Веселые вдовы - Ярмарка невест

Капитан Полдреннан рассмеялся.

– Хотелось бы, чтобы так и было. К сожалению, я получил пулю в плечо в Бадахосе. – Капитан вздохнул. – Но вы ведь не это имеете в виду? Вы говорите о ранах в сердце, в сознании или в душе. Сомневаюсь, что существует хоть один солдат, выживший и не получивший таких рубцов. Но у одних эти раны глубже, чем у других, и заживают они гораздо труднее.

– Именно это и случилось с лордом Харкнессом?

Капитан резко остановился. Его кобыла фыркнула и раздраженно замотала головой. Полдреннан еле слышно забормотал что-то ласковое и гладил ее длинную шею до тех пор, пока она не успокоилась. С тем же хмурым выражением лица, продолжая поглаживание, капитан повернулся к Верити. Он собрался было заговорить, но замялся. Верити догадывалась, что он беспокоится, не предает ли друга, открывая больше, чем следует.

– Мы были в Сьюдад-Родриго, – наконец сказал он. Его неподвижный взгляд устремился вдаль над плечом Верити. – Это была ужасная осада: середина зимы, холод, земля так промерзла, что казалось, мы никогда не выкопаем траншеи. У нас не было палаток, так что войска были вынуждены разместиться на постой в деревне по другую сторону от Агуеды. Полузамерзшую реку приходилось ежедневно переходить вброд, чтобы добраться до траншей. Солдаты сражались с огромными кусками льда. Мы работали десять дней, прежде чем начался штурм. – Капитан глубоко вздохнул и продолжил: – Не буду докучать вам подробностями штурма. Достаточно сказать, что он был страшен. Полк Джеймса штурмовал больший из двух проломов. Мой полк занимался меньшим из них, так что сам я не видел, что произошло. У большого пролома голова колонны была отрезана огнем французов. Когда французские канониры были уничтожены, полк Джеймса устремился вперед, на крепостной вал. Позади них взорвалась огромная мина, уничтожив большую часть его роты.

Лицо Верити сморщилось от ужаса. Ей никогда не приходилось слышать подробных рассказов о боях, и, хотя капитан Полдреннан описывал все в общих чертах, не вдаваясь в жуткие подробности, слушать было страшно.

– Позднее, – продолжал он, – когда Джеймс наконец смог говорить, он рассказал мне, как его сбило с ног и придавило к земле обгоревшими телами его собственных солдат. У него была сломана нога, так что сам выбраться он не мог. Он видел, как его молодой сержант и еще несколько человек вспыхивали и падали недалеко от того места, где он лежал. Джеймс так и не смог избавиться от чувства вины в смерти тех людей. Хотя имелся приказ Пиктона, Джеймс считает, что это он послал своих людей в ловушку. То, что он сам вел людей в бой и возводил вместе с ними укрепления, спасшие его от верной гибели, только усиливало его чувство вины.

Верити Прикрыла рукой рот, пытаясь побороть поднявшуюся к горлу желчь. Картина, нарисованная капитаном, была отвратительнее всего, что можно было себе представить.

Через некоторое время Верити заговорила:

– Пожалуй, я не могу точно представить, как это было. Надеюсь, никогда этого не узнаю. Но я определенно могу понять его чувство вины, независимо оттого, обоснованное оно или нет. Одного я не понимаю: какое отношение все это имеет к гибели его жены и ребенка?

Капитан тяжело вздохнул.

– Есть еще кое-что, – сказал он, дождавшись, когда Верити вновь подняла глаза и встретилась с ним взглядом. – Не думаю, что Джеймсу понравится, если я скажу об этом. Это очень личное, такое, чего многие мужчины стыдятся. Но я думаю, что вам лучше знать об этом. Тогда вам многое станет понятно.

– Пожалуйста, скажите мне, – попросила Верити. – Помогите мне понять. Я живу под одной крышей с этим человеком. Я нахожусь в зависимости от него. Мне необходимо понять.

