Не успела Верити ответить, как Джеймс изменил просьбу:

– Нет, не в библиотеку. В старую гостиную. Я скажу Томасу, чтобы он затопил камин. Вы придете туда?

– Конечно, милорд, – ответила Верити без малейшего следа неловкости или колебания.

Впрочем, он никогда не видел, чтобы Верити прилюдно теряла самообладание.

– Скажем, через полчаса, хорошо? – спросила она.

– Как вам угодно.

Когда Томас растопил камин, Джеймс начал ходить взад и вперед по маленькой комнате. Старой гостиной пользовались редко, поэтому он обоснованно мог рассчитывать на уединение. Комната располагалась на втором этаже крыла с башней, к ней вела старая каменная лестница, ступени которой за минувшие столетия были выбиты посередине. Гостиная находилась в старой части дома, построенной в пятнадцатом веке, и в ее обстановке сохранилось много мебели эпохи Тюдоров.

Два ряда окон в северной и восточной стенах давали достаточно света во второй половине дня, но в это хмурое утро в комнате было темно и безрадостно. И холодно. Наверное, было ошибкой назначить здесь встречу с Верити.

Приход Томаса отвлек Джеймса от его мыслей.

– Здесь страшно холодно, и я принес побольше сухих дров для камина.

Джеймс повернулся спиной к камину, пока Томас занимался своим делом. Он не хотел провоцировать повторение приступа видом вспыхивающей лучины, но слышал потрескивание пламени и чувствовал тепло спиной. Когда рыжий юноша ушел, Джеймс снова начал мерить комнату шагами и бороться с искушением вытащить карманные часы.

Услышав наконец, что Верити идет, Джеймс перестал вышагивать и остановился спиной к огню, так что когда Верити вошла, он стоял к ней лицом.

Верити задержалась в дверях.

– Входи, пожалуйста, – сказал Джеймс, потом выдвинул один из стоящих у стены стульев с прямыми деревянными спинками и поставил его перед камином. – Садись к огню. В старых комнатах бывает холодно в это время года.

Верити посмотрела на стул, но ничего не сказала и не двинулась от двери. Проклятие! Надо было выбрать более подходящую комнату. Здесь не только холодно и темно, еще и мебель старинная и неудобная.

Верити сделала неуверенный шаг вперед и кивнула на стул.

– Вы присоединитесь ко мне? – спросила она. – Или собираетесь стоять? Мне было бы удобнее, если б мы оба сидели.

– Конечно, – сказал Джеймс.

Она не хотела, чтобы он нависал над ней.

Джеймс взял еще один стул и поставил его напротив первого.

Верити прошла к первому стулу и повернула его так, что он оказался спинкой к огню.

– Садитесь на этот, – сказала она. Затем подвинула второй сиденьем к огню в нескольких футах от первого и села.

Ее движение почти парализовало Джеймса. Он не сразу смог сесть, еще дольше готовился заговорить. Верити не дала повиснуть в воздухе неловкому молчанию.

– Я никогда не была в этой комнате, наверное, она очень старая. Только один раз я видела такие панели, обитые льном, в одном старом доме времен Тюдоров в Линкольншире. Он выгодно подчеркивает гобелены, не правда ли? У вас очень красивый дом, лорд Харкнесс.

«Хорошо, что она начала разговор с банальности».

– Ты действительно так думаешь? Тебе он не кажется темным и зловещим?

– Сначала казался, – улыбнулась Верити. – То же самое я думала и о вас.

Джеймс прижался к спинке стула. «Для вежливой болтовни это, пожалуй, слишком».

– Но с тех пор я обнаружила, – продолжала Верити, – что Пендурган не такой темный и зловещий, каким кажется. Точно так же, как и его хозяин.

– Верити... – недоверчиво покачал головой, затем поднялся со стула, слишком взволнованный, чтобы усидеть на месте.

Он опять начал расхаживать взад-вперед и ломать руки.

«Она делает его извинение еще труднее».

– Как ты можешь говорить такие вещи после того, что случилось вчера вечером?

Джеймс остановился перед Верити.

– Не могу передать, насколько я сожалею о своем поведении. – Он почувствовал, что нависает над ней, и снова сел. – Это непростительно. Смогу ли я когда-нибудь...

– Прошу вас, милорд. – Верити подняла руку, чтобы заставить Джеймса замолчать. – Не стоит утруждать себя извинениями зато, что произошло. Кроме того, это я должна извиняться.