Полдреннан задумчиво посмотрел на нее.

– Хорошо. Но я вам скажу об этом по секрету. Джеймс мне голову оторвет, если узнает.

– Можете положиться на меня, я не обману вашего доверия, капитан.

Они опять пошли, медленно шагая по тропинке, отлого поднимающейся к Пендургану.

– Джеймса отправили в госпиталь лечить сломанную ногу. Он лежал там довольно долго. Его не отпускали, потому что... он стал вести себя странно, и часто приходилось его успокаивать. Ночами его мучили ужасные кошмары, он просыпался с криками. Думаю, его опять отправили бы в этот бедлам, если бы мы, несколько человек, не вмешались, чтобы защитить его. Через несколько месяцев он наконец, кажется, поправился и физически, и морально. Но у него больше не было желания воевать, и он подал в отставку. Я в это время залечивал свои раны и решил вернуться домой вместе с ним. Я догадывался, что ему понадобится друг. Так что правы те, кто говорит, что Джеймс вернулся домой другим человеком. Он так никогда и не преодолел чувство вины и стыда за то, что случилось.

– Но почему? – спросила Верити, все еще не понимая. – Ведь не он подложил мину. Он в этом не виноват. Это все жестокость войны, правда? Откуда же его стыд?

– Офицер очень серьезно воспринимает ответственность за своих людей, – сказал капитан. – Джеймс чувствовал, что не выполнил свой долг. А вот стыд... здесь другое дело. Стыд появился от того, что произошло потом.

Он замолчал, по-видимому, собираясь с мыслями перед тем, как продолжить рассказ.

– Довольно часто бывает так, что солдата мучают воспоминания о каком-то ужасе, иногда до такой степени, что он не может больше нормально выполнять свои обязанности. Такое случается гораздо чаще, чем можно ожидать, но говорят об этом весьма редко. Многие солдаты воспринимают это как трусость. У многих командиров не хватает терпения на солдата, страдающего от «нервов» или «истощения», или как там они это называют, и они зачастую просто отправляют его в арьергард. Товарищи издеваются над ним и называют трусом. Это очень трудное и унизительное для солдата положение. И с этим столкнулся бы Джеймс, вернись он в полк. Вот откуда взялся его стыд.

Верити начала понимать.

– Он ушел из армии, чтобы избежать клейма труса. И изводит себя, сам себя клеймя трусом.

– Точно, – сказал капитан. – Джеймса так донимали стыд и чувство вины, что он кидался на каждого, кто приближался. Он начал пить. Держался ото всех на расстоянии, особенно от Ровены. Она часто плакала из-за его холодности. И тогда начало происходить нечто странное. Я бы долго еще ни о чем не знал, но у него появились периоды полной потери сознания. Он вдруг обнаруживал, что находится в каком-то месте, но не мог вспомнить, как он там оказался. Из памяти выпадали целые часы.

– О Господи!

– Каждый такой случай вызывался видом огня. Не обычного огня в очаге, а случайного, внезапного. Неожиданно вспыхнувшее пламя, небольшой взрыв на руднике – все это возвращало воспоминания о взрыве в Сью-дад-Родриго. И Джеймс на несколько часов погружался в себя.

– Боже правый! Так вот что произошло во время пожара в конюшне.

– Да. Физически Джеймс был там. Мозг же его был в Испании, воспоминания сделали его неподвижным.

– Как ужасно! – Верити почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. – Бедный... Он, наверное, был в отчаянии, когда понял, что произошло.

– Хуже того, – сказал капитан. – На прежнюю вину наложилось чувство вины за гибель своей семьи. Красивой нежной Ровены и милого ребенка.

Верити смахнула слезы, дрожащие на ресницах. Сердце ее разрывалось от боли за то, что пришлось пережить Джеймсу.

– Как это жутко! И его после этой трагедии заклеймили убийцей? Но это же жестоко!

– То объяснение, которое я вам дал, – ответил он, – известно только мне и его камердинеру Сэмюелу Лоббу. Больше никто не знает ни об Испании, ни о провалах в сознании, ни о ночных кошмарах.