– Ты? С какой стати тебе передо мной извиняться, если это я...

– Вам нужно было только утешение, а я не смогла вас утешить.

В ее глазах появилась то ли досада, то ли печаль.

– Я хотела бы сделать это, но вы, должно быть, поняли, что это невозможно. Мне очень жаль.

«Боже правый! Верити действительно перед ним извинялась, и это после того, как он практически изнасиловал ее вчера вечером. Это было выше его сил».

Джеймс опять вскочил на ноги, слишком взволнованный, чтобы сидеть спокойно.

– Верити, вчера я обошелся с тобой мерзко. Я... я причинил тебе боль.

Верити опустила глаза:

– Я сама виновата.

«Сама виновата? О чем она говорит? Может быть, она винит себя в том, что не предупредила его о своей девственности? Но она же, несмотря на всю очевидность, отрицала, что до этого вечера была девственницей».

– Ничего не понимаю!

– Не важно. – Верити снова подняла глаза. – Может быть, нам попробовать стать просто друзьями?

Джеймс не поверил своим ушам.

– Ты хочешь быть моим другом? После того, что я с тобой сделал? И после всего, что ты узнала – а ты не могла этого не узнать – о моем прошлом?

– Да, конечно, – ответила Верити, как будто это было самое обычное дело.

Джеймс снова опустился на стул.

– Я не понимаю тебя, Верити Озборн. Почему в тебе нет ко мне ненависти за боль, которую я тебе причинил? И почему ты не боишься меня, как все остальные?

– Вспомните, милорд: я была рядом с вами вчера вечером. Я видела, что с вами происходило.

Джеймс вздрогнул, как от удара. «Боже милостивый, что она видела?»

– Я знаю, что сознание ваше было снова в Испании, – сказала Верити, – и вы снова переживали тот бой.

Джеймс вцепился в деревянные подлокотники кресла.

– Откуда ты, черт побери, об этом знаешь? – спросил он, разъяренный тем, что ей известно об Испании.

«Что еще она знает?»

– Пожалуйста, не сердитесь, милорд. Я выспросила об этом капитана Полдреннана.

– Черт бы его побрал!

– Не надо винить капитана, – сказала Верити. – Это я слишком назойлива, лезу не в свое дело. Я хотела знать, правда ли то, что слышала от других.

– От бабушки и прочих?

– Да.

Джеймс тяжело вздохнул.

– Тогда тебе известно, что я сделал. Ты знаешь, какое зло я совершил. А теперь я причинил боль и тебе.

– Я знаю только то, что сама видела, милорд, – возразила Верити. – Я видела собственными глазами, как случившееся в Испании до сих пор, спустя столько лет, раздирает вас на части. Я хотела бы вам помочь, если сумею.

«Черт бы побрал ее вмешательство. Ее стремление утешить становится назойливым и совсем ему не нравится.»

Джеймсу не удалось скрыть раздражение в голосе.

– Как ты можешь помочь мне?

Верити улыбнулась, не обращая внимания на его поднимающийся гнев.

– Оставаясь вашим другом, – сказала она. – Готовя вам отвар корня валерианы, чтобы помочь спать без кошмаров. Находясь поблизости, когда видения снова овладеют вами. Слушая, когда вы захотите рассказать об этом.

«Рассказать об этом? Она сумасшедшая?»

– Боже милостивый, я хочу только забыть обо всем. Однако это невозможно. Разговоры об этом – самое последнее, что может мне помочь. Занимайся своими настоями и отварами, Верити.

Слова Джеймса ее не задели, и Верити настаивала:

– Но если держать этот ужас в себе, он будет изводить вас. Я ничего не понимаю в видениях и помрачениях сознания, или что там еще с вами происходит.

«Господи, сделай так, чтобы она замолчала!»

– ...Но я знаю, что такое кошмары, – продолжала она. – Я знаю, каково снова и снова видеть и чувствовать весь ужас с той же остротой, что и в первый раз, и просыпаться от собственного крика. И это повторяется снова и снова, и тебе кажется, что ты умрешь от этого.

Джеймс сдержался и стал всматриваться в лицо Верити. Она говорила искренне. Он думал, что она преодолела ужас, который ей пришлось пережить, будучи проданной на рыночной площади. Он даже негодовал на нее за это. Неужели он переоценил ее силу? Неужели она до сих пор мучается кошмарами?