– Но почему? – спросила Верити. – Разве не легче было бы людям понять, что произошло, если бы они знали, как на него действует вид огня?

– Он предпочитает, чтобы его считали хладнокровным убийцей, чем трусом.

– Но это нелепо!

– Я знаю, женщине это трудно понять, – сказал капитан, – но это выбор Джеймса и его жизнь.

– Интересно, почему он спас меня в Ганнислоу? – пробормотала Верити, не успев подумать, надо ли задавать этот вопрос.

Капитан Полдреннан бросил на нее заинтересованный взгляд:

– Спас?

– Да, – кивнула она. – Я сначала думала, что у него дурные намерения, что мне грозит с его стороны опасность. Но опасности не было. Он держится от меня на расстоянии. – Конечно же, Верити не собиралась рассказывать Полдреннану о поцелуе прошлой ночью.

– Джеймс почти ото всех держится на расстоянии, – сказал капитан. – У него до сих пор бывают провалы в сознании, и, я думаю, он живет в страхе перед неожиданным пожаром. Он не хочет никого подвергать опасности.

– Поэтому меня удивляет, что он привез меня сюда, – вздохнула Верити. – А были еще пожары? Мне говорили и о других происшествиях.

Лицо капитана Полдреннана стало неподвижным, он пустыми глазами смотрел прямо перед собой.

– Я слышал об одном или двух непонятных пожарах, но ничего о них не знаю.

Как странно, что этот любезный джентльмен, за минуту до этого такой откровенный, вдруг решил придержать язык. Что ж, она не будет на него давить. Она и без того узнала больше, чем могла надеяться.

– Благодарю вас, капитан, за то, что вы мне сказали. Я понимаю, насколько трудно вам это было. Вы не представляете себе, в каком замешательстве я была, не зная, следует ли мне опасаться за свою жизнь. И какое облегчение почувствовала, узнав, что со стороны лорда Харкнесса опасность мне не грозит.

Капитан Полдреннан улыбнулся:

– Вы весьма чуткая женщина, миссис Озборн.

– Лорд Харкнесс ранен на войне, – сказала она. – Точно так же, как если бы он потерял руку, ногу или глаз. Я лечу такие вещи, капитан, ведь совсем нетрудно понять, когда человек страдает от телесных болей.

Его улыбка стала еще обаятельнее.

– Я очень рад, что вы беспокоитесь о нем, – сказал он.

От его слов у нее вспыхнули щеки. Действительно ли она беспокоится о нем?

– Вы сами ответили на свой вопрос. Поэтому он и привез вас сюда, – сказал капитан. – После всех этих лет вы можете оказаться человеком, который в конце концов вылечит его.

Джеймс въехал через задние ворота в западный двор – маленький, посыпанный гравием дворик, примыкающий к главной части дома. Джаго Ченхоллз, как всегда, был на месте и забрал у него Кастора.

– Добрый день, милорд.

Джеймс спешился и отдал ему поводья.

– Добрый день, Джаго. – Он поднял глаза к небу, на котором наконец было больше розового, чем серого. – Погода меняется, тебе не кажется?

– Не-ет, – ответил Джаго. – Грачи летают низко. К ночи пойдет дождь.

Джеймс улыбнулся ему. Предсказания погоды Джаго были невероятно точными. Джеймс прошел под низкой, широкой аркой на центральный двор и увидел две фигуры, приближающиеся к главным воротам. Алан Полдреннан, ведя под уздцы свою гнедую кобылу, шел рядом с Верити. Джеймс удивился, как они оказались вместе. Он наблюдал, как его красивый друг тепло улыбается Верити и получает ответные улыбки, и внезапно почувствовал, что ревнует. Ему Верити никогда так не улыбалась. А почему, собственно, она должна была ему улыбаться? Какой повод для этого он ей давал?

За то время, что она провела в деревне, он съездил в Уил-Деворан и обратно. Сделала ли она то, что он ей предлагал? Что она узнала? Рассказали ли ей женщины о пожаре? Конечно, рассказали, если она спросила. А что ей сказал Алан? Со стороны кажется, что они болтают, как будто знакомы многие годы. Спрашивала ли она и у него тоже? Что он ей ответил? Алан знал больше, чем все остальные. Но что он мог рассказать посторонней женщине, даже такой красивой?

«Красивая» – не совсем верное слово для описания Верити Озборн. Красивой можно было назвать хрупкую Ровену. Очарование Верити было более земным, но каким-то благотворным. Она казалась здоровой, живой и излучающей свет, скорее статная, чем изящная и утонченная. Может быть, такое впечатление создавалось из-за разницы в цвете волос, и тем не менее, когда она повернула голову в сторону Алана, ее длинная шея изогнулась и выглядела как нельзя более женственно. Или соблазнительно. Джеймс ощутил волну подступающего желания.

Алан обвел взглядом двор и встретился глазами с Джеймсом.

– Джеймс! – сказал он. – Надеюсь, ты не сочтешь меня назойливым, но я по дороге встретил миссис Озборн, и она позволила мне проводить ее до Пендургана.

– Спасибо. Очень мило с твоей стороны, Алан. – Его слова прозвучали грубее, чем он рассчитывал.

– Не за что. – Алан еще раз тепло улыбнулся Верити. – Мне это доставило удовольствие.

– Мне тоже, капитан, – ответила Верити.

– Надеюсь, вы удачно сходили в Сент-Перран? – спросил Джеймс Верити.

Несмотря на все свои старания, он не мог подавить угрюмые нотки в своем голосе. Проклятие! Он собирался быть вежливым, надеясь до вечера исправить то, что натворил накануне ночью. Он даже думал улыбнуться, но тут встретился с ней взглядом.

Она знает. Ей все рассказали. Проклятие!

– Да, – ответила Верити.

В ее карих глазах не было страха. Там было что-то другое. Он не понял, что это такое, но оно ему не понравилось.

– Я навестила бабушку Пескоу, – сказала она. – Ее ногам стало намного лучше.

Джеймс включился в словесную игру:

– Еще одна победа ваших снадобий. Ваша первая победа сегодня утром резвилась с отцом в конюшнях.

Лицо Верити засветилось от счастья.

– Дейви? Он уже бегает?

Реакция Верити вызвала у Джеймса слабую улыбку, отчего ее взгляд стал еще мягче.

– Конечно.

Его очаровало то, как удовольствие от новости о Дейви преобразило ее, сделало не просто хорошенькой, а красивой. По-настоящему красивой. Алан, конечно, это заметил. Он тоже не мог отвести глаз от Верити, черт бы его побрал.

– Надеюсь, вы меня извините, если я пойду навещу его? – сказала она и, повернувшись к Алану, улыбаясь, поблагодарила: – Еще раз спасибо, капитан, что проводили меня.

Алан отвесил вежливый поклон.

– Очень рад с вами познакомиться, миссис Озборн, – произнес он. – Надеюсь, в скором времени мы снова увидимся.

Верити кивнула им обоим и на мгновение встретилась взглядом с Джеймсом – снова в глазах у нее было что-то странное, тревожащее. Джеймс смотрел, как Верити идет через двор, любуясь волнующими изгибами ее тела. С тех пор как он прошлой ночью поцеловал Верити, каждое движение, каждый взгляд, каждое слово этой женщины казались ему насыщенными чувственностью, которой он раньше в ней не замечал. Джеймса это сводило с ума. Он не чаял, как дождаться вечера.

– Ты был прав.

Слова Алана вернули Джеймса к действительности. Он повернулся к другу.

– В чем? – спросил он.

– Ты сказал, что она хорошенькая женщина. Ты был прав. Даже более того.

Джеймс прищурился, внимательно глядя на Алана Полдреннана. Действительно ли Верити его всерьез заинтересовала? Он был близким другом Ровены. Одно время Джеймс считал, что они были больше чем друзьями, но потом отбросил эти подозрения. Ревность отравляла его отношения с лучшим другом. Здесь же между Джеймсом и Верити не было ни обязательств, ни клятв верности, какие связывали его с Ровеной.

– Что ты подразумеваешь под этим «более того»? – спросил он.

Алан пожал плечами:

– Только то, что она кажется утонченной, умной, заботливой женщиной. Боже правый, Джеймс, о чем думал ее муж?

– Я сам частенько задаю себе этот вопрос. Ты побудешь у меня немного? Пообедаешь?

– Спасибо, нет, – отказался Алан. – Я опаздываю. Мне надо возвращаться в Босрит.

Джеймс вернулся с ним к главному входу.

– Я рад, что ты по отношению к ней поступил благородно, – сказал Алан. При этих словах Джеймс вздрогнул.

– Теперь, когда я познакомился с ней, мне кажется ужасным то, что ей пришлось вынести на аукционе. Ты можешь представить, чтобы такую женщину продали скотине наподобие Уилла Байкса? Слава Богу, что ты спас ее. Кстати, это ее слова. Она сказала, что ты ее спас.

– Спас? – Джеймс смотрел на друга как громом пораженный. – Правда?

– Да. Я думаю, ты ей нравишься, Джеймс.

Он равнодушно пожал плечами, хотя от слов Алана у него перехватило дыхание.

– Я думал, она меня боится, – сказал он. – Даже ненавидит.

– Она слышала, что о тебе говорят, и, думаю, попала под чужое влияние. Но в глубине души она считает тебя героем. Ты в самом деле спас ее.

– Героем? Ха! Человека, который...

– Может быть, для тебя это шанс, – прервал его Алан, – второй в жизни шанс стать чьим-то героем. Не позволяй, дружище, старому чувству вины становиться у тебя на пути.

Джеймс смотрел, как Полдреннан скакал прочь. У него были добрые намерения, но он был не прав. Джеймс уже не сможет быть ничьим героем. Никогда.

Глава 7

Верити сидела за самодельным туалетным столиком – темным, на вид старинным столиком с раздвижными ножками и откидной крышкой, на котором было прикреплено туалетное зеркало, – и расчесывала свои длинные волосы. День был полон сюрпризов, и не последним из них оказалась несвойственная ему приветливость лорда Харкнесса за ужином. Обычно он сидел молчаливый и серьезный, а сегодня разговаривал, хотя и вел себя весьма сдержанно. Он хранил чопорную холодность, которую нарушил всего лишь два раза, спросив у Верити о ее снадобьях и настоях, о ее визитах к бабушке и о сказках, которые та рассказывала. Не обращая внимания на насмешливое фырканье Агнес Бодинар, Джеймс дополнил фольклор бабушки своими собственными сказками.

– Бабушка, наверное, предупреждала вас, что пикси могут завести вас в пустошь? – спросил Джеймс.

– Меня все предупреждали, – ответила Верити.

Губы Джеймса подрагивали, и она подумала, что он вот-вот улыбнется. От этого предчувствия у нее возник странный трепет внизу живота. Когда Джеймс улыбается, он выглядит совсем по-другому. Знает ли он об этом? Вероятно, знает, потому что делает героические усилия, чтобы не улыбнуться.

– Конечно, мы предупреждали, – сказала Агнес.

Она бросила на Верити странный взгляд, который напомнил, что надо следить за своей реакцией на улыбку, точнее, на полуулыбку Джеймса, или на непрошеные воспоминания о вчерашних прикосновениях его рук, губ и языка.

– Корнуэльцы любят увлекать чужаков сказками про пикси, великанов, привидения и тому подобными, – сказал Джеймс!

– Чтобы отпугнуть нас? – спросила Верити, скосив глаза на Агнес.

– Нет, – ответил Джеймс, – только для того, чтобы дать понять пришельцу, что он попал в особую страну, история и легенды которой не такие, как в остальных частях Британии. Пикси принадлежат только Корнуоллу. Они в основном смутьяны, которым доставляет особое наслаждение смущать путников, в одиночку приходящих в пустошь. Фермеры и рудокопы, прожившие здесь всю жизнь и знающие каждый дюйм этой земли, иногда вдруг начинают ходить по пустоши кругами. Кончается это всегда одинаково: они оказываются точно в том месте, откуда начали путь. Иногда рассказывают, что слышали смеющиеся высокие тонкие голоса своих крохотных мучителей, хотя, конечно, никто никогда их не видел.

– Должно быть, это страшно, – сказала Верити.

– Возможно, – ответил Джеймс. – Лучший совет: не ходить по пустошам в одиночку, особенно ночью. Но даже в этом случае есть одно средство. Если вы вдруг обнаружите, что ходите по пустоши кругами, просто выверните наизнанку свое пальто, чтобы разрушить чары.

– Гм! – Агнес смотрела то на Джеймса, то на Верити и осуждающе поджала губы при виде широкой улыбки Верити. – Пикси водят, как бы не так! Скорее виски водит.

Верити засмеялась, и Джеймс не мог дольше сдерживать улыбку, из-за которой Верити опять ощутила этот чертовский трепет.

Она никогда еще не видела Джеймса таким разговорчивым, почти болтливым. Однако в его поведении было нечто хрупкое, нервное и неестественное. Может быть, он пытался таким образом загладить впечатление от вчерашнего нападения на нее. У Верити создалось впечатление, что он старается ее успокоить.

Он мог не беспокоиться. Она его больше не боится.

Верити медленно водила по волосам щеткой с ручкой из слоновой кости. Щетка была частью набора, который ей подарила Эдит Литтлтон на свадьбу с Гилбертом. Тогда она в последний раз видела Эдит. Она умерла спустя несколько месяцев, и Верити всегда предавалась нежным воспоминаниям о своей любимой наставнице, когда брала в руки щетку слоновой кости.

Только не сегодня. Сегодня все мысли Верити были о Джеймсе. Его приветливость за обедом могла быть просто еще одной уловкой с целью сбить ее с толку. Он, конечно, знал, что бабуля и другие женщины ей что-то рассказали. Может быть, он пытается поставить ее в тупик своим нормальным поведением, понимая, что всё вокруг считают его сумасшедшим?

Вряд ли капитан Полдреннан рассказал Джеймсу, о чем они говорили. Ведь все изменило именно то, что она узнала от капитана. Верити больше не казалось простой задачей хранить в секрете свои знания, несмотря на сегодняшнее необычное настроение Джеймса и его явное изменение отношения к ней. Теперь она считала почти невозможным поверить в его сумасшествие или кровожадность.

Он был ранен, и шрамы оказались глубокими. Верити не могла не чувствовать к нему симпатии и сострадания из-за всего случившегося. Неудивительно, что он был доведен до грани сумасшествия. Но Верити не могла поверить, что Джеймс перешагнул эту грань. Она не хотела в это верить.

Однако самой большой неожиданностью сегодняшнего дня была ее собственная реакция на то, что она узнала. Когда она увидела малыша Дейви с матерью на кухне и тот бросился к ней в объятия, стало ясно, что мальчик окончательно выздоровел. У Верити больше не было причин оставаться в Пендургане. И все же когда Гонетта спросила Верити, расскажет ли она ей завтра, как приготовить лавандовый настой от зубной боли, Верити без колебаний согласилась.

Что случилось с ее решением покинуть Пендурган?

Верити положила щетку и стала рассматривать свое отражение в зеркале. Щеки ее вспыхнули, когда она сама себе ответила на этот вопрос. Похоже, ее решение было больше связано с Джеймсом Харкнессом, чем с другими делами.

Точно так же, как она не могла бросить Дейви, теперь Верити хотела помочь Джеймсу, потому что его тоже надо было лечить. Верити не знала точно, что она может сделать, помимо приготовления для него снадобья от бессонницы, но чувствовала себя обязанной что-то предпринять.

Верити перекинула волосы через плечо и начала делить их на части, чтобы заплести в косу. Единственное, что ее все еще беспокоило, – это загадка других пожаров. Капитан Полдреннан об этом молчал, и Верити подумала, что в тех историях, возможно, были какие-то подробности, делающие Джеймса виноватым в каждом из пожаров. Однако, учитывая то, как на него действует огонь, Джеймс не мог быть поджигателем.

Руки Верити вдруг замерли. Она ничего не знает о раздвоении сознания. Не может ли страх огня преобразоваться в нездоровое стремление к огню? Не совпадали ли некоторые из необъяснимых пожаров со странными периодами отключения сознания у Джеймса, когда он не может вспомнить, где он был и что делал?

Если бы это было правдой, то существовала бы вероятность опасности для ее жизни, как предупреждала Агнес. Может быть, Верити слишком рано перестала остерегаться?

Послышалось тихое постукивание в дверь спальни. Верити успела только повернуться на табуретке, как дверь отворилась и вошел Джеймс.

Он шагнул в спальню и спокойно закрыл за собой дверь. У Верити от удивления приоткрылся рот, и она так быстро вскочила, что ударилась ногой о ножки табурета, на котором до того сидела. На ней была белая ночная рубашка с длинными рукавами и закрытым воротом. Ее темные волосы, отливающие золотом при свете мерцающего огня, свободно спадали через плечо.

Верити крепко сцепила руки вокруг груди, сжимая в руке щетку для волос. Огонь за спиной высвечивал ее фигуру под белой рубашкой. Тело Джеймса, на котором, кроме парчового халата, не было больше ничего.

Верите была красива как никогда. Ее темные глаза расширились от страха, щеки покрыла бледность.

Джеймс неуклюже стоял и рассматривал Верите, не зная, что сказать. Слова здесь были не нужны. За ужином он старался смягчить ее, и, вероятнее всего, ему это удалось. И все же Верити была не на шутку испугана его появлением в комнате. Конечно, у нее на языке был один-единственный вопрос: зачем Джеймс пришел?

Верити задышала быстро и поверхностно, отчего грудь под скрещенными руками стала подниматься и опускаться. Джеймс сделал шаг в ее сторону. Верити закрыла глаза, едва заметная дрожь искривила ее губы. Все говорило о том, что она испытывала душевную муку.

Мгновение спустя она уронила руки, выпрямила плечи и подняла глаза. В ее взгляде не было ни страдания, ни жалости к себе, только согласие. Она приподняла подбородок. Гордое согласие. Она знала, чего он хочет, и явно была готова уступить ему. Может быть, желания у нее не было, но была готовность.

Она не могла отказать, потому что он купил ее, заплатил за нее.

Верити стояла перед Джеймсом прямая, с гордо поднятой головой. Соски напряглись от страха или от холода – а может быть, по какой-то другой причине? – и натягивали ткань ночной рубашки, но Верити больше не делала попыток прикрыться. В этот момент Джеймс хотел ее сильнее, чем когда бы то ни было он вообще хотел женщину. Жар желания распространялся из паха вниз, охватывая все его тело до кончиков пальцев.

Не произнося ни слова, Верити стояла перед Джеймсом, укрываясь только своей гордостью и готовая отдать ему даже ее. Потому что Джеймс заплатил за нее. В той ужасной пародии на сделку она лишилась всего: своего законного положения, прав, которые ей давало замужество, своего имени, дома, будущего, репутации. При ней остались только гордость и чувство собственного достоинства, которые имелись у нее в избытке. А Джеймс ради нескольких минут удовольствия был готов лишить ее и этого.

И все же он не смог этого сделать.

– Простите меня... – Голос Джеймса стал хриплым от волнения. – Мне не следовало приходить. – Он повернулся и быстро вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.

Верити опустилась на край кровати и с облегчением выдохнула. Она поднесла ослабевшую руку к груди и почувствовала, как колотится ее сердце.

Что же произошло?

Лорд Харкнесс наконец пришел к ней, как она ожидала с первой ночи в Пендургане. Потрясенная и немного испуганная, она тем не менее была готова принять неизбежное. Да простит ее Господь, она даже испытывала возбуждение оттого, что это в конце концов произойдет, потому что бесполезно отрицать, что ее тело физически не отзывалось на присутствие этого мужчины.

В Верити снова всколыхнулись все ощущения, которые она испытала, когда прошлой ночью Джеймс ее целовал, хотя сейчас он стоял посреди комнаты и не прикасался к ней. В темно-красной парче его халата отражались мерцающие блики угасающего огня, придавая лицу что-то дьявольское. Джеймс выглядел опасным и великолепным.

Верити была готова отдаться ему, если он этого хотел. Или нуждался в этом. Если таким путем она могла помочь ему исцелить душу, то она была готова пойти на жертву.

Глупая! Все кончилось именно так, как она предвидела.

Верити в отчаяний ударила ладонью по покрывалу. Что у нее было не так? Ей совсем не хотелось испытывать физическое влечение ко всем мужчинам подряд. Только к этому мужчине. Ее глупому телу не следовало бы чувствовать даже намека на возбуждение или предвкушение. Первая брачная ночь научила ее, чего надо ожидать, и в том, что должно было произойти, не было ничего волнующего. Только досада и раздражение. То, что было у нее с Гилбертом.

Глупая, глупая девица! На короткий момент ее собственное невольное влечение к этому темному незнакомцу заставило забыть, что ее могут оттолкнуть. Она давно смирилась с мыслью, что никогда не сможет вызвать в мужчине физическое влечение.

Вид мучительной душевной боли на лице Джеймса перед тем, как он вышел, говорил ей о многом. Может быть, он нуждался в ней или думал, что нуждается. И все равно, когда наступил решающий момент, Джеймс не захотел ее. И ни один мужчина не захочет. Она узнала об этом от своего мужа. В ней что-то не так. Видимо, какой-то изъян.

Верити вытерла слезы со щек и вернулась к туалетному столику. Поправила табурет и села, потом снова начала разделять волосы на части. Единственная польза от случившегося была в том, что Джеймс понял тщетность попыток вступить в физические отношения до того, как стало слишком поздно. Она сомневалась, что выдержала бы полную силу его отвращения, если бы он попытался овладеть ею.

Страдание на лице Джеймса не давало ей покоя. Верити предполагала, что ему было так тяжело из-за боли, стыда и чувства вины за то, что произошло как в Испании, так и в Пендургане. Верити знала многие проявления боли. Несмотря на то что боль Джеймса ей была непонятна, она чувствовала себя обязанной сделать все, что в ее силах, чтобы облегчить его страдания.

Возможно, это было самое малое из того, что она могла сделать за двести фунтов. Даже если ей пришлось бы подвергать себя опасности.

После бессонной ночи Джеймс спустился к завтраку раньше обычного. Томас, как всегда, принес ему чай и тосты с джемом. По утрам ему обычно не хотелось есть, а в то утро хлеб показался сухим и безвкусным, джем – слишком сладким. Джеймс отодвинул тарелку и собирался встать из-за стола, когда вошла Верити.

– Доброе утро, милорд! – Ее голос был веселым, и она на самом деле улыбалась.

Что за черт?

Он прочистил горло и начал сочинять соответствующие извинения за вчерашнее вторжение, но тут вошел Томас. Слуга подал Верити тост и джем и спросил, что она будет пить – чай или шоколад.

– Чай, пожалуйста, Томас, – ответила Верити ясным, вполне будничным голосом. – И пожалуй, вареное яйцо. Я умираю с голоду!

Томас кивнул и оставил их одних. Верити начала накладывать ложкой джем на толстый кусок хлеба и сказала:

– Чудесное утро, милорд. Ясное, солнечное. Надеюсь, вы хорошо спали?